Глава 3 ПЕРЕВОРОТ В СИБИРИ

Выступление чехов. Письмо полковника Ушакова. Новое насту/пение О. М.О.Встреча с чехами. Первые недоразумения с ними. Приказ генерала Гайды и мой протест. Поездка генерала Хорвата в штаб Гайды. Сибирское правительство. Мое подчинение ему. Свидание с генералом Пепеляевым и генералом Гайдой. Выступление генерала Хорвата. Интервенция, ее цели и задачи. Совместные действия с японскими частями. Роль американцев. Советско-германские отношения. Несогласованность союзников. Оценка интервенции с русской точки зрения. Занятие Читы. Эвакуация социалистов в Иркутск. Роль Дунина-Яковлева. Возникновение Амурского фронта.

Около 20 августа ко мне приехал из Иркутска посланец от полковника Ушакова, находившегося в рядах чехословацких войск. В своем письме полковник Ушаков просил меня немедленным движением на Читу отвлечь на себя силы красных, чтобы облегчить чехам проход по Сибирской железной дороге на восток.

Австрийские военнопленные славянских национальностей, массами сдававшиеся русским войскам во время войны, были организованы в войсковые части и вооружены еще при старом правительстве. Их предполагали использовать на фронте как солдат союзных нам держав — Италии, Сербии — и вновь возрожденных к самостоятельной государственной жизни Польши и Чехословакии. После Октябрьской революции и фактического прекращения большевиками войны с германской коалицией положение этих бывших военнопленных, на которых германское командование, естественно, смотрело как па государственных преступников, сделалось совершенно невыносимым, и они стремились во что бы то ни стало выбраться из России, чтобы принять участие в продолжающейся еще войне против германцев па Западном фронте. Под влиянием немцев большевики начали чинить всякие препятствия стремлению чехов и прочих славян выбраться из России и даже пытались разоружить их, следствием чего явилось вооруженное столкновение между обеими сторонами. Часть чехов пробивалась на север, часть пошла на восток. По пути к ним примыкали местные офицерские антибольшевистские организации, которые с помощью чехов везде свергали советскую власть. На месте большевиков сейчас же становились правительства из местных общественных деятелей, зачастую совершенно несходных политических взглядов и не связанные между собою. Подходя к Иркутску, чехи наткнулись на сильное сопротивление со стороны большевистских войск, которые были сняты с Восточного фронта после отхода О. М. О. в Маньчжурию и, за исключением двух бригад, оставленных на границе, целиком брошены против чехов. В этих обстоятельствах полковник Ушаков и послал мне свое письмо с целью установления связи и координации действий частей чехов и О. М. О.

На другой же день после получения письма от полковника Ушакова конные части отряда из Хайдара были двинуты на Забайкалье походным порядком; пехота и технические части двинулись по железной дороге. Быстрым рейдом конница О. М. О. заняла станцию Оловянная, захватив врасплох штаб Лазо и разогнав его. Молниеносный разгром Штаба красного командования внес полную растерянность в ряды войск, действовавших против чехов, и дал последним возможность легко преодолеть сопротивление большевиков и занять Иркутск и Кругобайкальскую железную дорогу.

Первая встреча с чехами произошла на станции Оловянная, которая была занята конными частями О. М. О. под командой генерал-майора Мацисвского. Придя туда, чехи потребовали от генерала Мацисвского очистить станцию, о чем было немедленно донесено мне. Я приказал своим частям оставаться на месте и ожидать дальнейших моих указаний. В это же время, к своему удивлению, получаю донесение, что несколько чешских солдат, следуя пассажирским поездом на восток, распространяют прокламации, в которых был отпечатан приказ генерала Гайды о том, что генерал Хорват и я должны немедленно явиться в штаб Гайды. Неисполнение этого должно было повлечь за собою предание нас военно-полевому суду. Я немедленно послал телеграмму Гайде с требованием отмены опубликованного приказа и извинения перед генералом Хорватом и мною и получил от него ответ, что никакого приказа о явке генерала Хорвата или моей им не отдавалось и что им назначено расследование этого случая. Солдаты-чехи были по моему приказанию задержаны и подвергнуты допросу. Они утверждали, что листовки с приказом ими были получены из штаба генерала Гайды с приказанием широко их распространять. Произведенное по моему приказанию расследование установило, что солдаты на допросе показали правду, так как, помимо листовок, распространяемых ими, подобный приказ генерала Гайды из Оловянной, где он со своим штабом находился, был передан по телеграфу в Маньчжурию и в Харбин. Таким образом, или генерал Гайда сознательно лгал, отрицая свою причастность к приказу, или он не был осведомлен о том, что делалось у него в штабе, и приказ был выпущен без его ведома. Удостоверившись в том, что оскорбительный для русского командования приказ, так или иначе, был действительно выпущен, я телеграфировал в Омск вновь образовавшемуся Сибирскому правительству, настаивая на отозвании генерала Гайды и назначении на его место русского генерала. Председатель правительства Вологодский сообщил мне, что Гайда будет отозван, а на его место выезжает генерал Пепеляев.

