"Железный человек" - читать интересную книгу автора (Эшбах Андреас)

2

Выйдя в холодное, солнечное субботнее утро, я чувствовал себя не лучшим образом. Не было никакой гарантии, что на улице со мной не повторится то, что произошло ночью в моих внутренностях. Правда, в этом случае меня бы нашли и, скорее всего, доставили именно туда, куда я и направлялся, к доктору О'Ши, но я бы привлёк к себе ненужное внимание. А если бы я к этому стремился, лучше уж сразу позвонить Рейли. Поэтому я больше прислушивался к онемению в ногах и к сдержанному биению пульса в ране на животе, чем к погоде. Дул сильный, с солоноватым привкусом ветер и трепал мою широкую куртку и просторную рубашку, под которыми я привык прятать моё бросающееся в глаза телосложение. Мой искусственный глаз слезился. Такое он иногда проделывал. Местечко, в котором я живу уже больше десяти лет, называется Дингл; небольшой рыбацкий порт на одноимённом полуострове на юго-западе Ирландии. Городок ровно такой величины, чтобы принять тебя в качестве жителя без того, чтобы каждый при этом знал, как тебя зовут и откуда ты взялся, а с другой стороны, недостаточно большой для того, чтобы он сам мог привлечь к себе чьё-то внимание. Здесь не так много туристов, и большинство людей действительно живут рыболовным промыслом. Что городок не богат происшествиями, можно было понять по тому, что самым значительным событием в новейшей истории Дингла было то, что здесь снимали фильм «Дочь Райана», с самим Полом Ньюменом в главной роли. Правда, это случилось ещё тридцать лет назад: фильма, впрочем, я никогда не видел, но, по моим наблюдениям, довольно, впрочем, ограниченным, примерно в каждом третьем из местных пабов висел плакат к этому фильму и по несколько фотографий со сценами из него. А в Дингле было несметное количество пабов.

Я шёл медленно и не мог отделаться от ощущения, что моим ногам приходится преодолевать при ходьбе внутреннее сопротивление. Может, так оно и было, если вспомнить, чего в меня только не встроено, и иногда мне казалось, что там всё потихоньку ржавеет. Когда я добрался до площади с круговым движением, моя тревога за себя стала понемногу ослабевать – наверное, оттого, что и после десяти лет жизни в этих краях вид машин, едущих справа налево, и расположение руля не с той стороны всё ещё сбивали меня с толку. Я пересёк несколько переходов и направился вверх по пешеходной аллее, самым заметным сооружением которой была скульптурная сцена распятия, состоящая из раскрашенных фигур намного больше натуральной величины; огромный Христос мучился на гигантском кресте, оплакиваемый двумя скорбящими и заламывающими руки женщинами в светло-голубом и лимонно-жёлтом одеяниях.

Всегдашняя готовность ирландцев всё расписывать яркими красками сказывается на Мейн-стрит в живописном соседстве разноцветных фасадов, которое часто встречается в ирландских селениях и так хорошо видно на открытках и на картинках в путеводителях. Соломенно-жёлтый паб рядом с тёмно-зелёным отделением банка, белоснежный жилой дом с тёмно-синими дверями и наличниками – вот при виде чего так и вскидываются видеокамеры и фотоаппараты туристов. Но когда долго живёшь в этой стране, замечаешь, что эта пестрота – жизненная необходимость. Что в ней нуждаешься, чтобы перетерпеть, не тронувшись умом, угрюмые времена зимы и длящуюся неделями пасмурную погоду с моросящими дождями.

Поскольку это было по пути, а у меня оставалось в запасе время, я первым делом зашёл на почту, тем более что не имел права пропустить день получения посылки.

– А, мистер Фицджеральд, – приветливо встретил меня Билли Трант, обходительный юноша с пепельными лохмами и самыми кариозными зубами, какие только мне приходилось видеть. – Вам пакет пришёл. – Он жестикулировал так радостно, будто всё утро только меня и ждал. – Ваша партия биологического отравляющего вещества.

