"Петр II" - читать интересную книгу автора (Сахаров (редактор) А. Н.)IVКоронация императора-отрока отличалась особою торжественностью и блеском. Торжества длились несколько дней подряд и сопровождались придворными великолепными балами, угощениями для народа, а также роскошными фейерверками и иллюминацией. В дни коронации Пётр наградил своих приближённых: князья Долгоруковы были назначены членами Верховного тайного совета, а царский любимец, Иван Долгоруков, – обер-камергером. Хитрый дипломат Андрей Иванович Остерман по-прежнему пользовался расположением и доверием юного государя, но никак не мог приохотить его к занятию науками. С переездом двора в Москву в 1728 году, как говорит историк, «потехи» Петра II окончательно взяли верх над ученьем и серьёзными занятиями. Ребёнок-император предался всецело увеселениям, и в особенности охоте. Но на этот раз виновником его рассеянной жизни был уже не Иван Алексеевич, а отец фаворита, Алексей Григорьевич Долгоруков, задавшийся целью непременно обвенчать Петра II с своею дочерью, княжною Екатериной. На семейном совете Долгоруковы решили помогать Алексею Григорьевичу в осуществлении этого плана, только один Иван Долгоруков высказался против этого. – Что ты, отец, задумал?.. Наша Катя вовсе неподходящая невеста государю, – возразил он отцу. – Неподходящая, ты говоришь? А дозволь узнать – чем? – А тем, во-первых, что она старше государя, а во-вторых, нрав у неё крутой, капризный. – Ты говоришь так потому, что не любишь Катю и не желаешь ей счастья, но всё-таки она будет царицею. – Едва ли! – А я говорю: будет, будет… Или ты пойдёшь против меня, отца? – Не против тебя, батюшка, я пойду, а против неправды. Наш государь одной неправдой окружён. Впрочем, делайте, как хотите, мешать я вам не буду Мне с вами не справиться: вас много, я один, – с тяжёлым вздохом проговорил князь Иван. – Завтра государь отправляется на охоту в наши заповедные леса и обещал посетить наши Горенки… Ты поедешь ли? – спросил у сына Алексей Долгоруков. – Нет! Скажусь больным и не поеду… Без меня вам же лучше будет. Некому будет государя остановить. – Эх, Иван!.. И язык же у тебя!.. Что бритва!.. А ты когда же на Шереметевой женишься? – Не знаю. – Видно, ещё не перебесился!.. Жаль Настеньку Трубецкую[12] покинуть?.. Так, что ли? Ты думаешь, твои шашни мне неизвестны? Думаешь, не знаю, как ты князя Никиту Юрьевича Трубецкого за нос водишь? Всё я знаю, всё знаю… – Твоё знание при тебе и останется, – холодно и спокойно возразил отцу князь Иван. – А если невеста узнает про твои любовные проделки? – Наташа и без того всё знает, я сам рассказал ей. – И после твоих рассказов она идёт за тебя? – с удивлением воскликнул Алексей Долгоруков. – Да, идёт… – Или она дура набитая, или уж чересчур крепко полюбила тебя!.. Когда же обручение будет? – На днях… Государь дал слово быть. – Государь к тебе благоволит… Только гляди, Иван, крепче держись за государя… Врагов у тебя немало. Князь Трубецкой – первый твой враг. – Не боюсь я его, не боюсь. Знаю, за что злобится. – Ещё бы не злобиться, когда ты жену у него отнял. – Не моя вина, если он не сумел сберечь свою жену. – Ну ладно; это – дело твоё, а я за тебя – не ответчик. Об одном прошу: не порти нашего дела и против счастья всей нашей семьи не иди. – Смотри, отец, не ошибись! Чаешь счастья, не получи несчастья! – Типун тебе на язык! Ты, как чёрный ворон, одно лишь несчастье и сулишь, – сердито вымолвил старый князь. – Лучше уйди! Ты только на то и горазд – отца расстраивать. Проговорив эти слова, князь Алексей Григорьевич оставил в горнице