"Последний сёгун" - читать интересную книгу автора (Сиба Рётаро)

Глава VI

В это время в Японии жил-был один крестьянин, который столь страстно желал изгнать из страны варваров, что задумал захватить замок Такасаки и тем добиться падения правительства бакуфу. Это был молодой человек по имени Сибусава Эйдзиро, старший сын зажиточного крестьянина из деревни Тиараидзима уезда Хандзава провинции Мусаси. Позднее он взял себе имя Эйити и прославился как один из отцов-основателей японского капитализма [57].

Кроме земледелия, все Сибусава занимались торговлей. Торговали шариками индиго [58], причем столь успешно, что семья стала одной из самых богатых в округе, а при отце Эйдзиро даже получила почетное право на ношение фамилии и самурайского меча [59].

Когда невысокий, плотный крестьянский юноша надевал самурайское платье и укладывал блестящие черные волосы в пучок, он очень напоминал настоящего воина. В самурайской одежде Сибусава Эйдзиро и явился однажды в особняк к вассалу дома Хитоцубаси Хираока Энсиро, который теперь снова служил у Ёсинобу.

Кстати сказать, когда с Ёсинобу сняли все обвинения и он занял пост сёгунского опекуна, то его вассала тоже освободили от службы (а фактически – ссылки) в провинции Кофу. Хираока опять стал правой рукой Ёсинобу и пользовался в обществе большим уважением.

«А, значит, для того, чтобы попасть к господину Хитоцубаси, нужно сначала снискать расположение Хираока Энсиро», – смекнул молодой человек из деревни Тиараидзима…

Сибусава с тех пор, когда ему сделали прическу «клюв коршуна», то есть с 14-15 лет, помогал родным в семейном деле – продаже шариков индиго – и часто по торговым делам ездил далеко от дома, вплоть до Синсю. При этом он вел довольно странный для представителя своего сословия образ жизни; например, ходил по большей части в одежде мещанина, но, отправляясь в Эдо брать уроки фехтования на мечах, обязательно переодевался в самурайское платье [60]. Сибусава был учеником Кайхо Хомпэй, мастера школы Одинокого Клинка Полярной Звезды…

«Для того, чтобы поднять армию, нужно прежде всего заручиться поддержкой дома Хитоцубаси», – размышлял 24-летний Сибусава (это тоже, кстати, свидетельствует о той огромной популярности, которой пользовался Ёсинобу).

Крестьяне провинции Мусаси издавна отличались непокорным нравом и знали толк в ратном деле. Хотя «белым спинам» – земледельцам – запрещалось носить оружие, мало кто из них не умел владеть мечом. Некоторые, как, например, Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо – современники и земляки Сибусава, тоже выходцы из провинции Мусаси – даже стали организаторами так называемой Новой Гвардии [61].

Но самый грандиозный военный план созрел все-таки у Сибусава. Он хотел собрать окрестных молодцов и в двенадцатый месяц второго года Бункю (1862 год), вечером дня зимнего солнцестояния, взять штурмом замок в Такасаки, а затем, используя его в качестве базы, поднять гарнизоны восьми провинций Восточной Японии и начать, таким образом, войну за правое дело изгнания варваров. Далее планировалось совершить бросок по дороге, идущей на Камакура, захватить недавно открытый для иностранцев порт Иокогама, вырезать всех чужеземцев и тем самым вынудить бакуфу начать с ними решительную борьбу по всей стране.

Сибусава был не одинок в своих замыслах; один грамотей из соседней деревеньки Накасэ по имени Момонои Гихати вызвался помочь Сибусава поднять мятеж. Его группа той же ночью собиралась ворваться в замок Нумата в Дзёсю.

Для того, чтобы запастись необходимым оружием и получить поддержку единомышленников, и наезжал в Эдо Сибусава Эйдзиро. Потребные для нападавших мечи, пики и кольчуги поставлял ему Умэдая Синносукэ, владелец оружейной лавки в квартале Янагивара эдосского района Канда.

