"Заратустра. Смеющийся пророк" - читать интересную книгу автора (Раджниш Бхагаван Шри)

О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ часть 1

16 апреля 1987 года

Возлюбленный Ошо,

О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ Часть 1

Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет час мой? Час моего нисхождения, час заката моего: ибо снова хочу я идти к людям.

Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал, должно предшествовать знамение — смеющийся лев со стаей голубей.

В ожидании я говорю сам с собой, как тот, у кого достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего нового: вот я и расскажу сам себе — о себе.

Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.

Чем-то отжившим и утомительным казался им спор о добродетели, а тот, кто хотел хорошенько выспаться, разглагольствовал перед сном о "добре" и "зле".

Эту сонливость встряхнул я, когда начал учить: никто еще не знает, что есть добро и зло, никто, кроме созидающего!

Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.

И велел я им опрокинуть их старые кафедры и все, на чем восседало их чванливое самодовольство; я велел им смеяться над всеми их учителями добродетели, поэтами, святыми и избавителями от мира.

Я велел им смеяться над мрачными их мудрецами и над всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному пугалу...

...и смеялся я над их прошлым и его сгнившим, развалившимся великолепием.

Поистине, подобно безумцам и проповедникам покаяния, излил я гнев свой на все, что было у них великого и малого: "Лучшее их ничтожно, плохое и дурное их ничтожно!" — так смеялся я.

Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя, дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями!

И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном солнцем восторге:

— туда, в далекое будущее, которого не видела еще ничья мечта, на Юг, столь знойный, что и не снился художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд;

— так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая, как все поэты: поистине, стыжусь я того, что приходится мне быть еще и поэтом!

Туда, где всякое становление казалось мне божественным танцем и дерзким весельем, а мир — разрешенным от уз и свободным, стремящимся снова и снова к себе самому...

— где само время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая жалом своим:

— где нашел я и старого дьявола своего, и извечного врага — Духа Тяжести со всем, что создал он — Насилием, Законом, Необходимостью, Следствием, Целью, Волей, Добром и Злом...

В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар!..

...Так говорил Заратустра.

Заратустра верит лишь в одну религию: религию эволюции. Естественно, если эволюция — религия жизни, то ее принципом должно быть изменение — постоянное изменение. Все религии зависят от вечных и неизменных ценностей; их ценности определены раз и навсегда.

Жизнь непрерывно изменяется; их ценности статичны и теряют связь с существованием. Это создает в человеческом уме огромное напряжение. Если он придерживается этих ценностей, он перестает быть современным; он больше не соприкасается с живым источником жизни. Если он не следует им, он чувствует вину, он чувствует себя безнравственным, он чувствует себя нерелигиозным. И тогда его охватывает страх.

Поэтому человек все время колеблется между жизнью и так называемыми вечными ценностями. Где бы он ни был, все он делает вполсердца. Где бы он ни был, он несчастен - ибо радость рождается лишь тогда, когда вы живете с полным сердцем.

Радость — не что иное, как аромат полного сердца, а несчастье — порождение сердца, рассеченного на части, разбитого на фрагменты.

По мнению Заратустры, есть только одно неизменное, и это — само изменение. Все меняется, кроме изменения. И сознание человека будет отвечать на каждую перемену — не в соответствии с какими-то застывшими ценностями, но в соответствии с его бдительностью, сознательностью, в соответствии с его спонтанностью.

В видении Заратустры спонтанность должна играть очень фундаментальную роль. Если ценности не фиксированы, то единственным источником, из которого вы можете почерпнуть ценности, будет ваш спонтанный ответ реальности, в которой вы находитесь. Он будет свежим и новым; и не нужно чувствовать никакой вины. Вы должны жить сейчас. Люди, который жили пять тысяч лет назад, не имели никакого представления о том, какой будет жизнь в будущем. Они определяли свои ценности соответственно своему времени.

Например, четырнадцать столетий назад родился ислам, и он родился в великой Аравийской пустыне. В Аравии была проблема: женщин там было в четыре раза больше, чем мужчин, потому что мужчины постоянно воевали друг с другом, сражались друг против друга, убивали друг друга. В результате женщин оказалось в четыре раза больше, и это превратилось в серьезную проблему для общества. Таково было положение, и реакция Мухаммеда была очень спонтанной. Он решил, что каждый мусульманин может иметь четыре жены. Но мусульмане во всем мире до сих пор настаивают, что им следует иметь четырех жен. Положение изменилось: число мужчин и женщин сравнялось. И настаивать: "Поскольку в наших религиозных писаниях разрешено иметь четыре жены..." Делать из этого вечный закон — явная глупость.