Это игра, которая давно установилась между нами. С одной стороны, Билли много дал бы, чтобы узнать, что же в тех пакетах, которые приходят мне раз в четыре дня, а поскольку я ему этого не говорю, он однажды начал пускаться в догадки, надеясь таким образом выманить меня из засады. С другой стороны, он знал, что его, как почтового служащего, вообще не касается, что он выдаёт, поэтому гадал он не всерьёз и получал удовольствие, изощряясь в изобретении смешных подозрений.

И иногда почти попадал в точку. Но я всё равно сказал, как обычно:

– Вот и не угадал.

Когда он ушёл в подсобку за пакетом, я пробежал взглядом заголовки местной ежедневной газеты, вывешенной у окошечка. Большая статья в несколько колонок была посвящена дебатам по хозяйственно-политическим вопросам в дублинском парламенте, тогда как такие мелочи мировой политики, как беспорядки на Ближнем Востоке или бряцающие оружием китайские манёвры у берегов Тайваня, умещались в несколько строк. Этого мне было достаточно, чтобы быть в общих чертах информированным, а большего мне и не требовалось.

– Я всё равно отгадаю, – сказал Билли, передавая мне пакет.

– Не сомневаюсь, – ответил я. Это был, как я уже сказал, установившийся ритуал.

До востребования, значилось на наклейке под моей фамилией и названием почтового отделения Дингла. Подполковник Рейли не принимал обвинений в излишней конспирации. Не говоря о некоторых практических соображениях, он делал это якобы для того, чтобы быть в курсе, что я жив и здоров: если пакет вдруг вернётся невостребованным по истечении положенного срока, то он немедленно приедет посмотреть, что со мной. Причём «немедленно» в этом случае можно понимать почти буквально: Рейли располагает полномочиями заказывать самолёт американских ВВС, который доставит его в любое время в любую точку Земли, если ему это понадобится.

Другими словами, если бы у меня не прошла попытка с перочинным ножиком, завтра он уже стоял бы у меня под дверью и услышал бы мои крики. Ну вот. И чего я тогда так беспокоился?

Я засунул пакет в сумку на ремне и, покидая почту, уже чувствовал себя почти как обычно.

Мои пакеты не содержали биологических отравляющих веществ, но содержали нечто не столь уж далёкое от них. Поскольку большая часть моего кишечника была удалена, чтобы освободить место для многочисленных якобы очень важных имплантатов, то оставшегося теперь не хватает для того, чтобы извлечь необходимые для жизни питательные вещества из нормальных продуктов питания. Это значит, что я не могу больше прокормиться обычным способом. Вместо этого я получаю биологически высокоактивный питательный концентрат, своего рода живую клеточную культуру, обогащенную таким образом, что на баночках, в которых мне это присылают, проставлена не только дата истечения срока годности, но и час его истечения, которого я должен строго придерживаться, иначе эта штука может отравить меня. Открыв баночку, я должен съесть её в течение шести часов, а остатки растворить в специальной кислоте-разбавителе, чтобы канализация не заросла или там не вывелись бы крысы величиной с овчарку, или уж я не знаю, что там ещё такого может произойти. Состав и способ изготовления концентрата строго засекречены. Раз в четыре дня я получаю запас из восьми баночек – количество, необходимое ровно до следующей посылки, и это действительно функционирует без сучка и задоринки вот уже больше десяти лет. Но, естественно, они держат меня таким образом на коротком поводке, и с этим я ничего не могу поделать.

Дорогу мне переходит миссис Бренниган с полными руками покупок и в ужасной спешке, что при её распущенных реющих волосах и валькирической стати выглядит особенно впечатляюще. Она директор местной библиотеки, что делает её одной из важнейших персон в моей жизни, и эта библиотека, как подсказал мне быстрый взгляд на часы, уже двадцать минут как открыта и целиком находится на попечении Рионы, настолько же юной, насколько и неопытной практикантки, что и объясняло избыточную спешку миссис Бренниган.

