"Тайна Ребекки" - читать интересную книгу автора (Боумен Салли)

8

Элли вывела наш старенький «Моррис Оксфорд» к воротам, и я устроился в машине с помощью Грея. Из-за моего ревматизма и слабости это выглядело как небольшой цирковой номер, но в конце концов все закончилось довольно благополучно. Грей сел на заднее сиденье за спиной Элли, а Баркер устроился позади меня. Время от времени он лизал мне ухо и тяжело дышал.

День выдался хороший, и настроение мое вполне соответствовало погоде. Элли – прекрасный водитель – вела машину легко и плавно. Мы преодолели пару холмов, откуда открывался прекрасный вид на окрестности: на раскрашенные в разные цвета коттеджи, дамбу, за которой расположились домики деревенских жителей и где мог останавливаться в детстве Грей.

А по другую сторону залива, сверкающего в лучах солнца, напротив города, раскинулись земли Мэндерли. Элли умело вписывалась в повороты, пользовавшиеся дурной славой. Однажды Максим, вскоре после женитьбы на Ребекке, чуть не разбился на одном из них на своем автомобиле, но, к счастью, тогда все для него обошлось благополучно. После этого начался довольно крутой подъем, дорога петляла вдоль излучины реки, пока не показалась дубовая роща, затем заросли бука и, наконец, сосны, откуда начиналась граница владений Мэндерли.

Грей всю дорогу молчал. Все внимание Элли было сосредоточено на переключении скоростей, а я по своей привычке снова погрузился в воспоминания о прошлом.

В три пятнадцать мы достигли перекрестка, где когда-то, как я докладывал на заседании исторического общества, стояла виселица и где собиралась публика, привлеченная бесплатным представлением. Мы припарковались возле сторожки у ворот Мэндерли. И я начал отыскивать – еще одно небольшое представление – ключи, которые могли храниться в одном из моих многочисленных карманов и которые, конечно же, оказывались в самом последнем и самом труднодоступном.

Никто не знал, что у меня хранятся ключи от ворот, и Грей дал слово, что сохранит это в тайне. Ключи передал мне дед, который получил их от Мегеры, наверное, для того, чтобы он имел возможность в любое время беспрепятственно бродить в поисках бабочек по здешним лесам. Мы очень редко пользовались ими. Обычно в домике оказывался сторож, который сам открывал нам ворота. Несколько раз и я пускал их в ход: Ребекка, зная мою любовь к этим лесам, предложила мне приходить, когда только вздумается. После того как пожар уничтожил особняк, я думал, что замки на воротах сменят, но никому это не пришло в голову, поэтому я по-прежнему мог войти внутрь, когда мне или Элли хотелось прогуляться с Баркером в уединенном месте. В последнее время Керрит наводняли отдыхающие, и приходилось искать места, где можно побыть в одиночестве, к чему я привык с детства.

Но где же этот чертов ключ? В брюках? Нет. Элли вздохнула. Грей всматривался в густую чащу леса, который стоял за воротами… Карманы пиджака тоже пусты…

Грей подошел к покосившейся табличке, что болталась на воротах все эти двадцать лет, ее повесил нанятый Максимом смотритель. После того как Максим отправился в добровольное изгнание за границу, он отчитывался перед ним. После смерти Максима, поскольку обе жены его оказались бездетными, смотритель писал отчеты наследникам из боковых ветвей рода де Уинтеров. Кто они? Владельцы обширных полей в Йоркшире, уютных холмов во Франции или собственных замков в горах Шотландии, но к Мэндерли они не проявляли ни малейшего интереса, и ни разу нога никого из них не ступала на эти земли.

Судя по всему, их вполне удовлетворяла арендная плата фермеров, которые успешно вели свое хозяйство. А руины бывшего замка Мэндерли новых владельцев не волновали. Агенты по продаже недвижимости, побывав здесь, поняли, что не смогут извлечь для себя никакой выгоды. Скорее всего, они ограничивались тем, что наведывались сюда раз или два в году, но не обращали никакого внимания на леса и рощи, не пытались восстановить удивительной красоты сад или сохранить остатки дома. Последний кусок сохранившейся кровли мог рухнуть в любой момент.