сына, сердито хлопнув дверью. Едва только вышел князь, как ему на смену быстро вошёл Лёвушка Храпунов и таинственным голосом проговорил, обращаясь к Ивану Долгорукову: – Тебя какая-то дама спрашивает; по нужному, говорит, делу. – Дама? Молодая или старая? – Не ведаю; под вуалем не видно. – И фамилии своей не сказала? – Не сказала… Твои холопы её не пускают. – Прикажи, Лёвушка, пустить, а сам помедли, не входи, пока не позову. Спустя немного к Ивану Долгорукову вошла какая-то стройная женщина, богато одетая; её голова была покрыта густым вуалем. Не говоря ни слова, она быстро подняла вуаль. – Настя? – с удивлением воскликнул молодой князь. – Да, Настя! Не ждал? Удивлён?.. – Признаюсь… Чему приписать твой неожиданный приход? – А вот сейчас скажу… Дай мне дух перевести! Устала, спешила… – проговорила княгиня Настасья Гавриловна Трубецкая, уже давно находившаяся в близких отношениях с Иваном Долгоруковым. Князь Иван открыто вёл связь с Трубецкою, нисколько не стесняясь её мужа; по словам современника, князя Щербатова, он, бывая у князя Трубецкого с другими своими молодыми собутыльниками, «пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего офицером кавалергардов, имевшего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от жены сносившего». – Скажи мне, ты всё-таки решил жениться на Наталье Шереметевой? – сердито посматривая на князя, спросила Трубецкая. – Всё-таки решил; ведь тебе известно об этом? – А я-то как же? – А ты, Настя, при своём муже будешь, – насмешливо ответил Долгоруков. – Грех тебе, Ваня!.. Меня, женщину, которая тебя так горячо любила, а может, любит и теперь, ты променял на девчонку. Чем она лучше меня? Моложе, только и всего… – Молчи! Можешь ли ты равнять себя с моей Наташей? Она и ты, ведь это – рай и ад. Если, Настя, хочешь, чтобы я слушал тебя, не говори ни слова о Наташе. Она – святая! – Святая!.. Ишь, что выдумал!.. Святая, пока… – Молчать, говорю! – крикнул князь. – Что ты кричишь, злодей? Или драться со мною задумал? Что же, бей меня!.. – и княгиня Трубецкая заплакала. – Слушай, Настасья! Утри свои слёзы, ведь меня не разжалобишь. Не хнычь! Ваших бабьих слёз я не люблю… Домой ступай, пред своим мужем-тюфяком плачь, пред ним притворяйся. – Злодей, ещё смеешь гнать меня!. Теперь я стала не нужна, надоела… – И то, надоела! Знаешь, Настя, расстанемся по-хорошему, друзьями. – Легко сказать – расстанемся. Я так привыкла к тебе, полюбила… – Не верю я в твою любовь, не верю Прежде ты мужа полюбила, а там меня, и точно так же другого полюбишь. – А Шереметеву Наташу ты любишь? – Изволь, скажу: свою невесту я и любить боюсь. – Как так? – с удивлением воскликнула Трубецкая. – Рассказывать про то тебе не буду, ты не поймёшь. Одно скажу: слишком чиста Наташа! Ну, прощай, Настя, мне недосуг – к государю надо идти. – Неужели мы так и расстанемся с тобой, тиран ты мой, мучитель? – Проститься к тебе, Настя, я как-нибудь приеду, а теперь прощай! – Хоть немного проводи меня! – Говорю, недосуг мне. Ну, да так и быть, напоследок, пойдём, немного провожу, – и князь Иван встал, чтобы проводить свою отвергнутую возлюбленную. Она, заливаясь слезами, опустила свой вуаль и беспрепятственно вышла с ним из его покоев. Князь вполне равнодушно простился с нею; его нисколько не тронуло горе молодой женщины, и он совершенно спокойно продолжал свой образ жизни, полный веселья, кутежей и даже безобразий. Это веселье происходило не только вне царского дворца, но и в стенах последнего, и в него князь Иван, подчиняясь указаниям отца, втягивал и юного императора. Чтобы всецело ослабить волю Петра