"Первая вокруг света" - читать интересную книгу автора (Хойновская-Лискевич Кристина)

Вокруг мыса Игольный

Я лавировала между кустами и ветками, оставленными последним наводнением, — еще на рейде было полно этой мерзости, разносимой течением в обе стороны. Круто в бейдевинд уходила в море, разумеется, при встречном ветре. И где эти северные ветры, которые вроде бы должны преобладать летом у восточных берегов Африки? Пока лишь мертвая зыбь подтверждала наличие более мощных дуновений в далеком океане.

После полудня ветер вдруг усилился. Очевидно, в районе Дурбана меня решили каждый раз угощать штормовым ветром с юго-востока в союзе с ливнем и отвратительной видимостью. Отход от берега имел еще одну положительную сторону — кончились суда: мимо меня прошло всего два танкера. Ночью в проливной дождь я с трудом разглядела огонь маяка Грин-Пойнт.

Ветер перешел к восточному направлению и к утру совершенно ослаб. После шторма осталась, как обычно, мертвая зыбь. Слабые дуновения с востока сменились сильным северо-восточным ветром. Наконец-то! И хотя мне приходилось много работать с парусами — я пыталась подбирать оптимальные по ветру, но это обеспечивало великолепное продвижение на юг. За каждые двое суток ветер делал полный оборот вокруг розы ветров. Сильные северные ветры переходили в слабенькие западные. Потом сворачивали на юг, усиливались и, перейдя к восточному и северо-восточному направлению, превращались в шторм. Так было каждый второй вечер, а каждое второе утро наступал штиль с мертвой зыбью. Поскольку я плыла при переменных ветрах, в действии находились почти все паруса: попеременно большие, малые, грот зарифленный и без рифов, иногда грот отправлялся на отдых, если мешал работать большой генуе. Я спускала паруса, поднимала, вносила и выносила парусные мешки — прекрасное занятие для сохранения фигуры и психического равновесия. Сменив за полдня семь раз паруса, размышлять о высших материях я уже не могла.

При локальных изменениях погоды систематически росло давление, которое в ближайшие дни обещало стабилизироваться, что означало приход сильного ветра с востока. Так уже бывало не раз в этих широтах. Независимо от местных кручений ветра, а может быть именно из-за них, течение было малостабильным и в основном встречным относительно ветра. Главный поток я оставила далеко у берегов, но действие его остатков все еще было небезразличным.

На пятый день плавания подошла к 33° южной широты. Очень сильный, до 35 узлов, ветер в третий раз повернул на юг и вызвал неожиданную аварию. Поздно вечером услышала хлопанье парусов. Поправила положение воздушного стабилизатора, но это нисколько не помогло — паруса продолжали заполаскивать. С фонариком в руке — ночь была исключительно темная — я влезла на раму авторулевого. Стабилизатор свободно вращался вокруг своей оси. Почти на ощупь проверила все детали. Оказалось, что сломались фиксаторы червячной шестерни и колесо беспрепятственно крутилось на валике. Авторулевой можно было списывать, во всяком случае, в данный момент.

Спустила паруса, легла в дрейф: наконец-то появился конкретный повод для переживаний. Мысль о возвращении в Дурбан отбросила сразу — задаром отдать такой кус дороги и возвращаться с мучениями на бис? И не подумаю. Ближайшим на моей трассе портом был Ист-Лондон. Но я как-то не испытывала симпатии к этим южноафриканским портам, открытым океану, расположенным на наветренном берегу и омываемым сильными течениями. Решила, что лучший путь — это путь к цели, т. е. в Кейптаун. Без авторулевого будет, конечно, труднее, но ведь я не собралась на прогулку в ближайший лесок, а опыт плавания без авторулевого у меня уже есть. Придется максимально управлять яхтой вручную, остальное — навигацию, смену парусов, зарядку аккумуляторных батарей — выполнять по мере возможности. Время на еду и сон также ограничу до минимума. Если буду валиться с ног от усталости, то лягу в дрейф и немного посплю — может быть, условия позволят спуститься в каюту. А вообще, я должна придумать способ, как устранить неисправность, хотя бы временно. У меня теперь будет уйма времени на размышление.

Таков был мой план на будущее — простой и ясный. Я вытащила лопасть авторулевого из воды и села к румпелю. Началась первая ночь личной вахты.