– Мистер Фицджеральд! – крикнула она, запыхавшись. – Хорошо, что я вас встретила. Мне нужна ваша помощь.

Отчётливые толчки под грудной клеткой напоминали мне, что я и сам нуждаюсь в неотложной помощи, но поскольку она поставила свои сумки на землю, я тоже остановился и вежливо спросил, чем могу служить.

– Ах, это опять из-за Рионы. Эта молодёжь воображает, что они запросто могут обращаться с компьютером. И что сделала вчера эта девушка? Она выдала приказ на печать, и принтер принялся перепечатывать весь каталог. Весь каталог книг, целиком, вы только представьте себе! Да это были бы тысячи страниц. Слава богу, в принтере было всего тридцать листков.

– Плохо, что такой приказ так легко отдать невзначай, – сказал я.

Однажды, вскоре после моего прибытия в Дингл, я помог ей подключить модем, и с тех пор она считает меня кем-то вроде компьютерного эксперта. А у меня даже компьютера нет.

По крайней мере, посторонний человек, обыскивая в моём доме, не обнаружит никакого компьютера.

– Да, конечно, эта программа не особенно хорошая, но с божьей помощью работает, – кивнула она. – И я действительно не знаю, что делать. Теперь этот приказ не отменяется. Я уже несколько раз выключала процессор, но стоит подложить в принтер бумаги и включить его, он продолжает начатое.

– Значит, это задание стоит в очереди на печать. Надо открыть окно очереди и стереть его там. – На этом мои познания в части обычных компьютерных программ и кончались. – В описании программы должно быть написано, как это делается.

– В описании… А не могли бы вы сделать это для меня, мистер Фицджеральд?

Я отрицательно покачал головой:

– Не сегодня, при всём желании. Через пять минут я должен быть у врача.

– А, простите. – Тень пробежала по её лицу, но она не была связана ни с моим отказом, ни с пробегающими по небу облаками. У миссис Бренниган был тяжелобольной муж, он нуждался в постоянном уходе и круглые сутки был подключён к аппарату искусственного дыхания. Бренниганы жили на моей улице, в первом доме у кольца – старом, сером строении с огромным сараем на задворках и скамейкой у входа. В солнечные дни я иногда видел их на этой скамье. На фронтоне дома красовалась выцветшая вывеска, предлагавшая ночлег с завтраком, но я думаю, она осталась как печальный пережиток от лучших времён.

– Надо привлечь какого-нибудь молодого компьютерного чудика, он всё сделает, – вяло сказал я.

– А что, если вы глянете на него в следующий вторник? – предложила она с благожелательной строгостью. – Мы бы подождали. А вам всё равно сдавать книги.

Для чего ей вообще компьютер, если она и так всё помнит?!

– Хорошо, что вы мне напомнили, – сказал я. Это были три романа, в двух из которых я не продвинулся дальше двадцатой страницы.

– Значит, увидимся во вторник, – улыбнулась она и снова подхватила свои покупки. – Хорошо. А теперь мне надо спешить, пока эта девушка не наделала ещё каких-нибудь глупостей.

И она понеслась прочь, а я продолжил свой путь вверх по Мейн-стрит, где мне встретилось такое, что в других обстоятельствах могло бы стать лучом света в тёмном царстве, спасением выходных, отрадой, дающей забвение всех бед. Хорошо, пусть это сродни подростковым фантазиям – то, что я питаю к администраторше отеля «Бреннан», – но мне это доставляет удовольствие, а она ни о чём не догадывается, так почему бы нет?

Отель «Бреннан» – большое, старинное здание, старше, чем американская Декларация независимости, а сохранилось так хорошо, что бесспорно является лучшим отелем нашего городка. Отчего, кстати, и Рейли всегда останавливается здесь во время своих инспекционных приездов. Лучшие комнаты смотрят во двор, отвернувшись от улицы, что означает вид на море и тишину, ресторан отеля пользуется доброй славой, а душой всего, движущей силой, точкой над «i», придающей всему блеск и завершённость, вот уже несколько лет является молодая женщина по имени Бриджит. Бриджит Кин, стройная, как тростинка, воплощённое жизнелюбие, с дикими, почти неукротимыми медно-рыжими волосами и молочной, усеянной золотыми веснушками кожей – явление, необычайное не только в моих глазах. Если б для рекламного проспекта понадобилась красивая ирландка, то Бриджит, несомненно, была бы лучшим выбором.

