"Петр II" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)VIIНаступил день обручения императора Петра II с княжною Екатериною Алексеевной Долгоруковой. В большом зале дворца на персидском шёлковом ковре был поставлен стол, покрытый золотой парчой, а на нём ковчег со святым крестом и две золотые тарелки с обручальными кольцами. Обручённые должны были стоять под балдахином серебряной парчи с золотым шитьём; кисти балдахина держали высшие придворные чины. Направо на I шёлковом ковре стояли кресла для государя и налево – шитые золотом по золотому бархату кресла для невесты государя, для царевны Елизаветы Петровны, для бабки государя Евдокии Фёдоровны, а также и для прочих особ императорского дома. Обер-камергер князь Иван Долгоруков в торжественном поезде отправился за своей сестрой, Екатериной Алексеевной, находившейся в Головином дворце. Густая толпа народа окружила дворец, ожидая приезда невесты государя; там и тут вполголоса вели между собой разговор. – Вот счастье-то Долгоруковым приплыло! Поди, не чаяли? – проговорил какой-то степенный купец с седой окладистой бородой, обращаясь к стоявшему с ним рядом старику с добрым, приятным лицом. – Ох, ваша милость, господин купец, счастью тому нечего завидовать. Счастье на земле переменчиво! – Известно есть… Куда же оно подевалось? – Вот ты говоришь, что к Долгоруковым приплыло счастье: князь Алексей Григорьевич дочку свою обручает с императором Петром. С первого-то раза оно, пожалуй, и похоже на счастье, а если разобрать, счастья-то и нет! – Заладил ты, почтенный: «Счастья нет!» Какого же ещё надо тебе счастья? – А припомни-ка, господин купец, когда Меншиков обручил свою дочь Марью с великим государем, так ведь он тоже думал, что счастливее его нет на свете человека… – Ты вот про что… – Не начало, а конец венчает дело. Кто нынче счастлив, завтра несчастным может быть, – наставительным голосом произнёс старик. – И большую теперь, братец ты мой, заберут силу Долгоруковы, – проговорил какой-то поджарый, испитой человек с бледным лицом, в нагольном полушубке и в овчинной шапке, очевидно, мастеровой, обращаясь к товарищу, тоже мастеровому. – А ты, Ванька, язык-то прикуси, а в рот набери каши. Гляди, не попади в Сыскной приказ. – Зачем?.. Туда мне не дорога! А ты, видно, боишься Долгоруковых? – Кто их не боится?! – Я вот первый не испугаюсь их, – храбро проговорил было мастеровой Ванька, но здоровая затрещина по затылку заставила его прикусить язык. – За что дерёшься? – сквозь зубы спросил Ванька у полицейского, только что ударившего его. – Молчи, пёс, не то угодишь как раз в Сыскной приказ, на переделку заплечным мастерам, – прошипел полицейский солдат. – Везут, везут! – искрой пробежало по толпе. – Да где, где? – Вон, вон! Иль не видишь золотой-то кареты, курица слепая? И действительно, показались золочёные придворные кареты, запряжённые цугом в шесть лошадей; они были окружены скороходами, фурьерами, гренадёрами, гайдуками и пажами, в блиставших золотым шитьём мундирах и ливреях; повернула в дворцовые ворота и карета с царской невестой. Вдруг что-то сильно затрещало, и большая золочёная корона, находившаяся на верху кареты, свалилась на землю и разлетелась вдребезги. – Ну, братцы, это не к добру, – заговорили в толпе. – Корона свалилась с кареты царской невесты, стало быть, скоро Долгоруковым конец настанет. Едва только острый язык Ваньки необдуманно проговорил эти слова, сильные руки двух полицейских схватили его за шиворот и потащили. – Ну вот, теперь пойдут розыски, заплечным мастерам прибавится работы, и за свой язык парнюга поплатится увечьем, а может быть, и головой, – со вздохом тихо проговорил купец в лисьей шубе, смотря, как полицейские тащили Ваньку. – А что ни говори, знак худой! – слышалось в толпе, где всякий по-своему старался объяснить падение короны. Карета с царской невестой остановилась у подъезда дворца. Иван Долгоруков помог сестре