Сандалов Леонид МихайловичТрудные рубежи

Сандалов Леонид Михайлович

Трудные рубежи

Аннотация издательства: Автор этой книги уже знаком читателям военных мемуаров. Его воспоминания "Пережитое", вышедшие в 1961 году, были встречены очень тепло и получили широкое признание. В новой своей книге он рассказывает об освобождении советскими войсками Прибалтики. Л.М. Сандалов был в то время начальником штаба 2-го Прибалтийского фронта.

Содержание

Глава первая. На новое направление

Глава вторая. Выходим к "Сигулде"

Глава третья. До Риги рукой подать

Глава четвертая. Враг прижат к морю

Примечания

Глава первая. На новое направление

1

Осень сорок третьего выдалась под Брянском сухая, погожая. На порыжевшей, поникшей траве тончайшими нитями поблескивала паутина. Уже поредевшие леса поражали глаз буйством красок: оранжевых, коричневато-охристых, бледно-оливковых... И когда эта смесь цветов и оттенков вместе с бирюзовым простором неба отражалась в каком-нибудь лесном озерке, то дух захватывало от такой щедрой красоты.

Стояла удивительная тишина. Даже обычного приглушенного гула канонады не было слышно. И только торчавшие по обе стороны дороги расщепленные и обгоревшие деревья да видневшиеся то тут, то там присыпанные опавшими листьями края воронок напоминали о том, что совсем недавно по этой лесной дороге прогромыхала война.

Я возвращался на "виллисе" с командного пункта 50-й армии в свое временное пристанище - чудом уцелевшую бревенчатую избенку, где намеревался побриться, помыться, почистить китель и сапоги и вообще привести себя в порядок перед заседанием Военного совета. Времени для этого было вполне достаточно, и я не особенно торопился.

Вот и почерневший от дождей и ветров сруб. Своими очертаниями он напоминает вылезший из земли гриб-боровик. Толкаю скрипучую дверь - в помещении приятная прохлада, пахнет сушеными травами. Снимаю фуражку, расстегиваю ворот гимнастерки, не спеша достаю бритвенный прибор. Но едва пристроил на подоконнике зеркальце и начал намыливать щеки, как раздался стук в дверь и в комнату вошел ординарец командующего фронтом. Он сообщил, что генерал армии Маркиан Михайлович Попов просит срочно прибыть к нему.

Стерев с лица мыльную пену, выхожу из избы и сажусь в машину. Стараюсь угадать: зачем столь срочно понадобился командующему?

До заседания Военного совета еще часа три. Стало быть, что-то другое, из ряда вон выходящее. Это предположение превратилось в уверенность, когда переступил порог хорошо знакомого сборного деревянного домика и увидел мрачного Маркиана Михайловича, шагавшего из угла в угол.

- Вот, почитайте! - Попов ткнул рукой в бумагу, лежавшую на просторном столе.

Это была телеграмма из Ставки Верховного Главнокомандующего. Я торопливо пробежал взглядом по строчкам и не поверил своим глазам. Нам предписывалось почти все войска передать Центральному фронту, а управлению с 11-й гвардейской и 15-й воздушной армиями, артиллерийским корпусом и специальными частями немедленно передислоцироваться в район севернее Великих Лук.

- Ну как вам это нравится? - спросил Попов.

- Ничего не понимаю.

- Представьте себе, я тоже. Почему именно сейчас, когда мы успешно наступаем, вдруг принимается такое решение?..

Ликвидация Брянского фронта представлялась нам мерой непродуманной и крайне несвоевременной. После Орловской операции и разгрома сильной вражеской группировки в Брянских лесах наши войска вышли на оперативный простор и, используя сухую погоду, погнали немцев к Днепру.

Командующий уже примеривался, как лучше взять Рогачев, а тут на тебе, под Великие Луки перебрасывают.

- Ну что ж... Приказ есть приказ. Будем выполнять, - произнес расстроенный Маркиан Михайлович.

И тогда, и много позже я тщетно пытался уяснить причины столь странного решения. Некоторые генштабисты мотивировали это тем, что наш фронт был сформирован два года назад лишь для действий на брянском направлении.

Теперь же, когда он выполнил свою задачу, нужда в нем якобы отпала. Другие ссылались на то, что Западному, Брянскому и Центральному фронтам просто стало тесно в их границах.

Ни один из этих доводов не являлся достаточно убедительным. Ведь все наши армии, переподчиненные К. К. Рокоссовскому, продолжали наступать в прежнем оперативном построении.

Звонил я в то время заместителю начальника Генерального штаба А. И. Антонову:

- Алексей Иннокентьевич, у Рокоссовского теперь десять армий. Половина из них наступает в Белоруссии, остальные - на Украине. Очень трудно управлять такой массой войск. Все равно ведь придется создавать еще один фронт. Зачем же наш ликвидировали?

Антонов промолчал.

- Ну хорошо, - продолжал я, - если у вас там считают, что теперешнее командование Брянского фронта не способно квалифицированно руководить действиями войск на центральном направлении, почему бы не сменить только его. Для чего вместе с нами перебрасывать весь громоздкий аппарат фронтового управления, да еще и с частью войск?

Антонов опять уклонился от прямого ответа. А другой ответственный работник Ставки на мои вопросы назидательно сказал:

- Пора бы вам, Леонид Михайлович, знать, что не всегда причины такого рода перетасовок нужно искать в их оперативной целесообразности.

* * *

Первыми взяли путь на север Военный совет во главе с М. М. Поповым и почти весь штаб фронта. Только я да начальник штаба тыла генерал-майор И. И. Левушкин с группой офицеров остались на месте руководить отправкой войск и грузов.

Один за другим от погрузочных площадок потянулись длинные составы: теплушки с пехотой, пассажирские пульманы со штабами, платформы с танками и артиллерией. По шоссе и грунтовкам двинулись длинные автоколонны. С аэродромов поднимались и растворялись в небесной синеве эскадрильи бомбардировщиков и истребителей. Перебросить такую массу людей и боевой техники на расстояние свыше 500 километров - дело нешуточное, особенно если учесть, что маршруты наши проходили через тылы Западного и Калининского фронтов. Нам стоило немалого труда перевезти все хозяйство так, чтобы никому не помешать.

Когда эта операция была закончена, я отправился на новый командный пункт самолетом. С высоты в последний раз взглянул на темно-рыжее море лесов, подернутое голубоватой дымкой.

Там, где они расступались, чернели длинные извилистые рубцы - траншеи и окопы, вырытые нашими солдатами. Как-то грустно было покидать места, по которым прошел с боями, к которым успел прирасти сердцем.

С 1 по 20 октября 1943 года вновь развернутый фронт назывался Прибалтийским, а с двадцатого числа получил еще порядковый номер "2".

Наши войска растянулись от озера Ильмень до Великих Лук. Оборонявшиеся на этом рубеже соединения Северо-Западного и частично Калининского фронтов были переданы нам.

Мы получили задачу готовиться к боям за освобождение Прибалтики.

В середине ноября от нас взяли командующего 11-й гвардейской армией генерал-лейтенанта Ивана Христофоровича Баграмяна. Он возглавил 1-й Прибалтийский фронт (так теперь стал именоваться бывший Калининский).

Вместе с Баграмяном перешла туда и армия, которой он до этого командовал. А нам дали 10-ю гвардейскую армию, сосредоточившуюся к тому времени северо-западнее Невеля.

Алексей Иннокентьевич Антонов тут же ориентировал меня:

- Десятая вам очень скоро пригодится. Ленинградский и Волховский фронты будут рвать блокаду. Ваша задача сковать силы шестнадцатой немецкой армии, не допустить переброски их на север. Удар придется наносить на Идрицу. Действовать начнете дня на два раньше Волховского...

И вот 22 ноября 10-я гвардейская армия во взаимодействии с соседями перешла в наступление. Вначале она продвигалась по 8-10 километров в сутки. Но на подступах к Новосокольникам темп резко упал. Немцы успели подтянуть в этот район значительные подкрепления, и нашим войскам пришлось вести ожесточенные бои за каждый километр.

Противника мы связали, но большего добиться не смогли. Верховный выразил недовольство командованием нашего фронта, а руководство 10-й гвардейской армии приказал заменить. Вместо генерал-лейтенанта А. В. Сухомлина Маркиан Михайлович Попов поставил своего заместителя генерал-лейтенанта М. И. Казакова, а на должность начальника штаба армии назначил моего заместителя генерал-майора Н. П. Сидельникова.

* * *

Точно не помню, но, кажется, 14 февраля 1944 года мне позвонил мой давний друг генерал-лейтенант Федор Петрович Озеров - начальник штаба Волховского фронта:

- Леонид, наш фронт приказал долго жить!.. Дня через два я связался по телефону с бывшим командующим Северо-Западным фронтом генерал-полковником П. А. Курочкиным.

Он вместе с фронтовым управлением, выведенным в резерв Ставки, продолжал пока оставаться в нашей тыловой полосе. Павел Алексеевич огорошил меня еще одной новостью:

- Разговариваю с тобой отсюда последний раз. Фронтовое управление перебрасывается в район южнее Полесья и возглавит там армии левого крыла Белорусского фронта. По-моему, все они были раньше под вашей эгидой?

"Вот и замкнулся круг", - с огорчением подумал я.

Ранней весной сорок четвертого наши войска продолжали двигаться на запад. Правда, очень медленно. От берегов Рижского залива нас отделяли глухие леса, топкие болота, реки и речушки, многие из которых не имели даже названия. Еще больше на пути встречалось озер.

Нагрянула распутица. Дороги превратились в сплошное месиво, вода затопила низины и овраги. Пехотинцы с трудом вытаскивали из грязи ноги. Вязли машины и пушки. Соединения застревали и растягивались.

В один из этих дней ко мне зашел генерал-майор С. И. Тетешкин, недавно присланный из Генштаба на место Н. П. Сидельникова.

После деловой беседы он как бы между прочим сказал:

- На псковском направлении формируется новый фронт. Третий Прибалтийский.

- Там же армии Ленинградского!

- Вот три из них и явятся костяком нового фронта.

- Но зачем? - удивился я. - Ведь командование Ленинградского справляется с управлением ими!

- В Ставке считают целесообразным на каждую прибалтийскую республику нацелить отдельный фронт.

- Так почему было не поставить во главе Третьего Прибалтийского управление Волховского? Это же куда проще, чем один фронт расформировывать, а другой заново создавать.

Тетешкин пожал плечами.

* * *

По линии Псков - Новоржев - Витебск проходил так называемый восточный вал, рекламировавшийся немцами как непреодолимый. Нам предстояло прорывать северный его участок. Оборона здесь была мощной, глубоко эшелонированной. Километрах в 40-50 за первым рубежом находился второй, а за ним - еще три промежуточных.

Подступы к Прибалтике противник оборонял оперативной группой "Нарва", 16, 18 и частично 3-й танковой армиями. Для фашистской Германии эти земли имели большое стратегическое значение. Удержание их давало возможность продолжать блокаду нашего флота в Финском заливе, прикрывать Восточную Пруссию и наносить фланговые удары по советским войскам, если они начнут наступление в Белоруссии.

Нам было над чем поломать голову.

А тут снова начались перемещения. Во второй половине апреля мне позвонил заместитель начальника Генштаба генерал-полковник С. М. Штеменко и сообщил, что перед началом летнего наступления Ставка решила сменить у нас командующего и члена Военного совета фронта.

- Кого собираетесь прислать на их место? - поинтересовался я.

- Генерала армии Еременко и генерал-лейтенанта Богаткина.

Андрея Ивановича Еременко я хорошо знал еще до войны, когда он командовал Отдельной Краснознаменной дальневосточной армией. Это кряжистый, широкоплечий человек, прошел трудный путь от рядового бойца до командующего и имел за плечами большой боевой опыт.

Под его началом мне уже довелось воевать в 1941 году на брянском направлении. В тяжелой обстановке Андрей Иванович действовал спокойно, уверенно. Однако работать вместе с ним оказалось непросто. Андрей Иванович отличался крутым характером и редко когда соглашался с мнением подчиненных. Предложения выслушивал, а решал по-своему.

Была в характере нового командующего и еще одна черта, к которой я никак не мог привыкнуть. Он никому не сообщал, когда и куда уезжает. Видимо, опасался, как бы кто-нибудь из нас по-приятельски не предупредил заранее того командира или начальника, к которому он держал путь.

- Где вас искать в случае необходимости? - бывало, спрашивал я.

- Где буду, оттуда позвоню вам сам, - отвечал Еременко.

Генерал-лейтенант В. Н. Богаткин был человеком иного склада. Больше всего мне нравились в нем спокойная житейская мудрость и настоящая партийная принципиальность. Сам эрудированный и скромный, Владимир Николаевич терпеть не мог людей невежественных и кичливых. Проявляя требовательность к другим, был очень требователен и к себе, не потакал и собственному сыну, все время находившемуся на передовой.

Капитан В. В. Богаткин служил в 10-й гвардейской армии, командовал артиллерийским дивизионом и погиб в бою в начале 1945 года.

Но пожалуй, ярче всего Владимира Николаевича характеризует такой случай. В 1938 году Богаткина назначили членом Военного совета Сибирского военного округа. Не успел он еще принять дела, как однажды вечером в кабинет к нему вошли двое работников НКВД с ордером на арест командующего округом.

Богаткин несколько раз пробежал глазами заготовленную бумагу и возвратил ее, заявив, что знает комвойсками как честного и преданного коммуниста.

- Этак вы и меня не сегодня-завтра причислите к врагам народа, - заметил Владимир Николаевич.

На следующий же день Богаткин вылетел в Москву. Он дошел до самых высоких инстанций и добился отмены несправедливого решения. Надо ли говорить, какое гражданское мужество требовалось, чтобы в ту пору отважиться на это.

Таким был наш новый член Военного совета.

2

В начале июля 1944 года к нам приехал представитель Ставки Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский - грузноватый, с седеющими висками, темными умными глазами и неторопливыми движениями. От него веяло спокойствием и дружелюбием. Он выгодно отличался от тех высоких начальников, которые порой, еще не ознакомившись с положением дел, грозно сдвигают брови и вместо помощи, практического совета торопятся напомнить о своей большой власти.

Василевский прибыл в те памятные дни, когда с юга поступали радостные вести. 1-й Прибалтийский и три Белорусских фронта, перешедшие в наступление 23-24 июня, к 4 июля разгромили основные силы группы армий "Север" и вышли на рубеж Диена- озеро Нарочь - Молодечно - западнее Минска. Наш южный сосед начал освобождение Прибалтики. 7 июля его войска пересекли железную дорогу Даугавпилс-Вильнюс, а еще через два дня шоссе Даугавпилс-Каунас. Под Вильнюсом вели бои соединения 3-го Белорусского фронта.

- Группа армий "Центр" совершенно дезорганизована, - сказал Василевский на совещании руководящего состава. - Ее командующий фельдмаршал Буш смещен с должности. Первый Прибалтийский вплотную подступил к границам Литвы... Главное немецкое командование, пытаясь спасти положение, начало спешно перебрасывать к Вильнюсу подкрепления, снимая части с других направлений. Восемь пехотных и одну танковую дивизию оно взяло из противостоящих вам армий. Одним словом...

Маршал сделал небольшую паузу и, как бы подводя итог сказанному, закончил: - Настал и ваш черед-Василевский проинформировал нас о замысле Верховного Главнокомандования, разъяснил, какую задачу предстоит выполнять нам.

От него мы узнали также, что 4-я ударная армия, наступавшая слева от нас вдоль северного берега Даугавы (Западной Двины), застряла на реке Дрисса и безнадежно отстала от ушедших вперед войск 1-го Прибалтийского фронта.

- Так переподчините ее нам, - предложил Еременко. - Эту армию я хорошо знаю. В начале сорок второго командовал ею.

- Такое решение уже есть, - ответил Василевский. - С четвертого июля она будет в вашем распоряжении.

Я откровенно обрадовался. А радость была преждевременной: не знали мы, что уже 7 июля у нас заберут 1-ю ударную армию и передадут ее 3-му Прибалтийскому фронту.

Наши войска должны были овладеть Резекне и Даугавпилсом, а затем наступать на Ригу и вместе с левым соседом отрезать прибалтийскую группировку противника.

Андрей Иванович Еременко решил нанести главный удар силами 10-й гвардейской и 3-й ударной армий в одном направлении на Резекне. И еще один левым флангом, а точнее, войсками 22-й и 4-й ударной армий на Даугавпилс. В состав 22-й армии входил 130-й латышский стрелковый корпус под командованием генерал-майора Д. К. Бранткална, состоявший из двух дивизий: 308-й и 43-й гвардейской. Для развития успеха в полосе 4-й ударной армии в прорыв намечалось ввести 5-й танковый корпус.

Проверить готовность войск к наступлению командующий послал своих заместителей. Мне с группой штабных офицеров приказал вылететь в 4-ю ударную.

- После проверки останьтесь там,-сказал мне Андрей Иванович, - когда начнут действовать, проследите за вводом танков. Не упустите момента, но и не торопитесь, иначе зря погубите машины.

Командующего армией генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева я нашел на командном пункте, расположенном в лесу неподалеку от шоссе. Он сидел в автобусе, разостлав на коленях помятую карту. Его грузное тело с трудом умещалось на сиденье, широкое, слегка обрюзгшее лицо лоснилось от пота. Он поминутно вытирал шею скомканным носовым платком. Как все полные люди, Петр Федорович плохо переносил жару. Рядом с Малышевым согнулся над картой его начальник штаба генерал-майор А. И. Кудряшов.

Командующий тяжело поднялся, устало подал мне руку. Глаза его от длительной бессонницы были воспалены, на щеках щетина, сапоги - в пыли.

- С рассвета сегодня по траншеям лазил,-как бы извиняясь за свой вид, сказал Малышев.

Во время Курской битвы Петр Федорович командовал стрелковым корпусом. Тогда он проявил себя с наилучшей стороны: сам горел энергией и другим не давал чахнуть. Но за время сидения в обороне немного отяжелел, редко выезжал в части, руководил войсками больше по телефону. С началом Белорусской операции Малышев снова ожил.

Узнав о цели моего приезда, Петр Федорович пробасил:

- Ну что ж... поработаем вместе. Как говорится, ум - хорошо, а два лучше. Поедемте сейчас к Сахно.

Малышев приказал своему адъютанту принести горячей воды, побрился, и мы сели в автомобиль.

К танкистам приехали в полдень. В последние дни в корпус Сахно поступило 140 новеньких тридцатьчетверок и 50 машин других марок. Укрытые в леске, они поблескивали еще свежей краской. На это соединение мы возлагали большие надежды.

Командир его генерал-майор Михаил Гордеевич Сахно был знаком мне по Орловской операции. Это опытный и очень храбрый военачальник. Среднего роста, не по летам подвижной, с большим, сливающимся с залысинами лбом, Сахно производил впечатление человека хладнокровного и уверенного в себе. Он размашисто шагал рядом со мной и докладывал:

- В основном все готово. Немножко тревожит то, что техника новая еще как следует не освоена. Да и экипажи есть несколоченные.

Помолчав, добавил:

- Правда, комсостав опытный... Полагаю, все будет в порядке.

Я приказал собрать людей. Через несколько минут танкисты выстроились на поросшей папоротником полянке. Большинство из них - народ стреляный, отмеченный орденами и медалями. Чувствовалось, что Сахно гордится своими молодцами. Он поглядывал в мою сторону, пытаясь угадать, какое впечатление они произвели на меня. Весь вид его как бы говорил: "Смотрите, какие орлы! Эти не подведут!"

Вид у танкистов действительно был бравый. Некоторые из них мне показались знакомыми. Особенно один старший лейтенант, молодой, скуластый, с хитроватой прорезью темных глаз.

Я подошел к нему поближе, силясь припомнить фамилию.

Старший лейтенант чуть приметно улыбнулся.

- Мы, кажется, уже где-то встречались? - не очень уверенно проговорил я.

- Так точно, товарищ генерал! - весело отозвался он. - Под Карачевом, на Брянском... Тулунин моя фамилия.

"Тулунин, Тулунин", - я силился вспомнить, при каких обстоятельствах встречался с ним. Перед глазами встали картины прошлогодних боев за Орел. После освобождения этого города войска совершали бросок к Брянску. Пыльные дороги, сгоревшие дотла селения... Я, тогда начальник штаба Брянского фронта, заехал в 11-ю гвардейскую армию, в составе которой действовал танковый корпус Сахно. Иван Христофорович Баграмян вручал ордена и медали отличившимся в последних боях.

Награжденные стояли в длинной шеренге, запыленные, прокопченные, с мокрыми от пота спинами. У многих забинтованы голова и руки. Некоторые опирались на палки.

В этом строю находился и Павел Федорович Тулунин. Мне сказали, что он со своей танковой ротой первым выскочил на железную дорогу Орел - Карачев, взорвал полотно и отрезал врагу путь к отступлению.

- Вы тогда, кажется, были ранены? - начал я припоминать.

- Да, в плечо. Не сильно. Через неделю и зажило...

Тулунин говорил спокойно, не смущаясь и не робея перед начальством.

- Вы и теперь командуете ротой? - спросил я.

- Тогда я только исполнял обязанности, а сейчас командую. Очередное звание вот присвоили...

От танкистов я уезжал в приподнятом настроении. Почему-то прочно утвердилась уверенность, что в предстоящем наступлении нам должен сопутствовать успех.

Утром 10 июля, еще затемно, я отправился на наблюдательный пункт 14-го стрелкового корпуса. ПП был сделан наспех. Он представлял собой плохо замаскированную землянку, расположенную поблизости от узенькой траншеи. К ней примыкали еще два небольших сооружения. Командир соединения генерал-майор П. А. Артюшенко стоял у стереотрубы. Видимо, за нашими позициями противник вел тщательное наблюдение: не успели мы с Артюшенко поздороваться, как тишину прошила автоматная очередь. Потом несколько раз тявкнула малокалиберная пушка. Один из снарядов разорвался недалеко от бруствера. Нас осыпало землей. Осколком задело стереотрубу.

Когда все стихло, я, отряхиваясь, сказал Артюшенко :

- Что же это вы... даже наблюдательный пункт не смогли приличный сделать.

Артюшенко пошевелил густыми бровями. Его молодое сероглазое лицо тронула самоуверенная улыбка.

- А зачем? Через какой-нибудь час двинемся вперед. Теперь не сорок первый...

- Ну знаете, - резко возразил я, - не надо под свою небрежность подводить теоретическую базу.

Артюшенко промолчал.

Я подошел к стереотрубе, оглядел окрестность.

Стояла та особая хрупкая тишина, которая бывает только перед атакой. Небо на западе посерело, высветлив пригорки и загнав клочковатый сумрак в ложбины. Туман то ластился к земле, то шел пластами, встав на дыбы и цепляясь за обгорелые пни и кустарники... От переднего края противника нас отделяло каких-нибудь 700-800 метров, и даже в этот предрассветный час можно было различить сеть колючей проволоки и темные пятна - противотанковые рвы.

До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.

Я взглянул на Артюшенко. Он покусывал губы. Видимо, чувствовал себя в положении учителя, к которому на урок пожаловал инспектор из районе; не подкачает ли его "класс", не осрамится ли...

- Эх, - вздохнул он, - если б побольше снарядов было! Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.

Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляй-Полем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и я со своим взводом вылезу из окопов...

С тех пор мне пришлось побывать в очень многих боях, немало всего перенести. Но то, первое, состояние отложилось в сознании крепче всего.

За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко что-то сказал мне, но я не расслышал. Потом генерал пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, Артюшенко совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль. "То ли рисуется, - подумал я о нем,-то ли беспечный такой?.."

За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы...

Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождавшими меня штабными офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, Малышев замолчал.

- В чем дело? - спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

- Тут и мы с вами виноваты, - сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, - плохо подавили огневые точки.

- С нас тоже спросят, - постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на запасный наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными. Из-за недостатка боеприпасов наша артиллерия не смогла подавить огневые средства противника во всей тактической глубине его обороны, и продвижение армии вперед шло очень медленно.

К середине дня неприятель был отброшен всего на 2-3 километра и лишь кое-где на 4-5. Мы с Малышевым прикидывали: вводить танковый корпус сейчас или подождать, когда участок прорыва станет шире и глубже.

- Вроде бы рановато, - рассуждал я. - Брешь небольшая. Да и обозначилась пока слабо.

- А если противник сумеет подтянуть свежие силы и заткнет ее? - спрашивал Малышев.

- Может случиться и такое.

Поколебавшись, мы все же решили бросить соединение Сахно в бой немедленно.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились в пролом. Его узость не позволяла соединению развернуться. Машины шли густо. Слишком густо! Едва головные подразделения втянулись в четырехкилометровую горловину, неприятель обрушил на них сильный огонь. С болью в сердце следили мы, как одна за другой загорались тридцатьчетверки, окутываясь дегтярно-черным дымом.

Ситуация складывалась крайне напряженная. "Что же делать?" - в который уже раз задавал я себе один и тот же вопрос. Генерал-майор М. Г. Сахно попросил доставить на НП раненого командира танковой роты. Он хотел лично расспросить его о некоторых деталях боя. Когда санитары опустили носилки неподалеку от нас, я взглянул на лежавшего на них офицера и узнал в нем Павла Федоровича Тулунина. Лицо его было совсем черным от копоти. На бинтах, обвивших плечо, расплылось кровавое пятно.

- Много неподавленных огневых точек, - доложил он, с трудом шевеля ссохшимися губами, - бьют прямой наводкой... Наша машина уничтожила два расчета. Потом нам не повезло...

Тулунин рассказал, что, когда он и стрелок-радист выскочили из горящей тридцатьчетверки, неподалеку разорвался снаряд. Стрелка-радиста убило, а его ранило.

Мы пожелали Павлу Федоровичу поскорее выздороветь и вернуться в часть. Его унесли. На КП воцарилось тяжелое молчание. Наконец Сахно произнес:

- Дивизии не завершили прорыва, и танкистам приходится теперь самим этим заниматься...

Малышев бросил на комкора сердитый взгляд:

- Они прорубили вам окно, а вы топчетесь!..

- В том-то и дело, что окно, а нужны ворота.

- Ну знаете, - вскипел Малышев, - может, вам еще ковер постелить?

Все напряженно думали, как быть. Сахно предложил:

- Введены только две бригады. Может быть, пока не поздно вывести их и доломать вражескую оборону стрелковыми соединениями?

- Ни в коем случае! - возразил Малышев. Оба посмотрели на меня. Трудно, ох как трудно принимать решение на поле боя! Особенно когда на твоих глазах войска несут большие потери и ты понимаешь, что в ответе за каждый подбитый танк, за каждого упавшего солдата.

Пока я раздумывал, зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас подхлестнуло.

- Малышев прав! - сказал я. - Надо бить всеми силами. И как можно скорее!

Последовал новый артиллерийский удар по огневым точкам противника. Большинство из них замолчало, и танковый корпус пошел быстрее. Бой переместился в глубь вражеской обороны, и увидеть что-либо в стереотрубу было невозможно. Пришлось довольствоваться донесениями и прибегнуть к помощи карты.

Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота.

Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.

В течение дня мы получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал меня и Малышева за то, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем ничего сделать. Теперь я послал командующему фронтом донесение о том, что прорыв завершен и войска успешно наступают.

Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Неприятель не только не успел увезти это добро, но и взорвать. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.

В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.

- Это кто же забыл? - поинтересовался я.

- Эсэсовский майор, - ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. - Командовал тут нами.

Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор и, испуганно крикнув: "Руссише панцерн!", тотчас же исчез. Майор сорвал с себя мундир, надел рабочую куртку и тоже скрылся.

- Он пытался уехать с подготовленным к отправке эшелоном, - пояснил железнодорожник, - но наши ребята испортили паровоз. Так что его где-нибудь здесь надо искать.

Уже позже я узнал, что эсэсовского майора поймали-таки. Помогла собака. И не овчарка, а самая обыкновенная дворняга. Фашист спрятался в дровяном сарае, видимо рассчитывая пересидеть в нем до наступления темноты. Почуяв чужого, собака подняла лай, который и привлек внимание наших солдат.

К вечеру первого дня операции оборону противника прорвали войска 22-й армии. Гитлеровцы отступали к Освее.

Командующий фронтом приказал корпусу генерала М. Г. Сахно стремительным броском отрезать путь от ходящему врагу.

Михаил Гордеевич сам повел головную танковую бригаду. Но слишком большое расстояние отделяло соединение от цели. Оно успело ударить лишь по арьергардам. Вместе с подоспевшей 22-й армией танкисты начали преследование.

* * *

Утром 11 июля я встретился с командармом 22-й генерал-лейтенантом Г.П. Коротковым. Он находился в корпусе, действующем на главном направлении. Там же был и заместитель командующего фронтом генерал-лейтенант М. Н. Герасимов. Жизнерадостный, живой, очень общительный, Коротков являл собой полную противоположность Герасимову, суховатому, педантичному человеку, казалось не знавшему иного языка, кроме официального. От Герасимова я узнал, что Еременко поручил ому организовать взаимодействие армии с 5-м танковым корпусом.

- Ну что же, поедемте догонять Сахно вместе,- предложил я Герасимову и Короткову.

С группой штабных офицеров мы на трех "виллисах" направились в Юховичи.

Стояла сухая солнечная погода. Над перелеском толпились слегка подсиненные, по-летнему высокие тучки. Ветер, ударяясь о ветровое стекло, залетал в машину и немного освежал нас.