Алексеевича и овладеть им, Долгоруковы старались затуманить его мозг жизненным угаром и, несмотря на его крайнюю молодость, познакомить его с такими отрицательными сторонами жизни, которыми непристойно было бы увлекаться и вполне возмужалым людям. Это очаровывало отрока-императора, он охотно поддавался этим «радостям жизни», не замечая страшного вреда их для себя. Но вот наступил день обручения князя Ивана Алексеевича Долгорукова с графиней Натальей Борисовной Шереметевой. Часа за два до приезда жениха и гостей наречённая невеста сидела в своей богато отделанной горенке, в кругу подруг и родственниц. Совсем готовая к приёму жениха и гостей, она была чудо как хороша, в белом обручальном платье из дорогого шёлка, шитом серебром и крупным жемчугом, с дивной диадемой из крупных алмазов на голове и с такими же алмазами в ушах и на груди. Однако невеста была задумчива и печальна; когда же её подруги запели венчальные песни, ей стало ещё печальнее, ещё скучнее, она закрыла лицо руками и тихо заплакала. Пелагея Степановна, пожилая вдова-боярыня, тётка графини Натальи Борисовны, заметив эту печаль племянницы, выслала из горницы её подруг и, оставшись с Наташей одна, спросила её: – Что с тобой, светик? – Печаль, тоска на сердце, тётушка, а с чего – и сама не знаю. И рада бы я, тётушка, не плакать, рада бы не горевать, да слёзы сами бегут из глаз. – С чего бы это? Уж не с глаза ли с тобой попритчилось? Твоя пора, племянница, не слёзы лить, не тосковать, а веселиться да радоваться. Жених твой – краса писаная, знатный, любимец государя… Легко сказать! – От всех одно и то же слышу я, тётушка, все моему счастью завидуют, но от этого счастья у меня больно-больно сердце сжимается. Видно, не пред добром это! – Полно, Наташенька, полно! Хочешь, позову я подружек и петь их заставлю величальные песни, весёлые? – Нет, нет, не надо, тётушка… С их песен мне ещё скучнее становится; похоронными те песни мне кажутся. – О, Господи, помилуй! Сглазили тебя, Натальюшка, сглазили, моя сердечная! Перестань же плакать! Того гляди, жених приедет, а у тебя и глазыньки заплаканы… Нехорошо!.. В этот момент вбежала Груша, любимая прислужнице графини, и поспешно проговорила: – Едет… Князь-жених едет… – Ну, слава Богу! Пойдём, Наташа, навстречу жениху. Пелагея Степановна взяла за руку побледневшую ещё более графиню Наталью и пошла с нею навстречу князю Ивану Долгорукову. Подруги Натальи Борисовны и её сенные девушки встретили жениха величальной песней. – Спасибо вам, красные девицы, спасибо! Вот вам на наряды да на сладкий леденец, – весело проговорил князь Иван, кланяясь девицам, и дал им горсть червонцев. Вслед за князем Иваном в палаты Шереметевых прибыл император-отрок с цесаревной Елизаветой Петровной, и тотчас же начался обряд обручения, а затем был открыт блестящий бал. Государь, двор и все вельможи принимали участие в нём, веселье было общее, одна невеста по-прежнему оставалась печальной. Жених заметил это и спросил у Наташи: – Радость моя, ты печальна; скажи, с чего? Я так счастлив, безмерно счастлив, а ты, моя голубка, грустишь? – Тебе так показалось, князь, я весела. – Нет, нет, меня ты не обманешь. Ну да скоро я развеселю тебя цыганской песней и пляской. Под Москвой стоит табор цыган, я приказал привести их сюда; твои братья дали мне своё согласие. Вот как уедет государь, я и прикажу ввести цыган, конечно, если ты дозволишь. – Что же, пускай повеселят… Действительно, по отъезде государя и двора в палаты Шереметевых были введены пятеро цыган и шесть цыганок. Долго веселили они гостей своими песнями и пляской, а