Табличка, которую рассматривал Грей, сильно пострадала от времени и непогоды, но все же еще можно было прочесть на ней: «Частная собственность. Вход воспрещен».

Эти слова я никогда не относил к себе лично. Как старого друга семьи, меня радушно принимали в доме. Максим всегда зазывал в гости, Ребекку тоже радовали мои визиты. И тут я наконец нащупал искомый ключ, который зарылся на самое дно кармана моего пальто, которое я накинул на плечи. Издав торжествующий возглас, я шагнул к воротам, но Грей опередил меня. Он подошел к воротам, с усилием толкнул их, и створки со стоном и скрипом отворились.

Похоже, Грей не слишком удивился этому, но я был поражен до глубины души.

– Что за напасть? Неужто я совершил промашку? Элли, разве я…

– Нет, конечно. Мы приезжали неделю назад, я хорошо помню, потому что в этот день мистер Грей уезжал в Лондон. И, уходя, мы закрыли ворота. Разве ты не помнишь, папа? Ключ поворачивался с трудом, и мне пришлось помочь тебе…

Не закончив фразу, она повернулась к воротам, вглядываясь в извилистую дорогу, и в ее взгляде проскользнуло беспокойство. Признаться, и меня охватило какое-то дурное предчувствие. Сначала я решил, что приехал смотритель, и если так, то мне не из-за чего волноваться. Я чувствовал себя вправе появляться здесь, когда мне вздумается, и не собирался давать отчет какому-нибудь хлыщу, который годится мне во внуки. Но ведь он мог не знать, кто я такой и какое имею право ходить сюда, и в таком случае мне придется растолковывать ему. Я замешкался, и меня начали одолевать сомнения: стоит ли нам продолжать намеченную прогулку.

Облака закрыли солнце, и все вокруг как-то сразу померкло. И меня снова охватил суеверный страх, который я пережил на рассвете, когда из маленького гробика послышался тоненький настойчивый голос: «Выпусти меня. Подними крышку – мне надо поговорить с тобой».

Я вздрогнул, пес, застывший рядом со мной, заскулил, шерсть на его загривке вздыбилась. Сегодня очередная годовщина смерти Ребекки, и мне стало не по себе. А что, если сюда заявился не смотритель, который не представлял никакой опасности, а кто-то незваный и нежеланный.

И, глядя на туннель, который образовали густые ветви над дорогой, и заросшую травой колею, я заколебался. Но сегодня темные тени под деревьями словно бы таили скрытую угрозу.

Я уже было собирался предложить своим спутникам отложить наш поход, но Грей распахнул ворота пошире и подошел к нам.

– Кто-то опередил нас, и совсем недавно, – сказал он. – Посмотрите – даже отсюда можно увидеть на дороге отпечатки колес.

Он указал на следы от протекторов в нескольких ярдах от ворот. Элли двинулась следом за ним, чтобы убедиться в правильности его слов.

– Значит, там кто-то сейчас есть, – сказала она, немного помедлив. – Может быть, нам лучше приехать в другой раз? Это очень странно. До сих пор мы никогда не встречали здесь ни души…

Она вопросительно взглянула на меня, но я промолчал в ответ.

– К чему нарываться на скандал? – Элли понизила голос, словно кто-то мог услышать ее слова. – В сущности, мы вторгаемся в частное владение. И если нам кто-то встретится… – она повернулась к Грею, – …папа выйдет из себя. И без того он становится капризным и раздражительным, когда мы приезжаем сюда. Но мне не удается отговорить его от поездок. Ему необходимо бывать здесь. Он всегда приезжает в день смерти Ребекки. Его и так огорчает, что вы приехали с нами..

– Не думаю, что для тревоги есть какие-то основания. – Грей оглянулся и посмотрел на меня. – Может быть, следы остались еще со вчерашнего дня, а если и не так и мы кого-то встретим, я уверен, что я смогу объяснить причину нашего появления. В конце концов, мы не совершаем ничего дурного, и я беру на себя всю ответственность. Меня только беспокоит расстояние. Как далеко до особняка от ворот?