Но такова ситуация во всех религиях. Они правильно отвечали своему времени, но время не останавливается. Жизнь — текущая река. Она вступает в новые районы, новые территории, она охватывает новые возможности, и она должна быть к ним бдительной.

Нельзя жить согласно прошлому.

Это одно из главных учений Заратустры: нужно жить согласно настоящему, осознавая будущее. И следует помнить: то, что правильно для меня, правильно не для всех, и то, что правильно для меня сегодня, не обязательно будет правильным завтра. Наши ценности должны соответствовать жизни — а не наоборот.

В тот момент, когда вы пытаетесь привести жизнь в соответствие со своими ценностями, вы становитесь разрушителем жизни, жизнеотрицающим. А разрушить жизнь - значит разрушить себя. Тогда вашим уделом будет несчастье.

Заратустра говорит: Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.

Жизнь меняется так быстро, что к тому времени, когда вы написали законы, они уже устаревают. Вот почему Заратустра говорит: Я сижу здесь и жду: вокруг меня старые разбитые скрижали, а также новые, наполовину исписанные.

Почему наполовину? Потому, что к тому времени, когда вы их допишете, они будут уже неактуальны. Нужно жить спонтанно, а не соответствовать каким-то писаным законам. Нужно взять ответственность целиком на свои плечи.

Он не может сказать... потому что это было написано Ману пять тысяч лет назад, или Моисеем четыре тысячи лет назад, или сказано Иисусом два тысячелетия назад. Возможно, это было правильно в то время, когда утверждалось, но теперь все эти скрижали законов разбиты. А новые написаны наполовину. Новые скрижали никогда не будут дописаны. К тому времени, когда они будут дописаны, они станут старыми, их разобьют и бросят в ту же кучу, что и старые.

Когда же настанет час мой? Он говорит: "Я жду". Чего?

— жду своего часа... час моего нисхождения, час заката моего: ибо снова хочу я идти к людям.

Теперь, пожив в горах, в уединении, его видение прояснилось, и также ему стало яснее человеческое невежество. Он чувствует, что появилась возможность; может быть, он сможет принести какой-то свет в темную ночь человечества.

Пока еще жду я: ибо тому, что час мой настал, должно предшествовать знамение. Он очень чувствительный человек. Он хотел бы дождаться точного времени — когда его смогут услышать, когда его смогут понять. Как ему узнать, что пришел его час?

Есть символ, который возвестит этот час: смеющийся лев со стаей голубей.

Когда лев засмеется вместе с невинными голубками — мое время пришло. Когда лев сможет играть с невинными детьми — мое время пришло. Другими словами, согласно его категориям, верблюд становится львом, когда он восстает против рабства, и лев становится ребенком, когда он дорастает до невинности.

И пока человечество не достигнет этой невинности, для него невозможно понять Заратустру.

В ожидании говорю я сам с собой, как тот, у кого достаточно времени. Никто не рассказывает мне ничего нового: вот и я расскажу сам себе — о себе. Он один; в горах нет больше никого. Он рассказывает самому себе — возможно, для того, чтобы услышать слова ясно, ибо вскоре он будет говорить это людям. Он отшлифовывает слова, оттачивает их, делает их рациональнее, понятнее, человечнее.

Когда пришел я к людям, то обнаружил, что восседают они на старом предубеждении своем: все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло. Это его первая атака на человеческие представления о морали, о добре и зле — что человек …восседает на старом предубеждении своем. Каждый думает, что уже знает, что правильно и что неправильно, что такое добро и что такое зло. Вы можете увидеть это в самих себе, вы можете увидеть это вне себя.

Вы можете пройти весь свет и обнаружите, что все люди - знатоки, без всякого сомнения, поскольку эти старые ценности достались им в наследство. Каждое поколение передает свои обманы новому поколению. Они называют это мудростью. Но то, что вчера было мудростью, сегодня — просто нонсенс.