Ехать по дороге на большой скорости было невозможно. Ее забили крытые "доджи", "студебеккеры", колонны пехоты. Мы свернули на проселок. Петляя между небольшими озерауи и болотами, сбились с пути. В поисках большака выскочили на какой-то пригорок. Впереди и справа увидели цепочки солдат. Бросилась в глаза круто заломленная тулья офицерской фуражки, серо-зеленоватые мундиры. Немцы! На какое то мгновение мы замерли. Гитлеровцам, конечно, не могло прийти в голову, что сразу три советских генерала со всем своим сопровождением пожалуют к ним прямо вот так среди бела дня. Они что то кричали нам и призывно махали руками. Но, присмотревшись и наконец сообразив, в чем дело, открыли огонь. Малокалиберным снарядом была подбита машина, в которой ехал генерал Коротков. Осколком ранило его адъютанта. Мы выскочили из "виллисов" и залегли. Моего шофера тоже зацепило. Но, несмотря на это, он развернул автомобиль и загнал его в выемку на середине холма. Третий "виллис", провожаемый вражеским огнем, успел умчаться в тот самый лес, из которого мы только что выехали. Немцы били из автоматов, ручных пулеметов и легкой артиллерии. В течение двадцати тридцати минут мы отсиживались в углублении под прикрытием всего двух пистолет-пулеметов. Наконец стрельба стихла. Мы приподняли голову. Немцы уходили. Видимо, боялись отстать от своих. Если бы они знали, кого прижали огнем к земле, то, наверное, задержались бы.

Пока мы обсуждали происшествие, награждая друг друга отнюдь не лестными эпитетами, появились наши части.

Я уехал в штаб фронта расстроенный. Очень не хотелось, чтобы эта история приобрела гласность. Но не зря говорят, что шила в мешке не утаишь. Об этом случае все-таки узнали.

Андрей Иванович Еременко был недоволен результатами наступления войск левого крыла, и особенно танковым корпусом.

- Не оправдал наших надежд Сахно, - нахмурившись, произнес он. - Не сумел тылы противника как следует пошерстить. Досадно!

Бесспорно, кое в чем с ним нельзя было не согласиться. Но в целом-то за два дня боев мы сделали все же немало. Прорвав линию вражеской обороны на 150-километровом фронте, наши армии продвинулись на 35 километров и освободили свыше тысячи населенных пунктов, захватили много пленных и трофеев.

От Еременко я узнал, что 3-я ударная и 10-я гвардейская армии наконец отбили Идрицу, которую до этого, несмотря на несколько попыток, нам взять не удавалось.

- Завтра должны приказ Верховного Главнокомандующего объявить, - как бы между прочим сообщил Андрей Иванович, - с благодарностью нашим войскам... Ну и салют, конечно...

Это была приятная новость.

Еременко собирался в 3-ю ударную армию. Ей предстояло наступать на Себеж.

- Может, помогу чем Юшкевичу.

Генерал-лейтенанта Василия Александровича Юткевича я знал еще по гражданской войне. Во время боев за Крым я был ротным в полку, которым он командовал. Несколько позже мы оказались с ним в одном военном округе. В последнее время у Юшкевича сильно пошатнулось здоровье. И хотя командарму помогал прекрасно знающий свое дело начальник оперативного отдела полковник Г. Г. Семенов, Еременко наведывался в 3-ю ударную чаще, чем в Другие армии.

За 10-ю гвардейскую Андрей Иванович был спокоен. Ее возглавлял генерал-лейтенант Михаил Ильич Казаков. Был он среднего роста, плотный, с здоровым румянцем на щеках, пышными

усами (в молодости он служил в кавалерии). Казаков обладал удивительной работоспособностью. Иногда он руководил боями по двадцати часов кряду. Когда представлялась возможность, мгновенно засыпал. Спал как убитый, и разбудить его в такое время было нелегко. Если все-таки случалось что, крайне неотложное, то адъютант поднимал Михаила Ильича и поддерживал под руки, пока он не придет в себя. Я всегда по-хорошему завидовал железному здоровью Казакова и не помню, чтобы он когда-либо болел.

Воевал Михаил Ильич грамотно. Он был, пожалуй, наиболее способным и удачливым нашим командармом. Во всяком случае, Еременко надеялся на него больше, чем на кого другого.

Оставшись на фронтовом КП, я познакомился с поступившими донесениями. Войска уверенно приближались к границам Латвии. 13 июля 4-я ударная армия овладела городом Дрисса и устремилась к Даугавпилсу. А на стыке с 3-м Прибалтийским фронтом нами были освобождены районный центр Псковской области Пушкинские Горы и село Михайловское. До сих пор жалею, что у меня не нашлось тогда времени посетить эти дорогие для каждого русского человека места. Поклониться праху великого поэта ездил член Военного совета В. Н. Богаткин. До войны он работал редактором "Красной звезды" и, естественно, любил литературу, хорошо знал ее.

Вернулся Богаткин очень взволнованный. С возмущением рассказывал о дикости и вандализме оккупантов, надругавшихся над местами, которые не могут не вызывать уважения у каждого цивилизованного человека.

- От дома-музея осталась лишь груда развалин. Домик Арины Родионовны разобрали на постройку укреплений. Святогорский монастырь взорвали, - сообщая это, Богаткин возбужденно ходил вперед-назад. - Заминировали и могильный холм Пушкина, но наши части успели, не дали взорвать... Когда я был там, приезжали бойцы. Они долго стояли молча... Один пожилой солдат, помяв в руках пилотку, негромко проговорил: "Вот скоты! Даже такую святыню не пощадили..."

Войска безостановочно шли дальше.

Южнее Пушкинских Гор из Духново на Опочку наступала 29-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора А. Т. Стученко. В боях за Духново гвардейцы разбили 42-и пехотный полк противника и захватили большие трофеи. Первым в населенный пункт ворвался батальон двадцатилетнего майора И. М. Третьяка.

Взвод во главе с сержантом Басановым застал врасплох вражеский полковой штаб. Бойцы пробрались к дому, где он размещался, и окружили здание. У входа в него стоял грузовик с включенным мотором. Сидевший за рулем шофер, ничего не подозревая, курил сигарету. На него напали, зажали рот, выволокли из кабины. Рядовой Воронов встал у окна с гранатой и автоматом.

Несколько человек в напряжении застыли у порога. Кто-то рванул дверь.

- Хенде хох! - раздался повелительный голос командира отделения Авдеева, ворвавшегося в помещение. Находившиеся там офицеры пытались оказать сопротивление. Тогда Авдеев дал по ним длинную очередь. Зазвенело стекло. Помещение заволокло дымом. Толстый лысоватый полковник решил воспользоваться этим. Он с завидной резвостью выпрыгнул в окно. Отстреливаясь из револьвера, немец подался в сторону. Рядовой Воронов не дал ему уйти далеко. Меткая очередь настигла удиравшего. Убитый оказался командиром 43-го пехотного полка.

За этот бой многие бойцы подразделения Басанова были отмечены правительственными наградами, а сам сержант Батор Басанов удостоен звания Героя Советского Союза.

Опочку противник сильно укрепил. С утра 14 июля 15-й гвардейский стрелковый корпус генерал-майора Н. Г, Хоруженко вынужден был прекратить атаки. Бомбардировщики 15-й воздушной армии нанесли по обороне врага мощный удар. Лишь после этого нашим частям удалось ворваться в город. Гитлеровцы перешли речку и укрылись за высоким земляным валом. Оттуда хорошо просматривались все улицы. Из-за старинного крепостного сооружения неприятель засыпал гвардейцев снарядами и минами, а потом предпринял вылазку. Идя в контратаку, вражеские солдаты что-то громко кричали. Из опроса пленных мы потом узнали, что перед боем их для храбрости напоили шнапсом. Но он не помог.

Попытка фашистов восстановить положение провалилась. Их 485-й пехотный полк был наголову разбит, а один из батальонов, прижатый к реке Великая, пленен.

Вечером к нам на КП зашел начальник политуправления фронта генерал-майор А. П. Пигурнов. Ни на кого не глядя, он присел на табурет, расстегнул воротник гимнастерки, недовольно проворчал:

- Накурили, хоть топор вешай... Лицо его было угрюмым.

- Что закручинился? - спросил я.

- А-а-а!.. - Пигурнов махнул рукой. Мы решили его не трогать. Уткнулись в бумаги. Тетешкин замурлыкал какую-то песенку.

Спустя некоторое время Пигурнов заговорил сам.

- Ездил сегодня по городу...

Мы приготовились слушать. Пигурнов всегда был полон разных новостей, наблюдений. Он впитывал в себя все не только по любознательности, но и по профессиональной привычке политработника. Позже месиво фактов, которое он носил в себе, процеживалось, просеивалось, а то, что оставалось, использовалось в докладах и беседах с бойцами и командирами...

Пигурнов, отогнав от себя облачко дыма, выпущенное Тетешкиным, продолжал:

- Понатворили здесь нацисты... Глубокую зарубку оставили по себе...

И он поведал нам историю, может быть и не самую трагическую из тех, что случались в те годы, но страшную. Я хорошо ее запомнил.

Бои уже гремели где-то недалеко от Опочки. Жители города целыми семьями направлялись в лес, спасаясь от угона в фашистское рабство. Покинули родные очаги и Тимофеевы, Петровы, Кузьмины. Они вышли под вечер, когда бой завязался уже на окраине Опочки. Ночь застала беженцев у кладбищенской ограды, вдоль которой чернели окопы, В них горожане решили отсидеться до рассвета, а там, глядишь, и свои придут. Притаились, прислушиваясь к взрывам и ружейно-пулеметной трескотне. Старики вздыхали и часто крестились.

Среди ночи совсем близко послышались шаги и резкие, чужие голоса. Потом над замершими людьми появились силуэты солдат в касках. По дну укрытия скользнул луч карманного фонаря, послышалась команда, из которой понятным было только одно слово "шнелль!" Направленные прямо в лица автоматы разъясняли, чего хотят их владельцы. Когда все, кто находились в окопах, вылезли наверх, один из немцев спрыгнул в яму и принялся перетряхивать пожитки. Он рылся долго, но ничего подходящего для себя не нашел. Тогда, сердито сопя, гитлеровец стал медленно обходить женщин, испуганно прижавшихся к ним детей, трясущихся от страха старух. Приблизившись к Степану Кузьмину, неожиданно выстрелил ему в спину. Другой солдат на глазах у матери убил Анатолия Петрова. Женщина кинулась к фашисту, схватила его за руку, но он отбросил ее ударом сапога и пустил в лежащего Анатолия еще одну пулю.

Оккупанты спешили удрать. Видимо, только поэтому они не расправились с остальными.

Кузьмин умирал мучительно и долго, не теряя сознания. Разрывная пуля прошла рядом с позвоночником. С трудом шевеля губами, он спросил у наклонившегося над ним Быстрова:

- Наши-то пришли? - И когда дед отрицательно покачал головой, вздохнул: Жаль, они бы спасли меня...

Кузьмин умер там же, у ограды кладбища, когда наши части уже входили в Опочку...

- Я видел мать Петрова, - взволнованно проговорил Пигурнов. - Она и сейчас у меня перед глазами. На лице скорбь... ненависть... Надо опубликовать эту историю во фронтовой газете. Пусть каждый боец знает о ней. Пусть в нем еще сильнее горит справедливый огонь ненависти к врагу.

Рассказ Пигурнова произвел на всех нас сильное впечатление.

На следующее утро мы с генералом Тетешкиным поехали посмотреть город. Он был разрушен. Отступая, фашистские вандалы старались оставить после себя мертвую землю. Уцелело мрачное здание полевой жандармерии с темными клетками одиночек в подвале. По выезде из Опочки вдоль Псковского шоссе мы увидели кирпичные корпуса, словно паутиной, опутанные колючей проволокой. Это городской концлагерь. На углах - вышки для часовых. С них как на ладони виден двор, весь разгороженный на квадраты опять же колючкой.

Сколько патриотов провело здесь свои последние часы, сколько советских людей погибло под страшными пытками! Читаем надписи на стенах. Особенно их много в камере .No 20. Предсмертные строчки выведены карандашом или кровью, нацарапаны стеклом или гвоздем. Каждый узник старался оставить хотя бы свое имя.

Всматриваюсь в неровные каракули. "Михайлов Иван, 1924 года рождения. Приговорен к смертной казни".

На внутренней стороне двери совсем еще свежие следы чего-то острого: "Здесь сидело 7 партизан... Одного латыша увели неизвестно куда... Четырех расстреляли 30 июня 1944 года. Одному дали пять лет. Я еще сижу. Судьба неизвестна. К. Ахматорнов. 8 июля 44 года".

Чуть пониже той же рукой дописано: "4 часа. На расстрел иду. Москва, 10, 4-й Грохольский проезд, дом 10, кв. 5. Ахматорнов Костя. 11 июля 44 года".

За три дня до своего ухода немцы угнали на запад всех, кого не успели уничтожить. Остались только вот эти лаконичные фразы. Они взывали к отмщению. И наши войска торопились в Прибалтику, чтобы освободить родную землю, вырвать из лап врага тех, кто еще томился в фашистских застенках, находился под пятой оккупантов.

С приближением советских войск к границам Латвии там заметно активизировалась деятельность партизан. Народ, настрадавшийся под фашистским игом, стремился поскорее его свергнуть, хоть чем-то помочь Красной Армии в разгроме врага. Отряды день ото дня пополнялись новыми бойцами. Приток добровольцев особенно увеличился, когда оккупационные власти объявили мобилизацию девяти призывных возрастов.

Угроза быть облаченным в ненавистный немецкий мундир подхлестнула людей. Они группами потянулись в леса. Даже жестокие расправы с семьями ушедших не помогли. Мобилизация дала жалкие результаты. На пункты сбора явилось от пяти до двадцати процентов подлежащих призыву.

Многие мобилизованные латышские юноши убегали с фронта и также вливались в ряды мстителей. Командир 1-й латышской партизанской бригады В. П. Самсон рассказал, например, как к ним однажды явились сразу 43 бывших легионера с полной выкладкой.

Очень скоро народу в отрядах набралось столько, что стала ощущаться нехватка в оружии и боеприпасах. Поэтому командование фронта решило помочь партизанам. Самолеты 13-го авиаполка Гражданского воздушного флота понесли в зеленую глухомань Лубанской низменности ящики с автоматами, патронами, минами, медикаментами. Летчики сажали машины в темноте на какой-нибудь пятачок. Оттуда они забирали раненых и детей.

В моей записной книжке сохранились интересные цифры:

"Подразделение майора Седляревича совершило 1000 самолето-вылетов, перебросило 90 тонн боевых грузов. Вывезло из вражеского тыла 226 раненых и 1630 детей".

О том, какой грозой для фашистов стали партизаны, красноречиво свидетельствует одно из распоряжений, подписанное генералом полиции Фридрихом Еккельном. В нем имелись такие пункты:

"а) каждый офицер, чиновник, унтер-офицер и вахмистр не должен ходить в одиночку с наступлением темноты;

б) офицеры, чиновники, унтер-офицеры и солдаты должны всегда носить огнестрельное оружие наготове;

в) работники штаба не должны, по возможности, ходить в одиночку. Если они все же должны выходить по делам службы в вечернее и ночное время, то им следует просить для охраны в качестве провожатых офицеров, чиновников, унтер-офицеров и солдат;

г) входы в учреждения, казармы, гаражи, склады горючего и т. д. должны с наступлением темноты запираться, если они не охраняются особо; квартиры должны быть всегда на запоре..."

Да, неспокойно чувствовали себя враги на латвийской земле. Партизаны нападали на отходившие тыловые части, учреждения, взрывали базы и склады, подрывали железнодорожные эшелоны и мосты на дорогах, освобождали людей, угоняемых в Германию, отбивали обозы с награбленным добром и гурты скота. И разве лишь по какой-нибудь крупной магистрали осмеливались передвигаться одиночные немецкие машины и небольшие воинские части.

Немецкое командование не раз объявляло, что "славные войска фюрера" покончили с "партизанской заразой". Но проходила неделя, другая - и вдруг глухой порой где-то на перегоне взлетал на воздух состав с боеприпасами или солдатами. На борьбу с партизанами гитлеровцы выделяли довольно большие силы. Они создали густую сеть опорных пунктов с гарнизонами численностью до взвода роты. На дорогах, на узеньких лесных тропинках устраивались ловушки, секреты, назначались патрули. Партизанам приходилось искать новые пути, прокладывать их через топи, болота...

По железнодорожным линиям были разбросаны сторожевые посты, оборудованы пулеметные гнезда, на подступах к насыпям устраивались засады. Местность освещалась ракетами. К тому же, у гитлеровцев здесь имелось много служебных собак. Проникнуть сквозь эту систему охраны могли только маленькие группы и одиночные бойцы.

Латышским отрядам приходилось очень трудно. Ведь до войны Советская власть в республике просуществовала всего около года. Буржуазные элементы, затаившиеся при народной власти, с приходом немцев ожили, подняли голову. Эта нечисть выдавала коммунистов, комсомольцев, советских активистов.

Из этого отребья, а также из уголовников и бывших белогвардейцев гитлеровцы вербовали лжепартизан, а попросту - провокаторов. Их направляли в леса с задачей проникнуть в тот или иной отряд, сообщить о его местонахождении, убить командира. За эти черные дела захватчики щедро платили деньгами и водкой. Особенно высоко оценивали они головы народных вожаков.

Предатели напакостили немало. Но им все же не удалось нанести движению Сопротивления сколько-нибудь заметный ущерб. Оно продолжало расти. В марте 1944 года семь партизанских групп объединились в 1-ю латвийскую партизанскую бригаду под командованием Вилиса Самсона. Летом в Мадонских лесах и Лубанской низменности была создана 2-я (во главе с Петером Ратыньшем), а за Даугавой развернулась и 3-я бригада под началом Отомара Ошкалнса - секретаря Екабпилсского уездного комитета партии. К югу от Резекне действовали несколько самостоятельных отрядов.

Но не только с оружием в руках боролись латыши со своими поработителями. Население срывало выполнение приказов оккупационных властей, устраивало саботажи на предприятиях и строительстве оборонительных сооружений, мешало противнику при отступлении уничтожать урожай, взрывать важные объекты.

Всем этим движением руководил Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии. Радиостанция ЦК разносила по всей республике вести о победах Красной Армии, сообщала о зверствах фашистов, призывала к действию. Ее внимательно слушала трудовая Латвия. Слушала, ждала, боролась...

4

Когда наши войска вплотную подошли к Латвии, немецкая пропаганда стала усиленно распространять слух, будто правительства Англии и Соединенных Штатов потребовали от Советского Союза не переходить границ 1939 года. Этой жалкой выдумкой гитлеровцы рассчитывали лишить население надежды на скорое освобождение, внушить людям мысль о бесполезности сопротивления.

К концу дня 16 июля 2-й Прибалтийский фронт преодолел основной и тыловой оборонительные рубежи противника.

Правда, южнее Опочки 3 я ударная и 22-я армии задержались под Себежем. Но уже утром 17 июля укрепления неприятеля были прорваны на двух участках: у железной дороги севернее города и южнее Себежского озера. В тот же день над Себежем взвилось Красное знамя.

Наступление продолжалось.

Первыми на землю Латвии вступили подразделения 130-го латышского корпуса, которым командовал генерал-майор Д. Бранткалн. В утренней голубоватой дымке перед ними раскинулась Асунская волость. Многие бойцы родились в этих местах, у некоторых здесь жили отцы и матери, близкие и друзья. Сдержанность латышей известна. Но такое событие трудно пережить в себе. Солдаты обнимались, поздравляли друг друга. Нелегок был их путь к родным местам. И наверное, не один из них вспомнил в эту минуту вой "юнкерсов" в июне сорок первого, предательские выстрелы айзсаргов, торопливое прощание с домом, суровый октябрь под Москвой, заснеженные окопы под Старой Руссой, боевых товарищей, с которыми сегодня уже не разделить радость...

* * *

Я наведался в это соединение. Меня встретили начальник штаба полковник П. Бауман и начальник политотдела полковник В. Калашников. Здесь же были и секретарь ЦК Компартии Латвии Ян Калнберзин (ныне Председатель Президиума Верховного Совета) и Председатель Совнаркома республики Вилис Лацис. Я нисколько этому не удивился, так как они часто бывали в корпусе, беседовали с бойцами.

В одной из частей шел митинг. Речь держал замполит. Обращаясь к солдатам, он говорил:

- Мы вступаем на землю отцов. Наш долг - поскорее очистить ее от фашистов, вырвать из рук палачей своих родных и близких... Они с нетерпением ждут нас. Вперед же, товарищи!..

Двое саперов, быстро обтесав сучковатый березовый столб, врыли его в землю и прибили к нему железную дощечку с надписью: "Латвийская ССР". Поднявшееся из-за леса солнце осветило все вокруг нежным розоватым светом. Грянул оркестр, офицеры взяли под козырек, и 125-й полк 43-й гвардейской латышской дивизии, которой командовал полковник Альфред Юльевич Калнин, перешел границу...

Народ радостно встречал своих освободителей. Жители селений обнимали бойцов, указывали, где враг поставил минные заграждения, участвовали в восстановлении разрушенных дорог и мостов, рассказывали о своей жизни в немецкой неволе.

Выражая настроение земляков, крестьянин Граубе из деревни Рубиновицы сказал:

- Ну вот и кончилась для нас темная ночь... Войска фронта развивали наступление. Перед нами встал новый укрепленный рубеж. Он проходил восточнее шоссе, которое связывало города Карсава, Лудза, Дагда, Друя. Противник, видимо, не надеялся долго здесь продержаться. Поэтому заводы, мастерские, склады срочно перебрасывались в тыл. Железнодорожные мосты, узлы связи и другие важные объекты спешно минировались.

23 июля наши армии нанесли несколько одновременных ударов. Неприятельская оборона оказалась взломанной на всем фронте. На правом фланге 22-я гвардейская дивизия под командованием полковника Г. И. Панишева в результате удачного обходного маневра и фронтального штурма овладела Карсавой. На Лудзу наступала 29-я гвардейская дивизия во главе г генерал-майором А. Т. Стученко. Лесисто-болотистая местность с множеством озер затрудняла продвижение. В тыл немцам от полков были высланы небольшие отряды.

Лудзу удерживали подразделения 23-й немецкой пехотной дивизии, успевшей пополниться после того, как ее сильно потрепали у Опочки.

Гвардейцам удалось быстро сломить сопротивление врага и ворваться в город. Остатки гитлеровцев отошли в Резекне.

В боях за Лудзу отличились часть подполковника В. М. Андронникова и приданный ей танковый взвод лейтенанта В И. Зайцева. Танкисты уничтожили артиллерийскую батарею и вместе со стрелками разгромили штаб пехотного полка.

Во время этой схватки Василий Иванович Зайцев погиб. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза.

В тот же день был смертельно ранен и заместитель командира дивизии по политической части полковник А. И. Хриченко. Спустя два дня его и Зайцева торжественно похоронили на площади в центре Лудзы.

На даугавпилсском направлении 4-я ударная армия, опрокинув неприятеля, начала его преследовать. За день она освободила свыше 150 населенных пунктов. Части 5-го танкового корпуса перерезали железную дорогу, идущую из Даугавпилса на север. Первым к линии пробился 1-й танковый батальон 41-й танковой бригады. Командовал им капитан Константин Иванович Орловский, уроженец города Быхов. В ожесточенной схватке он погиб. За решительность и бесстрашие в бою ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

С большим напряжением работали в эти дни наши разведчики. Поодиночке и группами, на передовой и в логове врага они добывали нужные для командования сведения.

Уже после войны мне попался на глаза роман Льва Овалова "Медная пуговица". Произведение это художественное и, разумеется, не претендует на документальную точность в показе происходящего. Однако и беллетристическое творение должно основываться на правде жизни. А в книге Овалова ради занимательности до того превратно и наивно показана деятельность разведки, что я не могу, хотя бы очень кратко, не рассказать, как на самом деле мы собирали необходимые данные о противнике в Прибалтике.

Обычно в неприятельский тыл забрасывались небольшие группы численностью от трех до восьми человек. В них включались люди, знающие немецкий и латышский языки. Старшие вместе с радистами старались находиться на одном месте. Остальные собирали необходимые данные.

В интересующие нас районы разведчиков чаще всего доставляли летчики 13-го авиаполка ГВФ, возившие партизанам оружие и боеприпасы. Наиболее удачно задания выполняли командир эскадрильи капитан П. М. Ерохин и командир звена лейтенант II. М. Курочкин.

Особенно ценная информация в то время поступала в штаб фронта из трех групп: лейтенанта Д. А. Розенблюма, действовавшей в треугольнике Мадона Гулбене - Рига; лейтенанта П. Я. Чупрова, в сферу которой входили Резекне, Лубана, Гулбене; и, наконец, от "Коршуна". Такое конспиративное имя носил латыш Иосиф Вильман - коммунист, уроженец Даугавпилса, в прошлом железнодорожный рабочий. В июле он обосновался вместе с радисткой Верой Вострокнутовой у родственника на окраине родного города.

Не могу не упомянуть также о восемнадцатилетней разведчице Эльзе из Резекне, эвакуированной в глубь страны в 1941 году. Девушка и ее мать довольно прилично могли говорить по-немецки. Хорошенькая и обаятельная, Эльза оказалась способной разведчицей. Она сумела поступить в офицерскую столовую при военной комендатуре в Даугавпилсе. Бегая с подносом между столиками, она прислушивалась к разговорам и обо всем, что удавалось узнать, сообщала старшему группы.

Однажды заведение, где работала Эльза, посетил военный комендант Риги. За обедом он сказал ей, что с удовольствием видел бы такую официантку у себя, в Риге.

- О, господин комендант, - улыбаясь, ответила Эльза, - вы не представляете, как я была бы рада. Жить в Риге - моя давнишняя мечта!

Когда наши войска освободили Даугавпилс, она осталась в городе и рассказала об этой беседе нам.

- Это же замечательно! - обрадовался офицер фронтовой разведки полковник С. В. Шитов. - Такой благоприятный случай упускать нельзя. Вы, Эльза, должны непременно воспользоваться приглашением господина коменданта.

Мой помощник полковник Михаил Степанович Маслов одобрил этот план, а я утвердил его.

Тихой июльской ночью Эльзу выбросили с самолета восточное Риги. Приземлившись, она закопала в лесу парашют и под видом беженки пробралась в город.

Комендант был любезен. Буквально за несколько часов Эльзу оформили на работу.

Вот от таких людей командование фронта и получало информацию о составе войск противника, об оборонительных сооружениях, о перегруппировках и многом другом. В частности, лейтенант П. Я. Чупров сообщил нам о характере оборонительного рубежа Карсава - Лудза - Друя. Он же поставил нас в известность, что из восточной части Латвии в Ригу спешно вывозится военное имущество, промышленное оборудование, продовольствие и что немецкое командование 21 июля объявило мобилизацию всех мужчин 1906- 1924 годов рождения. Но на призывные пункты явилось менее 10 процентов этого контингента. Остальные уклонились.

Лейтенант Д. А. Розенблюм донес о прибытии в Лубанскую низменность новых частей. Они приступили к строительству оборонительных укреплений. Из допроса пленных мы уже знали о слиянии 19-й и 15-й дивизий в одну 19-ю латышскую пехотную дивизию СС. Розенблюм подтвердил этот факт, добавив, что немецкому командованию пришлось пойти на это из-за больших потерь, понесенных соединениями в последних боях.

Кроме того, многие из призванных и подлежащих призыву местных жителей подались к партизанам. Все старшие разведгрупп единодушно утверждали, что даже добровольческий латышский легион, состоявший преимущественно из профашистских элементов, начал разлагаться.

Эти сведения подтвердились, когда мы с Богаткиным допросили двух перебежчиков.

- Почуяли крысы, что корабль тонет, - заметил член Военного совета.

24-25 июля из Резекне и Даугавпилса поступили уточненные данные о том, какие участки железных дорог противник минирует. Иосиф Вильман предупредил: мосты через Даугаву в Даугавпилсе и Крустпилсе подготовлены к взрыву.

Способ порчи неприятелем стальных путей нам был хорошо известен. Обычно гитлеровцы приводили в негодность рельсы на стыках и посредине, уничтожали стрелочные переводы. Кое-где они полностью снимали весь металл и увозили с собой.

И вдруг между Идрицей и Резекне был обнаружен участок линии километров в сто, выведенный из строя какой-то неизвестной нам машиной. Пленные называли ее скорпионом. Путеразрушитель перерезал шпалы и одновременно подрывал рельсы.

Неведомая конструкция заинтересовала нас. Мы поручили Розенблюму собрать о ней необходимую информацию.

Через некоторое время он радировал, что на станции Резекне среди множества эшелонов и транспортов, ожидающих отправки на Ригу, находится и состав с инженерными подразделениями. С ними следует какая-то странная платформа с гигантским крюком, похожим на плуг.

Чтобы немцы не смогли угнать это свое изобретение, мы дали указание партизанам взорвать железную дорогу западнее Резекне.

Наша авиация стала усиленно бомбить станции Резекне и Даугавпилс, забитые поездами. Наиболее удачным оказался налет 18 штурмовиков под командованием майора М. Е. Соколова на Резекне. Подавив зенитную артиллерию, они разгромили три состава с боеприпасами, взорвали склад с горючим. Всю ночь над Резекне метались сполохи разбушевавшегося пожара.

За выполнение этого задания Михаил Егорович Соколов был удостоен звания Героя Советского Союза.

В ночь на 26 июля 10-я гвардейская армия завязала бои за Резекне, а 4-я ударная -за Даугавпилс. Генерал М. И. Казаков послал во вражеский тыл небольшой отряд во главе с лейтенантом Кухаревым. С помощью партизан он лесами обогнул Резекне с севера и на рассвете 26 июля вышел к железнодорожной линии. Ее охранял вражеский бронепоезд. Он встретил гвардейцев огнем. Но им все-таки удалось взорвать полотно.

В тот же день 7-й гвардейский стрелковый корпус под командованием генерал-лейтенанта Ю. В. Новосельского, поддержанный армейской артиллерией, фронтовой авиацией и незначительным количеством танков, прорвал передний край обороны противника под Резекне. Ведя ожесточенные бои, части медленно приближались к городу. Вскоре 8-я гвардейская стрелковая ордена Ленина Краснознаменная дивизия имени Панфилова ворвалась на восточную окраину Резекне, а 119-я пошла в обход его с севера и юга, угрожая окружением.