Пока шли эти переговоры с генералом Гайдой и Сибирским правительством, на станцию Борзя, где я находился, вдруг совершенно для меня неожиданно прибыл поезд генерала Хорвата. Как только я был осведомлен о прибытии генерала, я пошел к нему в вагон. Из разговора я выяснил, что генерал Хорват направляется в Оловянную по телеграмме генерала Гайды. Я ознакомил Д.Л. Хорвата с теми переговорами, которые велись мною с Сибирским правительством по поводу совершенно неприличного приказа генерала Гайды, и убеждал генерала Хорвата воздержаться от поездки в Оловянную, тем более что Гайда должен был быть со дня на день заменен генералом Пепеляевым. Убедить генерала Хорвата мне не удалось, и он проехал в Оловянную для встречи с Гайдой, после чего я решил прекратить всякую связь с Д.Л. Хорватом, Незадолго до этого он объявил себя временным правителем России, и поездка его в штаб Гайды, на мой взгляд, являлась совершенно недопустимой, так как, выполняя слишком покорно требования генерала Гайды, выраженные к тому же в столь неприличной форме, Хорват ронял свой престиж не только в качестве упрашивающего КВЖД и комиссара Временного правительства, но и в качестве лица, претендующего на власть во всероссийском масштабе.

В это время через станцию Борзя проезжал командированный Сибирским правительством эмиссар г. Завадский, который имел своим заданием обследование положения на Дальнем Востоке и переговоры с генералом Хорватом и Дербером, претендовавшими на роль правительств, первый — в Харбине, а второй — во Владивостоке, и стремившимися к возглавлению всей освободившейся от советской власти территории. Переговорив с Завадским, я решил поехать в Оловянную для встречи с генералом Пепеляевым, уже прибывшим туда и заменившим генерала Гайду. Предварительно я получил запрос Вологодского о признании мною возглавляемого им Сибирского правительства в Омске. Я телеграфировал, что сели правительство намерено продолжать борьбу с большевиками до полного их уничтожения, то не может быть никаких препятствий на пути моего полного подчинения ему. Если же оно решит искать каких-нибудь компромиссных соглашений с красными, то я вынужден буду оставить за собой свободу действий. В тот же день я получил телеграмму от Вологодского, что правительство непреклонно решило освободить страну от тирании большевиков и что на этом пути оно не допускает никаких компромиссов, после чего я официально заявил о полном своем подчинении правительству. Генерал Хорват был очень недоволен таким моим решением, находя, что оно ослабило его позиции в переговорах с Омском, но я считаю, что своей поездкой на поклон к Гайде генерал Хорват сделал свою кандидатуру на пост правителя совершенно неприемлемой.

Оформив свои взаимоотношения с правительством, я выехал в Оловянную и попросил свидания с генералом Пе-пеляевым. Беседа наша продолжалась почти час, когда генерал поразил меня вопросом: сможет ли он увидеться с атаманом Семеновым и когда именно? Оказалось, что, разговаривая со мною, он все время считал меня одним из офицеров, командированных атаманом, не подозревая, что говорил именно со мною. Когда недоразумение разъяснилось, генерал Пепеляев от имени правительства предложил мне пост командующего 5-м отдельным Приамурским корпусом, с местонахождением моей главной квартиры в Чите. Ввиду выраженного мною согласия, немедленно была послана в Омск телеграмма о моем назначении.