потом цыганки стали гадать, получая за это с гостей щедрую подачку. – Эй, старая колдунья, погадай и мне про мою судьбу!.. Скажи, что ждёт меня впереди, – подзывая к себе старую цыганку, одетую в рубище, грубо сказал князь Иван Долгоруков, протягивая руку. Долго смотрела на его ладонь цыганка, а потом, не говоря ни слова, хотела отойти прочь. – Стой!.. Куда же ты? Сказывай, что на моей ладони увидела! – остановил её князь Иван Долгоруков. – Ох, князь-красавец, лучше не спрашивай. Цыганкины слова вещие, они сбудутся, не минуются. Судьба твоя плачевна и несчастна. Кровь, кровь я видела… Несчастный, бесталанный!.. Лютая казнь ждёт тебя. Как ни тихо проговорила эти слова цыганка, но они дошли до слуха графини Натальи Борисовны, стоявшей рядом с женихом, и она упала без чувств. Произошёл большой переполох. Все бросились на помощь графине. Старая цыганка воспользовалась этим и скрылась из палат незамеченной. Сколько ни искали её, нигде не могли найти. Некоторые из гостей заметили, что с этой цыганкой пред тем долго говорил князь Никита Трубецкой, находившийся на балу; кивком головы он показал старухе цыганке на своего соперника, князя Ивана Долгорукова. Обморок невесты на всех гостей произвёл удручающее впечатление. Они поспешили разъехаться, и в палатах Шереметева у своей невесты остался только Иван Долгоруков со своими любимцами и приятелями – Лёвушкой Храпуновым и Степаном Васильевичем Лопухиным[13]. «Свойственник государев по бабке его Лопухиной, первой супруге Петра Великого», Стёпа Лопухин был камер-юнкером при дворе и пользовался особою привязанностью царского фаворита. – Ну что, как Наташа? – дрожащим голосом спросил Иван Долгоруков у брата невесты, графа Петра Борисовича Шереметева, только что вернувшегося из горницы сестры. – Всё ещё без памяти; впрочем, лекарь говорит, что опасного ничего нет. – Господи, и с чего это с нею, с чего? Неужели враньё проклятой цыганки так подействовало на неё? – Страшные слова сказала цыганка, князь Иван Алексеевич, страшные. – Неужели же верить им?.. – Ох, князь, большинство людей верит в цыганские предсказанья. – Неспроста старая цыганка сказала те слова, неспроста, – тихо проговорил Храпунов. – По-моему, её подучили сказать их. – Кто, кто? – Верно сказать, князь, я не могу, а только видел, что князь Никита Трубецкой с цыганкой что-то долго говорил, и на тебя кивнул ей головою. – Ты думаешь, Трубецкой подучил цыганку? Может быть! У Никиты Трубецкого есть ненависть ко мне и злоба, он ненавидит меня, и, без сомнения, это он подучил цыганку. Но он поплатится за это!.. Я всё узнаю, – с большим волнением проговорил Долгоруков. – Что ты задумал делать? – спросил Лопухин. – Я… я сейчас поеду к Трубецкому и спрошу у него… – Разве он скажет тебе? – Я заставлю его сказать правду!.. Силою заставлю повиниться!.. Стёпа и ты, Лёвушка, со мною поедете! – Ехать в такое время!.. Ведь ночь, – возразил Лопухин. – Отложи хоть до завтра. – Нет, нет, сейчас. Ни одной минуты не стану медлить!.. Вас, друзья мои, тревожить я не буду, один поеду. – Но мы тебя не отпустим… Куда ты, туда и мы. – Спасибо, друзья, спасибо! Я верю вашей дружбе и привязанности, верю. Вскоре же Долгоруков со своими приятелями уехал из палат Шереметевых и, несмотря на то, что была глубокая ночь, приказал везти себя к дому князя Никиты Трубецкого. Всю дорогу он был печален и наконец произнёс: – А что, друзья мои, если слова старой цыганки и на самом деле будут вещими? Ведь многие говорят, что цыганские предсказания сбываются. А вдруг и действительно меня ждёт лютая казнь? – Что ты, что ты! С чего такие