Не преследуя далеко идущих целей, я просто рад всегда её видеть, с наслаждением любоваться, как она вихрем мчится куда-нибудь; и сердце радуется, если на мне задержится взгляд её изумрудно-зелёных глаз, даже если потом он скользнёт дальше, потому что искал совсем не меня. Выходя в город, я всегда ищу возможности пройти мимо отеля «Бреннан»; в большинстве случаев тщетно, но изредка она всё же появляется в нужный момент – например, полить цветы перед окнами ресторана, показать жильцам отеля дорогу к достопримечательностям Дингла или провести энергичные переговоры с шофёром, выгружающим какие-то предметы, столь необходимые отелю.

Случайно – клянусь, я не шпионил – я узнал, что она живёт в маленьком домике, который словно прячется за двумя большими жилыми домами на Шэпел-стрит чуть выше приёмной доктора О'Ши. И, судя по всему, она живёт там одна; уж не знаю, по каким причинам. Она не только хороша собой, но и загадочна.

Сегодня прямо перед отелем стоял микроавтобус, густо расписанный клеверными четырёхлистниками, арфами и другими ирландскими символами, и выцветшая надпись на боку возвещала: Братья Финиана. Автобус одной из бесчисленных музыкальных групп, разъезжающих по стране и играющих в пабах традиционную ирландскую музыку. Водитель автобуса, рослый худой мужчина с длинными тёмными и такими же неукротимыми, как у Бриджит, волосами стоял с ней рядом у открытой двери отеля и вёл переговоры, держа в руках большой лист бумаги, который мог быть только концертной афишей. Видимо, речь шла о том, можно ли ему прикрепить этот плакат на стене отеля. Точнее, я не уловил; я миновал их обоих на изрядном отдалении, упиваясь исходящей от Бриджит энергией и живостью и слыша, что говорят они между собой на гэльском наречии, том абсолютно недоступном мне ирландском древнем языке, который всё ещё употребляется в здешних краях; разумеется, со скорбной тенденцией к вымиранию. Дингл расположен на Гэльщине, в области гэльского наречия. На въезде в городок есть табличка с его названием, Daingean Ui Ch#250;is, и не мешало бы это название узнавать хотя бы с виду, потому что на дорожных указателях в этих краях пишутся в первую очередь гэльские названия посёлков и лишь во вторую – и то, если повезёт – английские.

Когда я пришёл к доктору О'Ши, было около одиннадцати часов, и я чувствовал себя почти здоровым. Тем не менее, я постучался в белую дверь с матовыми стёклами, подождал, когда за ними появится размытая фигура в белом халате и откроет мне, потом пожал доктору О'Ши руку и прошёл, следуя его приглашающему жесту, в приёмную.

Маленький домик служил ему и жильём, и кабинетом. Весь первый этаж был выкрашен в белый цвет и оклеен белыми обоями, узкая лестница вела наверх к двери с надписью «Приватно». Прихожая и служебные помещения – светлые, чистенькие и очень тесные. Пахло дезинфекцией, на стенах висели плакаты с медицинскими советами и календарь с тропическим морским пейзажем. В приёмные часы в тесную прихожую выставляли ещё и стулья для ожидающих пациентов, но сейчас их уже убрали.

Доктору О'Ши чуть за сорок, и он холостяк. Ему приписывают, наверняка не безосновательно, множество любовных историй, временами с замужними женщинами, что уже нарушало ирландские представления о морали. Поэтому не удивительно, что он умеет держать язык за зубами так хорошо, будто прошёл интенсивный курс обучения в ЦРУ. Его медсестры ещё ни разу не видели меня в глаза. Нигде не значится ни моё имя, ни адрес. Моя медицинская карта оформлена на имя Джон Стиль, и доктор О'Ши держит её в закрывающемся на ключ ящике своего письменного стола. Он дал мне номер своего личного телефона, который мало кому известен, а я, не задумываясь, дал ему номер моего мобильного телефона – единственному человеку на всём белом свете.

