"Меч, палач и Дракон" - читать интересную книгу автора (Рау Александр)

Глава 24

Герцог-регент читал последние донесения, и с каждым листом его лицо все больше и больше наливалось кровью.

Агриппа д'Обинье уж начал было бояться — не хватит ли Гальбу удар. Наконец, тот отшвырнул последний листок.

— Мачадо — подлый перебежчик — но он знает, что делает. Его программа расколола страну надвое, — герцог сжал кулаки, — Я четвертую этого сукина сына.

— Мы боялись Гийома, но просмотрели министра Монеты, — констатировал маршал, стряхивая волос с одежды, — Он разрушает все, что строил Хорхе. Обещает восстановить все вольности. И восстанавливает. В захваченных им провинциях гранды вновь становятся хозяевами положения — нет больше губернаторов, ограничивающих произвол. Им разрешено почти все, за исключением войн и чеканки собственной монеты. Одна монополия на производство алкоголя чего стоит. И самое главное — теперь графы опять полные властители над вилланами. Хорхе с большим трудом взял крестьян под свою опеку. Выскочка Мачадо похерил все одним разом.

Гальба выругался и разлил коньяк по широким бокалам, помнящим губы Хорхе и Гийома.

— Они идут к Мендоре, Агриппа. Пришпоривают горячих коней, не встречая сопротивления. Надеются на легкую победу. Но я знаю, ты разобьешь их! — герцог подался вперед, через столик, едва не ткнулся носом в лицо маршала, — Иначе, наш Камоэнс погибнет. Страна, которую мы создавали вместе с Хорхе, исчезнет, превратиться в графскую республику-вольницу, которую поделят Остия и Алькасар.

Ты победишь, и мы одним взмахом срубим все паршивые головы, проредим аристократов частым гребнем. Конфискуем владения и обратим в рабство семьи — уничтожим роды под корень. Пусть собираются в стаю. Мы их всех разом и перебьем. Ошибка Хорхе была в его милосердии.

Агриппа кивнул.

— Я приложу все силы. Битва будет одна. Мятежники — не войско, а разномастный сброд, который разбежится после первого поражения. Вот только перевес на их стороне.

— Нет, войска с границ трогать нельзя. Только они сдерживают соседей. Армию этой шлюхи Ангелы встречать будешь тем, что есть. Благо многие мелкие и средние дворяне, поддерживают нас в память о Хорхе, как и города.

— Гвардия — две с половиной тысячи, прочие надежные укрепляют собой рубеж с Алькасаром. Ордонансные роты — шесть тысяч отборной пехоты, — Агриппа считал вслух, — Рыцари из ближних к столице округов — сорок сотен латников. Иностранные наемники — лагрцы и имперцы из Хальцеда — одиннадцать тысяч пеших и конных. Итого: двадцать одна тысяча. Большая сила. Ее бы против своих кидать, а на Остию…, - маршал вздохнул, — На дворянское ополчений из соседних провинций надежды мало, все колеблются, выжидают, кто победит.

— Ангелу оставим в живых, — чуть опьяневший Гальба строил планы на будущее, — Выдадим за тебя замуж. Ты, Агриппа, — единственный достойный кандидат на престол. Отличный рыцарь, верующий ратофолк и настоящий камоэнсец.

Маршал Д`Обинье некоторое время игнорировал мечтания герцога, после поднялся и решительно заявил:

— Мне нужно идти.

Гальба проводил его взглядом. Гибель Хорхе и Педро подкосила его, состарила на десять лет. Все надежды он связывал с Агриппой, думая о нем, как о наследнике и сыне.

Герцог залпом осушил еще один бокал, бросил в рот виноградинку и вышел из кабинета. Свет, переставший пробиваться из-за задернутых штор, напомнил о том, что за окном ночь. Гальба подумал о спальне и на миг повеселел. Мария де Тавора — умела отвлечь его от забот, расслабить, заставить забыть об Ангеле, Мачадо и Гийоме.

Войско принцессы, объявившей себя королевой, стремительно росло, впитывая с себя всех недовольных прежней властью и просто авантюристов, искателей золота и титулов. Заняв Вильену, оно двинулось на Сатину и подчинило ее себе, почти не встречая сопротивления.

Дух боевой рос вместе с каждой новой удачей. Гальба не давал решительного боя. Его слабые силы стягивались из провинций в Мендору — цель похода.

Вместе с армией росло и напряжение Гийома. Рамон Мачадо своими обещаниями ломал порядок, созданный Хорхе. Мятежные в прошлом и просто беспокойные графы и бароны вступали в войско королевы. Она была молода, красива, боролась против тирана, но главное: ее правление обещало быть приятным и обильным на милости. Каждый дворянин уже мнил себя ее фаворитом.

