"Тет-а-тет" - читать интересную книгу автора (Гайворонская Елена Михайловна)ЕвгенияМаксим Петрович, такси подано, – легкомысленным голосом сообщила секретарша Светлана, приоткрыв дубовую дверь. – Спасибо. Максим механически собрал документы, запер в сейф. Откинулся в кресле, устало помассировал виски. Он очень устал. Да и день выдался длинный: ночным самолетом прилетел из Питера, вел сложные переговоры, встречался в Думе с нужными людьми – какой бизнес без родных прикормленных чиновников? Одна у него была радость – цены на нефть опять выросли. После переговоров вернулся в офис. И опять работал, как на конвейере. Да еще эти постоянные звонки, пустые, отрывающие отдела, а не ответить на них – нельзя. Именно эти звонки больше всего выводили его из себя. Только вникнешь в суть проблемы, сосредоточишься, так на тебе – дрррень! Выбросить бы этот мобильник в окно! Вот опять. Позвонил деловой чел, без которого никуда. Осведомился, поедет ли Максим Петрович в марте в Куршевель. Разумеется, поедет. Как же иначе? С преогромным удовольствием поедет, и еще – им непременно надо пересечься в выходной, Максим будет очень рад, привет семье. Черт бы подрал этот Куршевель. Максим не мог терпеть простых лыж, а о горных и говорить не стоит… Палки разлетаются в разные стороны, ноги разъезжаются… В прошлый раз Максим сломал три пары лыж и сам чуть не убился. Вот если бы нужно было играть в мяч или хотя бы заниматься плаванием – он бы не отказался. В прошлом Максим был спортсменом, волейболистом. Вырос – на юге России, в Астрахани, а на юге – какой снег? Теперь вот, к сороковнику, пришлось полюбить и лыжи. Что поделать? Мода. Как там сейчас говорят? «Если мода требует – и рога носят». Хотя это, пожалуй, чересчур… Не забыть бы отдать распоряжения сотрудникам. В их глазах – почтение и страх. Правильно, пусть боятся. Боятся – значит уважают. Шеф приезжает редко, но метко. А теперь квартиру купит и будет в Москву наведываться чаще. Нашим людям только дай послабление – все дело развалят. Только и будут что курить да чаи гонять. Знаем, проходили. Не успел Максим сесть в такси, как позвонила Ирина, его жена. Опять двадцать пять, сто раз одно и то же! Делом бы занялась, чтобы времени на пустую болтовню не оставалось! А зачем? Что у них – денег нет? Салоны, массажи, магазины, прочая муть… «Милый, как я сегодня выгляжу? Как тебе нравится мое новое платье?» Да как всегда выглядишь, в сороковник на двадцать пять смотреться все равно не будешь, хоть с утра до ночи массируйся. А платьев этих в доме столько, что впору бутик открывать. Куда она их девает? Ест, что ли? Впрочем, какая разница… Ее платья – пусть она что хочет, то с ними и делает. – Как дети? – устало спросил Максим. – У Анюты одни тусовки на уме, – пожаловалась супруга. – За книжку не усадишь. «Вся в маменьку», – подумал он, но вслух сказал: – Возраст такой. – Ты бы с ней побеседовал, что ли, – неуверенным голосом попросила Ирина. – Побеседую, – согласился Максим. – Когда приеду. – А когда ты приедешь? – Не знаю, – почувствовал он закипающее раздражение. – Когда дела переделаю. Я же не развлекаться в Москву поехал, правда? Как Васька? – Шалит… – Парень должен шалить, – защитил сына Максим. – Квартиру сегодня поедешь смотреть? – Теперь настала очередь жены задавать вопросы. – Сейчас еду в агентство, – коротко ответил он. – А там – как получится. – Максим, я тут подумала, может, нам все-таки лучше купить коттедж? – Ира, мы это сто раз обсуждали, – раздраженно рявкнул Максим. – Посмотрим, как дела пойдут. Пока я не планирую окончательного переезда в Москву. Только рабочие поездки. Если дела сложатся таким образом, что придется переезжать, тогда будем думать вместе. Все? Пока. Целую. Как будто Ирина была способна думать… Мыслительный процесс никогда не был ее стихией. Опять пробки. И холодрыга. Максим поежился. Хорошо, что заказал такси. Сам в час пик, толком не зная дорог, он вообще бы не доехал. Безумный город. Огромный, шумный, грязный. Максим не любил Москву. После чинного аристократичного Питера она казалась ему большим вокзалом. И воздух здесь был мерзкий, хоть не дыши или носи противогаз. Жуткая помесь смога и амбре бесконечных дешевых закусочных – кофе и прогорклое масло. Его бы воля – он бы из Питера ни ногой. А если и переехал бы, то куда-нибудь в сторону Гавайев. Ирина, напротив, насмотрелась дурацких сериалов, начиталась дамских романов: «Ах, Москва, ах, Рублевка!» Во время последней поездки в Куршевель скорешилась с какими-то рублевскими бабами, когда только успела? Те ей в уши насвистели, что, мол, Питер нынче вроде модной дачи, а настоящая жизнь в Москве. А ведь когда-то столица ему нравилась. Манила мальчика из провинции. Тогда Москва была другой. И он был другим. Раньше все было другим. Как в анекдоте: «Дедуля, когда было лучше жить: сейчас или при Сталине?» – «При Сталине, внучек». – «Почему?!» – «При Сталине бабы моложе были». Максим закрыл глаза и погрузился в легкую дремоту. Ему грезились биржевые сводки, думские баталии, Ирина в новом платье и сам он на лыжах, почему-то посреди пляжа. – Шеф, приехали! Максим очнулся, протер глаза. Расплатился с таксистом. Нашел офис агентства торговли недвижимостью. Хорошие знакомые посоветовали обратиться именно сюда. Здесь представлена вся лучшая московская элитка. Похоже. У входа встретил строгий охранник, он же швейцар. На стенах – стильные фотографии крутых домов в самых выгодных ракурсах. Красиво снято, невольно захочешь купить. Симпатичная девушка с белозубой улыбкой. – Максим Петрович, мы вас ждем. Куда вы денетесь… – Пожалуйста, проходите в переговорную. Чай, кофе? – Кофе, пожалуйста. – Евгения Владимировна сейчас подойдет. Евгения Владимировна… Что-то екнуло внутри при звуке этого имени. Бывают же совпадения… Дама лет сорока. Хороший возраст для деловой женщины. Строгий серый костюм – юбка до середины колена, салатовая блузка с глухим воротом, гладкая прическа, неброский макияж… – Добрый день. Меня зовут Евгения, я буду вести ваше дело… Рука сама собой дрогнула. Кофе пролился на столик. Это все-таки было не совпадение… Чуть раскосые кошачьи прозрачно-зеленые глаза с мягким янтарным блеском. Веснушки, затертые тональным кремом, упрямые рыжие волосы, никак не желающие слушаться хозяйку. Как она изловчилась закрутить их в тугой узел? Аромат духов – легкий запах сирени – свежий, горьковатый, едва уловимый, будто лето посреди зимы. Девчонка из другой, далекой Москвы, с уютными тихими двориками, тополиным пухом, бабушками на лавочках у подъезда пятиэтажки, тенистыми аллеями старого парка, окольцованного цепью прудов. Евгения… – Привет, Евгения, – сказал он. – Надо же, где встретились!.. – Макс? – Удивленный взгляд, радостная улыбка. – Боже мой, сколько лет, сколько зим! Кажется, она не лукавит. Так и не научилась? Неужели она и впрямь рада его видеть? Как воспоминание юности, дальней, светлой, беззаботной, когда все еще впереди и жизнь прекрасна и удивительна. А он? Кажется, он тоже ей рад. Так странно: он почти не вспоминал о Евгении все эти годы, будто ее и не было никогда. Не вспоминал. Но и не забывал ни на миг. Оказывается, так тоже бывает… Отец Максима Протасова был военным летчиком. Мать – врачом-гинекологом. Семья моталась по гарнизонам. Пять лет здесь, пять лет там. Максим привык к кочевой жизни с потертым чемоданом в коридоре, к калейдоскопу городов, домов, квартир, друзей. Однажды отец пришел домой сияющий, как новенький рубль, слегка навеселе, торжественно сообщил, что удалось договориться – следующим пунктом назначения будет Германия. В эпоху железного занавеса это известие вызвало фурор. Мама даже помолодела: прихорашивалась, перебирала наряды, а отец радостно восклицал, что все старье надо оставлять дома – за границей новое купим. Летный гарнизон, в котором поселилась семья Протасовых, напоминал деревню: все здесь знали друг друга и друг о друге. Несколько скучных блочных пятиэтажек, поликлиника, клуб да школа – вот и все, что видели доблестные советские воины. По периметру гарнизон был огорожен высоким бетонным забором, увенчанным колючей проволокой. За забором простиралось поле, за полем лес, а уже за лесом, через пару километров, находился крохотный немецкий городок, который и на карте было не отыскать. До Берлина можно было раз в неделю добраться специальным автобусом от комендатуры. Так что, собственно говоря, желанную заграницу Максим практически не повидал. Зато он стал играть в волейбол и выучил язык. Их юношеская сборная частенько выезжала на игры со сборными немецких школ и нередко обставляла бюргеров. Макс был одним из лучших игроков, и командование пообещало его отцу по возвращении в Союз дать «путевку в жизнь» способному пацану – направить его через спорткомитет в вуз. Это было актуально – папашин дембель приходился как раз на окончание Максом средней школы. Военная карьера его не привлекала: Максиму смертельно надоело кочевать, хотелось иной, размеренной, стабильной гражданской жизни. Он мечтал закинуть чемодан на антресоли, оборудовать свою комнату нехитрыми тренажерами и знать, что это навсегда. Поразмыслив, Максим замахнулся на иняз. Немецкий у них вела классная руководительница Екатерина Григорьевна – мировая тетка: веселая, добродушная, с короткой стрижкой, стильной оправой очков, спортивной фигурой, затянутой в джинсы, – она и впрямь походила на немку. Екатерина Григорьевна была искренне влюблена в свою работу: постоянно выдумывала викторины, разыгрывала сценки, ставила пьески на немецком – не захочешь – заговоришь. Уезжая, она дала ученикам свой телефон и адрес в Москве: будете проездом – звоните и заходите. Хороший уровень знания языка плюс помощь спорткомитета – это хороший набор для абитуриента – так самонадеянно рассуждал в то время Максим. Из Германии отца дембельнули в Бологое под Питером – тогда еще Ленинградом – на постоянное место жительства, на пенсию. Отец малость побурчал – хотел вернуться в родную Астрахань, к теплу и фруктам. Но мама обрадовалась: в Питере куда больше возможностей для сына. Питер показался Максу фантастической сказкой наяву. После полуказарменного, огороженного колючей проволокой гарнизонного бытия, в котором все – от домов до улиц – было прямолинейным, незатейливым и неинтересным, он бродил по узким старинным улочкам, каждая из которых будила фантазию, несла в себе сокровенную тайну и очарование минувших веков. С наслаждением вдыхал он сырой, местами отдававший болотом воздух, разглядывал облупившиеся фасады исторических зданий, и картины прошедших эпох, порой жестоких, порой прекрасных, проносились в его воображении. Макс поднимался с первыми лучами солнца, садился на электричку до Питера и возвращался домой только поздно вечером – уставший, обалдевший, опьяневший от переизбытка впечатлений. Казалось, что он никогда не насытится этим городом. Но приближались экзамены. Макс взялся за книги и впервые почувствовал страх. С утра до ночи он долбил немецкий и все же боялся, что в большой Северной столице найдется немало ребят, способных его обставить. В маленьком гарнизоне он был первым учеником, а здесь, среди поражающих воображение дворцов, внезапно ощутил себя серой посредственностью. Тогда маме пришла в голову отличная идея: отправить мальчика на время погостить к одинокой пожилой отцовской родственнице Антонине в Балашиху, а заодно связаться с немкой Екатериной Григорьевной и взять у нее несколько частных уроков. Тетя Тоня искренне обрадовалась Максиму. Вместе с ним в тихую, заставленную старенькой мебелью и дорогими сердцу безделушками квартирку ворвалась брызжущая энергией молодость. Вечером Макс позвонил немке, та пригласила в гости. Все складывалось как нельзя лучше. Впервые в жизни Максим отправился в Москву. Он ожидал, что столица поразит и ошарашит его не меньше Питера. Но его ждало разочарование. Москва оказалась огромной, шумной и неуютной. Подземка глотала человеческую толпу, сминала, комкала и равнодушно выплевывала ее на нужной станции. Станции были красивыми – намного краше питерских, но казались холодными залами музея, далекими и равнодушными – с вознесшимися над шумящей толпой потолками, с колоннами и мозаичными картинами над суетливым человеческим потоком. Жарким майским днем закатанный в асфальт город был душен, чадил выхлопами, заставлял обливаться потом и чихать от едкой дорожной пыли. Чахлые тополя не спасали положения, только вяло трепетали иссохшей листвой. Макс брел по указанному адресу и думал, что в Москве нет ничего хорошего, и уже начинал считать дни до возвращения домой. Дом, в котором жила немка, располагался в тихом зеленом дворике. На лавочках у подъездов сидели бабушки, щурились на солнце жирные коты, не обращая ни малейшего внимания на крутившихся неподалеку не менее толстых голубей, дети возились в песочнице и качались на деревянных качелях. Это была совсем другая Москва – неспешно провинциальная, как маленький гарнизон, изолированная от чужой жизни, – та сердитая и неприветливая столица, гремящая тысячами машин, оставалась где-то за невидимой границей. Макс подивился такой метаморфозе, вошел в подъезд обычной кирпичной пятиэтажки, поднялся на второй этаж, надавил на звонок. За дверью, обитой дешевым дерматином, раздались легкие шаги, тонкий девичий голосок спросил: «Кто там?» Максим ответил, что приехал к Екатерине Григорьевне. Дверь распахнулась. На пороге стояла девчонка в коротеньком цветастом халатике. У нее были длинные волосы цвета осеннего листопада, закрученные в пружинки и в беспорядке спадавшие на узкие плечи. Чуть раскосые, как у кошки, глаза – прозрачно-зеленые, отливали янтарным блеском. Очаровательный чуть вздернутый носик украшала семейка веснушек. На вид ей было лет четырнадцать-пятнадцать. – Привет, – сказала она, нисколько не удивившись, – проходи. Мама сейчас придет. Она позвонила, сказала, что ее на работе задержали. Максим попал в узкий коридор, в котором места хватало только ему одному. Скинул кроссовки, бегло окинул взглядом комнату – чистенькую, небогатую, с сервизом «Мадонна» в серванте и ковром с бордовыми розами на полу – непременными символами Германии восьмидесятых. В квартире Протасовых стояли точно такие же сервиз и ковер. – Там кабинет. – Девчонка кивнула на дверь, ведущую в соседнюю комнату. – Чай будешь? Мама просила занять гостя. – Нет, спасибо, – неожиданно смутился Максим, хотя был вовсе не из робкого десятка. Он позабыл о том, что у немки есть дочка. Точно, бегала по школе какая-то щекастая пигалица. Имени, конечно, он не помнил и решил, что, наверное, стоит познакомиться. А то как-то невежливо получается. – Кстати, меня зовут Максим. А тебя? – улыбнувшись, спросил он. – Кстати, Евгения, – чинно, не в тон ему, произнесла девчонка. – Прямо так? – рассмеялся Максим. – Да, именно так, – важно подтвердила малявка. – А просто Женька не сойдет? – Максим критически посмотрел на хозяйку. – Нет, не сойдет, – тоном, не терпящим возражения, заявила она и защелкала переключателем программ телевизора, потеряв к гостю всякий интерес. – Одну фигню крутят, – сказала она не то Максиму, не то в окружающий воздух. Зазвонил телефон. Евгения сняла трубку и принялась болтать с какой-то Машкой, почесывая босой левой ногой правую ногу под коленкой. Ножки у нее очень даже ничего, отметил про себя Максим, длинные, тонкие. Вырастет, оформится, станет аппетитной девочкой. – Да, я скоро выйду, – сообщала она в трубку. – Как только мама придет. Нет, прямо сейчас не могу. К маме ученик приехал, а она задержалась. Кто симпатичный? Ученик? Какой ученик? Ах, этот… – Она обернулась, смерила Максима оценивающим, с прищуром, взглядом, отчего Максим почувствовал себя неловко и раздраженно заерзал на диване, поморщила веснушчатый носик и ответила: – Обыкновенный, – и тут же принялась обсуждать какую-то противную математичку с дурацкой контрольной. «Вот мелочь нахальная, – с досадой подумал Максим. – Дернуть бы ее за волосы. Ишь, гриву отрастила… Рыжая-бесстыжая…» Он размышлял, а рука сама собой потянулась к янтарной пряди, пальцы ухватились за кончик, но тут девчонка обернулась, изумленно вытаращила глаза, видимо дивясь нахальству гостя, и, недолго колеблясь, легонько стукнула телефонной трубкой Максима по лбу. Максим отдернул руку, потер лоб и торжествующе улыбнулся. Все же удалось проучить маленькую задаваку! – Ах ты! – беззлобно воскликнула Евгения и вдруг залилась звонким и таким заразительным смехом, что Максим захохотал вслед за ней. А трубка продолжала о чем-то громко вопрошать… Тут раздалась мелодичная трель дверного звонка. – О, муттер! – крикнула не то в трубку, не то специально для Максима Евгения. – Маш, ща выхожу! Пять минут! Кинула трубку на рычажки, бросилась отворять дверь, с размаху налетела на стул, чертыхнулась. Ураган, а не девчонка. Екатерина Григорьевна радостно всплеснула руками: – Макси-им! Вырос-то как! Возмужал. Женька, ты чаем гостя напоила? – Он не захотел, – отозвалась откуда-то из недр квартиры Евгения. – Ну что же ты! – укорила Максима немка. – Правда чаю не хочешь? А кофе? Ладно, давай почаевничаем после занятий. Проходи в кабинет. Кабинет представлял собой крохотную комнатенку, все стены которой были заставлены стеллажами с книгами, а около окна притулился письменный стол с лампой и стул с вращающимся сиденьем. – Женька почти все прочла, – поймав взгляд Макса, не без гордости сообщила немка. – Она читать любит. Давай садись. Максим сел на стул, Екатерина Григорьевна достала табурет. За дверью смерчем, все сметая на пути, пронеслась Евгения. Что-то загрохотало. – Осторожнее! – крикнула Екатерина Григорьевна. – Мебель переломаешь! А потом все ноги в синяках, – посетовала она уже Максиму. – Вроде не глупая девочка, а ветер в голове. – Маленькая еще, – тоном авторитетного взрослого дядюшки заявил Максим, чувствуя себя усталым и умудренным опытом в свои семнадцать. – Сколько ей? – Пятнадцать, в июле шестнадцать исполнится, – улыбнулась немка. – Ма, я пошла! – зазвенел за дверью жизнерадостный крик. – Меня Машка ждет! – Куда пойдете? – поинтересовалась Екатерина Григорьевна. – В парк! Там наши собираются! – сообщила Женька. – Из класса? – уточнила немка. – Откуда же еще? – вопросом на вопрос ответила девчонка. – Покажись! – крикнула Екатерина Григорьевна. Евгения объявилась на пороге, картинно оперлась о дверной косяк. Белые брючки, зеленая кофточка в оранжевую полоску. – Губы накрасила? – неодобрительно спросила мать. – Тебе показалось! – отозвалась Евгения и тут же исчезла. Входная дверь гулко хлопнула. Екатерина Григорьевна покачала головой и открыла учебник. …Макс стал частым гостем в доме Екатерины Григорьевны. Он быстро привык к столичной сутолоке и пыли, и город стал казаться не таким противным. А после того, как он съездил в Кремль, побродил по Александровскому саду, заблудился среди узеньких центральных улочек, так похожих на питерские, с крохотными, напоминающими боровики пузатыми церквушками, понял, что готов полюбить Москву. Если Питер был для него любовью с первого взгляда, яркой девушкой с обложки, Москва явилась Максиму простой соседской девчонкой, чьи шарм и прелестную неповторимость удалось рассмотреть не сразу, не второпях. После полуторачасовых занятий немецким Екатерина Григорьевна накрывала чай с конфетами, а Макс доставал пирожки, испеченные заботливой тетей Тоней. Изредка он видел Евгению. Девочка явно не относилась к числу домоседок. Если она находилась в квартире, значит, либо потому, что только что вернулась откуда-то, либо потому, что собиралась куда-то. Она была разной, переменчивой, как ранняя весна. То весело крутилась перед зеркалом, что-то напевая и сооружая из непослушных волос невероятные вавилоны. То задумывалась и бродила сомнамбулой, хмурилась, отвечала невпопад, жаловалась на плохой сон или головную боль. Раз Максим застал ее не в настроении. Евгения ворчала, что кабинет вечно занят и ей негде делать уроки. А на другой день встретила его как родного, продемонстрировала новые кассеты, потащила на кухню пить кофе, болтала без умолку о школе, об однокласснике Валерке, о предстоящем дне рождения подруги Машки. Екатерина Григорьевна не придавала причудам дочери большого значения, ссылалась на переходный возраст и гормональные всплески. Евгения оказалась для своего возраста на редкость интересной собеседницей. Она много знала, многим интересовалась, обо всем, начиная с творчества Гете и кончая Октябрьской революцией, имела свое мнение, вполне взвешенное и обоснованное, подчас не совпадавшее с мнением Максима, к тому же умела отстаивать свою точку зрения, аргументируя каждое слово. В такие минуты Максим забывал, что спорит с ребенком. – Ты бы лучше про экзамены думала, – укоряла Евгению мать. – Времени осталось всего ничего, только попробуй наполучать троек! Вместо курорта просидишь все лето на даче с бабушкой! Евгения досадливо морщилась и делала рукой выразительный жест, словно отгоняла надоедливую муху. – У меня все под контролем. Хочешь, отвечу любой билет? Не дожидаясь ответа, она притащила учебники русского языка и геометрии, листок с вопросами и заставила Максима ее экзаменовать. Без запинки доказала теорему о подобии треугольников, рассказала про знаки препинания в сложносочиненных предложениях, начертила схему предложения. После этого обернулась к матери с торжествующим видом и нахально показала язык. – У тебя хорошая память, – с уважением сказал Максим. – Да, память у нее отличная, – подтвердила немка. – Еще в детстве с ходу запоминала большие тексты и иностранные слова. А грамматику она просто схватывает на лету. – Тоже в иняз пойдешь? – спросил Максим девчонку. – Наверное, – кивнула она. – Впрочем, я еще не решила. Я думаю. – Ты бы Максиму город показала, что ли, – подсказала Екатерина Григорьевна. – Что его показывать? Это что, трусики? – удивленно приподняла брови Евгения. – Вот он, иди и смотри. – Женя, что за пошлые остроты! – негодующе воскликнула немка. – Я бы попросила тебя впредь воздерживаться от подобных шуточек. Как не стыдно, да еще в присутствии мальчика! Евгения хихикнула. Макс тоже прыснул. Женькина непосредственность и смешливое лукавство его забавляли. В ней не было нарочитого кокетства и выпендрежности, которые, возможно, появятся позже. Она не играла во взрослую, не старалась казаться старше и опытнее, чем обычно грешат девочки-подростки. Она была самой собой – упрямой, своенравной, независимой, энергичной, прямолинейной. Казалось, все ее маленькое существо говорило: «Вот я, такая, какая есть. Принимай или уходи». Иногда, возвращаясь домой в гремящей электричке, Макс ловил себя на том, что под стук колес думает о Евгении. Ничего конкретного. Просто вертятся в голове ее рыжие волосы, кошачьи глаза, угловатые жесты, открытая улыбка… Как-то в очередной приезд Максима стены комнаты содрогнулись от беспощадного стука. Кто-то молотил молотком так, что все вокруг дребезжало и грозило обрушиться. – Евгения, перестань! Ты мешаешь заниматься! – крикнула немка. И пожаловалась: – Голова уже трещит! – А что случилось? – поинтересовался Максим. – У Женьки в комнате оборвался карниз, – объяснила Екатерина Григорьевна. – Она взялась сама его повесить. Я говорю: надо вызвать плотника, под потолком проходит бетонная балка, ее просто так молотком не возьмешь. А Евгения не слушает. Такая упрямая! – И добавила с неожиданной гордостью: – Вся в отца. Максим никогда не спрашивал про немкиного супруга: неудобно. Сейчас он вопрошающе посмотрел на учительницу. Та поняла немой вопрос и ответила: – Я ведь давно вдова. Мой муж, Володя, умер, Царство ему Небесное. Золотой был человек. Сгорел от рака желудка, как свечка. А все, что было после, – не то и не так. Пыталась, да не получилось. Может, это и к лучшему. Я ведь невольно всех с Володей сравнивала… А Евгения очень похожа на отца. Такая же рыженькая… Губы Екатерины Григорьевны задрожали, и Максим вдруг осознал, что бывает боль, которую невозможно изжить до конца, она всегда с тобой, как воздух, как день или ночь. Можно забыться, но не забыть. Можно продолжать двигаться, петь, смеяться, снова любить, но в самом тайном уголке души хранить частичку померкшего света, который и дает силы жить дальше. Он застыл в молчаливом преклонении перед этим светом памяти, перед самим фактом его существования. Ему захотелось как-то помочь, что-то сделать для этой стойкой маленькой женщины. – Давайте я попробую, – решительно толкнул он дверь в комнату Евгении, где до той поры не бывал ни разу. Окинул все вокруг быстрым взглядом. Сразу видно: девичья. Обои в мелкий розовый цветочек, на узкой этажерке – мягкие игрушки, рядом с учебниками – маленькое подвесное трюмо с полочкой, заставленной всякими банками-склянками. Узкая кушетка у окна под сбитым велюровым покрывалом с оборками, поверх раскиданы глянцевые журналы, на стенах – портреты тощих манекенщиц в экстравагантных нарядах вперемешку с любительскими фотографиями в картонных рамках: оранжевый закат на море, желтоглазые ромашки, смешливые девчонки, полосатая кошка с глазами как у Евгении. – Женька снимала, – мимоходом пояснила Екатерина Григорьевна. – Это ее хобби. Фотоаппарат ей хороший в Германии купила. – Здорово, – искренне похвалил Макс. Раскрасневшаяся от усердия, с прилипшими ко лбу рыжими прядями, выбившимися из стянутого резинкой конского хвоста, в затертых до дыр джинсах и растянутой футболке Евгения балансировала на подоконнике с молотком в одной руке и длиннющим гвоздем в другой. Несколько покореженных согнутых гвоздей уже валялись на полу. Возле босых пальцев с выкрашенными ярко-розовым лаком ноготками стояла жестяная банка из-под кофе – в ней смиренно ожидали своей участи остальные гвозди. – Привет, – буркнула через плечо Евгения, приставила гвоздь к изрядно побитой стене и прицелилась молотком. – Ну-ка, слезь, отдохни, – коротко распорядился Макс. Евгения попыталась спорить, но он стащил упрямую девчонку с подоконника, за что получил несколько щипков, подзатыльник и две царапины на шее. – Ох