3. Выяснение отношений

Однако к маэстро Кристоф пошел вовсе не сразу. Первым делом он отправился в свою опочивальню, присел на край ложа, закурил трубку с крепчайшим египетским табаком и предался размышлениям. День выдался длинным и богатым на события. Сейчас в сознании Кристофа все эти впечатления перемешались, слились в один-единственный бурный поток.

Приятнее всего было размышлять о молодой графине. «Все-таки она меня любит! – Эйфорические, приятные мысли ласкали и умасливали душу. От этих мыслей становилось приятно и блаженно. Кристоф зажмурился, хотя с таким же 'успехом мог этого и не делать – в опочивальне было и без того темно. Где-то под потолком витала гулкая мелодия сквозняка. Перед глазами, на внутренностях век вычерчивались приятные взору геометрические фигуры, какие обычно бывают, если сильно надавить на зрачки пальцами. – Все-таки она меня любит! И подумать только: графиня! Гра-фи-ня! Видел бы ты, Леопольдушка, мою невесту! Ты б от зависти окосел. Хотя не надо, чтоб ты ее видел. Хорошо, что я с ней первым познакомился!»

По иронии судьбы все самые лучшие девушки всегда доставались Леопольду. Чем он их привлекал, Кристоф затруднялся ответить. Вроде бы он, Кристоф, красивее лицом и телом, без сомнения умнее и куда как красноречивее. А что еще надо для успеха у женщин? Однако же они каким-то таинственным и непостижимым образом попадали в уверенные пухлые объятия Леопольда. Тот дышал на них шнапсовым перегаром и пережеванным луком, жарко пыхтел им в уши, грубовато тискал в углу – и девушкам это нравилось! Кристоф же в основном довольствовался либо дурнушками, либо вообще никем не довольствовался. В этом была какая-то чудовищная ирония судьбы, даже не ирония скорее, а едкий сарказм. И все же сейчас, понял Кристоф, ему удалось избегнуть иронизирующей фортуны. Ему удалось познакомиться, да что там познакомиться! – заняться любовью с самой настоящей графиней, и притом юной, прекрасной, очаровательной. Уж не сон ли это? Нет, решил Кристоф, пожалуй, все-таки не сон! Бывают краткие мгновения, когда судьба к тебе благоволит и одаривает поистине царскими презентами: наследством, графинями, необъятными замками. У Кристофа уже случались такие моменты везения: как-то раз он, абсолютно не учив, сдал подряд три сложнейших экзамена. Периоды везения редки, как выигрыши в лотерею. В них надо впиваться и выпивать до дна чашу удовольствия, до самой мелкой капельки.

«Подумать только: это происходило здесь!– Кристоф провел пальцами по до сих пор смятому покрывалу. – А что, если у нас родится ребенок? В кого он пойдет: в меня, а может, в Веронику? Скоро сыграем свадьбу. Я обязательно приглашу на нее Леопольда: вот обзавидуется! Интересно: получил ли он пятьсот талеров? Может, догадается приехать в гости?»

И тут Кристоф ощутил, что его мысли потихоньку перетекают из приятного, эйфорического русла в тревожно-будничные, скучные протоки и канавки сознания. Вспомнился хам-дворецкий, сторож 0,5 шт., старый гадостник-маэстро. Тревожно пульсировала мысль о заблудшем Гансе. «Ну, положим, Ганса мы найдем! – подумал Кристоф. – Хотя черт знает, как его искать, и главное – где? А найдется – пропишу ему порку, чтоб знал». Сознание рисовало несчастного, задрипанного Ганса, мечущегося в темноте кромешной в петляющем кишечнике лабиринта. Перепачканное его остроносое лицо, всклокоченные соломенные волосы. Стены лабиринта мерцают, шевелятся, бедняга слышит за спиной свистящий шепот: «Мясо! Мяс-с-с-со!!!»