Утром ветер вдруг усилился. Удар ветра опередила подошедшая черная туча, за которой шли другие. Выло с юго-востока. Генуя выдержала первый натиск, хотя положила «Каурку» на бок. Я сменила геную на кливер и смотрела, как усиливаются волнение и шторм. Впрочем, шторм был легальным — о нем оповестили все береговые станции для территории между мысом Игольный и Ист-Лондоном. По прогнозу ветер должен был достичь в среднем 45 узлов. К вечеру он достиг большей силы. Волны стали огромными. Я несла вахту у румпеля вторую ночь, хотя можно было этого и не делать: «Мазурка» обладала способностью справляться с такой погодой, но при моем участии она продвигалась вперед эффективнее. В полночь ветер явно свернул к востоку и стал еще сильнее. Появился великолепный случай проскочить мыс Игольный. В этих широтах течение поворачивало вокруг континента, так что восточный шторм явился словно по заказу.

Реку течения я пересекала сутки. В борт яхты били зеленые груды воды. Сперва они принимали форму больших зеленоватых водоворотов, которые затем выпячивались и перекатывались через палубу. Сзади ветер гнал серую волну с пенистым гребнем. «Мазурка» подставляла ей корму и в общем справлялась. Сбоку шла зеленая волна, образуемая течением, — овальная и совершенно неорганизованная. Появлялась там, где ее не ждали, и либо поднималась, либо расползалась по сторонам. Иногда она вливалась в кокпит спокойно, иногда обрушивалась водопадом. Против этой волны «Каурка» пыталась выставить нос, что у нее не всегда получалось. Несколько более солидных волн попытались расплющить меня в кокпите в блин, и когда с правого борта опять вырастала зеленая мерзость, я, как умненькая, ложилась под румпелем вниз животом. Одна из них выросла так же неожиданно, но сперва положила «Мазурку» на бок, а только потом поднялась и слизнула плот. Я перевесилась через леера и начала воевать с течением. Плот висел на тросе, но отчаянно сопротивлялся водворению на место, в чем ему усердно помогало течение. Я применяла разные тросы и способы, чтобы перехитрить течение, но тросы соскальзывали с чехла, а ручки, служащие для переноски плота вручную, одна за другой обрывались. Плот плыл возле борта еще минуту, а потом совсем оторвался и направился вместе с течением в сторону Антарктиды. Мне осталось вписать потерю в яхтенный журнал и вернуться к действительности, т. е. к управлению яхтой. Шторм продолжался всю ночь, и волна успела еще порвать трос лопасти авторулевого. Утром все успокоилось. Пришли легкие ветерочки с запада. Я была на широте мыса Игольный — пробилась через главный поток течения. Теперь можно было плыть прямо на запад по 35 параллели.

В течение трех дней через каждые четыре часа курс был 170° или 310°. Ветер бродил между западом и юго-западом. Крепчал равномерно, слабел тоже спокойно. Плавание в открытом океане было роскошным по сравнению с каботажным. Метеопрогнозы также отказывали в ветрах на расстоянии далее 50 миль от берегов. В зонах Ист-Кейп и Вест-Кейп, охватывающих пресловутые «ревущие сороковые», ветры были на десять узлов слабее, чем прибрежные. На практике это выглядело так, что галс к суше повышал нервозность погоды, галс от суши — стабилизировал ее.

На третий день погода установилась окончательно. Даже плавание в сторону берега стало спокойным. Дуло еще с юго-запада, но уже совсем анемично, а к вечеру все утихло. Такие тихие вечера, впрочем другие тоже, были опасны: мне чрезвычайно хотелось спать. Пока что я спала всего по два часа в сутки, а остальные 22 управляла яхтой. Но в первый же спокойный вечер глаза закрылись сами. Я устраивала легкие дремки в кокпите: чуточку спала и через несколько минут просыпалась, обеспечивая таким способом почти непрерывную обсервацию. Суда уже начали появляться, но еще не густо. Я приближалась по параллели к мысу Игольный.

Одиннадцатого дня плавания ожидала с интересом и беспокойством: по календарю это было 13 января и к тому же пятница. Разве может не произойти что-то необычное тринадцатого в пятницу? Действительно, эти сутки полностью оказались необычными. С рассвета на голубом небе светило солнце, с кормы дул умеренный восточный ветер. Волны совсем сели, море даже поголубело. Стало тепло, я сидела у румпеля в летнем наряде. Поставила большую геную и несла вахту почти непрерывно. И лишь мечтала об исправном авторулевом в качестве дополнения к такому комфортабельному плаванию.

