"Как мы изобрели фотосинтезатор" - читать интересную книгу автора (Абдулаева Сахиба)

ВСЯКАЯ ТРЕБУХА

Вечером мы постучались к Бахадыру. Через плотно закрытые ворота нельзя было ничего разглядеть. Но со двора тянуло дымком и чем-то паленым.

– Акбар! А вдруг тетушка Зебо нас прогонит? – сказала я рассеянно. – У них, наверное, и сегодня гости…

– Кажется, ты права, – кивнул Акбар. – Я видел утром, как его отец привез на машине барана…

– Не пойму этого Джалила-ака, – засомневалась я. – Хотя в этом доме он и не живет, однако каждую неделю собирает тут дружков. Интересно, что они делают?.. Давай постучимся еще.

Мы затарабанили в четыре руки.

– Кто там?.. – наконец спросил Бахадыр. Было слышно, как он шмыгал носом.

– Мы! – ответили дружно я и Акбар. – Ты что, забыл? Ведь договорились же вместе готовить уроки…

Бахадыр открыл калитку в воротах и понурил голову, будто в чем-то провинился. Руки его были перепачканы, одежда забрызгана кровью.

– Мы с бабушкой готовим хасып,[5] -сказал он. – Сегодня должны быть гости.

– Бахадырчик, кто там? Если твои друзья, скажи, что ты занят, – пропела тетушка Зебо из глубины двора, но, увидев нас, осеклась. Вышла нам навстречу.

Лицо ее расплылось в улыбке. – О, сынок Ходжи-ака, заходи, детка, помоги нам! И ты, Акбар, проходи…

Расхваливая нас на все лады, тетушка тут же «загрузила» работой. Я взяла веник, а Акбар и Бахадыр направились к учаку.[6] Подметая двор, я задумалась о Бахадыре. Странно, но почему-то никого из его родни не интересовало, как он учится. Совсем другое дело – мой папа. Если у кого-либо из нас, его дочерей, появлялась в дневнике даже «четверка», он очень огорчался.

Упрекая маму, тут же освобождал нас от всякой домашней работы. Видели бы вы его, когда он в конце недели расписывается в наших дневниках… Министр, да и только! Ну, а если было много «пятерок», мы ожидали похвалы, не в силах сдержать довольную улыбку.

А Бахадыра в школе все время ругали за то, что он никогда не давал свой дневник вовремя на подпись отцу. У Акбара же было все наоборот. Для его родителей листать дневник сына, полный пятерок, было истинным удовольствием.

Ох, посмотрели бы они на Акбара сейчас! На него, беднягу, просто страшно было взглянуть. Весь в саже.

Глаза слезятся, и время от времени он шмыгает носом.

Придерживая щипцами бараньи ножки, Акбар опаливает их на огне. Тетушка Зебо скребет опаленные ножки и срезает копытца ножом. Акбар при этом морщится, как будто ему больно…

Окончив помогать, мы наскоро помылись под краном и вошли в дом.

– Будем заниматься на полу? – спросил Акбар, кивнув на хантахту.[7]

Бахадыр смутился. Я сердито взглянула на Акбара:

– Ну что ты сразу так? Будто никогда не сидел на курпаче.[8]

– Но… – замялся Акбар.

– Что "но"? – спросила я.

– Ведь позвоночник может искривиться, – вздохнул Акбар.

– Ну-ка, Бахадырчик, подними рубашку и покажи, что позвоночник у тебя прямой! А то этот упрямец и не сядет, – сказала я.

– Искривление позвоночника можно определить только с помощью рентгена, – обиженно ответил Акбар.

– Ну да, конечно, – улыбнулась я, чтобы его успокоить. – Твой же отец хирург…

Но тут Бахадыр прямо-таки ошарашил нас.

– В лунные вечера, сидя за этим столиком, я пишу стихи, – сказал он.

– Да ну? – удивилась я. – Почитай что-нибудь!

– Сначала надо сделать уроки, – насупился Акбар.

Но я назло ему стала подзадоривать Бахадыра:

– Читай, читай! Уроки потом… Может, придет время – и мы будем гордиться нашим поэтом Бахадыром Джалиловым.

– Только не надо смеяться, – взмолился Бахадыр.

– Ладно, мы будем плакать, – пошутила я.

Акбар, рассердившись, раскрыл учебник и сделал вид, что читает. Я же нарочно уставилась на Бахадыра.

Он достал из-под курпачи старенькую тетрадку и срывающимся от волнения голосом стал читать:

Акбар, до этого делавший вид, что не слушает, отложил книгу, о чем-то грустно задумался. На ресницах его – я бы никогда не подумала! – блеснули слезы. А у меня будто в горле что-то застряло, и я не знала, куда деть глаза. Бахадыр, закончив чтение, спрятал тетрадь. Когда он уселся на курпачу, Акбар осторожно спросил: – Тебе очень трудно, да?..

Бахадыр ничего не ответил, только вздохнул.

