"Златоустый шут" - читать интересную книгу автора (Сабатини Рафаэль)

Глава XX ВЕЧЕР

Мне приходилось слышать о том, насколько спокойно ведут себя мужественные и храбрые люди, когда их судьба решена. Пока надежда на спасение окончательно не угаснет в их сердцах, они могут слезно молить о пощаде, проявлять всевозможные признаки слабости и даже превратиться в трусов и предателей, но как только исчезают последние сомнения, их состояние коренным образом меняется и в их душах воцаряются мир и покой. По милости Небес они получают возможность осознать, сколь ничтожна и скоропроходяща жизнь, и, прощаясь с ней, успевают примириться с неизбежностью смерти, что, если рассуждать философски, для человека куда более важно, чем любая ее отсрочка.

Я никоим образом не могу назвать себя трусом, однако должен признать, что никогда не испытывал более сильных душевных мучений, чем в тот час, который мне пришлось провести в одиночестве в своей комнате, дожидаясь, пока Рамиро соизволит вновь вызвать меня к себе, чтобы окончательно решить мою судьбу. Конечно, главной причиной тому были мучительные раздумья о мадонне Паоле: теперь, когда она оказалась во власти Рамиро дель Орка и его своры, страшно было даже представить, какая участь могла ожидать ее. Я уверен: если бы не мысли о ней, мое настроение было бы совершенно иным, пожалуй, даже беззаботным. Поверьте, я ничуть не преувеличиваю, вовсе нет — ведь я смог бы найти немалое утешение в том, что торжество Рамиро будет недолгим, а его кончина окажется неизмеримо более ужасной, чем моя собственная. Но стоит ли долго распространяться об этом? В конце концов, моя цель — описание перипетий жизни Ладдзаро Бьянкомонте, более известного под кличкой Боккадоро, Златоустый Шут, но уж никак не исследование его философии, из которой читатель вряд ли сумеет извлечь пользу для себя, так что не лучше ли ее совсем опустить?

Окна моей комнаты выходили на запад, и я задумчиво смотрел, как завершает небесный бег наше светило, обозначая этим окончание и моего жизненного пути. Вот его огненный диск коснулся неровной линии холмов, возвышавшихся далеко на горизонте, и простиравшаяся перед моим взором заснеженная равнина окрасилась в багровый цвет, словно напоминая о кровавых делах, творящихся внутри крепостных стен Чезены.

Рамиро сказал, что у меня оставался шанс на спасение, но я догадывался, что он имел в виду, и не хотел даже думать об этом, чтобы окончательно не сойти с ума. Я считал, что спасти меня могло только чудесное появление Чезаре Борджа, но стоило ли человеку в моем положении уповать на чудеса? Я подумал об Иисусе Навине и в эту критическую минуту откровенно позавидовал его дару [Иисус Навин — преемник Моисея в качестве вождя израильтян при завоевании «земли обетованной» в Ханаане, главное действующее лицо названной его именем отдельной Книги Библии. Во время одного из сражений, остановив солнце, помог соплеменникам победить хананеев. «Иисус воззвал к Господу... и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луча, над долиною Алалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим... И не было такого дня ни прежде, ни после того...» (Нав. 10:12-14)]. Ведь если по моей молитве солнце остановилось бы в его теперешнем положении еще на восемь часов, то все могло бы обернуться совершенно иначе — при условии, разумеется, что Мариани и Чезаре Борджа не задержатся в пути...

Скрип открывающийся двери вернул меня к реальности, и у меня защемило сердце, когда я вспомнил, что не успел примириться с Богом, потратив отпущенное для этого время в бесплодных фантазиях. «Боже, милостив буди мне грешному», — только и успел я произнести про себя прежде, чем на пороге моей комнаты возникли двое алебардщиков и палач в отвратительном кожаном фартуке. Видимо, Рамиро решил поиграть в пунктуальность и в точности исполнить свое обещание повесить меня на закате.

— Пора, — отрывисто бросил один из солдат.

Палач связал мне руки за спиной и, взяв другой конец веревки, повел меня, словно овцу на бойню, в зал, где меня поджидали губернатор Чезены и его офицеры. Кресло, в котором обычно восседал Рамиро, теперь занимала мадонна Паола. На ней я увидел все ту же грязную и изорванную монашескую рясу, в которой ее привезли сюда, а ее дикий, затравленный взгляд и неподвижное, словно окаменевшее лицо выдавали, с каким трудом ей удавалось сохранять внешнее спокойствие. Мне, однако, показалось, что ее силы на исходе, и в любую минуту может произойти нервный срыв, который закончится ее гибелью либо, что еще хуже, — безумием.