– Довольно далеко. Туда лучше добраться на машине. И мы очень давно не подъезжали к дому. – Элли помедлила. – Обычно мы немного проходили по дороге вперед, где уже слышно море. Зимой отсюда можно увидеть особняк. В прошлом году мы почти доехали до дома и прошлись по Счастливой долине, где Ребекка высадила азалии. Они тянутся почти до самого моря… Но это было тогда, когда отец чувствовал себя намного лучше.

– Значит, нам надо доехать до самого дома, – сказал Грей. – А если полковник Джулиан захочет, то мы пройдемся немного, а потом сразу вернемся назад. – Он понизил голос, наклонился и что-то сказал ей. Похоже, что его слова убедили мою дочь.

Элли повернулась ко мне, ее лицо порозовело – это означало, что ей предстоит нелегкий разговор со мной. Но я не стал доставлять трудностей. Слова «капризный и раздражительный» засели у меня в голове. Трудно сказать, что я испытал, глядя, как Элли и Грей, доверительно наклонившись друг к другу, составляют заговор. Обрадовало это меня или, напротив, огорчило? Сейчас меня больше волновало другое: увижу я особняк или нет. Раз уж мы приехали, имеет ли смысл откладывать поездку? Все равно пешком мне не осилить такой долгой дороги.

Грей еще шире распахнул ворота, а когда мы проехали, закрыл их и сел на свое место. Элли нажала на газ, и машина нырнула в темный прохладный туннель, края которого утопали в изумрудных зарослях папоротника, примулы и мха.

Мои страхи тотчас рассеялись. И как только мы тронулись вперед, прошлое, словно я повернул волшебный бинокль, начало придвигаться мне навстречу – возраст подарил мне волшебные окуляры, позволявшие видеть невидимое. Мне оставалось только повернуть голову или перевести взгляд с одной точки на другую, как время и расстояние переставали иметь значение. И я мог бы протянуть руку и коснуться того, что открывалось моему внутреннему взору. Оно никогда и никуда не исчезало, оно всегда оставалось тут, и мне вдруг почему-то стало жаль Элли и Грея – еще таких молодых и не обладавших такой способностью.

Вот я в матросском костюмчике бегу мимо деревьев, и мне никак не удается догнать бабочку и накрыть ее сачком. Краем глаза я увидел мать, задумчивую и печальную, в черном платье – она никогда не снимала траура. Она сидела на скамье и рассматривала дикую орхидею: рыжеватые веснушки покрывали ее лепестки, яркие, будто выкрашенные анилиновой краской.

Она окликнула меня, а затем повернулась, для того чтобы в одно мгновение очутиться в другом времени и через восемнадцать лет улыбнуться моей сестре, которая шла нам навстречу в бледно-розовом платье и размахивала стопкой книг, перетянутых бечевкой. Она смеялась, глядя на Максима, который шел за нею.

– Меня часто спрашивают, почему я вышла замуж за Максима, – проговорила Ребекка, остановив машину, на которой она мчалась по дороге – новенький дорогой автомобиль с мощным двигателем.

Она затормозила очень резко как раз на этом повороте или, быть может, на следующем и повернулась в мою сторону. Ее волосы растрепал ветер, ее кожа светилась, а в удивительных глазах отражалось солнце, но, как только тень от ветвей скрыла его, выражение их изменилось… как апрельский день – всегда непредсказуемый и неожиданный.

– Я всегда говорю им неправду – презираю тех, кто лезет с такими вопросами. Говорю, что вышла из прихоти, в один ненастный день или из-за денег – в зависимости от того, какой ответ они ждут от меня. Им хватает этого, чтобы сплетничать всю зиму. Но, поскольку ты никогда не спрашивал, скажу тебе правду. Я вышла за него замуж из-за этого. Прислушайся! Слышишь – море?! Оно вон там, за деревьями. И сколько цветов вокруг! А сколько птиц ты узнаешь по голосам? На той ветке гнездо дроздов. В нем шесть яиц небесно-голубого цвета. А как-то раз я видела ястреба. Вот почему я вышла замуж за Максима. Все это принадлежит мне, и я принадлежу этим местам. И я сразу это почувствовала. С первой минуты.