…После реставрации Мэйдзи господину Умэдая так понравилось вспоминать эту историю, что он даже построил для этого небольшую сценическую площадку под названием Павильон Белой Сливы. Воображая себя чуть ли не Аманоя Рихэй [62], он с удовольствием рассказывал о том, как построил у себя в усадьбе амбар и превратил его в подпольную мастерскую, где день и ночь ковали кольчуги…

Хираока принял молодого крестьянина в своем доме у «Сосны бдений» [63] в эдосском районе Нэгиси.

– Да Вы в своем уме? – только и спросил он, узнав о планах Сибусава.

– Конечно! – убежденно ответил юноша и стал говорить о том, что если об этих планах узнает бакуфу, то его наверняка схватят, и поэтому он решил под большим секретом рассказать все лично Хираока, просто потому, что он ему доверяет. – И еще: надеюсь, что с помощью Вашей милости мы станем вассалами дома Хитоцубаси, – продолжал Сибусава. – Нет, жалованья нам не надобно! Даже если только на словах споспешествуете – будем очень благодарны. Сейчас у меня под рукой молодцев пятьдесят-шестьдесят. Стоит только господину гёбукё приказать – не пощадим живота своего!

Сибусава хотел поступить по примеру своего земляка Кондо Исами, отряды которого вошли в Киото, получив формальное покровительство семейства Аидзу, и надеялся, что Хитоцубаси окажет такую же поддержку его воинству.

– Подождите! – прервал его Хираока. Сам он уже давно отошел от примитивной теории «изгнания варваров» и вместе с Ёсинобу ратовал за открытие страны. Но объяснять здесь этому завороженному собственными идеями юнцу, что выдворять иностранцев сейчас по меньшей мере неблагоразумно – это значит самому ставить себя под удар. Поэтому Хираока сделал вид, что согласен с гостем, и попытался несколько охладить его пыл:

– Всему свое время. Вам действительно нужно немного подождать.

Сибусава, это, естественно, не понравилось:

– Но господин Хираока!.. Так Вы что, тоже из этих… из нерешительных?

– Почему Вы так думаете?

– Да в Эдо все так говорят. Вот смотрите, хоть господин Ёсинобу и стал опекуном сёгуна, а совершенно ничего не изменилось. А все почему? Да потому, что, как поговаривают, это господин Хираока насупротив идет, за чужеземцев ратует, да господину Хитоцубаси свет-то в окне и застит!

– Да ничего подобного! – заявил Хираока и поспешил проводить «человека долга» до дверей, пригласив его приходить почаще.

А потом стал размышлять о том, как бы переманить гостя на свою сторону. Это было задание Ёсинобу. Дело в том, что Ёсинобу собирался переехать в Киото. А там ему непременно понадобятся люди. Дом Хитоцубаси получает от бакуфу всего 100 тысяч коку риса в год. В общем, это не клан, а просто одна из ветвей дома Токугава. Конечно, здесь есть слуги (взять хотя бы самого Хираока), но они подчиняются не даймё, а напрямую сёгунату, да и труд у них не ратный, а по большей части канцелярский, бумажный. А Ёсинобу в Киото наверняка понадобятся вассалы для несения полноценной воинской службы, причем это должны быть люди знающие и способные, да к тому же хоть немного разбирающиеся в государственных делах. И если не дать Ёсинобу таких людей, то он и в Киото увязнет в межклановом соперничестве.

– А для такой работенки наш хмурый, но горячий парень подходит как нельзя лучше! – решил Хираока.

Напряжение в стране нарастало, и Хираока в последнее время не раз вспоминал слова, которые его старый знакомец, самурай Киёкава Хатиро написал своим высоким штилем в докладной записке о необходимости создания соединений из ронинов:

«Не буде в сие чрезвычайное время и воинов чрезвычайно сильных – не видать нам всем виктории!»

Ёсинобу выехал в Киото.

По первоначальному плану он собирался отбыть в императорскую столицу в свите сёгуна Иэмоти, но потом решил, что лучше туда отправиться одному и прежде остальных. Причина была проста: ситуация в Киото быстро ухудшалась.