В общих чертах я уже продумала, как его отремонтировать, и сейчас размышляла, стоит ли класть «Мазурку» в дрейф, чтобы приняться за работу, или лучше сидеть возле румпеля, отсчитывая мили в нужном направлении. На всякий случай размышляла не торопясь, тем самым зарабатывая ежечасно по приличному куску дороги на запад. После обеда решила, что ремонтом заниматься уже поздно, и с облегчением отложила дело до утра. Яхта была совершенно исправна, а управление ею вручную, хотя и изматывало, было эффективным. Поздней ночью многочисленные рыболовные суда заставили меня выполнять внеплановые маневры. На рассвете я разрешила себе короткий сон на койке. Очень хороша была эта пятница тринадцатого января…

Летняя погода продержалась еще двое суток. Солнечные дни сменялись безоблачными ночами, полными звезд. Суда теперь шли густо, поэтому сон исключался. Так я оказалась на траверзе бухты Мосселбай. Над портом сияло зарево, манившее сменить курс на север. Всего несколько часов плавания — и можно остановиться в спокойном месте, выспаться, отремонтировать авторулевой. Последняя оказия на южном побережье. Но и до мыса Игольный оставалось только два градуса долготы, а потом — лягушачий скачок до Кейптауна. Стоит ли прерывать плавание? С другой стороны, попутные ветры в течение трех суток подряд предвещали некоторую перемену: уже начинало поддувать с юго-запада. Очевидно, мыс не собирался пустить «Мазурку» слишком легко. И все-таки в порт я не вошла — опять победила жадность: не хотела терять времени на стоянку. Ведь до цели оставалось так немного.

С рассвета небо на востоке было красным, пришел сильный западный ветер. Начал с 20 узлов, быстро достиг 30. В прогнозе погоды появилось штормовое предупреждение, которое оказалось верным на трое суток. Шторм гулял между северо- и юго-западом, скорость ветра не падала ниже 40 узлов, а в среднем составляла 45. Я галсировала раз на юг, раз на север, смену галсов часто ускоряли суда. Почему-то все они словно сговорились плыть вокруг Африки именно в это время. Прятались в волнах по верхушки мачт и снова появлялись, «Мазурка» делала то же самое. Волны снова выросли, но были другой формы. Между вершинами и подошвами возникали спиральные образования. На каком-то основании, похожем на овальную воронку, вырастал круглый стожок, а потом разливался по ближайшим водным вершинам и подошвам. Ветер дул преимущественно горизонтально и устраивал непрерывные брызговые души с сорванных им гребней. Брызги летели с высоты салинга и заливали всю палубу и кокпит. Били прямо в глаза и нос, влезали за ворот, под капюшон и текли по спине холодными струйками. Каждые два часа я меняла совершенно мокрую одежду на менее мокрую, которая успевала немного стечь, повисев в каюте под потолком. Одетая все время в мокрые тряпки, я не мерзла — работа за румпелем согревала.

Я форсировала плавание парусами, которых несла больше, чем того требовало благоразумие. Но только таким способом у меня был шанс пробиться на запад против ветра и встречного течения, появившегося, очевидно, в результате длительного шторма. Время от времени ветер наносил удар вертикально, вдавливая яхту с высоты под воду и заполаскивая паруса. Выраставшая от него спиральная гора пыталась удержать «Мазурку» в этом положении. Но яхточка стойко сопротивлялась: ветер хлестал ее по парусам, волна била с бортов и носа, объединенные ветроволновые силы загоняли под воду, но она упорно продвигалась на запад.

Через двое суток я решила изменить тактику. Но сперва легла спать и проспала целых два часа. Сон был необходим не только как сон: нужно было дать отдых натруженным до дыр рукам, которые не хотели распрямляться после двухсуточного управления яхтой. Потом основательно поела и еще приготовила еды впрок: мне надоело питаться шоколадом, финиками и водой. Затем легла на галс от суши — готова идти даже в Антарктиду, если только миную по пути мыс Игольный. Так, ныряя и вылезая на волну, и непрерывно принимая соленый душ, я управляла яхтой до захода солнца.

А на закате произошло что-то странное: ветер стих почти неожиданно — превратился в умеренный зефирчик, а волны разгладились до неприличия. На горизонте показалось судно — шло с севера почти южным курсом. Подождала, пока минует меня, и взяла радиопеленг. Находилась точно в 25 милях на юг от мыса Игольный — «Каурка» вернулась в Атлантику. Сменила курс на 300° — только бы подальше от этой условной границы между океанами. Перевела судовые часы. Теперь не надо пересчитывать, который час дома, — время в Польше и на «Мазурке» стало одинаковым.

Почти сутки держались слабые юго-западные ветры при солнечной погоде — Атлантика встречала меня хорошо. 20 января на горизонте увидела мыс Хангклип — высокую гору у входа в бухту Фолс-Бей. По другую сторону бухты находится мыс Бурь, коварно переименованный в мыс Доброй Надежды. Ветер крепчал и перешел на юго-восточное направление. Быстро вычислила, что в полночь, а может и раньше, я могу быть в Кейптауне. Вместе с силой ветра росло также, к сожалению, волнение. Перед заходом солнца я уже целилась носом в коричневые скалы мыса Доброй Надежды, который для меня был скорее штормовым, ибо начался регулярный шторм. При первых проблесках маяка на мысе заменила кливер штормовым и зарифила грот. На небе не было ни единой тучки, а из бухты Фолс-Бей дуло словно тысяча чертей. Недаром на мыс Хангклип легла белая скатерть из облаков. Со штормом и волной я плыла параллельно берегу. Хотела добраться хотя бы до бухты Столовой и там дождаться рассвета. Но не смогла: волны были такими высокими, что разглядеть, а тем более опознать входные маяки было невозможно. Иногда с вершины водяной горы я видела проблеск, но потом найти его уже не могла. Впрочем, шли густо суда, и я не была уверена, что вижу — мачтовые огни судов или огонь маяка. В полночь положила «Мазурку» в дрейф — следовало дождаться рассвета.