и вредная же ты, – покачал головой Макс, потирая шею. – Дрель в доме есть? А лучше перфоратор. – Инструменты на антресолях, – сказала Екатерина Григорьевна. – Женя, принеси табуретку. – Сам возьмет, – надулась Евгения. Уселась на кровати, обхватила руками колени, гневно сверкнула исподлобья потемневшими глазищами. – Чего злая такая? – удивился Максим. – Помочь же хочу. – А руки зачем распускать?! – Ну, ты ребенок! – рассмеялся он. – Как тебя еще было с окна согнать? Всю шею расцарапала. Больно же. Что теперь своей девушке скажу? – Так тебе и надо, – еще больше разозлилась Евгения. – Вот свою девушку и хватай. В другой раз укушу, понял? – Понял, – снова хохотнул Макс. – Ничего смешного! – Жень, ну как тебе не стыдно? – укорила немка. – Мальчик помочь хочет. Вот стремянка, полезай. Максим залез на антресоли, чихая от пыли, нашел старую сумку с инструментами, вытащил дрель и подходящее сверло. – Дюбеля нужны, – сказал он. – Есть поблизости хозяйственный магазин? – Есть, есть, – засуетилась немка. – Только мне так неудобно… – Да все нормально! – заверил ее Макс. – Работы-то здесь на десять минут. – Евгения, сходи с Максимом в «Стройматериалы», – тоном, не терпящим возражений, приказала Екатерина Григорьевна. – Ладно, – неохотно согласилась Евгения. – Выйди, я переоденусь. Через минуту Евгения вышла из комнаты в новых джинсах и клетчатой рубашке на мужской манер, оправила волосы, сунула ноги в мокасины, скомандовала: – Идем. До магазина шли молча. Евгения явно не желала снисходить да общения. – Ладно, извини, – сказал Макс, – я не хотел тебя обидеть. Мир? – И протянул открытую ладонь. – Ладно. – Евгения пожала руку. Ладошка у нее была на удивление крепкой, а пожатие неожиданно сильным для тощей девчонки. – Мужскую работу мужик должен делать, – вразумил ее Макс, – а то мужа разбалуешь. – Ты свою девушку учи, – огрызнулась Евгения. – А замуж я пока не собираюсь. Мне еще рано об этом думать. – Когда-нибудь соберешься, – улыбался Макс. Эта мелкая рыжая бестия его забавляла. – Тогда позвоню тебе и спрошу совета, – парировала она и поковыряла в носу. – Ох и язва ты, – покачал головой Максим. – Не хотел бы я быть твоим парнем. – Даже если бы хотел – ты не в моем вкусе, – фыркнула малявка. Неожиданно Максим ощутил легкий укол обиды. – Это почему? – насмешливо поинтересовался он. – У тебя волосы светлые, – с вызовом ответила Евгения. – А мне брюнеты нравятся. Понял? И вообще – я выйду замуж за миллионера на крутой тачке. Какая машина хорошей считается? – «Мерседес», – ехидно ответил Максим. – Вот, значит, на «мерседесе». – А с чего ты взяла, что он на тебе женится? – продолжил поддразнивать девчонку Максим. – Девушек полным-полно, принцев на всех не хватит. – Потому что я самая лучшая, – уверенно заявила Евгения. – Вон твои гвозди, выбирай. – И где же ты собираешься искать своего миллионера? В Америке, что ли? – на обратном пути продолжал допытываться Макс, сам не понимая, зачем провоцирует глупую беседу. Евгения внимательно на него посмотрела и вдруг звонко расхохоталась. – Что смешного? – недоумевал Максим. – Ты что, думаешь, я серьезно? Ха-ха-ха! Думаешь, я дурочка? Я же просто так сказала, ну ты даешь! – Она снова захохотала. Даже прохожие обернулись. – Я вообще замуж не выйду. Очень надо! – на полном серьезе завершила она. Макс почувствовал себя круглым идиотом. Хотел посмеяться над девчонкой, а оказалось, что она сама смеялась над ним. Ну да, конечно, все парни считают, что девочки мечтают о сказочно богатых принцах на роскошных белых авто. Евгения решила обыграть эту легенду. Остроумно. Надо было найти достойный ответ, чтобы не оставаться в дураках перед малявкой. – А я-то поверил, – покаянно признался Макс. – Подумал, вот заработаю кучу денег и приеду свататься на белом «мерседесе»… Ты к тому времени подрастешь… – Ну, если на «мерседесе», тогда ладно, – смилостивилась Евгения, – валяй, буду ждать с нетерпением. – Даже со светлыми волосами? – Волосы покрасить не проблема, – снова захохотала Евгения. – А ты ничего, прикольный. Я сперва думала: ботан занудный. Но с тобой можно дружить. – Вот спасибо. Польщен, – хмыкнул Максим. – Ты тоже ничего. Правда, язва и упрямая, как ослица. Но дружить с тобой тоже можно. – О'кей, – заключила Евгения. – Значит, мы друзья? – Друзья, – согласился Макс. Он повесил карниз, помог прицепить занавески, после чего Евгения снизошла до снисходительного «спасибо». Растроганная немка долго благодарила Максима, зазывала его на ужин, Максим отказался – торопился на электричку. Евгения гордо удалилась в комнату и врубила на всю катушку модных итальяшек, от чего в стену возмущенно застучали соседи. Макс вышел из подъезда и почему-то обернулся, отыскал среди десятков освещенных окошек одноединственное, неплотно задернутое светлыми шторами. Зачем-то постоял, словно ждал чего-то, потом побежал к остановке. В электричке, как обычно, открыл учебник для повторения, но немецкая грамматика отказывалась лезть в голову. Смотрел в книгу, а думал о Екатерине Григорьевне и ее покойном муже, о боли, которую иногда не лечит время, о сокровенной памяти, которая всегда с тобой. И о вредной рыжей девчонке, предложившей ему свою дружбу. Тем летом Максим поступил в питерский университет. Немецкий сдал на пятерку, даже удостоился похвалы старенького седого дядечки из приемной комиссии. – Где вы так хорошо выучили язык, молодой человек? – В Германии, – отрапортовал Максим. – Мой отец служил в военном гарнизоне. У нас была очень хорошая учительница. – Замечательно, – одобрил экзаменатор. – Сын защитника Родины. Такие кадры нам нужны, не правда ли? – обратился он к полноватой даме в очках. Та согласно закивала. Поступление Максима в университет отмечали долго и шумно. Мать ворчала, перепрятывала деньги, отложенные на черный день, но отец все равно их находил. С родственниками, друзьями, коллегами, знакомыми, соседями и просто «хорошими людьми» папаша гудел дни и ночи напролет, в итоге даже пришлось вызывать «скорую», но, к счастью, все обошлось. В один из таких дней очумевший от отцовских попоек и нетрезвых гостей Макс объявил, что съездит в Балашиху к тете Тоне, а заодно зайдет к немке – поблагодарить. Антонина расчувствовалась до слез. Облобызала племянника в обе щеки, накормила наваристым борщом, поставила тесто для пирога с яблоками из собственного сада. Включила доисторическую пластинку на стареньком патефоне – чувственный женский голос пел о вечной любви. Максиму было хорошо. Он утомился от отцовских пьянок, которые в последнее время случались все чаще, – тот не мог найти себя в гражданской пенсионерской жизни; от хмурого ворчания издерганной матери, от частых родительских скандалов с криками и постоянным битьем сервиза «Мадонна». У тети было тихо, спокойно, солнце пряталось в кружевных занавесках, ходики на стене неспешно отсчитывали замедленный ход времени. – Теть Тонь, – прихлебывая компот, спросил Макс, – а почему ты замуж не вышла? Тетка опустила глаза, на добром морщинистом лице заиграла печальная виноватая улыбка. Натруженные жилистые пальцы принялись разглаживать и без того безупречную вышитую скатерть. – Не сложилось, милый. С нелюбимыми не хотелось жить, а любви не дождалась. Вот такие пироги с яблоками, – тихо объяснила она. – Прости, теть Тонь. – Максим обнял тетушку за вздрогнувшие плечи. – Я не хотел тебя расстраивать. – Да все хорошо, Максюша, – засуетилась тетка, – дело прошлое! Наоборот, я рада, что кого-то еще интересую. – И рассмеялась сердечным журчащим смехом. – Совсем большой стал, – она потрепала племянника по вихрам, – вот и вопросы задаешь взрослые. Наверно, у тебя уже и девушка есть? – Нет пока, – беспечно отозвался Макс. – Не до того было. – И правильно, главное, в институт поступил, – одобрила тетка. – А девчонок у тебя еще будет – фью, – присвистнув, она очертила пальцем круг над головой, – выше крыши. Ты мальчик видный… Будут девки на тебя вешаться гроздьями, главное, головы не теряй. – Не буду, – со смехом пообещал Макс. Похвалы тетки были приятны. Особенно на фоне бесконечного материного ворчания: «Вымахал здоровый, бестолковый… не сутулься… топаешь, как слон… постригись уже, а то на дурня похож…» Сам Максим весьма критично относился к собственной внешности. Но многие одноклассницы считали его очень симпатичным. Правда, другие фыркали – мол, ничего особенного. Но и те и другие сходились во мнении, что фигура у Макса – что надо, – результат длительных спортивных тренировок. В общем, Максим пришел к заключению, что он не червонец, чтобы всем нравиться. В конце концов, мужчина должен быть немного красивее обезьяны. Если происходит наоборот, тогда все печально. Вот и нахальная Евгения заявила, что ей нравятся брюнеты. Глупая девчонка. Как будто цвет волос имеет решающее значение… Сама-то рыжая-конопатая. Впрочем, почему его должно волновать мнение какой-то мелюзги? Но раз уж вспомнил… Максим набрал номер немки. Трубку на том конце сняла Евгения. Максим представился, сообщил, что поступил в университет, сказал, что хочет поблагодарить Екатерину Григорьевну. – Bay! – завопила Женька так, что в ухе зазвенело. – Молоток! Муттер за тебя кулаки держала! И я тоже! Когда заедешь? – Могу сегодня, – сказал он. Откуда-то накатило непонятное волнение. Никак от экзаменов не отойдет, что ли? – Валяй, – дала добро Женька. – Я щас муттер на службу позвоню. Чао! Усмехнувшись, Макс повесил трубку. Ну и жаргон. Странно представить, что пару лет назад он сам так разговаривал. Максим порылся в вещах, обнаружил, что одна рубаха ему узковата, другую надевал раз сто, на третьей, классной, откуда ни возьмись обнаружилось пятно… Макс поскреб его ногтем, но пятно не оттиралось. – Поедешь к учительнице? – появилась в дверях тетка. – Да, куплю шампанское, торт. Все-таки если бы не она… – Правильно, – одобрила тетка его действия. – А что ты там трешь? – Вот. – Макс огорченно продемонстрировал пятно. – Сам не знаю, где посадил. Мать за этой рубахой два часа в очереди в Пассаже стояла… Надеть хотел… – Дай сюда, – скомандовала тетка. Она удалилась в ванную, поколдовала там несколько минут и вынесла рубаху, на которой от пятна осталось только мокрое место, причем в прямом смысле этого слова… – Сейчас я утюжком посушу, – успокоила тетка. – И можешь надевать. – Спасибо, теть Тонь, ты настоящая волшебница, – чмокнул он тетку в рыхлую щечку. – Деньги-то у тебя есть? – поинтересовалась она. – Есть! – радостно отозвался Максим, поливаясь одеколоном. Тетка Антонина стояла в дверях, скрестив руки на полной груди, ласково наблюдала за племянником. – У этой учительницы, кажется, дочка? – неожиданно спросила она. Максим почему-то дернулся и обрызгал одеколоном зеркало. – Евгения? – подумав, спросил он. – Она еще мелкая. Ей всего пятнадцать. – Девочки рано взрослеют, – заметила тетка. – Быстрее, чем мальчишки. Те еще в войнушку играют, а у этих уже любовь… – Женька не из таких, – возразил Макс. – Симпатичная? – продолжала расспрашивать его тетка. Макс на секунду замешкался. – Да, ничего. Рыжая. – Он подавил нежданный вздох. – Рыжие – самые опасные, – зачем-то сказала тетя Тоня. – Ну, в добрый час. – Она потянулась, чтобы снова поцеловать Максима, и удовлетворенно констатировала: – Как ты вырос… В коммерческом магазине Максим купил торт из воздушного безе, украшенный шоколадом, шампанское и сок для Евгении. Рядом с метро ему попался на глаза цветочный ларек. Немке будет приятно. – Какого цвета? – равнодушно спросила продавщица. – Давайте вон те, с ободками, – растерялся Макс. Он никогда не покупал цветов, обычно этим занималась мать. Приносила пушистый веник и говорила: подаришь Марьивановне или однокласснице Любке на день рождения… Он уже пожалел, что ввязался в цветочную авантюру, особенно когда услышал, сколько стоят цветы, но было поздно. Дорогу от метро до немкиного дома Максим проделал пешком, чтобы букет не смяли в транспорте. – Ой! – всплеснула ладошами Екатерина Григорьевна. – Какие шикарные розы! Евгения, погляди, какое чудо! Неси скорее вазу! – Ничего, – передернула плечами в широком вырезе блузона вреднющая девчонка. – Но я больше сирень люблю. Bay, какой тортик! – Женька! – сурово шикнула Екатерина Григорьевна. Максим едва сдержался, чтобы не отшлепать негодницу дорогущим букетом. – А шампусик для нас обеих? – с невинным видом поинтересовалась Евгения. – Тебе сок, – строго сказала немка. – Доставай жаркое из духовки… – Дискриминация, – запротестовала девчонка. – Придется пить тайком в дурной компании, где-нибудь в сыром подвале. Екатерина Григорьевна, похоже, восприняла угрозы дочери всерьез, потому что разрешила налить ей чуть-чуть – очертила ногтем на бокале незримую линию. – За твои успехи, мальчик, – сказала она. – Пусть это будет хорошим началом твоего пути. – Ура три раза! – подытожила Евгения. – Закусывайте, господа. Максим сидел за кухонным столом, покрытым цветастой клеенкой, пил шампанское, парировал колкости вредной девчонки, и внезапно его посетило ощущение беспричинного полного счастья. Счастье было настолько ярким, всеобъемлющим, что казалось осязаемым, как стол, как бокал, как рыжие кудри Евгении. Ему хотелось просто сидеть, смотреть, говорить, наслаждаться каждым мгновением… Вот, оказывается, что такое счастье – абсолютное растворение в нынешнем моменте, – время останавливается, и нет ни воспоминаний, ни размышлений о будущем – ничего, кроме «здесь и сейчас». Наверное, это было действие шампанского… – Хочешь, я тебя сфоткаю для моего вернисажа? – тряхнув кудрями, спросила Евгения. – Не знаю, – промямлил Максим. – Я плохо получаюсь на фотографиях. – А у меня получишься хорошо, – уверила девчонка. – Только нужен какой-нибудь вид. Здесь не пойдет. Пошли в парк! – Конечно, сходите! – поддержала дочь Екатерина Григорьевна. – Погода хорошая, воздухом подышите. Максим, ты еще не видел наши «Сокольники»? Максим сознался, что «Сокольники» не видел. – Много не потерял, – фыркнула Евгения. – Ну как же так! – укорила ее немка. – Чудесный парк. Один из самых старых в Москве. Женька знает его как свои пять пальцев. Да-да, я выросла в парке, прямо под кустиком, как хиппи, – воздела глаза к потолку Евгения. – Сейчас мама достанет семейный альбом и начнет показывать фотки, где я катаюсь на каруселях и сижу на горшке. Надо бежать… – А мне интересно посмотреть на твой горшок, – съязвил Макс, радуясь случаю подколоть языкастую малявку. Но та уже толкала Максима к дверям. В парк зашли с лесного входа, оставив в стороне карусели, цветники и фонтаны. – Центр для пенсионеров и мамаш с колясками, – хмыкнула Евгения. – Правда, продают вкусное мороженое, иногда мы с ребятами там тусуемся. Но настоящий кайф – в лесу. Есть у меня заветное место. Я тебе покажу. Скоро и впрямь начался настоящий лес – осока по пояс, вековые сосны, березы с причудливыми изгибами стволов, перекличка птиц, запах молодых трав, хвои, грибная сырость тенистых аллей. Евгения увлекла Максима с асфальтовой дорожки в глубь парка, на узкую тропинку, петлявшую между зарослей крапивы. – Другого пути нет? – подняв руки, чтобы не обжечься о злую траву, полюбопытствовал Макс. – Так короче. – Евгения тоже подняла руки и выписывала в воздухе плавные круговые движения на манер индийской танцовщицы. Звенели браслеты на тонких запястьях, тугие затянутые денимом бедра девчонки ритмично двигались в такт неведомой музыке, слышимой ею одной. Максим с трудом отвел взгляд в сторону, ему вдруг стало неловко, словно он подсматривал в замочную скважину. Капельки пота проступили на лбу, он отер их платком и почувствовал жгучую боль – крапива ужалила запястье. – Черт! – в сердцах выругался Максим, сердясь на крапиву, на девчонку и на себя самого. – Мы друзья? – неожиданно спросила Евгения. – Конечно, – кивнул он. – Я хочу с тобой посоветоваться, – объявила она. – Только дай слово, что не расскажешь маме! – Не скажу! – отозвался Максим. – А в чем дело? – Придет время – скажу, – таинственно заявила девчонка. – Скоро, уже скоро… Уже добрались! – Евгения обернулась. – Вуаля. – И замерла статуей, картинно разбросав руки. Деревья расступились. Впереди простиралась аллея. На ней в художественном беспорядке росли сиреневые кусты, увенчанные тяжелыми гроздьями цветов. Белых, синих, лиловых… В воздухе стоял густой тягучий горьковатый запах, как в парфюмерном отделе универмага. От него кружилась голова. – Нравится? – спросила Евгения. – Правда, здорово? – Я думал, сирень давно отцвела, – признался Макс. – Это поздние сорта, – пояснила Евгения. – Место называется сиреневый сад. Здесь я тебя и сфоткаю. Ну-ка, встань туда, расслабься… Стоп! Не делай официального лица, я же тебя не на стенд «Их разыскивает милиция» снимаю. Макс фыркнул. – Уже лучше, – сказала Евгения. – Но надо добиться полной естественности, иначе фотка не получится. Смотри на меня… И она стала паясничать, пританцовывать, показывать язык, строить уморительные рожицы. Потом вдруг схватила фотоаппарат, нацелилась объективом – щелк! – Зер гут, – удовлетворенно произнесла Евгения. – Снимок отдам при встрече. А теперь познакомься с моим Любимым садом. Разреши представить, это моя любимая, махровая сирень. Она подтащила Макса к огромному раскидистому кусту, нагнула ветку, сорвала лиловую гроздь, прикрыв глаза, блаженно вдохнула аромат и прошептала: – Ах… Хорошо! На, понюхай! – и поднесла к лицу Максима. Он втянул терпкий с горчинкой запах, чувствуя, как пьянеет от безумного аромата. – Обожаю сирень, – полузакрыв глаза, томно прошептала Евгения. – Мои духи похожи на нее, как ты думаешь? Она приблизилась, чуть склонила голову, подставила висок с пульсирующей голубой прожилкой. Максим как зачарованный вдохнул запах янтарных кудрей, зарылся в них лицом, чувствуя, как земля начинает медленно вращаться под ногами. Ему показалось, что они оба сейчас потеряют равновесие и упадут, одной рукой он судорожно взялся за сиреневый ствол, другой подхватил Евгению за тонкую талию и замер, не в силах пошевелиться, чувствуя, как внутри разгорается медленное пламя. – Я хотела тебя спросить… – прошептала Евгения. – Только не смейся, ладно? Ты умеешь целоваться? – Что? – севшим голосом переспросил Максим. – Ну ты когда-нибудь целовал девушку? – Зачем это тебе? – Его пальцы медленно перебирали ее кудри, одновременно мягкие, как пух, и жесткие, как проволока. Как такие два свойства могли существовать вместе? – Я встречаюсь с одним парнем из нашей школы, – простодушно объяснила Евгения. – Кажется, я ему нравлюсь, и он мне тоже. Я думаю, вдруг он захочет меня поцеловать, а я не умею целоваться? Покажи мне… – Что?! – снова переспросил Максим, чувствуя жар и холод одновременно. – О господи! – всплеснула руками Евгения. – Ну, ты можешь меня поцеловать по-взрослому? Что тебе, трудно, что ли? Мы ведь друзья! Друзья… Он вдруг возненавидел это слово. Кто только придумал, что можно дружить с маленькими глупыми девчонками? Хотел оттолкнуть ее, гордо отвернуться, объяснить, что есть вещи, которым нельзя научить, как в школе. Что не может, не станет, не хочет… Хотел… Не смог… Максим обнял Евгению, привлек к себе, ощутил всем существом упругое тепло ее стройного тела. Она закрыла глаза, запрокинула голову, волосы рассыпались дождем. Ее губы – полные, мягкие, полуоткрытые – были совсем близко. Он видел на них каждую черточку, каждую припухлость, – он понял, что никогда и ничего не желал в жизни так страстно, как этого безрассудного поцелуя… Евгения оттолкнула его, рывком разорвала огненное кольцо сплетенных рук, сделала шаг назад. На ее личике появилась брезгливая гримаса. – Тьфу, гадость какая, – сказала она, тщательно вытирая губы тыльной стороной запястья, – тьфу. Как это может нравиться, не понимаю? По-моему, книги сильно преувеличивают. Ладно, пошли, а то мне еще к Машке надо забежать. Евгения сломала ветку сирени и пошла как ни в чем не бывало, не оборачиваясь, что-то напевая под нос, дирижируя цветком, нимало не догадываясь о гибельной силе своего раннего расцвета. Макс брел позади как зомби, оглушенный, опустошенный. В голове стоял непонятный гул, ноги были ватными. Он изнемогал от навалившейся тяжести внезапного откровения: эта девочка-подросток взволновала его так, как волнует мужчину взрослая женщина. – Неужели тебе это нравится? – вслух размышляла Евгения. – Ты еще маленькая, – глухо сказал Максим. – Придет время, тебе тоже это понравится. – Многим девчонкам в классе это нравится, – помахивая веткой, говорила Евгения. – Может, это потому, что ты не мой парень, а просто друг? Может, с Павликом все будет иначе? Надо попробовать. Ему вдруг отчаянно захотелось развернуть девчонку за плечи, заглянуть в ее кошачьи глаза и ударить наотмашь по губам. По безумно сладким губам, с которых срывались гадкие слова. А потом снова прильнуть к ним и целовать, пока хватит воздуха, весь остаток дня, весь вечер, всю ночь, всю вечность… …Максим ехал в полупустой электричке, тупо смотрел в окно и видел лицо Евгении. В вагоне одуряющее пахло сиренью. Он пытался думать о другом: об институте, о предстоящем отдыхе, но мысли упорно возвращались к девчонке, неожиданно повзрослевшей этим вечером. Как он мог так долго обманываться? Врать себе и всем, что относится к Евгении как к сестренке, маленькой дочке его учительницы. Что приезжает исключительно на занятия, а вовсе не с целью увидеть ее лишний раз… А ей всего пятнадцать… Проклятие! Максим чувствовал себя извращенцем, педофилом, растлителем малолетних и просто гадом в одном флаконе. Он говорил себе, что больше не поедет к немке и не увидит Евгению до тех пор, пока ей не исполнится хотя бы семнадцать. Что встретит взрослую девушку, с которой будет не только целоваться, но и заниматься сексом до умопомрачения, до полного забвения всего, что случилось сегодня… Колеса мрачно и монотонно отстукивали начало нового пути… Летом всех первокурсников отправили в стройотряд. Началась веселая, разгульная студенческая жизнь вдали от строгих родительских глаз. Вечерами после работы деревенский самогон в жестяной кружке, хмельные танцы до упаду, девушки на любой вкус. Там Максим встретил Риту. Она была полной противоположностью Евгении – знойная брюнетка с роскошными формами, настоящая женщина-вамп. По Рите сходило с ума полкурса, а она, бог знает почему, выбрала Макса, хоть он к тому и не особо стремился. Быть может, именно поэтому и выбрала. Рита была старше его на пару лет. Говаривали, что она чертовски умна – у нее был один из самых высоких проходных баллов на потоке. Еще говорили, что она дочка какого-то крутого чина, полжизни прожила в загранке, шпарила на трех языках. Но в стройотряде эти качества не были главными. Яркая, эпатажная, в откровенных нарядах – юбки-супермини, брючки – а-ля вторая кожа, крохотные топики, шикарный купальник, – Рита всегда была в центре внимания, она любила крепко выразиться, обожала грубый солдатский юмор, пила залпом самогон, зажевывала хлебной коркой и почти не пьянела – только в цыганских глазах прибавлялось страстного блеска. Однажды на ночном «диско» Рита сама пригласила Макса на медляк, а потом и в свою постель, в которой они исполнили фигуры высшего пилотажа. Рита любила секс, знала, как получить удовольствие, и умела его доставить. До нее у Максима было немного интимного опыта: разбитная одноклассница да пара девчонок в спортивном лагере. Рита стала его наставницей в мире наслаждений. После стройотряда предложила махнуть в Польшу – оказалась, что она давно и успешно фарцует. Максим согласился. Лето прошло в сексуально-торговом угаре. В стране давно уже начались перемены. Железный занавес открылся, наиболее предприимчивые граждане, в том числе и студенты питерского универа, не преминули этим воспользоваться. Враз изменились приоритеты. Прежние лозунги «Будь как все», «Деньги – зло, богатство – в духовности» трансформировались в «Будь круче других», «Если ты умный, почему бедный?», а фразу «Не в деньгах счастье» успешно дополнили антитезой «а в их количестве»… «С милым рай в шалаше, если милый на «порше», – говаривали длинноногие красотки, еще вчера утверждавшие, что любовь за деньги не купишь. Максим старался не упускать ни одной возможности дополнительного заработка, тем более что в семье начались финансовые проблемы. Отец все больше пил, мать болела. А жизнь с новыми возможностями и соблазнами: выраставшими как грибы после дождя ночными клубами, кабаками, бутиками, зарубежными поездками, всем, что раньше было недоступно, – вдруг свалилась как снег на голову, манила, притягивала, заставляла искать новые способы получения доходов. И Макс крутился, как мог, обзаводился нужными знакомыми и связями. К весне ему подфартило: сумел устроиться на подработку гидом в крупную турфирму по приему иностранцев в Питере. Вот когда пригодилась ему влюбленность в город, в самые неприметные его мостки и закоулки. Макс рассказывал то, чего не знали другие гиды, и его экскурсии пользовались огромным спросом. Он умел увлечь, заразить своей страстью к Питеру, и иностранные туристы часами бродили за ним очарованными странниками. Иногда он вспоминал Евгению: мелькала в толпе девчушка с солнечной шевелюрой, или бродяга ветер доносил из парфюмерной лавки слабый сиреневый аромат… Тогда что-то колыхалось внутри, рождая тонкую светлую печаль от мимолетности и невозможности происходящего… Отношения с Ритой продолжались. Макс переехал в ее квартиру на Невском, отделанную по последнему писку моды, – со вспененными обоями, подвесными потолками, многоярусной подсветкой, гидромассажной ванной, кожаной мебелью в гостиной. Но и там они виделись не так уж часто – оба вели сумасшедшую жизнь. Рита была настоящей светской львицей. До Максима нередко доходили слухи, что он у нее далеко не единственный, но выяснять подробности ему было недосуг, да и не хотелось. Он и сам не был ангелом: не упускал возможности провести время с симпатичной девушкой. С Ритой кроме бурного секса их связывали деловые отношения. Они не закатывали друг другу сцен, не устраивали допросов, но легко