Я почувствовал, как в моей душе поднялась неудержимая волна ярости. Можно было многое простить Рамиро, даже его пытки и жестокость в обращении со своими жертвами, но ничем нельзя было оправдать страдания, которым по его прихоти подвергалась хрупкая невинная девушка, воспитанная в утонченной и изысканной атмосфере учености и поэзии.

Рамиро серьезно посмотрел на меня — конечно же, серьезность была всего лишь маской, прикрывавшей его дьявольскую насмешливость — и медленно проговорил:

— Мне жаль тебя, Ладдзаро Бьянкомонте. Ты оказался храбрецом, а это в наше время редкость. Ты был бы достоин лучшей участи, если бы на твоем жизненном пути не встретился Рамиро дель Орка. Да пощадит Господь твою душу.

— Я прошу у Господа такого же снисхождения для вас, мессер Рамиро, какое вы проявляете ко мне, творя суд. И я был бы счастлив, если бы моя молитва была услышана, — громко и твердо ответил я, пытаясь хоть таким образом подбодрить Паолу.

Выражение лица Рамиро слегка изменилось. Он подбоченился и посмотрел на меня исподлобья.

— Тебе в самом деле не занимать храбрости, прохвост, — сказал он.

Вместо ответа я беззаботно рассмеялся. Я вдруг понял, как можно сбить спесь с этого кровожадного чезенского чудовища и заставить его напрочь позабыть о мадонне Паоле на те несколько часов, что еще были отпущены ему.

Но прежде чем я успел облечь свою мысль в словесную форму, он вновь заговорил:

— Я искренне полагал, что мне удастся спасти твою жизнь. Однако мадонна Паола разочаровала меня. Твое спасение находилось в ее руках, но она не воспользовалась предоставившейся ей возможностью, и теперь твоя кровь падет на ее голову.

Мадонна Паола содрогнулась, услышав столь откровенную клевету, слабый стон сорвался с ее бескровных губ, и она закрыла лицо руками. Секунду я пристально смотрел на нее, а затем перевел взгляд на Рамиро.

— Не позволит ли ваше превосходительство мне побыть несколько минут наедине с мадонной Паолой? — многозначительно произнес я.

Изрядно помрачневшее лицо Рамиро несколько прояснилось, и он, довольно усмехнувшись, спросил меня:

— Ты тешишь себя иллюзией, что тебе удастся побороть ее упрямство?

— По крайней мере, я могу попробовать, — пожал плечами я.

Рамиро украдкой взглянул на Паолу, сидевшую теперь выпрямившись, со странным выражением испуга и удивления на лице, и вновь посмотрел на меня.

— Через пять минут солнце сядет, — сообщил он мне. — Я даю тебе эти пять минут, чтобы уговорить мадонну Паолу. Она сама скажет, на каких условиях я готов пощадить твою жизнь, и если твои усилия окажутся ненапрасными, сегодня же вечером ты сможешь беспрепятственно покинуть Чезену.

Он встал, велел всем покинуть зал и первым направился в служившую передней смежную комнату, лелея в душе надежду, что Ладдзаро Бьянкомонте окажется подлецом.

Мы остались одни, но я не сразу решился заговорить и несколько секунд неподвижно стоял со связанными за спиной руками все на том же месте, где меня поставили мои стражи. Затем я медленно подошел к ней и остановился совсем близко от нее.

— Madonna mia, — сказал я, — Паола, не сомневайся: я не собираюсь просить тебя чем-либо пожертвовать ради спасения моей никчемной жизни. Но напоследок мне очень захотелось немного побыть с тобой наедине и укрепить твой дух добрыми известиями.

Она непонимающе взглянула на меня.

— Он обещал мне отпустить тебя, если я сегодня же обвенчаюсь с ним, — еле слышно прошептала она. — Он сказал, что готов в любую минуту привести священника из города.

— Не верь ему! — в ожесточении вскричал я.

— Я не верю, — сурово ответила она. — Если он попытается принудить меня к браку, я найду способ спастись от его притязаний. О, Царица Небесная! После всего, что мне довелось пережить за эти дни, смерть кажется мне более желанной, чем свобода или сама жизнь.

Она неожиданно заплакала и закрыла лицо руками.

— Не думай, что я такая отъявленная трусиха, Ладдзаро. Я готова пойти на все, лишь бы спасти тебя, но я не могу делать то, за что ты впоследствии будешь меня презирать. Поэтому я решительно отвергла предложенную Рамиро сделку. Скажи мне, Ладдзаро, разве я была не права?

— Ты была совершенно права, Паола, — согласился я.