Столь же безрадостное положение для противника создалось и у Даугавпилса. 4-я ударная армия обошла город. Оставалась лишь узкая горловина вдоль Даугавы.

Уходить за Даугаву гитлеровцы не рискнули: там уже находились войска 1-го Прибалтийского фронта.

На лодках и подручных средствах небольшие десанты соседей уже переправлялись через реку. И все-таки фашисты упорствовали.

От партизан в штаб фронта поступали донесения о том, что они ведут борьбу с командами "факельщиков". Отступая, гитлеровцы на корню уничтожали урожай, взрывали и жгли дома, целые улицы, кварталы. Густой дым тяжело висел над землей, застилая все вокруг. Тучи пепла тянулись до самого горизонта.

* * *

Командование фронта принимало все меры, чтобы как можно скорее освободить Резекне и Даугавпилс. С других участков сюда перебрасывались стрелковые части, артиллерия, танки. Бои, длившиеся весь день, продолжались и ночью. И только в 8 часов 10 минут утра 27 июля 8-я гвардейская стрелковая дивизия, поддержанная с флангов 7-й и 119-й гвардейскими стрелковыми дивизиями, пробилась наконец сквозь многочисленные линии траншей, завалы, противотанковые рвы, частые ряды надолб и на плечах врага ворвалась на центральные улицы Резекне.

Ожесточенные схватки велись почти за каждое здание. Неприятель предпринимал отчаянные попытки отбить утраченные позиции, но все они потерпели не удачу. К вечеру город был полностью очищен от противника. Панфиловцы взяли в плен несколько сот солдат -и офицеров, захватили большие трофеи.

В этот же день 4-я ударная армия штурмом овладела Даугавпилсом. К нашему огорчению, отступивший противник сумел-таки взорвать все мосты через Даугаву. Войска сразу же стали наводить переправы.

Когда на фронтовом командном пункте появился начальник военных сообщений полковник Н. П. Пидоренко, я поинтересовался:

- "Скорпиона", или как там его... удалось захватить?

- Да.

- Где же он?

- На станции Резекне.

- Действительно что-нибудь стоящее?..

- Хотите посмотреть?

Я не возражал. Мы отправились в Резекне. Город сильно пострадал. По его главным магистралям можно было пройти только пешком. Разрушения произвели на меня очень тягостное впечатление. На станции та же картина: сплющенные, обгорелые и опрокинутые вагоны, платформы, паровозы, развороченные пути. Не имея возможности вывезти все это, гитлеровцы сталкивали эшелон с эшелоном.

А вот и пресловутый "скорпион" (в документах его именовали крюком). Он был цел и невредим. Почему так получилось, объяснить никто не мог. Мы осмотрели громоздкое приспособление, сфотографировали. Кто-то из подчиненных Пидоренко сообщил некоторые данные о его "производительности". Оказалось, что "крюк" может разрушать до 6 километров дороги в час.

- По теперешнему положению гитлеровцев не так уж и много, - шутливо заметил я.

Войска продолжали продвигаться на запад. 4-я ударная армия форсировала Даугаву.

Вот когда пригодились нам сведения, добытые разведывательными группами.

После того как территория, на которой они действовали, была освобождена, мой помощник полковник М. С, Маслов снова послал их во вражеский тыл. На некоторое время при штабе были оставлены лишь Чупров, Розенблюм, Вильман и работавшие вместе с ними разведчики. Они накопили много ценных сведений об обороне противника, которые нас очень интересовали. Я и Маслов решили побеседовать с ними лично.

Круглолицый, с веселыми светлыми глазами Павел Чупров подробно рассказал нам об укреплениях на линии Валга - Гулбене - Крустпилс. Вынув небольшую карту, всю испещренную какими-то пометками, он стал водить по ней карандашом.

- Это рубеж "Валга",-объяснил Чупров. - Глубина его пять - семь километров. Состоит из нескольких позиций. Перед первой - болотистая низменность...

Чупров обстоятельно докладывал все, что знал. А знал он, надо сказать, немало.

Иосиф Вильман дал детальную характеристику рубежа, протянувшегося от Айнажи до Кокнесе.

- Его именуют "Цесис".

- А вы сами-то его видели? - спросил я разведчиков.

Ответил Чупров:

- Только на отдельных участках. Главным образом между городами и вдали от шоссейных дорог. Один наш товарищ пытался пройти вдоль всей линии, но попался. Сам я тоже чуть не угодил в ловушку под "Цесисом".

Лейтенант Розенблюм со своими ребятами в последнее время был в партизанской бригаде Ратыньша. Ему удалось узнать, что в 10-15 километрах от Риги немцы строят еще одно оборонительное кольцо.

Полученная информация пригодилась нам. Хорошо зная слабые места неприятеля, мы с меньшей затратой сил преодолевали его сопротивление. К исходу 27 июля наши армии вместе с правофланговыми соединениями 1-го Прибалтийского фронта продвинулись на 50-75 километров. В восточной части Латвии - Латгалии остались неосвобожденными всего лишь три района.

В Даугавпилс переехали Центральный Комитет Коммунистической партии Латвии и правительство республики. Они сразу же взялись за восстановление разрушенного оккупантами народного хозяйства.

На освобожденной земле начиналась мирная жизнь. ...Вечером в блиндаже мы включили приемник и услышали голос Левитана. Диктор читал приказ Верховного Главнокомандующего:

- "...В честь побед Второго Прибалтийского фронта, освободившего города Даугавпилс и Резекне, произвести салют из двухсот двадцати орудий..."

Мы замерли, прислушиваясь к потрескиваниям и шороху в эфире. Наконец до нас донесся торжественный гром салюта. Один залп, другой, третий...

Мы сидели, с трудом сдерживая счастливое волнение.

Я и Михаил Степанович Маслов допрашивали пленных. Перед нами стояли двое: один - пожилой ефрейтор в изодранном мундире, с худым, небритым лицом, второй - совсем подросток, голубоглазый и узкоплечий. Тонкая шея его по-цыплячьи выглядывала из слишком свободного ворота мундира.

Старший оказался крестьянином из Восточной Пруссии. Ответив на вопрос полковника Маслова, он неожиданно добавил:

- А вообще... надоело все это... В победу теперь уже мало кто верит. Некоторые говорят об этом вслух, не опасаясь осведомителей гестапо.

- Почему же тогда не прекращаете сопротивления?

Ефрейтор долго молчит, потом роняет:

- Это не так просто сделать...

О том, как в гитлеровских войсках расправлялись с колеблющимися, мы знали. В приказе командующего группой армий "Север", который нам раздобыл разведчик Д. А. Розенблюм, были такие строки:

"Всякий, кто сделает хоть шаг, чтобы без разрешения покинуть занимаемое место, будет расстрелян. Командирам дивизий и полков сейчас, более чем когда-либо, лично следить за тем, чтобы всякая попытка к отходу пресекалась оружием".

Боялись солдаты также и репрессий по отношению к своим семьям.

Юнец больше рассказывал о родных. Его отец работал на военном заводе. За саботаж и связь с группой настроенных против Гитлера был арестован и расстрелян. Мать умерла, а брат находится во французском плену...

- Поверьте мне, герр генерал, - говорил он, - я ненавижу нацистов. В плен сдался добровольно и хочу чем-нибудь помочь вам.

Когда пленные вышли, я позвонил А. П. Пигурнову и предложил ему использовать юношу для выступлений перед микрофоном мощной громкоговорящей установки.

После этого в помещение ввели молодого лейтенанта артиллерии. Он, щелкнув каблуками, представился: "Де Болио".

- Знакомая фамилия, - сказал я Маслову.

- Его отец командовал двадцать третьей пехотной дивизией, которую мы разбили, - напомнил мне Михаил Степанович. - После разгрома его соединения под Лудзой генерал де Болио был отстранен от должности и отдан под суд.

Я с нескрываемым интересом посмотрел на офицера. Ему было года 22-23. Черные, отливающие глянцем волосы разделял безукоризненный пробор. Глаза большие, темные. Он стоял тонкий, элегантный и, казалось, ко всему безразличный. От него исходил легкий запах хороших духов.

- Скажите, - спросил я де Болио через переводчика, - почему вы и ваш отец, французы, служите Гитлеру?

- Мои предки были военными, жили в Эльзасе. Когда произошла французская революция, мой прадед перевелся в немецкую армию. А дед, отец и я продолжаем служить в ней по традиции.

Лейтенант говорил неторопливо, с достоинством, всем своим видом показывая, что никакие обстоятельства не заставят его выйти из привычных рамок комильфо.

- Что же вы, представитель старинного французского рода, защищаете на этих вот полях?

- Нам платят, мсье генерал...

- А вам не кажется, что деньги, которые получаете вы, дурно пахнут?

Пленный выслушал переводчика и пожал плечами, как бы говоря, что столь пустяковая тема не заслуживает разговора.

- Солдату незачем думать о морали. Это - дело философов и писателей...

- Так вас учил фюрер?

Лейтенант промолчал.

Мне хотелось услышать от него не заученные фразы из катехизиса фашистского солдафона, а то, что он думает на самом деле. Поэтому продолжал спрашивать :

- Вам, конечно, известно, что вы помогаете врагам вашего отечества. Или об этом тоже не положено думать солдату?

Француз долго не отвечал, потом наконец произнес:

- Да, да... Это ужасно...

Он достал надушенный платок, провел им по лбу. Затем, словно устыдившись минутной слабости, выпрямился и придал своему лицу выражение вежливого ожидания.

- За что смещен с должности и отдан под суд ваш отец?

- Видимо, ему перестали доверять. После покушения на Гитлера многих снимают или арестовывают.

- А не можете ли вы сказать, как теперь расценивают немецкие офицеры положение Германии и ее армии?

- Большинство предпочитает не говорить об этом. У гестапо длинные уши. Некоторые возлагают надежды на новое сверхмощное оружие, на перелом в войне.

- А каково ваше мнение?

Лейтенант посмотрел куда-то в сторону.

- У меня нет иллюзий... Я не хочу больше драться за мертвое дело. Поэтому вы и видите меня здесь...

- Чувствуете, - обратился ко мне полковник Маслов, когда конвой увел лейтенанта де Болио, - на какие песни пошла мода?

Он подметил верно. Мне вспомнилась осень сорок первого на Брянском фронте. Я допрашивал тогда холеного и очень высокомерного офицера. Как ни пытался выжать из него что-нибудь, он не удостоил меня ни одним словом. А когда его повели, вскинул руку и крикнул: "Хайль Гитлер!"

Такие пленные не встречались уже давно.

6

В полдень из Даугавпилса на командный пункт приехал генерал-лейтенант В. Н. Богаткин. Он сообщил нам, что 1-й Прибалтийский фронт уже занял Шяуляй и успешно развивает наступление на Елгаву и Тукум, обходя Ригу с запада.

- Центральный Комитет Коммунистической партии и правительство Латвии устанавливают тесную связь с командованием Первого Прибалтийского, - сказал Владимир Николаевич. - Некоторые из членов ЦК считают целесообразным сто тридцатый латышский корпус перебросить к Елгаве, чтобы он действовал вместе с войсками Баграмяна.

- Зачем же, - возразил я, - если группа армий "Север" в районе Тукума будет рассечена на две части, то в окружении и уничтожении неприятеля в районе Риги примут участие все Прибалтийские фронты. А кто именно освободит столицу Латвии, мы или соседи, - это уже не столь важно. Огорчения будут разве только у командования...

Да они, собственно, уже и были. Выслушав по телефону доклад командующего фронтом об итогах боев за день. Маршал Советского Союза А. М. Василевский и генерал армии А. И. Антонов снова напомнили о нашем отставании.

29 июля у меня состоялся разговор с заместителем начальника Генерального штаба. Я записал его. Антонов сказал тогда:

- Ставка перенацелила Первый Прибалтийский фронт. Главный удар он будет наносить не на каунасском, а на рижском направлении. Но сил у него маловато. У вас высвобождается четвертая гвардейская армия. Готовьте ее для переброски на западный берег Даугавы. Она, видимо, перейдет в подчинение Баграмяна.

- А может быть, на участок от Даугавы до города Бауски передвинуть основные силы фронта?-спросил я Антонова. - Тогда нам не пришлось бы прорывать укрепленные вражеские линии с востока, а можно было бы миновать их и двигаться на Ригу с юга, из района юго-восточнее Елгавы. Первый же Прибалтийский развивал бы наступление из района юго-западнее Елгавы на Тукум или Кемери, в обход рижской группировки противника с запада.

- Не вы первый делаете такое предложение, - ответил Антонов. - Но Верховный не согласен. Он считает, что, во-первых, при таком решении сила удара по рижской группировке будет ослаблена. Во-вторых, переброску сейчас делать поздно. А кроме того... - Антонов сделал небольшую паузу, как бы подбирая нужные слова, - надо учесть еще и то, что лыжню-то к Риге проделал Первый Прибалтийский...

После этих слов продолжать разговор уже не имело смысла. И мы на этом его закончили.

Итак, наши задачи оставались прежними. Перво-наперво нам предстояло пробиться через лесисто-болотистую Лубанскую низменность, самую большую в Латвии. К ней примыкало озеро Лубана, окруженное множеством мелких водоемов. Здесь было царство лесов, топей, камышей. Даже летом в этих местах передвигаться очень трудно. Ни одной приличной дороги. Лишь изредка встречались гати да полусгнившие мостки. Стоило свернуть с дороги - и сразу трясина. С юга и с юго-востока в озеро стекается несколько речушек: Лысина, Малмута, Малта, Резекне. Отсюда же берет начало Айвиексте, впадающая около города Плявиняс в Даугаву. Все эти водные артерии и капилляры являлись для нас дополнительными препятствиями. Оборону в Лубанской низменности держала сначала только 19-я латышская дивизия СС. Затем немецкое командование бросило сюда еще два соединения, усиленные саперными частями. Они настроили укреплений. Мосты и гати взорвали, а дороги, просеки, броды и межозерные дефиле завалили деревьями, заминировали. В наиболее опасных местах соорудили дзоты.

Вот на такой местности на правом фланге предстояло действовать нашей 10-й гвардейской армии.

К югу от нее в направлении на Марциену выдвигалась новая, 42-я армия под командованием генерал-лейтенанта Владимира Петровича Свиридова, прибывшая из Резерва Ставки. Она была дана нам взамен 4-й ударной, которая перешла в состав 1-го Прибалтийского фронта. Разграничительная линия между нами и соседом слева проходила по реке Даугава.

Левофланговой теперь у нас стала 22-я армия. А впереди нее находился 5-й танковый корпус.

Используя кратковременную паузу, войска приводили себя в порядок, подтягивали тылы, готовились к новым тяжелым боям.

Политическое управление провело большую работу, мобилизуя людей на успешное выполнение операции. В частях и подразделениях состоялись собрания, митинги, беседы. Пропагандисты и агитаторы призывали солдат беспощадно бить гитлеровцев, которые только в Резекне замучили и расстреляли свыше 7 тысяч жителей.

В дивизионных, армейских и фронтовой газетах с обращениями к воинам выступили многие члены Центрального Комитета Коммунистической партии Латвии. В их числе были Ян Калнберзин и Вилис Лацис.

У всех нас в эти дни настроение было одно: скорее освободить прибалтийскую землю от фашистской нечисти.

На рассвете 28 июля 41-я танковая бригада корпуса генерала Сахно смяла арьергардные части противника и устремилась к Крустпилсу.

Вдоль правого берега Даугавы повела наступление 22-я армия. Развернули активные боевые действия и остальные наши войска. Но темп продвижения был невысок. Пока мы копошились в болотах, 1-й Прибалтийский фронт отбил города Бауска и Елгава. В обход Риги с запада И. X. Баграмян двинул 3-й гвардейский механизированный корпус генерал-лейтенанта В. Т. Обухова. 1 августа он вышел к Рижскому заливу.

На фоне таких блестящих успехов соседа мы выглядели очень невыгодно. Лишь 20 августа 10-я гвардейская армия пробилась к озеру Лубана, а 3-я ударная освободила город Варакляны. С этими новостями я направился к Еременко. Он сидел в своей землянке за столом из некрашеных досок.

- На левом фланге наступление застопорилось,- доложил я. - Вчера двадцать вторая армия с ходу овладела городом Ливаны, но сегодня к полудню вместе с третьей ударной застряла в низине перед рекой Нерета.

Еременко ничего на это не ответил, а стал перечислять, какие распоряжения отдать от его имени.

К нам подошел член Военного совета Богаткин. Он принес весть о разрыве дипломатических отношений Турции с Германией.

Начался разговор о перспективах войны.

Прервал его Еременко:

- Давайте спустимся с небес на грешную землю. Отстаем мы от наших соседей. Войска Первого Прибалтийского фронта уже в каких-нибудь пятнадцати- двадцати километрах от Риги.

- Не будем сыпать соль на наши раны, - отозвался я.

- Почему же, - возразил Андрей Иванович. - Да, мы движемся медленнее. Но это объяснимо. Наши левые соседи наступают по районам, где у противника не были готовы оборонительные рубежи. Их мехкорпус вырвался к Рижскому заливу, почти не встретив сопротивления. Видимо, немцы не ожидали удара с той стороны. - Еременко помолчал, кося глазом на лежавшую перед ним карту и какие-то бумаги, потом продолжал:-Но в районе Риги у противника немало сил. Так что громить их нам придется вместе. Главное - не останавливаться, бить, гнать врага к Риге, не давать ему возможности снимать части с нашего фронта и использовать их против Первого Прибалтийского...

* * *

Вечером от командующего 22-й армией поступило радостное сообщение: 130-й латышский стрелковый корпус прорвал вражескую оборону и перерезал железную дорогу Резекне-Крустпилс близ станции Межаре. 125-й гвардейский полк, преодолев, казалось, непроходимые топи, вышел неприятелю в тыл. Услышав позади себя выстрелы, фашисты спешно отступили. В значительной степени успех полка обеспечила рота капитана Михаила Орлова. Несколько позже я узнал подробности этих боев.

125-й гвардейский стрелковый полк несколько раз пытался переправиться через медлительную реку Аташе. Но едва на ее спокойной глади показывались плоты и лодки с солдатами, как противоположный берег, заросший серебристыми кустами ивы и ольхи, начинал изрыгать огонь. Перед бойцами взметались высокие фонтаны, осколки и пули пенили воду. Аташе словно закипела. Натыкаясь на стену огня, переправлявшиеся несли большие потери и возвращались ни с чем.

К командиру полка А. Юревицу обратился капитан Михаил Орлов, уроженец Латгалии:

- Разрешите доложить некоторые соображения?

Полковник Юревиц пригласил офицера присесть.

- Слушаю вас...

Орлов достал из планшетки карту, развернул. Ткнув пальцем в небольшой лес, вплотную подступающий к Аташе, он спросил:

- Что, если я со своей ротой вот отсюда попробую? Место глухое, заболоченное, немцам и в голову не придет...

Командир полка склонился над двухкилометровкой.

- Переправляться тут очень трудно. Орлов согласно кивнул головой:

- Да. Ну а где теперь пытаемся, разве легче? Зато уж если переберемся на другой берег, то черта с два нас оттуда выкурят!

Юревиц поколебался, потом согласился:

- Ладно, рискнем.

На рассвете, когда над рекой еще плотными пластами ходил туман, рота капитана Орлова начала форсировать реку. Сначала продирались сквозь густой камыш. Временами плоты и лодки застревали и их приходилось проталкивать. Те, кто решили добраться на ту сторону вплавь, путались в подводных растениях, вязли в тине. Двигаться старались бесшумно, грести без всплесков. Замирали, когда из зарослей с тревожным криком поднимались дикие утки. Минут через двадцать пошла чистая вода. Сквозь туман проступил приближающийся берег. Наконец рота высадилась на какой-то косе. Выслав вперед разведку, двинулись в лес. Когда достигли опушки, стало совсем светло. За лугом виднелся хутор. Разведчики доложили, что в нем немцы. По словам крестьянина, у которого бойцы побывали в доме, их было человек тридцать. Орлов приказал окружить селение. Быстро разгромив вражеский гарнизон, рота часам к семи утра вышла к железной дороге близ станции Межаре. Неподалеку от полотна стали окапываться. Вскоре на шоссе, ведущем к переезду, показались танки. За ними следовало пехотное подразделение.

Капитан Орлов передал по цепи:

- Бронебойщикам подпустить танки до поворота дороги... Бить по гусеницам и бортам. Автоматчикам отсечь пехоту.

Когда передняя машина начала поворачивать, по ней ударили противотанковые ружья. Танк загорелся.

Заговорили пулеметы и автоматы, их огонь заставил неприятельских солдат залечь и отползти за насыпь. Немного опомнившись, гитлеровцы пошли в атаку. Рота Орлова отбила ее.

Оборонявшиеся у реки вражеские части, услышав за спиной шум боя, начали отходить: видимо, решили, что в тыл к ним прорвались крупные силы. Атаку за атакой отражали Орлов и его подчиненные. Тем временем наш 125-й стрелковый полк переправился через Аташе. Когда он подошел к железной дороге, от роты Орлова осталась лишь горстка людей. Большинство солдат вместе с командиром погибли. Капитану Михаилу Орлову было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Похоронили его близ станции Межаре.

Наши войска продвигались всего на 5-6 километров в сутки. И это при том, что нам большую помощь оказывали партизаны. Они по одним им ведомым тропинкам выводили подразделения в тыл врага, показывали подходы к его опорным пунктам. Так, 31 июля отряд А. К. Рашкевица помог нам скрытно обойти Лиепны и разгромить оборонявшийся там гарнизон.

Вечером 4 августа войска, наступавшие на Мадону, прорвались к реке Айвиексте. Но форсировать ее с ходу не удалось: западный берег был сильно укреплен. Артиллерия противника вела непрерывный огонь. Командующий 10-й гвардейской армией приказал преодолеть эту водную преграду ночью. Ширина Айвиексте была не более 40-60 метров, но глубина местами достигала 3 метров.

Когда наступила темнота, дивизия генерал-майора А. Т. Стученко начала переправу. Гитлеровцы заметили это. Завязался бой. Воспользовавшись тем, что внимание противника отвлечено, 93-й гвардейский стрелковый полк, находившийся несколько южнее основных сил, форсировал реку и атаковал немцев с фланга. Так был захвачен небольшой плацдарм. К рассвету здесь навели мост, по которому переправилась артиллерия.

Командовал 93-м гвардейским стрелковым полком И. М. Третьяк, хорошо зарекомендовавший себя в боях под Опочкой и ставший уже подполковником. Худенький, невысокий, далеко не бравого вида, он, однако, отличался большой личной храбростью.

Левее соединения генерала А. Т. Стученко переправлялась 8-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора А. Д. Кулешова. Перед этим ее 19-й гвардейский стрелковый полк под командованием Ивана Даниловича Курганского уничтожил колонну противника, отходившую на Мадону.

Головной батальон майора Андрея Егоровича Черникова, сбив арьергард врага, вырвался к Айвиексте, В разгоревшемся здесь бою он уничтожил свыше 100 фашистов, захватил 18 орудий и 28 пулеметов. Утром 5 августа на плечах неприятеля батальон форсировал реку и захватил небольшой прибрежный участок. Особенно смело и решительно в этот раз действовали отделения гвардейцев под командованием старших сержантов Акрама Искандровича Валиева и Осипа Андреевича Денисова. По глубокому болоту они раньше других пробрались к Айвиексте и уничтожили вражеских солдат, которые обслуживали переправочные средства. На захваченных плотах и лодках автоматчики переплыли на противоположный берег. За ними последовали другие подразделения батальона.

Майор А. Е. Черников, старшие сержанты А. И. Валиев и О. А. Денисов стали Героями Советского Союза.

Во время схватки у Айвиексте погиб полковник И. Д. Курганский. Посмертно ему также было присвоено высокое звание Героя.

Всю первую неделю августа войска фронта вели тяжелые бои в Лубанской низменности и в низине перед Крустпилсом. Особенные трудности выпали на долю бойцов 10-й гвардейской армии, и в частности 19-го гвардейского стрелкового корпуса, сформированного из добровольцев-сибиряков. В газете "Боевое знамя" так рассказывалось об этом.

"Они шли, очищая пути от мин, прорубая леса, разбирая завалы, выстилая дороги, строя мосты и переходы. Часто по пояс увязали в вязкой и вонючей тине. Шли не налегке, а тащили на себе кроме снаряжения станковые пулеметы, минометы и нередко- небольшие орудия. Усталые, мокрые, грязные, сквозь чащи и топи шли и шли вперед отважные гвардейцы, пядь за пядью освобождая родную землю. Гитлеровцы израсходовали десятки тонн тола, тысячи снарядов и мин, миллионы пуль, чтобы преградить им путь, зажигали лес - огонь плескался в сумерках урочищ, люди задыхались в дыму. Но они были неутомимы в своем стремлении громить врага. Обходили его опорные пункты с флангов, проникали в его тылы. Внезапность, стремительность, дерзость, бесстрашие - вот что характерно для действий гвардейцев... В этих боях они еще раз доказали, что русская воинская доблесть - неиссякаемая сила, способная свершать любые чудеса".

В ночь на 7 августа одно из подразделений 22-й гвардейской стрелковой дивизии пробралось лесными тропами в тыл гитлеровцам, оборонявшим город Лубана. Разгромив вражеский заслон, наши бойцы закрепились на высотке, господствующей над местностью. Потеря этой позиции грозила гитлеровцам большими неприятностями. Поэтому они решили во что бы то ни стало вернуть ее. Гвардейцы отбивались героически. По вот у них кончились патроны и гранаты. Фашисты ворвались в окопы и добили всех, кто еще был жив. Не довольствуясь этим, они начали глумиться над мертвыми - вырезали на их телах пятиконечные звезды, ломали кости, дробили прикладами зубы, выдавливали глаза.

Обо всем этом нам стало известно после освобождения Лубаны. Весть о зверстве гитлеровцев из 126-й немецкой пехотной дивизии генерал-майора Фишера возмутила нас всех. Во втором эшелоне были проведены митинги. Газеты поместили фотографии обезображенных трупов.

На похоронах погибших товарищей гвардейцы поклялись бить фашистов еще злее.

Корпус сибиряков без передышки повел наступление на Цесвайне. А утром 7 августа к реке Айвиексте вышли и войска, наступавшие на Марциену. 22 я армия правым флангом уперлась в Айвиексте, восточнее станции Яункалснава, левым достигла устья Нереты. Она готовилась к боям с частями 10-го армейского корпуса противника, оборонявшими район Крустпилса. На поддержку 22-й армии Еременко переключил всю фронтовую авиацию. Главная роль в этой операции отводилась 130-му латышскому корпусу под командованием Д. К. Бранткална. Его усилили стрелковой дивизией, танковой бригадой, саперными частями, армейской артиллерией. Вместе с ним должен был действовать также 5-й танковый корпус.

Из района 20-25 километров северо-восточнее Крустпилса 13-я гвардейская латышская дивизия с соединением Сахно нацелилась на железнодорожный мост через Даугаву, а 308-я с приданной 118-й танковой бригадой - на станцию Крустпилс.

Перед наступлением в латышских дивизиях побывали представители командования армии и фронта, руководите II Компартии и правительства Латвии.

7 августа после мощной авиационной и артиллерийской подготовки войска 22-й армии двинулись на неприятельские позиции. Их атака была настолько стремительной, что на некоторых участках противник не успел выйти из укрытий. Ворвавшиеся в окопы латышские бойцы расстреливали гитлеровцев в упор. Бой длился всего час. Затем стрелки, разместившись на танках, устремились в глубь вражеской обороны. Бросая боевую технику, фашисты побежали. 123-й стрелковый полк захватил 75-миллиметровую артиллерийскую батарею с полным комплектом боеприпасов. Из нее был открыт огонь по противнику. Наступление продолжалось и в ночь на 8 августа. В 3 часа утра 308-я латышская стрелковая дивизия перерезала железную дорогу Крустпилс - Рига. В 8 часов утра она вышла к Даугаве, но мост уже был взорван. Несмотря на это, примерно час спустя 308-я латышская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора В, Ф. Дамберга, поддержанная танковой бригадой полковника Л. К. Брегвадзе, ворвалась в город Крустпилс.

Генералу армии А. И. Еременко в это время принесли перехваченную радиограмму командира 10-го армейского корпуса Кехлинга. Он сообщал в высший штаб: "Русские атаковали во фланг, больше часа без подкрепления не продержусь".

Мы немедленно передали текст этого послания в 22-ю армию. В полдень к Даугаве помимо латышского пробились также 44-й стрелковый корпус и соседняя с ним дивизия. Однако окружить противника в районе Крустпилса не удалось. Остатки его успели переправиться через реку и занять позиции на вновь подготовленном рубеже в районе Екабпилса.

Так закончилась операция 22-й армии в районе Крустлилса. Меньше чем за сутки ее соединения прошли с боями около 25 километров, уничтожили свыше 2 тысяч гитлеровцев, захватили много пленных и трофеев.

Авиация фронта сбила 24 вражеских самолета.

В полосе 10-й гвардейской армии неприятель оказывал упорное сопротивление. Особенно тяжелые бои северо-восточнее Мадоны вела дивизия генерала А. Т. Стучснко. Немцы прилагали отчаянные усилия, чтобы вытолкнуть ее к реке Куя. Но из этого ничего не вышло. Отразив контратаки, гвардейцы предприняли обходный маневр.

13 августа дивизия генерал-майора И. В. Грибова штурмом взяла Мабану.

По словам пленных, за сдачу Мадоны генерал Век, руководивший обороной города, был снят с должности и отозван в резерв.

По радио мы услышали сообщение Совинформбюро. В нем говорилось, что 2-й Прибалтийский фронт за время наступательных операций с 10 июля по 10 августа прошел с боями 220 километров, из них 150 по территории Латвии. Противнику нанесены потери: свыше 60 тысяч убито и около 10 тысяч солдат и офицеров пленено, уничтожено 167 самолетов, 226 танков, 1820 орудий, около 2500 автомашин.

Таков был краткий итог нашего месячного наступления.