могли помочь, если вдруг возникали денежные или какие-нибудь другие проблемы. Матери Максима Рита не нравилась. Она называла ее шлюшкой и ворчала, что ни одна приличная девушка не станет жить с парнем до свадьбы. Но когда сын сообщил, что жениться пока не собирается, смирилась. Против природы не попрешь. Здоровому парню секс необходим. Лучше так, чем в подворотнях. Отец же, обозрев Ритины пропорции, украдкой оттопырил большой палец и сказал, что у Максима хороший вкус. Так пролетел год. Летом Рита пригласила Максима во Францию. Оказалось, что у нее есть родня в Париже. Максим согласился. К тому времени он уже неплохо зарабатывал и мог себе позволить романтическое путешествие на двоих. Франция поразила его воображение, Париж очаровал. Рита отлично водила машину. Они взяли в прокате небольшой «пежо» и исколесили полстраны. Купались в лазурных водах, занимались любовью под шорох волн. Проезжали по городам и весям незнакомой стильной страны, делали новенькой «мыльницей» фото на память. Максим невольно вспомнил Евгению. Вот бы ей все это увидеть, что бы она сказала… Сколько времени прошло… Какой она стала?.. Выросла?.. Изменилась?.. Наверняка похорошела… Наверное, у нее уже есть поклонник… На Новый год он отправил немке открытку, в которой передавал привет Евгении, но ответа не получил… Ночью, в номере небольшой уютной гостиницы, где в распахнутом окне под шум прибоя полоскался белый парус занавески, на скомканных после страстных баталий простынях Рита ласково провела коготками по груди Макса и проворковала: – По-моему, мы идеальная пара… – Точно, – умиротворенно согласился Макс и смежил веки, чтобы провалиться в сладкий сон. – Почему бы нам не пожениться? – предложила она. – Мы могли бы вместе переехать в Париж навсегда. Сон как рукой сняло. – Да, конечно, почему бы нет? – промямлил Макс. – Надо подумать… Давай поговорим об этом завтра, о'кей? – Хорошо, – холодно отозвалась Рита и отвернулась к стене. А Макс долго не мог уснуть. Лежал с открытыми глазами и думал: возможно, Париж стоит мессы, но как быть с утраченной свободой? Когда Максим вернулся, ему сообщили о болезни тетки. – Что с ней? – всполошился он. – В больницу попала с давлением, но вроде обошлось – уже выписали. Съездил бы к ней, что ли? – сказала мать. – Все-таки не чужая. Может, надо в аптеку сбегать, воды подать. А то от папаши твоего толку никакого. А меня с работы не отпустят. – Конечно, съезжу, о чем речь? – с готовностью отозвался Максим. – Только возьму книги, заодно летнее задание там сделаю. – Уж сделай, – ехидно подколола его мать, – а то больше негде. Максим пропустил ее колкость мимо ушей. Он понимал, что мать не может привыкнуть к тому, что ее мальчик вырос и живет теперь своей жизнью, совершенно не похожей на жизнь родителей и на их представления о правильности и разумности бытия. Вот и духи, которые Максим привез из Франции, бережно убрала в сервант. Макс недоумевал: вещью надо пользоваться, а не выставлять ее напоказ. К чему эти немецкие сервизы за стеклом, если из них никто не ест, эти ковры на стенах, если им место на полу. На стены надо вешать картины! Мама начинала спорить, горячиться, рассуждать о рачительности и бережливости, о великих трудах, с которыми все наживалось. Максим не соглашался. Он считал, что приобретения должны служить хозяевам, доставлять им удовольствие, иначе они не имеют смысла. Уже после он понял, что удовольствие все получают от разного, он – от использования, родители – от обладания, и перестал вступать в дебаты. Перед поездкой решил навести порядок на письменном столе, заваленном лохматыми бумагами без срока давности, старыми журналами, газетными статьями и прочей дребеденью. В кучку мусора полетели пожелтевшие листки, школьные тетрадки, прошлогодние шпаргалки, использованные блокноты и черновики – удивительно, сколько хлама производит человек за довольно короткий отрезок времени! Обрывки записей, устаревшие брошюры, конверт с московским штемпелем, подписанный острым полудетским почерком… Рука замерла в воздухе, мелко заплясала, запрыгали перед глазами буквы, выведенные синими чернилами шариковой ручки. Конверт не был вскрыт. Максим попытался аккуратно его расклеить, но бумага не послушалась его. Ножниц рядом не оказалось, он неровно разорвал верх, вытащил листок в линейку из школьной тетрадки. «Привет, Макс! Спасибо за новогоднее поздравление. Мама просила ответить. Она передает привет. У нас все о'кей, как у тебя? Учиться трудно? На фотке ты классно получился, старше, чем на самом деле. При встрече отдам. Будешь в Москве – заходи. Пока. Евгения». – Мама! – не своим голосом заорал Максим. – Ма-ам! Когда пришло это письмо? – О господи! – прибежала с кухни мать, приложила ладонь к груди. – Ты чего орешь как ненормальный? Думала, что случилось… Письмо, какое письмо?.. Ах, это… Да, кажется, еще зимой… Я тебе на стол его положила… Дома чаще надо бывать… – Ты бы хоть сказала, – тихо укорил Максим. – Ну, забыла, извини, – объяснила мать. – Там что-то срочное было? От кого? Мне показалось, от девочки какой-то… Одноклассница, что ли? Ты ж теперь с этой своей Ритой… – Ладно, проехали, – отмахнулся Максим, – позвони тете Тоне, предупреди, что поеду на «Стреле», утром буду. Рита наблюдала за сборами с показным безразличием, потягивая привезенное бордо из хрустального бокала. – Это что, бегство? – не выдержав, съязвила она. – Прекрати, – поморщился Максим, – какое еще бегство? Тетка старая заболела, вернусь – все обсудим. Рита молча забрала бокал и початую бутылку и, гордо выпрямившись, удалилась на кухню. Зафыркала кофеварка. – Ну что ты примчался, Максюша, у меня ж все хорошо. Вот, дура старая, вас всех напугала, – причитала тетя Тоня. – Я ж и пирожков испечь не успела, ты уж прости… – Теть Тонь, ну какие пирожки? – укорил тетку Максим. – Ты давай лежи… Как ты себя чувствуешь? – На том свете належусь, – упрямилась тетка. – В больнице все бока отлежала. Чувствую себя нормально. Вот таблетки от давления пью. – А я тебе из Франции подарок привез. Гляди. – Макс развернул длинный шелковый халат цвета ясного неба, вышитый по подолу и рукавам мелким узором. – Ой, ми-илый, – всплеснула руками тетка и, всхлипнув, расцеловала Максима в обе щеки, – красота-то какая… Батюшки, я даже не думала, что такую красоту простые смертные могут носить… Максюша, я тебя прошу, когда помру, ты меня в эту красоту одень… – Тьфу! – отстранился от нее Максим. – Типун те на язык, теть Тонь! Чё несешь-то? Я те помру! Еще на моей свадьбе спляшешь! А халат чтобы носила. Потом новый привезу. – А скоро свадьба-то? – встрепенулась тетка. – Это на той девушке, с которой ты по Парижам ездил, женишься? Мама твоя говорила, ты у нее живешь, что, девушка шибко богатая? – Теть Тонь, я ничего еще не решил. – Максим нервно заходил по комнате. – Если сомневаешься, не женись, – убежденно сказала тетка. – Значит, не судьба. Будешь маяться, никакие Парижи будут не в радость. Потом свою единственную встретишь, а поздно. Жена, дети… Без любви-то трудно жить, Максюша… – И с ней тоже нелегко, – мрачно усмехнулся Максим. – Ты вон любовь всю жизнь прождала… – И хорошо, что прождала! – с жаром воскликнула Антонина. – Мне стихотворение одно в молодости запомнилось. Я хоть и без образования, не шибко начитанная была, а это где-то услышала и запомнила: Она прикрыла глаза и с чувством прочла: – А любовь… – Теткина улыбка стала грустной, беспомощной. – Была и у меня любовь… Да вот только опоздала. Я-то дождалась, он не дождался. Женатым был мой Степан, детишек трое… Не сложилось у нас… С колотящимся сердцем Максим набрал знакомый номер. Трубку сняла Евгения. Ее голос слегка изменился, из звенящего стал более низким, глубоким. – Bay! Привет! Куда пропал?! – отреагировала она, как будто расстались неделю назад. – Как поживаешь? Хорошо? У нас тоже все о'кей! Ты в Москве? Ну да, я хотела сказать, в Балашихе. Все время забываю. А у меня завтра вечеринка! Приходи, я тебя приглашаю. К трем часам. Муттер до вечера на дачу свалит. Мы будем одни гудеть, мне же уже шестнадцать исполнилось, прикинь! – Совсем взрослая, – слегка ошалев от словесного потока и обилия информации, вставил Максим. – Замуж пора выдавать. – Хи-хи! – донеслось из трубки. – Я жду белый «мерс», забыл? Он у тебя уже есть? Нет? Тогда отдыхай. До завтра, чао-какао! Максим повесил трубку на рычажки и отер взмокший лоб. – Всего шестнадцать… Черт возьми, как медленно летит время… О том, что в доме сегодня вечеринка, можно было догадаться еще на улице. На балконе курили три подростка. Из открытого окна на всю ивановскую орал модный немецкий дуэт. Дверь открыла Евгения. Светлое летящее платье – юбка до колен с воздушными оборками, цветок в волосах. Губы тронуты перламутровым блеском. Еще не взрослая, уже не дитя. За год повзрослела, вытянулась. Щеки утратили детскую округлость, обрели форму. Угловатая неуклюжесть сменилась вкрадчивой грацией, движения стали плавными, походка легкой, бесшумной, как у кошки перед прыжком. Даже улыбка сделалась другой – вдумчивой, сквозящей, и прозрачно-зеленые с янтарным отблеском глаза из-под пушистых ресниц смотрели затаенно, с секретинкой. – Bay! – воскликнула Евгения, принимая букет. – Спасибки! А что это? Bay! Французские? Из самого Парижа? – По-моему, они пахнут сиренью, – сказал Максим и почему-то оробел. Вот ей, девчонке другого поколения, не пришлось объяснять, что делать с флакончиком Диора. Моментально распечатала наманикюренными ноготками, блаженно повела носиком, вылила на волосы почти половину, прошептала, смежив ресницы: – Кайф! Чмокнула Макса в щеку, унеслась ставить цветы. Он машинально провел пальцами по щеке, чтобы стереть следы помады, не удержался, попробовал на вкус – сладковатая, отдаленно напоминающая персик… Тотчас отдернул руку, словно сделал нечто ужасающе непристойное. В комнате стоял сигаретный чад. Вдоль стен валялись пустые бутылки из-под советского шампанского. Вокруг стола и на диване сидели парочками тинейджеры. Кто пил, кто жевал, прыщавый паренек что-то нашептывал на ухо девчонке в очках, та периодически разражалась взрывами визгливого хохота. Посреди комнаты двое, склеившись друг с дружкой, танцевали и целовались взасос. Евгения тыкала пальцем в присутствующих, называла имена. Максим рассеянно кивал, мысленно спрашивая себя, что забыл на тусовке малолеток. – А это Маша, моя лучшая подруга. – Евгения подвела Максима к полноватой ярко накрашенной акселератке-брюнетке в блузке с невероятным вырезом, демонстрировавшим всем желающим и нежелающим вполне сформировавшуюся грудь, и в юбчонке, оголявшей толстые ляжки в черных сетчатых колготках. Та жеманно протянула ладонь и глупо захихикала. – Очень приятно, – буркнул Максим. – Ты танцуешь? – заглянув ему в глаза, спросила Маша. – Хорошая музыка. Потанцуем? – Обязательно, – отстранился от нее Максим. – Только чуть попозже, ладно? – Я вас оставлю, – лукаво улыбнулась Евгения, вперила в подружку многозначительный взгляд и куда-то испарилась. Маша стала рассказывать, что видела фотку Максима в Женькином «вернисаже», что он классно получился и что Женька давно обещала их познакомить. – А где же фотография? – полюбопытствовал Максим. – Как, ты не видел?! Идем. – Знойная Маша повела Макса в комнату Евгении, предусмотрительно постучала. – Можно? Женечка, я на минутку. Только покажу Максу фотку. Я думала, он видел. Евгения сидела на кровати, сбросив туфли, рядом с патлатым доходягой в драных джинсах, в расстегнутой до пупа рубахе, в цепях с крестами и прочей дребеденью на поросшей черным курчавым волосом груди. Он бренчал на гитаре, что-то шептал ей на ухо. Евгения улыбнулась, вскинула глаза на Макса. – Это Павлик, мой парень, – объявила она. – А это Макс, мой старый друг. – Ага, очень старый, – недобро усмехнулся Максим. Среди множества снимков Максим нашел себя в окружении сиреневых цветов. Пошловатый фон. Смотрел не отрываясь и не узнавал. Естественно, парень на снимке был похож на Макса Протасова: небрежно зачесанные назад светлые волосы, длинный нос, прищуренные серые глаза, тонкие губы, сложившиеся в улыбку. Но взгляд… Макс никогда не думал, что может так смотреть. В том взгляде был свет задумчивой нежности, свет, льющийся изнутри, так смотрят счастливые родители на своих детей, так смотрят влюбленные на предмет своего обожания. – Я хотела отдать при встрече, но ты же исчез, – укоризненно сказала Евгения. – Забываешь старых друзей. Пожалуй, сделаю еще один. На память. – У Жеки талант фоторепортера, – заблеял патлатый. – Может делать потрясный компромат! Па-парацци! – Он похлопал Евгению по колену, сделав мимолетное движение вверх по ноге навстречу светлым оборкам юбки. Евгения стряхнула его ладонь, но парень тотчас водрузил ее обратно. Максим сам не ожидал от себя такой вспышки ярости. В один прыжок он оказался возле парочки, сгреб ухажера за ворот. Брякнули под пальцами цепи, мотнулись нечесаные патлы. – Эй, ты, обезьяна, убери лапы! – Да ты чё, сдурел? Отпусти! – захрипел доходяга. – Макс, ты с ума сошел! – выкрикнула Евгения. – Прекрати немедленно! Ты его задушишь! Максим расцепил пальцы, парень кулем свалился на пол и забормотал какие-то ругательства. – Пойдем поговорим! – скомандовал Евгении Максим. Та недобро зыркнула на него, но, как ни странно, молча подчинилась. В гостиной погасили цвет. Со всех сторон доносились причмокиванья, шепот, приглушенные смешки. – На улицу! – Максим схватил Евгению за руку. Она безропотно шла за ним. Порыв прохладного ветра остудил пылающее лицо. Внутри пожар рос, ширился, грозился вырваться на свободу в любой момент. – Ты что себе позволяешь? – крикнул Максим, тыча пальцем одной руки в лицо Евгении, а другой продолжая крепко сжимать ее запястье. – Мать тебе поверила, уехала, а ты тут притон развела! Девочка созрела?! – Ничего такого не было! – пытаясь высвободиться, жалобно пробормотала девушка. – Мы только целовались – и все! Не говори маме! – Целовались! – снова взбесился Максим. – Научилась, значит! Ну и как, с этим козлом тебе целоваться не противно? – Он не козел! – выкрикнула Евгения. – Не смей оскорблять моего парня! – Твой парень?! Эта обезьяна – твой парень?! – захохотал Макс. – Да ты глаза разуй, он же дебил! – Он музыкант, между прочим! – оправдывалась она. – И вообще, я не собираюсь перед тобой отчитываться! Ты мне не отец и не брат! – Я твой друг! Старший товарищ! И не позволю, чтобы ты наделала глупостей, о которых потом пожалеешь! – гордо заявил Макс. – Ты не понимаешь, что этим мальчишкам надо только одно – попользоваться тобой! А потом болтать об этом по всей школе! Евгения озадаченно хлопала длинными пушистыми ресницами. Прежде она ни разу не видела его таким, а поэтому не знала, как реагировать. Что, если Максим прав и сердится не напрасно? Все же он старше, опытнее, а главное – он мужчина и знает, о чем говорит. – Макс… – Евгения приблизила к нему лицо с расширившимися зрачками потемневших глаз, перешла на полушепот: – А ты уже спал с девушкой? – Что?! – переспросил он, не в силах отвести взгляда от шевелящихся пухлых губ. Моментально вспомнил их тепло и сладкую нежность. Тут же понял, что никогда их не забывал. Ни на минуту… – Макс… – Евгения ждала, торопила его с ответом. А что он мог сказать? Признаться, что старался забыть ее с другой? И что ему это не удалось? Ведь Евгении только шестнадцать, всего шестнадцать… Медленно тянется время… Он поймал другую руку Евгении, прижал обе руки к своей груди, словно старался передать ей такты биения своего сердца, угадать, что скрыто в глубине огромных зрачков и там, внутри ее милой кудрявой головки. – Макс, – зашептала она, взволнованно блестя глазами, – можешь мне рассказать, я уже не ребенок, хочешь, докажу? Ее губы. Сочные, не по-детски чувственные. Он снова наступил, этот миг. Сладкая дрожь, мурашки, скольжение языка, как порхание бабочки, медленное нарастающее вращение улицы, планеты, Вселенной вокруг их оси… – Видишь, я научилась, – полузакрыв глаза, прошептала она, – и мне это нравится… – Давай сбежим отсюда? – задыхаясь, предложил Максим. – Куда? – Ее глаза изумленно округлились. – Куда-нибудь. Ты и я. – Но у меня гости, – растерянно проговорила Евгения. – Пусть веселятся, – махнул он рукой. – Они ничего не заметят. – Там мой парень… – неуверенно напомнила Евгения. – К черту парня, – яростно выдохнул Макс, разминая ее тонкие теплые пальцы. – Пошли его к чертям собачьим! Евгения вдруг рассердилась, отстранилась от него, закричала: – Да что ты все командуешь? «Потому что я люблю тебя, дурочка! С ума по тебе схожу!» – хотел тоже заорать в ответ Макс. Но не заорал. Горло сдавило железными тисками. – Это моя жизнь, ясно? – продолжала распаляться Евгения. – Я буду делать то, что хочу! – Он тебя оттрахает и бросит, – свистящим злым полушепотом выпалил Макс. – Ты уже достаточно взрослая, чтобы не залететь? Испортишь себе жизнь, не успев ее начать! – Ты… – Евгения лихорадочно хватала ртом воздух, дрожа от негодования, рыжие волосы метались по бледным щекам. – Ты… судишь по себе! Ты просто озабоченный сексом придурок! Убирайся! Она резко развернулась на невысоких каблучках, побежала к подъезду. Уже на пороге обернулась, посмотрела на него секунду, будто силилась что-то угадать, словно ждала чего-то… Он хотел ее догнать, схватить в охапку, зацеловать, затискать и больше не отпускать никогда-никогда… Но не мог. Она была ребенком. Большим наивным ребенком шестнадцати лет. Он стоял, как памятник, и смотрел, как Евгения спешит делать глупости. После расставания с Ритой домой Максим возвращаться не стал. Снял комнату в Питере. Свободного времени катастрофически не хватало. Учеба – работа – учеба. Ушел в этот ритм с головой. Учил языки – английский, французский. По ночам зубрил новые слова и грамматику. Девушки периодически появлялись в его жизни, но ненадолго. Что-то не склеивалось. Миловидная блондинка Катюша оказалась жуткой неряхой, всюду забывала прокладки, разбрасывала грязные чулки, а в кофе неизменно плавали ее светлые волосы. Коллега-гид Светлана в постели была ни рыба ни мясо, пока ее заведешь, у самого все опустится. Утонченная интеллектуалка Таня на поверку оказалась жуткой истеричкой с придурочной мамашей в придачу. Максим не сильно огорчался: научился легко сходиться и без труда расставаться. Разочаровавшиеся романтики часто становятся циниками и, что парадоксально, именно тогда начинают пользоваться большой популярностью у противоположного пола. Друзья говорили, что Макс с первых же встреч продумывает пути отступления и специально выискивает недостатки у своих пассий. Максим не соглашался. Просто у него что-то не складывалось. В ноябре мать передала ему письмо от Евгении: «Макс, привет! Извини, что тебе нагрубила. Я не хотела ссориться. Мир? Ты был прав насчет того Павлика. Он оказался козлом. Я его отшила. Мама сказала, что я должна радоваться, что у меня есть такой друг, как ты. У меня много поклонников, но по-настоящему мне никто не нравится. Им всем хочется одного, а я пока к этому не готова. Сперва поступлю в институт. Я уже записалась на подготовительные курсы в Мориса Тореза. Хочу, как ты, поработать гидом, поехать потом за границу, посмотреть мир. Это потрясающе интересно! Как твои дела? Учишься хорошо? Кстати, ты понравился Машке. Больше новостей нет. Пока. Евгения». Максим перечитывал письмо с грустной усмешкой. Как только он выбрасывал Евгению из своей жизни, она невероятным образом возвращалась в нее, вот только их стремления и желания не совпадали. Девочка росла без отца, и ей явно не хватало советов взрослого опытного мужчины, эдакого независимого наставника, старшего брата. А тут подвернулся Макс. Сам виноват. Создал себе имидж большого всезнающего дяди, эксперта по подростковым проблемам. Дудки, с него хватит. Он тоже вырос. Глупости отрочества остались позади. Да и любовь ли это? А вдруг то, что он принял за любовь, не более чем заурядное сексуальное влечение, помноженное на пикантность недоступности – синдром запретного плода? Случись между ними роман, не повторится ли то, что уже было десятки раз с другими: месяц безудержной страсти, а потом разочарование? Нет, с другими девушками так отчаянно тревожно не колотилось в груди сердце, не тряслись колени, не перехватывало дух… Но все же… Почему все так сложно? Он не подонок, он не станет обижать эту милую девочку и ее мать – добрую романтичную учительницу, верящую в вечную любовь, чем-то похожую на тетю Тоню, такую же славную, бесхитростную и немного наивную. Он повторил все это себе не один раз. Ответил менторским тоном старшего брата, что вовсе не обиделся на ее ребяческую выходку. Что одобряет ее стремление к учебе и воздержанию. Что он учится хорошо, много работает. И что Маша еще слишком маленькая, пускай подрастет. Огромный привет Екатерине Григорьевне… Макс ходил гордый от осознания собственной мудрости. А под Новый год мотанул с друзьями в Москву. И нашел предлог заскочить в знакомый дом, к Екатерине Григорьевне, чисто по делу, дескать, не вытанцовывается у него контрольная. А неугомонная Евгения потащила его играть в снежки, и потом он согревал дыханием ее озябшие ладошки, слушал про грандиозные планы покорения мира и мальчика из соседнего подъезда… Снежинки садились на рыжие кудряшки и делали Евгению похожей на Снегурочку. И где-то за распахнутым окном тонко, надрывно пела скрипка, наматывая душу на смычок. Еще один год пролетел. Летом удалось отправиться от универа на стажировку в Берлин. Там он пахал как проклятый, зато заработал деньги и хорошую репутацию у обеих сторон. Вернувшись, узнал, что Евгения поступила в институт. Позвонил поздравить и не узнал ее голос. Низкий, чувственный, с мелодичными чарующими нотками, при одних звуках которых воображение подбрасывало самые бесстыжие картинки. Прежнее детское «вау!» и прочие выкрутасы остались в школьных стенах. Ему даже показалось, что он разговаривает совсем с другой девушкой. Сдержанное приветствие. Благодарность за поздравление. Приглашение зайти, если окажется неподалеку. Неужели этот год так многое изменил? Максим плюнул на все свои зароки и теории и бросился в Москву. С первого же взгляда понял: то, чего он страстно желал столько времени, произошло: она повзрослела. Посерьезнела, стала строже, сдержанней в словах и жестах. Детская непосредственность сменилась девичьей настороженностью. Даже свои непокорные кудри она умудрилась приструнить и собрать в густой меднозолотистый узел. Евгения стала чаще опускать ресницы, Максу с трудом удавалось встретиться взглядом с темными точечками в прозрачно-зеленом обрамлении. И улыбка у нее стала сквозящая, неизъяснимая. А вот Екатерина Григорьевна не менялась. Все та же короткая стрижка, очки в тонкой металлической оправе, подтянутая фигурка в джинсах, задорный смех. – Время над вами не властно, – искренне восхитился Макс. Немка всплеснула руками, расчувствовалась и расцеловала его, как родного. Максим сказал, что хочет пригласить женщин в ресторан отпраздновать успех. – В ресторан? – переспросила Евгения. – Bay! – Идите вдвоем, – вдруг решила Екатерина Григорьевна. – Нет-нет, не уговаривайте, у меня уйма дел. – Как хочешь, – пожала плечами Евгения и убежала одеваться. Пока Евгения возилась и бурчала из своей комнаты, что ей нечего надеть, Екатерина Григорьевна поманила Максима пальчиком на кухню и спросила в лоб: – Скажи мне честно, тебе нравится Женька? Максим почувствовал, что краснеет, а это с ним случалось нечасто. – Нравится. Очень, – признался он. – Я так и думала, – как-то невесело улыбнулась немка. – Она-то считает, что ты относишься к ней как к младшей сестренке. Такая наивная… С виду взрослая, а в душе сущее дитя. Видит Бог, я от всего сердца желаю ей такого парня, как ты. Только вы оба пека так молоды… – О чем вы шепчетесь? Евгения появилась на пороге в текучем платье цвета морской волны, выгодно подчеркивающем ее точеную сформировавшуюся фигурку, – высокая грудь, осиная талия, литые бедра, тонкие щиколотки. На ногах туфельки с золотистыми пряжками. В ушах – длинные серьги под изумруд, на шее – такая же подвеска. Максим застыл с открытым ртом. Он повидал девушек, как-никак и по Европе гастролировал, и иностранные группы водил. И француженок – признанных законодательниц стиля, и богатеньких немок, и эффектных итальянок, да и наших новоявленных девочек-моделек, не уступавших западным красоткам, тоже навидался. Ни одна из них не могла сравниться с Евгенией. Когда она успела стать такой чертовски, такой нереально красивой? Или она казалась ему такой? – Нравится? – Довольная произведенным эффектом, Евгения покрутилась на пороге. – Это мой выпускной наряд. – Ой, с этим одеянием так неудобно получилось, – вздохнула Екатерина Григорьевна. – Шли по Тверской мимо каких-то бутиков, глазели на витрины. Ничего не собирались покупать – цены-то безумные. Просто зашли поротозейничать. А продавщица пристала: девушка, примерьте, из новой коллекции – как раз на вас… Кто же откажется? Женька покрутилась, повертелась и пошла снимать… И вдруг мужчина симпатичный вышел, весь из себя фирмовый. Костюм, галстук. «Девушка, – говорит, – вы просто обязаны это купить. Это сшито для вас». Евгения ему объясняет, мол, нам это не по карману. «К выпускному, – спрашивает мужчина, – ищете платье?» – «Да», – отвечаем. Он и сделал нам просто сумасшедшую скидку. Оказался владельцем магазина. – Эх ты, Евгения, – вдруг это и был твой принц? – с улыбкой попенял Макс. – Небось и белый «мерседес» в гараже. Евгения опустила ресницы и улыбнулась, едва заметно покраснев, словно вспомнила о чем-то приятном и волнующем. – Староват он для принца, – высказалась Екатерина Григорьевна. – А по-моему, ему было не больше тридцати, – засмеялась девушка. – Не так уж и много. – Нет, мало! – рассердилась немка. – Школу не успела закончить, мужикам глазки строишь! – Ничего я не строю! – обиделась Евгения. – Ты с такими вещами не шути, – строго сказал Максим. – Не маленькая уже. Богатые дяди просто так дорогие подарки