Вместе с очередным отрядом в войско влился Луис де Кордова.

— Гийом! — обрадовался он, увидев его в штабе, и обнял, забыв про латы. Так, что кости затрещали, — Я, право, уже и не надеялся увидеть тебя живым.

— Меня трудно убить, Луис. Как Изабелла?

— Отправил ее к отцу — старый хитрец Клосто уехал в поместье и хранит нейтралитет, так же, как и его сын Мигель. Истинные дипломаты, черт возьми. Они выиграют при любой власти. Открою секрет — столица поддерживает Гальбу.

— Я знаю.

— Честно, — поэт понизил голос, — Я бы на месте служивого рыцаря — личного вассала короля, живущего на жалование, — тоже бы выступил на стороне герцога. Как и на месте купца, ремесленника и крестьянина. Посмотрите, кто окружает нас — осколки старого Камоэнса и молодые шакалы. Те, чьи бунты ты давил вместе с Агриппой и Гальбой. Эх, если бы не герцог…

— Идем, я представлю тебя Ангеле, — маг тронул его за руку.

— Как принцесса?

— Зови ее королевой. Здесь развелось столько ревнителей условностей — еще повесят как шпиона узурпатора! — маг махнул рукой и замолчал.

Его раздражала знать, слетевшаяся к Ангеле в жажде привилегий и должностей. В ушах звенело от звучных титулов: Рибейра, Миранда, Эррейра, Линьян, Торе и прочие, и прочие… Бесчисленные графы, считавшие себя венцом творения, мешали жить.

Чем больше их прибывало, тем недоступней оказывалась Ангела. Она становилась королевой со свитой, двором и армией. Времени на любовь оставалось все меньше и меньше.

Гранды и простые дворяне терпели его с трудом, но все же терпели, скаля зубы. Громкая слава и бесчисленные истории, в которых вымысла было больше правды, впервые сослужили ему полезную службу.

Личный враг Гальбы, спасший принцессу от сотен гвардейцев и своего ученика Гонсало вызывал невольный трепет. Гийом был победителем — они же привыкли считать себя побежденными — это давало еще один повод для неприязни.

Главное — его чувства к Ангеле. Они, бывшие нормой в Маракойе, стали злостным преступлением уже в соседней Вильене.

Любовь между принцессой, простите, королевой, и «забродой из-за моря», безродным выскочкой и убийцей? — нет что вы, это и быть не может. Сама мысль кощунственна.

После взятия Вильены Ангела перестала пускать его к себе в постель. Вышло все случайно. После целого дня приемов, бесед и переговоров она, не став ужинать, сразу отправилась в отведенные ей покои. Через некоторое время Гийом решил присоединиться к любимой.

Дверь оказалась заперта. Он машинально дернул ее. Постучал.

— Она устала, Гийом, не хочет ласки, — Кармен вновь стала фрейлиной Ангелы. Это сложное и ответственное занятие давало ей силы и желание жить.

— Я тоже. Так что беспокоиться не о чем, — маг улыбнулся.

— Она очень устала. Спит. Одна. Не хочет, чтобы ее тревожили.

— Тогда я лягу здесь, — чародей указал рукой на узкий диванчик в коридоре.

Кармен сама принесла ему постель. Расстелила.

— Хоть за кем-то поухаживаю, — сказал она грустно.

Маг улегся, не раздеваясь. Девушка погладила его короткие жесткие волосы, погасила свет и вышла.

Утром Ангела вела себя, как ни в чем не бывало. Вечером дверь вновь оказалась заперта.

— Потерпи, мой хороший, — ласково сказала она на третий день, когда они покинули Вильену, — Пожалуйста, спи в своем шатре. Не нужно раздражать наших новых союзников. Обещаю, скоро я опять буду вся твоя без остатка, — она крепко поцеловала Гийома в губы и остановила его руку, скользнувшую по ее платью, — Не время.

Лиги пути к Мендоре съедали их общение. Пара слов наедине уже была праздником. Вокруг его любви всегда кружились новые союзники. Окружали на пирах, советах и собраниях, гарцевали рядом во время переходов. Гийом с неожиданной грустью вспомнил то злое время, когда они вдвоем пробирались этой самой дорогой, одни против всего мира. Тогда беда дала толику счастья, теперь радость успеха безжалостно отбирала его.

— Гийом, смотри веселей, так, словно они пыль под твоими ногами, — советовал ему верный Луис — единственных друг, не считая приятелей среди паасинов и кардесцев.

На советах маг сидел по левую руку от Ангелы. Место по правую он справедливо уступал Мачадо, тот был истинным организатором многотысячного войска. Такая подчеркнутая близость к королеве раздражала всех.