Вместе с солнцем показался в дымке большой плоский предмет — Столовая гора. Хотя дуло еще порядком, я поставила паруса и поплыла в ее сторону. Радиопеленги, на астронавигацию было жалко времени, показали, что я нахожусь в верхнем углу равнобедренного треугольника с основанием, образованным мысом Доброй Надежды и Грин-Пойнтом. Ночной дрейф все же снес «Мазурку». Ветер и волнение начали уменьшаться только в нескольких милях от берега. Потом гора Двенадцати апостолов загородила все. С носом в сторону Кейптауна, расположенного у подножия гор, я качалась на мертвой зыби под слабым ветерком. Я так устала, что хотела достичь порта в этот день непременно. Пыталась даже помогать парусам двигателем. Медленно миновала Грин-Пойнт. В бухте Столовой масса судов стояла на якоре. Уже были видны волноломы и вход в порт. Лишь окраска неба над городом не радовала: голубизна переходила на горизонте в желто-рыжий цвет. Отсюда шел ветер — опять сильный, встречный. Я очень хотела проскочить в гавань раньше него, так как не была уверена, что выдержу столько ночей подряд без сна. На траверзе появился правый край наружного волнолома и засветил зелеными огнями. Я была почти в Кейптауне. Но одновременно начал молниеносно крепчать ветер. Выбрала все шкоты — паруса стали плоскими. Через несколько минут анемометр показывал 50 узлов: Кейптаун пытался выдуть «Мазурку» совершенно серьезно.

Я галсировала в сторону порта со скоростью семь узлов. Паруса почти лежали на воде. Я понимала, что парусов слишком много, а сама комбинировала, как галсировать ночью в гавани в такую погоду. Ветер усилился до 55 узлов и заставил меня сбросить грот, но скорость яхты все равно была шесть узлов. Один поворот, второй — полветром входила за волнолом и вглубь гавани, не слишком заметно приближаясь к следующим воротам с огнями. В это время прилетела полицейская моторка, очевидно, здесь были те же порядки, что в Дурбане.

— Входишь в порт? Если да, то плыви за нами.

Мысль хорошая, но как это сделать? Я как раз пыталась плыть в указанную сторону. Моторка покрутилась вокруг:

— Дадим буксирный трос, будет быстрее. Здесь уже близко до клуба.

Но я, как всегда, предпочитала собственное снаряжение. Вытащила бухту буксирного троса на палубу, заложила за носовую лебедку и провела через ролик. Экипаж моторки из вежливости хотел получить трос из рук в руки. Напрасно я кричала, что брошу его в воду и подцеплю крюком с подветренной стороны, меня, вероятно, не слышали. Во всяком случае, подходили с наветренной. Очередная короткая волна и сильный порыв ветра бросили нос моторки на носовой релинг, который развернулся на 45° и, к счастью, задержался перед штагами. Но трос был принят и «Мазурка» шла против ветра со скоростью десять узлов. Фонтаны с носа доставали до кокпита. Меня мучила мысль о релинге. Наверно, зря я согласилась на буксировку, лучше бы убежала из порта и подождала бы, пусть хоть до рассвета, пока ветер стихнет.

Полицейская моторка передала трос второй, которая вошла в яхтенную гавань. Хорошо, что меня не заставили ждать до утра на карантинном буе. С берега протянулись руки к швартовам. Кто-то воскликнул по-польски: — Приветствуем в Кейптауне!

На высокой набережной стояла небольшая толпа и радостно говорила по-польски. Нашелся даже большой букет цветов. Так мило встретили меня экипажи находившихся в Кейптауне польских судов. Мне показалось, что я вернулась на родину.

Даже таможенник с полицейским подождали с формальностями, пока земляки радовались мне в зале клуба. Я сидела, среди улыбающихся людей, ослепленная светом и оглупевшая от шума. Путала экипажи, капитанов, механиков. С трудом отвоевала возможность сменить мокрую штормовку и резиновые сапоги. Не ощущала ни усталости, ни сонливости. В мыслях, наверно, все еще входила под шторм в порт. Вскоре пошла домой телеграмма: «Мазурка» пришвартовалась 21 января в Кейптауне».