не делают. – Ради бога, Макс, не надо нотаций, – досадливо отмахнулась Евгения. – Во-первых, это не подарок. Мы заплатили, а то, что он нам скидку дал, так, значит, шмотье тех денег не стоило. Бизнесмен себе в убыток торговать не станет. Покупают они за бугром за копейки, а здесь продают в десять раз дороже, это ж ежу понятно. Во-вторых, я не дурочка и все прекрасно понимаю. А в-третьих, нельзя в каждом видеть маньяка. Ты вот тоже ведешь меня в ресторан. – Я – это другое дело, – пробормотал Макс. Евгения вскинула голову и посмотрела ему прямо в глаза – дерзко, весело и немного вызывающе. – Ну, понятно. Любимый ученик, друг и наставник. Ладно, пошли. Макс немного растерялся от этого неожиданного выпада. Он пока не знал, как себя вести с новой Евгенией. Парадокс: столько ожидать ее повзросления, а когда момент истины настал, не понимать, что с этим делать. Максим плохо знал московские рестораны и выбрал наугад пафосное «Седьмое небо» с его заоблачными залами и ценами. О последнем он не беспокоился. Дела шли в гору, он стал задумываться о собственном туристическом бизнесе. Поймав извозчика на кремовой «Волге», пошутил: – Пока не «мерс». Но все же. Евгения тонко улыбнулась, не проронила в ответ ни слова. За окном в легкой туманной дымке медленно вращалась Москва. Евгения попробовала отыскать свой дом, но тщетно: пятиэтажка терялась за частоколом башен, за зеленой шапкой леса. – Красивый вид, – промолвила она. – Из нашего окна видны только железные гаражи да пара кривых тополей, от которых пух летит по всей квартире. – А из моего окна видна Нева, – сообщил Максим. – Немножко. – Здорово, – согласилась Евгения. Они помолчали. Гламурный паренек в розовой рубахе пел: Официант, величественный, как конферансье, разлил шампанское и гордо удалился. – Просто удивительно, – рассмеялся Макс, – что из себя мнят наши халдеи. Английский лорд как минимум. За бугром такого не встретишь. Евгения улыбнулась и сказала, что в скором времени и в России произойдут перемены. – За тебя, – поднял бокал Макс. – За начало твоей взрослой жизни. – Спасибо, – кивнула она. Их бокалы на мгновение соединились. Евгения сделала несколько глотков, поставила бокал и стала завороженно наблюдать, как пузырьки, недовольно шипя, пытаются выскочить из хрустальной ловушки. Максим бережно накрыл ее руку своей. – Евгения, Женька… – голос срывался от волнения. Тысячу раз проигрывал он в воображении эту сцену, но теперь все равно с трудом подбирал нужные слова. – Я давно хотел сказать… Думаю, ты и сама догадываешься, как я к тебе отношусь… Ты мне очень нравишься. И теперь, когда ты стала взрослой, мы могли бы начать встречаться, если ты, конечно, не против… Евгения густо покраснела, на лице у нее проявилось выражение крайней растерянности и замешательства. Она беспомощно захлопала ресницами, ее прозрачно-зеленый взгляд заскользил по сторонам, по плывущему за стеклом городу в туманной дымке. Максим почувствовал, что его прошибает холодный пот. Нет, не этого он ждал – удивление, смущение, радостное волнение, – разве не так реагируют девушки на признание? Или ее напугала поспешность превращения старшего товарища в пылкого поклонника? Ведь в глубине души она еще была девчонкой, не успевшей свыкнуться с мыслью о том, что детство закончилось. Наверное, ей нужно было время… – Можешь не отвечать прямо сейчас. – Максим вымученно улыбнулся. – Давай наслаждаться ужином. Оба молча, безо всякого аппетита, ковыряли салаты. Евгения по-прежнему старательно отводила глаза, избегая его выжидающего взгляда. – Макс, – наконец заговорила она, – все это так неожиданно. У меня, конечно, бывали насчет тебя всякие мысли… Но мы так редко виделись… Я была ребенком, многого не понимала. Возможно, я говорила и делала что-то не то, и ты мог истолковать это превратно… Да и сейчас мы так далеки друг от друга, ты в Питере, я в Москве, как нам встречаться? – Я скоро закончу универ и могу переехать в Москву, – сказал Максим. – Хотя Питер мне намного роднее, там у меня работа, связи, я зарабатываю неплохие деньги, а смогу зарабатывать еще больше. Ты ни в чем не будешь нуждаться, если станешь моей женой, Евгения… Впервые в жизни он произнес слова, которые, как ему в последнее время казалось, он уже никогда не соберется произнести. Как ни странно, он почувствовал облегчение, словно пудовый камень свалился с души. – Ты хочешь, чтобы я стала твоей женой? – изумленно переспросила Евгения. – Это что, предложение? Ты меня любишь? – Люблю, всегда любил, – с жаром подтвердил Максим. Евгения опустила глаза и снова залилась краской. Мохнатые ресницы мелко подрагивали, как лепестки сирени. Максим снова не видел ее глаз. Официант косился на их столик с плохо скрываемым любопытством. Наверное, он решил, что Максим предлагает девушке нечто непристойное. – Макс, пока я не готова к серьезным отношениям. Мне надо учиться… – Евгения нервно скомкала салфетку. – Я понимаю, тебе нужно время. Ведь ты еще очень молода, – кивнул Макс. – Я готов ждать сколько потребуется… Только скажи, есть ли мне смысл ждать? Нравлюсь ли я тебе хоть немного не как друг, а как мужчина? – Ну да… – прошептала она не слишком уверенно. – Нравишься… Но я не уверена, любовь ли это… – Это не страшно, – вымолвил Максим, – уверен, что ты меня тоже полюбишь. Никто не станет любить тебя сильнее, чем я. Вечером Макс проводил Евгению до квартиры и впервые поцеловал ее ничего не опасаясь – со всей нежностью и страстью любящего мужчины, старающегося разбудить в девушке ответные чувства. Она попыталась от него отстраниться, пробормотала что-то про соседей. – Увидимся завтра? – спросил Максим. Он не мог разомкнуть кольцо горячих рук, изнемогал от страсти и от страха испугать девушку своей горячностью. – Не знаю. – Она осторожно высвободилась из его объятий. – Я обещала встретиться с Машкой. Позвони завтра. И… ступай. – Я должен передать тебя из рук в руки, – возразил Максим. – Не волнуйся. Я скажу маме, что ты довел меня до самой двери. Иди же… Ему было неприятно, что Евгения настолько явно пытается его спровадить. И все же Максим решил, что, наверное, ей необходимо побыть одной, привести в порядок мысли и чувства. – Я позвоню завтра, – предупредил он и, пошатываясь от переизбытка эмоций, стал спускаться по лестнице. Для него началось время, полное надежд, томительных ожиданий, волнений и тревог. Он никогда не думал, что может так сходить с ума. Максим прощался с Евгенией и тут же начинал считать часы до следующей встречи. Он думал о девушке постоянно: открывая глаза утром и закрывая их вечером. Это стало наваждением. Когда он вернулся в Питер, звонил ей по несколько раз на дню, оплачивал длинные телефонные счета, срывался на выходные и праздники в Москву, теряя уйму выгодных заказов и выслушивая выговоры недовольного начальства. Ему никак не удавалось пробудить в ней ответную страсть. Они ходили в кино, в театры, посещали выставки. Оттягивались в ночных клубах. Евгении все было интересно, от живописи до политики, она заражала его неуемной энергией, юным задором, жаждой познания окружающего взрослого мира. Но как только доходило до самой сладкой, интимной стороны отношений, девушка впадала в ступор. Максим никак не мог уговорить ее заняться любовью. Евгения упорно твердила, что не хочет, не может, не готова, – и доводила Максима до белого каления. Разумеется, в Питере он снова стал встречаться с другими женщинами, оправдываясь перед собой тем, что здоровый парень не может обойтись без регулярного секса, и обещая себе прекратить все это, как только Евгения перестанет упорствовать. Родители выбор Максима восприняли неоднозначно. Мать схватилась за голову: в своем ли уме сын? Девчонке только исполнится восемнадцать, вчера школу закончила – какая из нее жена? Да и Максиму рано о семье думать – двадцать лет, куда спешить? Гуляй, наслаждайся жизнью, ярмо на шею всегда успеется повесить. Отец был, как обычно, навеселе – и попросил фото. Посмотрел, удовлетворенно икнул: красивая, женись. – Дурак! – в сердцах вскричала мать. – Последние мозги пропил! У нее ни образования, ни жилья, ни мозгов пока нет! Да и по дому сделать небось ничего не умеет, ни сготовить, ни постирать! А я-то думаю: что он к Тоньке зачастил? А она, зараза, небось все знала и молчала! – Говорила Тонька, что ему девчонка какая-то нравится! – припомнил отец. – А ты слушала? Ты ж кроме работы и своих болячек ничего знать не хочешь! Придешь – и спать! – А ты жрешь с моей работы, сам-то сколько приносишь! А болячки все от тебя, алкаш чертов! – Я не алкаш! – хватил кулаком по столу отец. – Хватит орать! А то щас как дам! – Попробуй дай! – привычно подбоченилась мать. – Да я тебя в ментовку сдам, нет, лучше я тебе сама башку вот этой сковородой разобью! Максим тихо выбрался из квартиры и закрыл за собой дверь. Последнее время подобные разборки для родителей стали нормой. Он пробовал вмешиваться, но от его речей становилось только хуже. Ничего, поорут – и остынут. Ну отвесит мать отцу пару затрещин – и успокоится. Отец же никогда мать пальцем не тронул, только всю жизнь грозился. Тем временем в жизни Макса произошло еще одно значительное событие. Однажды Максима пригласили провести экскурсию для каких-то суперкрутых американцев. Деньги посулили немалые, в несколько раз превышающие обычную ставку. Американцев было трое, одеты – весьма просто: джинсы, майки, бейсболки, кеды. Они совсем не выглядели миллионерами. Разве что видеокамеры, навороченные по последнему слову техники, да место проживания – отель «Англетер» выдавали в экскурсантах людей с достатком. Максим постарался, отработал на совесть, туристы вернулись в отель уставшими, но безумно довольными и пригласили гида отужинать с ними в ресторане. Максим согласился. Почему не посидеть на халяву в дорогущем кабаке? Когда еще такая возможность подвернется? На ужин американцы явились при полном параде: шелковые сорочки, галстуки с логотипами известных дизайнеров, мягкие штиблеты, дорогой парфюм. Максим даже оробел: в простой рубашке и пропылившихся за день брюках он выглядел совсем не комильфо в такой компании. Но американцы не обратили на это внимания или просто сделали вид, что все о'кей. С ними пожаловал такой же холеный русский средних лет с весьма невыразительным лицом, как он пояснил – деловой партнер. Американцы расселись как дома, заказали водки, черной икры и других изысков русской кухни. Ребятами они оказались простыми, компанейскими, пили, ржали, травили разные байки, потом речь зашла о делах, и двое из них принялись спорить по поводу нефти. Максим не сильно вдавался в подробности. Жевал, разглядывал интерьер и симпатичных модных дамочек за соседним столиком. Русский в полемику не вступал, перекинулся с американцами парой слов насчет компьютеров, мол, за ними будущее. Американцы согласно закивали. Потом гости решили потанцевать, пригласили дамочек из-за соседнего столика, как выяснилось, итальянок. Русский поинтересовался, сколько языков знает Максим. Он ответил, что помимо немецкого владеет английским и французским и хочет выучить итальянский. Русский одобрительно покивал и предложил выйти покурить. Максим недоуменно пожал плечами, но поднялся. Они вышли в холл. Там незнакомец вытащил «Мальборо», угостил Максима, протянул ему свою визитку и сказал, чтобы тот явился завтра к нему с паспортом по указанному адресу, там ему будет сделано очень заманчивое и выгодное предложение. А сейчас приказал не возвращаться за столик с американцами, а отправляться домой. Максим несколько опешил от такой наглости, но спорить не стал. Кто его знает, что за чел? Видно, не простой. Такой может в два счета доставить неприятности. Уже дома рассмотрел визитку. Буров Сергей Сергеевич. Майор. Управление государственной безопасности… Максим так и сел на кровать. Назавтра Максим явился по указанному адресу. Милиционер на входе связался с кем-то по телефону, назвал номер кабинета. Вчерашний русский сидел за письменным столом под портретом президента. Выглядел он попроще, чем накануне, – одет был в обычную светлую рубашку с галстуком. На спинке кресла висел серый пиджак. Сергей Сергеевич вперил в Максима острый взгляд и вдруг сдержанно улыбнулся, жестом пригласил сесть. Но глаза его оставались холодными, цепкими, немигающими, как у змеи. Максим примостился на кончик стула, по спине у него забегали мурашки. – Да ты не бойся, не съем, – ободрил его Сергей Сергеевич, – немного понадкусываю. Максим кисло улыбнулся. Сергей Сергеевич сказал, что навел справки о Максиме, о его семье, связях, характере и роде деятельности. Потом Сергей Сергеевич перешел к делу. Предложил Максиму ради общего блага и интересов страны сотрудничать с управлением в его лице. Заниматься Максим будет прежней работой – водить экскурсии. Но иногда Сергей Сергеевич будет ему звонить и приглашать сопровождать иностранцев, интересующих управление. Оплата по тройному тарифу. Сергей Сергеевич добавил, что такое предложение – большая честь и это сотрудничество откроет для Максима широкие перспективы в будущем. – Со временем я хотел бы открыть свой бизнес, – несмело сказал Максим. – Но не палатку и не прокат видеокассет. Что-то более серьезное. – Нет ничего невозможного, – широко улыбнулся Сергей Сергеевич, и взгляд его немного оттаял. – Главное – добросовестное отношение к делу. Ведь ты из семьи военных, и должен как никто другой понимать важность момента. Настали нелегкие времена. Страна ослаблена, на поверхность повылезла разная мразь, все стремятся урвать кусок пожирнее. Нас, честных работников правоохранительных органов, всеми силами пытаются дискредитировать в глазах общественности. Но мы выстоим и себя в обиду не дадим. Ну что, по рукам? – Максим прекрасно понимал, что за красивыми и правильными словами о судьбах Родины скрыто предложение банального стукачества, всеми осуждаемого и презираемого, особенно в последнее время, когда служба госбезопасности стала ассоциироваться с репрессиями и ГУЛАГом. Отец первый ему в лицо плюнет, если узнает, что он сотрудничает с органами. Если бы он был высокоморальным романтиком и идеалистом, он брезгливо отверг бы предложенное и вышел бы с гордо поднятой головой. Но Максим был фруктом из другого огорода – нового поколения циничных прагматиков. В управлении работали неглупые люди, они прекрасно знали, кто чего стоит и кого за сколько можно купить. По рукам, – ответил Максим и пожал руку Сергею Сергеевичу. Но, – поднял указательный палец Сергей Сергеевич, – надеюсь, тебя не нужно предупреждать о конфиденциальности? О нашем разговоре никому ни слова, ни маме, ни папе, ни девушке. Мы – бойцы невидимого фронта, до поры до времени должны оставаться в тени. Штирлица смотрел? – Понимаю, не маленький, – откликнулся Максим. С того дня дела его пошли в гору. Если появлялись проблемы в институте, они чудесным образом улаживались сами собой. Максим приобрел отличную, почти новую «девятку» по смешной цене. Появились деньги. Макс и прежде не особенно нуждался, но теперь он смог откладывать. Он решил, что летом непременно повезет Евгению на какой-нибудь шикарный курорт, и уж там, под жарким южным солнцем, все их недоразумения разрешатся сами собой. Тем более что в июне ей исполнится восемнадцать. А ему двадцать один. И он молод, хорош собой, а, бог даст, совсем скоро будет и богат… Жизнь прекрасна! Мир вокруг сиял радужными красками, каждый день Максим просыпался в превосходном настроении, полный сил и стремлений. И вдруг – словно гром прогремел среди ясного неба. Или случилось стихийное бедствие похлеще – смерч, землетрясение, цунами… Позвонила Евгения, тихим, но твердым голосом сообщила, что полюбила другого и выходит замуж. – Что?! – Максим вскочил, ударился лбом о дверной косяк, но даже не почувствовал боли. – Замуж?! Это что, шутка?! За кого?! – не веря себе, закричал он. Макс слушал сбивчивые объяснения, но ничего не понимал. Его разум не хотел верить в чудовищную ирреальность произносимых слов. Евгения не могла с ним так поступить. Это была глупая шутка. Максим бросился в аэропорт. – Антон Щербинин, бизнесмен, миллионер, – объяснила Екатерина Григорьевна Максиму, пока он сидел на диване, тупо разглядывая пятно на паркете и дожидаясь Евгению. – Тот, у кого платье покупали… Я ж не знала, что Женька тайком ему телефон дала… Она же для него как вещь: купит, позабавится и бросит… Ничего слушать не хочет, дурочка! Он владелец нескольких бутиков, ресторана и чего-то еще… Родители – из бывших партийцев. Разведен. Ребенок от первого брака растет на стороне. Он же старше Женьки на двенадцать лет… – Екатерина Григорьевна явно была в ужасе. – Охмурил девчонку дорогими подарками, цветами, ресторанами. Белый «мерседес» к подъезду… Сколько я убеждала, просила – ничего она не слушала. «Я люблю его, – затвердила как попугай. – И он меня любит». А тут пришла и объявила, что Антон сделал ей предложение и она согласилась. – И вы молчали?! – Максим поднял голову и заглянул немке в виноватые глаза. – Как же так? А как же я? Прости меня… – Екатерина Григорьевна всхлипнула, достала платок, вытерла покрасневшие глаза. – Я не ожидала, что все так серьезно. Сердце у меня болит о ней, дурочке… Молодая, глупая, жизни не знает… Грешным делом и про тебя думала: к чему все это? Зачем? Рано… А вот оно как вышло… Приезжал он сюда. Видный мужчина, красивый, ухоженный, одет дорого, манеры как у наследного принца… Говорит: ни о чем не беспокойтесь. Я вашу дочь люблю и уважаю, хочу жениться, институт она закончит… Ни в чем нуждаться не будет… И вы тоже… Я говорю, мне ничего не надо, лишь бы Женька была счастлива… Спросила: а как же ваши первая жена и ребенок? Он поморщился и говорит: «Это была ошибка молодости…» – Екатерина Григорьевна тихо заплакала. Евгения вернулась около полуночи. Увидев Максима, испуганно попятилась, покаянно опустила голову, повторила то, что он уже слышал: – Прости меня. Я люблю другого. Я виновата, надо было раньше все тебе рассказать… Зря ты приехал… – Зря?! Пойдем поговорим! – Он схватил ее за руку выше локтя, сжал так, что Евгения ойкнула, потащил в коридор. – Мне больно! – крикнула Евгения. – А мне не больно?! – взревел Максим. – Как ты могла! Он же покупает тебя как вещь, как безделушку! Натешится и бросит! – Даже если так, это мой выбор, – отрезала Евгения. – Я так хочу. – А как же я?! – Я никогда не говорила, что люблю тебя! – выпалила она, глядя на Максима в упор потемневшими гневными глазами. – Я была честна с тобой с самого начала! Да, ты мне немного нравился, мне было лестно, что взрослый парень обратил на меня внимание! Я и правда надеялась тебя полюбить, но у меня не получилось! Ты мне дорог, но только как друг, как старший брат! Когда ты меня целуешь, у меня такое чувство, будто мы совершаем инцест! Не помня себя он замахнулся, чтобы ударить Евгению по лицу. Она чуть повернула голову, подставляя щеку, проговорила с горечью: – Ну, бей, если тебе от этого станет легче. Его рука упала и повисла плетью. – Прости, – выдохнул он, избегая ее взгляда. – Послушай, Макс, – она коснулась его запястья, – мне жаль, что так вышло… Ты еще встретишь свою девушку, будешь счастлив, а обо мне забудешь… – Не надо! – оттолкнув ее руку, процедил Максим сквозь зубы. – Не трогай меня. Я не нуждаюсь ни в твоей жалости, ни в твоих советах! Рад, что ты дождалась своего принца. Будь счастлива. Прощай. Максим долго бродил по улицам, не помня ни их названий, ни их направлений. Сначала ему хотелось ломать и крушить все вокруг, он опрокинул урну, откуда посыпались окурки и мусор. Ему стало противно. Потом забрел в ночной бар, накачался водкой, закусывал какой-то дрянью. Наверное, вид у него был неважный, потому что ханурик в мятом пиджаке с засаленными локтями, сидевший в углу, подрулил к нему и стал говорить, что все образуется. Максим налил ему рюмку в знак поддержки. Когда бутылка расслоилась и поехала вбок, подошел бармен и посоветовал проветриться. Максим вышел, сделал пару шагов. Его вырвало. Идти не было сил. Он сел прямо на землю и не знал, сколько прошло времени, когда кто-то затряс его за плечо и стал настойчиво спрашивать документы. Разлепил глаза, увидел патруль и стоящий неподалеку уазик. Нашел в кармане паспорт, студенческий и билет на «Стрелу». Милиционер спросил, что Максим делает в Москве. – Путешествую, – угрюмо ответил Максим. – Хорош студент, – брезгливо поморщился милиционер. – Куда тебя девать такого? Родня-то есть в Москве? – Бывшая невеста, – поморщился Макс. – Только вряд ли она будет рада сейчас меня видеть. Она замуж собирается за нового русского принца на белом «мерседесе». – Понятно. – Страж порядка почесал за ухом. – Отвезите меня в аэропорт, пожалуйста, – попросил Максим. – Я вам заплачу. – Мы что, такси, что ли? – почему-то оскорбился второй патрульный. – Да ладно, Вась, видишь, у человека несчастье, – обернулся тот, который проверял документы. – Невеста к другому ушла. Подбросим его. А вообще, парень, песню знаешь: «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло». Питер встретил Макса мелким противным дождем. Все здесь было серо: и земля, и небо, и воздух. Впервые город Петра не радовал Максима – давил, раздражал гнетущим унынием, чавкающей хлябью под ногами, облупившимися фасадами, грязной водой в гранитных каналах, могильным запахом сырости, которым город пропитался насквозь. Максим впал в мутное оцепенение. Ничто его не радовало и не хотелось ничего и никого. Он никуда не выходил из дому, целыми днями лежал, глядел в потолок, толком не ел, не спал, выкуривал сигарету за сигаретой, мысли крутились вокруг предательства Евгении. Макс старался гнать их прочь – не получалось. В голове прокручивалось одно и то же: его маленькая смешная девчонка будет принадлежать другому. Пить, есть, гулять по парку, ходить в кино, путешествовать, заниматься любовью, рожать детей – с другим. А с ним, Максимом, никогда. Максим собрал все ее фотографии – их было не так и много. Долго, с каким-то садистским наслаждением жег в пепельнице. Надо было трахнуть ее хоть раз – может, было бы не так обидно… Забвение приносил только алкоголь. Ненадолго, но все же. Максим поднимался с кровати неумытый, непричесанный, небритый – и брел в ларек за очередной порцией жидкого успокоительного. Звонил телефон. Максим сначала хватал трубку в надежде, что услышит Евгению, которая скажет, что все, что мучит последнее время Максима, – неправда… Но потом понял, что этого не произойдет… Звонили с работы – сказал, что болен. Звонили родители – сказал, что с ним все в порядке, чтобы не волновалась. Трезвонили друзья, знакомые девушки, чужие люди – ошибались номером. Максим перестал подходить к телефону. И на какое-то время телефон затих, видно, устал. А потом зазвонил снова. Его беспокоил Сергей Сергеевич. Максим и ему сказал, что болен. Сергей Сергеевич поинтересовался, чем именно. Максим сказал: гриппом. А потом позвонили в дверь. Максим удивился, но пошел открывать. На пороге стояли Сергей Сергеевич и еще один человек: невысокий, коренастый, в очках с толстыми стеклами, с саквояжиком в руке. – Это доктор Кудрявцев Борис Анатольевич, – представил гостя Сергей Сергеевич. – Но на грипп что-то не похоже. – Мне плохо. – Максим обвел посетителей мутным взглядом. – Вижу, – сказал Сергей Сергеевич, отметил вереницу пустых бутылок вдоль стены, скорчил гримасу омерзения. – Фу, вонь у тебя, как в бомжатнике. Борис Анатольевич, открой, пожалуйста, окно. В распахнутую фрамугу вместе с дождевой прохладой ворвался уличный шум, лай собак, вой сирен, детский визг. – Так в чем дело? – поинтересовался Сергей Сергеевич. – Это личное, – сказал Максим. – Личное – одна из форм общественного, – строго возразил Сергей Сергеевич. И добавил отрывисто, по-военному: – Быстро выкладывай, что произошло, некогда с тобой возиться. Тоже мне, красна девица… Как ни странно, приказной тон возымел действие. Максим подобрался, ему стало неловко за свой неряшливый вид, за жуткий перегар, за недельной давности щетину. Он коротко сказал, что его предала любимая девушка и что ему в связи с этим хреново. – Уфф, – облегченно вздохнул Сергей Сергеевич, – а я-то думал, что кто-то умер. Ну и что – ты теперь собираешься поставить на себе крест, спиться, опуститься, превратиться в маргинала? Посмотри на себя. – Он с силой, которую трудно было от неuо ожидать, подволок Максима к зеркалу. В голосе скрежетнуло железо. – Внимательно смотри. Не противно? Ты мужик или кто? Позволишь сломать свою молодую жизнь из-за глупой девицы? Чтобы однажды, встретив тебя на улице, она брезгливо отшатнулась и сказала: «Слава богу, что я не связалась с этим парнем». Или ты возьмешь себя в руки и докажешь всем и ей, что она совершила самую большую ошибку в своей жизни, когда так поступила? Да она локти будет кусать, сама прибежит, в ногах валяться станет, а ты подумаешь, простить ее или послать ко всем чертям! Я прав, Борис Анатольевич? – обратился гость за поддержкой. – Абсолютно прав, Сергей Сергеич, – кивнул гость. – Баб вокруг до хрена. Максим угрюмо молчал. Но, удивительное дело, боль стала отступать. Отчаяние сменилось мрачной ожесточенностью. Эти люди были правы. Евгения еще пожалеет, что так поступила с ним. Максим еще покажет, на что он способен. Выбьется в люди, станет богатым и могущественным. Однажды они встретятся, но ему будет все равно. Тем временем Борис Анатольевич открыл саквояжик, вытащил оттуда запаянную ампулу и шприц. – Что это? – насторожился Максим. – Не бойся, не яд, – фамильярно похлопал его по спине Сергей Сергеевич. – Легкое успокоительное. Один укольчик, и ты в полном порядке. Пора мыться, бриться и приниматься за дело. Время не ждет. Цигель-цигель, ай люлю. Закатывай рукав. – А это обязательно? – Максим тоскливо покосился на шприц с длинной острой иглой. – Вот только не говори, что боишься уколов, герой-любовник, – рассмеялся Сергей Сергеевич. После инъекции Максим почувствовал странную опустошающую легкость вместе с полнейшим пофигизмом – потрясающая анестезия для больной