мысли! – в один голос испуганно воскликнули его товарищи. – Кто знает… Будущее от нас закрыто непроницаемою завесой. – Если так, то как же цыганка может знать твою судьбу? – успокаивая приятеля, проговорил Храпунов. – Да, пожалуй, и так! Ну, да что!.. Чему быть, тому не миновать, от своей судьбы не уйдёшь, не уедешь. А теперь, друзья, давайте брать от жизни то, что она даёт нам. Эй, ямщик, говорят, ты горазд песни петь. Запой весёлую, а мы тебе подтянем. И вот среди безмолвной тишины ночи громко раздалась весёлая песня; звонко понеслась она по улицам Москвы и замирала где-то далеко, в беспредельном пространстве. Но вот показался дом князя Никиты Юрьевича Трубецкого. Полнейшее безмолвие царило в нём: огни были давно погашены и ворота на запоре. Князь Никита и его жена давно вернулись с бала от Шереметевых и теперь уже крепко спали. Громкий стук в ворота в неурочный час разбудил не только княжеских холопов, но даже самого князя и его жену. – Поди узнай, кто стучит, кто смеет нарушать мой покой? – сердито приказал князь своему дворецкому. Старик дворецкий немного спустя принёс такое известие: – Князь Иван Алексеевич у ворот твоих, государь! Слышь, в гости к твоей княжьей милости прибыл. – В такую-то пору? Не отпирать ему ворот! – Грозится, государь, выломать. – Бесчинник, разбойник! Что с ним и делать? – упавшим голосом проговорил князь. – Принять его надо; скорее принять!.. Ведь князь Иван выполнит свою угрозу, – несколько смущённо посоветовала мужу княгиня, наскоро одеваясь. – Принять!.. Знаю, ты рада его приезду, бесстыжая баба! – крикнул Трубецкой, но волей-неволей ему пришлось отдать приказ отпереть ворота и, несмотря на ночную пору, впустить нежданного гостя во двор. Князь Иван в сопровождении Лопухина и Храпунова вошёл в горницу. Неласковым взглядом встретил его князь Никита Трубецкой и резко проговорил: – Надо бы тебе пору знать, гость незваный. «Не в пору гость – хуже татарина». – Не гостить к тебе я приехал, а за делом, – хмуро ответил Долгоруков. – А дня-то разве тебе мало? Кто это по ночам за делом ездит? – Спешное, неотложное дело у меня, князь! По злобе ты подучил цыганку на балу сказать, что меня казнь ожидает. – С чего ты вздумал, князь Иван Алексеевич, зачем я буду подучать? – меняясь в лице, воскликнул Трубецкой. – Ты смутился, – значит, я прав! Но я и внимания не обратил бы на всё это, если бы от цыганкиных слов не пострадала моя невеста, графиня Наталья… С испуга она и посейчас лежит без памяти. – Так что же, князь, от меня ты хочешь? – А ты вперёд покайся. – Разве ты – поп, что меня каяться заставляешь? – Ох, князь Никита, не виляй, а прямо говори: ты подучил цыганку? – Ничего я не говорил, ничего не знаю. – Так ли, князь Никита? – насмешливо посматривая на Трубецкого, проговорил Долгоруков. – Что? Или божиться меня заставишь, а может, пыткой задумал от меня признания добиться? – крикнул Трубецкой. – Не кричи, этим себя не оправдаешь, да и не испугаюсь я тебя! Вижу, виноват ты, и с тобою мне не о чем больше говорить. Поди-ка ты отсюда вон да пошли ко мне свою жену: с нею я поговорю. – Моя жена спит. – Так разбуди. Я так хочу! – Не забывай, князь Иван, в моём доме нет твоей власти. Ни хотеть, ни приказывать ты тут не можешь! – крикнул Трубецкой. – Не хочешь разбудить свою жену, так я разбужу её, – и Долгоруков направился в спальню княгини Трубецкой. – Ты куда? Не дури, князь Иван, опомнись… Не то холопов позову. – Ты ещё смеешь мне холопами грозить! Если ты мне не страшен, то холопы твои и подавно. Князь Иван нисколько не постеснялся бы войти в спальню к жене