— Но ты ведь знаешь, какая участь ждет тебя, Ладдзаро, amore mio [Любимьгй мой (ит.)], — с болью в голосе произнесла она. — Тебе придется умереть в тот момент, когда будущее сулит нам обоим радость и счастье. Я хочу знать, согласишься ли ты выкупить свою жизнь за ту цену, которую просит Рамиро? Скажи мне правду, Ладдзаро, поклянись мне. Обещаю тебе: если жизнь для тебя дороже всего на свете, ты будешь жить.

— Стоит ли спрашивать об этом, Паола? — ответил я вопросом на вопрос. — Неужели твое сердце не подсказывает тебе, что мне будет значительно легче умереть, чем жить с сознанием того, какая жертва была принесена за мою жизнь? Я уже не говорю о том, что Рамиро нельзя верить ни на грош. Будь мужественной, Паола. Помоги и мне сохранить силу и мужество, чтобы я смог достойно встретить свой конец. А теперь послушай меня. Рамиро дель Орка оказался предателем, плетущим заговор против своего господина. Доказательства тому сейчас находятся в руках Чезаре Борджа, и я надеюсь, что не позднее чем через семь-восемь часов он появится здесь собственной персоной, чтобы задать губернатору Чезены несколько весьма неприятных вопросов. И прежде чем отправиться в мир иной, я намекну этому кровожадному циклопу [Циклоп — в древнегреческой мифологии: мощный и злой великан с одним глазом во лбу], какая судьба его ожидает, после чего, я уверен, ему будет совсем не до тебя. Мужайся и крепись — Чезаре скоро придет и освободит тебя.

— Неужели нам не удастся выиграть время? — с неожиданной надеждой в голосе воскликнула она, и, встав со своего кресла, положила руки мне на плечи. — Что, если я сделаю вид, будто уступаю его желаниям, и тем самым попытаюсь добиться для тебя отсрочки?

— Нечего и думать об этом, — мрачно отозвался я. — Я ведь уже говорил тебе, что Рамиро не из тех, кому можно доверять. Он может пообещать тебе все что угодно, а затем нарушит свое слово. Он панически боится, что я узнал о содержании его переписки с Вителли, и не рискнет освободить меня. А вдруг герцог задержится в дороге? Увы, Паола, — удрученно вздохнул я, — нам придется покориться судьбе.

Я мог бы назвать еще более веские причины, по которым не следовало доверять Рамиро, но я решил не усугублять страданий Паолы — их и без того немало выпало на ее долю.

— Нет, Ладдзаро, — попыталась возражать она. — Я думаю, нам стоит рискнуть. Если существует хотя бы малейшая возможность спасти тебя, мы должны ею воспользоваться.

— Ты забываешь, что помолвлена с Игнасио, кузеном Чезаре Борджа, — твердо сказал я. — Неизвестно, как поведет себя герцог, когда появится здесь. Возможно, он захочет, чтобы ваш брак состоялся.

В ее взгляде отразилась такая душевная боль, что мое сердце мучительно заныло.

— О, Ладдзаро, — простонала она, — за что мне такие испытания? Наверное, Небеса наказывают меня за грехи.

Ее лицо было совсем близко от меня. Я наклонился к ней и поцеловал ее в лоб.

— Да хранит тебя Господь, madonna mia, — нежно произнес я.

— Ладдзаро! — в отчаянии воскликнула она.

Ее руки обвились вокруг моей шеи, и я почувствовал на губах ее горячие и страстные поцелуи.

Слава Богу, в этот момент открылась дверь, ведущая в переднюю, иначе, боюсь, ее объятия лишили бы меня последних остатков мужества. Я шепотом предупредил ее о появлении в зале посторонних, она отпрянула от меня и без сил упала обратно в кресло. Появился сопровождаемый офицерами Рамиро, всем своим видом выражая нетерпеливое ожидание и надежду. Но мне пришлось разочаровать его.

— Если солнце зашло, ваше превосходительство, — смело, словно бросая вызов, сказал я, — зовите не мешкая палача.

Рамиро помрачнел — от его слуха не укрылись насмешливо-торжествующие нотки, проскользнувшие в моем голосе.

— Ты вздумал подшутить надо мной, грязное животное? — вскричал он, и его глаза злобно сверкнули. Затем он громко расхохотался, пожал плечами и уже спокойнее добавил: — Впрочем, сейчас это не имеет значения. Начинай, Федерико, — полуобернувшись, бросил он палачу.

— Позвольте сначала молвить вам одно словечко, мессер дель Орка, — с откровенной издевкой произнес я.

Он подозрительно взглянул на меня, удивленный, видимо, тоном, который я решился взять с ним.