Если вы хотите, чтобы ваши дети были мудрыми, никогда не давайте им мудрость. Если вы хотите, чтобы у ваших детей были ясные представления о жизни и спонтанная реакция на ситуации и людей, не нагружайте их идеями о добре и зле, ведь они не будут жить в ваше время — и вы не можете вообразить, в какое время они будут жить, в какой ситуации они окажутся.

Все, что в ваших силах — это сделать их более разумными, сделать их более алертными, сделать их более сознательными, более любящими, более тихими, чтобы всегда и везде их реакция исходила из тишины, любви и бдительности; это будет добро. Не говорите им, что такое добро, но научите верным средствам распознавать, что хорошо для разных ситуаций.

Но до сих пор налицо как раз обратное. Мы говорим: "Это хорошо, это плохо", — как будто время остановилось, и наши ценности останутся такими же ценностями и для следующего поколения.

Из-за этой обусловленности прошлым все живут со своим старым предубеждениям — что они уже знают. И такое положение — самое опасное. Когда вы не знаете, но убеждены, что уже знаете, все двери к поиску и исследованию закрыты. Вы вообще не спрашиваете; это не нужно. Вы уже знаете ответ.

Каждого ребенка вместе с молоком матери кормят ответами. Он еще не задал вопроса, а вы даете ему ответ. Прекрасно зная, что ему придется столкнуться с другими вопросами — не теми, что приходилось решать вам или вашим предкам. А поскольку он будет нагружен мертвыми, устаревшими ответами, вы с самого начала превращаете его жизнь в несчастье. Когда перед ним встанет вопрос, он не будет отвечать на него, он просто будет повторять старый ответ — который не решит проблему.

Мне вспомнилась одна великая женщина, Гертруда Штайн. Если бы она жила на Востоке, она стала бы просветленной. Это можно сказать абсолютно уверенно. Ее стихи парят так высоко, что целое совсем рядом. Ее озарения настолько чисты, что еще один шаг, и она могла бы стать Гаутамой Буддой или Заратустрой.

Гертруда Штайн умирала. Все ее друзья собрались рядом; вдруг она открыла глаза и посмотрела по сторонам. Был вечер, темнело, и все было очень печально. Она спросила:

— Так каков же ответ? Перед смертью я хочу узнать ответ.

Они были озадачены, поскольку не знали, каким был вопрос. Как же можно сказать ответ?

Несколько мгновений было тихо, а затем один очень близкий ей человек спросил:

— Штайн, ты спрашиваешь нас: "Каков ответ?" Но ты не спросила: "Каков вопрос?" Сначала скажи нам вопрос.

И вот последние слова умирающей — с закрытыми глазами она произнесла:

— Хорошо, у меня мало времени. Так скажите мне: каков же вопрос? — и она умерла.

Никто не знает, каким был ее вопрос; никто не знает, как найти ответ на вопрос, которого вы не знаете. Но эта ситуация очень значительна. Возможно... это очень часто происходит с людьми, умирающими сознательно: в момент смерти они вспоминают самое раннее детство. Они уходят из жизни и вспоминают время, когда пришли в нее.

Я раздумывал над этим странным диалогом между Гертрудой Штайн и ее друзьями. Кое-что мне стало ясно. Она спрашивает: "Каков ответ?" — потому что каждому ребенку дается ответ. Это первый опыт каждого ребенка. Никто не спрашивает у них: "Каков вопрос?" Никого не интересует, что ребенок не задавал вопроса. Люди постоянно пичкают ребенка ответами, а он настолько невинен и доверчив, что принимает эти ответы.

Возможно, она вспомнила эти первые мгновения, когда кто-то дал ей ответ, хотя она не задавала вопрос, и с тех пор она хранит этот ответ. Но в момент смерти вы должны оставить все, что узнали за свою жизнь; вы снова должны стать ребенком.

Но поскольку друзья настаивали: "Мы должны знать вопрос, только тогда сможем ответить", — она сказала:

— "Хорошо. Тогда скажите мне, каков вопрос", — потому что у ребенка нет вопросов. А мы так спешим воспитать детей, что нисколько не беспокоимся, есть у них вопросы или нет.

Маленький мальчик спросил отца:

— Папа, скажи мне одну вещь: откуда я?