– Но сначала ты обвенчалась с ним, прежде чем оказалась здесь, – возразил я скучным тоном – мой своеобразный щит. Я так страшился, что она посмотрит на меня, и тогда… тогда рухнет все, из чего состоит моя жизнь. – Вы уже обвенчались. Максим рассказывал мне. Так что ты приняла решение под влиянием каких-то других обстоятельств, а сейчас немного преувеличиваешь.

– Ошибаешься, – упрямо тряхнула головой Ребекка. – Я знала эти места с самого детства. Они снились мне. И теперь это стало моим.

– Благодаря Максиму.

– Если хочется, можешь считать так. Какой ты прозаичный и скучный сегодня. – Она потянулась к ручке и распахнула дверцу. – Можешь идти дальше пешком. Когда ты прекратишь перекидывать косточки на счетах – если ты когда-нибудь способен остановиться, – угощу тебя чаем. Так что выходи. Мне не нужен бухгалтер в машине, и я не потерплю их в Мэндерли…

– Ребекка… – начал я.

Элли протянула руку и положила ее на мою.

– Ты задремал, папа. Посмотри, мы уже приехали. Сидевший рядом со мной пес снова протяжно заскулил.

Грей напрягся. Гравий заскрипел под колесами, густая тень деревьев вдруг расступилась, перед нами предстали выщербленные полуразрушенные стены Мэндерли, освещенные апрельским солнцем. В кустах беззаботно распевали птицы, и даже сквозь их щебет я слышал, как шумят волны.


Мы остановились на площадке – теперь уже не такой ровной, как прежде, где во времена моего далекого детства останавливались экипажи. Позже автомобили стали подъезжать к дому с северной стороны, к богато украшенному порталу. По ступенькам торжественно спускался Фриц, чтобы приветствовать гостей. На этих ступеньках молодоженов встречал весь штат прислуги Мэндерли, от главного садовника до мальчика на побегушках, вся домашняя прислуга выстроилась по линеечке, сжимая в руках шляпы, и горничные, скромно потупив глаза, готовились встретить новую хозяйку дома.

– Мне кажется, Фриц надеялся, что мы станем друзьями, – сказала Ребекка, посмотрев на меня с легким удивлением. – Он берег родовые могилы и всегда страстно желал, чтобы я совершила какую-нибудь оплошность. Время от времени я доставляла ему это маленькое удовольствие, чтобы посмотреть, что он будет делать. Но я дала обещание Максу – никаких фокусов! И я держала данное ему слово. Всякий раз это был безупречно исполненный спектакль – мне бы хотелось, чтобы ты как-нибудь понаблюдал за этим зрелищем.

– Я слышал, что ты уронила перчатки, так что Фрицу пришлось остановиться и поднять их, – сказал я. – И сделала это намеренно.

– Конечно, нет. Эти перчатки – первый подарок Максима: очень красивые, из тончайшей мягкой кожи – у моей мамы когда-то были такие же. И мне было бы жаль испортить их даже для того, чтобы рассердить Фрица. Я случайно выронила одну, когда увидела этот склеп с разукрашенным порталом. Чистая случайность, правда!

Сейчас я снова посмотрел на вход.

Фронтон перекосился, и в трещинах проросла трава. Одна из колонн, почерневшая от огня, все еще стояла прямо, другие угрожающе кренились. Стоило мне спустить Баркера с поводка, как пес тотчас бросился следом за Греем и Элли. Я медленно пошел за ними.

В это время года, когда ежевика и сорняки вылезают из-под снега после зимы и пускают новые ростки, очертания Мэндерли как бы расплываются. Но из-за того, что нынешний апрель оставался сырым и холодным, его стены не успели зарасти, разрушенный дом виделся таким, как есть. Опираясь на палку, осторожно огибая кроличьи норы, я медленно обходил развалины с севера на запад, откуда открывался вид на море.

Центральная часть дома была самой красивой, там вопреки традициям поселились Максим и Ребекка – им полагалось занимать, как всем хозяевам, более роскошные покои в южном крыле дома. Здесь, внизу, находилась огромная гостиная, где я впервые после возвращения из Сингапура увидел Ребекку. Она, поразительно юная, вбежала из сада в белом платье. Здесь же, на первом этаже, находились комнаты, в которые я никогда не заходил, и там была ее спальная. «Я могу спать только там, – призналась она мне, – когда широко распахиваю окна. Даже шторы я оставляю открытыми, потому что слышу шум моря и чувствую его запах. Это действует успокаивающе».