— Говори и проваливай, — неохотно разрешил он.

— Мне помнится, вы хвастались, что никому не удавалось трижды одурачить вас и остаться в живых, — начал я и зловеще улыбнулся. — Вы глубоко ошибаетесь, мессер, и сейчас видите такого человека прямо перед собой.

— Фу! — презрительно фыркнул он, полагая, что я имел в виду свой разговор с Паолой. — Если хочешь, можешь утешаться этим, когда тебе на шею накинут петлю.

— Я уверен, что испытаю куда более сильное утешение, если увижу вашу реакцию на то, что вы сейчас услышите, — тут я сделал небольшую паузу, чтобы усилить эффект сказанного мною. — Не успеет начаться новый день, как вы последуете тем же путем, куда сейчас отправляете меня — прямо на виселицу. Вспомните-ка о сгоревшем письме Вителоццо Вителли, пепел которого вы обнаружили у себя на столе.

У Рамиро от изумления отвисла челюсть, и его лицо сперва еще больше покраснело, а потом стало бледным как мел.

— О чем ты болтаешь, шут? — внезапно охрипшим голосом спросил он.

— О том, что не кто иной, как я, развел костер на вашем столе. Но я спалил чистый лист бумаги, предварительно заменив им секретное письмо Вителли, то самое, что было прислано вам в подкладке шляпы курьера.

— Ты лжешь! — истошно завопил он.

— Мне совсем нетрудно доказать вам обратное. Хотите, я расскажу вам о его содержании? Так вот, слушайте: всякому, кто прочитает это письмо, станет ясно, что тиран Читта-ди-Кастелло подкупил губернатора Чезены и втянул его в заговор, направленный против самого Чезаре Борджа. Синьор Вителли настойчиво советует мессеру Рамиро воспользоваться визитом герцога в Чезену, который, как ему стало известно, состоится в ближайшие дни, для того, чтобы расправиться с их общим врагом. Исполнение столь гнусного дела предлагается возложить на спрятанного в засаде арбалетчика.

На мгновение Рамиро, казалось, лишился дара речи; он ошарашенно уставился на меня, и в его округлившихся глазах пылала жгучая ненависть. Затем он резко повернулся к своим офицерам, с изумлением внимавшим нашей странной беседе.

— Не верьте ему! — выпалил он. — Он всего лишь хочет любой ценой избежать виселицы и поэтому пытается заставить вас усомниться в моей лояльности герцогу Валентино. Это детская хитрость, и она ему не поможет.

В ответ я только рассмеялся. Один из находившихся здесь офицеров наверняка помнил туманный намек, оброненный Лампаньяни насчет шляпы курьера, — намек, стоивший ему жизни, — но в тот момент меня не интересовало, как другие отнесутся к сказанному мною.

— Завтра утром все вы узнаете, лгу я или нет, — с безграничной уверенностью произнес я. — Да что там говорить, это произойдет значительно раньше. Чезаре Борджа сейчас уже изучает письмо Вителоццо Вителли, и после полуночи прибудет в Чезену.

Рамиро затрясся от хохота. Он был готов поверить в то, что я выкрал это злосчастное послание, пока он спал, но ему показалось абсолютно невероятным, что я умудрился переправить его герцогу.

— Тебя обличает твоя же собственная ложь, — безапелляционно заявил он, в упор глядя на меня. — С прошлой ночи ты постоянно находился под стражей. Когда же ты успел найти курьера, который согласился поехать отсюда к Чезаре Борджа?

Я бесстрашно выдержал его взгляд, и это слегка смутило его.

— А где Мариани? — ехидно осведомился я. — Где отец мальчика, которого вы так безжалостно и хладнокровно убили вчера ночью? Поищите его хорошенько в Чезене, а когда вы устанете искать, тогда вы, возможно, поймете, что тот, кто собственными глазами видел кошмарную сцену гибели своего ребенка, пойдет на все, чтобы отомстить злодею.

Vergine Santa! [Пресвятая Дева (ит.)].

Как он перепугался. Он, должно быть, еще раньше обратил внимание на отсутствие Мариани и почуял неладное, и сейчас его подозрения полностью подтвердились. С мертвенно-бледным лицом он обессиленно опустился в кресло и рукой вытер проступивший на лбу холодный пот. Тот, кто столько лет внушал смертельный страх всем, кто находился рядом с ним, сам был объят таким ужасом, что позабыл, казалось, обо всем на свете, даже о своих офицерах, которых могло насторожить столь необычное поведение своего капитана. Действительно, Рамиро даже не попытался опровергнуть выдвинутое против него обвинение в измене, а в том, что оно возникло не на пустом месте, нетрудно было догадаться по выражению его лица. Офицеры, разумеется, тоже сделали выводы и инстинктивно попятились от него — если заговор существовал и если о нем стало известно самому герцогу, от губернатора Чезены стоило держаться подальше.