Глава вторая. Выходим к "Сигулде"

1

Капризно августовское небо в Прибалтике. С утра наползут со стороны моря мрачноватые, низкие тучи, а к вечеру, глядишь, прояснится, вполнеба расплескается чистый закат, и кажется, что погода будет ясной, устойчивой. Но нет, назавтра опять сыплет нудный дождь, и не видно ему ни конца ни края. Одежда не просыхает. Под ногами чавкающая грязь.

По разбитым лесным дорогам, утопая в вязкой жиже, тащатся колонны пехоты, артиллерия. Замаскированные свежесрубленными ветками, орудия и тягачи походят на движущиеся кусты. Дергаясь и подпрыгивая на ухабах, машины иногда прочно садятся в какую-нибудь заполненную водой яму. Тогда в них упирается с десяток рук и раздается молодецкое: "Взяли! Еще раз..." Колеса бешено крутятся, из-под них летят черные брызги, какие-то ошметки. Натужно ревет мотор, стреляя сизым дымком. Когда машина наконец выбирается на твердь, солдаты быстро залезают в кузов.

Войска фронта идут на запад. Идут медленно, трудно о. Иссякли боевые запасы, поредели ряды бойцов. Как воздух нужны пополнения.

Звоним в Москву, шлем телеграммы. Но нам отвечают :

- Ничем помочь не можем. Сейчас все внимание Украинским и Белорусским фронтам. Вас будем пополнять в сентябре.

- Сколько людей планируете дать?

- От силы десять тысяч.

- Скуповато!

- Большего пока не предвидится.

Мы терпеливо ждем. На некоторых участках, где у немцев нет укреплений, наносим удары. Атакуем ночью, без артиллерийской подготовки. Иногда удается продвинуться на несколько километров вперед.

В конце августа, натолкнувшись на сильно укрепленную линию обороны Гулбене - Эргли - Плявиняс, наши войска окончательно приостановили наступление и перешли к обороне.

Северный сосед, закончив Тартускую операцию, закрепился на рубеже Тарту Гулбене.

Южнее нас противнику даже удалось оттеснить 3-й гвардейский механизированный корпус к Елгаве. Правда, северо-западнее от этого города 1-й Прибалтийский фронт вел бои в районах западнее Добеле и Шяуляя.

Сообщая разрешение Ставки временно прекратить наступательные действия, исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал армии Антонов предупредил меня:

- К вам выехали руководители разведки.

- Это как расценивать, - полушутя, полусерьезно спросил я Антонова, - как недоверие к разведчикам фронта?

- Да нет же, - ответил он. - Просто наши представители с вашей, конечно, помощью будут уточнять положение противника по всей Прибалтике. Они обоснуются у вас, потому что вы находитесь в центре. Надо выяснить, насколько боеспособна группа армий "Север" и почему Гитлер до сих пор не начал выводить ее в Германию. Ну и, безусловно, изучить характер подготовленных ими оборонительных линий.

Дня через два у домика с черепичной крышей, где я жил, остановился запыленный "оппель". Из него вышел Федор Федотович. Он оказался плотным, приземистым, жизнерадостным человеком. Приехавший снял фуражку и, щурясь от яркого солнца, весело сказал:

- У вас здесь прямо курорт: птицы поют, яблоки, груши зреют! Не похоже на фронт!

Действительно, в последнее время боев совсем не было и установилась непривычная тишина. Ее нарушал лишь рокот какого-нибудь одиночного самолета в бездонной синеве неба.

Обе стороны готовились: одна - к обороне, другая - к наступлению.

Вторым из автомобиля вылез высокий, худощавый генерал-майор Артемий Федорович Федоров. Он не отличался многословием и поддерживал разговор только тогда, когда речь заходила о делах.

Первую короткую летучку решили устроить тут же, в палисаднике: слишком уж хороша была погода. В дом никому заходить не хотелось.

- В Москве недоумевают, - обратился ко мне Федор Федотович, - почему Прибалтийские фронты, имеющие в своем распоряжении вдвое больше дивизий, чем группа "Север", не могут покончить с ней?

И он прицелился в меня долгим, изучающим взглядом.

- Насколько я понимаю, вы приехали, чтобы на месте выяснить эту причину?

Федор Федотович засмеялся:

- Почти угадали!

- А секрет в том, - продолжал я, - что, сколько мы ни бьем неприятеля, у него в первой линии как было двенадцать дивизий, так и осталось.

- У нас другие сведения, - возразил молчавший до сих пор Федоров.

- Давайте перепроверим, - предложил я, - опросим сегодня только что взятых пленных, побеседуем со старшими наших разведгрупп.

Приехавшие согласились с этим, и вечером у Маслова мы встретились снова. Перед нами прошло несколько немецких солдат и офицеров, среди которых были и штабники.

Помощник командира роты 126-го пехотного полка показал, где располагается не только его часть, но и соседние.

- Какова численность вашей дивизии? - спросил пленного генерал Федоров.

Немец на минуту задумался, потом ответил:

- Семь тысяч человек.

- Недавно она была разбита. За счет кого ее доукомплектовали?

- Из Германии пришел пароход с пополнением...

Допрошенные из 122, 132 и 218-й дивизий подтвердили, что численность их соединений также доходит до 7 тысяч человек.

- Как видите, - сказал я товарищам из Москвы, - у противника народу примерно в два с лишним раза больше, чем в наших соединениях. Так что пусть в Москве определяют соотношение сил не формально, а по существу.

После допроса пленных мы заслушали информацию фронтовых разведчиков. Потом просмотрели последние авиаснимки. Важные сведения представила наша радиослужба. По мощности, позывным и особым приметам работы станций радисты с большой точностью определили местонахождение штабов всех степеней.

Изучив все это и сопоставив с данными, имевшимися в распоряжении Генерального штаба, прибывшие из Москвы товарищи установили, что в группу армий "Север", как и прежде, входили 16, 18, 3-я танковая армии и оперативная группа "Нарва". Всего во всех этих объединениях насчитывалось 42 пехотные, 5 танковых и 2 моторизованные дивизии, а также 10 бригад: 7 пехотных и 3 моторизованные. Самолетов у них было около четырехсот.

У Балтийского побережья действовал немецкий военный флот.

По нашим сведениям, неприятель в настоящее время усиленно пополнялся людьми, оружием, техникой, боеприпасами и горючим.

Фашистская пропаганда настойчиво вдалбливала в головы своих солдат, что скоро, очень скоро наступит перелом в войне. Объявив тотальную мобилизацию, Германия сформирует много новых дивизий и сможет перейти в решительное наступление. На все лады расхваливалось несуществующее сверхмощное оружие. По всему было видно, что Гитлер не только не думал выводить свои войска из Прибалтики, но, наоборот, всячески стремился их усилить. Для чего это делалось - догадаться было нетрудно. Во-первых, прибалтийская группировка противника приковывала к себе силы трех наших фронтов и даже часть четвертого. Во-вторых, она угрожающе висела над армиями, наступавшими на Восточную Пруссию.

Кроме того, Прибалтика была для Германии богатой продовольственной базой и связывала ее со Скандинавскими странами - поставщиками стратегического сырья.

Мы установили, что на подступах к Риге гитлеровцы подготовили четыре оборонительных рубежа.

О первом - "Валге" - я уже упоминал. Его мы прорвали. Следующий был "Цесис". Он проходил по линии Айнажи (у Рижского залива) - Валмиера - Цесис Эргли - Кокнесе, представлял собой одну сплошную траншею и оборудованные огневые позиции. Третий- "Сигулда"-тянулся через Саулкрасту, Сигулду, Огре, имел две полосы и три промежуточные позиции. И четвертый - на ближайших подступах к столице Латвии. Он состоял из трех позиций.

Между этими рубежами силами местного населения немецкое командование готовило еще и промежуточные.

1 сентября Прибалтийские фронты получили распоряжение Ставки подготовиться к наступлению на Ригу. Оно должно было начаться 14 сентября.

По этому поводу состоялось заседание Военного совета. Оно проходило в большом здании, стены которого были увешаны плохими копиями с картин Рембрандта и Ван-Дейка. Хозяин его сбежал. Дом и усадьбу заняло наше оперативное управление. В длинной светлой комнате помимо представителя Ставки Маршала Советского Союза А. М. Василевского и членов Военного совета находились командующие родами войск фронта и командармы.

Я стоял у большой схемы и докладывал план будущей операции. Кратко он сводился к следующему. По указанию Ставки наш фронт наносит главный удар на Ригу из района Мадоны. Командующий решил, что оборона противника должна быть прорвана на двух участках: северо-восточное и юго-восточнее Эргли. На правом крыле - силами шести, на левом- пяти стрелковых дивизий в первом эшелоне. Ближайшая задача - выйти на рубеж Нитауре-Мадлиена- Скривери. Перед началом атаки предусматривается часовая артиллерийская подготовка из 150-200 стволов на километр фронта.

Пункт за пунктом я излагал суть замысла. После обстоятельного обсуждения предложенный план был утвержден.

Соединения, которым предстояло наступать, выводились во второй эшелон. 3 сентября поблизости от города Мадона Еременко лично провел с одним из полков показательные занятия. На них были приглашены командармы и командиры корпусов. Саперы построили оборонительную полосу с траншеями и заграждениями по образу и подобию немецкой.

Стоял теплый солнечный день. Дул слабый ветерок. Он медленно гнал на "противника" поднявшуюся стену дымовой завесы. Проведена условная артподготовка, низко пролетели штурмовики. Батальоны поднялись с земли.

Генерал армии А. И. Еременко чем-то недоволен. Он дает отбой. Когда вокруг него собрались командиры, он говорит:

- Разве так атакуют? Так солдат в баню ведут. И танки опоздали.

Андрей Иванович обращается к танкистам:

- Вы будете поддерживать стрелков или они вас?

Атака повторяется. Затем отрабатывается бой в глубине обороны "противника".

И опять Еременко обращает внимание офицеров на недостатки. Одному он говорит, что надо научить подразделение наступать вплотную за огневым валом; другому - лучше взаимодействовать с танками...

Через два дня на этом же поле показательные учения для своих подчиненных провел М. И. Казаков, ставший к этому времени генерал-полковником.

Мы готовились к этому крупнейшему наступлению, строжайше соблюдая меры предосторожности. Перегруппировка войск проводилась только по ночам. Генерал армии А. И. Еременко провел совещание с офицерами разведки. Он поставил перед ними задачу добыть сведения о том, какие неприятельские части противостоят нам на участках прорыва, какого рода заграждения имеются перед передним краем, как оборудованы позиции и т. д.

В тыл к гитлеровцам вновь были засланы наши разведгруппы. В районе Риги вместе со своими помощниками обосновались Розенблюм и Вильман, лейтенант Чупров - под Скривери. По железной дороге из Риги в Скривери то и дело проходили составы с пехотой и боевой техникой. Сведения об этих перевозках Чупров регулярно сообщал в штаб фронта.

Чуть позже в окрестности Риги было заброшено еще десять человек во главе с лейтенантом Н. Я. Жировым, в прошлом слесарем Горьковского автозавода. Они стали собирать данные о рижском обводе, устраивали засады и брали в плен немецких офицеров и солдат.

Одной разведгруппе, высаженной севернее поселка Кегуме, поручалось узнать, как охраняется на реке Даугава гидроэлектростанция.

В разработке плана и организации разведки нам очень помог генерал-майор Артемий Федорович Федоров.

7 сентября на участке 10-й гвардейской армии после рейда по вражеским тылам вышел к своим усиленный мотострелковый батальон 5-го танкового корпуса. Когда фронт наступал, это подразделение вырвалось далеко вперед. На станции Эргли наши бойцы разгромили роту гитлеровцев и несколько тыловых учреждений, взорвали эшелон с боевой техникой, захватили много оружия, боеприпасов, горючего и продовольствия. Несколько суток они удерживали станцию, успешно отбивая вражеские атаки. И только когда противник подтянул свежие части, майор Корней Корнеевич Дитюк отошел и повел батальон на север. К нему присоединилось несколько групп наших стрелков, оказавшихся во вражеском тылу.

Шестнадцать суток продолжался этот славный рейд. Советские воины нападали на подразделения и тыловые учреждения противника. Несколько раз майор Дитюк связывался со штабом фронта и докладывал о проведенных боях, о нанесенных фашистам потерях и взятых трофеях. 1 сентября севернее Эргли Дитюк разбил штаб 329-й пехотной дивизии немцев. Во время стычки был убит командир этого соединения полковник Шульце.

В ночь на 7 сентября батальон с больными, ранеными, пленными и даже убитыми пошел через линию фронта северо-восточнее озера Юмурда. Панфиловская стрелковая дивизия помогла ему проделать небольшой коридорчик. Противник бросил к этому месту большие силы и при поддержке авиации и артиллерии попытался закрыть брешь. Обоюдные атаки продолжались целый день. Подразделение Дитюка все-таки пробилось к своим. Майор Корней Корнеевич Дитюк, лейтенант Роман Спиридонович Машков и старшина Геннадий Александрович Мякшин за смелые и решительные действия в тылу врага были удостоены звания Героя Советского Союза. Однако, как это часто бывает на войне, рядом с радостью к нам пришла и печаль. Во время налета вражеской авиации на позиции панфиловцев одна из бомб упала неподалеку от наблюдательного пункта, где находились командир 8-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Григорий Иванович Панишев и исполнявший обязанности командира 27-го гвардейского артиллерийского полка майор Виктор Игнатьевич Сорокопуд. Осколки оборвали жизнь этих хороших людей. 9 сентября их торжественно похоронили в городе Резекне. Вместе с батальоном Дитюка линию фронта пере шли и разведчики группы лейтенанта Д. А. Розенблюма. Им пришлось прервать выполнение задания, потому что гестапо арестовало нескольких наших людей. Розенблюм сообщил об этом в штаб фронта. О провале я рассказал генералу Федорову и Федору Федотовичу. Они пришли к заключению, что уцелевших надо не медленно вернуть, узнать, кто и как навел гитлеровцев на их след. Связавшись с командиром действовавшего там партизанского отряда, я попросил его помочь Розенблюму отыскать батальон Дитюка. Это было сделано, и вот разведчики явились ко мне. - Рассказывайте, как все произошло, - обратился я к старшему. Разведчики покосились на Федорова, одетого в гражданскую одежду.

- Здесь все свои, - успокоил я их.

Тогда заместитель лейтенанта Розенблюма сказал:

- Случилось это до обидного просто. Один из нас - Иван Иванович Коледа дежурил на улице. Мимо проходили воинские колонны. Он как бы ненароком обратился к стоявшему рядом с ним пожилому, лысому субъекту: "Не знаете ли, что это за часть?" Тот смерил его взглядом, пожал плечами и отвернулся. Не успел Коледа после этого пройти и десятка шагов, как его кто-то схватил за руку. Оглянулся - двое гестаповцев. Вот с этого и началось.

Рассказчик с минуту помолчал, потом продолжил:

- Коледа вместе с радисткой Женей жил в Риге на улице Катерин-Дамба, в квартире Виктора Юльевича Сметаны... Изредка заходил туда и я... передавал телеграммы... После ареста Коледы я заскочил к Жене, чтобы сообщить ей о необходимости срочно сменить место жительства. В это время в комнату вбежал перепуганный хозяин и показал на окно. Я взглянул и обмер: к дому подходили гестаповцы. Выходить из квартиры было уже поздно. Решили спрятаться. Женя залезла в большой сундук, стоявший в прихожей, а я - в гардероб.

Гестаповцы ворвались в квартиру, начали обыск... Я услышал возглас: "Вот она!" Тотчас же один за другим раздались два выстрела. Кто-то сердито крикнул: "Не стрелять, брать живой!" Послышалась возня. Потом наступила тишина. Когда фашисты ушли, я вылез из гардероба, потихоньку выбрался из квартиры и скрылся...

Об этом случае мы сообщили во все наши группы, находившиеся во вражеском тылу.

* * *

Войска 2-го Прибалтийского фронта подошли к Видземской возвышенности. Обращенные к нам крутые склоны ее, достигавшие иногда трехсотметровой высоты, были очень удобны для обороны. Текущие в низинах между холмами ручейки, речушки, серебристо поблескивающие озера ограничивали возможности маневра. Немцы умело использовали характер местности. Отрыли окопы и траншеи, соорудили доты и дзоты, расположили на всех командных точках бронеколпаки, заминировали подступы к своему переднему краю.

Хорошо еще, что к этому времени установилась сухая солнечная погода, которая в Прибалтике держится в сентябре иногда подолгу. К полудню солнце светило совсем по-летнему: весело и щедро.

Дороги окончательно просохли, и соединения спешили этим воспользоваться. Подтягивалось все - отставшие подразделения, боеприпасы, горючее, продовольствие. С заводов перебрасывались машины, пушки...

Ко мне зашел генерал-лейтенант П. И. Ничков, командующий артиллерией фронта. Он грузно опустился на стул, вынул тяжелый портсигар с барельефом орудия на крышке, закурил и начал:

- Как же быть, Леонид Михайлович?

- О чем это вы?

- О снарядах, конечно.

Я тяжело вздохнул. И без Ничкова знал, что с этим у нас пока туговато. Даже на артподготовку первого дня наступления планировалось лишь три четверти боекомплекта.

- Звонили в Москву, просили... Говорят, что наш фронт не на главном направлении...

Ничков не сдавался:

- А может, еще попробовать, а? В дверь не стукнешь - не откроется. Глядишь, и получится что-нибудь...

Я обещал Ничкову заняться этим. В тот же вечер поговорил с членом Военного совета Н. В. Богаткиным. Но все попытки его и Еременко выхлопотать у Ставки хоть немного боеприпасов дополнительно ничего не дали.

- А как обеспечены соседи, - спросил Богаткин,- и почему на сей раз у нас такие скудные сведения о них?

Это было действительно так. Раньше, готовясь к межфронтовым операциям, мы обычно устраивали встречи, обменивались соображениями, договаривались о совместных действиях. Обычно на них присутствовали начальники штабов, члены Военных советов и командующие артиллерией. Иногда представители Ставки проводили нечто вроде совещаний с участием командующих фронтами.

На этот раз ничего подобного не было. Правда, недавно мне удалось переговорить по телефону с генералом армии И. X. Баграмяном. Я рассказал ему о нашей подготовке к операции и спросил, почему он нацеливает на Ригу только одну армию.

- Мы сейчас растянулись от Даугавы до Немана, - ответил Баграмян, - причем не по прямой линии, а в виде дуги. Так что выделить больше сил пока нет возможности.

Из дальнейшей беседы с Иваном Христофоровичем я узнал, что на рижском направлении будет действовать 43-я армия, которой командует генерал-полковник А. П. Белобородов. Она усилена 3-м гвардейским механизированным корпусом.

- А как у вас с боеприпасами? - поинтересовался я.

- Скупится Ставка, скупится...

По всему видно было - наступать придется с тем, что имелось на складах.

* * *

В последние две недели политорганы большое внимание уделили распропагандированию солдат противника.

По ночам через мощные репродукторы, установленные на переднем крае, и с самолетов велись передачи на немецком языке. На неприятельские позиции сбрасывалось огромное количество листовок. Делалось это с таким размахом, что я даже подумал, не насторожится ли враг, не учует ли преждевременно опасности. Своими мыслями поделился с генералами В. Н. Богаткиным и А. П. Пигурновым.

Богаткин возразил:

- А разве для немецкого командования наши намерения являются секретом? Не допускает же оно, что мы дальше не пойдем? Ну а вот когда и где ударим - этого от нас враг не узнает.

Пигурнов поддержал Богаткина и напомнил мне, сколько уже пришло к нам немцев с листовками-пропусками...

- Афанасий Петрович, да я же в принципе не против, - заверил я Пигурнова. - Я только за то, чтобы участки для особо интенсивных передач выбирать совместно.

На том и договорились.

12 сентября состоялось еще одно расширенное заседание Военного совета фронта. Подводились итоги подготовки операции.

Генерал армии Еременко сообщил, что наступление начнется в 10 часов утра 14 сентября. Наземные войска должны занять исходное положение в течение двух ночей: на 13 и на 14 сентября.

Однако уже 13 сентября утром на правом фланге начались боевые действия. Получилось это так.

В ночь на 13 сентября в расположении гитлеровцев вспыхнули пожары, послышались взрывы. Разведчики доложили, что противник начал отход. Соединения 10-й гвардейской армии немедленно перешли в наступление и в течение суток продвинулись местами на 10-12 километров, освободив свыше 150 населенных пунктов.

Мы не сомневались, что немцы отведут свои войска из района Гулбене за оборонительный рубеж "Цесис" для того, чтобы сократить линию фронта. Но то, что они начали это делать за день до нашего наступления, заставило нас призадуматься. Видимо, гитлеровцы все-таки кое-что разнюхали. Однако мы никаких изменений в наши планы не внесли и, как показали последующие события, допустили просчет.

2

Утром 14 сентября двинулся вперед весь наш фронт. После часовой артиллерийской подготовки стрелковые дивизии пошли в атаку. Главный у дар наносили 10-я гвардейская, 42-я и 3-я ударная армии в направлении Риги. Ближайшей задачей фронта был выход на рубеж Нитауре - Мадлиена - Скривери. Неприятель оказал упорное сопротивление. 7-й и 19-й гвардейские стрелковые корпуса к концу дня сумели захватить лишь две траншеи, вклинившись во вражескую оборону на 2-3 километра.

Атаки нашего правого соседа севернее города Валга оказались тоже не очень успешными.

Зато 43-я армия 1-го Прибалтийского фронта с частью сил 4-й ударной к концу 14 сентября овладела первой, а на узком участке севернее Бауски и второй полосой вражеской обороны.

Наступление наших левых соседей успешно продолжалось и в последующие дни. За трое суток они расширили прорыв до 80 километров. Передовые части 43-й армии уже вели бои в 25 километрах юго-восточнее Риги. 15 и 16 сентября наши войска продолжали атаковать противника на прежних участках. Продвигались очень медленно. За три дня дошли только до третьей позиции первой полосы и лишь на отдельных участках преодолели ее.

Меня охватили раздумья: почему операция началась так неудачно? Ведь, кажется, все было учтено до мелочей.

Я склонялся к тому, что противник разгадал наш замысел и многое успел предусмотреть. Некоторый свет на это пролили показания пленного офицера. Как сейчас, помню его. Это был высокий, необыкновенно худой молодой человек. Френч на нем болтался, как на манекене.

Он рассказал:

- Ваши орудия били на небольшую глубину. Поэтому, как только начиналась артиллерийская подготовка, мы по ходам сообщения отводили свою пехоту в тыл, и вы стреляли по пустым окопам...

Да, он прав. Этот недостаток у нас был... Не хватало снарядов.

Мало было также танков и самоходных орудий непосредственной поддержки пехоты. Сказывалось и то, что мы не проявили должной гибкости, изобретательности. Удары наносили все время в одни и те же места, стремясь прорваться именно там, где было намечено. А ведь, наверное, можно было придумать какой-нибудь обходный маневр. Но предложить изменения в принятый план наступления никто не решался: . он был разработан Ставкой и утвержден Сталиным. А это означало, что никакие доводы не будут приняты во внимание. Верховный Главнокомандующий не терпел пересмотра документов, выходивших из Ставки.

Должен признаться, что тогда и я не решился по ставить вопрос об изменении плана наступления не только перед начальником Генерального штаба, но и перед Андреем Ивановичем Еременко, хотя и я и мой заместитель генерал-майор С. И. Тетешкин были убеждены, что главный удар нам лучше было бы наносить несколько южнее. И не центром, а левым крылом фронта.

Но вот 17 сентября произошли события, которые существенно поправили наше положение. В этот день 22-я и 3-я ударная армии совместно с 5-м танковым корпусом прорвали оборонительный рубеж противника между поселком Эргли и городом Плявиняс, про двинувшись вперед на 20 километров.

На главном же направлении войска продолжали топтаться на месте. Однако общая обстановка в Прибалтике для противника была тяжелой. Как нам стало известно позже, командующий группой армии "Север" генерал Шернер на второй день нашего наступления доносил в свою ставку:

"На ряде участков противник значительно вклинился в расположение наших войск (особенно у Бауски), что таит опасность прорыва на Ригу. Я больше не могу говорить об организованной обороне... Настоятельно прошу высшее командование сегодня отдать приказ о проведении операции "Асгер"{1}.

Просьба Шернера была удовлетворена. Первой выводилась оперативная группа "Нарва", находившаяся в Эстонии, за ней 18-я армия, а 16-я оборонялась на южных подступах к Риге.

В эти дни наша разведка доносила, что из Эстонии в Ригу начали прибывать войска на грузовиках, по железной дороге, на судах... Немецкие соединения и части скапливались в окрестностях латвийской столицы.

Чтобы ликвидировать угрозу Риге с юга, немецкое командование решило нанести два контрудара: первый - силами 3-й танковой армии в направлении Елгава, второй - двумя танковыми и четырьмя пехотными дивизиями из района Балдоне по наступающей нашей 43-й армии.

C 17 сентября на этих участках начались особенно ожесточенные бои. Некоторые позиции переходили из рук в руки по нескольку раз. К гитлеровцам подходили все новые подкрепления. Часть сил немцы перебросили туда с нашего фронта.

* * *

Мне позвонил генерал армии А. И. Антонов:

- Противник перед вами ослаблен. Спешите воспользоваться этим.

Он был прав. Момент для нас был благоприятный.

В ночь на 18 сентября полковник Маслов и я еще раз внимательно просмотрели разведданные, по свежим авиаснимкам уточнили начертание оборонительного рубежа "Сигулда". Иосиф Вильман донес, что его уже заняли вторые эшелоны, а скоро подойдут и остальные.

Группа лейтенанта Н. Я. Жирова захватила двух офицеров и несколько солдат из вражеской саперной части. Они подробно рассказали об укреплениях, прикрывающих Ригу с востока, сообщили, что работы на рижском обводе ведутся и сейчас. На них привлечено население из пригородов столицы.

О передвижении двух танковых и одной пехотной дивизии из-под Риги на юг к Балдоне мы узнали от группы лейтенанта П. Я. Чупрова.

Сам Павел Яковлевич Чупров погиб. 8 сентября он вместе с четырьмя разведчиками возвращался с задания. В лесу западнее Риги налетел на засаду. 50 гитлеровцев начали окружать пятерых советских воинов. Завязалась перестрелка. Вскоре Чупров был ранен. Потеряв способность передвигаться, он принял огонь на себя, а остальным с добытыми сведениями приказал отходить. Чупров отбивался до последнего, а когда кончились патроны и гранаты, застрелился.

Теперь группу возглавлял его заместитель Александр Алексеевич Гордеев.

Много донесений в эти дни поступило от наших товарищей, находившихся в самой Риге. Они докладывали о передвижении резервов, о паническом настроении латышской буржуазии и местных фашистских элементов, о том, что из Рижского порта в Гер манию уходят караваны судов, груженные оборудованием, скотом и зерном, и что специальные команды минируют заводы, электростанции и железнодорожные мосты.

Работавшая официанткой в столовой городской комендатуры Эльза подтвердила, что оперативная группа "Нарва" направляется на юг.

* * *

Наконец из Ставки пришло официальное разрешение на перегруппировку. Правда, с оговоркой: "В процессе наступления".

Мне думается, если бы Генштаб дал согласие на это несколько раньше, то результаты пятидневных боев были бы куда ощутимее.

Основные силы фронта командующий стал сосредоточивать к северу от железной дороги Эргли - Рига. Это было разумно. В узкой полосе собранные в кулак артиллерия и авиация могли подавить огневые средства противника во всей глубине его обороны. Танки и самоходные орудия также были в состоянии эффективно поддержать пехоту.

Во второй половине дня я переехал на фронтовой НП, оборудованный в лесу севернее Эргли, а Еременко с группой офицеров отправился в войска. Мы уезжали, чтобы лично руководить боем. Но если говорить откровенно, то были и другие соображения: там нас меньше будут беспокоить сверху. Передвижка войск продолжалась три дня. На глав ном направлении за стрелковыми соединениями мы сосредоточили 5-й танковый корпус и всю фронтовую артиллерию. Командующий 15-й воздушной армией генерал Н. Ф. Науменко перебазировал авиацию на передовые аэродромы. Вечером 21 сентября в мой блиндаж зашли В. Н. Богаткин и А. П. Пигурнов. Оба грустные. Потери большие, особенно среди коммунистов и комсомольцев. И это понятно. В бою может быть только одно партийное или комсомольское поручение: быть первым в атаке, вести за собой других.

- Вот утраты за несколько суток лишь одного полка.-Афанасий Петрович начал перечислять:- Парторги младший лейтенант Очнев убит, сержанты Серпов и Бондаренко тяжело ранены; комсорги Перцов убит, Алексеенко ранен...

Пигурнов рассказал о том, как вели себя в бою коммунисты и комсомольцы.

...Одна из рот должна была перерезать шоссе. Член партии Южин, комсорг Исаев и агитатор Андреев вы звались первыми достичь дороги и водрузить на ней красный флаг. Сначала его нес Исаев. Но вот он упал, сраженный пулей. Древко с трепещущим на нем огненным прямоугольником подхватил Андреев. Однако и ему не суждено было дойти до намеченной цели. Тогда флаг поднял Южин. Он ворвался с ним на вражескую позицию. За ним последовала вся рота. Гитлеровцы были выбиты.

- Конечно, - продолжал Пигурнов, - на смену выбывшим из строя приходят другие. Но наш долг - беречь каждого человека.

Утром, докладывая командующему фронтом обстановку, я сказал ему, что отдельные части нуждаются в срочном пополнении людьми.

- Со снарядами тоже плохо, - добавил присутствовавший при этом Богаткин.

- С боеприпасами я нашел выход, - ответил Еременко, - возьмем из армий, которые обороняются, и передадим наступающим. Ну а что касается пополнений, то тут мы и сами виноваты. Шесть наших запасных полков почти ничего нам не дают. Почему? Легкораненые месяцами залеживаются в госпиталях. В тыловых частях и учреждениях много здоровых солдат. Их можно заменить нестроевыми... - И, уже обращаясь непосредственно ко мне, сказал: - Поезжайте туда, разберитесь, наведите порядок.