Обсуждая сообща вопросы формирования национальной армии, я особенно просил генерала Пепеляева указать правительству на нежелательность какой-либо мобилизации, особенно на Дальнем Востоке. Я указывал правительству па опасность этого шага при отсутствии точного плана мобилизации, неорганизованности призывных пунктов, где должны были собираться мобилизованные, также при полной недостаче вооружения, обмундирования и снаряжения. Генерал Пепеляев согласился с моими доводами и обещал соответствующим образом обрисовать этот вопрос перед правительством, но, к сожалению, мобилизация, без всякой предварительной подготовки к ней, была все же объявлена и результаты получились в достаточной степени печальные. Собранные люди, разбитые на полки, не получая ни обмундирования, ни достаточного продовольствия, частью разошлись по домам, частью пополнили собою ряды разогнанных и притаившихся до времени большевиков. Moбилизация, на Дальнем Востоке по крайней мере, проведенная неумело и несвоевременно, была большой ошибкой со стороны правительства, восстановив против него наиболее молодой и энергичный слой населения.

Во время моего собеседования с генералом Попеляевым в вагон последнего явился полковник чешских войск Гусарск, который передал нам приглашение от имени генерала Гайды к нему на обед. Попеляев, в свою очередь, просил меня не отказываться от приглашения, и потому мы, все трое, отправились к составу генерала Гайды.

Выйдя па перрон вокзала, я услышал чешскую команду и увидел салютовавшего офицера, направлявшегося ко мне. Не ожидая совершенно никакой встречи, я указал офицеру на генерала Попеляева как на старшего, но последний пояснил мне, что генерал Гайда приказал приветствовать почетным караулом именно меня. Тогда, приняв рапорт офицера, я обратился с несколькими словами к солдатам, составлявшим почетный караул, и просил их понять общность наших целей в борьбе с большевиками. Пропустив караул, который составляла рота, мимо себя церемониальным маршем (она прошла, надо отдать справедливость, великолепно), мы все вошли в вагон генерала Гайды, которого я встретил впервые.

Гайда оказался очень общительным человеком и интересным собеседником. Он поделился своим удивлением, что генерал Хорват поспешил явиться к нему, даже не выяснив подлинность пресловутого приказа, который, как оказалось, явился какой-то непонятной провокацией, направленной, очевидно, на то, чтобы испортить отношения между русским и чешским командованием. Впечатление и от обеда, и от его хозяина у меня осталось очень хорошее, и когда через два дня генерал Гайда прибыл с ответным визитом ко мне на Борзю, я встретил его с подобающим почетом и вниманием, приличествующими ему, как генералу союзной с нами армии.

Тем временем карьера генерала Хорвата в роли Всероссийского правителя закончилась так же незаметно, как она и началась.

В июле 1918 года, когда борьба с большевиками как в Забайкалье, так и в Приморье, где действовал отряд есаула Калмыкова, подчинявшийся мне, была в полном разгаре, генерал Хорват решил наконец вступить на путь активной политики против большевиков и запросил моего мнения по этому вопросу. Я обещал ему свою поддержку и командировал в распоряжение его С.А. Таскина и A.B. Волгина, как опытных администраторов для замещения министерских должностей в правительстве, которое будет возглавляться генералом Хорватом. После этого я неоднократно настаивал на срочности образования правительства, непременно на российской территории. Генерал все колебался и дотянул до того, что в Приморье его опередило своим появлением правительство Дербера. После этого только генерал Хорват решился выехать в Гродсково и позднее во Владивосток, где он снова долго не решался чем-нибудь проявить себя, пока не образовалось Омское правительство. Только после этого генерал Хорват ликвидировал свой кабинет и спокойно вернулся в Харбин, заняв снова свое положение Главноначальствуюшего в полосе отчуждения КВЖД.

Таким образом на линии реки Опон, моей родной реки, я закончил свои самостоятельные операции против большевиков, встретившись в Оловянной с частями только что образовавшегося Сибирского правительства и чехов. Истекло десять месяцев борьбы с красным интериационалом, когда образовалась национальная власть в Омске и когда союзные державы приняли решение активно вмешаться в русские дела, предприняв интервенцию в Сибирь. Я затрудняюсь сказать, какие именно цели преследовали державы, посылая свои войска в Сибирь. Несомненно, какая-то общая, хотя бы и неглубокая, договоренность должна была существовать, хотя в отношениях представителей различных держав к русским националистам и красным, с одной стороны, и между собой — с другой, в течение всего времени интервенции приходилось наблюдать полный разнобой.