выйти и провёл её по лестнице, устланной шёлковым ковром, наверх. На княжне Екатерине было белое глазетовое платье, шитое золотом; длинные волосы были завиты в четыре косы и унизаны драгоценными камнями; на голове сверкала бриллиантами и изумрудами диадема. Её встретила внизу старица-царица Евдокия Фёдоровна, бабка государя, но обдала её холодным взглядом. При входе княжны Екатерины часовые взяли на караул, а музыканты заиграли. При громе литавр и труб к невесте подошёл император-отрок и детски любопытным взглядом посмотрел на неё. Все стали на свои места; музыка смолкла. Архиепископ Новгородский Феофан приступил к обряду обручения. По окончании обряда начался блестящий бал, на котором «для показания своего сердечного удовольствия» присутствовала, несмотря на свой сан, старица-царица. – Ну, внучка моя наречённая, сумей сделать счастливым моего внука-государя; на тебя, великая княжна, я надежду возлагаю, да и не я одна, а вся Русь! – строго проговорила она, поздравляя Екатерину Алексеевну. Ничего не ответила на это царская невеста: она увидала в числе придворных и гостей графа Генриха Милезимо в блестящем мундире и, как ни старалась скрыть своё волнение, всё же переменилась в лице при взгляде на своего возлюбленного. Через несколько времени граф подошёл к ней в числе поздравлявших, но она холодно протянула ему руку для поцелуя, и ни один мускул не дрогнул на её лице. Во время бала граф Милезимо воспользовался случаем, когда государева невеста со своей сестрой Еленой направилась в диванную, чтобы несколько отдохнуть и успокоиться, и с мольбой обратился к ней: – Княжна, одно слово. – Незаметно приходите в диванную, – не останавливаясь, ответила ему царская невеста. Помедлив несколько, граф Милезимо крадучись прошёл в диванную. Там никого не было, кроме Екатерины Долгоруковой и её сестры. – Зачем вы здесь? – не дав заговорить графу, резко промолвила царская невеста. – Не утерпел: мне хотелось сказать вам… что… что император Пётр не любит вас, княжна… Про это я узнал случайно. – Я это знаю и без вас. – И, несмотря на это, вы решились… – Да, и, несмотря на это, я решилась быть царицею… Оставьте нас, граф Милезимо, ступайте, иначе вас здесь могут застать. – Пусть кто хочет застаёт, теперь мне всё равно… – Вам, может быть, но не мне. Прошу вас сейчас же удалиться отсюда! – гневно сверкнув глазами и показывая графу Милезимо на дверь, сказала «великая княжна» Екатерина. – Уйду, сейчас уйду… На днях я уезжаю из России и навсегда прощусь с Москвою. В своём сердце, княжна, я увезу свою страстную любовь к вам. – Скорее спрячьтесь за драпировку, – повелительно проговорила царская невеста, показывая графу Милезимо на оконную драпировку. Едва только он успел спрятаться, дверь в диванную отворилась, и на пороге появился князь Алексей Григорьевич с бледным, встревоженным лицом. – Ну, слава Богу! Как гора с плеч!.. Я думал, с вами этот проходимец Милезимо, а его тут нет. – Как видите, батюшка, с нами никого нет, – нисколько не растерявшись, тихо промолвила княжна Елена. – Куда же мог подеваться этот Милезимо? Ведь я хорошо видел, как он юркнул сюда, следом за вами. – Я здесь, князь, к вашим услугам, – с презрительной улыбкой проговорил граф Милезимо, выходя из-за драпировки. – Как? Вы… вы здесь?.. Как вы смели? – не своим голосом крикнул князь Алексей Григорьевич. – Тише, князь, нас могут услышать… – Идите скорее в зал… и я сейчас следом за вами, только вот скажу два слова графу, – обращаясь к дочери, проговорил князь Долгоруков, а когда они, не проронив более ни слова, вышли из диванной, он сказал Милезимо: – Знаете ли, граф, вас завтра же не будет в Москве; если вы сами по своей воле не уедете, то вас до границы отправят с солдатами. Стоит только сказать мнеслово… – Но этого слова, князь, вы не скажете – вам невыгодно компрометировать свою дочь… Да и вообще ваши угрозы напрасны, я их не пугаюсь… Не я в ваших руках, а