"Петр II" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)

V

– Что это, княжич, ты невесел, что свою буйную головушку повесил? – весело проговорил Лёвушка Храпунов, подходя к своему задушевному приятелю, Ивану Алексеевичу Долгорукову, сидевшему за столом в таверне, что находилась на «проспекте», близ реки Невы.

Эта таверна называлась «Рог изобилия», и её содержал немец Карл Циммерман. Она в то время играла немаловажную роль: в неё с целью кутежей собиралась вся знатная молодёжь, а также и офицеры. Карл Циммерман умел потрафлять своим высокородным гостям, и золото из карманов гостей, посещавших «Рог изобилия», переходило в большие карманы угодливого немца.

Молодой князь Иван Долгоруков часто бывал у Циммермана в таверне и оставлял там много денег со своим товарищем, офицером Преображенского полка Храпуновым.

– А, Лёвушка, здорово! – поднимая голову и радуясь приходу товарища, промолвил он.

– Да с чего ты, Иванушка, голову-то свою опустил? – переспросил у товарища офицер Лёвушка Храпунов. – С Меншиковым не поладил, что ли?

– Что Меншиков? Не страшен он мне, Лёва!

– Ты правду говоришь. Иванушка, бояться Меншикова тебе не след. Против него у тебя есть защитник, посильней и могущественнее Меншикова.

– Ты про государя говоришь? Так до него меня теперь не допускают. Меншиков к себе увёз государя и стережёт его как цербер. Ну да авось ненадолго. Пётр-то Алексеевич сильно меня любит и, наверно, скоро призовёт к себе! Да и впрямь, кто лучше меня его повеселить да позабавить может? Эх, скорей бы это случилось! Уж посмеёмся мы тогда над Алексашкой!

– Тише, Иванушка, что ты кричишь? У Меншикова везде есть уши и глаза.

– Дай только подрасти императору, он обрубит у Меншикова долгие уши и выколет его не в меру зоркие глаза.

– Ох, Иванушка, с тобой как раз наживёшь беду немалую. Тебе хорошо – у тебя, говорю, есть заступа. А за меня кто заступится?

– А я-то? Забыл про меня? Меншикову хотелось услать меня из Питера куда-нибудь подальше, да не пришлось.

– Император заступился за тебя?

– Да! Меншиков задумал женить государя на своей дочери, но это ему не придётся, – посматривая из предосторожности по сторонам, тихо проговорил князь Иван.

– Как не придётся? Да ведь княжна Мария Александровна уже объявлена невестой государя.

– Что же из того? Только объявлена. А ведь и в самый девичник часто свадьбы расходятся.

– Знаешь, Иванушка, лучше оставим про то говорить. Не место и не время. Ты лучше скажи мне причину своей печали.

– Что говорить! Ты моему горю, Лёвушка, не поможешь.

– А кто знает? Может быть, и помогу Ты только скажи… ведь знаешь, что я для тебя вдрызг расшибусь.

– Спасибо, спасибо, Лёвушка… Слушай… влюблён я…

– Так с того и тоскуешь? Это на тебя не походит.

– А ты спроси, товарищ, в кого я влюблён-то?

– В кого, в кого?

– В графиню Шереметеву[8].

– Неужели Наталью Борисовну полюбил? Да как это тебя угораздило?.. Графиня Наталья Борисовна не по тебе…

– Знаю, Лёвушка, знаю! Не стою я её. Она святая, а я… Ну что я против неё?.. Бесшабашный гуляка.

– Да расскажи, Иванушка, как это случилось?

– Увидал я графиню Наталью, и она душу мою озарила. Видал ты, Лёвушка, когда-нибудь Наталью Борисовну?

– Раз только видел.

– Ну, ну, что? Какой она тебе показалась?

– Только и могу сказать тебе, Иванушка: красота графини Натальи Борисовны какая-то особая, не человеческая.

– Именно, именно… Сам я, Лёвушка, сознаю, что любить такую девушку мне не след. Она выше любви, я… я не смею любить графиню Наталью и всё же люблю её.

– Посватайся.

– Что ты, что ты! Какой я жених? Да графиня за меня и не пойдёт. Ей все мои художества известны, и смотрит она на меня как на бесшабашного пропойцу и кутилу.

– Что же ты намерен делать? – спросил Храпунов.