души. Ни радости, ни горечи – безразличие и тупость. Объяви кто-нибудь в тот момент по радио ковровую бомбардировку – он и ухом бы не повел. Вместе с тем голова его сохранила поразительную ясность мыслей, а тело – четкость движений – никакой сонливости и заторможенности… –. Классное средство, – сказал Максим. – Я бы приобрел парочку ампул. Но Борис Анатольевич решительно захлопнул саквояж и погрозил узловатым пальцем: – Нет, этого никак нельзя. Дальше сам справишься. Пока они занимались медицинскими делами, Сергей Сергеевич обследовал содержимое пепельницы, вытащил из нее уцелевший кусочек фотографии – улыбающееся личико в обрамлении растрепанных ветром янтарных кудрей, повертел, приблизил к глазам. – Она? Максим сумрачно кивнул. – Ничего особенного, – кинул беглый взгляд знатока и вынес вердикт врач. – Обычная девица. У нас медсестры знаешь какие девки – о-го-го, закачаешься. Любой стресс стопудово снимают получше любых инъекций. Приходи, познакомлю. – Это верно, – блеснул глазом Сергей Сергеевич, – девки у вас гарные. Как на подбор. – Спасибо, – усмехнулся Максим, – я уж сам как-нибудь. В Питере длилось золотое бабье лето. Бросало под ноги шуршащие красно-желтые листья, обманчиво завлекало ласковым, как поцелуй изменницы, солнцем, тешило запоздалым увядающим очарованием. Максим старался не поддаваться обманчивой прелести: закрутит, поманит ложной надеждой, заморочит янтарным дурманом… А потом огорошит ледяным пришествием зимы. …Макс шел домой после трудной пятницы. Утром – четыре пары в универе, потом – работа. Все как всегда. Обыденно до отвращения. На бульваре миловались парочки. Максим старательно отводил глаза. Прежде чужая влюбленность возбуждала в нем сладостное томление, предвкушение собственного наслаждения. Теперь все изменилось. Вид счастливых любовников вызывал раздражение, граничащее с глухой злобой. Максим слушал оды, которые приятели пели своим подругам, и цинично усмехался: день прозрения был недалек. День превращения прекрасной принцессы в омерзительную жабу… Приятели с ним не спорили, только многозначительно переглядывались за его спиной. Он отлично понимал смысл их сочувствующих взглядов, и от этого ему становилось еще противнее. Жалость, даже дружеская, была унизительна. Постепенно Максим отдалился от друзей, замкнулся в себе и стал поддерживать с окружающими сугубо деловые отношения. Вскоре он понял, что новый уровень общения устраивает его гораздо больше. Он больше никому не обязан был изливать душу, выслушивать советы, объяснять, помогать, сопереживать. Оказалось, что в одиночестве есть своя сила. Рассчитывая на себя, ты никому ничем не обязан. А с делового партнера коллегам спросить и потребовать проще, чем с друга-приятеля, с которым вчера откровенничал за кружечкой пивка. Максим отрешился от мыслей о Евгении и направил энергию в деловую сферу. Он преуспел. Только пустота в душе разрасталась с каждым днем, принимала угрожающие размеры. И заполнить ее не удавалось ни модными вечеринками, ни бурным сексом. Помогали пешие прогулки по Питеру, по любимым, полным векового очарования переулкам и мостикам, где, казалось, время остановило ход и затертые биллионами подошв ступени, добродушные окаменелые львы с потрепанными мордами, облупившиеся от груза столетий стены говорили, вздыхая: «И сие пройдет». Он видел столько страстей и разочарований, столько разрушенных иллюзий и возрождений из пепла, что этого хватило бы на сотни жизней. Город утешал и обнадеживал, был лучшим безмолвным другом, который никому не выдаст чужих слез и секретов. – Извините, вы не подскажете, как пройти… – Приятный женский голос с волнующими грудными нотками вывел Максима из раздумий. Он поднял голову от шуршащих под ногами листьев и на мгновение замер, ощутив, как что-то екнуло в груди и на миг ему стало трудно дышать. Перед ним стояла девушка в джинсовой курточке, короткой светлой юбочке и высоких сапожках из денима, кокетливо обнимающих загорелые стройные ноги. Ветер трепал янтарные локоны, видимо перепутав их с рыжей листвой. Девушка забавно морщила курносый веснушчатый носик и улыбалась светло и солнечно… Она была неуловимо похожа на Евгению, только повыше ростом, пополнее в груди, а волосы вились не пружинными спиральками, а крупными волнами, да и глаза были не раскосые, цвета спелой зелени, а спокойные серо-голубые, как утренние воды Невы. Неожиданно Максим понял, что не хочет терять эту девушку из виду. Тем более что улица, о которой она спрашивала, находилась недалеко от его дома. – Я могу вас проводить, – сказал он, не отводя завороженного взгляда от рыжих волос, – нам по пути. – Это было бы здорово! – мило улыбнулась девушка, и на щеках у нее заиграли трогательные ямочки. Девушку звали Ирина. По пути она рассказала, что приехала в Питер из маленького провинциального городка поступать на юридический, но провалилась. Вернуться домой с поражением ей не позволила гордость. Ирина устроилась на работу и теперь готовится повторить попытку поступить в вуз следующим летом. – Ты кем работаешь? – поинтересовался Максим, желая поддержать разговор. – Я танцую в варьете, в ночном клубе, – чуть потупившись, призналась Ирина. – Ничего непристойного – только танец. У нас приличное заведение, может, знаешь… Разумеется, Максим знал новый пафосный клуб, в который давно собирался зайти. – Теперь непременно приду, – пообещал он. – Кстати, а вот и твоя улица. – Девчонки сказали, что здесь открылся классный магазин нижнего белья, – озабоченно сказала Ирина. – Но я что-то не вижу. Они прошли всю улицу до конца, но ничего похожего на магазин не обнаружили. – Как же так? – Ирина огорченно вздохнула. – Наверное, я неправильно записала адрес. Вечно со мной такое случается. То номера домов перепутаю, то даты… Однажды забыла поздравить лучшую подругу с днем рождения – почему-то мне пришло в голову, что день рождения у нее через месяц. Она обиделась… Представляешь? – Ирина снова улыбнулась и поиграла милыми ямочками. – Не беда, – ободрил ее Максим. – Творческим натурам свойственна рассеянность. Ведь танец – это настоящее творчество. – Ты прав, – кивнула она. – Спасибо за поддержку. И за то, что потратил на меня столько времени. – Мне это доставило удовольствие, – заверил Максим. – Кстати, я живу неподалеку. Может, выпьем по чашечке кофе? Или, если ты боишься идти домой к незнакомцу, мы можем посидеть в кафе на углу. – Для начала я бы выбрала кафе, – сказала Ирина. – А дальше посмотрим. – Ее улыбка вместе с долгим взглядом была чарующей и многообещающей. В тот вечер Ирина все-таки зашла к Максу и осталась на ночь, а потом на все оставшиеся ночи. Конечно, она не была Евгенией. Но стала лучшей из всех возможных замен. В Ирине не было неуемной энергии, юного упрямства, прямолинейности, жажды познаний и перемен. Но имелась бездна спокойного обаяния, умения сглаживать острые углы и находить компромиссы. Ирина не обладала острым умом Евгении, но располагала талантами иного рода – мягкостью, уступчивостью, умением выслушать, где надо – смолчать, подчиниться. Евгения была непокоренной скалой, Ирина – тихой гаванью для утомленного путника. К тому же она потрясающе готовила. Максим, привыкший перекусывать в кафе и изголодавшийся по домашнему уюту, с удовольствием допустил Ирину до кухни, которую она тотчас вымыла до зеркального блеска, а вскоре и вся холостяцкая берлога Макса пришла в божеский вид. Ирина была хороша в постели. Здесь она могла бы поспорить с Ритой, равной которой в этом деле у Максима не было. Ирина с энтузиазмом откликалась на разные игры и эксперименты, ей это нравилось. Максим имел довольно богатый опыт и чувствовал, когда женщина испытывала наслаждение от интимных изысков, а когда соглашалась на них только ради того, чтобы потешить партнера, и выбор делал не в пользу последних. К чему разводить театр, если можно просто наслаждаться? С Ириной они проводили безумные ночи, после них Максим выходил на работу опустошенный, расслабленный. Какие уж тут мысли о другой? Впрочем, раз, в состоянии легкого подпития, во время любовных утех он случайно назвал Ирину Евгенией, но она ничего не сказала, и Максим решил, что не расслышала. Родители Ирину одобрили. Отец оценил яркую внешность девушки и сказал, что сын всегда отличался хорошим вкусом. Мать сначала покривилась, узнав, что Ирина – приезжая, но после того как девушка с энтузиазмом взялась помогать закручивать соленья, записала рецепт ватрушек с творогом и рассказала, что сама сшила элегантное платье, в котором пришла в гости, сдалась и заявила, что лучшие жены получаются из хозяйственных провинциалок. Максим не стал объяснять, кем работает Ирина – родители были людьми другого поколения и моментально записали бы девушку в проститутки. Сказал, что пока Ира – официантка. Мать одобрительно кивнула, мол, с простыми-то лучше. А то эти университетские вертихвостки строят из себя бог весть что. А сами ни яичницу поджарить не умеют, ни пуговицу пришить. С родителями Ирины, робкими тружениками дышащего на ладан предприятия, совершенно непохожими на бойких нахрапистых приезжих ловцов удачи, отец и мать Максима тоже быстро нашли общий язык за разговорами о том, как хорошо было раньше и как трудно теперь. Если бы Максиму еще недавно кто-нибудь сказал, что он женится на танцовщице из ночного клуба, он рассмеялся бы предсказателю в лицо и усомнился бы в его умственных способностях. Но жизнь во все вносит свои коррективы, тем более что, когда их отношения перешли в серьезное русло, Ира без особого сожаления ушла со сцены и заняла освободившееся место официантки. В институт она так и не поступила, да и не особенно туда стремилась. Пару лет они прожили в гражданском браке, потом, когда Ира забеременела, узаконили отношения. После родов жена немного поправилась, расцвела и засияла спокойным внутренним светом. Ирина стала прекрасной матерью. Она не чаяла души в маленькой Анютке, перерыла гору литературы о воспитании здорового ребенка, могла часами говорить о дочери, в перерывах между прогулками, кормлениями и играми вязала смешные чепчики, шила платьица. К тому времени Максим окончил университет, встал на ноги, открыл туристическое агентство, потом другое и вскоре стал туроператором. Приобрел шикарную квартиру для семьи и дом на Васильевском острове. Но этого стало мало. Максим чувствовал, что может большее, и благодаря коммерческим способностям и высоким связям стал быстро осваивать иные роды деятельности. Ресторанный бизнес, автомобильный бизнес, игорный бизнес, – казалось, не было сферы, которая бы ему не покорилась. Разумеется, все происходило не без помощи «невидимого фронта», обеспечивавшего безопасность не только страны, но и бизнеса. Дома Максим бывал все реже, но Ирина не роптала. Она прекрасно понимала, что большие деньги легко не достаются, и потому никогда не упрекала супруга – встречала его приветливой улыбкой и вкусным ужином, правда, приготовленным нанятой поварихой. Ирина по всем статьям была идеальной женой делового человека. Мягкой, покладистой, домашней… и скучной. Этот недостаток, вначале незаметный, с годами становился все весомее. Любые длительные отношения становятся рутинными и требуют периодических встрясок, допингов, новизны, иначе самый удачный брак превращается в скучную обузу и тоскливое болото. Кто-то, чтобы встряхнуться, устраивает второй медовый месяц на модном курорте, кто-то находит общие увлечения, начиная с безобидного разведения аквариумных рыбок и кончая самыми экстремальными, вроде спелеологии или альпинизма. Иные супруги развиваются порознь, каждый в своей области, а встречаясь по вечерам после работы, делятся волнующими событиями дня, подпитывая друг друга новой энергией. Но для Ирины вся жизнь сосредоточилась на семье, доме, новых светских удовольствиях, доступных людям с немалым достатком. Все ее разговоры и интересы вращались вокруг ребенка и новых подруг – жен бизнесменов и чиновников правительственного аппарата. В театрах Ира откровенно зевала, выставки не любила, из всех возможных развлечений предпочитала тусовки, рестораны и ночные клубы. Максим к вечеру валился с ног. Путешествуя по дальним странам, Ира никогда не ходила на экскурсии, она валялась на пляже, посещала магазины и танцевала до упаду под одобрительные возгласы местных мачо. Если они отдыхали с дочкой, проводила все время в обществе таких же мамаш и бабушек, как она, обсуждая пансионы, школы, модных врачей и способы похудения. Вскоре Максим стал любыми способами избегать совместного отдыха. Разумеется, он любил дочку, носил в портмоне ее фото, баловал ее дорогими подарками, в свободное время водил на прогулки. Но он был мужчиной, жестким деловым человеком, и ему требовалось нечто большее, чем тихие домашние радости. Периодически у него случались романы. Максим не испытывал угрызений совести: хороший левак укрепляет брак. Мужчина по натуре полигамен. Против инстинкта не попрешь. В общем, оправдывал себя стандартными мужскими теориями, древними как сам мир и адюльтер. Вместе с тем он строго придерживался правила: семья – важнее всего, жена – главная женщина, поскольку она мать его ребенка, хозяйка в доме, надежный тыл и вообще очень его устраивает, поэтому менять он не собирался ничего и никогда. Он был честен, предупреждал об этом своих пассий, чтобы в дальнейшем избежать разборок типа: «обещал – разводись». Некоторые любовницы пытались предъявлять ему претензии, но таких он быстро ставил на место, прекращал отношения с ними, на истерики не реагировал, а если ему пытались угрожать визитом к супруге, доходчиво объяснял, что этого делать не стоит, потому что последствия для дамы, для ее любимых родителей, детей и родственников могут быть самыми печальными. С сильным не борись, с богатым не судись. Максим старался не думать о том, догадывается ли супруга о его похождениях и грешит ли она сама чем-то подобным. Никто не безупречен. Меньше знаешь – крепче спишь. Однажды до него дошли слухи об инструкторе по фитнесу, с которым Ирина общалась больше, чем положено. На другой день парень потерял свое рабочее место. Впрочем, однажды Максим увлекся всерьез, он сам не понял, как это случилось. Оксана, его новая пассия, была москвичкой, деловой женщиной, настоящей бизнес-леди, эффектной, жесткой, напористой, энергичной. Знала три языка, прекрасно разбиралась в живописи и антиквариате плюс ко всему была блестящим экономистом. Они встретились на зимнем курорте. Максим никак не мог освоить чертовы горные лыжи, а Оксана каталась великолепно и взяла над ним шефство. Максим давно забыл, как может быть приятно общаться с сильной и умной женщиной не по делам бизнеса, а просто так, ради удовольствия. Оксана была разведена. «Мужчины боятся успешных женщин, – посетовала она с улыбкой, – предпочитают жить с домашними кошечками». Тогда Максим почему-то вспомнил Евгению. Казалось, что он давно позабыл о ней и обо всем, что было связано с той неудачей юности. Он полностью перековал себя, возродился из пепла, стал другим: жестким, сильным, удачливым, а прежний глупый романтик давно растворился в небытии. Но тогда, сидя перед камином в гостиничном номере, слушая, как потрескивает электрическое пламя, глядя, как за окном мерно покачиваются верхушки сосен, он вспомнил свою давнюю безответную любовь, свои неутоленные желания, свои несбывшиеся мечты, и ему вдруг стало грустно, как много лет назад. Оксана, словно прочитав его мысли, ни о чем не спрашивая, погладила Максима по голове как ребенка и тихо ласково произнесла: – И это пройдет… И Максиму вдруг отчаянно захотелось спрятать лицо в ее теплые мягкие ладони, снова стать мальчишкой – наивным и романтичным, поведать ей свои страхи, сомнения, разочарования, все то, что тяжким грузом копилось внутри – чтобы потом легко и счастливо забыться на ее груди… Но было слишком поздно. Прошлое потерялось безвозвратно, настоящее давило стопудовой гирей, а в будущее Максим давно не заглядывал – не было у него к нему интереса. Некоторое время они встречались после возвращения. Курсировали между Питером и Москвой. История повторялась. Спираль делала новый виток. Иногда Максиму казалось, что Ирина обо всем догадывается. Жена ни о чем не спрашивала, не устраивала сцен, только взгляд ее стал настороженным, печальным. Максим старался не думать, когда и чем все это закончится. Каждая из женщин была дорога ему по-своему, ни одной он не хотел причинять боль, ни с одной не желал расставаться. Потому малодушно решил все предоставить судьбе. И судьба заняла сторону законной супруги. Ирина забеременела. Через положенный срок родился Васька. А Оксана ушла от него навсегда. Сказала, что устала, что не хочет делить своего мужчину с другой женщиной, но и забирать отца у детей тоже не желает. Сказала спокойно, непреклонно, как обычно, – и Максим понял, что спорить, уговаривать, просить бесполезно. Он мог сделать выбор, но не решился, и тогда женщина все решила за них двоих. …Все вернулось на круги своя. Максим старался не думать о том, что потерял что-то большее, чем очередное увлечение. Он ушел с головой в бизнес. Наверное, так страус прячет голову в песок. В отношения с Ириной закрался холодок – с каждым годом он становился все ощутимее. Скоро их союз стал напоминать старый дом, требующий капитального ремонта, на который оба не решались, только продолжали закрашивать трещины на фасаде и создавать видимость крепкой постройки. По привычке, ради детей, равно обожавших мать и отца. Иногда Максим вспоминал пророческие слова незабвенной тетки Антонины: не стоило торопить судьбу… А потом в стране произошли очередные перемены, питерские кадры стали набирать вес и потихоньку перебираться из Северной столицы в Москву. Пришел час и для Максима. Он не хотел ехать в Москву, но понимал, что это неизбежно. Иначе его место под холодным российским солнцем займут другие, молодые, упрямые, идущие следом, постоянно дышащие в затылок. Тогда-то Максим и приехал в очередной раз в угарную неприветливую ледяную зимнюю Москву. С делами он мало-мальски разобрался, настала очередь недвижимости. К чему выбрасывать деньги за аренду квартиры, когда есть смысл вложить сумму в покупку, ведь известно, что на нынешнем этапе сумасшедшего роста московского «квадрата» приобретение столичной недвижимости – не только решение жилищной проблемы, но и отличное капиталовложение. А потом все произошло как в голливудском кино. Офис агентства. Встреча, которой он ждал почти два десятка лет. Ждал все эти годы, шагая вперед и вверх, теряя друзей, наживая врагов, забывая о смысле и цели этого упрямого движения. Оказалось, что он просто шел навстречу судьбе. Невероятный рок. И нет уже мальчишеского дрожания в коленках. И обиды сошли как прошлогодний снег. Риелтор – никогда бы не подумал. Владелица какого-нибудь салона красоты, модной арт-галереи или турфирмы, фотохудожница – вот популярные увлечения рублевских жен. За все эти годы Максим ни разу не поинтересовался, где Евгения, с кем, чем занимается. Хотя, пошевели он пальцем, и досье на любого человека через несколько минут лежало бы у него на столе. Максим гордо и старательно вычеркивал прошлое из настоящего. Он добился своего: почти не вспоминал о Евгении все эти годы, будто ее и не было никогда. Но и не забывал ни на миг. Оказывается, так тоже бывает… – Надо же, – качая головой, удивленно улыбалась Евгения, – мне сказали, что придет крутой мен, господин Протасов, но я как-то не увязала этого с тобой… – А это я, – улыбнулся Максим. – Картина Репина «Не ждали». А тебя каким ветром занесло в недвижимость? – Ветром перемен. – Евгения заправила за ухо выбившуюся дерзкую рыжую прядь и рассмеялась. – Самым лучшим из всех возможных ветров. Помогаю всем желающим изменить свою жизнь путем перемены квартиры. Ты всегда любила перемены, – вырвалось у Максима, и он досадливо прикусил язык. Не хотелось вспоминать о ее пристрастиях. К тому же сейчас это не имело абсолютно никакого значения. – Верно, – согласилась Евгения. – Ну что, приступим? Что будем выбирать? – Трешку, – сказал Максим. – Где-нибудь в хорошем месте, недалеко от центра, чтобы не торчать в пробках. Посоветуй, ты Москву лучше меня знаешь. – Посмотрим район «золотой мили»? – Она надела очки в тонкой оправе и сразу сделалась строгой, деловой – не подступись. – Это где? Остоженка? – поинтересовался он. – Да, – кивнула Евгения, – и прилегающие к ней районы… Там сейчас есть несколько отличных предложений. Ты выбрал удачное время: пройдет еще пара лет, и приличных участков под застройку не останется. Придется искать элитную вторичку, а это всегда дороже и не так интересно… Та-ак… Вот, смотри. – Евгения развернула монитор, на экране запрыгали виртуальные дома. Максим глядел в монитор, но взгляд его помимо воли перескакивал на рыжеволосую женщину за столом. Тонкие ухоженные пальцы с аккуратным неброским маникюром. Кажется, Ирина называет такой французским. Пальцы, лишенные колец. Даже обручального нет. Ирка любит цацки. Вешает их на себя килограммами. Одних колец напялит по три на руку – можно снимать для рекламы ювелирки. Ну, офисно-деловой стиль – понятно. Но почему нет обручального кольца? Впрочем, ему какое дело? – Что-то понравилось? – спросила Евгения. – Да, – рассеянно, наугад сказал Максим, – последний вариант интересный. И другие тоже. Надо все посмотреть. – Конечно, – сдержанно-любезно, как ВИП-клиенту, улыбнулась Евгения, – обязательно посмотрим. Когда начнем? – Прямо сейчас, – решил Максим. – У меня мало времени. – Конечно, – снова согласилась Евгения, выключила компьютер, достала из стенного шкафа короткую золотистую шубку. – Воля клиента – закон. Поехали. На офисной парковке Евгению ожидал маленький джипчик – удачный вариант для зимнего мегаполиса с его гололедицей, нечищеными обочинами и отсутствием нормальных парковочных мест. Евгения лихо, не хуже таксиста, маневрировала в тесных переулках и пробках, а выехав на шоссе, быстро заскользила из полосы в полосу, не обращая внимания на возмущенные гудки «подрезанных» ею участников всеобщего движения. – Лихо, – сказал Максим. – Я привыкла работать с занятыми людьми, которым нужно торопиться, – отозвалась Евгения. – Москва – город больших скоростей. – Верно, – невольно поежился Максим. – Питер поспокойнее будет. Он подумал, что ему придется нанять хорошего водителя. Они замолчали. Тишину нарушал только монотонный уличный гул. Когда двое молчат, тишина кажется оглушительной. Максим не смотрел на Евгению, но все же видел ее: длинные тонкие пальцы без колец нетерпеливо барабанили по кожаной баранке руля – Евгения пережидала красный свет. Упрямый завиток за ухом, искрящаяся капелька серьги на маленькой мочке, небольшие усталые тени под глазами, уголки аккуратно подкрашенных губ… Нет, Ирина совсем на нее не похожа. Отчего тогда он уловил какое-то сходство? Янтарный блеск волос? Наверное, он просто увидел то, что очень хотел увидеть… – Знаешь, – медленно, выбирая слова, проговорил Максим, – когда-то я наговорил тебе много неприятного… Это было глупо и недостойно… Я понимаю, что прошло очень много времени, но все же хочу извиниться… Сказал – и неожиданно почувствовал облегчение, словно снял огромный груз с души. Может, все годы он шел к этой встрече именно ради таких слов? И теперь, когда произнес их, все станет иначе – лучше, чище, светлее, – ведь нет ничего тяжелее затаенных обид. – Пустяки, – отозвалась Евгения, – я давно все забыла. Но по тому, как смягчилось ее сосредоточенное лицо, дрогнули уголки сжатых губ, он понял: теперь все правильно. – Как поживает Екатерина Григорьевна? – спросил он. – Спасибо, хорошо, – кивнула она. – Передавай ей привет. – Обязательно передам, – улыбнулась Евгения. – Она будет рада услышать, что у тебя все хорошо. Машина подрулила к светлому дому с большими окнами, спрятавшемуся за чугунной оградой. К подъезду вела вымощенная красноватыми плитками дорожка, ее подсвечивали фонари. Из-под снега выглядывали пушистые зеленые макушки туй. Максим вспомнил, что видел этот дом на фото в агентстве. Огромный мраморный холл, ковровые дорожки на лестнице, лифт с зеркалами. Пока поднимались в квартиру, Евгения рассказывала о преимуществах дома: дом был клубный, в нем селилась однородная публика, – сплошь высокопоставленные чиновники и акулы большего бизнеса. Видеонаблюдение велось по периметру, имелась вооруженная охрана и паркинг – из расчета трех мест на квартиру, к тому же в доме были собственная служба эксплуатации, система компьютерного контроля «умный дом», сауна, тренажерный зал… – А вот и сами апартаменты. – Евгения распахнула дверь. – Последний этаж – никто не станет топать над головой. Прекрасный вид из окон… Максим подошел к окну, открыл раму. В квартиру, нейтрализуя запах невыветрившейся краски, ворвался морозный воздух. Вид и впрямь был хорош. Вдаль и вширь простиралась Москва, какой ее рисуют в туристических проспектах – степенная, древняя, респектабельная, припорошенная чистым свежим снежком. Вдалеке просвечивали сквозь морозную мглу золотые купола храма Христа Спасителя. Вполне можно было остановиться на этой квартире и не тратить драгоценное время на просмотры. – Мне нравится, – сказал Максим. – Но интересно посмотреть и другие варианты. – Эту придержать? – по-деловому невозмутимо отозвалась Евгения. – Если можно. – Чего не сделаешь ради старой дружбы? – улыбнулась Евгения и, вытащив из сумки ноутбук, примостившись на подоконнике, защелкала клавишами. – Сейчас смотрим другие или завтра? – Давай завтра, – вздохнул он. – Как скажешь. – Не будет наглостью, если я приглашу тебя куда-нибудь выпить за нашу интересную встречу? – спросил Максим. Евгения оторвала глаза от ноутбука, внимательно посмотрела на Максима, будто пыталась понять, что у него на уме. Он обезоруживающе улыбнулся. За годы ведения российского бизнеса Максим научился идеально владеть лицом. Даже если бы он замышлял преступление, к нему не подкопался бы и детектор лжи. На самом деле Макс не собирался предпринимать ничего особенного. Пока