Теперь от этих комнат не осталось и следа. И мне кажется, что огонь в первую очередь вспыхнул в этой части дома – так мне рассказывали, – и благодаря сильному ветру он так быстро распространился по всему дому. Я прикоснулся к обгоревшим камням. Под ногами у меня валялся обломок, выпавший из угловой кладки окна. И я потер его, словно надеялся, как в сказке, что некий волшебник тотчас отзовется и восстановит все таким, каким оно было некогда: вот тут появится камин, здесь будут двери… Но нагромождение камней мешало мне представить, где что находилось, и я опечалился.

Отвернувшись, я принялся разглядывать лужайку: здесь под деревьями маленький мальчик в матроске сидел и пил чай с сестрами Гренвил и влюбился в хорошенькую Изольду. Отсюда я увидел, как Ребекка сорвала несколько белых лилий. И сейчас она направлялась ко мне. Столь реальное для меня прошлое оставалось невидимым для остальных. Картинка дрогнула и расплылась, когда я посмотрел на море и на небо.

Ощутимая тяжесть лет снова легла мне на плечи. Мои руки дрожали, и шаги стали неуверенными. Пес, всегда угадывавший мое состояние, подбежал ко мне и положил тяжелую голову на ноги. Свежий морской воздух помог мне восстановить силы. Как хорошо, что я решился приехать сюда. Каждый раз в этот день я совершал, по сути, бессмысленное путешествие в прошлое. Спрашивается, ради чего? Из чувства раскаяния? Как дань уважения? Из чувствительности? Боюсь, что нет, я лишен сентиментальности. Но в этом году у меня особая цель, о которой я на какое-то время забыл.

– Идем, Баркер, – позвал я, шагая по траве к дочери и Грею.

Они вышли мне навстречу, обогнув дом с другой – западной стороны, где находилась комната Лайонела, в которой он просидел взаперти до самой своей смерти. Эта часть пострадала чуть меньше, тем не менее и в этой половине крыша рухнула, и увитые плющом руины оставляли впечатление каких-то нагромождений скал. А вон и его окна, откуда выглянул я сам, одетый в униформу.


1915 год. Я как раз приехал в Англию на два дня, чтобы повидаться со своей женой и только что родившимся сыном. В этот же день я должен был вернуться, чтобы отправиться на фронт, во Францию, где меня могли убить в любой момент, как убили очень многих моих товарищей по оружию. Тем не менее меня вдруг пригласила в Мэндерли старшая миссис де Уинтер. Я должен был выступить в роли свидетеля при подписании нового завещания, которое составил ее сын Лайонел. Фриц, которого вскоре должны были перевести в дворецкие, выступал в качестве второго свидетеля.

Почему пригласили именно меня? Потому ли, что миссис де Уинтер все еще пыталась понять, как долго я не смогу сопротивляться ей? Или потому, что статистика подсказывала ей, что я могу погибнуть, а потому и не стану говорить лишнего? Лайонел был болен и не понимал, что за документ он подписывает, хотя его мать утверждала обратное. И он умер буквально на следующий же день. Вопреки статистике я выжил и через столько лет, что прошли с того момента, вспомнил об этом факте. Второй раз меня против воли вовлекли в трагические события, происходящие в семье де Уинтер.

Эту часть особняка я никогда не любил. Беатрис как-то привела меня туда и сказала, что тут бродят духи, и мы с ней наткнулись на них: безголовый призрак какого-то мужчины и бледное видение Каролины де Уинтер. Наверное, на самом деле мы ничего не видели, но я почувствовал их присутствие. Я тогда дрожал от ужаса и едва сдерживал крик. И уже собирался снова пережить детский страх, но, на свое счастье, увидел Элли, поджидавшую меня. Но Грея не оказалось рядом с нею. Он быстрыми шагами направлялся по тропинке к морю. Я замер.

