"Повести и рассказы" - читать интересную книгу автора (Баруздин Сергей Алексеевич)1После уроков Тимка задержался в школе. Он кормил рыб и птиц, чистил клетки, менял воду в большом аквариуме. Рыбы там были теперь самые что ни на есть простецкие, из соседнего пруда. А прежде, говорят, интересные водились — хвостатые, будто породистые петухи. Но как-то пустили мальчишки в аквариум двух маленьких усачей. В пруду их поймали, что ли, или в речке. Так эти самые усачи за одну ночь пожрали всех красивых рыб. Усачей за это выбросили школьному коту, а новых хороших рыб так и не достали. — Сами виноваты, — сказал директор. — Вы бы еще акулу туда пустили… В Ельницах был и пруд и небольшая речка. В теплое время многие занимались здесь рыбалкой. И рыба в этих местах именовалась почему-то по-своему. Обычные караси звались пегашками, плотва — блестунами, окунишки — красноперыми, а сомы — усачами. Правда, мать не соглашалась. — Какая сейчас рыба! — говорила она. — Вот до войны, правда, была… Красивая рыба была! До войны. Мать почему-то всегда говорила эти слова: «до войны». И еще, тоже часто, — «в войну». Вроде так получалось, что и до войны, и в войну было что-то настоящее… Как-то Тимка даже не выдержал, спросил: — А ты что все войну вспоминаешь? — Она в душе, Тимок, прошла, — сказала мать. — Не забыть ее потому нам, никак не забыть… Не дай бог тебе такого пережить, Тимок, — войну! Сам Тимка рыбалку не очень любил. Но однажды он все же пошел на речку с удочками. Ради матери. Обидно ему стало. Во всех домах, где отцы есть, частенько едят уху из свежей рыбы. А у них — нет. «Чем я хуже других?» — решил Тимка и отправился рыбачить. И наловил. Больше десятка. Мать была рада. Вроде даже смутилась. — Уху на славу сварим, — сказала она. — Как при нашем втором папке. Это Тимка и сам помнил. Папка любил рыбалить. Может быть, поэтому Тимка и пошел на рыбалку. И еще потому, что уж очень мать думает много, все вспоминает что-то. То про «до войны». То про первого папку. То про «в войну». То про второго папку. В общем, пошел Тимка ради матери на рыбалку. Только объяснять этого не стал. Мария Матвеевна хвалила уху. — А говорила, рыбы у нас нет, как прежде, — произнес Тимка. — Мне так все кажется, что раньше лучше было, — сказала мать. — Не серчай, Тимок… А уха и впрямь получилась тогда хорошая. Вот лето придет, Тимка опять наловит матери рыбы! Чтоб не думала, что раньше только все лучше было… Тимка влил в аквариум ведро свежей воды и принялся за лягушек. Вычистил банку, где копошились пучеглазые, набросал им еды. Предстояло самое сложное — отсадить три штуки в отдельную посуду. Это — для старшеклассников. У них зоология сегодня, так они лягушек режут. Для опыта! Говорят, на опытах девчонки всегда визжат. Чудно! Старшие, а боятся! Когда Тимка освободился, в школе уже начались занятия второй смены. В коридоре было пусто. За дверями классов слышались голоса преподавателей. Вот ходит по классу Архимед и медленно произносит в такт шагам что-то про равномерное движение. Архимед — это Николай Иванович, большой усатый добрый человек, любимец всех ребят. И зовут они его Архимедом любя. Говорят, он даже на войне был и наград у него много. Только почему-то не носит Архимед свои награды. Тимка у матери спрашивал почему. — Стесняется, Тимок, — говорила мать. — Он ведь скромный у нас, Николай Иваныч… И нервный… Николай Иванович, правда, неспокойный. Он никогда ничего не объясняет сидя — ходит между партами, чуть раскачиваясь, заложив руки за спину, и говорит, будто диктует. И урок Архимед спрашивает тоже стоя, тоже раскачиваясь, и сопровождает каждую услышанную фразу словами: «так» или «не так». В старших классах Николай Иванович преподает физику, а в младших — труд. Но младшие все равно зовут его Архимедом. И Тимка раньше звал. Но как-то раз Тимка попался. Вышел из школы и говорит: — Мне Архимед наверняка завтра тройку влепит… — А что! И влеплю! Только совестно тебе будет. С такой-то матерью, как у тебя, не тройки, а пятерки надо получать. Оказалось, что Николай Иванович тут как тут. И все слышал. Стыдно стало Тимке. И перед ним, и перед матерью, которую Николай Иванович вспомнил. А Николай Иванович