Отец слегка смутился, потому что ему предстояло изложить всю историю полового размножения. Однако он собрался с духом — ведь именно это говорят современные специалисты: детям следует рассказывать об этом; все психологи согласны в том, что ребенку следует рассказать об этом, когда он спросит. Так что он отложил все дела и поведал сыну обо всех тех упражнениях, который проделал вместе с его матерью, и про то, как через девять месяцев жизни в ее утробе мальчик появился на свет.

Ребенок посмотрел на отца как на психа и сказал:

— Пап, что за бред ты несешь? Мой вопрос был очень прост. Мой дружок Джонни сказал мне, что он из Нью-Джерси. Я хотел узнать, откуда я. Ты теряешь свое время и мое тоже, и говоришь мне какие-то глупости.

Мы так спешим дать детям ответы, что никогда не вникаем поглубже в их вопросы. Есть ли вообще какие-то вопросы или нет? Терпеливой матери или отцу следует подождать. Но нет, ребенок рождается, и его тут же надо крестить как христианина. Это означает, что вы даете ему все ответы, имеющиеся в христианстве. Или нужно совершить ему обрезание, и тогда вы даете ему все ответы, имеющиеся в иудаизме. Или нужно инициировать его в индуизм, буддизм или мусульманство, у всех есть свои обряды. Но это начало ответов.

Никто не спрашивает ребенка. И это даже не время для вопросов, ведь ребенок не может ничего ответить — он совсем новичок, он только что появился на свет. Он не умеет говорить; он ничего не знает о мире. Его не интересует, кто создал мир. У него нет никакого представления: "Что за Бога вы имеете в виду?"

Этот мир полон ответов. Голова любого человека полна ответами на вопросы, которых вы в действительности не задавали. Вот почему я называю ваши знания мусором. Сначала в вас должен родиться вопрос. И на этот вопрос не может ответить никто другой; вы сами должны найти ответ. Лишь тогда, когда ответ — ваш, в нем есть истина. Если он дан вам кем-то, он стар, он гнилой, отвратительный. Ваш собственный поиск принесет вам свежий ответ. Но люди сидят на своих старых предубеждениях.

Все верили, что давно уже знают, что есть для человека добро, и что — зло.

Все разговоры о добродетели казались им ненужным и пустым делом. Конечно, поиск обойдется вам не так дешево, гораздо дешевле просто получить знания от старшего поколения, совершенно забыв, что это не ваше знание.

Но нельзя смотреть чужими глазами, нельзя слушать чужими ушами и нельзя чувствовать чужим сердцем.

Неужели вы думаете, что можно узнать истину с чужих слов? Нет, само ваше существо должно встретиться с истиной — точно так же, как ваши уши должны услышать музыку, а ваши глаза должны увидеть свет, цветы, радугу и звезды.

Но в вопросах истины, добра, морали, религии мы предоставляем другим воспитывать нас. Самое важное в жизни заимствуется. А все заимствованное становится неистинным, поскольку у истины есть некое основное условие, изначально присущее. Вот оно: истину нужно сначала пережить.

Никто не хочет, чтобы ему мешали спать. Приятно принять старое и спать дальше.

Поиски и исследования могут потревожить ваш сон. Они, безусловно, помешают вам спать, потому что сделают вас более сознательным, а не более сонным. Человек, каков он есть, пребывает почти в коме относительно всего великого в жизни. Он просто воспринял — это было так легко и дешево; не нужно было никаких усилий с его стороны.

Заратустра говорит: "Я потревожил этих людей и их сон, их дремоту, ибо сказал им, что никто еще не знает, что есть добро и зло, кроме созидающего".

Пока ваша душа не созидает, вы не узнаете, что есть добро и что есть зло. Почему, чтобы знать, необходим творческий дух? Потому, что все помогающее вашему творчеству есть добро; это божественное. А все, что мешает вашему созиданию — зло. Других критериев нет. Все, что помогает актуализации вашего таланта — добро; все, что замедляет ваше развитие и оставляет вас пигмеем — зло.

Как бы ни был мал человек, в нем спит великан. Творчество пробуждает этого гиганта. Созидая что-то — все что угодно: музыку, стихи, танец — созидая, вы становитесь частью вселенной, которая постоянно творит.

Нет другого моста с вселенной, кроме творчества. Если вы просто произрастаете, ничего не созидая... миллионы людей проживают всю жизнь, ничего не создавая, они не созвучны вселенной. Быть созвучным вселенной — добро, это здоровье; выпасть из созвучия с вселенной — это зло, болезнь.