На следующий день я на самолете отправился в район Резекне, где располагались запасные полки. По-2 шел низко. Стоял солнечный день, и земля внизу хорошо просматривалась. Кое-где на полях уже копошились люди: копали картофель. Поблизости от домов пасся скот... Подпрыгивая на кочках, По-2 приземлился на небольшой лесной полянке. Я на всю жизнь проникся уважением к этой маленькой непритязательной машине. В годы войны она служила мне верой и правдой. В каких только условиях не приходилось на ней летать! Несколько раз даже отказывал мотор. Но и тогда все обходилось благополучно. После войны я изменил По-2 и был жестоко наказан{2}.

В одном из запасных полков оказался и генерал Пигурнов. Он приехал на машине. Встретил нас командир части. Выглядел он неказисто. Обрюзгшее лицо, мутные глаза, какая-то жеваная гимнастерка. Голос сиплый, надтреснутый. Он не мог скрыть испуга: не ожидал нашего приезда. Докладывал путано. Раньше я его знал совершенно иным. Просто не верилось, что за несколько месяцев человек смог так опуститься. Правда, дисциплина и боевая подготовка в части были хорошими. Но комполка не имел к этому никакого отношения. Командовал здесь, по существу, его заместитель.

По нашему распоряжению на опушке леса были выстроены все восемь рот запасного полка. После обычного в подобных случаях церемониала Пигурнов спросил бойцов:

- Ну как, не надоела еще вам эта курортная жизнь?

По шеренгам пробежал легкий смешок.

- Разрешите сказать, - обратился ко мне чернолицый сержант.

- Пожалуйста.

Произнося слова с сильным кавказским акцентом, он заявил:

- Почему долго держат тут? На фронт пора!..

К нему присоединился пожилой рябоватый солдат:

- Я два года уже воевал, а меня, как новобранца, всему сызнова учат.

Из второй шеренги тоже кто-то подал голос:

- Я снайпер, а меня в тир водят!

- Ну вот мы и приехали вас выручать! - весело произнес Пигурнов.

В шеренгах заулыбались и дружно отозвались:

- Выручайте, товарищи генералы!

Я рассказал бойцам об обстановке на фронте, о задачах, которые предстоит решать войскам, и о том, с каким нетерпением их ждут на передовой...

- Готовы ехать хоть сегодня! - в один голос заявили стоявшие в строю.

Мы направились к дому, который занимал командир полка. Жилище было обставлено с некоторой претензией на роскошь. Потертый ковер, хрустальная ваза на столе с увядшими тюльпанами, мебель была расставлена так, что придавала помещению уютный вид. Во всем чувствовалась женская рука.

- От одиночества вы, кажется, не страдаете? - спросил я мрачного комполка.

За него ответил Пигурнов:

- Грусть-тоску разгоняет парикмахерша.

Хозяин комнаты, отводя глаза в сторону, принялся объяснять:

- Она живет на другой половине... Иногда заходит, убирает комнату, готовит...

Пигурнов заметил между шкафом и стеной с полдюжины коньячных бутылок. Взял одну, повертел и резко спросил:

- Вы, я вижу, не в плохих отношениях с начальником продотдела. А?

Командир части засопел, потом неожиданно начал каяться:

- Виноват... Готов все искупить. Только дайте возможность...

Это была неприятная сцена. Стало обидно за некогда боевого командира.

- Возьмите себя в руки! - строго сказал я. - Сегодня же поезжайте с маршевыми ротами в управление кадров фронта. Полк передайте своему заместителю.

В тот же вечер из запасных частей было отправлено около 2 тысяч человек. Во фронтовой госпиталь мы приехали среди ночи, после того, как побывали на партийном собрании, про водившемся в запасном полку. Несмотря на поздний час, пошли в душ. Плескались долго, испытывая прямо-таки блаженство.

- С тех пор как пропала богаткинская баня, ни разу не мылся, - признался Пигурнов. - Да и вы, наверное?

Я молча кивнул головой. - Ах, какая это была баня! - ударился он в воспоминания. - Куда там турецкие или даже Сандуновские!

Афанасий Петрович, конечно, несколько преувеличивал. Как-то Богаткин отыскал где-то фанерную баньку, сделанную в виде сторожевой будки. Внутри она разделялась перегородкой. В одной половине - раздевалка, в другой - колонка с душевой установкой. В этом отделении, когда нагревалась вода, мы устраивали нечто вроде парной и с удовольствием хлестались вениками. Получалось, как в настоящей русской бане. Офицеры политуправления и штаба по очереди пользовались этим устройством. Однако Еременко почему-то отнесся неодобрительно к фанерным "Сандунам".

- Возить с собой баню в фронтовых условиях, занимать под нее грузовик недопустимо! - сказал он нам с Богаткиным.

Вскоре после этого наше сооружение исчезло, и мы не смогли найти его следов.

Богаткин, принципиальный, когда речь шла о серьезных вещах, не стал заводить разговор с Еременко по пустякам. И вот уже больше двух недель, как мы без своих "Сандунов".

...Наутро мы с Пигурновым направились в армейские госпитали, расположенные поблизости. Мне выпало побывать у наших гвардейцев, обойти палаты. Я вручил отличившимся награды, рассказал, как обстоят дела на фронте, как сражаются их однополчане. Побеседовав с больными и врачами, я убедился, что предположение командующего, будто многие солдаты слишком долго залеживаются в госпиталях, не подтвердилось. Наоборот, многие, кому полагалось еще лечиться, просились на фронт. Одни хотели вернуться обязательно в свою родную панфиловскую дивизию, другие - в полк имени Матросова. Сибиряки просили, чтобы их после выписки направили непременно в 19-й гвардейский стрелковый корпус.

После обследования других госпиталей я вернулся в штаб фронта и доложил А. И. Еременко о результатах поездки.

- Да, не густо, - задумчиво проговорил он. - Надо еще почистить тылы. А того полковника... ну, командира запасного... пошлите командовать батальоном на передовую...

- Но у него был полк.

- Ничего, покажет себя - повысим...

И надо сказать, полковник воевал исправно. Потому я и не хочу сейчас называть его фамилию.

Спустя день или два мне снова пришлось выехать в войска. На этот раз в 10-ю гвардейскую армию. И вот по какому поводу. До командования фронта дошли слухи, что генерал-полковник М. И. Казаков стал лично командовать солдатами.

"Что за чертовщина, - недоумевал я. - Может быть, ему надоело выслушивать упреки, что армия медленно продвигается, и он решил последовать при меру Льва Михайловича Доватора?"

Не мешкая, подался на НП Казакова. Там застал только начальника штаба армии генерал-майора Н. П. Сидельникова. Он подтвердил:

- Да, было... Пришлось Михаилу Ильичу по-пластунски... под огнем... Я попросил Николая Павловича подробнее рассказать, как это произошло. И вот что услышал.

Вчера командарм был в одном из полков и наблюдал за боем. Подразделения пошли в атаку хорошо. Но через некоторое время одно из них вдруг ни с того ни с сего залегло и начало окапываться. Казаков всполошился :

- В чем дело?

Пока находящиеся рядом с ним офицеры недоумевали, Михаил Ильич выскочил из траншеи и, не обращая внимания на посвист пуль и отчаянный протест своего адъютанта, пополз к распластавшимся на земле бойцам. Передвигался Казаков проворно и вскоре был уже среди гвардейцев. Глазами отыскал командира, подозвал. Им оказался молоденький старшина с по черневшим от солнца и пыли лицом. Он испуганно заморгал, узнав в грузном усатом и тяжело дышавшем человеке командующего армией.

- Почему остановились? - сердито спросил Казаков старшину.

- Чтобы огнем поддержать соседей, - не уверенно доложил тот, - потом, значит, сами пойдем, а они нас при кроют...

Казаков понял, что перед ним совсем еще неопытный командир. Он приказал ему немедленно поднять роту и до гнать ушедший вперед батальон.

- Вот, собственно, и все, - закончил Сидельников.

В это время на наблюдательный пункт прибыл Михаил Ильич, усталый и раздраженный. Дав ему не много отойти, я заговорил о том, что зря он так опрометчиво поступает. Казаков энергично крутнул темный ус.

- Неужели вы там думаете, что мне страсть как охота под пули себя подставлять? Просто я хочу в конце концов выяснить, почему у нас не все ладно. И не через посредников, а сам. Сказал ли вам Сидельников, что в той самой роте, которая чуть было не подвела часть, я обнаружил спящих? Да, кругом треск, грохот, а некоторые из солдат как только плюхнулись на землю, так сразу и уснули. Полк-то дерется уже двое суток без передышки. Какой же у них может быть наступательный порыв, если они как сонные мухи?

Это сообщение Михаила Ильича меня удивило. Я знал, что у него все части отдыхали строго по графику. Казаков, как правило, умудрялся держать во втором эшелоне от одной трети до половины всех сил. Это давало войскам возможность привести себя в порядок, передохнуть. Я не раз советовал другим командармам перенять опыт Михаила Ильича.

- К сожалению, - нахмурив густые брови, сказал Казаков, - сейчас и у нас не везде придерживаются расписания... Есть такие. Но я их все-таки заставлю...

Он тут же отдал распоряжение, как только потемнеет, сменить измотанные части свежими.

- Завтра у нас дела должны пойти лучше, - пообещал он мне.

- Надо, надо, - ответил я. - Завтра вас будет поддерживать почти вся фронтовая авиация. А если армия добьется успеха, то в ее полосе введем и танковый корпус...

* * *

22 сентября после перестановки сил наша ударная группировка протаранила оборонительную полосу "Цесис" и с ходу форсировала реку Огре. 56-й понтонный батальон, которым командовал майор К. А. Конош, под сильным огнем быстро навел мост.

С каждым часом войска расширяли прорыв. Южнее Эргли, на правом фланге 22-й армии, оборону противника прорвал 130-й латышский корпус. За день брешь достигла уже 100 километров.

На другие сутки 24-я танковая бригада 5-го танкового корпуса под командованием подполковника В. А. Пузырева из района Эргли пробилась к станции Таурупе. А еще раньше 188-й бомбардировочный авиаполк майора А. А. Вдовина разбомбил эшелон, вышедший из Таурупе в сторону Риги. Пути были разрушены и загромождены битыми вагонами.

Из-за этого противник не смог угнать два состава с боевой техникой и военным имуществом. В район станции Таурупе гитлеровцы выбросили пехотный полк с противотанковым дивизионом и дивизионом штурмовых орудий. Там же находились их охранные и железнодорожные батальоны. Они прикрывали поезда и пытались восстановить дорогу. С ним в течение суток вела ожесточенные бои одна из наших танковых бригад. Фашисты были разгромлены. Остатки их с наступлением темноты скрылись в лесах. Победа была добыта дорогой ценой. Танкисты потеряли немало своих боевых друзей. На поле брани пали командиры подразделений лейтенанты А. А. Горюнов, И. М. Косолобов, Д. Д. Литвих, командиры машин сержанты П. Н. Кузьмин, М. Д. Белицкий, И. Б. Разделовский, Н. В. Иванов, А. К. Бабин.

23, 24 и 25 сентября три армии фронта продолжали продвигаться к Риге. В центре темп был невысокий: 5-7 километров в сутки, на флангах - по 6-12. За это время они прорвали два промежуточных оборонительных рубежа.

Неприятель отходил перекатами. Пока одни его части удерживали занимаемые позиции, отошедшие в тыл оборудовали новые. И каждый раз нам приходилось снова пробивать вражескую оборону. И без того скудные запасы снарядов таяли на глазах. Армии вынуждены были взламывать укрепления на узких участках - шириной 3-5 километров. Дивизии проделывали еще меньшие щели, и в них тотчас вводили вторые эшелоны. Они-то уже и расширяли фронт прорыва. В последние сутки бои велись и днем и ночью.

За четыре дня наши войска освободили свыше 600 населенных пунктов, в том числе Кокнесе, Скривери и Мадлиену.

В тяжелых схватках северо-западнее Эргли 10-я гвардейская армия разгромила 121-ю и 126-ю пехотные дивизии противника. Огромные потери понесли и другие неприятельские соединения. Во многих из них, как показывали пленные, осталось по два полка двухбатальонного состава, а некоторые из-за больших утрат реорганизованы в боевые группы.

Ощутимый урон понесли и наши войска. Много, очень много замечательных бойцов и командиров полегло в этих кровопролитных боях. Смерть не пощадила и известных всему фронту героев А. Н. Васильева, Н. К. Косарева, Л. С. Харатяна, А. А. Пупкова.

В эти дни всех облетела весть о подвиге командира стрелкового взвода 7-й гвардейской дивизии младшего лейтенанта Б. А. Лебедева. Наступая на поселок Яунпил в составе батальона, гвардейцы Лебедева ворвались в траншею и завязали рукопашную схватку. Бойцы уничтожали гитлеровцев огнем из автоматов, били прикладами, кололи штыками. Когда, очистив ячейки и укрытия от фашистов, стали выскакивать наверх, впереди заработал пулемет. Плотный огонь его преградил путь всему батальону. Тогда Лебедев со своим подразделением по ходам сообщения обошел его и забросал гранатами.

Но только гвардейцы стали подниматься с земли - с другой стороны хлынул новый свинцовый ливень. В кустах Лебедев заметил еще один пулемет. По придорожной канаве он почти вплотную подполз к стреляющим. Обшарив себя, Лебедев не обнаружил ни одной гранаты. Пуст был и автоматный диск. Не дожидаясь, когда к нему подоспеют друзья, младший лейтенант вскочил и в несколько прыжков оказался возле фашистов. Уже прошитый пулями, он навалился телом на плещущий огнем ствол. Стрельба оборвалась. Подбежавшие сержант Яковенко и рядовой Хорин расправились с расчетом. Гвардейцы поднялись и короткой атакой выбили гитлеровцев из селения. За этот подвиг Лебедеву было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Ломая упорнейшее сопротивление противника, 2-й Прибалтийский фронт медленно приближался к Риге. Каждый рубеж давался с большим трудом. Это объяснялось многими причинами. В том числе и тем, что в район Риги все время прибывали вражеские войска, уходящие из Эстонии. К 23 сентября сюда по побережью пришел танковый корпус оперативной группы "Нарва". Другие ее соединения перебрасывались морем. Фашисты буквально бежали. Многие части 3-го Прибалтийского фронта преследовали их прямо на машинах.

Зато на 1-й Прибалтийский фронт неприятель наседал все сильнее. С 24 сентября наш левый сосед вынужден был перейти к обороне. В этот день Ставка приняла решение о перемещении почти всех его сил на новое направление. 4-я ударная, 43, 51 и 5-я танковая армии сосредоточивались в районе Шяуляя. Оттуда, взаимодействуя с 39-й армией 3-го Белорусского фронта, им предстояло нанести удар на Клайпеду (Мемель) и выйти к Балтийскому морю на участке Паланга - Клайпеда - устье реки Неман, чтобы отрезать пути отхода прибалтийской группировке немцев в Восточную Пруссию.

Нам приказывалось в течение пяти суток 3-й ударной и 22-й армиями занять освобождающийся участок от реки Даугава до станции Вене. Остальными силами вместе с войсками 3-го Прибалтийского фронта продолжать наступать на рижском направлении. Такой поворот в ходе боевых действий был правильным. Он отражал происшедшие изменения в стратегической обстановке во всей Прибалтике. Основная масса соединений неприятельской группировки к этому времени находилась вокруг Риги. Под Клайпедой же у гитлеровцев войск было раза в четыре меньше. И поэтому удар в этом направлении приходился по наиболее уязвимому месту в обороне противника.

Глава третья. До Риги рукой подать

1

Наш "виллис" остановился у маленького сборного домика, спрятавшегося в густом сосновом бору. Это командный пункт фронта. Огромные медноствольные деревья, окружившие нас, казалось, подпирали низко нависшее сумрачное небо. Пахло лесной сыростью, хвоей и бензином.

Вылезли с Владимиром Николаевичем Богаткиным из машины, миновали часового и вошли в помещение. В комнате за столом, устланным картами, увидели Андрея Ивановича Еременко. Хмуря пышные светлые брови, он красным карандашом проводил новые разграничительные линии между армиями. Взглянув на нас, он, грузно опершись на палку, с которой не расставался в последнее время - давала себя знать раненая нога, - встал. Поздоровались. Я доложил командующему нанесенное на карту решение Ставки и план перегруппировки войск. Предусматривалось, что с передвижкой 22-й и 3-й ударной армии за Даугаву на участки, которые они занимали, перейдет 10-я гвардейская армия. 42-я армия останется на месте.

Еременко немного подумал и приказал перебросить за реку еще и 130-й латышский корпус.

Богаткин сказал:

- Ну вот в конце концов и пришли к тому, о чем давно уже говорили.

Член Военного совета затронул больную тему, и я горячо поддержал его. Вспомнили, как еще в начале августа мы предлагали Ставке именно такой план.

Еременко промолчал.

- Жаль, что тогда к нам не прислушались, - вздохнул Богаткин. - Совместный удар Первого Прибалтийского и нашего фронтов принес бы куда больший успех.

Андрей Иванович и на это не откликнулся. Я легонько тронул Богаткина локтем, давая понять, что не стоит затевать об этом разговор.

Он лишь пожал плечами.

Мы поднялись и направились к выходу. Еременко остановил меня:

- Я поручил начальнику инженерных войск навести понтонный мост через Даугаву и приступить к строительству постоянного... Возьмите это под особый контроль.

Еременко оделся, шинель туго натянулась на его могучем, кряжистом теле. Слышно было, как к блиндажу подкатил "виллис". Командующий, опираясь на палку, пошел к двери.

- Я в гвардейскую... и сорок вторую. Посмотрю, как они там готовятся к наступлению, - сказал он на ходу. - А вы пошлите кого-нибудь в двадцать вторую и третью ударную... И подыщите-ка подходящее место для фронтового командного пункта где-нибудь поближе к Даугаве.

Я вернулся в свое убежище, где меня ожидали штабные офицеры. Проинформировав их о поправках командующего, отдал распоряжения. Генерала С. И. Тетешкина и начальника связи генерала П. К. Панина попросил поехать в район Скривери, чтобы выбрать место для КП и развернуть там узел связи.

- Только предупредите всех, что работать по радио запрещается.

Постепенно все разошлись. Остался лишь мой помощник полковник Маслов.

- Разведданных собралось у меня немало. Но раз мы перемещаемся, какой от них теперь прок! - огорченно сказал он.

- Ничего, передадим соседям, им пригодятся.

Маслов бегло пересказал то, что ему было известно о противнике. Гитлеровцы собирались обороняться на рубеже Сигулда - Сунтажи - Лиелварде. Там сосредоточилось большинство отступивших частей. Из района Кегумской ГЭС немцы всех выселили. Станция минируется. По сведениям лейтенанта Н. Я. Жирова, на строительстве укреплений вокруг Риги занято много немецких солдат и согнанных сюда местных жителей. В самом городе объявлено осадное положение. На улицах висят приказы, обязывающие все население в возрасте от 14 до 60 лет участвовать в оборонительных работах. Всю минувшую неделю из Эстонии и Северной Латвии в сторону Риги продолжался поток эшелонов и автомашин. Захваченный в плен писарь штаба 28-го армейского корпуса подтвердил, что их часть прибыла в Ригу из Эстонии.

Лейтенант Жиров ранен, но остался в строю.

Мы договорились с Масловым перебросить группу Жирова в район Тукума на наше новое направление. Других разведчиков послать в Курляндию, а некоторых передать штабу соседнего фронта.

Маслов потер ладонью лоб:

- Эх... придется все начинать сначала?

- Почему же? - возразил я. - Вот когда мы из-под Брянска перемещались в район Великих Лук, тогда действительно все надо было заново организовывать. А сейчас всего лишь и разницы, что на Ригу смотреть будем не с востока, а с юга.

Наш разговор прервал начальник штаба 15-й воздушной армии генерал-майор авиации А. А. Саковнин. Он вошел стремительный, веселый, шумный. На нем поскрипывала новенькая кожаная куртка.

Пожав нам руку, Саковнин заметил:

- Ну раз Маслов здесь, значит, какие-нибудь секреты.

Полковник сдержанно улыбнулся, давая понять, что он считает свою работу слишком серьезной для шуток.

- Когда намереваетесь перебазироваться за Даугаву? - обратился я к Саковнину.

- Науменко уже договорился с командующим третьей воздушной армией Папивиным, что мы примем от них аэродромы, которые вошли в нашу фронтовую полосу. Но конечно, их будет недостаточно. Ищем подходящие площадки для новых...

- Ну а как вы собираетесь прикрыть марш войск за реку?

- Истребительная авиация, которая для этого выделяется, перелетит завтра. Только вот беда... развертывать станцию снабжения и армейские склады на новом месте, пока железная дорога не восстановлена, нельзя. Начальник штаба третьей воздушной Дагаев обещал временно снабжать нас со своих складов.

Я заверил Саковнина, что в ближайшие дни пути будут приведены в порядок. Рассказал ему также, что немцы собираются взорвать Кегумскую ГЭС.

- Надо помешать. Возьмите под контроль станцию и участки, где могут оказаться вагоны со взрывчаткой.

- Ясно. Мы выделим для этой цели специальную группу летчиков.

После Саковнина ко мне зашли начальник штаба тыла фронта генерал И. И. Левушкин, начальник военных сообщений полковник Н. П. Пидоренко и начальник управления военно-восстановительных работ генерал И. С. Картенев. Я познакомил их с новыми задачами. Вместе обсудили, как сделать ответвление на юг от фронтовой автомобильной дороги, организовать питательные и ремонтные пункты, договорились о выделении бензозаправщиков, уточнили срок готовности железнодорожного моста через Даугаву у Крустпилса. Однопутный трехпролетный мост длиной 276 метров был снесен полностью: устои и быки взорваны до фундамента, а фермы расчленены на части и обрушены в воду. Генерал Картенев сообщил, что восстановительные работы начались 22 сентября. Ведет их 13-я железнодорожная бригада. Трудиться приходится под артиллерийским обстрелом - в 5-6 километрах передовая.

- Через день-другой мост будет готов, - заверил Картенев.

С 26 сентября началась переброска войск на юг. 22-я армия оставила на своем участке, севернее Даугавы, только 118-й укрепрайон. Два стрелковых корпуса ее, в том числе и 130-й латышский, уже переправлялись через Даугаву в районе Кокнесе. Остальные соединения подходили к реке.

Главные силы 3-й ударной армии двигались к понтонному мосту, наведенному через реку близ Яунелгавы.

10-я гвардейская и 42-я армии с танковым корпусом и тремя дивизиями 3-й ударной продолжали наступать. За два дня продвинулись на 8-15 километров и вышли к Малпилсу, Сунтажам, Лиелварде.

Утром и вечером 28 сентября 10-я гвардейская и 42-я армии пытались прорвать оборонительный рубеж "Сигулда", но больше двух траншей первой позиции пробить не смогли. Пленные показали, что во многих ротах у них осталось по 15-20 человек. Однако гитлеровцы быстро получили пополнение. Оно прибыло из Германии морем. Интересно, что в числе прибывших было 2 тысячи юнкеров летной школы. Видимо, в Ригу направили тех, кто оказался под рукой. Будущих авиаторов использовали для укомплектования 10-го армейского корпуса.

Прорвать "Сигулду" было нелегко. Немцы строили эту линию целое лето. Окопы и траншеи рыли мобилизованное местное население и даже привезенные сюда под конвоем эсэсовцев 2 тысячи голландцев. Вдоль переднего края тянулись противотанковые рвы метра в четыре шириной. Подходы к ним прикрывали проволочные заграждения и минные поля. Все это пространство густо простреливалось. Штурмуя эти позиции, наши части несли большие потери.

Временно наступление пришлось прекратить.

Новый командный пункт был оборудован на западной окраине Скривери, среди разрушенных домов. Впереди тускло серебрилась Даугава, сквозь утреннюю дымку проступали холмы, занимаемые противником. Командование и узел связи разместились в землянках, а большая часть офицеров штаба - в уцелевших окраинных зданиях.

Я вышел из убежища на улицу. Там стояли Еременко, члены Военного совета, несколько офицеров штаба. Все они поглядывали на шоссе - ждали представителя Ставки Маршала Советского Союза Леонида Александровича Говорова. Вчера вечером из Москвы сообщили, что он должен приехать к нам утром.

День выдался пасмурный, со стороны Даугавы тянул холодный влажный ветер, рваные лохмотья туч торопливо плыли низко над головой, роняя редкие капли дождя.

Мне не терпелось увидеть Леонида Александровича, с которым познакомился еще в тридцатых годах на киевских маневрах. Уже тогда он пользовался большим авторитетом. Особенно в области артиллерии. К его мнению прислушивались.

- Талантливый человек! - не раз говорил о нем И. Э. Якир.

Помню, после маневров состоялся небольшой обед. Мы с Говоровым за столом оказались рядом. Видимо, под влиянием удачного исхода учений он был тогда весёлым, шумным и непринужденным.

- Что вы пьете? - спросил я его.

- Вообще-то, нарзан или ситро, но сегодня, пожалуй, можно и пива...

Посмеялись, разговорились. Он оказался очень интересным собеседником.

А некоторое время спустя снова оказались вместе, но уже в стенах Академии Генерального штаба. Потом j над этим умным и обаятельным человеком нависло тяжкое, незаслуженное подозрение, и он на много месяцев оказался не у дел, тревожно прислушивался к Шагам на лестничной площадке...

Только перед самой войной ему наконец довезли Артиллерийскую академию. А вот теперь Говоров - командующий фронтом и представитель Ставки. На дороге показалось несколько "виллисов". Подъехав к нам, они остановились. Из передней машины вышел Леонид Александрович. Его сопровождал генерал-лейтенант А.В. Гвоздков, сухопарый человек с манерами старого интеллигента. Я пристально приглядывался к Говорову. Несмотря на возраст, он был по-прежнему строен, даже несколько элегантен. Внешне Леонид Александрович почти не постарел. Лишь на лице появились первые морщины да густая изморозь тронула виски.

Еременко представился и представил нас, коротко обрисовал положение войск фронта и протянул маршалу бинокль, предлагая взглянуть на позиции. Говоров отвел его руку:

- Я старый артиллерист, предпочитаю пользоваться стереотрубой.

Приникнув к окулярам оптического прибора, маршал долго не отрывался от них. Наконец проговорил :

- Недалеко отсюда видно...

Еременко, нахмурившись, ответил:

- Я наблюдаю за войсками из лесу, с вышки.

Говоров промолчал. Чувствовалось, что между ними пока нет еще необходимого контакта. Еременко был чем-то недоволен. Очевидно, ему пришлось не по душе, что Ставка назначила своим представителем к нам командующего Ленинградским фронтом.

* * *

После беседы с Еременко Говоров встретился со мной. Мне бросилась в глаза некоторая его настороженность. Мы как бы знакомились сызнова. Вначале Говоров старался держаться со мной строго официально. Но постепенно перешел на более теплый тон. Закончили же мы разговор, как давно знающие друг друга люди. Я предложил Говорову и приехавшему с ним генералу Гвоздкову пообедать в нашей столовой. Они согласились.

Просмотрев меню, Леонид Александрович заказал паровые котлеты, простоквашу и чай. Я знал, что он не жалует спиртного, поэтому предложил Гвоздкову:

- Ну а мы, надеюсь, закажем что-нибудь погорячее чая?

Гвоздков как-то грустно посмотрел на меня и, сняв пенсне, начал старательно протирать стекла.

- Ему полезен боржом, - ответил за него Леонид Александрович.

Позже я узнал, что Гвоздков тяжело болен. У него туберкулез легких. В минуты обострения болезни он не раз просил Говорова:

- Леонид Александрович, отпустите меня хоть на полк. Уж лучше погибнуть в бою, чем вот так...

Но Говоров и слушать не хотел. Он высоко ценил способного генерала и по-отечески заботился о его здоровье.

За столом Гвоздков зашелся кашлем. Я поставил перед ним бутылку минеральной воды, искренне жалея, что ничем больше не могу помочь. За обедом Говоров рассказал об освобождении войсками Ленинградского фронта Таллина, о бегстве остатков армейской группы "Нарва" на острова Моонзундского архипелага.

- Отход противника оказался для нас неожиданным, - признался Леонид Александрович. - Начали преследовать... Немало его подразделений окружили и уничтожили. Тыловых учреждений разгромили и захватили порядком. У Рижского залива настигли танковую часть. Почти всю пленили... А флот наш пустил на дно много вражеских морских транспортов. Как только очистим острова, останемся "безработными", - улыбнулся Леонид Александрович.

- У нас, к сожалению, темпы не такие, - вздохнул я.

Говоров сочувственно сказал:

- Вам, конечно, труднее. Я же понимаю. В район Риги стеклись, по сути, основные силы вражеской группировки. - Говоров отпил воды и продолжал: - Ну это все, как говорится, в прошлом. Теперь главное для вашего и Третьего Прибалтийского фронтов - прорвать рубеж "Сигулда", разгромить противника под Ригой и освободить город. Я, собственно, и приехал для того, чтобы помочь вам объединить усилия. К сожалению, как мне кажется, Андрей Иванович Еременко не очень-то этому рад.

Я попытался объяснить настроение командующего, сказав, что обычно координацию действий фронтов возлагали на заместителей Верховного Главнокомандующего или членов Ставки.

- А назначение представителем Ставки вас Еременко, очевидно, воспринял как оперативное подчинение одного фронта другому. А характер его вы ведь знаете...

- Да, - согласился Леонид Александрович, - трудноватый...

- Начальник Генерального штаба говорил нам, - продолжал я, - что после освобождения Эстонии и Северной Латвии Третий Прибалтийский фронт будет расформирован. Ведь полоса наступления его стала уже полосы некоторых наших армий.

- Вам, как и Еременко, не особенно нравится существование Третьего Прибалтийского фронта. Да и представитель Ставки тоже, - холодноватым тоном сказал Говоров.