Впервые мы встретились с союзниками в самом начале октября 1918 года, когда 7-я дивизия Императорской японской армии под командой генерал-лейтенанта Фудзий прибыла в Забайкалье. Конные части О. М. О. совместно с японскими кавалерийскими частями под общим руководством Генерального штаба капитана Андо форсировали переправы через широко разлившийся Опон, мост через который был взорван красными. Там снова было закреплено то братство по оружию, которое является залогом грядущего братского союза двух великих наций, и там мы, русские националисты, хорошо узнали японцев и научились ценить и уважать их. Представители японского командования всегда стремились поддерживать порядок в пределах занятой ими зоны и строго следили за тем, чтобы никакие антинациональные группировки не смогли организоваться и проявлять себя за их спиной.

В то же время американцы своим безобразным поведением всегда вносили беспорядок, вызывая глубокое недовольство населения. За исключением некоторых отдельных лиц, как, например, майор Боррос, который отлично понимал наши задачи и гибельность коммунизма и душою был с нами, большинство американцев во главе с генерал-майором Гревсом, открыто поддерживали большевиков, включительно до посылки одиночных людей и группами с информацией и разного рода поручениями к красным. Их незнакомство с существовавшим в России положением было настолько разительно, что они совершенно искренне изумлялись, почему русские так упорно сопротивляются власти «самой передовой и прогрессивной партии», предпочитая ужасы царской деспотии просвещенному правлению коммунистического интернационала. Я полагаю, что причиной этому был весьма низкий моральный уровень американских солдат, посланных в Сибирь, и недостаточная дисциплина в американской армии. В большинстве своем солдаты американских частей, осуществлявших интервенцию, являлись дезертирами Великой войны, набранными в концентрационных лагерях на Филиппинах, и представляли собою почти исключительно выходцев из России, бежавших или от преследования закона, или от воинской повинности. Из России они не вынесли ничего, кроме ненависти к бывшему своему отечеству и государственному устройству его, поэтому понятно, что все их симпатии были на стороне красных. Нас же, русских националистов, они считали сторонниками старого режима и потому относились к нам с такой же ненавистью, с какой они относились и к национальной России. Я не знаю, кто такой был генерал-майор Гревс, но образ его действий, несомненно своевольных — потому что трудно допустить, чтобы правительство инструктировало Гревса открыто и постоянно во всем противодействовать русским националистам, — указывает на то, что по своему моральному уровню он недалеко ушел от своих солдат. Несомненно одно: что та неприязнь, которая осталась у нас, русских, в отношении американцев, должна быть отнесена нами не на счет американского народа, но на личный счет генерал-майора Гревса, преступный образ действий которого восстановил против американцев весь национально мыслящий элемент Сибири.

Надо полагать, что истинная причина интервенции держав в Сибирь заключалась в необходимости:

1) создать препятствия на пути полного сближения Германии с советами, которое считалось вероятным в результате Брест-Литовского мирного договора,

2) дать возможность нескольким десяткам тысяч чехов, которых большевики по настоянию германского Генерального штаба не хотели выпускать из России, пробиться к Владивостоку и Архангельску для дальнейшего направления их на Западный фронт.

Союзники, несомненно, учитывали, что после полной капитуляции советов в Брест-Литовске Германия может получить в свое распоряжение неисчерпаемые запасы российского сырья, что даст ей возможность благополучно довести до конца затянувшуюся войну. Но союзники, как и германцы, не понимали сущности большевизма и строили свои расчеты на неправильной предпосылке возможности мирного сотрудничества буржуазного правительства Германии с коммунистическим интернационалом в лице совета народных комиссаров, который стремился лишь к созданию повсюду резких противоречий между народами и классами населения в интересах исключительно мировой пролетарской революции. Несмотря на все меры профилактики, принятые немцами с присущими им аккуратностью и педантизмом, Германия очень скоро убедилась, что, создав и финансировав большевизм в России, она сама не избегла заразы и что идеи большевиков о том, что война нужна лишь помещикам и офицерам, немецкие солдаты воспринимали не менее охотно, чем их русские собратья. Брест-Литовский мир, сблизивший советы с Германией, чрезвычайно усилил германскую социал-демократию и дал ей превалирующее влияние на внутреннюю и внешнюю политику страны. В результате твердость германских позиций была поколеблена, сила сопротивляемости страны под влиянием социалистической пропаганды понизилась и правительство императора Вильгельма пало жертвой той силы, которую оно само вызвало и которая, сделав свое гнусное дело в России, обратилась против породившей ее Германии. Как только неувязка во взаимоотношениях Германии и советов была полностью выявлена, последние признаки согласованности политики союзников в отношении России исчезли. Каждая нация проводила свою программу, и интервенция не только не принесла пользы национальной России, но и оказала ей непоправимый вред, усилив большевиков и внеся развал в дело снабжения и железнодорожного транспорта в тылу национальных армий.