– Как все это красиво при таком освещении, правда? – спросила Элли, присоединяясь ко мне. – Иногда мне даже кажется, что сейчас особняк выглядит намного привлекательнее, чем прежде. Конечно, он был великолепен тогда, но сейчас в нем появилось нечто таинственное. А вот под той башней лисья нора, и там выводок малышей. Я слышала, как они пищат. Через какое-то время от стен ничего не останется. Природа возьмет свое. Птицы совьют в развалинах гнезда, лисицы и барсуки устроят себе норы… Плющ затянет все зеленым ковром, повсюду вырастет папоротник.

– Наверное, – пробормотал я. – Баркер, сидеть!

Элли положила руку мне на плечо. Легкий свежий ветер разметал ее волосы, на щеках заиграл румянец. Какое-то время мы оба хранили молчание. Элли продолжала смотреть на деревья, которые только начали покрываться листвой, и солнечный свет без труда пробивался сквозь ветви. Вдали весело играли волны. Во всем чувствовалось дыхание приближающейся весны. И я ощущал ее присутствие и в глазах дочери; их нежность тронула мое сердце и в то же время причинила боль. Мы с ней составляли единое гармоничное целое, и она осознавала это. Элли вздохнула и отогнала мечтательную задумчивость.

– Хорошо, что мы никого здесь не встретили.

У меня создалось впечатление, что она произнесла эту фразу только для того, чтобы вернуть меня к действительности.

– А вдруг теперешние хозяева наняли сторожа, чтобы он охранял лес? Или смотрел за домом? К нему опасно подходить, этот смотритель давно должен был заняться им. Мне кажется, что рано или поздно они поймут это. Но кто-то явно здесь побывал. Ты заметил, папа?

– Нет. А с чего ты взяла?

– Ну, посмотри сам, кусты примяты. А здесь – возле башни, – ты помнишь, окна комнаты Лайонела были забиты досками еще год назад. А сейчас доски сорваны…

– Наверное, ураганом. Зимой налетали штормовые ветра и сорвали доски.

– Нет, тут явно поработал не шторм. Кто-то пользовался инструментом, чтобы вырвать гвозди, – на подоконнике остались свежие отметины и следы грязи. Кто-то вскарабкался на окно – и плющ сорван… Терри решил, что это детишки подзадоривали друг друга и наконец отважились залезть… Но я ответила, что дети никогда не ходят сюда..

Она замолчала, нахмурившись. Я посмотрел в ту же сторону, на окно, и понял, что кто-то и в самом деле забирался в дом. Элли права, вряд ли это были дети. Ни случайные прохожие, ни влюбленные парочки, ни любители уединения, тем более ребятня не смели пересекать границу частного владения, такой суеверный страх внушал им особняк. Ни одна душа не отважилась бы сломать ветку дерева или сорвать цветок.

Древние силы, дыхание предков защищали Мэндерли. Зайти сюда – все равно что войти в святилище, иногда я это очень явственно ощущал. Нечто похожее я переживал во время своих поездок на Дальний Восток или когда осматривал египетские пирамиды, бродил по священным греческим рощам и руинам итальянских храмов.

Только твердолобые и неумные люди могли не верить в силу, которая исходила от такого рода мест. Чувство, которое просыпалось здесь, можно назвать инстинктом или сверхинтуицией, но я бы никогда не отважился явиться сюда в полном одиночестве, особенно глубокой ночью, и ни в коем случае не отпустил бы Элли. Глядя на окно, на которое указывала дочь, я думал о том, что она назвала Грея по имени. До сих пор она никогда не называла его Терри. В какой момент они перешли на «ты»?

Легкий ветерок долетел с моря, и дрожь прошла по моему телу. Я отвернулся от окна. Что-то поднималось в моей душе, и оно вызывало гнев. Я еще мог видеть Грея, хотя он почти скрылся в лесу.

– Куда он направляется? И почему так спешит? Мог бы подождать нас.

– Ему хотелось… ну… побывать у домика Ребекки на берегу, я думаю. В бухте. – Элли растерянно посмотрела на меня. – Он знал, что тебе трудно будет добраться туда, и не хотел огорчать, поэтому сказал, что успеет быстро обернуться туда и обратно, а затем мы поедем домой.