По коже Кристофа пробежала целая россыпь кусачих мурашек. Он еще помнил СВОИ блуждания по лабиринту. Во сне. «А ведь они были очень похожи на правду! – подумал Кристоф. – Вдруг я вовсе и не спал? Вдруг это все действительно было? И чудовища неопределенных очертаний? И эта фигура в ярком плаще? Бр-р-р! Потом с дворецким разобраться надо будет. Хамство терпеть ни в каком виде нельзя. Хорошо, а кого я назначу на его место? Гм! Ладно, утро вечера мудренее. Завтра что-нибудь придумаю. К тому же, сознаемся в этом, нынешний дворецкий совершенно никудышен. Слуги распущенны, в замке – бардак, сторож 0,5 шт. до сих пор на свободе, чужая прислуга пропадает. Черт знает что! Но все же – кого назначить на место дворецкого? А что, если?… Если… если вызвать из Нюрнберга Леопольда и назначить дворецким его? Тогда бардак превратится в настоящий хаос, по замку будут шляться непотребные девки, и кончится все банкротством и продажей имущества с молотка. Гм-да! Проблем у меня явно больше, чем нужно! Ладно! Пойду выясню отношения с маэстро, – почему-то Кристофу нравилось выражение „выяснить отношения“, – а потом – спать, спать, спать!»

Кристоф зевнул, затушил трубку и направился по лестнице наверх, туда, где обитал старый хиромант, астролог и прочая, прочая, прочая.

Дверь в покои маэстро была полуоткрыта, а сами покои освещены тускловатым желтым огоньком сальной свечки. Свечка находилась в подсвечнике, который был сам по себе достаточно любопытен, ибо являл собой фигуру обнаженной нимфы с протянутой на уровне груди Рукой. В руке-то и помещалась свеча, вернее, ее огарок.

Маэстро бодрствовал. Он, казалось, не заметил прихода Кристофа, занятый расшифровкой какой-то мудреной тайнописи. Слабые отблески огня падали на его испещренное морщинами и думами чело, придавая ему некий ореол загадочности.

Кристоф громко и весьма неблагозвучно прочистил горло.

Маэстро оглянулся.

– А! Господин барон! Очень-очень рад вас видеть!

Присаживайтесь, пожалуйста.

Кристоф развязно плюхнулся в кресло. Весь его вид выражал крайнее неудовольствие. Маэстро не мог этого не заметить. Кристоф сцепил ладони на груди, шевеля пальцами, стараясь придать этому жесту как можно больше значения.

– Чем обязан? – Маэстро буквально взвился из-за стола. Его крохотная фигурка начала корчиться в каких-то невероятнейших танцевальных фигурах.

– Вы не догадываетесь? – спросил Кристоф и неожиданно для самого себя закричал: – И прекратите же наконец кривляться!

– Воля вашей милости для меня закон! – Маэстро отвечал с несокрушимым спокойствием. Перестав совершать поклоны, он сел в другое кресло, напротив, положил ногу на ногу. Колокольчики на носках его туфель смешно позвякивали. – Чем же вы, сударь, так разгневаны? Не ошибусь', если замечу, что основанием для гнева явилась моя скромнейшая персона.

– Не ошибетесь! – буркнул Кристоф. Вспышка гнева утихла столь же быстро, как и началась. – Что вы наговорили графине, старый вы шарлатан?

Слово, как известно, не воробей, а скорее пуля, разящая иногда наповал. Маэстро был, натурально, сражен. Он побледнел, затем побагровел, видно было, что он старается удержать себя в руках.

– Старый шарлатан! – повторил Кристоф. Ему, как оказалось, нравилось чувствовать свою власть.

– Не к лицу вам, – маэстро тяжело дышал, – вам, недоучившемуся студиозусу, оскорблять ученого старика…

– Старый шарлатан, и притом клоун. – Кристоф говорил медленно, всаживая в старика слова, как гвозди в мягкое, податливое дерево. – Чтобы вы, маэстро, знали, я явился сюда не затем, чтобы оскорблять вас или подвергать поношению…

– По-моему, именно за этим, – проговорил маэстро.