Трубецкого, если бы она сама не появилась около двери. – Что тебе, князь Иван, надо? Что ты шумишь? – полусердитым голосом спросила она у назойливого гостя. – А, княгиня, не спишь? Поговорить мне с тобой, Настя, надо. – Шальной ты, князь Иван, как есть шальной! Что же ты ночью, а не днём? – Днём-то, Настя, недосуг – всё в разъездах. Князь Никита, выйди на малое время, мне с твоей женой поговорить кой про что надо… – А зачем мне выходить? Говори при мне… – Выйди, говорю! – Лучше ты выйди, а я не пойду. – Не выйдешь? Так я выброшу в окно! – невозмутимо проговорил Долгоруков. – Что такое? Меня в окно? Да ты, верно, князь, не прочах ещё с вина? Поезжай домой и спать скорей ложись. По доброй воле не пойдёшь, прикажу холопам силою вывести тебя. Эй, люди! Сюда, ко мне! – задыхаясь от бешенства, крикнул князь Никита Юрьевич. – А, ты вот как!.. Ты у меня, пёс, сейчас за окном очутишься! – и Долгоруков, схватив в охапку тщедушного Никиту Юрьевича, потащил его к окну. Трубецкому быть бы непременно за окном, если бы тому не воспрепятствовали Лопухин и Храпунов. Им удалось уговорить не в меру разбушевавшегося товарища и увезти его домой. С того дня Трубецкой ещё более озлобился на Долгорукова, но волей-неволей до времени должен был таить свою злобу на сердце, потому что бороться с Долгоруковым ему было не под силу, так как тот был всесильным фаворитом при императоре-отроке. Князь Алексей Григорьевич употреблял все усилия, чтобы как-нибудь отстранить от царя своего «непокорного» сына Ивана и вместо него приблизить к царю своего младшего сына, Николая. Вначале это ему несколько удалось. Император-отрок стал охладевать к своему любимцу, но это произошло больше оттого, что Пётр II ревновал Ивана Долгорукова к царевне Елизавете Петровне. Однако когда князь Иван объявил себя женихом графини Натальи Шереметевой, государь опять вернул своё расположение к своему фавориту и по-прежнему стал целые дни проводить с ним на охоте. Долгоруковы так повели дело, что отстраняли от государя даже его близких, так что великая княжна Наталья Алексеевна по целым неделям не видела своего юного державного брата. К красавице царевне Елизавете Петровне император тоже заметно охладел и по целым неделям не появлялся у неё. От занятия науками он совсем отстал, и Остерману пришлось махнуть рукою на его образование. Охота и Долгоруковы – вот всё, что теперь занимало Петра II. Вскоре после обручения Ивана Долгорукова император после охоты для «отдыха» заехал в усадьбу Горенки. Там ему устроили пышную встречу. За столом государю прислуживала старшая дочь Алексея Долгорукова, княжна Екатерина, и, исполняя в точности строгий приказ своего отца, употребляла все усилия, чтобы привлечь и прельстить государя своею красотой. Княжне почти удалось это. Пётр стал интересоваться ею и всё чаще и чаще стал бывать в Горенках и проводить там не только дни, но и целые недели. Князь Алексей Григорьевич изобретал всевозможные развлечения и увеселения, чтобы только не скучал его державный гость и «будущий зять». Изящная кокетка-княжна сумела увлечь юного Петра, но только увлечь. Император-отрок не мог полюбить княжну Долгорукову, точно так же, как он не любил княжну Меншикову. Княжна Екатерина даже не особенно нравилась государю. Но когда Долгоруковы посоветовали ему, или, скорее, упросили его жениться на княжне Екатерине, он, разочаровавшись в возможности брака с цесаревной Елизаветой, нисколько не задумываясь, изъявил на то согласие. И вот дочь Алексея Долгорукова, княжна Екатерина, была объявлена невестою государя, и был назначен день обручения. |
||
|