– Выглядите вы лучше, чем я ожидал после вашего звонка, – сказал он, закрыв за собой дверь кабинета. – Но ведь у вас это почти всегда обманчиво.

Я рассказал ему, что случилось. Пока я рассказывал, выражение его лица несколько раз менялось между удивлением, тревогой и зачарованностью.

– Давайте посмотрим, – сказал он, когда я замолк, и указал мне на кушетку.

Я стянул рубашку и осторожно лёг на спину. На его лбу пролегла глубокая складка задумчивости, когда он разглядывал рану у меня на животе.

– Больно?

– Не очень, – сказал я.

Он ощупал мягкие ткани вокруг засохшей раны:

– А так?

– Немного тянет, больше ничего, – сказал я.

– Может, это потому, что вы не отключили обезболивание? – спросил он.

Какой стыд! Он прав. Уж слишком охотно я всегда забываю об этом. Удивительно, как эти ёмкости с запасами давно уже не опустели; они не пополнялись с 1989 года.

Стоило мне отключить седативное обезболивание, как боль тут же вернулась – учащённое биение в животе и острые, внезапные рези при малейшем неосторожном движении.

Врач довольно кивнул.

– Уже лучше. – Он снова ощупал брюшную стенку, отмечая, когда я вздрагиваю. – Боль – жизненно важный сигнал. Я промою и зашью вам рану, под местной анестезией, хорошо? Вы можете не включать у себя? – Когда я устало кивнул, он добавил: – А кровотечение, естественно, можете убавить.

– Но дело не только в ране, доктор, – напомнил я.

Он склонил голову набок. У него были русые, слегка волнистые волосы, и в глазах половозрелой женщины он должен был выглядеть просто неотразимо, насколько я мог судить.

– Правильно, обесточивание. Это, конечно, тревожное обстоятельство. Я думаю, первым делом нам надо посмотреть рентгеновские снимки.

Когда он начал рассматривать снимки, я с трудом сполз с кушетки, подтащился к нему и нащупал спинку стула, на которую мог опереться.

Два рентгеновских снимка доктор закрепил на аппарате с подсветкой. Левый снимок отражал общий план моего живота от подреберья до таза. Среди облачных контуров органов светились бесчисленные ярко-белые остро очерченные пятна: полный набор моих имплантатов; прямо как чулан для всякой всячины. Компьютер. Навигационные приборы. Запоминающие устройства. Ёмкости для припасов. Механическое параллельное сердце с кислородным насыщением и турбо-функцией, которое через параллельное соединение врезалось в мою брюшную артерию и давало мне возможность кратковременных перегрузок – таких, например, как преодоление тысячи метров за полторы минуты. Только сердце это никогда не действовало дольше одной минуты, так что в принципе оно оставалось лишь бесполезным куском хай-тека, закреплённым на одном из моих поясничных позвонков.

Самое большое по площади пятно – атомная батарея, снабжающая всю систему током. Она вязаными колбасками приникала к моему тазовому дну и была единственным имплантатом, который я отчётливо ощущал из-за его тяжести. На правом рентгеновском снимке виднелась лишь часть батареи. Тонкий, вроде бы экранированный кабель вёл к маленькому образованию, похожему на круглую обсосанную карамельку, а оттуда шёл вверх.

– Должно быть, вот это, – сказал доктор О'Ши и ткнул туда обратным концом своей шариковой ручки. – Имплантат размером со сливовую косточку. Он сидит в перитональной оболочке. В брюшине, – добавил он.

Имплантат. Он был прав. Слишком велик для штекерного соединения.

– Он что, смещается?

– Наверняка. Видимо, он вживлён в брюшину, а она двигается при каждом вашем вдохе и при каждом шаге.