Созидает же тот, кто придает земле смысл и дарует ей будущее, а человеку — цель; он же и создает добро и зло.

Вещи сами по себе не хороши и не плохи. Все зависит от вас — как вы пользуетесь ими. Заратустра говорит это очень ясно: созидает тот, кто дает цель человечеству. Цель для человечества можно создать только создавая цель для самого себя. Вы можете стать стрелой, летящей к цели — далекой звезде. Увидев ваш полет, многие люди, никогда не считавшие себя стрелами, могут загореться этой идеей.

Тот, кто придает земле смысл. Придаете ли вы земле смысл? Сделали ли вы землю хоть немного прекраснее, чем раньше? Сделали ли вы жизнь немного изящнее? Отдали ли вы чуть больше любви деревьям, горам, рекам? Внесли ли вы какой-нибудь вклад в богатство земли — умножили ли вы ее славу, ее гордость? Разрушитель вы или созидатель?

Адольф Гитлер — зло, ибо он отнял у земли нечто значимое и уничтожил его. Он уничтожил в газовых камерах шесть миллионов евреев и миллионы других людей. За несколько секунд миллионы людей превращались в газовых камерах в дым. А всего во Второй мировой войне погибло пятьдесят миллионов человек — и за все это отвечает один человек, Адольф Гитлер. Человек, который был причиной смерти пятидесяти миллионов, неизбежно должен создать миллионы вдов, миллионы сирот, миллионы проституток и миллионы нищих. Вот что такое зло.

Но даже маленький человек, который не оставит в истории никакой памяти, — если он создает красивый сад, в котором цветут розы, куда залетают ветры и уносят аромат по неизвестным адресам, умножает красоту земли, дает ей смысл. Человек, в одиночестве играющий на гитаре, делает землю более музыкальной. Танцор дает земле величие своего танца.

Заратустра дает совершенно новые критерии добра и зла, и это самые лучшие критерии из когда-либо существовавших: придать смысл жизни, придать смысл земле, придать смысл будущему.

...он же и создает добро и зло. Вы творцы. Это зависит от вас. Я не думаю, чтобы кому-нибудь понравилось быть злом. Слово зло — просто метафора; никому не хочется быть разрушителем. Но по незнанию мы все разрушаем множество вещей.

Один из моих садовников написал мне письмо. Он приносит глубочайшие извинения. Он подумал, что одно дерево умерло, и срубил его. Срубив его, он обнаружил, что оно не умерло. Сердцевина дерева еще жила. Возможно, оно ждало новых листьев; старые листья могли облететь.

Он написал мне письмо: "Я садовник, я срубил тысячи деревьев, но никогда не испытывал такого беспокойства. Я никогда не чувствовал, что совершаю какое-то зло, но сегодня я плачу оттого, что убил нечто живое; хотя и без злого умысла — но это не имеет значения. Это дерево готовилось распуститься новой листвой, новыми цветами, это дерево могло бы танцевать на ветру, под дождем и солнцем; я его убил. Я приношу вам свои извинения, потому что единственное, чему я здесь научился — это уважение к жизни. И мне впервые больно оттого, что я убил нечто живое".

Дело только в вашем осознании. Созидайте, и вы религиозны. Неважно, что вы христианин, индуист или мусульманин. Все это пустые ярлыки; вам следовало бы давным-давно выбросить их. Не нужно быть христианином, не нужно быть индуистом; вы должны быть только творцом: человеком, который делает жизнь значительнее, который делает эту планету красивее, который исполнен уважения к жизни, который распространяет вокруг себя вибрации любви. Это истинная религиозность.

Человеческое прошлое — почти сплошной кошмар. Величайшим добром будет, если мы сможем изменить будущее - сделать его не кошмаром, но превратить самые прекрасные стремления человеческого сердца в реальность. Если мы сможем сделать будущее страной мечты, раем... стараясь творить это будущее, мы будем щедро вознаграждены — не в некой потусторонней жизни, но в самом акте творения, в самой деятельности, придавая планете новый смысл и красоту.