ему хотелось просто поужинать в ресторане с Евгенией, встретиться со своей безбашенной юностью, уяснить, осталось ли прошлое в прошлом, и что он чувствует в настоящем. – Если ты, конечно, не против, – поспешно добавил он. – Надеюсь, в этом нет ничего неподобающего? – Я не против, – сказала Евгения. – Только не в этих пафосных крутых кабаках а-ля Рублевка лайф… сыта ими по горло. К тому же меня там каждая собака знает, расспросами замучают. – Выбирай сама, – предложил Максим. – Я плохо знаю московские заведения. – Недалеко от моего дома есть неплохая кафешка, – предложила Евгения. – Французская кухня. К тому же я смогу оставить машину и спокойно отправиться домой. Честно говоря, к концу дня я здорово выматываюсь. Только тогда тебе придется вызывать такси. – Не проблема, – кивнул Максим. – Мне нравятся такси. В Москве безумное движение, совершенно нет желания самому садиться за руль. Они вышли из дома. Стемнело. Внутренний двор освещался чередой фонарей. Подсвечивался и фасад здания. – Кажется, я видел снимок этого дома в агентстве, – сказал Максим. – Красиво смотрится. – Это я снимала, – не без гордости произнесла Евгения. – Ты? – обрадовался Максим. – А я как раз хотел спросить, что происходит с твоим увлечением фотографией. Не забросила? – Как видишь, нет. Ну, малыш, вперед! – Это обращение предназначалось автомобилю. Джипчик, как собачонка, отозвался довольным урчанием. – Где ты теперь живешь? – поинтересовался Максим. – Все там же. Старые добрые Сокольники. Только дом новый, – улыбнулась Евгения. – Хороший район, – отозвался Максим. – Да, неплохой. И от мамы недалеко. Моя дочь Вика по будням живет у бабушки. Я много работаю. – Сколько ей? – Тринадцать. А у тебя есть дети? – Двое. Анюте пятнадцать, а Ваське шесть. Максим говорил, и ему самому не верилось. Сколько раз рисовал он эту встречу, сколько было страстей… Все улеглось. Они едут в машине, беседуют как старые добрые друзья, хвастают детьми… Непостижимо… Или он все-таки лукавит перед собой? И где-то, в самых потаенных тайниках сознания, ощущает смутное волнение, тот особенный трепет, который испытывают мужчины возле желанной и недосягаемой женщины? Чувство, загнанное глубоко внутрь, задавленное попранной гордостью, усилием воли, грузом пройденных лет, оковами долга и гнетущим ощущением бессмысленности самого его существования ? – Трешка не маловата для семьи? – спросила Евгения. – Это для меня одного, – сообщил он. – Я пока не решил, перебираться ли нам в Москву окончательно. В Питере у нас отличный дом, Анюта учится в хорошей школе. Если возникнет необходимость, подберу что-нибудь еще. Мне бывает необходимо побыть одному, обдумать дела, расслабиться, подумать о своем. Без семьи. Наверное, со стороны это звучит не очень привлекательно? – Как раз это я хорошо понимаю, – почему-то вздохнула Евгения. Телефонный звонок бесцеремонно вклинился в их разговор. Звонил один из неплохо оплачиваемых «засланных казачков», жаловался, что нужные поправки к закону никак не найдут понимания у ряда думских товарищей. Максим уже сделал немалые усилия и затраты в этом направлении и больше не желал слышать никаких бестолковых отговорок. Поэтому он отвечал жестко, резко, безапелляционно. Отчитал депутата, как провинившегося школьника, в двух словах дал нужные указания и отключился. Поймал удивленный взгляд Евгении. – Круто, – резюмировала она. – Работать не хотят, лодыри. Только деньги хотят получать, – недовольно высказался Максим. – Чем ты теперь занимаешься, если не секрет? – поинтересовалась она. – Всем понемногу. Нефтью. Туризмом. Безопасностью. – В общем, владелец заводов, газет и пароходов, – подытожила Евгения. – Скажи, сложно иметь большой бизнес? – Не слишком, – хмыкнул Максим. – Только скорее, это он тебя имеет. Главное, держать руку на пульсе и быть в нужное время в нужном месте, даже если это поганый Куршевель. А чем занимается твой муж? – Думаю, примерно тем же. – Она улыбнулась, но как-то вымученно. – Заводами, газетами, пароходами… Антон не любит обсуждать со мной свои дела. – Понятно, – отозвался Максим. Он подумал, что тоже не обсуждает дела с Ириной. Да если бы и хотел, вряд ли у жены хватило бы мозгов вникнуть в сложную суть хитросплетений и интриг. – А твоя жена работает? – поинтересовалась Евгения. – Нет, занимается домом и детьми. Она сама это выбрала, – пояснил Максим. – Я не настаивал. А ты тогда закончила институт? – Угу, даже два, – засмеялась Евгения. – Вторым был финансовый. – И работаешь риелтором? – удивился он. – Макс… Это мое агентство, – мягко сказала Евгения. – Извини, – смущенно рассмеялся Максим. – Я не знал. Ты молодец! – Ты правда так считаешь? – Конечно. – Многим мужчинам не нравятся деловые женщины, – с долей сожаления произнесла Евгения. – Ну, это тем, кому они отказали во взаимности, – галантно пошутил Максим. Евгения довольно рассмеялась. – А почему именно недвижимость? Прибыльный бизнес? – Не в этом дело. – Евгения поморщила нос. – Просто однажды мы с мужем вздумали обменять квартиру. Я тогда с ума сходила от безделья и взялась искать вариант. И вдруг меня захватило. Это непростая, но безумно интересная работа. Как кроссворд: составляешь цепочку вариантов и, когда все сходится, получаешь ни с чем не сравнимое удовлетворение! Почти как от секса. Это ощущение собственной значимости, необходимости – люди, пришедшие в агентство, хотят изменить свою жизнь, и я помогаю им в этом. Это круговорот событий, жизнь, кипящая вокруг, чистый адреналин. Иногда я приползаю домой к ночи, чтобы уехать рано утром, бывает, работаю по выходным, но мне это безумно нравится. Она говорила, и ее глаза горели. Максим даже почувствовал, что немного завидует Евгении. Служба давно не вызывала у него ярких положительных эмоций, не захватывала, не радовала. А что его радовало? Пожалуй, уже ничего. – А твой муж как к этому относится? – поинтересовался он. Евгения помрачнела, усмехнулась: – Если честно, то отрицательно. Ну, вот мы и приехали… В маленьком уютном ресторанчике царил полумрак. На столах мерцали разноцветные фигурные свечи. Французский шансонье чувственно, с надрывом, пел о неразделенной любви. За соседним столиком весело щебетали студентки. Здесь предлагали французские блинчики и подавали вино – не элитное, но весьма приличного среднего уровня. Улыбчивые девушки-официантки были на редкость милы и расторопны. Да и в самой атмосфере заведения чувствовалось что-то нездешнее, романтическо-демократическое, напомнившее Максиму его ощущения от первого посещения Парижа. Тогда он мечтал вернуться в Париж с Евгенией. А теперь – сидит в холодной завьюженной Москве, пьет недорогое бордо и вспоминает юность. Трогательно и немного печально. – За встречу, – поднял бокал Максим. – И за тебя. За твою неувядающую красоту, Евгения. Неожиданно она смутилась, ее губы дрогнули. Она хотела что-то сказать, но промолчала, только медленно сделала глоток. – Ты совсем не изменилась, – сказал ей Максим. – Нет, вру, ты еще похорошела за это время. – Сколько комплиментов… – улыбнулась она. – Это французская кухня на тебя так действует? Возможно, она была права. Даже на расстоянии тысяч миль Париж распространял на эту кафешку магическую силу вечного города Любви. Или то была игра света, теней, молодого вина, заставляющего ленивую кровь быстрее бежать по жилам… – А вот ты изменился, Максим, – задумчиво произнесла Евгения. – Надеюсь, не к худшему? – усмехнулся он. Она с тонкой улыбкой покачала головой: – Ты, как бы это сказать… возмужал… – Пора уже. Скоро сорок, – вздохнул он. – Сколько же мы с тобой не виделись… – Давай не будем о возрасте, – страдальчески сморщилась Евгения и залпом допила свой бокал. – Тебе нечего бояться. – Максим налил по новой. – Вечер воспоминаний объявляю открытым… Вспоминаем до тех пор, пока есть вино в бутылке. – А если оно закончится? – засмеялась Евгения. – Мы закажем еще. – Хочешь меня напоить? – погрозила она пальчиком. Вовсе нет. Тебя дома ждет любимый муж, а меня – холодные стены снятой на время квартиры. А впереди у нас – только этот чудный вечер. Так зачем мне тебя поить? Лучше будем чуточку хмельными, как в студенчестве. Покаемся друг другу в мелких грешках, пожалуемся на несбывшиеся мечты, на неосуществленные планы, похвастаемся достижениями, поделимся планами на будущее… Начинай. – Почему я? – Евгения провела рукой по волосам, словно хотела убедиться в их безупречности. – Ты – женщина, – улыбнулся Максим. – Пропускаю тебя вперед. Евгения задумчиво провела пальчиком по краю бокала. – Давай еще выпьем, – предложила она. – Давай. За что? – Не знаю. – Тогда за здоровье. – Прекрасный тост, – копируя интонацию героини трогательного старого фильма, вздохнула Евгения. – За здоровье всех присутствующих и отсутствующих… – Твой муж ничего не скажет? – спохватился Максим. – Ну, он не будет спрашивать, где ты была и все такое… Дома у тебя не будет из-за меня неприятностей? – Видишь ли… – Евгения покусала нижнюю губу, точно раздумывала, говорить Максиму обо всем или не стоит. – Мы с мужем разошлись. Рука Максима дрогнула. Вино пролилось на скатерть и растеклось красной кляксой. – К концу дня руки не держат, – смущенно пошутил он. – Это точно, – понимающе кивнула Евгения. – Значит, ты разведена? – не поверил своим ушам Максим. – Официально нет… – Она рассеянно огляделась по сторонам. – Но мы не живем вместе. Уже довольно давно. – Извини, – почему-то сказал Максим. – Мне жаль… Он не лгал. Было время, когда он позлорадствовал бы, но не теперь. Боль прошла, обиды улеглись, остался только привкус легкой горечи, как осадок старого вина на дне бокала. Он искренне желал ей стать счастливой, и ему было жаль, что этого не получилось. Но было и другое чувство – забытое, задавленное, изничтоженное, похороненное и вновь пробившееся хрупким ростком сквозь толщу накатанного асфальта, теплое, осязаемое, живое… – Все нормально, – натянуто улыбнулась Евгения. – Сейчас все позади. Я в полном порядке. И, честно говоря, уже ничего не хочу менять. – Она покачала головой и безотчетным жестом снова поправила ладонью пушистые волосы. – Что же случилось? – осторожно поинтересовался Максим. – Он мне изменил. Завел роман на стороне, – объяснила она. – Я собралась и ушла. Сначала он просил прощения, умолял вернуться, потом заявил, что я сама виновата, что была плохой женой, что сама не знала, чего хотела… – Она невесело усмехнулась. – В чем-то он оказался прав. – Изменил тебе? – переспросил Максим, сделав ударение на последнем слове. Он не понимал, как можно изменить ЕЙ? Это просто не укладывалось у него в голове. – Он сошел с ума? Евгения опустила глаза, а потом вскинула голову и неожиданно спросила, глядя ему прямо в зрачки: – Макс, а ты изменял жене? Только честно… Максим невольно отвел глаза и криво усмехнулся. – Черт возьми! – воскликнула Евгения. – Объясни же мне, почему?! Почему вы спите с другими и делаете вид, что ничего не происходит? Врете, скрываете, изворачиваетесь… Почему не сказать прямо, что все кончено, что есть другая, с которой лучше?.. Ну, знаешь… Женщины тоже изменяют мужьям, – промямлил он. – А причины бывают разные. Скука, неудовлетворенность, поиск новых ощущений, удачная ситуация, внезапная страсть… Человек дорожит своими отношениями с женой, детьми, но ему чего-то недостает, он не может получить это в браке и заполняет брешь романом с другой женщиной… Но и первую женщину он терять не хочет. – Максим потер виски. – Черт возьми, я не психолог, мне трудно говорить на такие темы. Это посложнее, чем большой бизнес. – А по-моему, все просто, – гневно блестя глазами, возразила Евгения. – Любишь – или нет. Если ушли любовь, доверие, уважение – к черту такой брак. Мне тоже не все нравилось в наших отношениях, но я искала выход, а не любовника. И дети тут ни при чем. Жить под одной крышей и тихо ненавидеть друг друга – это хороший пример? Дети все чувствуют. Антон может видеться с дочерью так часто, как пожелает. – Евгения достала из сумочки дамские сигареты. Максим вытащил зажигалку. – Куришь? – Когда никто не видит, – призналась она. – Я имею в виду маму и Вику. – Составлю компанию. – Максим вытащил свои. – Прости, что заболталась, – затянувшись, сказала Евгения. – Обычно я держу свои проблемы при себе. Это все вино. – Она снова печально улыбнулась. – Тебе так идет улыбка… – произнес Максим. – Черт возьми, я не представляю, как можно тебе изменить. – Когда женился, наверное, тоже не представлял, как изменишь ей, – скептически отозвалась Евгения. – Хочешь, я покажу тебе свою семью? – Максим полез во внутренний карман пиджака, вытащил портмоне, достал фотографию Ирины и детей. – Красивые дети, – отозвалась Евгения. – Дочка похожа на тебя. А сын… – На жену, – кивнул Максим. – Такой же рыжий, с веснушками. Евгения подняла на Максима долгий внимательный взгляд, затем смущенно потупилась, бледные щеки порозовели. Пальцы левой руки комкали салфетку. – Ты разбила мне сердце, – горько усмехнувшись, выговорил Максим. – По сути, мне было все равно, кто станет моей женой. Ирина была чертовски похожа на тебя… Но я надеялся, что ты счастлива… Мне жаль, что все так получилось. – Прости, – еле слышно проговорила Евгения. – Я была виновата перед тобой. – Нет. Никто ни в чем не виноват, – вздохнул он. – Ты полюбила другого, в чем же твоя вина? Девушка-официантка робко приблизилась к столику и осведомилась, нравится ли им блюдо. – Вы ничего не едите, – заметила она. – Не волнуйтесь, все замечательно, – заверил ее Максим. – Принесите горячее. И еще бутылку вина. Евгения затушила сигарету, бросила терзать салфетку и посмотрела в окно. Через дорогу строили новый дом. Гастарбайтеры в грязных синих куртках, напоминавших робы, ежились и приплясывали на тротуаре. – Смена закончилась, – объяснила Евгения. – Ждут автобуса. Наши проблемы показались бы этим людям смешными. – Не думаю, – покачал головой Максим. – Эти проблемы не зависят от толщины кошелька. – Мой муж Антон неплохой человек, – вдруг сказала Евгения. – Он действительно меня любил, но у нас оказались несколько разные представления о семейном счастье. Антон считает, что жена должна сидеть дома, растить кучу детей, заботиться о муже, а свободное время посвящать походам по магазинам и салонам красоты. А мне этого мало. Я честно старалась внушить себе, что смысл жизни в доме и детях, но у меня не получилось. Я чувствовала себя растением, красивым и бесполезным. Понимаешь? – Понимаю, – абсолютно искренне ответил Максим. Он действительно ее понимал. Он слишком хорошо ее знал – рыжую бестию, дерзкую девчонку, полную огня, неуемной кипучей энергии, жажды познаний, страсти к переменам. Посадить ее без движения, без перспективы, в особняке, даже самом шикарном, – равносильно изощренной пытке. Ей был нужен не принц на белом «мерседесе», а обычный парень, который не пытался бы ее переделать. Когда Максим сказал об этом, ее глаза повлажнели и расширились, а губы дрогнули, приоткрылись, как лепестки пробудившегося цветка. – Ты единственный, кто меня понял, – произнесла она с тихой горечью. – Остальные считают меня сумасбродкой… Ты всегда понимал меня лучше, чем я сама себя понимала. – Просто я любил тебя, – усмехнувшись, сказал Максим. – Мне было все равно, чем ты захочешь заняться и сколько родишь детей, лишь бы ты была рядом. – Ради бога, перестань, а то я сейчас зареву, – жалобно попросила Евгения. – Реви, – разрешил Максим. – Я дам тебе платок. – Нет, – потрясла головой Евгения, – давай уж поедим, а то перед официанткой неудобно. Здесь вкусно готовят. – И выпьем, – с задумчивой улыбкой добавил Максим. – За взаимопонимание. На улице стоял трескучий мороз. Редкие прохожие перемещались трусцой, нахлобучив шапки на глаза, кутая носы в воротники и шарфы. Бродячие собаки жались к канализационным люкам. Максим не ощущал холода. Евгения скользила на каблучках по утоптанному снегу, придерживая его за локоть, смеялась над рассказанной забавной историей. Максим смотрел, как сонные снежинки медленно тают на рыжих волосах, слышал биение собственного сердца, звучащее в такт ее легким шагам, и вновь ощущал себя безумно влюбленным мальчишкой, пылким романтиком, у которого все впереди. – Вот мой дом, – сказала Евгения и показала на выплывшую из сумрака монолитную кирпичную башню с округленными углами и небольшими синими балконами на французский манер. – С него все и началось. Я имею в виду мой бизнес. Седьмой этаж, счастливый. Извини, зайти не приглашаю – у меня бардак. – В другой раз, – согласился Максим. – У тебя волосы заиндевели. Можно? Он высвободил руку из перчатки и осторожно коснулся рукой непокорных завитков, одновременно мягких, как шелковая нить, и жестких, как проволока. Медлил, перебирая упрямые локоны. Тонкие пальцы Евгении легли на его запястье, дрогнули, задержались, обжигая своим трепетным теплом, пушистые ресницы на секунду сомкнулись, скрыв укоризненный взгляд, а когда разомкнулись вновь, Максим не понял, что таилось на дне черных, как зимнее небо, расширившихся зрачков. – До завтра, – произнесла Евгения почему-то полушепотом. – Да завтра, – эхом повторил Максим. Евгения сделала шаг назад, затем повернулась на каблучках и быстро, опережая стужу, нырнула в подъезд. Максим дождался, когда закроется дверь, отгораживая Евгению от него и от остального мира, и уже тогда ощутил, как ночной холод прокрался под кашемировое пальто и вовсю шурует по спине, в рукавах, поднимается к голове, сползает в дорогущие импортные дизайнерские ботинки, абсолютно бесполезные в двадцатиградусный российский мороз. Весь следующий день прошел как в тумане. Максим отвечал на звонки, вел переговоры, обедал в Думе, принимал решения. Мысли постоянно возвращались ко вчерашнему вечеру. Максим даже поймал себя на том, что пристально разглядывает свою руку, словно старается вновь почувствовать вчерашнее прикосновение янтарных завитков и теплых трепетных пальцев. …Ночь была беспокойной. Он метался на смятых простынях, вставал, курил, пил кофе, снова ложился, включал телевизор и забылся под утро на каком-то тягомотном фильме. Звонила Ирина. Ответил ей ровным спокойным тоном – привык врать. А она, наверное, привыкла верить или делать вид, что верит. Ради детей, ради собственного благополучия… Почему жена не может просто взять и уйти, как это сделала Евгения? Их чувства давно перегорели и остыли, превратились даже не в головешки – в холодную золу. Он же не подонок, его семья ни в чем бы не нуждалась, жизнь не стала бы менее сытой и комфортной, чем теперь… Дети? Он бы никогда про них не забыл. Что еще держит ее возле вечно занятого, безразличного мужа? Статус? Неуверенность в себе? Привычка? Любовь? Последнее – вряд ли. Это слово давно не имело никакого отношения к их союзу. Они оба считали, что выросли из него, позабыли его на антресолях далекой юности вместе с пыльными учебниками, дребезжащей гитарой, наивными мечтами о светлом будущем… …Макс кое-как покончил с делами. Не мог дождаться такси. Такси ехало медленно, ползло, как черепаха? – проклятые пробки… Он прибыл в агентство в начале шестого, как договаривались. Его встретила изящная, как японская статуэтка, брюнетка с короткой стрижкой, вежливо улыбнулась: – Евгения Владимировна просила, чтобы я занялась вашим делом. – Она словно окатила его ледяной водой. – А что с ней? – К сожалению, ей пришлось срочно отъехать по одному важному делу. Стандартная отговорка. Ее пускают в ход, чтобы отменить нежелательную встречу. – Прошу прощения, – сухо произнес Максим. Он вышел из офиса, набрал мобильный Евгении, услышал прорвавшийся сквозь шум города голос. – Что-то случилось? – спросил тихо и безнадежно. – У меня срочный выезд. – Хорошо, встретимся завтра. – Завтра я тоже не смогу. – Послушай, в чем дело?! – не сдержался он. – Я не хочу другого маклера, изволь довести работу до конца. – Макс, так будет лучше для всех… – вздохнула она. – Не надо решать за меня, что для меня лучше! – вспылил Максим. – Я не могу говорить, сложно рулить. Извини. Телефон загудел короткими гудками. Максим сдавил трубку в руке и, чертыхнувшись, хряснул ее изо всех сил о стену офиса. Проходившая мимо дамочка в мехах перепуганно шарахнулась в сторону. – Устаревшая модель, – коротко пояснил Максим. Квадратный консьерж в подъезде Евгении казался суровым и непреклонным, но шершавая зеленая бумажка с изображением хмурого американца волшебным образом смягчила его нрав. Он согласился не звонить в квартиру Евгении, чтобы устроить ей сюрприз, – позволил себе предположить, что Максим не вор и не киллер и в букете огненных роз и махровой сирени не прячется оружие. Максим заверил консьержа, что, когда он вознамерится кого-нибудь убить, тот узнает об этом первым. Консьерж радостно захрюкал и сообщил номер квартиры, а также то, что Евгения Владимировна приехала совсем недавно, минут пятнадцать назад, одна, что она дама приятная во всех отношениях – всегда с ним здоровается, и дочка у нее очень милая… Максим вежливо прервал излияния словоохотливого консьержа и шагнул в лифт. Евгения открыла не сразу. На ней был длинный махровый халат, в руках – полотенце, которым она на ходу вытирала мокрые волосы. Без макияжа она выглядела трогательно домашней и родной. – Ой, – смутилась она, – а почему ты снизу не позвонил? Я только что из душа, заходи скорей, а то холодно… Боже, – воскликнула она, взяв букет, – где ты умудрился достать сирень посреди зимы?! – На свете нет ничего невозможного. – Макс широко улыбнулся. – Прости, что сорвался по телефону. – Все нормально, – сказала Евгения, пряча лицо в букет. – Ужинать будешь? – Нет, спасибо. – Кофе, чай? Максим отрицательно покачал головой. – Я сейчас! – крикнула откуда-то Евгения. Он огляделся. Квартира была светлой, просторной, и обставлена она была с той степенью изящной простоты, в которой угадывается шик. Максим невольно вспомнил свою питерскую квартиру – Ирина обожала кич. Много позолоты, тяжелые гардины, массивная мебель, нелепые статуи. В глубине души Максим считал модного дизайнера, приглашенного Ириной за сумасшедшие деньги, козлом и вымогателем, а созданный им интерьер – верхом безвкусицы. Но Ира была в восторге, замечания мужа считала придирками, и Максим предпочел не вмешиваться. Пусть будут статуи, черт с ними. Лишь бы на башку не свалились. Играла музыка, какая-то радиоволна. Что-то из ретро – трогательное, мелодичное, напевное, нынче не модное, – как привет из студенческих лет с посиделками у костра под гитару. На одной из стен в углу – небольшой фотовернисаж. Закат на море. Узенькие улочки, аккуратные беленькие домики, утопающие в цветах, – все светлое, теплое, нездешнее. Девчушка с темными кудряшками и чуть раскосыми кошачьими глазами – карими с янтарным блеском. Целая галерея снимков как фотобиография малышки. Вот совсем кроха, плюшевый мишка больше ее. На следующих – старше, взрослее. С большой собакой, на велосипеде, в бальном платьице с оборками. А вот она в обнимку с мужчиной – темноволосым, широкоплечим, с волевым подбородком и бархатным взглядом карих глаз – именно в таких влюбляются семнадцатилетние девчонки. – Вика с отцом, – подошла сзади Евгения. – Вначале хотела убрать этот снимок, но из-за дочки оставила. Антон хороший отец, Вику он очень любит, часто берет к себе на выходные. У него есть сын от первого брака, но там бывшая жена встала в позу, не разрешает им видеться. Думаю, что это неправильно. Если отец не алкоголик, не преступник, не сумасшедший, зачем запрещать? Дети не должны расплачиваться за ошибки родителей. – Ты права, – согласился Максим, – ты мудрая женщина, Евгения. Это большая редкость в наше сумасшедшее время. Кстати, насчет квартиры… Не надо больше просмотров. Я покупаю ту, которую мы смотрели. Она мне сразу понравилась. – Хорошо. Тогда зачем… Он не дал ей договорить. – Просто я хотел как можно больше времени провести с тобой, – объяснил Максим и спросил сам: – Почему ты меня избегаешь? Что случилось? Евгения отвернулась к окну. Пальцы нервно теребили пояс халата. – Вчера мы выпили и наговорили друг другу много лишнего… Мы всего лишь разговаривали, – перебил ее Максим. – В этом не было ничего предосудительного. Я рад, что встретил тебя, и не хочу снова тебя потерять… Я ничего не прошу и не требую, давай просто останемся друзьями… – Извини, – затрясла головой Евгения, – но я больше не верю в такую дружбу. Особенно с богатыми и могущественными мужчинами. – А я верю, – глухо сказал Максим. – Мне уже не двадцать, я вырос из юношеского эгоизма, научился проигрывать. Я не был ангелом, я столько дерьма наворотил за эти годы, что его хватит на десятерых. Но только с тобой я могу быть самим собой, не притворяться, не играть, не лицемерить. Я чертовски устал бояться быть слабым, смешным, некомпетентным… Я хочу хоть изредка общаться с единственным искренним человеком, которому наплевать на мой статус. Я не стану притворяться, что ты мне безразлична. Ты для меня самая лучшая, красивая, желанная женщина, ты всегда такой была и такой останешься. Но я не сделаю ничего против твоей воли… Женька… – вдруг позвал он, как тысячу лет назад. Евгения вскинула голову. Ее глаза стали огромными, на пол-лица, и туманными. Впалые щеки окрасились нежным румянцем. Она хотела что-то сказать, но не сказала – замерла вполоборота, лишь пальцы по-прежнему теребили мягкую ткань. Неведомый певец запел печально, проникновенно: – Наша песня, – грустно улыбнулся Максим. – Потанцуем? – Я же в халате, – смутилась Евгения. – Ерунда. Давай. Одной рукой он обхватил ее талию, другой поймал теплую ладошку. Влажные волосы пахли сиренью, словно в летнем парке после дождя. Максим закрыл глаза, прислонился щекой к ее виску, сквозь преграду одежды почувствовал тепло ее тела, такого желанного и недосягаемого. Можно ворочать миллионами, торговать нефтью, лоббировать интересы в Думе, ставить раком влиятельных господ, но так и не добиться главного – любимой женщины. Когда-то он хотел заполучить целый мир, чтобы бросить его к ее ногам. Но ей не нужен был его мир. Она построила