Для русских националистов вмешательство союзников и интервенция, предпринятая ими, имели бы смысл, если бы союзники подкрепили ими свои требования к агентам германского Генерального штаба, засевшим в Кремле, о немедленной передаче власти национальным русским элементам и оставлении территории России, как страны, находившейся в известных договорных обязательствах к противогерманской коалиции. Это было бы вполне честно в отношении национальной России, которая была вправе рассчитывать на лояльность союзников, ввиду колоссальных жертв, принесенных ею на пользу общего дела, и вполне оправдало бы интервенцию в глазах национально мыслящей России.

Если бы наши союзники вели определенно меткий курс своей политики в отношении России, то послевоенный кризис во всех странах был бы давно изжит, ибо продолжающаяся фактически и поныне изоляция России из мирового экономического общения является безусловной и основной причиной мировой депрессии последних десятилетий. Пора наконец понять, что большевики органически не могут стать на путь свободного экономического сотрудничества с другими странами, ибо это положит конец их власти в России и заставит отказаться от утопической идеи мировой революции, которая в нашу эпоху, при всех обстоятельствах, возродиться не может. Поскольку интервенция была бы обоснована в достижении изложенных целей, она получила бы совершенно другое значение и последствия. Совершенно иная судьба постигла бы и национальные группировки, возникшие на протяжении всей территории Сибири и преждевременно вызванные к жизни вооруженным конфликтом, возникшим между чехами и советской властью.

В начале октября 1918 года конные части 7-й японской дивизии О. М. О. заняли Читу и немедленно выдвинули заслоны на линию Амурской железной дороги, куда бросились красные, вынужденные очистить железнодорожную магистраль и прилегающую местность.

С занятием нами Читы я увидел, что за короткое властвование там большевиков население было обобрано реквизициями и налогами, которые собирались не только деньгами, но и натурой. Потребовалось принять меры к подвозу продовольствия и всего необходимого для населения с первых же дней освобождения Читы от красных. Последствием занятия мною Читы явилась спешная эвакуация из нес всех социалистических организаций в Иркутск. Вначале это явление казалось совершенно необъяснимым, так как до сего времени я не отказывался от сотрудничества с социалистами и один из лидеров партии эсеров, Краковецкий, являлся моим сотрудником по связи с антибольшевистскими организациями Иркутска. Узнав о бегстве социалистов, я принял к выяснению причин этого явления кое-какне меры, кои привели к совершенно неожиданным доказательствам двойственной политики социалистов, желавших застраховать себя с обеих сторон. Было совершенно неопровержимо установлено, что иркутский губернатор Дуиин-Яковлев, назначенный па этот пост Сибирским правительством, сотрудник Авксентьева и старый работник партии социалистов-революционеров, с первого дня своего назначения завязал сношения с большевиками, ушедшими па Амурскую дорогу, и начал снабжать их продовольствием и оружием через Тунку, направляя туда же одиночных людей и мелкие партии рассеянных большевиков.

При таком положении Амурский фронт в скором времени приобрел важное значение и привлек к себе значительные части наших воинских сил, в частности весь 1-й казачий корпус, а затем и пехоту. В восточной части Амурской области доблестные амурские казаки под руководством своего войскового атамана Гамова успешно вели дело борьбы с большевиками, но силы их были далеко не достаточны. Атаман Калмыков во главе славных уссурийцев очистил от красных Приморье и прилегающую часть Приамурья и вел организационную работу по усилению своего отряда в Хабаровске.

В Забайкалье положение, в общем, было твердое, но в 1-м военном отделе генерал-майор Шильников и генерал-майор Комаровский приняли решение не подчиняться мне и увели из Троицкосавска квартировавшую там бригаду в Иркутск. Этим они дали возможность красным обосноваться в Чикое и в приграничном районе Монголии.

К сожалению, здесь повторилось то, с чем мне приходилось уже сталкиваться в первый период борьбы с красными: вся суть наших неудач зависела от противодействия своих единомышленников в большей степени, чем от достигаемых большевиками успехов.