Я велел им смеяться над их мрачными мудрецами и над всеми, кто когда-либо сидел на древе жизни, подобно черному пугалу. Кем были ваши святые? — мрачные, печальные и делающие вас такими же мрачными и печальными. Они разучились петь и ненавидят вас за то, что вы еще умеете петь. Они осуждают вас как грешников. Они отреклись от жизни и завидуют вам, потому что вы еще живы и еще любите. Они мстят вам не только называя вас грешниками, но еще и бросая вас в ад на веки вечные — вы будете страдать вечно. И они были вашими святыми.

Заратустра прав, эти святые сидят подобно черным пугалам, осторожно, на древе жизни, говоря: "Не живите, не любите, не пойте, не радуйтесь, не танцуйте". Если вы хотите быть по-настоящему религиозными, самое лучшее для вас - умереть. Если вам уж очень хочется продолжать дышать, дышите, но будьте мертвы. Не должно быть ни единого признака жизни. Ни единого следа радости в глазах. Вот самое лучшее: выройте могилу и лягте в нее, и многие века вас будут почитать как великого святого.

Самоубийцам поклоняются как святым, а людей, в которых вся слава земли, осуждают. Но так было в прошлом. В настоящем это не нужно, и это определенно должно измениться в будущем.

И смеялся я над их прошлым и его сгнившим, развалившимся великолепием.

Вы интересовались когда-нибудь, что великого в ваших святых? Кто-то умеет поститься тридцать дней подряд — неужели вы думаете, что это нечто созидательное? Кто-то стоит на голове — неужели вы думаете, что это нечто прекрасное? Кто-то лежит на гвоздях — вы считаете, этот человек придает жизни больший смысл? Люди убегают от мира в пещеры, в далекие горы. Эти беглецы — вы считаете их созидателями? Они трусы. Они не смогли бы выстоять перед жизнью; они боялись поражения, они боялись стать побежденными. Они сбежали в далекие горы. И вот что самое странное: вы поклоняетесь им; вы молитесь беглецам.

А людям, которые сражаются, чтобы сделать жизнь лучше, вообще не поклоняются. Никто их даже не поблагодарит. Ваши так называемые святые всех религий, в прошлом, были просто лишним грузом на земле, и они паразитировали на человечестве. Этого больше не должно быть.

Криком и смехом изливалась из меня мудрая страсть моя, дикая мудрость моя, в горах рожденная! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями! Мудрость всегда дика. Она не рождается в университетах. Я много времени провел в университетах и никогда не видел, чтобы кто-нибудь стал мудрым в университете. Да, люди становятся образованными. Они становятся компьютерами — они запоминают всевозможную чепуху — но что касается мудрости, если вы ищете ее в университете, то вы пришли не в то место.

Мудрость дика, знание — ручное. Но что имеет в виду Заратустра, когда говорит, что мудрость дика? Он имеет в виду, что пока вы не освободитесь полностью от общества и его пут, пока окончательно не перестанете бояться его осуждения... потому что это лишит вас всякого уважения, это принесет вам всевозможные неприятности; это сделает вашу жизнь невозможной.

Как раз на днях я получил письмо от друга из Дели, в котором говорится, что американское правительство все еще настаивает на том, чтобы мне заткнули рот.

Но пока я жив, никто не заставит меня молчать. И конечно, распятие несколько устарело. Но они всячески стараются, чтобы мои книги не доходили до читателей, чтобы мои слова не печатались в газетах.

Спикер верхней палаты индийского парламента сказал: "Я удивлен: почему газеты распространяют его взгляды?" И это демократия, где свобода слова считается одним из самых важных прав. Америка — страна великой демократии. Одна демократия говорит другой демократии, что мне нужно заткнуть рот.

Мой друг испугался. Он поинтересовался:

— Что это значит? Это значит, что его нужно убить? Это что, пароль — "Ему нужно заткнуть рот?" Офицер ответил:

— Я не уполномочен уточнять, что это значит.

Если вы хотите быть мудрым, если вы хотите быть понимающим, вы неизбежно должны стать бунтовщиком, потому что вам придется сражаться против стольких предрассудков, стольких глупых представлений, которые люди считают высшей истиной, что вы всех будете раздражать. Вы должны позволить себе абсолютную свободу от прошлого, от всего наследия человечества. Именно это сделает вас диким.

Вам придется стать самостоятельным — без всякой поддержки. Вы будете одиноки, но в этом есть великое счастье, и это — ключ к ясному видению. Это не только освобождает вас от оков общества; это освобождает вас для более великой, вселенской жизни, для вечной жизни.