вы в моих. Стоит только мне намекнуть про мою любовь к вашей дочери государю, и тогда… – Что!.. Что вы, граф, ваше сиятельство!.. Вы… вы не захотите губить мою дочь… и всех нас? – сразу же переменил князь Алексей свой грозный тон на заискивающий. – Я так глубоко люблю вашу дочь, что против её счастья не пойду… – Я… я знаю… знаю, вы, граф, добры безмерно… Я и все мы так глубоко уважаем вас… – О, полно!.. Я очень хорошо знаю, что вы ненавидите меня так, как только можно ненавидеть человека… Но не в том дело: я завтра уезжаю из Москвы, хотя, признаюсь вам, ехать мне не хочется, не дождавшись, чем всё это кончится, а именно – женится ли император на вашей дочери? – Разумеется, женится!.. Ведь обручение уже состоялось. – Обручение, князь, – не венчание… С Меншиковой император тоже был обручён. – Тьфу!.. Далась вам всем эта Меншикова!.. Довольно, граф!.. Мне недосуг. Пойдёмте к гостям, могут заметить наше отсутствие на балу! – И, как ни в чём не бывало, князь Алексей Григорьевич под руку с графом Милезимо из диванной направился в зал, где бал был в полном разгаре. Император-отрок обращал мало внимания на свою обручённую невесту и танцевал большею частью с царевной Елизаветой Петровной. Этого не могли не заметить находившиеся на балу, и недоброжелатели Долгоруковых радовались этому. – А наш государь, кажется, больше интересуется цесаревной, чем своей невестой. – И немудрено: её высочество цесаревна Елизавета Петровна много красивее и милее наречённой невесты государя. – По всему видно, государю не нравится княжна Екатерина. – Удивляться надо, как его величество изъявил согласие на вступление в брак с Долгоруковой. – Что поделаешь: князь Алексей Григорьевич со всех сторон обошёл государя. – Времена Меншикова опять вернулись к нам. – При Меншикове, пожалуй, лучше было – тогда мы знали лишь его одного, а Долгоруковых много: приходится услуживать им всем. – Теперь Долгоруковых и рукою не достанешь; высоко они поднялись, куда как высоко!.. Так вполголоса переговаривались между собою двое придворных вельмож. – А вы, господа, заметили, заметили? – подходя к ним, таинственно спросил князь Никита Юрьевич Трубецкой. – Что, что такое? – Ведь государева невеста с бала вдруг исчезла, а вслед за нею исчез и граф Генрих Милезимо. – Да что ты, князь? Вон идёт царская невеста со своей сестрой. Смотри, к государю подошла. – И то, и то… ну стало быть, вернулась. А я видел, как она с сестрой пошла в диванную и следом за нею туда же крадучись вошёл и граф Милезимо. – Какая дерзость! – Говорят, граф Милезимо у княжны Екатерины в женихах состоял. – Вот, вот, смотрите – и сам Милезимо лёгок на помине: под руку с наречённым царским тестем идёт. – И то… подумаешь, какой между ними лад идёт!.. А между тем князь Алексей Григорьевич, дружески сказав несколько слов графу Милезимо, отошёл от него и, отозвав в сторону своего родича, Василия Лукича Долгорукова, о чём-то долго вполголоса говорил с ним, причём несколько раз показывал на графа Милезимо. – Ты говоришь, что Милезимо на родину скоро хочет ехать? – спросил у него Василий Лукич. – Хочет, да я не верю ему, не поедет. – На время припрятать его необходимо. – Точно, братец, необходимо, но как? – А как, я научу тебя. Только что мне будет за науку? – Свои люди, братец, сочтёмся. – Теперь ты, князь Алексей, как наречённый тесть государя, в большом фаворе состоишь… нас, сирых и убогих не позабудь… – Уж забуду ли? Всегда душой служить готов тебе, только научи меня, как отбояриться от этого проклятого Милезимо. – Пойдём-ка в диванную, там на свободе и поговорим. Родичи князя отправились для переговоров в диванный дворцовый зал. Влюблённый граф Милезимо скучал на придворном балу; он не танцевал и с нетерпением ждал, когда кончится бал и начнётся разъезд, так как уехать ранее с бала он, по этикету, не мог. Но вот император-отрок удалился в свои внутренние апартаменты, и многочисленные