Я разглядывал чётко отграниченное белое пятно.

– На этом месте, вообще-то, ничего не должно быть, кроме простого провода, – рассуждал я вслух. – В конце концов, схема известна. В принципе, и штекерного соединения здесь никакого не должно быть. Его можно объяснить только тем, что в ходе одной из позднейших операций нечаянно перерезали кабель, и пришлось его соединять. Но это… – Я долго вглядывался и в конце концов отрицательно покачал головой: – Нет, понятия не имею, что бы это могло быть.

– Как технический дилетант, я бы сказал, что с виду это похоже на распределитель.

– Только распределять ему нечего. Один провод входит, один выходит.

Доктор О'Ши взял лупу.

– Да, верно. И, судя по всему, нижний провод кончается штекером, а верхний – гнездом. Их можно было бы соединить напрямую, а имплантат выкинуть. – Он посмотрел на меня. – Может, это что-то вроде трансформатора?

Представление о том, что можно избавиться хотя бы от одного из имплантатов, несло в себе что-то оглушительно соблазнительное.

– Может, просто попробуем? – предложил я. – Вы раскроете рану настолько, чтобы дотянуться до концов провода, и соедините их напрямую. И посмотрим, что будет.

– А вдруг эти концы под разным напряжением? Тогда могут сгореть и другие агрегаты.

Я отрицательно покачал головой. Я не хочу утверждать, что знаю технические детали вплоть до последних тонкостей, но в некоторых моментах они, к счастью, успокоительно однозначны. Это был один из таких моментов.

– Вся система работает на одном напряжении, а именно – на 6,2 вольта. Это может быть что угодно, но только не трансформатор. В трансформаторе нет никакой надобности. – Даже если бы и была, не имело бы смысла устанавливать его на этом месте. И что бы такое могло испортиться в трансформаторе, что можно было бы починить, проткнув шилом брюшную стенку? – Давайте попробуем.

– Это рискованно, – сказал доктор О'Ши.

– Что тут рискованного? – Я проковылял обратно к кушетке и лёг на спину. – Вы вытянете концы провода. Разумеется, меня это парализует, но если я не приду в себя после того, как вы их соедините, то вы просто вернёте всё в исходную позицию.

– Нет никакой гарантии, что потом имплантат снова заработает. – Он смотрел на меня сверху, лицо его было озабочено, но в глазах проскакивала искра желания. – Я бы сказал, что это на размер больше всего того, что мне приходилось делать с вами до сих пор.

О'Ши уже не раз сшивал мне ослабевшие штекерные соединения, первый раз пять лет назад, когда две фаланги безымянного пальца моей правой руки вдруг потеряли подвижность. Заставить его сделать рентген моей правой руки было нетрудно, но остаток вечера и ночь ушли у него на то, чтобы привыкнуть к тому, что он увидел на снимке и что я ему при этом поведал. Потом нам понадобился ещё один вечер на то, чтобы мы разобрались в схеме электроснабжения кисти и предплечья и обнаружили расшатанный контакт: штекерное соединение в области локтевого сгиба. После этого потребовался только разрез и пара швов, дело десяти минут – и безымянный палец снова пришёл в действие.

– Какие вообще могут быть гарантии? – Я поёрзал на кушетке, ища удобное положение. Я не собирался вставать с неё до конца операции. – У меня нет гарантии, что электроснабжение не прервётся посреди улицы. У меня нет гарантии, что не выйдет из строя какая-нибудь другая часть и не прикончит меня. Уж если кому и не стоит верить в вечную жизнь, так это мне. – В тот момент, когда я это говорил, я вспомнил: это Сенека. Он считал – во всяком случае, я так понял, – что мы, если не осознаём свою немощь, склонны к расточительству своих дней. И, следовательно, своей жизни. – Если хотите, я подпишу вам что-нибудь, чтоб на вас не было никакой вины.