...дикая мудрость моя! Высочайшая страсть моя, шумящая крыльями! Знание тяжело; оно подвластно закону тяжести. Мудрость делает вас легким. Легким настолько, что вы можете летать в открытом небе.

И часто, когда я смеялся, она внезапно увлекала меня вдаль и ввысь: и летел я, трепеща, как стрела, в напоенном солнцем восторге. Только дикий, абсолютно свободный разум знает радость стрелы ...в напоенном солнцем восторге:

— туда, в далекое будущее, которого не видела еще ничья мечта, на Юг, столь знойный, что и не снился художникам; туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд.

Истинно разумная человеческая раса будет стыдиться что-нибудь скрывать. Каждый человек будет открытой книгой. Нет необходимости прятаться.

Ваши одежды — не просто зашита для тела; по крайней мере, сначала их не было — ведь все животные, птицы, все деревья могут жить без одежды, и человек тысячи лет жил без одежды. Возможно, сейчас трудно было бы отказаться от нее, потому что тело уже привыкло, и одежда ослабила его. Одежда защищает его, а все защищенное становится слабым. Она оберегает его от перемен погоды, и тело стало зависеть от одежды.

Но в будущем должна быть возможность, когда вы можете побыть без одежды — на морском берегу, в горах, в прекрасном лесу или красивом саду у вашего дома... Подлинный человек, если он может танцевать, будет стыдиться одежды.

Заратустра говорит: "Неминуемо придет то время, когда боги, танцуя, будут стыдиться всяких одежд". Только не в Пуне! Пуна — исключение. Она останется в могиле прошлого; она не станет садом будущего.

Так говорю я сравнениями, запинаясь и хромая, как все поэты; поистине, стыжусь я того, что приходится мне быть еще и поэтом!

Почему Заратустра говорит, что ему стыдно быть поэтом? Потому, что поэзия делает вещи прекраснее, чем проза. Но эта красота основана на лжи.

Поэты слишком много лгут. Фактически, безо лжи поэзия превратится в прозу. А почему ему еще приходится быть поэтом? Потому, что истину нельзя высказать в прозе. Проза слишком обыденна. Она хороша для рынка. Покупая овощи на рынке, не говорите стихами; иначе подумают, что вы сумасшедший.

Но для разговора об истине, о красоте, об экстазе, для разговора обо всем священном поэзия представляется единственной возможностью. Проза слишком обыденна, а без прозы остается только поэзия.

Третьей альтернативы нет. Люди пытались использовать и третье, но это на самом деле нельзя назвать настоящей альтернативой: люди оставались безмолвными, пытаясь общаться через тишину. Но, к сожалению, очень трудно найти человека, способного понимать тишину. И тот, кто умеет понимать тишину, не нуждается в вас. Он обретет собственную дикую мудрость.

Так что поэзия — нечто среднее между тишиной и прозой; это смесь тишины и прозы.

Ему стыдно, что он не может высказать истину в ее абсолютной чистоте. Ее приходится загрязнять поэтическими формами.

Туда, где всякое становление казалось мне божественным танцем и дерзким весельем, а мир — разрешенным от уз и свободным, стремящимся снова и снова к себе самому.

Туда, где само время казалось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая жалом своим:

— где нашел я и старого дьявола своего, и извечного врага - Духа Тяжести со всем, что создал он — Насилием, Необходимостью, Законом, Следствием, Целью, Волей, Добром и Злом.

Все это — результаты действия Духа Тяжести.

В последний раз иду я к людям... Прекрасно зная, что человек живет под властью Духа Тяжести — цепляясь за низшие ценности, цепляясь за трупы, привязанный к прошлому — все же: В последний раз иду я к людям: среди них хочу я свершить закат свой и, умирая, дать им свой самый богатый дар! Прежде чем я умру, я хочу дать им свой самый богатый дар: свою дикую мудрость.

Тот, кто познал, чувствует определенную потребность поделиться с теми, кому не так посчастливилось. Тот, кто обрел внутренние сокровища, хочет поделиться ими с теми, кто еще просит подаяние снаружи и не ищет внутри.

Перед смертью Заратустра хочет отдать человечеству свой самый богатый дар, свою мудрость.

... Так говорил Заратустра.