– Пить, гулять – может, в разгульной жизни я позабуду свою любовь и в пьянстве найду себе утеху, – с тяжёлым вздохом ответил товарищу князь Иван.

– Эх, сердечный мой! Жаль мне тебя, а помочь тебе мне нечем.

– И не надо, Лёвушка, предоставь меня моей судьбе. А есть у меня предчувствие, что судьба до добра меня не доведёт.

– Полно, Иванушка, не пеняй на судьбу. Она тебя балует, и счастье улыбнётся тебе.

– Эх, Лёвушка, счастье моё непрочно. Есть у меня приятели, а больше того недругов, и сила на их стороне. Ну да и то молвить, не боюсь я их, не боюсь. Я всей душой люблю государя и до гроба – его слуга верный и преданный. Как ни силён, как ни могуществен светлейший князь Меншиков, забрать в руки царственного отрока я не дам! – твёрдым голосом проговорил Иван Долгоруков.

– Тише, Иванушка, тише! – испуганно промолвил его собеседник. – За нами следят!

– Кто, кто?

Долгоруков быстро обернулся и увидал какого-то закутанного в плащ человека в нахлобученной треуголке, закрывавшей половину его лица.

– Видишь? – тихо спросил у Долгорукова Храпунов.

– Вижу… кто это?

– Секретарь Меншикова, Зюзин; я узнал его. Беда, если он подслушал наш разговор!

– А это я сейчас узнаю! – И Долгоруков направился к столу, за которым сидел личный секретарь Меншикова, Зюзин, душой и телом преданный ему, – Послушайте, вы, господин фискал, за благо даю вам совет – пересядьте за другой стол, не то быть тебе битому, – громко и угрожающим тоном промолвил ему молодой князь.

– Кто дал тебе право, господин офицер, наносить мне оскорбление? – тихо спросил Зюзин, меняясь в лице.

– В моих словах оскорбления не видно, а что я назвал тебя фискалом, так эту кличку ты вполне заслужил…

– Ты, ты, князь, ответишь за меня.

– Может быть. А чтобы уж заодно отвечать, я кстати поколочу тебя… Вон, крапивное семя! – грозно крикнул на Зюзина князь Иван, замахиваясь на него.

Личный секретарь Меншикова почёл за благо ретироваться при громком хохоте всех находившихся в таверне.

Это происшествие с Зюзиным не прошло даром ни для князя Ивана Долгорукова, ни для его приятеля Храпунова. Гнев Меншикова обрушился на них обоих, в особенности на бедного Лёвушку. Несмотря на то, что он в оскорблении Зюзина не был виновен, его по приказу фельдмаршала Меншикова посадили под строгий караул при полку. Что касается Долгорукова, то он был любимцем императора, а потому Меншиков волей-неволей принуждён был щадить своего врага. За скандал в таверне Долгоруков поплатился только тремя днями ареста, но за этот арест ещё более возненавидел Меншикова и вместе со своими именитыми родичами стал всеми силами стараться расстроить брак Петра II с дочерью Меншикова.

Император-отрок так привязался к Ивану Долгорукову, что не хотел разлучаться с ним и требовал, чтобы тот всегда находился при нём. Это исполнялось, князь Иван приобрёл огромное влияние на государя, и могущественный Меншиков был ему теперь нисколько не страшен.

Пётр всё более и более стал охладевать к своему первейшему министру и регенту, вследствие чего могущество Меншикова пошатнулось. В державном отроке Петре II стал просвечивать нрав его великого деда: он требовал беспрекословного исполнения своих приказаний, не любил никаких возражений.

Петру не нравилось пребывание в доме Меншикова, и он с нетерпением ждал того дня, когда ему можно будет выехать в летнюю резиденцию, то есть в Петергоф, где для него отделывали дворец.

К своей невесте Пётр тоже не благоволил и не старался скрывать это. Он по целым неделям не видался со своей невестой и всячески избегал встреч с нею.

Княжна Мария и прежде мало верила, что государь женится на ней, а теперь ещё более сомневалась в этом, видя, что отношения между её честолюбивым отцом и державным женихом обострились.

– Матушка, никогда, никогда мне не быть женою государя! – сказала она однажды матери. – Он смотреть на меня не хочет, избегает даже встречаться со мною.

– Вижу, милая, сама сознаю, – с глубоким вздохом ответила Дарья Михайловна. – Знать, все затеи нашего Данилыча окончатся ничем!