- И Еременко и я в первую очередь члены партии и солдаты. Мы умеем подчиняться приказу, - возразил я. - Но вы просили меня рассказать о наших настроениях откровенно, по-товарищески... Если же Ставка находит целесообразным наступать на Ригу с востока двумя фронтами, то мы постараемся выполнить свою задачу как можно лучше.

Я поделился с Говоровым мыслями о том, что в начале августа, а затем в середине сентября складывалась благоприятная обстановка для удара на Ригу с юга, с участка 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта. Наш штаб да и кое-кто из Генштаба предлагали перебросить туда главные силы 2-го Прибалтийского фронта для совместного удара с войсками Баграмяна. Но нам дали понять, что "проделывать лыжню" к Риге надо самим.

- А вот теперь, - закончил я, - мы в полном смысле пробиваем путь Третьему Прибалтийскому. При подходе к латвийской столице наши армии должны свернуть в сторону, за реку Даугава, а в Ригу войдет правый сосед.

- Какая разница, чьи соединения сделают это? - пожал плечами генерал Гвоздков. - Вашими словами говорит ущемленное самолюбие.

Говоров почертил вилкой по скатерти, потом в упор взглянул на меня:

- Ведь вы понимаете, что направить одновременно на Ригу два фронта невозможно? Произойдет столпотворение!

- А в этом нет необходимости! - возразил я. - Мы просим сменить нас севернее Даугавы и дать возможность собрать между городами Балдоне и Елгава кулак из двух армий и нескольких корпусов...

- Чтобы одновременно с Третьим Прибалтийским фронтом двинуться на Ригу с юга? - подхватил мою мысль Говоров. - Да, этим вы помогли бы и Баграмяну, лишив противника возможности перебрасывать соединения из-под Риги к Клайпеде. Это верно. Я - за такое решение. Думаю, и Ставка не будет возражать. Вот только какими войсками сменить ваши две армии севернее Даугавы?

- На левом фланге Третьего Прибалтийского фронта во втором эшелоне наступает пятьдесят четвертая армия. Может быть, ею? - спросил я.

- Она еще не укомплектована людьми и вооружением. Ставить ее в первый эшелон рискованно, - заметил генерал-лейтенант Гвоздков.

Мы обратились к карте.

- Смотрите, - повел я карандашом, - протяжение Третьего Прибалтийского фронта по переднему краю не превышает теперь шестидесяти километров. Генерал-лейтенант Захватаев, командарм бывшей нашей первой ударной, передавал мне вчера по телефону, что его соединения стиснуты с обеих сторон соседями. Вот эту армию и переместить бы южнее. А еще лучше. если бы ее возвратили нам. Мы включили бы в нее латышский корпус, который, кстати, и формировался в составе первой ударной.

Леонид Александрович встал, несколько раз прошелся вперед-назад, заложив руки за спину. Наконец остановился напротив меня и сказал:

- Ну что ж, в принципе я не против такой перегруппировки. Но надо все это как следует продумать, обсудить с командующими фронтами, доложить в Ставку...

На следующий день, уехав от нас, Говоров позвонил мне по телефону и сообщил, что ему удалось добиться разрешения сменить наши армии севернее Даугавы войсками 1-й ударной. 122-й стрелковый корпус, который до этого находился в составе 67-й армии, переподчиняется 1-й ударной. Он уже направился к нам. В ближайшие дни выступят остальные соединения. Однако нашим 10-й гвардейской и 42-й армиям разрешалось "переселяться" за Даугаву только после прорыва оборонительного рубежа "Сигулда".

Узнав об этом, Еременко решил перебросить 10-ю гвардейскую на участок севернее реки Огре, не дожидаясь смены. Уже 2 октября генерал М. И. Казаков стал переводить дивизии и корпуса через полосу 42-й армии. На месте осталось лишь несколько отдельных частей.

Связавшись по телефону с генерал-полковником П.А. Беловым, я узнал, что железная дорога Эргли - Рига включена в полосу наступления 61-й армии. Это объединение под командованием Белова два месяца назад действовало в составе 1-го Белорусского фронта, участвовало в освобождении Бреста. Затем было выведено в резерв Ставки, укомплектовано и передано 3-му Прибалтийскому фронту. Армия еще не успела полностью выгрузиться из эшелонов, как ее бросили в бой. До 28 сентября она успешно преследовала противника, проходя по 20-25 километров в сутки. В первом эшелоне у нее было четыре дивизии. Прорвать рубеж "Сигулда" эти соединения не смогли, и в первую линию теперь выводились остальные две дивизии.

Белов посетовал, что у него берут людей: из каждой дивизии взято на пополнение других армий почти по 2 тысячи человек.

В первых числах октября войска всех Прибалтийских фронтов совершали крупные перегруппировки и готовились к наступлению на новых направлениях. Наши 42-я и 10-я гвардейская армии занимали теперь полосу, ограниченную справа шоссейной дорогой Эргли - Рига, а слева - рекой Огре. На сильно укрепленный Озолмуйжский район нацелился 19-й гвардейский стрелковый корпус, левее его вышли 15-й и 7-й. Междуречье Даугавы и Огре занял 118-й укрепрайон. 5-й танковый корпус расположился во втором эшелоне.

Вечером 3 октября я доложил в Генштаб решение командующего фронтом на разгром рижской группировки противника совместно с 3-м Прибалтийским фронтом. Затем напомнил А. И. Антонову, что Генеральный штаб до сих пор не дал нам правой разграничительной линии. Кроме того, попросил его уточнить: будут ли наши армии участвовать в освобождении Риги. Если нет, то когда и какие войска их сменят. Антонов обещал ответить мне на эти вопросы позже.

Часа через два он вызвал меня и сообщил:

- В Ставке полагают, что Третий Прибалтийский фронт без вашей помощи освободить Ригу не сможет. Поэтому вопрос о смене ваших армий севернее Даугавы пока остается открытым. Разграничительной линией с правым соседом считайте шоссе Эргли - Рига.

Наступление 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов должно было начаться ориентировочно 7 октября. Но мы решили прощупать вражескую оборону уже за несколько дней до этого. Некоторые части провели разведку боем. Нам удалось установить номера вражеских соединений. Перед 42-й и 10-й гвардейской армиями оборонялось семь дивизий противника, а перед 22-й и 3-й ударной - одиннадцать пехотных и четыре танковые. Судя по всему, враг еще не обнаружил перемещения войск 1-го Прибалтийского фронта на новое направление.

Поступили сообщения от наших разведчиков: немцы готовятся отойти с рубежа "Сигулда" к Риге. Не сколько дивизий уже заняли оборону на городском обводе вдоль нижнего течения рек Гауя и Маза-Югла. Иосиф Вильман докладывал о движении противника к Огре и Ропажи.

От партизан мы узнали, что в лесах, неподалеку от Риги, размещаются лагеря военнопленных. Оттуда тянется густой, черный дым. Его тяжелый запах про питал все вокруг, заглушив аромат хвои и прелых трав.

Однажды партизаны наткнулись в лесу на двух людей. Они лежали на дне оврага. Услышав человече скую речь, один из них пытался скрыться, но, едва поднявшись, тут же свалился. Второй был без сознания. По грязно-серым робам с номерами на спине, старательно замазанными глиной, нетрудно было догадаться, что это беглецы. Их перенесли в землянки, дали по глотку спирта, переодели. Они рассказали, что гитлеровцы спешно эвакуируют пленных на запад. А трупы ранее расстрелянных и кое-как зарытых в лесу сжигают на кострах. Вот уже целый месяц горят они с утра до вечера. В лагере просто нечем дышать. Убежавшие были из команды, которая откапывала могилы. Воспользовавшись тем, что часовой отошел в сторонку, они удрали. Троих поймали овчарки, а им удалось затеряться среди зарослей.

Да, видимо, фашисты вопреки своим заявлениям по радио и в печати понимали, что им уже не удержаться на прибалтийской земле. И поэтому лихорадочно уничтожали следы своих преступлений. Но стереть их было невозможно. Мы сталкивались с ними на каждом шагу.

В Риге участились облавы. Полицейские хватали людей прямо на улицах, бросали в крытые машины и везли в порт. Фашисты обеспечивали дармовой рабочей силой строительство новых оборонительных рубежей, военные заводы и предприятия.

Как рассказывали потом наши разведчики, в первых числах октября в рижском порту большая группа латышей воспротивилась посадке на пароход, смяла охрану и стала разбегаться. Опомнившись, эсэсовцы схватились за автоматы. Густой ливень свинца обрушился на людей. 60 человек остались лежать на мостовой. На следующий день на одном из пароходов подняли бунт студенты, которых фашисты насильно пытались увезти в Германию. Конвоиры открыли огонь. Расправляясь с непокорными, они сбросили 300 юношей и девушек в море.

Фашисты подготовили к взрыву все важные объекты города: промышленные предприятия, железнодорожные и понтонные мосты, водопроводную сеть, электростанцию.

Правда, Кегумскую ГЭС они продолжали еще минировать. Завершить эту работу им не давали наши летчики. 810 и штурмовой авиационный полк майора С. И. Ермолаева контролировал перевозки во всех пунктах от Кегумса до Огре. Вагоны, в которых могла оказаться взрывчатка, обстреливались и обливались горящим фосфором. Наиболее дерзкие налеты на вражеские эшелоны совершил старший лейтенант Борис Федорович Горохов. За несколько особенно удачных вылетов он был награжден орденом Красного Знамени...

Но немцы хотя частично, но все же разрушили плотину гидростанции.

Генерал армии А. И. Еременко сокрушался:

- Эх, все-таки не сумели предотвратить!..

Обратившись к члену Военного совета фронта В. Н. Богаткину, он сказал: Сообщите о взрыве товарищу Калнберзину, скажите, что войска помогут восстановить электростанцию.

3

В это время наш левый сосед производил сложную перегруппировку. Смысл ее заключался в следующем: передавая нам свои правофланговые участки, командование 1-го Прибалтийского фронта незаметно для противника переводило высвободившиеся войска в район Шяуляя, чтобы оттуда нанести мощный удар в направлении Клайпеды.

Это было грандиозное по своим масштабам передвижение. Представьте только: на перекрещивающихся дорогах многотысячные колонны пехоты, артиллерии, всевозможных машин, штабы, тылы. Все они перемещаются ночью, быстро, чтобы нигде ни с кем не столкнуться, не образовать затора, не вызвать подозрения у противника. Представьте себе все это и вы поймете, какая трудная задача стояла перед командующим и его штабом, возглавляемым генерал-полковником В. В. Курасовым. И они отлично справились с проведением этой операции. Вывод из боя частей, смена их, стремительные переброски, остроумная маскировка были осуществлены искусно, с математической точностью. Всего шесть суток понадобилось для того, чтобы перебросить на расстояние от 80 до 240 километров около полумиллиона человек, свыше десяти с поло виной тысяч орудий и минометов, танков и самоходно-артиллерийских установок.

Мы тоже закончили перестановку своих сил в очень сжатый срок. Утром 5 октября, находясь на наблюдательном пункте северо-западнее Скривери, я узнал об успешно начавшемся наступлении 1-го Прибалтийского фронта.

Уже через час-полтора его разведывательные отряды углубились во вражескую оборону на 2-4 километра, а к исходу дня 6-я гвардейская и 43-я армии нашего левого соседа продвинулись на 14-17 километров.

Мы в это время внимательно наблюдали за неприятелем. Из 42-й и 10-й гвардейской армий А. И. Еременко доложили, что на некоторых участках гитлеровцы при поддержке артиллерии и авиации пытаются атаковать наши позиции.

Как стало известно позже от пленных офицеров, немецкое командование рассчитывало этими ударами дезориентировать нас, создать впечатление, что оно не намерено отводить свои войска отсюда. Гитлеровцы надеялись захватить пленных, уточнить срок нашего наступления и направление основных усилий. Проворонив подготовку удара на Клайпеду, они, видимо, теперь опасались, как бы то же самое не произошло и под Ригой.

Боясь оказаться отрезанным, противник в ночь на 6 октября начал отход. Но днем и вечером 5 октября мы еще не знали о том, что это произойдет. Соединения продолжали готовиться к прорыву "Сигулды".

На НП командующего приехали Богаткин и Пигурнов. Еременко сказал им:

- Надо немедленно довести до войск сообщение об успешном наступлении. Первого Прибалтийского фронта на Клайпеду. Каждый солдат должен знать, что вражеские соединения в Прибалтике вот-вот будут отрезаны от Германии. Обратитесь к бойцам и командирам с призывом поскорее разгромить рижскую группировку, освободить латвийскую столицу.

Богаткин ответил, что вечером, где позволит обстановка, будут проведены собрания, а в подразделениях первой линии - беседы.

- Кстати, - добавил член Военного совета, - снабдим политработников материалами о злодеяниях фашистских захватчиков в Риге и в только что освобожденных районах.

Вскоре мы разъехались: Богаткин и Пигурнов - в соединения первого эшелона на собрания, Еременко - в дивизии 42-й армии, чтобы лично проверить их готовность, я направился в 19-й гвардейский стрелковый корпус, которым теперь командовал генерал А. Т. Стученко. Он находился на своем наблюдательном пункте. Туда же прибыл и начальник штаба 15-й воздушной армии генерал А. А. Саковнин.

- Вот хорошо, что и вы здесь, - обрадовался он, увидев меня. - Надо как раз кое-что согласовать.

Втроем мы уточнили, как будут завтра взаимодействовать авиаторы и гвардейцы. Затем Саковнин занялся проверкой результатов бомбежки вражеских укреплений в районе Озолмуйжи. От Стученко я узнал, что сегодня утром на участках 56-й и особенно 22-й гвардейских стрелковых дивизий гитлеровцы попытались атаковать.

- Чем же это кончилось? - спросил я.

- Отбили, - кратко ответил Стученко. - Сейчас сидят в укрытиях и не дышат.

Стученко передал мне свой бинокль. Я навел его на занимаемый немцами покатый взлобок. Он был испещрен воронками. Хорошо различались развороченные дзоты и траншеи, порванные ряды колючей проволоки.

"Что ж, - подумал я, - наша артиллерия и авиация, кажется, неплохо поработали".

Поехали в соединения. День был какой-то бесцветный, даже пасмурный. Машина часто влетала в тускло блестевшие лужи. Время от времени мимо проплывали разоренные хутора. Низко нависшие тучи затянули почти все небо. Только у самого горизонта над зубчатой кромкой леса проглядывала чистая голубоватая полоса.

В одной из дивизий встретил Богаткина.

- Заедем к Свиридову, - предложил Владимир Николаевич. - Он ведь ваш друг?

Я согласился. Вскоре мы добрались до небольшого строения, черепичная крыша которого просматривалась сквозь мокрую, поредевшую листву яблонь. Здесь обосновался наблюдательный пункт командующего 42-й армией генерал-лейтенанта В. П. Свиридова. Его самого в доме не было. Владимира Петровича мы нашли в сарае. Он стоял по колено в сене и при помощи стереотрубы через пролом в кровле за чем-то наблюдал. Вот он на миг оторвался, крикнул в телефонную трубку: "Огонь!" - и снова приник к окулярам. Свиридов был так увлечен, что не заметил нашего появления.

- Чем это вы занимаетесь? - спросил я его, удивленный столь странным занятием командарма.

Владимир Петрович на конец увидел нас и, пожимая руку, ответил:

- Пристреливаемся по целям, чтобы завтра бить без промаха.

- А сами еще не попали в "вилку"? - указал я на взметнувшийся неподалеку фонтан земли.

Свиридов отмахнулся. Он принадлежал к числу тех людей, которые если что делают, то с хорошим азартом. Владимир Петрович любил все потрогать собственными руками, все проверить лично. И не из-за недоверия к подчиненным. А именно потому, что загорался.

Пока мы беседовали с ним, земля под нами еще несколько раз содрогнулась от взрывов. Один из снарядов рванул прямо у сарая. Нас куда-то швырнуло. Очнулись лежащими на земле. В ушах у меня гудело. Свиридов чертыхался, потирая ушибленный затылок: сорвавшаяся доска ударила его по голове. А в общем, все оказались целыми. Неприятельский огонь стал плотнее, и мы поспешили покинуть сарай.

В саду, прилегавшем к дому, нас опять тряхнуло. Богаткин упал. Мы бросились к нему, перетащили в укрытие, вызвали врача. Оказалось, что нашего члена Военного совета задел осколок. Он попал в спину. Спас Логаткнна кожаный корсет, который он носил после травмы позвоночника. Стальной кусочек величиной с наперсток, пробив этот своеобразный панцирь, потерял силу и застрял под кожей.

- Ничего опасного, - заключил представитель медицины.

Все повеселели.

До вечера мне удалось побывать еще в 15-м и 7-м гвардейских корпусах.

Вернувшись на фронтовой командный пункт, я позвонил в Генеральный штаб и доложил, что все соединения и части готовы к наступлению. Генерал армии Антонов сказал:

- Противник перебрасывает значительные силы из-под Риги к Клайпеде. Если вы и ваш правый сосед нанесете завтра удар на рижском направлении, то этим окажете существенную помощь Первому Прибалтийскому фронту. Враг будет лишен возможности маневрировать войсками.

Пока же немецкое командование снимало стоявшие против нас соединения. Наши люди - Жиров, Вильман и другие - донесли, что две танковые и одна пехотная дивизии отведены с участка, расположенного северо-западнее Елгава - Добеле. Авиаразведка и партизаны также подтвердили сведения о начавшемся интенсивном передвижении гитлеровских частей по железной дороге, на машинах и пешим порядком в сторону Риги и далее на юго-запад. Перебежчики по казали, что две пехотные дивизии ушли с рубежа река Даугава - Сунтажи.

Примерно то же наблюдалось и перед 3-м Прибалтийским фронтом.

Пришлось срочно вносить изменения в разработанный план. А. И. Еременко приказал командующим армиями уже этой ночью провести на нескольких участках разведку боем. Если выяснится, что неприятель начал отход, немедленно перейти в наступление.

Авиация поднялась на поиски и бомбежку вражеских эшелонов и колонн. В Генштаб была послана заявка на удар силами дальней авиации по рижскому порту.

Поздно вечером из армий стали поступать сведения о том, что в глубине обороны гитлеровцев раздаются сильные взрывы и полыхают большие пожары.

В полночь мне позвонил маршал Говоров, находившийся на командном пункте 3-го Прибалтийского фронта. Судя по его вопросам, я понял, что он уже разговаривал с Еременко и обстановку перед нашим передним краем знает.

- Могу вас порадовать, - сказал Говоров, - первая ударная армия сдает свой участок шестьдесят седьмой и передислоцируется ближе к вашему правому флангу.

Седьмой и передислоцируется ближе к вашему правому флангу.

- Какого она состава и будет ли нам подчинена? - спросил я.

- Трехкорпусного. А в чье распоряжение поступит, пока не решено, так как в новый район прибудет не раньше чем через трое суток. За это время ситуация может сильно измениться...

- В общем, даете, но из рук не выпускаете, - засмеялся я.

- Не исключено, что вы и без нее обойдетесь. Не упустите только момент.

- Ждем его с нетерпением.

На рассвете 6 октября, обнаружив, что боевые порядки немцев поредели, две наши и две армии 3-го Прибалтийского фронта перешли в наступление.

Они относительно легко преодолели первую позицию сразу в нескольких местах. Однако дальнейшее их продвижение задержали сильно укрепленные узлы и участки, оказавшиеся на флангах. Взять их с ходу не удалось.

Из района севернее Озолмуйжи противник плотно перекрыл путь некоторым частям и соединениям 42-й армии, нанося им ощутимые потери. Генерал-лейтенант В. П. Свиридов распорядился направить туда огонь артиллерийской дивизии и двух отдельных артиллерийских бригад. Сломив сопротивление неприятеля, армия завязала бои за крупный населенный пункт Сунтажи и к вечеру овладела им.

В 10-й гвардейской армии вперед вырвался 15-й гвардейский стрелковый корпус. При поддержке 5-го танкового корпуса он преодолевал одну позицию за другой. Зато соединения, наступавшие справа и слева от него, основательно подзастряли. Командарм М. И. Казаков вызвал авиацию. После бомбового удара 19-й гвардейский стрелковый корпус пошел быстрее. Его 22-я гвардейская стрелковая дивизия ворвалась в траншеи и завязала рукопашную схватку. Вместе с 56-й гвардейской стрелковой дивизией она разгромила два полка, захватила всю артиллерию 24-й пехотной дивизии, один немецкий батальон вынудила целиком сдаться в плен.

Несколько позже наша 15-я воздушная армия помогла сдвинуться с места 7-му гвардейскому корпусу. Он пошел вдоль северного берега Огре.

Когда была освобождена деревня Глажушкюнис, командир корпуса генерал А. Д. Кулешов переправил А. Д. Кулешов и А. Г. Евсеев через реку сильный отряд. Он ударил по тылам вражеских частей, оборонявших междуречье Даугавы и Огре. При его поддержке подразделения 118-го укрепрайона ворвались в Лиелварде и овладели этим важным населенным пунктом и железнодорожной станцией.

Во второй половине дня командир 118-го укрепрайона полковник Виктор Александрович Перфирьев несколько своих подразделений переправил на левый берег Даугавы. Они атаковали с тыла немцев, которые вели бои с правофланговыми частями нашей 22-й армии. У противника произошло замешательство. Этим воспользовались наступающие. Решительным ударом они сбили гитлеровцев с позиций и, преследуя их, прошли от 8 до 10 километров.

К вечеру 10-я гвардейская и 42-я армии продвинулись на 10, а кое-где и на 12 километров.

О результатах первого дня операции я доложил заместителю начальника Генерального штаба генерал-полковнику С. М. Штеменко. Выслушав меня, он сказал:

- Мы рассчитывали, что ваш фронт, наступая против ослабленного и начавшего отходить противника, выйдет по крайней мере к городу Огре. Вы знаете, что Баграмян сегодня не только продолжал блестяще развивать удар на Клайпеду и Лиепаю, но и вместе с левым соседом нацелился на Тильзит? Ожидаем, что и ваши войска завтра возьмут более высокий темп.

Я проинформировал Штеменко, что Еременко с группой офицеров и начальниками родов войск находится в 10-й гвардейской армии, организует прорыв промежуточного оборонительного рубежа.

- На этом направлении планируется ввод танкового корпуса.

Затем я связался с командующим 61-й армией генерал-лейтенантом П. А. Беловым и поинтересовался, как идут дела у них.

Белов сказал мне:

- На этот раз догонять противника нам не приходится. Он дерется за каждый тактически выгодный пункт. Отходя, ставит много заграждений. За день мы продвинулись на восемь - двенадцать километров. Остановились перед городом Сигулда: сильно укреплен. Завтра будем штурмовать.

Чуть позже мне позвонил генерал-лейтенант Гвоздков. Я проинформировал его о нашей подготовке к боям за Огре и о разговоре с генералом Штеменко. Гвоздков сообщил о неудаче 67-й армии, которая за сутки продвинулась всего на 2-3 километра, да и то лишь левым флангом.

- Говоров докладывал Верховному. Не знаю, что тот ему сказал, но вид у маршала после этого был расстроенный, - закончил Гвоздков.

С утра 7 октября дела у нас пошли как будто лучше. Обнадеживающие вести поступили из 42-й армии. Ее войска прорвали вражескую оборону южнее железной дороги Эргли - Рига и успешно идут вперед. На правом фланге они овладели селением Сидгунда.

Начальник штаба 10 и гвардейской армии генерал- майор Н. П. Сидельннков примерно в полдень сообщил, что все три корпуса ведут тяжелые бои между шоссе Эргли - Рига и рекой Огре. Части 7-й гвардейской дивизии, переправившись через Огре, заняли Кегуме и Кегумскую ГЭС.

- А каковы успехи Сахно? - спросил я. - Танковый корпус оторвался от пехоты на четыре-пять километров. Намеревается обойти город Огре с севера. Но машины по бездорожью движутся медленно. Части несут большие потери.

- От нас сегодня ожидают донесения о взятии Огре, - напомнил я Сидельникову.

- Вашу армию поддерживает вся авиация фронта.

- Сделаем все возможное, - заверил Сидельников.

Южнее Даугавы наступали войска 22-й армии. Им помогали два батальона 118-го укрепрайона, переправившиеся через реку вблизи Кегумса. К вечеру оба берега Даугавы были очищены от противника почти до Огре. А. И. Еременко отправился на новый командный пункт 10-й гвардейской армии. Мне он поручил подобрать место для фронтового наблюдательного пункта поближе к Огре.

Я выехал немедленно. По пути на минутку заскочил на Кегумскую ГЭС. Когда увидел в плотине зияющие провалы, в душе шевельнулось чувство вины за то, что не смогли взять ее целой. Лишь одно утешало: фашисты все-таки не успели разрушить электростанцию основательно. Из строя были выведены трансформаторы, затворы, плотины и шлюзы, мост через клапанные пролеты, механизмы управления. Но большинство железобетонных сооружений сохранилось. Значит, наши летчики не зря бомбили и жгли вагоны со взрывчаткой. В какой-то мере свою задачу они выполнили. По забитому войсками шоссе я направился дальше. Уже явственно слышалась артиллерийская канонада. По мере приближения к городу Огре она становилась громче. Однако мощь огня была невелика. По дороге двигались части 27-й артдивизии и 19-й гвардейской пушечной артбригады. Я обратился к первому попавшемуся офицеру и спросил, почему артиллеристы слабо поддерживают наступающих. Высокий капитан, с виду грузин, тронув закрученные кверху усики, доложил:

- Снарядов нету, товарищ генерал. По пяти выстрелов на орудие осталось...

Командир полка 7-й гвардейской стрелковой дивизии, который вел бой на подступах к юго-восточной окраине Огре, подтвердил, что и в их артиллерийских подразделениях положение с боеприпасами очень тяжелое.

- А в городе сильный гарнизон...

Выбрав место для НП и вернувшись в Скривери, я первым делом решил изыскать для гвардейцев снаряды. Но оказалось, что А. И. Еременко уже распорядился: М. И. Казаков получает их из запасов других армий.

...К вечеру 7 октября войска правого крыла 2-го Прибалтийского фронта вплотную подошли к Туркалне и Огре. 8-я и 7-я гвардейские стрелковые дивизии завязали бои за восточную окраину Огре. Командир 7-го гвардейского стрелкового корпуса генерал А. Д. Кулешов, его заместитель по политчасти полковник А. Г. Евсеев с офицерами штаба политотдела готовили соединение к ночному штурму.

До всех солдат было доведено известие, что наш, правый сосед овладел крупным городом Латвии - Сигулдой, а 1-й Прибалтийский фронт уже выходит к морю.

"Дело доблести и чести гвардейцев, - призывали плакаты, - освободить город Огре".

Вскоре танковая бригада подполковника Пузырева с пехотой на броне вышла к реке Маза-Югла. По мосту она ворвалась в Туркалне, расположенное километрах в пяти северо-восточнее Огре, и уничтожила там до батальона пехоты противника. Вслед за нею двинулись остальные соединения корпуса Сахно.

Отрадные вести пришли и из-за Даугавы. Войска 22-й армии отбросили гитлеровцев на рубеж Огре - Балдоне.

Ночью я не без гордости доложил в Москву А. И. Антонову, что войска фронта за день продвинулись еще на 10-15 километров, освободили свыше 200 населенных пунктов, Кегумскую ГЭС и сейчас дерутся за Огре.

- Электростанция взорвана, а Огре еще в руках противника, - охладил меня Антонов. - А вот сосед ваш справа хотя и прошел меньше, но отбил Сигулду. Это будет отмечено у Верховного на карте.

- Но ведь город Огре на двадцать километров ближе к Риге, - обиделся я.

- Это неважно. Главное, что Масленников взял Сигулду, а Еременко второй день топчется перед Огре.

- Если бы у нас было больше снарядов, то десятая гвардейская уже взяла бы этот город, - заметил я. - А от двадцать второй и третьей ударной трудно ждать больших успехов. Ведь они заняли участок фронта, на котором до них действовали четыре армии.

Я высказал Антонову мысль, что если бы 1-я ударная армия, которую командующий 3-м Прибалтийским фронтом И. И. Масленников вывел сейчас во второй эшелон, сменила наши войска, находящиеся на правом берегу Даугавы, то мы могли бы тогда всеми силами обойти Ригу с запада.

- Возможно, десятую гвардейскую и сорок вторую армии в ближайшие дни сменят, - ответил Антонов. - Противник что-то поредел перед вашим левым крылом. Вам, видимо, придется перебросить туда главные силы и подготовиться к наступлению на Лиепаю.

- Есть уже решение?

- Директива на подписи у Верховного.

Я положил трубку и, устало опустившись на табурет, закурил. Днем раньше или позже Рига, конечно, будет взята. Казалось бы, теперь, когда мы почти у цели, можно вздохнуть с облегчением. Но нет... Сидя в ту ночь в землянке, я не мог отделаться от ощущения душевной тяжести, от чувства, что все идет не так, как хотелось бы.

Я подошел к своему рабочему столу и взглянул на карту. Вспомнились слова Антонова, сказанные им, когда две наши армии были переброшены за Даугаву: "Ну вот ваше желание исполнилось... Теперь вы, надеюсь, довольны?"

Да, мы вносили такое предложение, чтобы вместе с успешно наступавшим 1-м Прибалтийским фронтом нанести решительный удар в направлении Риги. И она уже была бы взята, а группировка противника отрезана от Восточной Пруссии и прижата к морю. Но вместо этого нас заставили прорывать многие линии обороны. Зачем? Тогда я не был твердо уверен в правильности своих суждений, но сейчас ясно вижу, что в таком решении Ставки не было никакой оперативной целесообразности. Многое делалось по необузданной воле одного человека,

И вот пока мы без толку теряли время, противник перебросил из Эстонии, с севера Латвии и морем из Восточной Пруссии в район Риги огромное количество войск. Это вынудило Ставку повернуть 1-й Прибалтийский фронт на Клайпеду, провести новые крупные перегруппировки...