Чтобы хоть как-то ободрить его, я сказала: – Держись, Бахадыр. Только оставь эти грустные стихи. Их все равно нигде не. напечатают. А то у таких, как Акбар, всегда подушки будут мокрыми.

– Нет, нет! – запротестовал Акбар. – Стихи получились настоящие, искренние… А ты хоть и девчонка, сердце у тебя каменное. Не зря тебя, видно, назвали Угилой.

– Да бросьте вы! – вмешался Бахадыр. – Давайте лучше делать уроки.

Мы молча уткнулись каждый в свой учебник. Занятая своими делами, тетушка Зебо забыла про нас.

Она, бойко орудуя шумовкой в котле, напевала:

Потом вдруг запричитала:

– Ох, жизнь многострадальная! И зачем ты, Саба-хон, дочка моя, оставила меня? Как мне быть теперь? Пусть аллах простит мои грехи. Не ценил муж тебя, замучил… Мертвецы живы, а живые мертвы. Нет, не дала я твоего Бахадыра-сыночка в обиду мачехе.

Сколько раз Джалил хотел отобрать его у меня! Теперь у него другая жена, не смогла родить ему сына. Я знаю, это он расплачивается за все страдания, которые принес тебе. Но что я могу поделать, ведь он мне тоже сын… Я так часто вспоминаю тебя… Пусть дух твой радуется, Сабахон, дочь моя…

В это время за воротами послышался треск старого «Москвича». От этого звука и тетушка Зебо, и мы вздрогнули. Вскочили с места.

Джалил-ака внес во двор в больших сумках яблоки, гранаты, орехи и поставил все это на террасу. Посмотрев по сторонам, он зычно крикнул:

– Бахадыр, где ты? Помоги!

– Сайчас, папа, – отозвался сын и мигом покинул нас.

И мы, собрав книжки, тетрадки, ручки, спустились по ступенькам во двор.

– О, вы, я смотрю, делали уроки, – притворно всплеснул руками Джалил-ака. – А я вас побеспокоил. Ну, извините… А пока помогите-ка разгрузить машину, занесите сумки из нее домой. Большие сумки берите осторожно: там бьющиеся вещи…

– Угилой, смотри, сколько водки! – опеши-Я Акбар, хватаясь за сумку. Неужели они столько выпьют?

– Тише ты, а то услышат, – шикнула я, помогая ему.

Джалил-ака, уже промывший под колонкой руки, на этот раз громко похвалил:

– Молодцы, молодцы, ребятишки! Смотрите-ка, мама, какими вымахали помощниками!

– Верно говоришь, сынок, – заквохтала тетушка Зебо. – И мне они помогли… Если бы не они, я бы ничего не успела приготовить.

– Все перетаскали? – переспросил Джалил-ака. – Вот и хорошо. Долгих вам лет!

Эти последние слова прозвучали так, будто Джалил-ака хотел сказать: "Помогли и ладно, а теперь уходите!".

Не говоря ни слова, мы взяли свои портфели и направились к выходу. Когда за нами захлопнулась калитка в воротах, мы долго стояли с чувством, будто за ней осталась частичка наших сердец.

Вдруг мы услышали, как что-то со звоном разбилось.

– Растяпа! Под ноги смотреть надо! – заорал Джалил-ака. – Мать твою!.. – он нехорошо выругался. – Да ты знаешь, сколько эта ваза стоит, бестолочь? Вот я тебе…

Кажется, Джалил-ака ударил Бахадыра. Тот начал кричать.

– Хватит, перестань! Покалечишь ребенка, – запричитала тетушка Зебо. – Ведь и мать его ты так же доконал.

– Замолчите, мама, вы во всем виноваты! – распалялся Джалил-ака. – Распустили совсем мальчишку.

Бахадыр всхлипывал, а потом стих. Мы пытались разглядеть что-нибудь в щели ворот, но ничего не увидели. Через некоторое время послышался звук сметаемых на совок осколков.

– Вчерашний товар продали? – уже спокойнее заговорил Джалил-ака. – Теперь, сынок, хрусталя и в магазинах стало много, соседи не берут, дрожащим голосом отвечала тетушка Зебо.

– А вы напомните им, что этот хрусталь дешевле, чем в магазинах. Хорошо хоть невестка ваша оказалась проворной. За неделю сплавила двадцать ваз. К тому же успевает ездить и в другие города. Привозит оттуда дефицит. Но продавать самой ей некогда. Если вазы вам не по плечу, возьмите в красной сумке детские вещи. Отнесите их в детсад…

– Неужели, сынок, должна я на старости лет заниматься такими делами? почему-то запричитала тетушка Зебо.

Какими «делами» – до нас еще хорошо не дошло…

Мы отошли от ворот.

– Значит, они хрусталь продают, – задумчиво произнес Акбар. – Только где же они его берут?

– Завтра спросим у Бахадыра, – сказала я. – А сейчас пошли домой!