Об этом, можно сказать, криком кричал в своих жалобах, адресованных бакуфу, Нагаи Наомунэ – чиновник местной управы, ведавший водоснабжением (позднее – глава Посольского приказа). Он писал, что Киото фактически стал самостоятельной административной единицей, независимой от сёгунского правительства. «День ото дня здесь падает влияние восточных властей, растет отчуждение между двором и бакуфу. Скоро они совершенно перестанут слышать друг друга, – предупреждал Нагаи. – К тому же двор находится под сильным влиянием пришлых кланов вроде Сацума и Тёсю, еще немного – и власть сосредоточится в их руках. Если люди, облеченные важными должностями, и, прежде прочих, господин Хитоцубаси, незамедлительно не прибудут в Киото выказать свои чувства самого искреннего и чистосердечного уважения к Его Императорскому Величеству, то вскоре может случиться нечто непоправимое!» – писал Нагаи и ниже еще раз подчеркивал, что сейчас тон в столице задают именно кланы Сацума и Тёсю.

Иными словами, влияние сёгуната упало настолько, что даже городские чиновники уже не могли управлять от его имени, и потому скорейший приезд Хитоцубаси в Киото стал вопросом жизни и смерти для самого бакуфу…

Эти известия повергли сёгунский замок в панику. Министры все как один умоляли Ёсинобу срочно отправиться в императорскую столицу.

Ёсинобу ехать соглашался, но у него было слишком мало надежных самураев. Просить сопровождение у бакуфу было неудобно, да к тому же и невозможно по формальным причинам: Ёсинобу по рождению не принадлежал к главному сёгунскому дому. Поэтому он решил обратиться с неофициальной просьбой помочь людьми к родному для него клану Мито, и пригласил к себе для этого Такэда Коунсай, главного вассала клана Мито и правителя провинции Ига:

– Мне нужны человек десять: знающих, сильных духом, способных дать дельный совет, да и просто готовых жизнь отдать за меня, если понадобится!

Такэда принял приказ к исполнению и после жесткого отсева из многих самураев клана выбрал восьмерых. Некоторые из них, как, например, Хара Итиносин, Умэдзава Маготаро или Кадзи Сэйдзиэмон, остались соратниками Ёсинобу на долгие годы.

Когда Сибусава Эйитиро разговаривал с Хираока Энсиро, Ёсинобу уже был на пути из Эдо в Киото.

Он въехал в столицу пятого дня первого месяца третьего года Бункю (23 января 1863 года) и остановился в буддийском монастыре Хигаси Хонгандзи [64]. Вскоре Ёсинобу получил придворную должность Среднего советника.

Восьмого числа по случаю своего назначения на новый пост он вместе с канцлером Коноэ нанес визит в императорский дворец, а также побывал в особняках многих аристократов.

Процессия, во главе которой передвигался Ёсинобу, имела крайне непривычный для столицы вид. Прежде всего, он ездил не в экипаже, а верхом, к тому же сидя в европейском седле, от одного вида которого поборников «изгнания варваров» уже бросало в дрожь. За господином следовал небольшой кавалерийский эскадрон из числа тех, которые бакуфу в последнее время стало формировать по новому, европейскому образцу. Верхом ехали все – даже женщины и юнцы из свиты, которая в общей сложности насчитывала человек пятьдесят.

О цокоте копыт этой кавалькады скоро заговорил весь город. «Да, это уж подлинно какой-то необычный даймё», – думали простые горожане, а аристократы и самураи не знали, что и думать.

Впрочем, еще до появления Ёсинобу в столице киотосцы могли составить о нем впечатление со слов Фудзита Токо, воина из Мито, безвременно погибшего во время землетрясения Ансэй. Как передавали его земляки-самураи, квартировавшие в столичном храме Хонкокудзи, Фудзита якобы сказал:

– Ёсинобу на голову выше своего отца Нариаки, и нескоро явится превосходящий его. Хоть ныне и нет под небом настоящих мужей, но ничто не вечно. Доверимся природному ходу событий. Увидите: когда-нибудь он возьмет в свои руки власть над страной!