Долго сидел я, склонившись над картой. Не сразу заметил, как вошел генерал-майор С. И. Тетешкин. Я рассказал ему о разговоре с Антоновым, о своих думах. Он выслушал меня, сочувственно повздыхал, потом спросил:

- А что говорит об этом командующий?

- Понятия не имею,-пожал я плечами. - Вы же знаете, что он не любит ни с кем делиться своими мыслями.

- Жаль. Интересно было бы послушать...

* * *

Всю ночь 7-й гвардейский стрелковый корпус вел ожесточенные бои за Огре. Лишь под утро его 7-я гвардейская стрелковая дивизия овладела юго-восточной окраиной города, а 8-я наступала на Огре с северо-востока. Части подполковника А. Я. Попова и майора А. А. Лебедева зашли вражескому гарнизону во фланг и тыл. Батальоны старшего лейтенанта В. И. Яблонского и капитана В. М. Круподерова, ворвавшись в окраинные кварталы, вызвали у гитлеровцев смятение. Этим воспользовался полк подполковника И. А. Шапшаева. Он атаковал Огре с северо-востока.

Долго гвардейцам, пробивавшимся к городу с юго-запада, не удавалось преодолеть реку. Немцы усиленно охраняли берег, беспрерывно освещали его ракетами. Несколько наших попыток окончились неудачей. Тогда командир 7-й гвардейской стрелковой дивизии полковник Мерецкий вместе с прибывшим сюда начальником оперативного отдела штаба корпуса подполковником A. Н. Грылевым решили прибегнуть к хитрости. На лодки было посажено отделение сержанта Виктора Голубева. По Даугаве смельчаки спустились вниз, вышли на лесистый берег за городом и оттуда незаметно проникли в западную часть Огре. Рассредоточившись, они подняли стрельбу из автоматов, пускали ракеты, бросали гранаты, отвлекая внимание оборонявшихся.

Основные силы дивизии в это время начали форсировать Огре. Оказавшись между двух огней, противник дрогнул и отошел. Гвардейцы отбивали дом за домом, все плотнее охватывали остатки неприятельского 10-го армейского корпуса. К 4 часам утра 8 октября город полностью перешел в наши руки. На его улицах осталось до 600 трупов вражеских солдат и офицеров. Свыше 300 человек сдалось в плен.

8 октября войска 42-й и 10-й гвардейской армий продолжали продвигаться к Риге.

Наше утреннее донесение в Генеральный штаб о взятии Огре встретилось с передаваемой оттуда директивой о переброске 42-й и 10-й гвардейской армий за Даугаву. Гвардейцам вместе со 130-м латышским корпусом предстояло наступать вдоль южного берега реки и овладеть западной частью столицы Латвии.

42-ю армию Ставка предписывала переместить в район Добеле. Оттуда мы своими основными силами должны были нанести удар на Лиепаю. Уже в который раз войскам 2-го Прибалтийского фронта приходилось на ходу, словно эстафетную палочку, передавать свои участки соседу. Сейчас генерал армии А. И. Еременко решил не прекращать наступления. В полосе 42-й армии оставались действовать четыре дивизии, а в полосе 10-й гвардейской - два корпуса. Остальные соединения в ночь на 9 октября намечалось переправить на левый берег Даугавы.

По мере приближения к Риге сопротивление врага возрастало. Он упорно цеплялся за каждый тактически выгодный рубеж. Особенно трудно было на заболоченной низине вдоль Маза-Юглы. Пробившийся туда танковый корпус смог вести бой лишь совместно со стрелками генерала А. Т. Стученко. Здесь отличилась 56-я гвардейская стрелковая дивизия. Ее 258-й гвар

Вставка 110

станции Кангарищи правофланговые соединения 42-й армии были сменены войсками генерала П. А. Белова. А 7-й стрелковый корпус 54-й армии принял участки от остальных наших дивизий. С наступлением темноты они уже маршировали к переправам, находившимся между Кегумсом и Лиелварде. Для 7-го гвардейского стрелкового корпуса, сосредоточенного в городе Огре, в 4 километрах от него был на веден понтонный мост. В рекордно короткий срок его подготовил 54-й понтонный батальон майора С. И. Бабакаева.

В тот день вечером к нам приехал Л. А. Говоров. После беседы с А. И. Еременко, на которой я не присутствовал, он вызвал меня.

Осунувшийся, угрюмый, с нездоровым видом, Говоров сидел на табурете и раздраженно говорил:

- В сто раз лучше командовать фронтом, чем быть представителем Ставки! И Верховный недоволен и командования фронтов тоже... Я даже заболел. За мучили головные боли.

Он потер ладонью виски, вынул из нагрудного кармана коробочку с таблетками, кинул одну в рот, запил водой.

Я повел речь о последнем решении Ставки:

- Перебрасывать нас влево надо было раньше, а не теперь, когда мы уже у Риги. Тогда не было бы та кой нервной обстановки.

Говоров тяжело вздохнул, проговорил устало:

- Эх, Леонид Михайлович! Будь моя воля, то все ваши армии, включая первую ударную и танковый корпус соседей, были бы сосредоточены юго-западнее Елгавы уже к шестому - седьмому октября. Конечно, вам досадно, что Второй Прибалтийский фронт, нацеленный на Ригу и прошедший с боями несколько сот километров, вдруг должен свернуть в сторону. И уж еще обиднее бойцам латышского корпуса уходить от своей столицы. Но это в общих интересах.

Он помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:

- Конечно, можно бы вашу двадцать вторую армию с латышским корпусом оставить на месте, чтобы наступали на Ригу с востока вместе с Третьим Прибалтийским. Я так и предлагал. И Антонов согласился вначале со мной.

- Так в чем же дело?

Говоров усмехнулся:

- Все зависит от Сталина. А он, к сожалению, совсем перестал считаться с чьим бы то ни было мнением. Ну а если неудача - виноват исполнитель. Значит, бездарен, ни к чему не способен, и его заменяют.

Я смотрел на усталое лицо Говорова и, признаться, немного удивился откровенности, с которой он высказывался. В ту пору если кто и думал так, то предпочитал об этом не говорить вслух. А Леонид Александрович говорил.

Ординарец принес маршалу стакан чаю. Говоров отпил несколько глотков, присел к столу, застегнул верхние пуговицы кителя и перешел на официальный тон.

- Надо, чтобы уже завтра к вечеру десятая гвардейская армия развернула наступление вдоль левого берега Даугавы.

- А кто сменит еще не вышедшие из боя войска?

- Сорок вторую армию девятого утром - корпус пятьдесят четвертой, а полосу десятой гвардейской примет сто двадцать второй стрелковый корпус. Он теперь будет входить в состав первой ударной.

- А не возвратят ли эту армию опять нам?

- Нет, - разочаровал меня Говоров. - До освобождения Риги она остается в Третьем Прибалтийском...

5

А. И. Еременко детализировал задачу войск фронта в духе директивы Ставки и советов маршала Говорова. В ночь на 10 октября через Даугаву должна была переправиться почти вся 10-я гвардейская армия. Она оттесняла войска 22-й армии влево. Совместно со 130-м латышским корпусом гвардейцам предстояло наступать на южную часть Риги. Танковый корпус Сахно сосредоточивался вместе с 42-й армией в районе Добеле, где ожидал получить пополнение.

- Итак, - подытожил Еременко, - на десятое октября севернее Даугавы у нас останутся лишь девятнадцатый гвардейский стрелковый корпус, несколько авиационных частей да тыловые учреждения. Пора уходить за реку и нам. Готовьте командный пункт в новой полосе, чтобы завтра к вечеру можно было и переехать.

Я кивнул в знак того, что мне все ясно, однако уходить медлил: надеялся, что командующий как-то выскажется о проводимой перегруппировке войск. Но он встал, давая понять, что разговор окончен. Тогда и я умолчал о своей беседе с Говоровым.

Едва переступил порог своей землянки, как на столе заверещал телефон. В трубке послышался глуховатый, с хрипотцой голос генерал-лейтенанта А. В. Гвоздкова. Он проинформировал меня, как обстоят дела северо-восточнее Риги. 61-я армия и левофланговый корпус 67-й армии прошли за день 10-12 километров, а соединение генерал-майора Б. А. Рождественского, наступающее вдоль побережья Рижского залива, - лишь 5-8 километров.

Об успехах нашего левого соседа я услышал по радио. В тот вечер был передан приказ Верховного Главнокомандующего генералу армии Баграмяну. В нем говорилось, что войска 1-го Прибалтийского фронта при содействии 3-го Белорусского преодолели сильно укрепленную оборону противника и за четыре дня наступательных боев продвинулись на 100 километров, расширив прорыв до 280 километров. В ходе наступления освободили свыше 2 тысяч населенных пунктов. В ознаменование одержанной победы Москва салютовала 20 залпами из 224 орудий.

У нас в это время многие соединения совершали марши к Даугаве. Переправа 42-й и 10-й гвардейской армий производилась сразу в пяти пунктах. Войска преодолевали реку на понтонах, паромах и на подручных средствах. Танки и тяжелая артиллерия пошли по постоянному яунелгавскому мосту.

Меня беспокоило, что соседи задерживали смену одного нашего корпуса. Я позвонил командующему 61-й армией Д. А. Белову. Он заверил, что за ними дело не станет.

- Смело уводите свой корпус. Противник в контр наступление не перейдет, отступает...

Глухой ночью тронулось с места и фронтовое управление. Штабные автобусы, лениво переваливаясь с боку на бок, тащили наше хозяйство на новый КП, оборудованный севернее города Бауски.

Примерно через час мы уже были на месте. Обо сновались в пустом доме, окруженном густым садом. Бегло осмотрели просторные, гулкие комнаты, затем, сдвинув к столу кресла с продранными спинками, уселись вокруг приемника. Генерал-майор С. И. Тетешкин настроил его на Москву. В помещении зазвучали наш и английский гимны. Передавали репортаж с аэродрома о прибытии в Москву премьер-министра Великобритании Черчилля, министра иностранных дел Идена и начальника генерального штаба фельдмаршала Брука.

К микрофону подошел Уинстон Черчилль. Мы внимательно слушали перевод его речи. Он говорил о наших замечательных победах, о том, что Советские Вооруженные Силы нанесли мощные удары, они разбили дух и военную машину германской армии...

Это были хорошие слова. И мы слушали их не без волнения. Впоследствии мне пришлось прочитать некоторые главы из книги Черчилля о второй мировой войне. К сожалению, бывший английский премьер забыл очень многое из того, что он говорил осенью сорок четвертого года.

Пока мы слушали радио, из войск начали поступать донесения: 10-я гвардейская армия переправилась на левый берег Даугавы, 130-й латышский стрелковый корпус заканчивал подготовку к наступлению, 42-я армия и 5-й танковый корпус совершали марш в район Добеле...

На рассвете 10 октября наш и 3-й Прибалтийский фронты на большом протяжении прорвали промежуточную укрепленную линию противника и на его плечах вплотную подошли к рижскому оборонительному обводу. До столицы Латвии было рукой подать...

Глава четвертая. Враг прижат к морю

Полковник Маслов, стоя перед картой, докладывал командованию фронта:

- Рижский городской оборонительный обвод готовился в течение нескольких месяцев. Он состоит из двух полос. Первая, к которой вышли наши войска, проходит по левобережью рек Гауя, Криевупе, Маза-Югла, через станцию Саласпилс, Кекаву и далее, круто поворачивая на север, упирается в Рижский залив. Вторая тянется в 6-12 километрах за первой.

- А какие силы на них обороняются перед нашим фронтом? - перебил полковника генерал Еременко.

Маслов начал подробно перечислять соединения и части противника, отметил, что число их за последние дни уменьшилось.

- Правда, некоторые снятые дивизии заменены новыми. Штаб группы переместился в Тукум, восемнадцатой армии - в Лиепаю, шестнадцатой пока находится в Риге. Город интенсивно минируется. Спешно готовится к обороне рубеж по реке Лиелупе.

- Сократилось ли количество неприятельских войск перед десятой гвардейской и двадцать второй армиями? - опять задал вопрос Еременко.

- Сейчас им противостоят девять пехотных дивизий, две танковые бригады и четыре отдельных полка, - ответил Маслов. - На этом участке немцы наращивают свои силы.

Когда Маслов сел, к карте подошел я и показал границы, в которых 11 октября будут наступать соединения 10-й гвардейской армии и 130-й латышский корпус.

Андрей Иванович Еременко поинтересовался планами 3-го Прибалтийского фронта. Я доложил:

- Шестьдесят седьмая армия будет наносить удар вдоль побережья Рижского залива, шестьдесят первая - вдоль железной и шоссейной дорог Сигулда-Рига и первая ударная - с востока, прижимаясь левым флангом к Даугаве.

Я проинформировал также присутствующих о том что войска нашего левого соседа вышли к Балтийскому морю и освободили Палангу.

- Таким образом? - закончил я, - путь в Восточную Пруссию вражеской группировке отрезан.

После совещания вышли на улицу. Была такая кромешная темень, что в двух шагах ничего не было видно. Мы шли с Масловым, осторожно обходя лужи.

За многие месяцы совместной работы я сдружился со своим помощником. Меня привлекали в нем скромность, умение целиком отдаваться делу. Любое задание он выполнял спокойно, обстоятельно и своевременно.

Дойдя до своего пристанища, он остановился и стал прощаться:

- Пойду, часок-другой еще потружусь...

- Отдохнули бы, - сказал я.

- Не до этого, - ответил он.

Разговор наш прервал грохот сильного взрыва, донесшегося со стороны Риги. За ним последовали другой, третий... Небо осветилось багровым заревом.

- Что бы это могло означать? - спросил Маслов, взглянув на меня. - Опять, наверное, что-нибудь взрывают немцы...

Я зажег спичку и посмотрел на часы. Стрелки показывали половину второго.

- Это авиация дальнего действия по нашей просьбе бомбит неприятельские транспорты в рижском порту.

Маслов ушел. Зарево на западе все разрасталось, становилось ярче. Отблески его дрожали на мокрых деревьях, отражались в лужицах на дороге.

Рано утром 11 октября наши войска начали штурмовать вражеские позиции. Гитлеровцы сопротивлялись упорно. Вклиниться в их оборону удалось лишь на отдельных участках, да и то на небольшую глубину.

А. И. Еременко поехал в соединения первого эшелона, а я отправился на командный пункт 10-й гвардейской армии. День был необыкновенно теплый, солнечный, и я невольно залюбовался причудливыми формами белых облаков, величественно плывших по ярко-голубому осеннему небу, красотой пылающего осенним пожаром леса. Темно-серые, коричневые, красные, желто-зеленые листья устилали обочины дороги. Из редка попадались деревья с поредевшими кронами или голыми ветвями. Но их серые краски тут же терялись в карнавальной пестроте ярких тонов.

Я и не заметил, как машина, свернув на проселок, через некоторое время остановилась. Меня встретил начальник штаба армии генерал-майор Н. П. Сидельников. Он доложил обстановку. Сообщил, что в первом эшелоне наступают только две дивизии 7-го гвардейского стрелкового корпуса и левее их латышский корпус.

- Линию укреплений приходится буквально прогрызать.

- Где сейчас находятся передовые части?

- Вышли к реке Кекава. Пятнадцатый гвардейский стрелковый корпус к вечеру выйдет на правый фланг и будет наступать вдоль Даугавы.

- К вам на усиление направлена штурмовая инженерно-саперная бригада, сказал я Сидельникову. - К концу дня подойдет еще и артиллерийская дивизия. Правда, снарядов у нее немного.

Договорившись с Николаем Павловичем о порядке взаимодействия армии с фронтовой авиацией, я направился в 29-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Ею теперь командовал полковник В. М. Лазарев. Это соединение было одним из лучших во фронте. После переправы через реку оно приводило себя в порядок, готовилось к выходу на боевой участок. Побывав в части подполковника Игоря Николаевича Чумакова, побеседовав с солдатами, я убедился, что настроение у людей бодрое. В ротах состоялись партийные и комсомольские собрания. Они мобилизовали людей на успешное выполнение поставленной перед войсками задачи.

От гвардейцев проехал на КП 130-го латышского корпуса. Там оказался и командующий 22-й армией генерал-лейтенант Г.П. Коротков. Он обсуждал с генералом Д. К. Бранткалном вопрос о поддержке латышей артиллерией и инженерными средствами.

Возвратившись к себе, я с радостью узнал что на железнодорожную станцию Тауркалне прибыли первые эшелоны 10-го танкового корпуса. Его передавал нам 3-й Прибалтийский фронт. Однако соединение было в таком состоянии, что нуждалось в немедленном доукомплектовании. О вводе его в бой сразу же не могло быть и речи.

До темноты наступающие войска продвинулись еще на 1-2 километра. И хотя первая полоса обороны противника прорвана не была, устойчивость ее заметно нарушилась.

Наши передовые полки вступили в Рижско-Елгавскую низменность, имеющую почти плоский рельеф Лишь кое-где возвышались холмики. В полосе 2-го Прибалтийского фронта местность почти сплошь покрыта лесом, преимущественно хвойным.

Многочисленные болота, небольшие озера, ручейки, глубокие наполненные водой канавы крайне затрудняли движение. Край этот очень малолюдный. Только изредка встречались хутора да отдельные усадьбы.

Вечером поступили сведения от наших разведчиков. Они подтверждали, что в районе Кекавы немцы перебрасывают войска с правого берега Даугавы на левый. Переправляются не только по мостам, но и на катерах, паромах, лодках. В Риге царят террор, аресты, расстрелы. Подготавливаются к взрыву здания, формируются команды факельщиков. В эти дни, несмотря на жестокое преследование, особенно активно действует рижское подполье. На стенах домов каждое утро появляются надписи: "Смерть фашистам!", "Убийцы, вам не уйти от расплаты", "Оккупанты, вон из Латвии!". Повсюду срывались таблицы с немецкими названиями улиц, учреждений, магазинов, ресторанов. По донесению Эльзы, военный комендант Риги держит 1 в постоянной готовности несколько автомобилей и катер. У него много награбленных ценностей. Эльза спрашивала, как ей быть: эвакуироваться вместе с комендантом или оставаться в Риге.

Я дал указание Маслову оставить ее в городе. В последнее время к девушке и так уже присматривалось гестапо, так что рисковать не стоило.

12 октября, в полночь, оперативный дежурный принял от соседей сообщение о том, что восточное Риги и в ней самой наблюдаются пожары.

- Уж не отходит ли неприятель? - высказал я догадку.

Еременко дал указание каждой дивизии провести разведку боем.

Как мы узнали позже от пленных офицеров, фашистское командование, опасаясь как бы мы не совершили более глубокого прорыва и не окружили их соединения, оборонявшиеся перед Даугавой, решило перевести их за реку. Однако сделать это незаметно гитлеровцам не удалось. Как только разведбатальоны установили начало их отхода, командующий фронтом приказал перейти в наступление.

29-я гвардейская стрелковая дивизия, успевшая к этому времени полностью привести себя в порядок, первой атаковала противника. Ей удалось прорвать его оборону южнее Кекавы. Главными своими силами она стала развивать наступление вдоль шоссе Кекава-Рига. Часть подполковника Чумакова с несколькими другими подразделениями ударом с тыла раз громила кекавский гарнизон. В этом селении было уничтожено до батальона пехоты, захвачена автоколонна с различными военными грузами. Большая группа гитлеровцев бросилась к рукаву Даугавы, на деясь переправиться на остров Долее.

Развивая успех, реку Кекава форсировали еще три гвардейские дивизии, а левее их вражеские части на чал теснить 130-й латышский корпус. 15-я воздушная армия взяла под контроль шоссе Кекава - Рига. Самолеты беспрерывно бомбили и обстреливали колонны противника, тянувшиеся на северо-запад. Как только стало светать, на помощь 29-й гвардейской стрелковой дивизии подоспела 78-я танковая бригада.

С утра 12 октября наступление развернули остальные соединения гвардейской и 22-й армий. Во всех наступающих полках имелись инженерно-саперные подразделения и отряды. Они проделывали проходы в лесных завалах, минных полях, восстанавливали разрушенные участки дорог, мосты. За день 10-я гвардейская и 22-я армии продвинулись на 12-15 километров и оказались перед вражеской укрепленной полосой, протянувшейся вдоль шоссе Рига - Елгава.

Примерно так же обстояли дела и у нашего правого соседа. Его 67-я армия тремя корпусами форсировала реку Гауя и, ведя бои главным образом вдоль железной и шоссейной дорог, прошла за сутки 13 километров. Две дивизии корпуса генерала Б. А. Рождественского заняли оборону на побережье Рижского залива, растянувшись от Айнажи до устья Гауи.

61-я армия продолжала прогрызать линию укреплений в районе озер, прикрывающих Ригу с востока.

Преодолевая упорнейшее сопротивление, медленно теснила противника 1-я ударная армия.

В итоге войска 3-го Прибалтийского фронта тоже вышли ко второй полосе рижского обвода, на участке между озером Югла и Даугавой.

С нашего командного пункта хорошо были видны зарева пожаров, бушевавших в латвийской столице и ее пригородах. Их отсветы будто кровью обрызгивали низкие облака, зловещими бликами ложились на темную водную гладь. Тянуло тяжким запахом гари.

- Варвары, - проговорил стоявший рядом со мной Афанасий Петрович Пигурнов, - что творят!

Позвонили из Ставки. Нам снова напомнили, что Ригу необходимо освободить как можно скорее.

При очередном моем докладе обстановки в Генеральный штаб Н. А. Ломов сказал мне, что войска 3-го Прибалтийского фронта рассчитывают выбить противника из города уже этой ночью.

- А у вас есть надежда завтра очистить западную часть Риги? - спросил он меня.

- Пока наши войска уткнулись в сильно укрепленный рубеж. Так что загадывать трудно... - уклончиво ответил я.

Нам было известно, что командование 3-го Прибалтийского фронта большие надежды возлагало на 67-ю армию, которой командовал генерал-лейтенант Владимир Захарович Романовский. Мне довелось служить с ним еще до войны в Западном особом военном округе, и я знал его как человека вдумчивого и находчивого. Его армия подошла к Риге ближе других. Ее отделяло от столицы Латвии только озеро длиной около 8 и шириной от 2,5 до 3 километров. Форсировать такую преграду не просто. Попытка обойти ее и с ходу пробиться через узкие межозерные дефиле не удалась.

Тогда, как после рассказывал Романовский, он сосредоточил всю армейскую артиллерию на флангах, попросил командование фронта поддержать авиацией и повел штурм вражеских позиций, расположенных слева и справа от Кишэзера. А 374-я стрелковая дивизия тем временем готовилась к форсированию водной преграды. Она сосредоточилась в лесу, неподалеку от берега. Как только наступила темнота, сюда подошли 80 "амфибий" под командованием подполковника Л. В. Киселева. Каждая из них могла взять на борт 5 человек с оружием.

Чтобы враг ничего не заметил, соблюдалась строжайшая дисциплина и маскировка. Контроль за действиями готовящихся к переправе подразделений осуществлял начальник штаба армии генерал-майор А. С. Цветков.

И вот 12 октября в половине восьмого вечера на машины был посажен передовой отряд - рота автоматчиков капитана Максимова, стрелковая рота лейтенанта Громова, взвод противотанковых ружей лейтенанта Воссина, взвод разведчиков старшины Андреева и саперный взвод старшего лейтенанта Борисова.

Под рев моторов наших штурмовиков и гул артиллерийской канонады тихо, без всплесков плавающие автомобили вошли в воду. Сначала все обстояло хорошо. Но на середине озера противник все-таки обнаружил десант и открыл по нему огонь из орудий и минометов. Маневрируя, "амфибии" все ближе подходили к цели. Когда до суши осталось рукой подать, навстречу ударили пулеметы, а вслед за ними и автоматы. Бойцы Федор Максимов, Николай Орлов, Николай Желтобрюхов, Сергей Жуков и другие лучшие стрелки подразделения прямо с воды ответили огнем. Видно, гитлеровцев здесь было негусто, и они не смогли причинить серьезного урона десанту. Облепленные водорослями, вымазанные сероватым илом "амфибии" выскочили на берег и сразу же пошли в атаку. Возможно, оборонявшиеся приняли их за танки и поэтому начали поспешно отходить.

Отряд занял плацдарм.

Вторым рейсом были переправлены батальон капитана Жидкова, минометное подразделение и взвод противотанковых орудий, а последующими - все остальные. От огня противника пострадало всего не сколько "амфибий". Потери в людях также оказались незначительными.

Высадившиеся расширили захваченный участок.

У гитлеровцев поднялась паника. Опасаясь, что их отрежут от Даугавы, они подались к реке.

13 октября к половине третьего утра за озером в Межапарке сосредоточились 1244-й стрелковый полк и несколько подразделений дивизии полковника Б. А. Городецкого. Они стали угрожать засевшим в межозерных дефиле вражеским подразделениям с тыла. Часам к четырем войска правого фланга 67-й армии прорвались по узкой полоске вдоль побережья и на плечах отступающих пошли к Даугаве. К 6 часам 98-я стрелковая дивизия полковника Н. С. Никанорова овладела селением Вецаки, расположенным на берегу Рижского залива севернее Риги.

112-й стрелковый корпус под командованием полковника В. Г. Абашкина, обойдя Кишэзер с севера, повернул к Риге. Его головная 191-я стрелковая дивизия, которой в то время командовал генерал-майор Г. О. Ляскин, в районе Зцемельблазна разгромила 547-й немецкий пехотный полк. Его остатки, прижатые к рукаву Даугавы, сдались в плен вместе с начальником штаба части.

Дивизия полковника Б. А. Городецкого, ставшая после переправы через Кишэзер головной, уже с 4 часов утра повела наступление на северо-восточную окраину Риги. Она первой завязала бои за город. Это вынудило немцев ускорить отвод своих войск с других участков.

Корпус генерал-майора Н. Н. Никишина, пробившись между озерами Кишэзер и Югла, достиг Межа- парка.

Ранним утром, когда над Ригой только занимался осенний рассвет, к ее восточной окраине вышли и соединения 61-й и 1-й ударной армий.

Командующий 61-й армией генерал П. А. Белов подготовил сильный отряд, который должен был прорваться к центру Риги и захватить мосты.

1-й ударной армии ставилась задача овладеть во сточной частью Риги и содействовать 2-му Прибалтийскому фронту в освобождении Задвинья. Отступающий перед нею противник переправлялся через Даугаву в районе острова Долее. Гитлеровцы, очевидно, не знали, что там уже подразделения 10-й гвардейской армии, и поэтому попали под их губительный огонь. Много вражеских солдат погибло в водах реки.

В 5 часов 13 октября 9-й и 12-й гвардейские стрелковые корпуса начали штурм восточной окраины города.

В Риге в это время свирепствовали охранники и эсэсовцы, саперы и команды факельщиков. Они грабили и разрушали город, убивали арестованных и всех, кто хоть как-то выражал свою радость в связи с приближением наших армий, взрывали уцелевшие фабрики и заводы, уничтожали базы и склады на железнодорожной станции и в порту.

Находившиеся в подполье партийные и советские активисты, рабочие отряды в меру своих сил мешали гитлеровцам творить черное дело, С чердаков, из подвалов, подъездов и развалин они стреляли в фашистов, спасали от огня и разрушений промышленные сооружения и жилые дома.

К утру за восточные кварталы латвийской столицы бои развернули сразу три армии 3-го Прибалтийского фронта.

Одними из первых в Ригу ворвались батальоны Героя Советского Союза капитана Ф. Гаврилова и капитана И. Тоткайло. Путь им проложил взвод разведчиков лейтенанта Жилина, усиленный саперами и пулеметным взводом.

Их дружно поддержали другие подразделения. Советские бойцы отбивали у врага улицу за улицей. Пехотинцы и танкисты, артиллеристы и саперы вели упорные бои за каждое здание, заходили в тыл вражеским заслонам, уничтожали и брали их в плен. Все спешили поскорее пробиться к Даугаве.

Несмотря на сильный огонь, на улицах появились местные жители. Они радостно встречали своих освободителей, помогали отыскивать спрятавшихся гитлеровцев, показывали, где заложены мины, выполняли роль проводников.

Когда забрезжил мутный рассвет, передовые части уже были в центре города. На многих домах появились красные флаги. После трех лет фашистского ига они вновь гордо зареяли над столицей Латвии.

Было совсем уже светло, когда 75-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Я. А. Немкова, полк 415-й стрелковой дивизии и отряд 61-й армии вышли к понтонному и железнодорожному мостам через Даугаву. Но они оказались взорванными. Правее к реке пробилась 12-я гвардейская стрелковая дивизия полковника Д. К. Малькова. К порту вышла дивизия полковника Б. А. Городецкого.

А в юго-восточном секторе завершали бой 52-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора Н. Д. Козина и 56-я стрелковая дивизия генерал-майора К. Г. Ребрикова.

К 7 часам 13 октября войска 3-го Прибалтийского фронта почти повсеместно вышли к Даугаве, а еще спустя три часа вся правобережная Рига и предместья были полностью очищены от гитлеровцев. Свою задачу войска 3-го Прибалтийского фронта выполнили. Теперь они готовились оказать помощь нам в освобождении западной части города и левобережья Даугавы.

2

Наш фронт продвигался вперед медленно.

Утром 13 октября 10-я гвардейская и 22-я армии продолжали метр за метром преодолевать заболоченные леса Рижско-Елгавской низменности. Но главным препятствием, конечно, был рубеж, протянувшийся вдоль шоссейной дороги, ведущей из Елгавы в Ригу. Его обороняли 11 пехотных дивизий, 4 отдельных полка и 2 танковые бригады противника.

На южных подступах к латвийской столице гитлеровцы возвели множество разных заграждений. Пробиваясь сквозь них, части гвардейской дивизии полковника В. М. Лазарева меньше чем за полдня сняли свыше 700 мин, обезвредили среди лесных завалов 8 минных полей. На каждом шагу бойцы натыкались на "сюрпризы". Под настилами, проложенными к домам и землянкам, под входными ступеньками и лестницами, в траншеях и блиндажах гитлеровцы понаставили мин нажимного действия. К дверям, окнам, дверцам печей, к разным вещам, которые как бы нечаянно были брошены при отходе (карманные фонари, ножи, пачки сигарет), прикреплялись проволочки, которые при натяжении вызывали взрывы. Оставленные продукты и вино фашисты отравили.