Граф Торе — избранный грандами коронным маршалом — пытался занять его место, считая его своим по праву. Гийом был его кровным врагом, несколько лет назад его дядя — прежний граф Торе объявил рокош[13]. Гийом участвовал в его подавлении — мятежный вельможа и все его прямые наследники были убиты.

Однажды придя на совет, маг увидел, что на стуле его уселся граф — «доблестный» полководец, что не выиграл еще не одной битвы, — но уже боролся за власть с Рамоном Мачадо.

— Встаньте, сеньор, — ледяным тоном приказал чародей, — Это мое место.

— Пошел прочь! Не мешай беседе достойных людей! — граф Торе — толстый усач — с вызовом посмотрел на него, чувствуя всеобщую поддержку.

Рамон Мачадо наблюдал с явным интересом. Ангела молчала. Гийом ждал.

— Что встал? Проваливай! — не встретив отпора новоявленный маршал расхрабрился, ткнул мага носком сапога.

Ангела молчала, отводя глаза.

— Мне жаль дураков, выбравших вас маршалом. Агриппа д'Обинье втопчет наше войско в лошадиный навоз, — Гийом схватил Торе за нос, тот лишь хрюкнул от испуга.

— Вставай!

— Нд-аа, к-аак ты сме-еешь! — прогундосил тот и завыл-заскулил от боли.

Чародей сжал пальцы, грозя сломать сопливый нос, и дернул рукой вверх. Граф подчинился — поднялся. Гийом отвел его от стула, отпустил, спокойно вернулся и сел на свое место.

Министр Монеты улыбался, Ангела же по-прежнему не смотрела ему в глаза.

Гийом отстоял свое право присутствовать на совете, но к нему перестали обращаться. Мага словно и не было в помещении. Лишь изредка Рамон или Ангела вспоминали о нем, когда речь заходила о нанятых им скайцах.

Подойдя к границам Мендоры, армия остановилась, разбила лагерь для подготовки к решающему сражению. Людское море затопило поля к горю крестьян. Свыше тридцати тысяч воинов: ландскнехтов и рыцарей с дружинами собралось под стяги Ангелы. Ее знамя отличалось от обычного камоэнского — уже используемого врагами — белой розой, добавленной к трем древним лунам.

— Надоели, заставляют писать хвалебные славословия в честь королевы, — жаловался Луис, — Они ведут себя так, словно уже победили. Но кто из этих новых угодников готов отдать за Ангелу жизнь? — никто. Пустословы и пустобрехи. Я писал сонеты принцессе — веселой и умной девушке, отмечая ее прелести и достоинства. Писал их, потому что того желало мое сердце. Но насильно славить королеву — увольте.

Гийом сочувственно молчал и подливал вина в пустой бокал. Со снабжением проблем не было, маркитанты шли за армией, как шакалы за волком. Им доставалась добыча из «освобожденных» городов — их все равно грабили — и из имущества верных центральной власти вельмож, дворян и чиновников.

— Еще, знаешь, я потерял музу. Совсем. С тех пор как вернулся из Алькасара — только жалкие проблески.

Маг завидовал проблемам поэта. У него с Ангелой произошла размолвка из-за присяги. Рамон Мачадо выдвинул идею всеобщей повторной клятвы верности, что должны была объединить и сплотить разобщенное войско перед решающей битвой.

— Рыцари должны быть уверенны в товарищах! — с пафосом заявил он, и был тут же поддержан грандами. Последних в лагере собралось около двадцати — треть от общего числа. Из оставшихся в стороне десяток поддерживал Гальбу, прочие, как тесть Луиса — граф Клосте затаились, ожидая развязки.

Все войско в одну линию выстраивать не стали — только наиболее верные и боеспособные части. Перед ними разыграли театральное действо — клятвы грандов и ответные слова Королевы. Отдача и возвращение мечей.

Гийом хотел улизнуть, не получилось. Ангела изменила поведение последних дней — держала его около себя. Когда очередь дошла до него, маг отказался.

— Я с тобой не из-за золота и титулов, — обернулся он к девушке, — Не жду подачек, ты знаешь. Действия мои подчинены одному чувству, — он положил ее ладонь на свое сердце.

Гранды разразились залпом возмущенных криков:

— Негодяй!

— Да как он смеет!

— Клятву!

Гийом не обратил на них никакого внимания. Вельможи были в позолоченных и посеребренных парадных латах, легко пробиваемых кинжалом — величественные и грозные новые хозяева Камоэнса. На нем же был халат Гонсало — когда-то золотой, испещренный следами того жесткого боя. Худой невысокий волшебник — маленький посреди отборных телохранителей-латников — держал ручку Ангел и говорил:

— Зачем клятва? Любовь моя ее сильнее. Помни об этом. Не забывай.