– Но за тем, чтобы выяснить мотивы вашего поведения. Чем, интересно мне, чем вы руководствовались, когда делали моей невесте пошлые намеки? Будь вы хоть десятикратный академик всех на свете академий, это отнюдь не будет означать, что вам позволено вмешиваться в дела, которые вовсе вас не касаются!

– Вы, господин барон, – отвечал маэстро, – делаете довольно быстрые успехи. С годами, я думаю, из вас получится настоящий самодур и деспот не хуже Нерона. Читали ль вы «Жизнь двенадцати цезарей»?

– Нет, – сказал Кристоф. – И оставьте, пожалуйста, свои намеки при себе. А сейчас потрудитесь объясниться. Я весь внимание.

– Хорошо, – сказал маэстро. – Я объяснюсь. Но и вы не сочтите за труд поведать мне, зачем вы без спроса трогали жидкость на подоконнике. Она довольно резко пахнет, не так ли, ваша милость? Уж не поэтому ли вы так не в духе? Если бы вы только знали, какой опасности подвергали свой разум, вдыхая ее ядовитые испарения!

– Что это было? – спросил Кристоф.

– Это был, – отвечал старик, – экстракт сока мексиканских кактусов. Очень опасная вещь. Не каждый в состоянии перенести действие этих паров и остаться, что называется, в своем уме. Ваша психика, юноша, оказалась, по-видимому, на редкость устойчивой, раз вы можете сейчас складно и внятно разговаривать. Что вы испытали?

– Я видел слова. И, вы правы, я действительно чуть не сошел с ума.

– Гм! Очень любопытно, – молвил маэстро. – То, что вы видели слова, говорит о незаурядности вашей натуры, не сочтите за лесть, ибо конфликт между нами еще не исчерпан. Мне самому посчастливилось видеть слова лишь единожды, и скажу вам без утайки, юноша, для меня это явилось настоящим потрясением. Целую неделю после этого я почти не разговаривал. Вы, впрочем, и сами видели, какой материальностью, какой вещественностью обладает все, нами изрекаемое. И все же, не сочтите за обиду, урока вы не усвоили, ежели считаете себя вправе разбрасываться оскорблениями, больно ранящими сердце старика-ученого. Стоило ли, скажите, посвящать всю жизнь служению науке, чтобы уже на закате таковой, то есть жизни, услышать в свой адрес подобное?

– Я сказал это, – произнес Кристоф, – не из желания оскорбить вас, но единственно из-за возмущения…

– Понимаю, – сказал маэстро. – Гадания вообще вещь весьма деликатная. В единый миг человек становится виден и понятен, извините за каламбур, как на ладони. Видны его тайные мотивы, помыслы, а также то, куда эти мотивы и помыслы могут привести. У очаровательной Вероники в мыслях и чувствах преобладает любовь. Любовь к вам, господин барон. И ясно читается также и то, что она способна на безумства…

– Что вы имеете в виду? – вспыхнул Кристоф.

– Совсем не то, что вы подумали. А также не то, что подумала графиня. Увы, деликатность моя не позволила мне ей это разъяснить, впрочем, она в порыве гнева и не пожелала меня выслушать.

– Так объясните это мне!

– Что я и делаю. Любовь, видите ли, чувство сложное. Она побуждает юношей целыми ночами простаивать под окнами возлюбленных, при всей бесполезности этого занятия. Она вынуждает молоденьких девушек убегать из дома, вступать в тайные браки, в порыве ревности буквально шпионить за юношами. Это прекрасно, но юной Веронике подобные проявления чувств угрожают опасностью. И немалой опасностью. Вот и все, что я сказал, вернее, хотел сказать, – поправился маэстро, – графине. Мне пришлось из-за этого затронуть материи деликатные, что неминуемо привело к обидам и недоразумениям. И в вашей власти, господин барон, обижаться на меня. Можете даже удалить меня из замка. Я приму свою участь, какою бы она ни была.