Это заставляло наступающих быть осторожными, что, разумеется, влияло на темп наступления.

И все же, несмотря на яростное сопротивление противника, наши войска прорвали его вторую полосу обороны и за день прошли еще 6-9 километров. Сквозь серую дымку уже можно было видеть расплывчатые контуры стрельчатых башен, высоких зданий, заводских труб.

Ближе всех к Риге подступили гвардейцы полковника В. М. Лазарева вместе с танковой бригадой полковника Н. С. Гришина. Часть подполковника И. М. Третьяка и батальон майора Кравченко вдоль шоссе Кекава - Рига выскочили к селению Катлакална, расположенному в 8 километрах от Риги. Стрелки майора В. А. Воронина и танкисты лейтенантов И. В. Капустина и Н. А. Михайлова действовали смело и напористо. Они уничтожили немало фашистов и боевой техники. Правда, и сами понесли ощутимые потери. Так, только во время атаки вражеской батареи, мешавшей продвижению наших войск, на минах по дорвались две тридцатьчетверки. Из их экипажей по гибли сержанты Ф. С. Гришин и Л. Н. Галков.

Наступавшие вдоль рукава Даугавы, огибающего остров Долес, подразделения дивизии генерала М. А. Исаева к вечеру достигли селения Катлакална. 22-я армия очистила от фашистов северную часть Елгавы и дошла до реки Иецава. Елгава, несколько раз переходившая из рук в руки, оказалась совершен но разрушенной.

Подведя итоги боев за день, я в этот вечер решил не звонить в Москву. Обстановка была сложной, и мне хотелось избежать длинных и неприятных объяснений. Последние бессонные ночи окончательно измотали меня. Звенело в ушах, голова была будто свинцовая, и требовалось немало усилий, чтобы держать ее прямо. Я прилег отдохнуть. Но едва укрылся шинелью, как раздались длинная телефонная трель. На проводе был Антонов. Не дослушав моего доклада, он язвительно заметил:

- Вы все подчеркиваете, что ваш фронт освободил Елгаву... А нас интересует Рига. Неужели ваши войска даже предместья какого-нибудь не заняли?

- Пока нет, - ответил я. - Тогда, может быть, есть какие-либо признаки, что немцы собираются ночью уйти? - продолжал спрашивать Антонов.

- Пленные утверждают, что им приказано удерживать город до последнего...

Антонов помолчал. Я никак не мог понять, к чему он клонит разговор.

- Верховный недавно разговаривал с командующим Третьего Прибалтийского фронта. Тот доложил ему, что некоторые их подразделения уже в западной части Риги. - сказал Антонов. - Масленников утверждает, что они переправились через Даугаву на лодках, плотах и по штурмовому мосту. На ту сторону посылался офицер штаба. У ваших соседей сложилось впечатление, что противник сегодня ночью собирается оставить Ригу...

- Мы такими данными не располагаем.

Снова пауза. Чувствовалось, что Антонов очень недоволен исходом разговора.

- Дело в том, - снова начал он, - что Верховный по некоторым соображениям решил сегодня объявить приказ об освобождении Риги...

"Ах, вот в чем дело, - подумал я. - Вот откуда это нетерпение". Наконец-то я догадался: с нашей стороны необходимы заверения, что завтра весь город будет очищен от неприятеля.

- А если не сумеем? - спросил я Антонова.

- Очень желательно, чтобы сумели. Но даже в случае срыва беда невелика. В конце концов Рига - это прежде всего восточная часть. А Задвинье всего-навсего что-то вроде предместья.

- Да, но Задвинье в Риге все равно что в Москве Замоскворечье. Там же добрая половина населения...

Антонову явно не по душе были мои ответы. Приказав уточнить в Военном совете списки представляемых к награждению, он положил трубку.

Я поспешно оделся и направился к командующему фронтом. В лицо ударил влажный осенний ветер, не сущий с собой тяжкий запах гари. С трудом пробивая чернильную темень неба, из-за леса поднималось медное зарево пожаров. Ветер доносил глухой гул артиллерийской канонады.

У Андрея Ивановича Еременко был член Военного совета Владимир Николаевич Богаткин. Они сидели за столом и обсуждали кандидатуры представленных к наградам. Я хотел было сообщить им о разговоре с Антоновым, но оказалось, что они уже в курсе дела. Передав мне исправленные списки, Еременко сказал:

- Ставка требует как можно скорее полностью очистить от гитлеровцев латвийскую столицу. Вот мы с Владимиром Николаевичем и едем в войска организовывать...

Поздно вечером по радио было объявлено об освобождении Риги и начался салют. В штабной блиндаж пришел начальник политуправления фронта Афанасий Петрович Пигурнов.

- Слышите, как грохочет? Как при хорошем артналете, - кивнул он на радиоприемник. - Интересно, что сейчас говорят в соединениях...

Я рассказал Пигурнову о беседе с Антоновым.

- Кажется, есть выход, - усмехнулся он, - прежний лозунг "Вперед на штурм Риги!" заменим новым: "Вперед на штурм Задвинья!" Подойдет?

Пигурнов как-то странно подмигнул, застегнул шинель и вышел.

Беспокойной выдалась эта длинная осенняя ночь. В низкую штабную землянку то и дело заходили офицеры, на столах непрерывно трещали телефоны, звучали возбужденные голоса. Часто звонили из Москвы. Задавали один и тот же вопрос:

- Ну как, противник еще не начал отход из Риги?

Мы в свою очередь теребили штабы армий:

- Как там у вас?..

Приятных новостей было мало. Цепкой, костенею щей рукой немцы продолжали удерживать Задвинье.

Нервы у всех напряжены до предела. Беспокоило не только то, что мы вряд ли сможем завтра войти в Задвинье, а главным образом то, что упустили рижскую группировку. Почему мы не сумели ее окружить? Ведь в те дни, когда войска 1-го Прибалтийского фронта разорвали ее южнее Лиепаи, для этого были все возможности. Горько признавать, но приходится, что тогда командование нашего фронта, в том числе и я, не проявило должной инициативы и настойчивости.

И вот теперь враг оттеснил наши войска от залива западнее Риги, а на ее южных подступах создал мощную оборону, и разгром его теперь затягивается.

Утро 14 октября не принесло существенных пере мен. 10-я гвардейская и 22-я армии продолжали прогрызать оборону гитлеровцев вдоль шоссе Елгава - Рига. На правом фланге дивизия генерала М. А. Исаева вышла к поселку Ошкалны, соединение полковника В. М. Лазарева находилось в 4 километрах от Риги, а панфиловцы вели тяжелые бои северо-восточнее станции Баложи. Части 130-го латышского стрелкового корпуса через топи пробирались в неприятельский тыл. По пути они громили мелкие гарнизоны противника, захватывали пленных.

После обеда ко мне вошел генерал С. И. Тетешкин.

- Соседний фронт начали делить, - сказал он, - забирают две армии. Да и от первой ударной одни рожки остались.

Я срочно связался с Никанором Дмитриевичем Захватаевым.

- Командующему ударной, освободителю Риги, привет! - с шутливой высокопарностью поздоровался я с ним.

В ответ донесся тяжелый вздох:

- Какой уж там ударной! Изымают два корпуса...

Захватаев рассказал, что 122-й стрелковый корпус должен перейти в Резерв Ставки, а 9-й гвардейский в составе 61-й армии передается 1-му Прибалтийскому фронту.

Я вспомнил о том, что какие-то подразделения из этого соединения вели бой в западной части Риги. Сказал об этом Захватаеву.

- Совершенно верно, они и сейчас там - три батальона и две роты...

- Им что, на самом деле удалось захватить плацдарм?

- Какой там плацдарм!.. Так, пятачки небольшие в разных местах... У них-то и оружие в основном автоматы да пулеметы. Переправлялись ведь налегке... А у немцев на том берегу оборона крепкая. Одних орудий разведка засекла двадцать семь, двадцать два миномета. Пулеметных точек много. Гвардейцы держатся, но несут большие потери.

- Вряд ли разумно было посылать столь небольшие силы.

- Что поделаешь! - ответил Захватаев. - Верховный потребовал от командующего фронтом очистить западную Ригу в течение ночи. Тот нажал на нас. Ну а мы, конечно, на дивизии. Вот те и пере правили...

- Теперь что думаете предпринять?

- Днем будем поддерживать огнем, с наступлением темноты снимем...

- Следовательно, от форсирования отказываетесь?

- К концу дня у нас останется только один стрелковый корпус. Я уже начал его передвигать поближе к шестьдесят седьмой армии. Вместе с нею и попытаемся преодолеть реку...

Но командарм 67-й генерал-лейтенант В. З. Романовский начал переброску войск через Даугаву уже в середине дня. Передовые подразделения на подручных средствах смело поплыли к левому берегу в самом широком месте. Противник, не ожидавший, что наступающие рискнут форсировать Даугаву именно здесь, не смог оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления. К 4 часам 14 октября полк А. А. Кузнецова занял судостроительный завод и ворвался на окраину поселка Даугавгрива.

Войска нашего фронта в это время продолжали вести ожесточенные бои на рубеже Рига - Елгава. А. И. Еременко находился на командном пункте М. И. Казакова и лично руководил боевыми действия ми. На этот участок была стянута артиллерия двух армий и фронта, на поддержку наземных войск брошена вся авиация.

Но, несмотря на сильнейший натиск, гитлеровцы пятились очень медленно. Каждая траншея, позиция доставалась нам ценой огромных усилий. Ни одному соединению еще не удалось пробиться к шоссе.

Но вот в 4 часа дня мне позвонил начальник штаба 130-го латышского стрелкового корпуса полковник П. О. Бауман. Он доложил, что 308-я стрелковая дивизия перерезала дорогу. Первой к ней прорвалась часть полковника Августа Арена. Она выбила фашистов из селения Зандеры, уничтожив до батальона пехоты и захватив три танка. Вслед за нею южнее Зандер вышли гвардейцы Альфреда Юльевича Калнина, ставшего к этому времени уже генералом.

К концу дня 19-й гвардейский стрелковый корпус освободил станцию Баложи. В боях за нее важную роль сыграла группа разведчиков из полка имени Александра Матросова. Об их подвиге мне рассказал начальник оперативного отдела штаба корпуса подполковник К. Л. Орлов.

Противник искусно приспособил для обороны железнодорожное полотно, устроив в нем бойницы, амбразуры, наблюдательные пункты. Подступы к дороге немцы заминировали. Несколько раз гвардейцы ходили на приступ этих позиций, но откатывались назад, натыкаясь на губительный огонь. Тогда сержант Волков, солдаты Дегтярев и Ставров по болоту, поросшему кустарникам, подползли к насыпи, очистили от земли большую водосточную трубу и по ней проникли в тыл врага. За ними последовали еще два взвода. Они-то и решили исход боя. Неожиданной атакой с тыла наши бойцы вынудили гитлеровцев бежать.

Вечером к шоссе севернее Баложи вышел 7-й гвардейский стрелковый корпус, а 15-й достиг южной окраины Риги.

Опасаясь, что войска 10-й гвардейской армии на района Баложи прорвутся к Рижскому взморью, гитлеровцы решили нанести контрудар. Двумя пехотными дивизиями и двумя танковыми бригадами при поддержке авиации они попытались восстановить положение. Но их потуги оказались тщетными. Все атаки неприятеля были отбиты, и он отступил. Наши бомбардировщики и штурмовики наносили его отходящим частям чувствительные потери.

В этот день весь фронт облетела весть о подвиге лейтенанта Виктора Чернявского. С бреющего полета он поливал свинцом фашистских солдат, из пушек бил по машинам, штурмовал огневые позиции батарей. Но вот и в его самолет попал снаряд. Ил-2 загорелся. Можно было попытаться посадить его или хотя бы спастись самому. Но Чернявский в это время увидел внизу скопление вражеских танков. Он направил свой пылающий самолет прямо в них. К небу взвился огромный столб пламени и дыма. Эхо взрыва многоголосо раскатилось по окрестным лесам...

Яростные бои разгорелись на южной окраине Риги. Противник здесь хорошо укрепился. Перед первой линией его траншей тянулись проволочные заграждения, противотанковые рвы, наполненные рыжей водой. А перед ними минные поля. Гвардейцам генерала М. А. Исаева и полковника В. М. Лазарева при содействии армейского противотанкового полка удалось в некоторых местах потеснить гитлеровцев и завладеть их первой траншеей. Однако враг не хотел мириться с этим и стремился во что бы то ни стало вернуть потерянное. Дело доходило до жарких рукопашных схваток.

Накал боев не спал и тогда, когда на землю легла непроглядная осенняя темень. Даже авиация продол жала действовать. Хорошо изучив расположение не приятельских позиций днем, летчики уверенно бом били и в ночное время.

На помощь 15-му гвардейскому стрелковому корпусу, которым командовал генерал-лейтенант Н. Г. Хоруженко, подошел 1,30-й латышский корпус под командованием генерал-лейтенанта Д. К. Бранткална. Совместными усилиями они наконец сломили сопротивление оборонявшихся, и в третьем часу ночи несколько подразделений из дивизии полковника В. М. Лазарева ворвались в Задвинье.

Почти одновременно с ними туда пробились и передовые полки генерала М. А. Исаева, наступавшие вдоль левого берега Даугавы. Здесь ими был применен примерно такой же тактический прием, как и при форсировании Огре. Десантная группа силой до роты под командованием лейтенанта Виктора Семина на лодках и плотах проникла по реке в город. "Флотилия" благополучно причалила к песчаной косе. Однако, когда бойцы стали высаживаться, немцы обнаружили их и открыли огонь. Завязался бой. Он отвлек внимание неприятеля. В это время гвардейцы усилили натиск с фронта, и гитлеровская оборона затрещала.

К 6 часам утра район Атгазене и вся южная часть Задвинья были очищены от противника.

Части 15-го гвардейского и 130-го латышского стрелковых корпусов устремились к центру и северной окраине Задвинья. Каждый дом, переулок, улицу приходилось отбивать. Многие из них были забаррикадированы и заминированы.

При освобождении западных кварталов отличились дивизия полковника В. М. Лазарева и танковая брига да полковника Н. С. Гришина. В кровопролитных схватках они разгромили в Задвинье 2 вражеских полка, взяли 80 пленных, захватили 17 танков и самоходных орудий, 26 пушек, 40 автомашин и несколько складов. Но и сами понесли тяжелые потери.

Когда наступил зыбкий мутноватый рассвет, стали видны обгорелые скелеты зданий, заваленные грудами битого кирпича улицы, опрокинутые фонарные стол бы, покореженные танки и пушки, черные остовы грузовиков. Так выглядело Задвинье ранним утром 15 октября. Где-то за западными окраинами еще Громыхало. Это наши артиллеристы и летчики громили отходящие за реку Лиелупе остатки немецких войск. Велись бои в юго-западных предместьях столицы и на подступах к Приедайне.

К середине дня в Приедайне вывел свою дивизию генерал М.Ф. Андрющенко, вывел и почему-то остановил. К нему на коне подлетел командир корпуса генерал А.Т. Стученко и сердито спросил:

- Почему топчетесь на месте?

Андрющенко протянул радиограмму, подписанную начальником штаба корпуса полковником В. А. Табачным. В ней были такие слова: "Кончайте выполнение задачи, главными силами сосредоточивайтесь южнее Приедайне".

Стученко разозлился еще больше, но только теперь на свой штаб. Тут же из верховых и артиллерийских лошадей он сколотил небольшую конную группу. Седел на всех не хватало, и многие бойцы, вооружившись автоматами, уселись на лошадей, как говорят на Дону, "нахлюстом". Конники понеслись преследовать удирающих гитлеровцев. Переправившись через реку Лиелупе, бойцы очистили от врага несколько поселков на Рижском взморье. Последовавшие за всадниками части выловили и пленили несколько сот разбежавшихся неприятельских солдат и офицеров. В Задвинье продолжали переправляться также войска 67-й армии 3-го Прибалтийского фронта. Готовился вступить на левый берег Даугавы и единственный корпус 1-й ударной армии. Так что сил для наступления вдоль побережья Рижского залива скопилось немало. Ждали указаний из Генштаба. И они вскоре поступили.

Наша 10-я гвардейская армия должна была передислоцироваться в район Елгавы. Ей предстояло принять участие в наступлении на Лиепаю.

Соединения ее начали готовиться к маршу.

В этот же день на одной из площадей состоялась торжественная встреча гвардейцев с жителями латвийской столицы. Рижане горячо приветствовали своих освободителей.

3

На наш фронтовой командный пункт приехал Л. А. Говоров. После краткой беседы с Еременко он за шел ко мне.

- Ну вот наконец и очистили Ригу, - сказал маршал.

- Жаль, не удалось окружить гарнизон...

- Да, надо было бы, - согласился Леонид Александрович.

- А ведь у Масленникова во втором эшелоне две армии были, - упрекнул я Говорова.

- Теперь что уж об этом говорить, - развел он руками. - Кстати, Верховный согласился расформировать Третий Прибалтийский фронт. Завтра вам передадут первую ударную и четырнадцатую воздушную армии, шестьдесят седьмую Ленинградскому, шестьдесят первую - Первому Прибалтийскому, а пятьдесят четвертую Ставка берет себе. Вот так!

- Но если Третий Прибалтийский ликвидируется, то зачем же десятую гвардейскую перебрасывать под Елгаву? - удивился я. - Ведь первая ударная очень слабая армия и не сможет использовать выгодной обстановки, сложившейся в этом районе сейчас. Отчего бы не перевести на это направление наши главные силы?

- Опасаются, что противник, оставив против вас прикрытие, прорвется на юг, деблокирует Клайпеду и уйдет в Восточную Пруссию. Вот поэтому удар в на правлении Лиепаи и планируется нанести сразу двумя фронтами.

- Но ведь это операционное направление тоже важное!..

Говоров пожал плечами.

- Этот вопрос еще будет обсуждаться в Ставке. - Он встал, оделся и, прощаясь, сказал: - На этом моя миссия закончена. Как представитель Ставки я разговаривал с вами последний раз. Еду доколачивать моонзундскую группировку.

Я поблагодарил Говорова за помощь.

Спустя некоторое время по телефону доложил гене ралу армии А. И. Антонову о том, что войска 2-го Прибалтийского фронта, продвинувшись за сутки на 20 километров, штурмом овладели западной частью Риги и вышли к Рижскому заливу.

- Очень хорошо, что операция наконец завершена, - сказал Алексей Иннокентьевич.

Он подтвердил, что 3-й Прибалтийский фронт будет расформирован, а 1-я ударная и 14-я воздушная армии переданы нам.

- Теперь готовьте наступление на своем левом фланге, - сказал он в заключение.

Через некоторое время ко мне зашел Афанасий Петрович Пигурнов и предложил:

- Поедемте в Ригу, посмотрим город.

Я принял приглашение. Мы отправились на "виллисе".

Перед глазами предстало тяжелое зрелище. Разрушенные заводы, стертые с лица земли дома, взорванные мосты. Выехали к Даугаве. На ее берегу я встретил командира 88-го понтонного батальона майора К. А. Дорошенко. Он руководил работами по постройке наплавного моста. Дорошенко перевез нас на противоположную сторону на пароме. Вскоре Пигурнов отправился в ЦК Компартии Латвии, а я продолжил осмотр города в сопровождении старого рижанина. Машина медленно двигалась по улицам, а он показывал и объяснял :

- Вот взорванная пристань и сожженные пакгаузы... А вот электростанция, вернее, ее остатки... Здесь я когда-то работал. Теперь по вечерам пока зажигаем коптилки... Это разбитая водонапорная установка - воду берем из реки. Вон там - обгорелые корпуса завода "Проводник".

Потом мы проехали мимо разграбленного банка, разрушенных универмага, почтамта, вокзала и сожженного трамвайного парка...

Остановились перед невысоким мрачноватым зданием с выбитыми окнами. По сравнению с другими оно сохранилось довольно хорошо.

- Что это? - спросил я у моего спутника.

- О, этот дом в Риге знает каждый. Здесь было гестапо. Немало хороших людей погибло в этих стенах...

Потом рабочий поведал о першане.

- Вы не знаете, что это такое? Человека привязывают к доске и секут розгами. Немцы принесли в наш город средневековье. А вам не приходилось слышать о Ремерской улице? Она самая короткая в Риге. На ней всего два дома. Раньше в них размещался городской земельный отдел. Немцы устроили там тюрьму. Каждый день ровно в пять вечера на Ремерскую подъезжала "газмашина". Ее загружали обреченными, и она уходила. Куда? Или в сосняк близ станции Бабите, или в Битерникский лес.

Мой собеседник на минуту умолк, провожая глазами проходящую мимо пожилую женщину. Потом он кивнул ей вслед:

- Взгляните на ее обувь. Деревянные колодки! Разве когда-нибудь рижанки ходили так? Мы смеялись: "Немцы перевели Ригу на деревянный ход".

На одной из улиц мы увидели огромное количество людей. Они о чем-то говорили между собой, поднимались на носки, смотрели вдоль улицы.

- Ждут латышскую дивизию, - пояснил рабочий, - встречать собрались.

Во многих уголках латвийской столицы побывал я в тот день. На командный пункт фронта вернулся только к вечеру. А. И. Еременко подписал приказ о награждении разведчиков, выполнявших задания командования в тылу врага. В их числе были А. Гордеев, Д. Розенблюм, И. Вильман. Орденом Красной Звезды была награждена и Эльза. Она сбежала от военного коменданта, когда машины, перевозившие его имущество, попали под бомбежку. Воспользовавшись поднявшейся суматохой, Эльза скрылась. Все они, кроме Эльзы, вскоре были переброшены на Курляндский полуостров.

4

Утром 16 октября наши войска совместно с левым соседом развернули наступление по всему фронту. Главный удар наносили 3-я ударная, 42-я и частично 22-я армии из района Добеле в западном направлении. Но наиболее успешно в первый день действовало правое крыло. 1-я ударная армия под командованием генерал-лейтенанта Н. Д. Захватаева прорвала полосу обороны противника на всю ее глубину и потом продвигалась в среднем по 10-25 километров в сутки. 18 октября она форсировала реку Лиелупе и овладела городом Кемери, а днем спустя вышла к Тукуму.

На главном направлении немцы дрались яростно. Располагая здесь значительными силами и заранее подготовленной линией укреплений, они в конце концов сдержали наш натиск.

С 22 октября войска 2-го Прибалтийского фронта временно перешли к обороне. Возобновилось наступление 27 октября. На этот раз успех сопутствовал 10-й гвардейской армии. Соединения и части сражались самоотверженно. Особенно отличились бойцы полка имени Александра Матросова. Одному из самых отважных рядовому Лушко был вручен автомат прославленного воина. И надо сказать, Лушко был достойным преемником Героя.

Однако расширить проделанную гвардейцами брешь не удалось. Прижатые к морю 30 неприятельских дивизий отбивались с ожесточением обреченных. Весь полуостров они покрыли густой сетью противотанковых рвов, проволочных заграждений, минными полями и долговременными огневыми течками. Все попытки сломить противника, расчленить его и уничтожить оканчивались неудачами. Но и то, что немецко-фашистская группировка оказалась надежно блокированной, было немалым успехом. Она потеряла свое стратегическое значение и уже не могла оказать какого-либо влияния на развитие событий. Протяженность фронта в Прибалтике сократилась с 1000 до 250 километров. Это позволило Верховному Главнокомандованию высвободить значительное количество войск для использования их на других направлениях.

И все же лично у меня остался осадок неудовлетворенности. А спустя более двух десятков лет, когда яснее, понятнее стали наши ошибки и просчеты, особенно досадно вспоминать, что нам не удалось полностью завершить задуманную операцию.

Зимой войска Прибалтийских фронтов провели еще несколько наступательных операций. Координировал их представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский.

Однако наиболее благоприятный момент уже был упущен, и теперь слишком незначительный перевес над оборонявшимися в силах, крайняя ограниченность в снарядах и танках не позволяли делать глубоких прорывов. Продвинувшись километров на 8-12, наши армии выдыхались. Затем все начиналось сначала.

У полуокруженных гитлеровцев не было мало-мальски обнадеживающих перспектив. Но они с непонятным упорством держались за побережье Бал гики. Возможно, Гитлер, приказавший группировке защищать Курляндию, имел цель не дать нам возможности пользоваться либавским и виндявским портами. А может быть, хотел внушить своим теперь уже немногим союзникам, что Германия еще способна перейти в контрнаступление. Видимо, поэтому прижатые к морю неприятельские войска не только не эвакуировались, но даже пополнялись частями, выведенными из Финляндии, а также призванными в фольксштурм подростками и стариками.

Но это лишь мои догадки.

В январе 1945 года 1-й Прибалтийский фронт принял участие в Восточно-Прусской операции. Естественно, что его командование с одобрения представителя Ставки все свое внимание, особенно после взятия Клайпеды, переключило на взаимодействие с Белорусскими фронтами.

А через некоторое время, передав нам 4-ю ударную армию, оборонявшуюся юго-восточнее Лиепаи, наш левый сосед вообще ушел из Прибалтики в Восточную Пруссию. От нас в состав 1-го Белорусского фронта была передана 3-я ударная армия. Генерала Еременко отозвала Ставка. Вместо него в начале февраля к нам прибыл Маршал Советского Союза Л. А. Говоров.

Общее соотношение сил в Курляндии к тому времени было для нас не совсем благоприятное. И несмотря на то что Верховное Главнокомандование было заинтересовано в скорейшей ликвидации вражеской группировки, войск и особенно средств усиления для этого око нам выделить не могло. Они были нужнее в Восточной Пруссии и Западной Польше. Поэтому боевые действия наших армий носили ограниченный характер.

То на одном, то на другом участке по-прежнему проводились только частные наступательные операции. Степень активности соединений чаще всего зависела от наличия снарядов. Как только их накапливалось более или менее достаточно, мы предпринимали новый нажим на неприятеля.

Говоров, оставшийся по совместительству и командующим Ленинградским фронтом, часть сил оттуда перебросил в Прибалтику. Однако и эта мера не помогла.

Говоров очень переживал, когда дела шли не так, как хотелось бы. Может быть, от этого у него резко ухудшилось и без того плохое здоровье. Его постоянно мучили бессонница, сильные головные боли, пошаливало сердце. Кровяное давление нередко подскакивало до двухсот и выше. Как только заходил острый разговор, лицо Говорова начинало заметно дергаться. Генерал армии А. И. Антонов от имени Ставки приказал мне ежедневно в 24 часа переключать все телефоны на себя, брать управление войсками в свои руки, что бы Говоров мог спокойно отдыхать до утра.

Когда я сообщил об этом Леониду Александровичу, он махнул рукой:

- А!.. Если бы можно было отключать мозг... Я от разных дум не могу заснуть.

* * *

Воевать вместе с Говоровым мне довелось недолго. В конце марта 1945 года я был назначен начальником штаба 4-го Украинского фронта. Говоров все откладывал день моего отъезда. Да и мне, признаться, жалко было расставаться с этим талантливым военачальником и замечательным человеком.

Но в конце концов в один из погожих весенних дней я вылетел в Москву.

Там на аэродроме меня встретил офицер Генерального штаба и приводил к А. И. Антонову. Алексея Иннокентьевича я не видел больше года. И поэтому, переступив порог его кабинета, был поражен, когда навстречу поднялся грузный и совершенно седой генерал. Во всем его облике чувствовалась какая-то непроходящая усталость, - видимо, результат бессонных ночей и постоянного напряжения. Только большие темные глаза Алексея Иннокентьевича по-прежнему поблескивали молодо.

Антонов отличался высокой военной культурой, мыслил масштабно, глубоко. Он вносил на рассмотрение Ставки интересно задуманные и хорошо разработанные планы стратегических операций. Но не всегда умел до конца отстаивать их.

Мы тепло поздоровались. Я поздравил Антонова с утверждением его в должности начальника Генерального штаба. Разговор сразу же зашел об обстановке в Прибалтике. Антонов поинтересовался, как я считаю: не лучше ли нашим войскам перейти там к обороне и часть сил перебросить на другие направления или продолжать доколачивать прижатого к морю неприятеля?

- Для разгрома курляндской группировки у Второго Прибалтийского фронта сил маловато, - ответил я, - а для активной обороны более чем достаточно. Одну, а то и две армии оттуда можно снять

Забегая вперед, скажу, что у Говорова Ставка почти ничего брать не стала. Немецко-фашистские войска были надежно блокированы на полуострове до конца войны и в мае 1945 года капитулировали.

Затем Антонов повел речь о моем новом назначении, о задачах 4-го Украинского фронта.

После беседы с ним я обошел многие центральные управления, решил там некоторые неотложные вопросы. А вечером поехал на аэродром. Из машины любовался столицей. В неплотно прикрытое боковое стекло врывался влажный весенний ветер. Я покидал Москву, унося приятное чувство душевной легкости и бодрости. Близость скорой победы ощущалась не только в сводках Совинформбюро, не только в том, что война уже шла за пределами нашей страны, ее можно было угадать по лицам людей, по облику улиц столицы, еще затемненных, но уже более оживленных и веселых. В ожидании этого дня теперь всем нам легче жилось, работалось и воевалось.

Мне вспомнились слова Антонова, сказанные на прощанье:

- Ну, Леонид Михайлович, теперь уж наверное, расстаемся ненадолго. Надеюсь, скоро свидимся.

Да, теперь, конечно, скоро здесь, в столице шумно сверкающей огнями, кипящей веселыми праздничными толпами, громыхающей салютами...

Теперь уж очень скоро...

Примечания

{1}Операция "Астер" предусматривала отвод группы армий "Север" в Восточную Пруссию.

{2}В 1951 году я возвращался с учений в Москву на Як-12. Во время полета отказал мотор, машина разбилась, и автор стал инвалидом.

{3}Ее именем названа одна из улиц Новосибирска.