Ангела смутилась.

— Ги, — она дано не называл его этим сокращенным именем — признаком их любви, — Так нужно. Повтори, хотя бы, твой договор с Хорхе.

Маг отпустил ее руку, отступил.

— Я тебе нужен — я и так твой. Сейчас. Все еще твой. Пока твой. Я не буду тебе служить, Гела. Только любить. Мне не нужна королева. Нужна ты.

Он развернулся и пошел сквозь толпу. Гранды хотели схватить наглеца, но Рамон Мачадо остановил их движением руки.

Министр Монеты был основной причиной мучавшей Гийома. Маг клялся Ангеле сделать ее королевой. Мачадо облегчил этот путь, но соглашение, подписанное с ним, стало главной ошибкой Гийома-любовника.

Легкий путь лишал его Ангелы. Вельмож, досаждавших его принцессе, маг не боялся, они являлись безликой массой с большими жадными ртами. Мачадо же был фигурой. Он проводил с Ангелой почти все время. Титул Первого Министра оправдывал и давал повод.

Рамон не уставал повторять ей, что она королева. Строил и преподносил планы будущего Камоэнса. Льстил и восхищался ею. Он являлся той необходимой опорой в мире знати, которой не мог стать Гийом. Он был противоположностью чародею. Как внешне, так и по статусу.

Маг не находил себе места от ревности, давно очень давно не посещало его это забытое чувство. В свое время Ангела сломала стальной панцирь на сердце мага, и теперь оно — беззащитное — истекало кровью.

Ревность усиливал и тот факт, что большинство грандов считали Рамона Мачадо будущим королем. Он и вел себя как король, держа в руках всю власть. Гийом пытался защищать интересы Ангелы, но добиться успеха при ее безразличии было невозможно. Собственная же власть чародея ограничивалась семью тысячами скайцев — силой, вызывающей уважение, но абсолютно бесполезной в борьбе за Ангелу.

Ломая голову в поисках выхода, злясь от бессилия, маг невольно вспоминал строчки неизвестного в Камоэнсе поэта. Строчки, вырванные из стиха, но так отвечающие ситуации.

…Меж нами струна молчания, дрожащий, тугой излом. Двумя стальными мечами, длинными до бесконечности, отточенным в молчании, в объятьях, тоске и вечности, наши тела отчаянно вместе взлетают ввысь, вместе падают вниз. Терзаю тебя молчанием. Пронзаешь меня молчанием, Безмолвным сплошным звучанием.

Последние дни его с Ангелой связывало только такое молчание, безмолвное и сплошное. Да редкие взгляды. Они почти не общались. Она обращалась к нему лишь как к другу-союзнику. Гийом-любовник был забыт, убран в чулан на время, или навсегда. Маг никогда не любил изысканно-мучительных любовных игр. Не терпел издевательств даже такого рода.

Строчки были хороши лишь частично. Он мучился от отчаяния. Падал вниз. Ангела — она наслаждалась ролью королевы, вознаграждая себя за перенесенные беды. Она исполняла свою мечту. Логика не давала возможности обвинять ее. Принцесса давала Гийому клятвы в вечной любви? — уши не помнят этих слов. У мага нет ее расписки.

Он сам выбрал этот путь и помог ей, задавив свое несогласье. Ангела честно отговаривала его, просила уйти, он остался. Сам. По своей воле.

Все правильно, логично и четко. Не к чему придраться.

Но вот только почему ему так больно и обидно?

Боевой маг, бывший «леопард» достойного властителя Хорхе, долго искал ответ на этот опрос. В одиночестве, или в компании с бутылкой, но никогда не напиваясь. Он нашел. Не сам ответ — его следствие. Как раз в ночь перед битвой с войском Агриппы д'Обинье.

Он выполнит данную Ангеле клятву — сделает ее королевой. А после уедет. Куда? — мир огромен. Может, домой — за Море. Старые обиды уже забылись, раны затянусь. Заживет и эта. Не в первый раз.

Кармен Феррейра несколько дней наблюдала за письмом, лежащим на столике Ангелы. Неровные буквы, старались держаться в строчках, но иногда выпрыгивали за их рамки, несмотря на все усилия автора. Фрейлине был знаком этот подчерк. Она живо представляла себе узкую ладонь, тщательно водящую строфы гусиным пером, и комкающую листки, когда мысль терялась, или уходила в сторону. С тобой, Что станет с тобой? Когда останешься без меня, что за свет унесет тебя, что за мрак — меня? Боль в висках, в глазах, боль в сердце в костях, в крови, в душе… С тобой, что станет с тобой?

Ангела не прятала листок, не выбрасывала, но и не отвечала. Кармен ждала вместе с автором. Тщетно.