Глава 9 ВОЙСКОВОЙ КРУГ

Снова на Дальний Восток. В пути. Размышления о советских достижениях и задачах коминтерна. Прибытие в Иркутск. Генерал-майор Самарин. Полковник Краковецкий. Отъезд в Читу. Байкал. Чита. Президиум Круга. Настроение делегатов. Бурятский вопрос. Уничтожение сословий. Мое выступление на Круге, Столкновение с Пумпянским. Бурятский съезд в Верхнеудинске.

26 июля с сибирским экспрессом я покинул Петроград, направляясь через Вологду, Екатеринбург и Иркутск в Забайкалье. Впервые после трехлетнего пребывания на фронте я увидел родную Сибирь. Несмотря на войну и последовавшую революцию, кругом мало что изменилось. Экономическое состояние Сибири и ее обитателей внешне не отражало той разрухи, которая уже наступила в стране. Станции были так же, как и в довоенное время, запружены лотками с жареными гусями, утками, поросятами и прочими предметами разнообразной деревенской кулинарии. Все было баснословно дешево: например, стоимость целого жа-рсного поросенка не превышала 50 копеек, утка стоила 30 копеек и т. д. Это наглядно свидетельствовало о хозяйственно-экономической мощи страны даже по истечении трех лет тяжелого военного напряжения. Поля вдоль всего железнодорожного пути были покрыты позолотой созревающих посевов, на лугах виднелись бесконечные стога и копны сена. И все же это было не то, что до войны, когда миллионы рабочих рук, отнятых теперь фронтом, оставались дома. Читая теперь в советских газетах о «достижениях» на колхозном, индустриальном и прочих экономических фронтах и сравнивая то, о чем на весь мир вещают большевики, с тем, что было до их прихода к власти, становится ясным, в какую нищету и одичание ввергли они наш несчастный народ в результате двадцатилетней своей власти в России. Это и попятно, если вспомнить, что власть заботится не о национальных интересах России и русского народа, а исключительно о подготовке всего мира к пролетарской революции, долженствующей расширить пределы Советского Союза в планетарных размерах. Все приносится в жертву этой химерической идее. Россия важна коммунистам постольку лишь, поскольку она является плацдармом для разворачивания интернациональной коммунистической армии воинствующего пролетариата, и все живые силы страны, подпавшей под власть коминтерна, употребляются на усиление мощи Красной армии, долженствующей на своих штыках принести миру торжество коммунистической идеи. Подготовка к этому идет уже давно. Теперь уже стало ясным, что большевики добивались признания своего правительства как законно существующего в России, соблазняя иностранцев открытием неисчерпаемого рынка для их товаров, не с целью установления нормальных взаимоотношений между буржуазными правительствами мира и коммунистическим Кремлем, а исключительно в видах использования возможности в случае признания включиться в международные взаимоотношения, с тем чтобы влиять на них в нужном для коминтерна направлении. В этих же видах СССР, не раз подчеркивавший свое пренебрежение к Лиге Наций, вошел в состав ее, и не раз представители СССР с пеной у рта доказывали миру, что коминтерн и правительство СССР — две совершенно обособленные величины, ничего общего друге другом не имеющие. Нельзя допустить, чтобы в Лиге Наций сидели люди, могущие поверить такой басне, но факт в том, что цивилизованный мир делает вид, что он действительно верит, что коминтерн и правительство СССР друг от друга независимы. По-видимому, считается, что СССР представляет силу, которая может оказать влияние на течение мировой политики и хозяйства. Упускают из виду, что нищая, голодная страна никаким рынком быть не может; что Красная армия, обезглавленная в своем командном составе и насыщенная шпионами власти, после мобилизации, когда в состав ее будут влиты запасные кадры в виде разоренных, озлобленных мужиков, никакой сколько-нибудь серьезной силы представить не может; наконец, забывают, что русский народ — не правительство СССР и что борьба между народомиправительством продолжается досеговремени и может окончиться лишь с падением власти советов в России. Тс, кто это понял, кто не хочет закрывать глаза на действительное положение вещей, вышли из состава Лиги Наций, и ныне мы присутствуем при закате этого ареопага, который, по-видимому, постепенно уступит свою руководящую в международной политике роль союзу держав, ставших на путь моральной борьбы с коминтерном и ликвидации его влияния в своих пределах.