– Трудно добраться? Да это всего четверть мили! – рассердился я. – О чем вы там шептались за моей спиной? Какое он имеет право решать, трудно мне или легко?

– Но, папа…

– Кто-то счел, что можно не считаться со старым сморчком? В конце концов, именно я привел его сюда. Черт побери… «не хотел огорчать»! Конечно, огорчусь. И именно из-за него. Шныряет здесь повсюду, уезжает то и дело в Лондон. И одному богу известно зачем. Сам идет к Фрицу, не спросив совета. Кто сказал ему, где находится Фриц? Я. Он списался с Фейвелом и договорился о встрече с ним. И вот теперь ушел рыскать один, бросив тебя. Невоспитанный, неотесанный тип. Я сыт по горло. Слишком далеко? Я покажу ему…

Я наговорил еще много чего. Возмущался все сильнее и сильнее, так что гнев совершенно ослепил меня. Все это время я осознавал, что Грей прав. Туда мне не добраться пешком. И понимал, что если даже и доберусь до бухты, то ее вид расстроит меня еще больше – я уже два года не ходил туда. Но чем более я осознавал правоту Грея, тем сильнее раздражался. Над разумным и практичным полковником Джулианом взял верх король Лир.

– Пожалуйста, не волнуйся, папа, не надо, – пыталась успокоить меня в паузах между вспышками Элли. – Как странно, – наконец проговорила она, и было видно, насколько она расстроилась и начала терять терпение. – Почему ты такой упрямый? Ты же помнишь, что произошло, когда ты вздумал в последний раз пройти туда. Мы едва дошли до конца Счастливой долины, как ты так ослаб, что упал. Врач предупреждал тебя, я предупреждала тебя, твое собственное тело предупреждало тебя. Ты еще не набрался сил, это слишком далеко…

– Оставь меня в покое, Элли! – воскликнул я. – Не мешай мне. С каких это пор ты начала приказывать мне?

– Я не приказываю, а прошу. Я умоляю тебя, ради тебя самого, послушайся меня, будь разумнее…

– Отпусти мою руку, черт побери! И прекрати хныкать. Тебя не украшают красные глаза и распухший от слез нос. Если тебе хочется выглядеть привлекательной в глазах мистера Грея, а мне кажется, что так оно и есть, то не стоит распускать нюни, поверь мне.

– Папа… прекрати. – Элли отпустила мою руку и отступила на шаг.

Я готов был возненавидеть самого себе за ту муку, которую причиняю ей. Но отчего-то разъярился еще сильнее.

– Так хлопотать над ленчем – только потому, что он должен был приехать к нам! И все время строить ему глазки. Думаешь, я ничего не вижу? Эти застенчивые взгляды в его сторону. Ты выглядишь полной дурочкой, Элли. Мне больно видеть тебя такой – ведь ты его совершенно не интересуешь. Посмотри, с какой радостью он умчался отсюда. «Папа сюда», «папа туда», да его тошнит от этого. Даже я сам устал от твоей заботливости, оставь меня в покое и похнычь в другом месте..

Элли залилась краской. И когда она наконец заговорила, ее голос дрожал, настолько она рассердилась:

– Ты сейчас наговорил столько несправедливых вещей. Это ужасно, что ты говоришь! Как ты смеешь? Я помню, как ты стенал и вздыхал, не обращая ни на кого внимания, отдавшись воспоминаниям о Ребекке – только о Ребекке. Ты не думал ни о ком другом, разбил сердце мамы и заставил меня страдать из-за этого. Я веду себя как дурочка? А ты не вел себя как дурак все эти годы?.. Что ж, иди, если хочешь. Мне все равно. Она никогда не хотела видеть тебя там, на берегу. И не захочет видеть и сейчас. Может быть, ты наконец поймешь это, глупый старик?..

Она резко отвернулась, сдерживая рыдания и закрыв лицо ладонями. Элли вся дрожала. На какое-то время воцарилась тишина. Моя бедная любимая девочка рыдала. И это я довел ее до такого состояния – старый осел! Слезы навернулись мне на глаза, но я справился с ними. И, упрямо сжав губы и тяжело опираясь на палку, двинулся прочь.