свой собственный, в который ему нет доступа. Что ж, и это пройдет. Переживет, не впервой. Но почему же так ноет в груди? Она чуть отстранилась. На щеке обозначилась влажная бороздка. Потемневшие глаза лучились мягким потаенным светом, дрогнули пальцы, вся ее фигурка отозвалась легким трепетом. Припухлые губы беззвучно шевельнулись, приоткрывшись. – Я люблю тебя, – прошептал Максим, жадно прижавшись к ним пересохшими горячими губами, и вдруг ощутил ответное прикосновение, встречное движение дрогнувшего тела, гибкого, упругого и одновременно податливого. Он еще не решился поверить в реальность происходящего – крепко сжал женщину в объятиях, боясь, что она опять выскользнет от него, оттолкнет, исчезнет, растворится, как мираж в ночи. Под толстым махровым халатом Евгения была обнаженной, беззащитной, и именно эта незащищенность вызвала в нем целую бурю эмоций от сумасшедшей страсти до невыносимой, выворачивающей душу нежности, которой он сам от себя не ожидал. С восторженным упоением прикасался он к горячей шелковой округлости груди, опустившись на колени, осыпал поцелуями теплый живот, бархатистые бедра. – Не здесь… – шепнула она, задрожав, – пойдем в спальню… Он подхватил ее на руки, безошибочно определил, куда идти, и там, упав на широкую кровать, дал волю чувствам и фантазиям, копившимся столько лет. Как он мог думать, что забыл ее? Как возможно ее позабыть? Как вообще смел он этого желать? Эти плечи, и руки, и колени, и губы, шепчущие его имя, это учащенное дыхание, сладостный стон, тихий вскрик, еще и еще… Восторг. Опустошение. Блаженство. Полное, неземное. Вот оно какое, счастье, на вкус, на звук, на ощупь… Не спутаешь, не сравнишь ни с чем. Все, что было прежде, – суррогат. – Я люблю тебя, Женька, – прошептал Максим, ласково поглаживая ее чудные волосы. – Я тебя обожаю. Она промолчала. Пусть не отвечает. Пусть не любит так, как он, – его любви хватит на двоих. Только пусть это повторится. – Макс, – проговорила она, – не обижайся, но я прошу тебя сейчас уйти… Мне надо выспаться. Завтра суббота, мне надо ехать к маме за Викой. – Но мы еще… увидимся? – с надеждой спросил он. – Не знаю… – Евгения тяжело вздохнула. – Вообще-то я не собиралась крутить с тобой роман… – Я тоже, – вздохнул он. – Но ведь нам было хорошо, правда? – Правда, – тихо согласилась она. Максим поднялся, нашел одежду. Попросил: – Дай посмотреть на тебя. – Перестань. – Она вдруг засмущалась, отмахнулась. – Мне давно не семнадцать. Что там смотреть? – Глупая. – Он отстранился, восторженно оглядел ее ладную, по-девичьи стройную фигурку в раме незашторенного окна. Хотел запомнить ее всю – каждый ее изгиб, каждую ее округлость и впадинку. – Ты самое прекрасное, что было и есть в моей жизни. – Макс… – прошептала она со смущенной улыбкой и покачала головой. – Обожаю твои волосы. – Он растрепал ее рыжую шевелюру. – Они такие сексуальные! – А я их терпеть не могу, – призналась Евгения. – Торчат в разные стороны, что ни делай. Кошмар какой-то. – Ты просто ничего не понимаешь, – убежденно проговорил Максим. – Рыжая бестия! – И снова потрепал пружинистые пряди. – Да ну тебя! – беззлобно отмахнулась Евгения. Накинула халат, вышла за Максимом в коридор. – Когда мы снова встретимся? – спросил Максим. – Не знаю… Все так неожиданно… – Евгения снова вздохнула, отвела глаза. – Евгения, посмотри на меня, – попросил Максим. – У тебя семья. Дети… Совсем недавно я проклинала женщину, которая спала с моим мужем. А теперь сама занимаюсь тем же – сплю с женатым человеком, – вздохнула она. – Это мерзко. – Последнее время я жил по инерции, – произнес Максим. – Вставал утром с постели, ел, пил, зарабатывал деньги. Много денег. Столько мне и не надо. Говорил, что делаю это ради семьи, детей… Но на самом деле в моей жизни не было смысла. Я его не чувствовал. Я ощущал пустоту. Наверное, это звучит кощунственно по отношению к моей семье, но это так. Любовь к детям и любовь к женщине – не одно и то же. А теперь этот смысл у меня появился. Мне тепло от одной мысли, что ты здесь, недалеко, что я могу говорить с тобой, видеть тебя, чувствовать… Я не хочу тебя терять. Я готов принять твои условия. Когда мы будем встречаться, где: у тебя, у меня. Я могу снять другую квартиру, купить ее, подарить тебе. Все, что хочешь, только не бросай меня, Женька. – Ты вправду так меня любишь… – Она задумалась и ласково погладила его по щеке. – Чем я заслужила такое? – Тем, что ты – это ты. – Максим поцеловал ее ладонь. – Мой брак давно превратился в формальность. Я разведусь. Выходи за меня. – Нет, – испуганно округлила глаза Евгения. – Не надо… Я больше не выйду замуж. Честно. Вика обожает отца, переживает наш разрыв. Ей будет тяжело привыкать к чужому дяде. К тому же я почувствовала вкус свободы и не хочу назад в клетку. Я знаю, как это бывает: зачем тебе работать, давай родим ребенка, никакая няня не заменит мать, сиди дома… Я все это уже проходила… – Я не собираюсь мучить твою дочку или сажать тебя под замок, – улыбнулся Максим. – Я не стану противиться свиданиям малышки с отцом. У меня у самого дети, как я могу делать такое? Не хочешь замуж – не надо. Давай просто встречаться. Вдруг ты потом передумаешь? Хочешь работать – отлично. Можешь рассчитывать на меня – на мои средства и связи. Скажи, что я могу для тебя сделать? – Нет, – помотала Евгения головой, – я не хочу тебя использовать. Мне ничего не нужно. Если я буду с тобой, то только ради тебя и себя. А теперь ступай. – Спокойной ночи. – Он бережно поцеловал женщину в губы. – Да, пожалуй, мне пора. Или еще немного – и я не смогу уйти… – Макс… – Сдержанный смущенный смешок. Сияние прозрачно-зеленых глаз. – Давай, пока… Увидимся… Все изменилось. То есть на первый взгляд все осталось прежним. Дела, бизнес, переговоры, встречи, тусовки… Но внутри у него все перевернулось. Мир вокруг перевернулся. Он уже забыл, каково это – чувствовать себя счастливым каждый миг, каждую минуту, – в голове звучат неведомые скрипки, сердце трепыхается в груди, словно за пазухой притаилась маленькая птичка. – Ты что-то часто улыбаться стал, Максим Петрович, – настороженно поинтересовался однажды один из партнеров. – Замыслил сделку века? Максим удивленно пожал плечами: мол, ничего не замыслил, просто настроение хорошее. – Что-то знаешь, но скрываешь? – не отставал дотошный знакомый. – Не про арабов? – При чем тут арабы? – Тут уже Максим искренне удивился. – Ну, я подумал… Может, про грядущий нефтяной кризис что-то новое услышал… «Хамас»-то дурит… – Будьте спокойны, про арабов расскажу вам первому, – заверил знакомого Максим. – А-а… – неопределенно протянул собеседник. – В Куршевель-то поедете? – А как же… Настроение у него резко ухудшилось. Вот люди – умеют все испортить! Общаясь по телефону с детьми, Максим ощущал угрызения совести – больше потому, что Москва держала его теперь гораздо сильнее, чем Питер. Воспользовавшись тем, что выходные Евгения посвящала дочери, Максим смотался к семье. Обрадовался, накупил детям подарков, повел их в развлекательный центр. Поговорил с дочерью о важности образования. Та слушала, рассеянно кивала, но Максим видел, что ее мысли витают где-то далеко. Ей пятнадцать, подумал Максим. Хорошенькая. Фигуристая блондинка. Точеное личико, серые глаза с поволокой. Капризные, бантиком, губки. Возможно, она уже вскружила голову какому-нибудь бедолаге. Евгении, когда они познакомились, тоже было пятнадцать… Еще пара лет, и папочка не будет нужен Анюте. Впрочем, он и сейчас ей не очень-то нужен. Так, денег взять, прочитать очередную нудную нотацию. Дети растут, родители стареют. Рядом с Евгенией Максим полностью забывал о времени, словно и не было последних восемнадцати лет… Как сложно устроена жизнь… Почему никогда нельзя получить все одновременно? Ах, тетка Антонина, ты была права: не стоило торопить судьбу… Но кто мог угадать – на столько лет вперед? За время его отсутствия Ирина подстриглась и покрасила волосы светлыми перьями. Спросила, нравится ли Максиму ее новый имидж. Он заверил жену, что все очень хорошо. У Ирины как раз случились месячные. Она объявила об этом страдальческим тоном: голова болит, секс отменяется. Максим изобразил сожаление на лице, но в глубине души обрадовался. Впервые за эти годы он смотрел на Ирину глазами постороннего наблюдателя. По-прежнему находил ее эффектной, привлекательной, но влечения к ней не чувствовал. Словно никогда не было их бурных ночей. Безжалостная насмешка судьбы: всю жизнь стремился забыть Евгению и полюбить Ирину, а получилось все с точностью до наоборот. Смотрел и изумлялся, насколько чужими они с женой стали друг другу, даже говорить после разлуки толком было не о чем. Конечно, кроме детей. Половину жизни прожили вместе, а как будто все произошло в каком-то другом измерении. На прощание Ирина сказала, что приедет в Москву обставлять квартиру. Максим, зная вкус жены, сморщился, как от зубной боли, и доходчиво объяснил: квартира, по сути, выполняет функцию его кабинета. Розовые кружевные занавески, аляповатые обои и золотые дверные ручки там не нужны. Ирина надулась и поинтересовалась его планами на будущее: собирается ли Максим перебираться в Москву? Если да, стоит подумать о жилье для семьи. Он ведь не может вечно курсировать между Москвой и Питером. Максим пообещал просчитать все варианты и решить вопрос к лету. Ирина скривилась: почему так долго? Максим отрезал, что подобные вещи в один день не решаются. Что вообще она понимает в делах? Сидит дома, вот и пусть дальше сидит и ни во что не вмешивается. Ирина помрачнела, сердито поджала губы, но спорить не стала. Всю обратную дорогу Максим думал: стоит ли сохранять видимость их союза с женой перед детьми, если чувства ушли безвозвратно? Понимают ли Анютка и Васька, что родители давно чужие друг другу, как соседи в коммунальной квартире? Каким примером для них послужит это равнодушное сожительство? Да, они с Ириной не скандалят, не устраивают разборок в итальянском стиле. Но и не держатся за руки, не придумывают смешные ласковые прозвища… Рано или поздно дети вырастут и уйдут строить собственную жизнь, делать свои ошибки. И что останется ему, Максиму? Терзающие душу воспоминания и бесконечное сожаление о том, что счастье было так возможно? Он думал и не находил ответа. Все было слишком сложно, гораздо сложнее, чем большой бизнес. – Не волнуйтесь. Все будет хорошо. – Максим проводил до двери своего кабинета невысокого человечка в дорогом сером костюме с напряженным лицом такого же цвета, испещренным паутиной морщин, ободряюще похлопал посетителя по плечу. – Обещаете? – с надеждой переспросил посетитель, и морщины его стали потихоньку распрямляться, а лицо приобрело нормальный оттенок. – Даю слово, – серьезно подтвердил Максим. – Спасибо вам, Максим Петрович. – Серый человечек схватил Максима за руку и долго ее тряс. – Пока не за что. – Максим приподнял уголки губ в сдержанной улыбке. – С вами свяжутся в ближайшее время. До свидания. – До свидания! – воскликнул посетитель, открывая задом массивную дверь. – Спасибо. До свидания, – повторил он уже по ту сторону порога и бережно затворил за собой дверь. Максим выждал некоторое время, затем приоткрыл дверь, выглянул в коридор, убедился, что приемная пуста, набрал знакомый номер. Голос на том конце провода с металлическими нотками ответил кратко, по-военному: – Слушаю. – Сергей Сергеевич? Добрый вечер. Максим Протасов вас беспокоит. – А… – Голос потеплел. – Здравствуй, Максим, как дела? – Хорошо. А ваши? – Благодарю. Тоже неплохо. Что ты хотел, Максим? – перешел к делу Сергей Сергеевич. – Человечек один просит обеспечить безопасность бизнеса, – коротко сообщил Максим. – Проблемы у него возникли. – Серьезный человечек? – осведомился собеседник. – Вполне. – А что за бизнес? – Бензин. – Максим немного помолчал. – Он вам сам все подробно расскажет. – Хорошо, с ним свяжутся, – согласился собеседник. – Диктуйте данные. Максим зачитал вслух все, что было написано на визитке просителя. Затем, помедлив, добавил: – Сергей Сергеевич, у меня к вам еще одна просьба личного характера. Мне нужно досье на одного человека. – Что именно ты хочешь знать? – профессионально насторожился чекист. – Все, – коротко сказал Максим. – Записываете? Щербинин Антон Валерьевич, 1961 года рождения. – Какие-то проблемы с ним? – уточнил Сергей Сергеевич. – Нет, все нормально. Это личное. – Максим не хотел распространяться. – До свидания, Сергей Сергеевич. Был очень рад вас услышать. – Всех благ, – ответил собеседник и отключился. Какое-то время Максим сидел, облокотившись о стол, смотрел в окно, собирался с мыслями. Яркое морозное солнце отражалось от окна здания напротив, но не могло пробиться сквозь тонированное стекло кабинета. Правильно ли он поступает? Врага надо знать в лицо. Соперника – тем более. Информация никогда не бывает лишней. А дальше – видно будет. В свою новую квартиру на Остоженке Максим запустил дизайнера, в двух словах объяснив, что хочет делового минимализма без дурацких наворотов. Евгения на Остоженку ехать наотрез отказалась – дом, в который будут приезжать жена и дети, не место для свиданий. Для встреч Максим снял отличную двушку недалеко от центра, куда Евгении было удобно добираться и от дома и с работы. Одна комната – спальня, другая – кабинет. Ожидая друг друга, оба частенько коротали время за компьютером. Однажды Максим целый час ждал, пока Евгения, развернув ноутбук, утрясала какие-то дела, и попросту заснул. Очнулся от прикосновения ее теплых губ. – Наконец-то! – прошептал он. – Иди сюда. – Спасибо тебе, – улыбнулась Евгения. – За что? – удивился он. – За то, что принимаешь меня такой, какая есть, со всеми моими заморочками и тараканами, – ответила она. – Все правильно. Мужики уходят, бизнес остается, – поддразнил ее Максим. – А ну, быстро раздевайся – и в койку! – Раскомандовался… – В ее голосе послышалась тихая нежность. Или только послышалась? Пальцы медленно расстегивали блузку. – Дай помогу, – сказал Максим и нечаянно оторвал пуговицу. – Что ты наделал? – пожурила Евгения. – Это же блузка от Сен-Лорана! – Ну и брось ее в помойку, – надул губы Максим. – Нечего какому-то Сен-Лорану моей любимой девушке кофточки дарить! Евгения покатилась со смеху. – Ты правда не в курсе, кто такой Ив Сен-Лоран? Или ты шутишь! – Могу сказать совершенно точно: нефтью он не торгует, – остался нарочито серьезным Максим. – Да ну тебя, ей-богу! – отмахнулась она. – Ты прикалываешься! Перестань меня смешить, а то я не смогу сосредоточиться на другом… – Я тебя сейчас сосредоточу, – пообещал Максим, – красавица, закрой глазки и протяни ручку… – Что ты придумал? – Она засмеялась, зажмурилась. Максим достал перстень из белого золота с большим прозрачным изумрудом. – Можешь открыть глаза! – С ума сошел? – воскликнула Евгения. – Я не могу этого принять! – Еще как можешь, – отрезал Максим. Она попыталась снять перстень, он – не позволял. Победила грубая мужская сила. – Ты мне палец оторвешь! – жалобно воскликнула она. – Думаешь, я не догадываюсь, сколько это стоит? – А я понятия не имею, сколько, – невозмутимо парировал Максим. – Я платил карточкой. – И куда я это буду носить, на работу? – На наши встречи, – тут же предложил он. – Можешь надевать только это – и ничего больше. Посмотри. – Он полюбовался рукой Евгении, украшенной мерцающим камнем. – Его цвет подходит к твоим глазам. А если будешь плохо себя вести, – добавил он, строго сдвинув брови, – принесу еще серьги и такую же штуку на шею, и заставлю тебя все это надеть. – Слушаюсь и повинуюсь, мой господин, – изобразила покорность Евгения. – Так бы сразу, – довольно улыбнулся Максим. – Иди сюда, женщина! …Утомленные, разгоряченные, они долго лежали, обнявшись. Евгения потянулась к сумочке, достала сигарету, закурила. – А мне? – спросил Максим. – Это дамские. – Мои в пиджаке, достань, если не трудно, – попросил он. – Вообще-то надо бросать, – сказала Евгения. – Я стараюсь. – А когда начала? – Когда застала любимого мужа на работе с секретаршей в весьма недвусмысленной позе. – Она криво усмехнулась. – Не судите, да не судимы будете… Чем сейчас я лучше ее? – Тем, что я тебя люблю, а ее просто трахают, – сказал Максим. – Поедем куда-нибудь поедим? – Проголодался? – озаботилась Евгения. – Может, закажем пиццу? Видишь, хозяйка из меня никудышная. Я умею только заниматься любовью и торговать недвижимостью. – И фотографировать, – добавил Максим. – Немного, – согласилась она. – Ты отлично снимаешь, – возразил он. – Давай сделаем тебе персональную выставку. – Брось! – отмахнулась Евгения. – Я же дилетант. – Ты дилетант? – искренне удивился он. – Посмотри, что сейчас выставляют! Я считаю, что ты безумно талантлива во всем. – Спасибо, милый. – Ее лицо озарилось мягким мечтательным светом. – Скажи «любимый», – попросил Максим. – Притворись хотя бы раз… Думаешь, я притворяюсь? – Евгения загасила сигарету, провела пальчиком по его губам. – Вовсе нет. Мне очень хорошо с тобой. Даже слишком… Знаешь, в выходные я встретилась с Антоном – мы вместе гуляли с Викой. Он в очередной раз предлагал все простить и забыть. Даже предложил помощь в расширении моего бизнеса. Он давно так не разговаривал со мной. Уважительно, как с равной. Не как с чокнутой бабой, которая бесится с жиру и сама не знает, чего хочет. – И что ты? – Максим вдруг почувствовал, что замерз, набросил на плечи рубашку. – Еще месяц назад я бы хорошенько подумала, – улыбнулась Евгения. – Но теперь все иначе. Я поняла, как это чудесно – когда тебя любят по-настоящему. Все равно что сравнивать настоящий кофе с растворимым… – Она взъерошила волосы, и те рассыпались по плечам рыжей копной. – Я ответила, что у меня есть другой мужчина. Антон сначала разозлился, сказал, что это дурацкая месть. Потом вдруг засмеялся, объявил, что мы теперь квиты. И его предложение остается в силе. – Евгения усмехнулась. – Так что мне есть над чем поразмыслить. – Ты по-прежнему его любишь? – спросил Максим. Евгения помотала головой: – Нет. Когда-то любила безумно, потом все как-то поутихло, успокоилось… Любовная лодка разбилась о быт… Классический случай. Нет, я больше не люблю его. Но могу спокойно разговаривать с ним, дышать одним воздухом. И слава богу, ведь у нас дочь. Я и так иногда чувствую себя не матерью, а ехидной – разлучила ребенка с отцом, подкинула бабушке, вижу только по выходным… Антон постоянно повторял, что я равнодушная мать. Вот и сейчас я здесь с тобой, а, наверное, должна бы быть с ней… Неправда, – уверенно возразил Максим. – Ты чудесная мать. Я видел множество женщин, для которых ребенок только повод для того, чтобы не работать. На самом деле дети оказываются брошенными на нянек, а мамаши целыми днями торчат в клубах, магазинах и салонах. У тебя вырастет замечательная дочь. Красивая, умная, самостоятельная, как ты. Она будет твердо стоять на ногах и не захочет зависеть от прихотей богатого мужа. Я хотел бы, чтобы моя Анютка стала именно такой. – Дай бог… – вдумчиво проговорила Евгения, глядя в окно. – Надеюсь, когда-нибудь ты меня с ней познакомишь, – осторожно сказал Максим. Евгения вскинула на него прозрачно-зеленые глаза. – Ты бы правда этого хотел? – Конечно, – улыбнулся он. Евгения вздохнула: – У нее непростой характер. Упрямая, несговорчивая. – Вся в маму, – засмеялся Максим. – Точно, – подтвердила Евгения и мягко улыбнулась. Но потом вновь стала сосредоточенной. – Знаешь, – промолвила она, – я никогда никому не рассказывала, даже мужу… Однажды, мне тогда было десять лет, у мамы появился ухажер. Дядя Слава. Он поселился с нами. Мне он ужасно не понравился. Он был такой… приторный. С медоточивой улыбкой… а зубы редкие, желтые, гнилые… всегда со мной сюсюкал, гладил по голове… А потом стал гладить по коленкам, стараясь забраться выше. Я рассказала об этом маме. К счастью, она мне поверила – и тут же вышвырнула дядю Славу. Я очень старалась все это забыть. Казалось, мне это удалось… Пока я не ушла от Антона. Другие мужчины пытались за мной ухаживать, но я смотрела на них – и видела омерзительное лицо дяди Славы, снова чувствовала его потные ладони на своей коже… Я вдруг испугалась за Вику, испугалась, что какой-нибудь урод попытается проделать то же с моей девочкой… И когда я думала об этом, я уже не могла ни с кем сблизиться, я просто впадала в ступор… Ты первый, с кем я забыла обо всем… Когда ты провожал меня в первый вечер и около подъезда провел рукой по моим волосам, я вдруг поняла, что хочу чувствовать твои прикосновения… Я тогда едва сдержалась, чтобы не пригласить тебя к себе. – Радость моя, – растроганно прошептал Максим и обнял Женю. – Неужели ты не видишь: мы созданы друг для друга. Наша встреча – судьба, не надо ей противиться… – Мне с тобой очень хорошо, Макс… – вздохнула Евгения. – Я рада, что ты есть. Можешь мне не верить, но я вспоминала тебя. – Она медленно провела ноготками по его заросшей курчавыми волосами груди. – Но я боюсь привязаться к тебе. Боюсь, что потом получится так же, как с Антоном. – Иди сюда. – Максим привлек Евгению к себе на грудь, медленно перебирал пружинистые рыжие кудри. – Я никогда не причиню тебе боли. Неужели ты еще этого не поняла? Разве я когда-нибудь делал тебе плохое? Это ты меня бросила, помнишь? Она поймала его руку, потерлась о нее щекой и губами. – Я была маленькой и глупой, – "сказала тихо и просто. – Но теперь ты большая и умная, – вздохнул Максим. – Скажи, почему мы не вместе? У нас так хорошо все получается. Она горько усмехнулась: – Потому что этого, к сожалению, недостаточно. Ты сам это знаешь. Знал-то он, конечно, знал. И про девочку Анютку знал, и про мальчика Ваську. И про супругу свою Ирину. И еще про одну девочку – Вику. И даже про призрак блудного мужа Антона Щербинина. Но он не знал главного. Он не знал про взрослую умную женщину по имени Евгения. Про то, любит ли она его теперь. Или все, что с ними происходит, – старая дружба с хорошим новым сексом? И достаточно ли этого для начала совсем другой жизни? Кажется, она и сама этого не знала. – Нам нужно время, – сказал он. – Нам просто нужно время. Поедем куда-нибудь, сожрем огромный ужин. Она рассмеялась, сказала: «Сейчас». Скрылась за дверью ванной комнаты. Максим подумал, что нужно забить холодильник полуфабрикатами. Об остальном думать ему не хотелось. Максим созвонился с Генриеттой. Когда-то их связывал дружеский секс безо всяких обязательств. Секс закончился, а дружба сохранилась. Генриетта принадлежала к редкой категории женщин, умевших сохранять прекрасные отношения со своими многочисленными бывшими любовниками. Генриетта была вдовой, поговаривали, что ее покойный супруг считался одним из крупнейших криминальных авторитетов и держал в страхе половину города. Его застрелили на пороге собственного казино. В наследство Генриетте осталось целое состояние, которым она сумела выгодно распорядиться. Бизнес приносил Генриетте доход, а галерею она держала для души и считала своим детищем, – сама она была искусствоведом. Генриетта обожала модную богему, одевалась в стильный винтаж, красила волосы в пепельный блонд, щедро пользовалась косметикой и слыла покровительницей творческой молодежи: питала к ней особую слабость, но и общением с сильными мира сего не гнушалась. Злые языки утверждали, что когда-то Генриетта именовалась Галиной и тусовалась в столичной богеме еще в давнишние шестидесятые, что гладкое лицо и шикарный бюст – не дары природы, а дары известного пластического хирурга. У Генриетты было потрясающее чутье как на талант, так и на прибыль, и потому в ее галерее акварели малоизвестных, но многообещающих художников мирно соседствовали с аляповатыми работами рублевских жен, спасающихся творчеством от сезонной депрессии. Если первых Генриетта выставляла бесплатно, из любви к искусству и молодости, то со вторых взимала плату по полной программе. Генриетта умела быть одновременно щедрой и прижимистой, великодушной и стервозной, скрытной и откровенной. Творческое начало в ней чудесным образом соседствовало с коммерческой жилкой. Одним словом, она была истинной дочерью Евы – без возраста, прошлого и проблем. Именно к ней и обратился Максим с просьбой организовать выставку работ Евгении. – Максим, дорогой, сколько лет, сколько зим! – прогудел хрипловатый басок Генриетты. – Нехорошо забывать старых друзей! – К сожалению, я не частый гость в столице, – посетовал Максим. – Но возможно, скоро все переменится. – Все перемены к лучшему, – убежденно пробасила Генриетта. – Только дураки боятся менять свою жизнь, я всегда это говорила. – И, как всегда, ты была права, – согласился Максим. – Как всегда, – подтвердила Генриетта. – Хочу попросить тебя об огромном одолжении. – Максим взял быка за рога. – Нужно организовать персональную фотовыставку. С презентацией, прессой, фуршетом, – короче, все по высшему разряду. Я в этом деле профан, а на тебя, дорогая, полагаюсь всецело. Размер моей благодарности безграничен. – Боже мой, – удивленно проговорила Генриетта, – ты увлекся фотографией? – Нет, это не для меня, – неопределенно поморщился он. – Это сюрприз, подарок. Для одной моей… знакомой. – Макси-им… – протянула Генриетта, – я всегда знала, что ты романтик. Даже когда ты сам утверждал обратное. – И довольно хохотнула. – Да ты просто молодец. Кого сейчас удивишь бриллиантами, шубами, автомобилями? А поддержать в женщине творческое начало, разглядеть талант – это не для средних умов. Это дорогого стоит. Она хорошенькая, твоя протеже? – Почти как ты, – с улыбкой произнес Максим. – Негодник! – По довольному голосу Максим понял, что лесть удалась. – Ты все еще женат на Ирише? – Да, это так, – кивнул он. – Все непросто. – Проказник! – шутливо пробасила Генриетта. – Я все для тебя сделаю. По минимальному тарифу. Только ты должен будешь все мне рассказать! Обожаю сплетни! Кто она? Где нашел? Модель? Актриса? Ей восемнадцать-двадцать? Бюст четвертого номера и ноги от ушей? – Она риелтор, – улыбнулся Максим. – И ей, как и мне, давно за двадцать. – Боже, тогда это