1 августа 1917 года я прибыл в Иркутск. Первым моим шагом в этом городе был визит в Штаб Иркутского военного округа для представления командующему войсками округа генерал-майору Самарину. Генерал Самарин, назначенный на эту должность уже после революции, до того был начальником Штаба Уссурийской конной дивизии, и, зная его лично, я надеялся, что генерал отнесется к моей командировке более или менее сочувственно и окажет мне необходимое содействие. Впоследствии я убедился, что не ошибся в своих ожиданиях и что в лице генерала Самарина я нашел все, что мог ожидать для успеха своего дела.

Помощником у Самарина был полковник Краконсц-кий, социалист-революционер, партийный стаж которого начался с первой революции, 1904 года. Будучи молодым офицером-артиллеристом, он оказался замешанным в революционном движении, был судим, лишен чинов и сослан в Сибирь. После переворота получил полную амнистию и даже штаб-офицерский чин для сравнения со сверстниками. После состоял при штабе моего отряда как представитель организации «областников», получил от меня 50 тысяч на организацию Сибирского правительства и впоследствии обнаружился в качестве советского дипломата, в должности консула СССР в Мукдене.

Несмотря на необходимость срочно прибыть в Читу, чтобы не опоздать па открьггис Войскового круга, я все же вынужден был задержаться на несколько дней в Иркутске и выехал лишь после того, как подготовил разрешение вопросов в связи с предстоящими монголо-бурятскими формированиями ко времени своего возвращения после закрытия Круга.

5 августа я выехал в Читу. Стальная лента железнодорожного пути окаймляет с южной стороны священный Байкал, то и дело ныряя в туннели, открывая живописнейшие в мире виды на озеро. Кругобайкальская железная дорога настолько живописна, что ничего похожего я не наблюдал ни в Крыму, ни на Кавказе. И только в зимнее время суровость природы оставляет преимущество за Югом. Величественность Байкала беспримерна, особенно во время волнения, когда крутые волны бьют о скалистые берега с такой силой, что, кажется, самые скалы содрогаются, с трудом сдерживая натиск волн. Неудивительна сила удара байкальской волны, когда глубина, выбрасывающая се при внутреннем волнении, достигает двух с половиной верст, а в некоторых местах и вообще не поддастся измерению.

Среди прибайкальских жителей существует поверье, что, плыпя на пароходе через Байкал, нельзя говорить о нем как об озере, а необходимо называть «священным морем», иначе «закачает». Отсюда, очевидно, наш поэт-сибиряк Омулевский и узаконил в своих произведениях за Байкалом имя «священное морс Байкал*.

6 августа утром я прибыл в Читу с сибирским экспрессом. Чита особенно мила мне, потому что это первый этап моей самостоятельной жизни, когда в J 906 году я прибыл впервые туда, покинув родную станицу для того, чтобы выйти в широкое морс жизни.

Чита осталась столь же милой и такой же пыльной. Наличие песка и пыли несколько умерялось сосновым бором, подходившим к самому городу, заходившим на нагорные улицы и дарившим свежестью соснового воздуха нетребовательного читинца. В то время руководители городского хозяйства придумали засыпать размытые дождями улицы конским навозом- Теперь же, слышно, лес вырублен, улицы еще больше углубились в песок, и засыпать их нечем, потому что и коней не стало у жителей. Вот одно из характерных достижений коммунистического управления страной.

Делегаты съезда уже были все в сборе, и съезд начинал свою работу, когда я приехал в Читу. Председателем был избран С.А. Таскин, член Государственной думы от Забайкальской области, а помощником его — генерал-майор И.Ф. Шильников. Настроение делегатов съезда, прибывших с фронта и избранных от станиц, было настороженно-выжидательное, так как обе стороны не были ознакомлены со взглядами и желаниями друг друга. Судя по тому, что станицы в большинстве послали делегатами лиц, так или иначе замешанных в революционных событиях 1905–1906 годов, можно было предугадать, что нам, фронтовикам, придется вести горячую борьбу в защиту казачества от посягательств на исконные права его, тем более что предстояло разрешить много вопросов, имевших жизненную важность для войска.