Сторонники «изгнания варваров», можно сказать, боготворили Фудзита Токо, поэтому его слова бальзамом лились на души ронинов, собравшихся в Киото…

Вскоре после приезда Ёсинобу в столицу с ним неожиданно захотел встретиться Кусака Гэнсуй, один из вождей радикального крыла клана Тёсю.

– Да! А что тут такого?! – стучал себя по колену Кусака, обращаясь к своим соратникам. – Хочу своими глазами посмотреть, что за птица этот Средний советник Хитоцубаси!

– Тогда мы тоже пойдем! – вскочили его спутники, расправляя широченные штаны-хакама [65]. Идти к Ёсинобу вызвались Тэрадзима Тюдзабуро из клана Тёсю, Тодороки Бухэй из Хиго и еще один молодец из Хиго по имени Каваками Гэнсай. Гэнсай носил характерное прозвище «Головорез»; наверное, он и сам вряд ли мог сказать, сколько сторонников открытия страны зарубил за последний год.

Громыхая деревянными сандалиями, перепоясанные мечами самураи заявились в храм Хигаси Хонгандзи, в котором остановился Ёсинобу, и протянули опешившему привратнику свои визитные карточки:

– Уж пожалуйста, не сочтите за труд принять!

Такое поведение уже само по себе свидетельствовало о том хаосе, который ныне воцарился в Киото. В прежние времена и в страшном сне не могло привидеться, чтобы безродные самураи пытались удостоиться аудиенции Ёсинобу, представителя одной из семей самого сёгунского дома! А теперь такие люди свободно обходят в Киото с визитами особняки знатных царедворцев, запугивают их, да просто обращаются с ними, как со старыми приятелями, либо вовсе не замечают, как ненужные вещи. Словом, ломают все сословные различия и ведут себя совершенно на равных. Да что там на равных! Теперь безотечественные самураи вертят императорским двором, и часто пьяные выкрики перебравшего ронина наутро расходятся по стране строками императорского рескрипта! И сегодня, когда даже правительство бросает в трепет от императорских указов, нечего удивляться тому, что они могут запросто заявиться к Ёсинобу и потребовать с ним встречи.

«Да, в Эдо о таком, с позволения сказать, визите и помыслить было нельзя, – думал Ёсинобу, собираясь к незваным гостям. – Так вот, значит, какова она, столица!»

– Проведите их сюда! – приказал он слугам, раздумывая о том, как же быстро привык он к жизни в Киото. Ёсинобу сейчас двадцать семь лет, он полон сил и энергии, и он найдет, что противопоставить их бредням! «Растереть наглецов в порошок, так, чтобы и щепотки яда от них не осталось!» – решил он.

Однако осторожные советники принялись отговаривать его от встречи с Кусака. Особенно резко выступил против нее господин Окабэ, Главный инспектор бакуфу и правитель провинции Суруга, который прибыл в Киото вместе с Ёсинобу. В результате Ёсинобу решил уступить его доводам и сказаться больным.

Однако визитеры и не думали уходить. Тогда Окабэ решил встретиться с ними сам. Визитеров проводили в комнатенку рядом с прихожей.

– Ныне в прениях о том, открывать страну или нет, мнения разошлись, – напыщенно начал 24-летний Кусака. Казалось, что он читает вслух китайских классиков. Его речь сводилась к тому, что бакуфу должно, наконец, проникнуться благоговейным трепетом перед решением Его Императорского Величества и незамедлительно установить дату высылки из страны всех чужеземцев. В противном случае мятежники, идущие против воли государя, получат достойный отпор.

Когда эти слова передали Ёсинобу, который находился в одном из залов в глубине монастыря, то он понял, что и здесь оказался прав: за словами об изгнании иностранцев скрывалась обыкновенная ненависть к бакуфу.

– Да, в здравом уме с ними говорить не о чем, – пришел к выводу Ёсинобу и через Окабэ приказал дать визитерам на прощание какой-нибудь уклончивый ответ. Но гости наотрез отказались уходить:

– Вы мне байки-то не рассказывайте! Мы не за тем пришли! – кричал Кусака и до глубокой ночи все ждал, когда же к нему выйдет Ёсинобу и объявит точную дату изгнания варваров.