– А я нисколько не сожалею об этом. Ну какая я царица?.. Ведь во мне царственного ничего нет. Я плачусь только на свою судьбу злосчастную, которая разлучила меня с милым сердцу… Был у меня жених, граф Сапега – его отняли у меня. Полюбила я князя Фёдора Долгорукова, думала найти с ним счастье в супружестве – и с ним меня разлучили. И всё отец… все мои несчастья через него! – со слезами проговорила княжна Мария. – И зачем он счастье моё разбивает, зачем? Пойми, матушка, ведь моё положение ужасно! Меня отец навязывает государю, который не только меня не любит, но даже смотреть не хочет. И делает это отец не из-за любви ко мне, нет, а лишь для своего тщеславия, для своего большего могущества. Император – зять… есть чем похвалиться!

– Ох, Машенька, милая! И сама я знаю, сама всё вижу, но что же я поделаю с Данилычем? Моих слов он и слушать не хочет. Ослеп он, не видит, что около него грозная туча собирается… Врагами он окружён со всех сторон, сам гибнет и других в погибель тянет. Вас, деток сердечных, мне жалко. За что вы, неповинные, терпеть будете? – утирая слёзы, промолвила княгиня Дарья Михайловна.

– Матушка, я хочу повидаться с государем, хочу выяснить своё положение.

– Это хорошо. Тебе даже необходимо откровенно переговорить с ним. Теперь государь дома; вот бы тебе, Машенька, сейчас к нему пойти?

– Боязно как-то.

– Чего же тебе бояться? Войди к государю «прямым лицом» и всё ему скажи, что есть у тебя на сердце. На правду государь ответит тебе правдой.

– Я… я пойду.

– Иди, иди, дитятко моё… Господь с тобой!

Княжна Мария обняла мать и отправилась на половину императора Петра, своего обручённого жениха.

Императрица Екатерина Алексеевна скончалась 6 мая 1727 года, а 27 мая того же года происходило обручение двенадцатилетнего императора Петра с семнадцатилетней дочерью князя Меншикова, Марией.

Царское обручение происходило с особой торжественностью и пышностью. В доме-дворце Меншикова в тот день перебывал весь генералитет и все вельможи государства. Поздравляли императора, его наречённую невесту, а также сияющего и торжествующего Меншикова.

Кажется, в тот день были все счастливы, кроме одной царской невесты. Бледная, печальная, с заплаканными глазами, холодно принимала она приветствия и поздравления. Как до обручения, так и после него император Пётр был по-прежнему холоден к своей невесте и даже избегал говорить с ней.

Княжна Мария видела это и решила в личной беседе выяснить своё положение. Идя на половину жениха, она составила такое обращение к нему:

«Государь, если я не нравлюсь вам, то откажитесь; ещё есть время. Не любя не женитесь; себе, государь, не отравляйте жизни и меня не губите».

Мария подошла к двери и слегка приотворила её; она была бледна как смерть и сильно взволнована.

Государь был не один: с ним находились его сестра, великая княжна Наталья Алексеевна, и Андрей Иванович Остерман. На плечах у государя был накинут плащ.

– Что с вами? Вы так бледны, – спросил у вошедшей невесты Пётр.

– Это пройдёт, государь!.. Но мне… мне надо поговорить с вами, – робко сказала княжна Мария.

– Только не теперь, пожалуйста, не теперь! Я еду с сестрой кататься. Сегодня я приготовил все уроки Андрею Ивановичу, и он отпускает меня на прогулку. Не так ли, Андрей Иванович? – обратился он к своему воспитателю.

– Совершенно справедливо, ваше величество! Если бы вы изволили все дни так подготовлять свои уроки, как сегодня, то я был бы несказанно рад тому.

– Вот всегда так, Наташа, – обратился император к сестре, – я учусь, а Андрей Иванович называет меня лентяем.

– Андрей Иванович любит тебя и желает добра, надо его слушать, Петруша, – тоном старшей сестры заметила царевна Наталья.

– Я и слушаю. Только Андрей Иванович всё морит меня книгами, Ну, Наташа, едем, едем!

– Государь, уделите мне несколько минут, – голосом, полным мольбы, промолвила бедная княжна Мария.

– Только не теперь, княжна. Я еду, – и, сказав это, Пётр под руку с сестрой поспешно вышел из комнаты.