Одним из таких вопросов было желание забайкальских бурят войти в состав войска как отдельный 5-й отдел его. Вопрос не мог бы возбудить особых затруднений, так как мы уже имели в составе войска много бурят при 1-м отделе и монголов во 2-м отделе (по верховьям Онона), если бы этот вопрос не был связан с чисто принципиальным вопросом о дальнейшем существовании казачества как обособленного сословия. Дело в том, что 1-й Войсковой круг, собравшийся после революции, под влиянием ораторов-социалистов вынес резолюцию об отказе от казачьих привилегий и уравнении в правах с прочими жителями страны. Ныне предстояло этот вопрос пересмотреть. На частном совещании фронтовых делегатов оба этих вопроса, т. е. о сохранении за казачеством его обособленности и о принятии в войско забайкальских бурят, было поручено разработать и проводить на Круге мне.

Задача представляла ту трудность, что казаки испокон веков рассматривались как правительством, так и общественностью как особое служилое сословие. Временное же правительство с первых дней своего прихода к власти объявило об упразднении сословий и всех сословных перегородок. Поэтому, рассуждая логически, следовало прийти к заключению, что с уничтожением сословии в стране казачество как сословие также должно было быть упразднено. Наши противники базировали на этом выводе свои доводы в пользу отказа от особенностей казачьего самоуправления, обвиняя нас, офицеров, и стремлении сохранить усиленные наделы земли в станицах, и потому сохранение казачьей обособленности выгодно только нам, но не войску в целом.

Вопрос этот, как самый важный, из-за которого, собственно, и собирался Круг, должен был быть обоснован на твердом базисе, а потому мы решили отложить его на несколько дней для детальной подготовки Круга к рассмотрению его.

Ввиду того что разработка этого вопроса, так же как и вытекающего из него бурятского вопроса, была возложена на меня, мне пришлось особенно близко и тщательно с ним ознакомиться. К сожалению, было очень трудно найти какие-нибудь твердые основания для отстаивания нашей позиции. Ни история возникновения казачества, ни его взаимоотношения с царским правительством не давали зацепки, за которую можно было бы ухватиться, отстаивая справедливость наших утверждений. Очевидно, и старое правительство было очень осторожно в отношении казаков, учитывая печальные опыты прошлого, когда на попытки вмешательства его во внутреннюю жизнь казачества последнее ответило целым рядом восстаний и бунтов; достаточно указать на имена Разина, Булавина, Пугачева и многих других, чтобы убедиться, что деды наши своей кровыо уплатили за то право на самоуправление и обособленность, от* которых нас теперь хотели заставить отказаться. Как бы то ни было, я не мог найти никаких материалов по вопросу о сущности казачества и должен был строить свою защиту его па том основании, что в наших военных законах существовало указание, согласно которого каждый казак, дослужившийся до первого офицерского чина или произведенный в него по окончании военного училища, получаст звание и права личного дворянства; производство же в чин полковника давало потомственное дворянство.

Базируясь на этих скудных данных, я составил доклад Кругу, в котором образование казачества объяснилколомисторического отбора наиболее смелых и свободолюбивых людей, которые, не желая подчиняться распространяющемуся влиянию московской государственности, бросали насиженные места и уходили в дикое поле искать свободной жизни. Тесня перед собой местных кочевников, казаки кровью своей закрепляли занятые ими места и постепенно смешивались с местными жителями, подчиняя их своему влиянию. Таким образом, казачьи земли создавались естественным путем и казаки были обязаны приобретением их только самим себе. Чувствуя кровное родство свое с русским народом и не желая отрываться от него, казаки, по мере усвоения ими вновь занятых земель, били челом московским царям, отдавая себя под их покровительство, но выговаривая себе во всех случаях право полного самоуправления и широкого народоправства. С течением времени казаки приобрели необозримые пространства земли, слабо или совсем незаселенной; поэтому они не возражали против решения правительства частично заселить их выходцами из России. Они только ревниво оберегали свою вольность и свое право на самоуправление, и всякие попытки правительства ограничить их права в этом направлении неминуемо вызывали кровавые восстания, с трудом подавляемые государственными войсками. Впоследствии, однако, государственная власть усилилась настолько, что казакам стало не под силу бороться с нею, и российское законодательство стало урезать казаков в их земельных угодьях, сведя их до нынешних норм пользования.