гости стали разъезжаться из дворца. Тотчас же и Милезимо поспешно спустился по дворцовой лестнице к подъезду и приказал позвать своего кучера. Между тем за час до разъезда с этим кучером произошёл такой случай: полицейский офицер, находившийся у дворцового подъезда, был позван в дворцовую приёмную и там увидал секретаря генерал-губернатора; последний обратился к нему с таким приказом: – Граф Милезимо, состоящий при австрийском посольстве, жаловался мне на своего пьяного кучера, который чуть не вывалил его из кареты; отправьте кучера на съезжую, пусть там проспится, и замените его другим. – Кем прикажете, ваше превосходительство? – Говорю вам, другим… он ждёт на подъезде, и звать его Никитой. Вы понимаете меня? – Так точно, ваше превосходительство… – Вы позовёте Никиту, и пусть он вместо пьяного кучера садится на козлы кареты графа Милезимо. – Слушаю, ваше превосходительство! – Ну, ступайте, выполняйте приказание! Полицейский в сопровождении двух будочников разыскал карету графа Милезимо и повелительно крикнул кучеру Ивану: – Слезай с козел! – Зачем, ваше благородие? – недоумевая, спросил Иван. – Слезай, разбойник, не то прикажу стащить! Ты пьян, каналья! – Помилуйте, ваше благородие, я в рот не беру хмельного, – оправдывался кучер, но всё же слез с козел. – Да ты ещё смеешь спорить с начальством? Так вот же тебе, дьявол! – и здоровая затрещина по шее заставила замолчать Ивана. – Ведите на съезжую, запереть в холодную, пусть там, пьяница, проспится! – приказало начальство будочникам. Те схватили и повели ни в чём не повинного беднягу. Вернувшись к дворцовому подъезду, полицейский чин позвал неведомого ему Никиту. Из толпы вышел здоровый, плечистый мужчина в кучерском кафтане. – Я буду Никита, я, – проговорил он. – Ты? Прекрасно: ты свезёшь графа Милезимо… – Знаю, ваше благородие, куда свезти требуется его графскую милость, знаю, – перебивая полицейского, проговорил, ухмыляясь, Никита. – Стало быть, тебе сказали? – Так точно, сказали. Когда позвали карету графа Милезимо, к подъезду дворца подъехал Никита. Милезимо не заметил, что его кучер заменён другим, и сел в карету; придворный лакей захлопнул дверцу, и карета понеслась. Возвращаясь с бала, граф так предался думам о любимой им девушке, что даже и не заметил, что его карета ехала совсем не по той дороге, по которой следовало: он занимал дом на Ильинке, а его карета неслась из дворца по Никитской. Вдруг размышления графа были неожиданно прерваны; лошади остановились, дверцы кареты отворились, и граф очутился между двух незнакомых ему людей, сильных, здоровых, по одежде похожих на охотников; у каждого заткнут был за кушаком пистолет. – Что это значит? Кто вы? Как смели? – удивляясь, крикнул граф и хотел было вынуть из ножен саблю, но здоровые руки сидевших с ним рядом людей так сильно схватили его, что он невольно застонал. – Вы, вы – разбойники, вам нужно золото? – Нет, – отрывисто ответил один из людей. – Кто же вы, кто? Куда вы меня везёте? – Куда нам приказано. Ночь была лунная, светлая, и граф Милезимо в окно кареты заметил, что на козлах сидел не его кучер Иван, а другой. «Теперь я понимаю! – подумал граф. – Я… я попал в западню… Но к кому? Кто устроил мне её? И что меня ждёт впереди?.. Уж не дело ли это Долгоруковых; не к ним ли попал я в руки?.. От них ожидать мне хорошего нечего!» А карета всё мчалась вперёд и подъехала к заставе. Кучер Никита что-то сказал часовому, тот поднял шлагбаум и отодвинул рогатку. Милезимо хотел закричать. – Если пикнешь, граф, хоть одно слово, я тебя застрелю! – холодно проговорил один из находившихся в карете, вынимая из-за кушака пистолет. Граф замолк. За заставой карета опять помчалась. Морозная ночь миновала, появился слабый просвет зимнего утра. Карета въехала в лес, а затем подъехала к усадьбе Горенки. – А, теперь я знаю, в чьи руки я попал! – оглядывая знакомый дом и двор усадьбы, воскликнул граф. |
||
|