идет рядом с Тимкой и спрашивает: — Ну, а ты знаешь, кто такой Архимед? Кем был этот человек? Что он сделал полезного? — Не знаю, — признался Тимка. На самом деле он не знал даже, что Архимед — это человек. — Тогда слушай… — предложил Николай Иванович. И все про мудрого древнего грека рассказал. — Вот видишь, не так уж худо быть Архимедом! — закончил Николай Иванович. — Неплохо бы и нам с тобой столько для людей сделать. А? — Да, неплохо бы, — согласился Тимка. С того дня он уже не называл Николая Ивановича Архимедом. И не потому, что Николай Иванович меньше Архимеда полезного для людей сделал. Может быть, наоборот — больше. И матери он помогал. И на войне воевал. И ребят учил. А просто потому, что Архимед, оказалось, древним был. А Николай Иванович — какой же он древний? Он совсем и не старый даже. «Очаровательная проза Лермонтова явилась в русской литературе замечательным…» — доносится из соседнего класса певучий голосок Валерии Анатольевны, которую старшие ребята так и зовут: «наша прелестная». Тимка улыбается: преподавательница литературы очень любит красивые слова. Она и не на уроках-то говорит будто поет: «нежнейшая», «очаровательная», «бесподобно прекрасная…». Года два назад Валерию Анатольевну торжественно провожали на пенсию. Совхоз ей радиоприемник подарил. Был вечер, на котором говорили разные хорошие слова, и старая учительница расплакалась: — Если б Верочка моя была тут… Родненькая моя… Тимка не знал, кто это — Верочка. Спросил у матери. — Всем беды война принесла, — сказала мать. — Вот и у Валерии Анатольевны дочка в войну пропала. Единственная дочка… Под конец Валерия Анатольевна сказала, что нежнейшим образом благодарит всех за сверхлюбезное внимание и будет помогать на первых порах новому преподавателю языка и литературы, которого обещали прислать из области. Но новый преподаватель ни тогда, ни потом так и не приехал, и Валерия Анатольевна продолжала вести уроки. Как и прежде, приходила она каждый день в школу, вела уроки, и никто уже не вспоминал, что «нашу прелестную» проводили «на заслуженный отдых». Рядом шумят пятиклассники. Наверняка у них математика. Пятый класс почему-то считается самым трудным в школе. Так говорят все преподаватели. А Елена Сергеевна совсем отчаялась: ребята не слушаются ее, грубят, на все объяснения отвечают одним: «Непонятно!» Вот и сейчас из класса доносится: «Непонятно! Ничего не понятно!» А голоса учительницы и не слышно. Тимке жаль Валерию Анатольевну, раз у нее дочка пропала на войне. И Елену Сергеевну жаль, пожалуй, еще больше. Она молодая, только первый год в школе. Вот ребята ее и не слушаются. Он вышел из коридора к вешалке. Натянул шубу, перешитую в прошлом году матерью из отцовского пальто, шапку и выбежал на крыльцо. На улице хорошо. Не скажешь, что январь. Солнышко светило прямо в широкое лицо Тимки. Он щурился. С крыши капало. Вдоль стен стояли лужи, и только под ногами неплотным слоем лежал сыроватый притоптанный снежок. Настоящей зимы в этом году еще не было. К Октябрьским праздникам чуть похолодало, а потом опять пошли дожди. Трава на полянах стала оживать, будто весной. В декабре ребята даже весенние подснежники находили. А на кустах сирени набухли почки. — Как бы не погибла теперь сирень, — говорила Тимке Мария Матвеевна. — Прихватит мороз почки — и все! Как в сорок первом! Сирень, верно, может погибнуть. Мама знает. Она занималась на агрономических курсах в области. Хлюпая большими валенками по мокрым ступенькам крыльца, Тимка направился к калитке. «Опять валенки промочу», — подумал он. У калитки Тимку встретила Настя — шестилетняя внучка школьной сторожихи. — А ребята говорили, что твоя мамка письмо заграничное получила, — сказала она, смотря на Тимку из-под сползшего на лоб платка. — Ну и что? — спросил Тимка. «Тоже новость! Удивила! — подумал он. — Маме отовсюду пишут. Зря, что ли, ее парники да теплицы — лучшие в совхозе! И орден ей дали в Москве. И на пленум в Кремль ездила. А как делегации заграничные приезжают, так мама обязательно с ними. Подумаешь, письмо!» — А я ничего! — сказала Настя. — Просто говорили люди, что какое-то очень интересное письмо и будто мамка твоя плакала… |
||||||||
|