До этого места моего доклада ложи представителей различных партий и организаций, допущенных на Круг с правом совещательного голоса, хотя и волновались, но товорить мне не мешали. Особенное волнение поднялось в ложе эсеров, где заседал довольно известный па Дальнем Востоке Н.П. Пумпянский, когда я умышленно задел революционеров, сравнив их отношение к казачеству с отношением к нему старого правительства, которое сознавало, что казачество не сословие, но не дало точного определения, за кого оно считало нас. В законе ясно указано, что казак может получить личное и потомственное дворянство за выполнение образовательного или командного ценза. Если бы казачество почиталось за сословие, закон предусмотрел бы нелепость создания в сословии еще сословия дворян. В таком случае и украинцев, например, следует считать не одной из народностей, населяюших Россию, а сословием. Важно то, что старое "правительство относилось к казакам недоверчиво и сдержанно, без полноты искренности, а теперь представители новой власти стараются ради каких-то революционных целей сделать нас, казаков, не тем, что мы есть, хотят уничтожить существование самобытного и демократического исстари казачества. Где же та революционная справедливость, о которой социалисты так много кричат? Если ход развития так называемых революционных мероприятий будет и дальше направлен против казаков, то мы должны быть готовы к тому, что вслед за уничтожением казачьих так называемых привилегий будет уничтожено и наше право на исконные наши, завоеванные нашими дедами земли.

Если революция рассматривается всем населением России как расширение существующих и завоевание новых гражданских прав, то почему же казаков во имя революции хотят урезать в их правах? В силу великодушия и стремления к братскому единению со всеми народами нашего отечества предки наши дслилуюь своими завоеваниями с государством, принимая выходцев из него и наделяя их землей, права на которую неоспоримо принадлежат казакам, как кровью своей закрепившим ее за Российским государством. Ложно то, что казаки пользовались какими-то привилегиями при старом режиме. Если по сравнению с крестьянами казаки пользуются большими земельными наделами, то за это они, поголовно служа государству, и па службу выходят в собственном обмундировании, снаряжении и на своем коне.

На этом была закончена моя речь и начались выступления оппонентов. Первым выступил Н.П. Пумпянский, который привел красочное сравнение казачества с опричниной и призывал Круг раз и навсегда снять с себя позорное пятно привилегированного сословия и т. д. Дебаты продолжались два или три дня. В конце концов я, как единственный оппонент противному лагерю» уже не сходил со сцены Мариинского театра, с которой произносились речи, а, сказав свое возражение, садился позади трибуны, чтобы через пять минут снова подняться па нее для возражения новому оппоненту. От Пумпянского, наиболее сильного оппонента, удалось скоро отделаться, поставив его в положение настолько смешное, что он уехал с Круга и больше на нем не пояапялся. Когда Пумпянский увлекся очередным возражением мне и затянул речь надолго, я взял графин с водой, налил из него в стакан и молча подал ему. Растерявшись от неожиданности, он взял стакан и недоумевающе уставился на меня. Тогда, воспользовавшись минутным молчанием, я с серьезным видом предложил ему прекратить революционную трескотню, а пыл его речей залить холодной водой. Пумпянский настолько растерялся, что принял мой совет всерьез, начал пить, захлебнулся, хотел продолжать свою речь, по закашлялся и под гомерический хохот присутствующих вынужден был сойти с трибуны и уехать домой.

Заседания Круга продолжались больше месяца, что сильно задержало мою работу по началу формирования Монголо-бурятского полка. Но еще на съезде я сговорился с бурятскими представителями о национальных бурятских формированиях. Для проведения этого вопроса в жизнь потребовалась санкция бурятского национального съезда, и мне пришлось просить областного комиссара Завадского о разрешении съезда. После некоторого колебания организация его была разрешена в Всрхне-удинске, и вскоре после закрытия нашего Войскового круга, закончившегося полной нашей победой, я выехал из Читы на бурятский съезд в Верхнеудинск. Лидерами национального бурятского движения были: Рынчнно, Вам-пилон, доктор Цибиктаров, профессор Цыбиков, Цампи-лун и др. Съезд- продолжаася всего четыре-пять дней и вынес единогласное решение стать в ряды Русской армии своим национальным отрядом для «защиты свободы, завоеванной революцией», причем я был избран командующим монголо-бурятскими формированиями.