Доктор О'Ши вздохнул:

– Ну, если подумать, трудно представить себе, чтобы военная система была сконструирована без запаса надёжности. Давайте попытаемся. – Он взял стерильные салфетки и ампулу, содержимое которой осторожно вытянул в шприц и ввёл мне около раны. Пока местная анестезия не начала действовать, он обработал мне живот вонючей красной жидкостью и пошёл за инструментами для операции.

Я тем временем уставился в потолок и пытался не думать о прошлом. Тщетно, разумеется. А потом в поле моего зрения появился О'Ши и спросил, натягивая резиновые перчатки:

– Я уже спрашивал вас, сколько, собственно, операций вам пришлось перенести?

– После пятнадцати я перестал считать, – ответил я, и разные картинки и звуки проносились у меня перед внутренним взором: высокие стены в зелёном кафеле, звон металла, словно стук мечей древней битвы, холодный свет ярких ламп, мужчины и женщины в хирургических масках, гудящие, жужжащие и издающие писк машины, звериный хрип дыхательных аппаратов. Тогда всё ещё только начиналось.

– Невероятно, – сказал он. – Я имею в виду, что у вас не так много видимых шрамов.

Я ничего не ответил. Тогда на нас применили все известные методы косметической хирургии и несколько не столь известных, многообещающих новых разработок. Каких только обещаний нам не давали, а результат в сравнении с ними был жалкий! Но обсуждать это теперь было бессмысленно. Сейчас мне больше хотелось сосредоточиться на холодном ощущении у меня в животе.

– Чувствуете это? – спросил доктор О'Ши.

– Что? – ответил я.

– Уже хорошо. Я приступаю. Крошечного разреза будет достаточно.

– Скажете мне перед тем, как… – Что я хотел сказать? Это была не боль. Боли я не чувствовал. Это была ситуация. Что снова кто-то режет ножом моё тело, и без того натерпевшееся.

Голос врача звучал бархатно, успокаивающе, внушая доверие:

– Не беспокойтесь. Я буду держать вас в курсе. – И тогда голоса врачей тоже звучали бархатно, успокаивающе, внушая доверие. – И думайте о том, чтобы снизить приток крови.

– Это ясно.

Сколько раз уже я искал спасения у Сенеки? У человека лишь одно несчастье, а именно: что в его жизни есть вещи, которые он рассматривает как несчастье. Сколько раз уже мой дух отзывался на эту фразу? Мне никогда не забыть, как я однажды, в унынии сетуя на судьбу, бродил по улицам Дингла и на развале в книжном магазине на Дайк Гейт, вообще-то специализирующемся на гэльской литературе, невзначай наткнулся на этот маленький, растрёпанный томик с текстами древнеримского философа. Сенека. Я раскрыл его, и эта фраза была первой, попавшейся мне на глаза. Как будто он говорил со мной.

Разумеется, я купил эту книгу. Она стоила тогда пол ирландского фунта, но я читаю её так, будто это самое драгоценное приобретение моей жизни.

– Я добрался до имплантата, – сказал доктор О'Ши. – Концы провода выглядят хорошо. Сейчас я вытяну штекер. Три, два, один – есть.

Я почувствовал, как моё тело закаменело, за исключением левой руки. Правый глаз тоже ослеп, а левый, настоящий, остался как был.

– Теперь я вытягиваю гнездо – есть. На первый взгляд оба конца действительно кажутся ответными частями одного разъёмного соединения; я только должен их немного зачистить… Так. Соединяю штекер с гнездом.

Послышался щелчок, или, во всяком случае, послышался мне, и я тут же снова ожил как ни в чём не бывало.

– Всё работает, – с трудом произнёс я.

– Вот и хорошо. – Это прозвучало с явным облегчением, и я почувствовал, как он торопливо возится с моим животом. – Э-эм, а не могли бы вы снова остановить поступление крови? Это я беспокоюсь за ваши брюки.

Разумеется, из-за прекращения подачи тока дроссель снова открылся. У меня по всему телу есть такие дроссели, сеть петлевидных образований, которые стягиваются вокруг артерий и могут ограничивать доступ крови к определённым участкам тела. Это было сущее мучение – научиться управлять ими, но теперь я это умею лучше всего и я остановил кровотечение раны так же просто, как задержал бы дыхание.