– Честно сказать, – произнес Кристоф после продолжительного молчания, – мне также не совсем ясно, что вы имеете в виду. Но будем думать, что сказали вы это не злонамеренно…

– Нисколько, – подтвердил маэстро. – И никоим образом не злонамеренно. Более того, я нижайше умоляю вас и, заочно, прекрасную графиню простить меня за дерзость, непростительную для доктора красноречия. И тем более огорчительным является это хотя бы потому, что предупреждение мое осталось невыслушанным, подобно прорицаниям Кассандры. Непростительно также то, что я не учел одно элементарнейшее свойство женской натуры, а именно упрямство. Бесполезно заставлять женщину внять голосу разума. Все равно женщина все сделает по-своему.

– Итак, – сказал Кристоф, – недоразумение можно считать выясненным.

– С великим удовольствием, – сказал маэстро, – я бы принес свои извинения графине, но, боюсь, она не станет меня слушать.

– Маэстро, – перебил Кристоф, – замнем это дело. Сейчас я с гораздо большим удовольствием послушал бы, что вы скажете о той самой жидкости на подоконнике. Ее действие было таким странным и таким… необыкновенным. Действительно, некоторое время я воспринимал окружающее иначе, чем обычно, и это еще слабо сказано.

– Ах! – воскликнул маэстро. – В свое время, когда мне случилось побывать в американских колониях (да, я был и там!), мне вручил этот пузырек один индейский маг, чье имя я не вправе разглашать никому. Он вручил мне его с наказом – пользоваться крайне редко, только в целях получения магического зрения, когда видишь все без прикрас и мнимостей, каждый предмет окутывающих.

– А что, – спросил Кристоф, – кроме слов, можно видеть с помощью этой жидкости?

– Великое множество реальностей. Однажды мне довелось видеть человека в ореоле его мыслей. Мысли, подобно туману, окутывали его тело. Иногда можно видеть сквозь кожу – непосредственно внутренние органы человека. Если вдохнуть испарения флакончика дважды или трижды, можно увидеть тени умерших.

– О Боже!

– Предупреждаю ваше любопытство: ничего интересного в этом нет. С ними невозможно вступить в общение. Одинокие, скитаются они по тем местам, где прошла их жизнь, они бесплотны, абсолютно изолированы от мира и друг от друга. Если бы вы обладали способностью видеть их здесь, в этом замке, вашему изумлению и страху не было бы предела. Душ (или, если угодно, духов) здесь больше, чем пылинок в воздухе. Белесые, бесплотные, витают они в воздухе, сливаются, наслаиваются друг на друга. Души убиенных влачат за собою кто внутренности, выпадающие из вспоротых животов, кто отрубленные свои головы, воют в стенах души заживо погребенных в каменных мешках. Ведь, скажу это без всякого преувеличения, замок Дахау пропитан кровью, как выгребная яма нечистотами. И дай вам, юноша, Бог, чтобы вы закончили свои дни не здесь, дабы не присоединяться к тоскливой компании замковых покойников.

– Боюсь, – сказал Кристоф, – их может прибавиться.

– Что такое? – Маэстро подпрыгнул. – Что произошло?

Колючий взгляд его впился в Кристофа.

– Сегодня пропал Ганс, слуга господина графа.

Должно быть, заблудился.

– Будем думать, что он еще жив, – сказал маэстро. – Ибо никому, даже мне, не улыбается бродить по этим трущобам среди ночи.

Кристофу почудилось, что маэстро взглянул на него как-то лукаво, почудилось лишь на мгновение, ибо в следующую секунду взор маэстро принял обычное свое рассеянное выражение.

– Не переживайте, господин барон, утром я приложу все усилия, чтобы отыскать беднягу. Если, конечно, он еще жив.

– О Господи! А что же может с ним случиться?

– Вы запоминаете свои сны? – с усмешкою спросил маэстро.