Дело начинало принимать весьма неожиданный оборот, и я заметил, что взгляд Паолы оживился. Одни лишь стражники да палач сохраняли полную невозмутимость. Они были наемниками Рамиро, им платили деньги за верность, и к интригам своего господина они не имели никакого отношения.

Наконец Рамиро удалось справиться с собой. Он тяжело поднялся из кресла и угрожающе прорычал, глядя на меня исподлобья:

— Ты выставил меня на посмешище, но прежде, чем ты умрешь, ты горько пожалеешь об этом. Раздень его, — скомандовал он палачу. — Мы вздернем шутника лишь после того, как переломаем ему все кости. Приступай, — и он сделал небрежное движение рукой снизу вверх, словно подсказывая, каким образом следует обращаться со мной.

Палач бросился было исполнять распоряжение Рамиро, но мадонна Паола опередила его.

— Неужели здесь нет никого, кто обнажил бы свой меч в защиту интересов герцога Валентино? — звенящим от волнения голосом воскликнула она, обращая свой страстный призыв к офицерам Рамиро. — Я удивляюсь, в каком лагере вы находитесь: вместе с верноподданными Чезаре Борджа или с его врагами? Можете не сомневаться, герцог сурово спросит с виновных за жизнь человека, который пожертвовал собой ради его спасения. Чего же вы ждете тогда? Почему стоите сложа руки и позволяете этому изменнику делать все, что ему заблагорассудится? Или вы не боитесь разделить участь, которая скоро постигнет его?

Слова Паолы оказались тем самым стимулом к действию, которого им не хватало, и не успела она замолчать, как зазвенела сталь о сталь и один из офицеров выхватил меч из ножен.

— Да здравствует герцог Валентино! Все, кто верен ему, ко мне, — воскликнул он и указал мечом на Рамиро. — Арестуем предателя, и пусть герцог решает, что делать с ним.

Еще трое офицеров с обнаженными мечами поспешили присоединиться к нему, а оставшиеся двое — одним из которых был Луканьоло — безразлично скрестили руки на груди, давая понять, что намерены соблюдать нейтралитет, не принимая ничью сторону. Даже палач перестал раздевать меня и с интересом наблюдал за происходящим. А ситуация действительно складывалась весьма любопытно и как будто не в пользу Рамиро. Но тот тоже не терял времени даром. Одним громадным прыжком он оказался у двери, ведущей во двор замка, широко распахнул ее и позвал стражу. Снаружи послышался топот бегущих ног, и буквально в следующую секунду около десятка солдат ворвались в зал — что и говорить, губернатор Чезены умел заботиться о собственной безопасности. Вместе с охранявшими меня алебардщиками они быстро сломили сопротивление мятежных офицеров и прижали их, обезоруженных, к стене. Мадонна Паола в отчаянии закрыла лицо руками и обессиленно опустилась в кресло. Рамиро не спеша выпрямился и обвел торжествующим взором зал, словно выбирая, на ком первом выместить гнев. Его взгляд задержался на мне, полуобнаженном и замершем на полпути к дыбе.

— Ну, Федерико, — ухмыльнулся Рамиро, — я жду.

На сей раз палач с особым рвением взялся за работу и в два счета лишил меня остатков верхней одежды. Я покорно позволил подвести себя к дыбе — имело ли смысл сопротивляться теперь? — и лишь молился о том, чтобы Бог дал мне силы вытерпеть ожидающие меня мучения. Я уже попрощался с жизнью; я предполагал, что моя агония едва ли продлится более получаса, после чего обычно наступал обморок, — дай Бог, чтобы это произошло как можно скорее! — от которого я надеялся очнуться уже в ином, лучшем мире. Я не сомневался, что мое бесчувственное тело отнесут на самый верх башни и повесят за шею на той жуткой балке, которую Рамиро дель Орка цинично окрестил своим флагштоком.

Федерико принялся привязывать свисавшие с потолка веревки к моим запястьям. Я в последний раз взглянул на Паолу. Она стояла на коленях и молилась, прижав руки к груди, но никто не обращал на нее ни малейшего внимания. И в этот момент, когда последняя искра надежды угасла у меня в сердце, до моего слуха долетел звук трубы, раздавшийся, как мне показалось, у самых ворот замка и призывавший всех, кто его слышит, к безоговорочному повиновению.