– Спасибо. – Лицо О'Ши появилось надо мной. – Теперь я удаляю имплантат; ведь этого вы хотели?

– Именно этого, – подтвердил я.

– И перед тем как закрыть рану, я сшиваю штекерное соединение нерассасываемым кетгутом. Концы, правда, замкнулись плотно, но для надёжности сошьём.

– Правильно.

Наконец-то я мог расслабиться, и тупо смотрел в потолок, пока О'Ши смыкал рану и накладывал на разрез швы. В конце он наложил мне повязку на живот и предложил попробовать встать. Когда не чувствуешь нижней половины тела, сделать это не так-то просто, но в конце концов мне удалось подняться.

– Я могу отвезти вас домой, – предложил он.

– Об этом даже речи быть не может, – ответил я. В городе все знают красный спортивный автомобиль доктора. Стоит ему только свернуть на какую-то улицу, как все жители начинают строить предположения. Не всегда верные, правда, поскольку, когда дело касается интимных вопросов, доктор О'Ши, естественно, ходит пешком.

– Вы только что перенесли операцию. Вам как минимум необходим покой.

– Сейчас я надену рубашку, – сказал я, – куртку, повешу на плечо сумку, благодарно пожму вам руку и пойду домой как ни в чём не бывало.

Он скривил лицо в полуудивлённой-полутревожной улыбке:

– Ах да, ведь вы же супермен.

– Вот именно. Я ещё зайду в супермаркет и кое-что куплю себе на выходные дни.

– Ничего другого я и не ждал.

Имплантат оказался меньше, чем я представлял себе, и был покрыт ломким белым слоем чего-то, похожего на пластик. Доктор О'Ши сполоснул его, бросил в стеклянную баночку, завинтил крышку и протянул мне:

– Пожалуйста. Это наверняка стоит миллион долларов.

– Как минимум, – усмехнулся я.

– И, кроме того, это собственность правительства Соединённых Штатов Америки.

– Как и половина моего тела.

Вид этого маленького, странно бессмысленного предмета наполнял меня давно забытым чувством удовлетворения: хотя бы один шаг в верном направлении удался. Я сунул баночку в карман брюк и взял со спинки стула рубашку. Повязка больно пощипывала, когда я заводил руку, чтобы просунуть её в рукав.

– Кстати, вчера о вас кто-то спрашивал, – мимоходом сообщил доктор О'Ши после операции.

Я замер посреди движения. Мороз пробежал по коже:

– Спрашивал обо мне?

Доктор О'Ши взял полотенце:

– Азиат. Говорил по-английски, правда, с любопытным акцентом. И сам человек любопытный. Назойливый. Несимпатичный. У него было ваше фото, и он спрашивал, знаю ли я вас.

– Ну и?

– Разумеется, я сказал, что никогда в жизни вас не видел. – Он аккуратно повесил полотенце на место. – Впрочем, фотография была такая старая, что вас на ней можно узнать, только обладая развитой фантазией.

Если бы фотография была свежее, это было бы ещё тревожнее, поскольку последнее фото в немедицинских целях было сделано с меня в 1985 году, на пропуск, дающий мне доступ в самые секретные помещения одного и без того засекреченного учреждения.

– Он сказал, кто он такой? И почему он пришёл именно к вам?

– О, у меня было такое впечатление, что он обежал уже весь город, стучась во все двери подряд.

– Чтобы найти меня? – Мои пальцы вдруг засуетились, застёгивая рубашку. – Это мне не нравится.

– Я бы на вашем месте не беспокоился. По тому, как он себя вёл, я не могу себе представить, чтобы кто-нибудь ему что-нибудь сказал.

При всём умении доктора О'Ши хранить тайну – врачебная тайна, ведь тоже нечто в этом роде, – он всё же явно не понимал в полном объёме, для чего она необходима в моём случае. Появление незнакомца, разыскивающего меня, было очень плохой новостью.