Но незваным гостям все же пришлось убираться восвояси. Уже в дверях Кусака стал озлобленно огрызаться:

– Я-то думал, Хитоцубаси – это герой, надежда и опора страны! И что я слышу? Одни тошнотворные отговорки, словно у мелкого писаря! Если это и есть слова вашего хваленого Ёсинобу, то сюда мог бы и сёгун приехать – все равно это ничего не изменит. Теперь мне ясно: в бакуфу и не думают гнать чужаков! Они просто обманывают императора!

Ёсинобу хорошо знал, откуда шло это высокомерие так называемых «людей долга» – фанатичных сторонников императора. Это все Гакусюин! [66]

Со времен сёгуната Муромати [67] придворные аристократы не имели возможности высказываться о государственных делах. Но месяц назад, что называется, в духе времени, это им было дозволено. Отобрав 29 аристократов, их пригласили в один из залов Гакусюин. Однако дискуссии не получилось: все приглашенные оказались связанными с кланом Тёсю и выражали только одну точку зрения. Верховодили там Сандзё Санэтоми и Анэгакодзи Кинтомо. Они-то и наставляли таких, как Кусака, снабжая их, между прочим, подложными «императорскими указами».

Так, например, вскоре после того, как сёгунские власти исключили из клана Ока провинции Бинго ярого монархиста по имени Огава Яэмон и поместили его под домашний арест, из Киото в клан Ока пришел «императорский указ», который предписывал освободить заключенного. Глава клана несказанно удивился, но указ выполнил. Естественно, документ оказался фальшивкой, подобно всем таким грамотам, которые фабриковали «люди долга» и аристократы, собравшиеся в Гакусюин…

Инцидент с Кусака окончательно исчерпал терпение Ёсинобу. Утром восьмого дня своего пребывания в Киото он приказал седлать лошадей и ехать в Гакусюин:

– Рвать зло – так с корнем! – решил он.

Отряд всадников, вооруженных европейскими винтовками новейшего образца, поднимая тучи пыли, быстро продвигался к северу и скоро достиг Храма Учения.

– Мы только Вас поприветствовать! – начал Ёсинобу, обращаясь к обитателям школы. Однако встреча мало походила на визит вежливости. Уже миновал полдень, а почетный гость и не думал уходить. Напротив, пообедав содержимым привезенной с собой коробочки-бэнто [68], он увлеченно продолжал беседу:

– Его Величество Император издал указ об изгнании варваров. И варвары будут изгнаны! Но как этого добиться? Сказано: «Знаешь противника и знаешь себя – победа будет за тобой!» [69] И сегодня я хочу немного рассказать Вам о наших врагах!

Ёсинобу заговорил о ситуации в современном мире. Аристократы, которые ничего об этом не знали, слушали его в напряженном молчании. В заключении Ёсинобу сказал:

– Я – человек военный, и не пощажу живота своего для изгнания варваров, пусть даже весь мир станет нашим врагом, а оружейные залпы и дым пожарищ разнесутся по горам и долам всей земли нашей. Ныне Вы пишете указы, направленные против варваров. Искренне надеюсь, что когда придет урочный час борьбы с супостатом, Вы не побежите прочь, застигнутые врасплох орудийными залпами!

Сжав губы, он обвел взглядом собравшихся. Пораженные страстной речью Ёсинобу, царедворцы не проронили ни слова. Такого никто не ожидал. Меньше всего при дворе полагали, что среди трусливых министров правительства бакуфу есть человек, способный на такое вдохновенное выступление.

Впрочем, Ёсинобу полностью владел собой. Не случайно он не сказал ни слова против самой идеи «изгнания варваров». Поступи он так, собравшиеся немедленно подняли бы крик о его нелояльности императору, а это уже ставило и Ёсинобу, и сёгуна в безвыходно тяжелое положение и, в конечном счете, означало бы гибель сёгуната Токугава.