– Откуда вы знаете, что мне снится?

– Пузырек, господин барон, все он. Иногда с его помощью можно проникать в чужие сновидения, каковые суть тоже материальны.

– Так это значит… это значит, что вы видели тот мой сон?

– Конечно, видел, – пожал плечами маэстро. – Даже более того, вмешался в него.

Это признание ввергло Кристофа в состояние ступора. Его пальцы вцепились в бархатную обивку кресла, челюсть отвисла, сердце в груди бешено заколотилось.

– Ну знаете ли! – выдавил он после усилия. – Так… подождите… значит, это был не сон?

Маэстро пожал плечами. Кристоф почувствовал, что он снова близок к безумию.

– Или все-таки сон? – Он почти что кричал.

– Любой сон какой-то частью правдив, – отвечал маэстро. – Вспомните хотя бы так называемые вещие сны. С другой стороны, Вселенная, как вы знаете, бесконечна, и никто не может поручиться, что то, что вы видите во сне, не происходит в какой-либо ее части.

– Я ничего не понимаю! – воскликнул Кристоф, вскакивая.

– Чем меньше вы понимаете, – заявил маэстро, – тем лучше для вас. Никто не может понимать всего. А тот, кто понимает многое, как правило, имеет на лице печать меланхолии.

– Маэстро! – воскликнул Кристоф, опускаясь в кресло. – Вы запутали меня! Скажите одно: это был сон?

– Если вам так угодно, то сон. Плохой сон, кошмарный. Кошмарные сны имеют свойство повторяться и прямиком ведут к сплину и меланхолии. Я оказал вам в общем-то пустяшную услугу, всего лишь избавив от утомительного кошмара. Человеку знания, поверьте, это не стоит ничего. Это даже проще, чем поднять с пола оброненный платок.

Кристоф понял, что маэстро преувеличивает.

– Маэстро! Я всегда знал, что вы уникальны, – сказал Кристоф, – но не знал, что до такой степени!

Возьмите меня к себе в ученики!

– Вы просите об этом не подумав, – усмехнулся маэстро. – Путь истинного мага всегда тернист, изобилует преградами, препятствиями. Вам придется прочитать много книг, претерпеть множество лишений, отказаться от множества соблазнов. Вы готовы к этому? Сомневаюсь.

– Я, – заявил Кристоф, – готов.

– От вас потребуется послушание, – продолжал маэстро. – Я не имею в виду, что буду претендовать на управление замком, но некоторые мои повеления вы должны будете выполнять безоговорочно.

– Я согласен.

– Хорошо. Что ж! Первое, чего я от вас потребую, – не ходить по неизвестным вам частям замка. Это, поверьте, для вашего же блага. Если вам так хочется взглянуть на них, я могу вас провести по ним. Согласны ли вы на первое из этих условий?

– Да! – отвечал Кристоф.

– Хорошо же, – молвил маэстро. – Обучение начнем прямо сегодня. Располагайтесь в кресле поудобнее, а я расскажу вам одну старую-старую историю, начало которой вам, должно быть, уже известно. Можете даже закурить вот эту трубку. – Маэстро протянул Кристофу стеклянную трубку с длинным мундштуком в виде змейки. – Я заправил ее смесью восточных трав, проясняющих разум и убыстряющих течение мысли. Кроме того, эти травы источают приятный запах в отличие от столь любимого вами табака.

Непривычный ароматный дым туманил, кружил голову. В глазах замелькали необычные цветные узоры и пятна. Голос маэстро разросся, казалось, что он исходит отовсюду:

– Закройте глаза и постарайтесь представить себе все то, о чем я буду рассказывать.

Послушный Кристоф закрыл глаза. И с первых же фраз он поймал себя на ощущении, что с голосом маэстро происходят новые метаморфозы. Правильней будет сказать, что это был уже даже не голос. Маэстро, казалось, ничего вообще не говорил, его мысли словно бы перетекали в мозг Кристофа, отражаясь там яркими картинками.