серьезно… – подытожила Генриетта. – Совершенно верно, – подтвердил Максим. – Дорогая, в конце месяца я улетаю в Куршевель на пару недель. Сможешь организовать выставку к моему возвращению? И потом… Я знаю, ты одна из немногих женщин, которые умеют хранить чужие секреты… – Максим просительно посмотрел на Генриетту. – Не волнуйся, я не стану писать на афише о большой любви Максима Протасова, – полушутя-полусерьезно ответила она. – Хотя это был бы великолепный пиар! Генриетта перезвонила Максиму через пару дней. – Макс, твоя девочка – чудо! – прогудела она в трубку. – С нее самой впору писать картины. У тебя отличный вкус, ловелас! И такая искренняя! Представляешь, она сказала, что не уверена в своих талантах и боится стать посмешищем! Ты когда-нибудь слышал нечто подобное в нашем кругу? Лично я – нет. И знаешь, ее работы действительно хороши. Отличный незамыленный взгляд. И еще – в них есть душа. – Спасибо, Генриетта, – произнес Максим. – Я твой должник. – С тебя сумасшедшая ночь! – хрипло рассмеялась Генриетта. – Проказник! Держи эту девочку, Макс, не отпускай, у нее есть то, чего недостает сегодня большинству – крылья. Не обижайся, но твоя Ириша рядом с ней просто смазливая мещаночка… «А то я сам не знаю», – невесело подумал Максим, а вслух произнес: – Ты всегда понимала меня как никто. – Потому что я не только красивая, но еще и умная, – пробасила Генриетта. – До встречи, дорогой! …В зале ресторана царил интимный полумрак. Изысканная кухня, вышколенные официанты, респектабельные посетители. – Не стоило сюда приходить, – окинув зал беглым взглядом, поежилась Евгения. – Почему? – А сам не понимаешь? – удивилась она. – Есть все шансы повстречать здесь заклятых друзей. – У тебя мания преследования, – недовольно возразил Максим. – В Москве восемнадцать миллионов человек. – Но далеко не все ходят в этот ресторан, – парировала Евгения. – Хватит скрываться, – сказал Максим. – Я чувствую себя Штирлицем. Но иногда мне хочется нормально поужинать. Мне нравится их кухня. – Мне-то что! – пожала плечами Евгения. – Я за твою репутацию беспокоюсь. Это ты – почтенный отец семейства, а я – свободная женщина. – Насколько я понял, формально и ты замужем, – напомнил ей Максим. – Формально, – подчеркнула Евгения. – И я – формально, – пожал плечами Максим. – К тому же Питер – далеко. В черном платье с глубоким декольте Евгения была бесподобна. На безымянном пальце левой руки мерцал знакомый изумруд. Максим любовался ею: покатыми плечами, тронутыми легкой бронзой искусственного загара, янтарными локонами, подколотыми на висках и небрежно откинутыми за спину, чувственным ртом, обещавшим бездну удовольствий. Тем, как она держит бокал, поправляет волосы, закуривает сигарету… Каждый ее жест для Максима был исполнен утонченного эротизма. Он хотел появляться с ней на людях, держать ее за руку, представлять знакомым и не бояться ни любопытных взглядов, ни сплетен, ни пересудов. Максим знал, что рано или поздно ему станет мало тайных свиданий, захочется полного обладания – двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Но он не думал, что этот момент настанет так скоро. Рядом с Евгенией он забывал самого себя, что было говорить об Ирине и детях? Питер был для него далек, как туманность Андромеды. Весь окружающий мир стал для него туманностью – кроме крошечного его уголка, созданного для них двоих. Как он жил без нее все эти годы? Да и жил ли вообще? – Мама передавала тебе привет, – сказала Евгения. – Спасибо, – мгновенно откликнулся Максим, – ей от меня – тоже привет. Что ты ей сказала о нас? – Правду, – улыбнулась Евгения. – Что встретила тебя случайно и помогла тебе выбрать квартиру. – И все? – Нет. – Она покачала головой, посмотрела на него испытующе. – Я сказала, что встречаюсь с тобой. Не волнуйся, она никому не расскажет. У мамы другой круг общения. – Я не волнуюсь, – удивленно поднял брови Максим. – И что она говорит? – Какая разница, что говорит моя мама? – Евгения заскользила пальчиком по меню. – Я возьму лобстеров… – Екатерина Григорьевна нас не одобряет, – заключил Максим. – Потому что я женат, верно? – Мне не нужно ее одобрение, – с досадой обронила Евгения. – Я уже большая девочка. Для мамы все либо черное, либо белое. Она не признает полутонов. Считает, что я разрушаю твою семью, отнимаю отца у детей… – Она подавила невольный вздох. – Ты ничего не разрушаешь, – сказал Максим. – Все было порушено задолго до нашей с тобой встречи. Осталось вымести обломки. Что до детей… – Он сказал об этом как о чем-то давно решенном. – Если я разведусь с Ириной, это не значит, что я позабуду детей. Вы с мужем тоже не живете вместе, но он не перестал быть отцом для вашей девочки. Я не был заботливым родителем. Всегда больше думал о делах, чем о семье. Неловко признаваться, но это правда. Надеюсь, что дети поймут меня и простят. Если не завтра, то тогда, когда вырастут… – Не надо, Макс, – просительно произнесла Евгения. – Не торопись. – Надо, детка, – упрямо кивнул он. – Я знаю, как тебе тяжело жить во лжи. Мне уже и самому тошно. Ты всегда была такой чистой… Прости, это я виноват. – Перестань ради бога. – Евгения тряхнула головой, точно отгоняя ненужные мысли. – Мы пришли ужинать или каяться? – Женька. – Максим положил свою руку поверх руки Евгении. – Ты должна сказать, что хочешь быть со мной. Просто скажи это. И все будет хорошо. – Не дави на меня, Макс, – жалобно попросила Евгения. – Мне нелегко, но я хочу во всем разобраться сама. Пожалуйста. – Она переплела свои пальцы с его пальцами, улыбнулась светло и чуточку печально. – Bay! – взвизгнул кто-то над головой. Максим вздрогнул, поднял голову. Евгения отдернула руку. Надушенная блондинка в розовом с подкачанными губками и высоким бюстом восторженно всплескивала ладошками и вопила на весь зал: – Женечка! А я все думаю, ты это или не ты?! Куда же ты пропала, дорогая? Боже, какой перстень! Я ослеплена! Евгения изобразила на лице ответную радость, поднялась, расцеловалась с дамочкой в обе щеки. – Не вставайте, пожалуйста, – упредила Максима блондинка и воззрилась на Евгению с нескрываемым любопытством в широко распахнутых глазах. – Максим, мой старый знакомый, – с интонацией школьной учительницы, называющей нового ученика, пришедшего в класс, представила Евгения. – Лада, моя мм… подруга, – нашлась она после некоторой заминки. – Ой, кажется, я вас где-то видела! – радостно сообщила блондинка. – Вы не из Питера? – Совершенно точно, – с натянутой улыбкой подтвердил Максим. – Bay! Вспомнила! – заголосила блондинка так, что сидящие в зале вздрогнули и затаили дыхание. – Конечно! Максим Протасов! А я все смотрю: лицо знакомое! А я супруга банкира Эдуарда Загорского, не помните? – Максим сделал вид, что все время только и думал что о госпоже Загорской. – Мы встречались у наших питерских друзей Мирошкиных на прошлое Рождество! Боже мой, это была шикарная тусовка! Эдик до сих пор вспоминает, как его уронили в бассейн! Вы с Женечкой непременно должны заглянуть к нам гости! – Мы с Максом просто старые друзья, – обезоруживающе улыбнулась Евгения. – Сто лет не виделись. Я помогла ему купить квартиру на Остоженке. На кукольное личико набежала легкая тень разочарования. Кажется, госпожа Загорская уверовала в честность Евгении, повелась на ее рассказ о простой старой дружбе и жалела, что сплетни не получится. – Обожаю Остоженку! – протараторила она. – Надо будет привезти к тебе Эллочку Мирошкину. Они собираются перебираться в Москву. Кстати, придешь в следующий понедельник к Софочке Либерман? Намечается классная вечеринка! Скажу по секрету, она пригласила Венецианский балет! О секрете услышал весь зал. Евгения пообещала, что постарается прийти, после чего женщины снова расцеловались, и мадам Загорская, покачивая бедрами а-ля Мерилин Монро, проследовала за свой столик. – Ну вот, тебя запеленговали, – мрачно констатировала Евгения. – Штирлиц никогда еще не был так близок к провалу. Ты доволен? Максим коротко рассмеялся. – А ты научилась убедительно лгать, Женечка, – сообщил он. – Чего не сделаешь ради старого друга, – язвительно парировала Евгения. Ирина нагрянула неожиданно, как июльский снег на голову. Позвонила из питерского аэропорта и сообщила, что вылетает и просит ее встретить. Максим швырнул трубку на стол, яростно завращал глазами. Что-то заподозрила? Следовало ожидать. В последнее время Максим совсем потерял голову и перестал соблюдать элементарную осторожность. Наверное, подспудно он малодушно желал, чтобы Ирина сама обо всем узнала, и тем самым освобождал себя от трудных признаний. Даже если чувства угасли, невыносимо тяжело говорить женщине, с которой прожил почти половину жизни, матери твоих детей, что больше ты ее не любишь, не хочешь, не знаешь… Наверняка начнется истерика. Слезы, крики, обвинения, угрозы… Брр! Максим передернулся. Ненавидел он такие сцены. Всегда предпочитал лгать, изворачиваться, выкручиваться, только бы избежать женских разборок. Наслушался знакомых. У одного – бывшая жена резала вены. У другого – плеснула в лицо уксус. Третьего бывшая подружка и вовсе заказала киллеру. Повезло – знакомые менты подсуетились. Если бы не дети, все было бы гораздо проще. Хлопнул дверью – и свободен. А ради сына и дочери он должен постараться сохранить с Ириной нормальные отношения. Расстаться красиво – это миф или все же возможно? Удастся ли? Максим набрал номер Евгении. Сообщил про приезд жены. Та отреагировала сдержанно, с прохладцей. Максим сказал, что может все бросить и прикатить к ней. Евгения ответила, что не стоит, – у нее полно дел, а вечером она собиралась к маме и Вике, поэтому сама хотела отменить свидание. – Я люблю тебя. – Максим надеялся услышать ответное признание в любви или хотя бы намек на него. Но Евгения сухо попрощалась с ним, в трубке раздались частые гудки. Максим хотел было швырнуть трубку в угол, будто этот кусок черного пластика являлся источником его проблем, но передумал, глубоко вдохнул, выдохнул – и аккуратно поставил телефон на базу. Черт! Он стиснул кулаки так, что ногти больно впились в ладони. Он готов был на все, что угодно, за одно-единственное слово – «люблю», – прозвучавшее из ее уст. Но, видно, не судьба. Максим открыл шкаф, пересмотрел пиджаки и сорочки на предмет обнаружения чужих волос, следов губной помады и прочих улик, изобличающих адюльтер, вызвал нанятого им водителя Вадима – крепкого востроглазого парня – и поехал на недавно купленном БМВ встречать Ирину. Ирина обожала лилии. Максима раздражал их резкий и сладкий запах. Он бросил букет на заднее сиденье, закрыл глаза и попытался отрешиться от всего. Нехитрый аутотренинг, как обычно, помог восстановить силы и душевное равновесие, обрести уверенность и покой. В последнее время это давалось ему все труднее. Никак не получалось – вернуть ясность голове, успокоить сумятицу мыслей. Магнитола, что ли, сбивала или противный запах лилий на заднем сиденье? Только он собрался попросить Вадима выключить музыку, как диджей задушевным голосом объявил, что по заявке Марьиванны звучит ее любимая песня… Из приемника полетели знакомые слова Заболоцкого. Максим сидел и слушал, чувствуя, как внутри все сжимается, переворачивается, перехватывает горло, как при ангине. – Холодно? – озаботился Вадим и прибавил температуру на климатическом контроле. – Так лучше? – Да, спасибо, – глухо отозвался Максим. – Жуткие морозы, – посетовал Вадим. – Давно не припомню такой зимы. – Да, – сказал Максим, – я тоже. Ирина переступила порог, критично оглядела прихожую, скинула сапоги, прошлась по комнатам. – Нормально, – оценила она. – Для одного вполне сгодится. Только обстановка какая-то нежилая. Вот сюда бы шторки повесить, темно-зеленые или бордовые с золотом… – Не надо, – сказал Максим. – Мне нравятся жалюзи. Так пыли меньше. – Нам с детьми нужен нормальный дом, – категорично объявила Ирина. – Свежий воздух, простор… – У вас все это есть, – напомнил ей Максим. – В Питере. Но не в Москве, – уточнила она. – Ира, я устал повторять, что не собираюсь переезжать, – повысил голос Максим. – По крайней мере, сейчас… Ирина подошла ближе, посмотрела на него в упор, прямо в зрачки, словно сканировала взглядом его мысли, отчеканила: – Детям нужен отец. – Хватит! – вспылил Максим. – Довольно шантажировать меня детьми. Я тут не развлекаюсь, между прочим. – Да, да, конечно, – Ирина прошлась по комнате, – ты не развлекаешься, много работаешь, зарабатываешь деньги для семьи. Сто раз я это слышала. По-моему, денег у нас достаточно. А вот внимания, элементарного человеческого общения – явно дефицит. Что плохого, если мы купим дом в Подмосковье, станем сюда приезжать? Недвижимость дорожает, заодно и деньги вложим. – Ты стала разбираться в недвижимости? – съязвил Максим. – У меня масса скрытых талантов, – парировала Ирина. – Зря ты держишь меня за дурочку. Кстати, мне девочки посоветовали хорошее агентство, думаю наведаться туда завтра, поговорить, посмотреть, что предлагают. Просто посмотреть и поговорить, – подчеркнула она. – Ты, надеюсь, не против? – Нет, делай, что считаешь нужным, – сухо ответил Максим. – Я очень высокого мнения о твоем IQ. Он почувствовал крайнюю усталость. По дороге из аэропорта Ирина рассказывала о детях, об их успехах, он слушал, но теперь, когда эта тема оказалась исчерпанной, ему жутко захотелось закрыть за женой дверь. Вместо этого он спросил, хочет ли Ирина поужинать. Ирина открыла холодильник, скривилась, сказала, что супруг совсем отвык от нормальной домашней пищи, спросила, почему он не пригласил кухарку. Максим ответил, что питается в ресторанах, а в редкие минуты, когда оказывается дома, в состоянии сделать себе бутерброд или сварить пельмени. – Магазинные пельмени – отрава, – заявила Ирина. – Завтра же приглашу хорошего повара. И кого-нибудь прибраться, а то пылища – ужас. – Не надо повара. Сходим в ресторан, – примирительно сказал Максим. – А убираться тетенька приходит. Вроде чисто. Ирина нагнулась, провела пальцем под кроватью и с торжествующим видом продемонстрировала мужу ужасную пылищу. – Ладно, милый, я завтра сама со всем этим безобразием разберусь, – ласково промурлыкала она. – А сейчас… я так по тебе соскучилась… – Она приблизила губы для поцелуя. Максим обнял жену, закрыл глаза, представил себе Евгению – и поцеловал… Он почувствовал себя скверно. Будто изменял Евгении с Ириной против своей воли. – Что-то не так, милый? – спросила Ирина. – Нет, ничего, – поспешно ответил Максим. – Просто был тяжелый день. – Я сделаю тебе расслабляющий массаж. По тайской методике, – предложила она. – Отлично, – изобразил радостное предвкушение Максим. – Мы можем принять ванну вместе, – продолжала настаивать на своем Ирина. – Ванна маленькая, – скучным голосом отозвался Максим. – Вдвоем там будет тесно. Ты иди, а я после. – Еще одна причина, из-за которой нам нужен просторный дом, – подняла указательный палец жена. – Дорогая, ты сейчас принимаешь какие-нибудь противозачаточные препараты? – спохватился Максим. – А-что? – моментально насторожилась Ирина. – Ничего… Просто хочу знать, стоит ли мне… ну, ты понимаешь… – Боишься, что я могу забеременеть? – Серые глаза жены стали колючими. Максим понял, что боится. Он боялся повторения того, что произошло с Оксаной. Тогда он часто задавал себе вопрос, случайно ли Ирина «залетела» или это был тщательно спланированный ход. Тогда, увлекшись Оксаной, он, как и теперь с Евгенией, утратил всякую бдительность. Появлялся с подругой в обществе, сорил деньгами. Наверняка светские сплетницы вроде блондинки Лады донесли Ирине об увлечении супруга. Остальное, как говорится, было делом техники. Сейчас он еще надеялся помириться с Евгенией. Если же Ирина забеременеет, Евгения не простит его никогда. Ирина напряженно ждала ответа. Максим медлил, выдерживал паузу. – А почему бы нам не родить еще ребенка? – заговорила Ирина. – Дети – это счастье. – Не думаю, что это удачная мысль, – потер лоб Максим. – Нам уже по сорок, я очень много работаю. Ты только что сама пеняла на то, что я мало времени провожу с детьми. Двоих нам вполне достаточно. Кстати, когда ты собираешься возвращаться домой, к детям? – Не успела приехать, а ты меня уже выпроваживаешь? – криво усмехнулась Ирина. – Не беспокойся, дети под надежным присмотром. – Я это знаю, – подавил он вздох. – Но бабушки и няни – это одно, а родная мать – это другое. – Не надо меня учить, что делать с детьми, – вскипела Ирина. – Я и так посвящаю им все свое время. – Ага, – усмехнулся Максим, – в перерывах между шопингом, салонами и тусовками со стриптизерами и инструкторами. На миг Ирина переменилась в лице, цепкий взгляд Максима моментально это подметил. Неспроста. Вероятно, он попал в точку. Впрочем, чему удивляться? Обычное дело – Максим знает не понаслышке, что многие тетки этим грешат. Сам не святой. Мужья с секретаршами, певичками с модельками, жены с садовниками, инструкторами и массажистами. Секс, ничего более. Глупо верить, что Ирина – моложавая, здоровая, красивая неуработанная баба – станет месяцами дожидаться, пока супруг удостоит ее визитом. Противно, конечно, но вполне объяснимо. – Когда ты едешь в Куршевель? – ловко сменила тему жена. – В следующий вторник. – Я с тобой, – ошарашила его Ирина. – Обожаю горные лыжи. К тому же это прекрасная возможность побыть вдвоем. Устроим маленькое романтическое путешествие. – Она улыбнулась лучезарно, обезоруживающе. – Вообще-то я еду по делам, – напомнил Максим, сдержав раздражение. – Знаю, знаю, – махнула рукой Ирина, – деловые разговоры, нужные люди, связи… Мне это ни к чему. Я собираюсь приятно провести время и не стану тебе мешать. Будем встречаться только ночью. – Многозначительная улыбка. – Ты ведь знаешь, как я люблю лыжи, и не откажешь мне в этом удовольствии? Что тут ответить? В отличие от него Ирина быстро постигла горнолыжную науку и действительно каталась хорошо и с радостью. – Молчание – знак согласия, – радостно пропела Ирина. – Завтра же пробегусь по магазинам, прикуплю новый прикид, а то в старом меня все видели. – Можно подумать, что кто-то помнит твой комбинезон, – проворчал Максим, но Ирина не обратила на еuо слова ни малейшего внимания. – Дорогой, я в ванну. Жди меня! – предупредила она и скрылась за дверью. Из ванной донеслось пение. Максим подошел к окну, открыл форточку, достал сигареты. Закурил. Сквозь пургу в черном небе горели золотые купола роскошного светского храма, шикарного и фальшивого, с крохотной толикой настоящего, не напускного, глубоко погребенного под толстым слоем дорогой мишуры. Внизу клокотал суровый замороженный город, не верящий ни слезам, ни улыбкам, ни словам. Все правильно: сколько он видел неискренних слез, лицемерных улыбок, сколько слышал красивых никчемных слов? – Дорогой! – крикнула из ванной Ирина. – Подай, пожалуйста, полотенце! Максим яростно ткнул окурок в пепельницу и захлопнул форточку. Максим уехал рано, пока Ирина спала, сладко раскинувшись на кровати. Белье цвета слоновой кости выгодно подчеркивало искусственную бронзу загорелой кожи, холеной, гладкой, дотягиваемой до совершенства ежедневными пилингами, маслами, обертываниями, массажами и прочими ухищрениями. Заслышав шаги мужа, Ирина приоткрыла один глаз, что-то пробормотала, сладко причмокнула и отвернулась к стене, оттопырив попку. Красивая, сексуальная. Максим это знал и поражался тому, что, глядя на жену, больше не чувствует ничего, кроме равнодушной усталости. Все женщины одинаковы. Две руки, две ноги, грудь, попа, симпатичная мордашка – в век декоративной косметики и пластической хирургии красота дается несложно. Почему же при одном взгляде на Евгению его бросает в дрожь, а сердце колотится, как в юности перед экзаменом. И почему после хорошего секса с Ириной ему хочется поскорее выскользнуть из дому и не возвращаться? Днем он играл со знакомым министром в теннис, во времена популярности этого спорта Максим освоил его намного лучше лыж. Ирина позвонила несколько раз, доложила, что купила шикарный горнолыжный комбез, пригласила отличную горничную, нашла классного повара и посмотрела первый дом на Рублевке. На пятом звонке у него заныл зуб, и Максим раздраженно сказал жене, чтобы подождала с разговорами до вечера. Ирина поинтересовалась, когда он вернется. Максим ответил, что не знает, – как получится. Ирина мурлыкающим голосом пропела, что ночью было великолепно. Максим согласился, что все было чудесно, потрогал языком ноющий зуб и болезненно скривился. На соседнем корте теннисный мяч гулко долбился об пол. И тут телефон заиграл ту единственную мелодию, которую Максим хотел слышать – настроенную на прием звонков от Евгении. Под благовидным предлогом он выскочил из зала. – Макс, – голос Евгении звучал странно, – нам надо встретиться. – Конечно! – горячо прошептал он в трубку. – Когда? – Сегодня вечером сможешь? – Конечно, – повторил он, бережно, как величайшую ценность, прижимая трубку к щеке. – Максим Петрович, мы вечером собираемся в баньку, компанию составить не желаете? – осведомился партнер по теннису. – Простите, – покаянно развел руками Максим, – я бы с преогромным удовольствием. Но… жена из Питера приехала, с января не виделись, сами понимаете… В следующий раз я полностью ваш.. – Ах, молодость! – шаловливо погрозил пальцем министр. – Я вам завидую по-стариковски. Разве можно оставлять женщину одну так надолго? – Ох уж, завидуете! – многозначительно улыбнулся Максим. – Не скромничайте. Партнер по теннису, несмотря на свой преклонный возраст, слыл большим дамским угодником. Недавно в энный раз он женился на двадцатилетней банковской служащей, которая тотчас возомнила себя телезвездой и выбила себе пошловатое ток-шоу на одном из дециметровых каналов. Из квартиры Максим услышал, как открылся лифт и у дверей раздался легкий стук каблучков Евгении – он различил бы звук ее шагов среди миллиона других! Евгения вошла – раскрасневшаяся от стужи, уставшая, слегка осунувшаяся, под глазами – темные круги. Губы, зашпаклеванные толстым слоем помады, напряженно сжаты. Максим хотел ее поцеловать, но Евгения отстранилась, уперлась ладонями ему в грудь. Резко стянула перчатки, швырнула на гардеробный столик. – Что-то случилось? – почуяв неладное, осведомился Максим. – Сегодня я познакомилась с твоей женой, – сообщила Евгения. – Ирина очень милая женщина. – Что?! – переспросил Максим. – То есть как? – Она приехала в агентство. Просила помочь подобрать коттедж. Я отправила с ней сотрудницу в Жуковку. Там есть один неплохой вариант. – Евгения выжидающе посмотрела на него. – Я ничего не знаю об этом, – потрясенно произнес Максим. – Я ей ничего не говорил. Она вчера обмолвилась, что какая-то подружка посоветовала ей хорошее агентство, что хочет прицениться к загородной недвижимости. Но я не собираюсь ничего покупать. Я понятия не имел, что речь идет о твоем агентстве. Думаешь, она ничего не знает? – скривила губы Евгения. – И не догадывается? Я не слишком верю в такие совпадения. Но дело даже не в том… – Она закусила задрожавшую нижнюю губу, и в какой-то момент Максиму показалось, что Евгения вот-вот заплачет, – она разговаривала со мной как с подружкой. Словно знает меня сто лет. Делилась планами, сказала, что собирается переехать из Питера с детьми, поближе к мужу. Рассказывала, какой у нее замечательный супруг – ласковый, нежный, любящий, отличный отец, говорила, как он обожает детей… Даже поведала, как муж соскучился по ней после долгой разлуки, какую чудесную ночь они провели вчера… – Евгения прерывисто вздохнула, ее голос сорвался на шепот. – Я так больше не могу, Макс. Нам надо расстаться, – вдруг отчаянно заявила она. – Нет! – крикнул он и схватил Евгению за плечи. – Прошу тебя! Это все неправда! Наверное, она что-то узнала и специально все подстроила, наболтала тебе всего, чтобы нас рассорить! Хочешь, я прямо сейчас позвоню ей и потребую развода? – Нет, – ровным холодным тоном проговорила Евгения. – Не хочу. Ирина твоя жена, и она права. Я ненавижу ложь. Я устала от нее. Ты ничем не лучше Антона. Он говорил мне, что любит меня, а сам спал с другими, и им говорил то же самое. Почему я должна тебе верить? Сейчас ты хочешь, чтобы мы были вместе, а потом заведешь себе новую любовницу и станешь рассказывать ей то же, что теперь мне. – Почему ты мне не веришь? – крикнул Максим. – Я никогда тебе не врал! Черт побери, может, это я не должен тебе верить?! Ты не хочешь, чтобы я жил с женой, и не хочешь, чтобы я разводился! Ты ни разу не сказала мне, что любишь меня, даже в шутку, даже в порыве страсти! Я-то знаю, чего я хочу, а ты?! Может, ты решила вернуться к мужу, снова бросить меня ради него, как уже сделала однажды?! Посмотри на меня! – Он встряхнул женщину за плечи, постарался поймать ее ускользающий потемневший взгляд. – Скажи это, посмотри мне в глаза! Скажи, что не любишь меня, что я тебе больше не нужен, ну, давай! Я уже большой мальчик, я переживу! Губы Евгении запрыгали. Она и в самом деле посмотрела на него – посмотрела глазами, полными слез. – Господи, Макс, зачем ты опять свалился на мою голову? – тоскливо прошептала она. – Вот, возьми. – Она быстро сунула руку в карман и вложила в его ладонь перстень с изумрудом. – Прощай. Евгения выскочила за порог и, не дождавшись лифта, бросилась вниз по лестнице. Максим кинулся следом, но столкнулся с соседкой, которая держала на руках лохматую собачонку. Соседка ойкнула, собачка звонко тявкнула. – Женька! – отчаянно выкрикнул Максим в лестничный проем. – Женька, вернись! Не надо! Внизу хлопнула дверь. Максим осел на верхнюю ступеньку, закрыл лицо ладонями. Он не помнил, сколько так сидел, в голове его с разрывающей болью повторялась одна-единственная мысль: Евгения ушла. Больше она не вернется. Он уже терял ее однажды, маленькую, смешную, пушистую девчонку, и вот теперь потерял снова, так и не успев толком обрести… Кто в этом виноват? Он с его дурацкой нерешительностью? Она? Ирина? Антон Щербинин? Значит, он должен снова смириться? Найти в себе силы жить дальше, словно ничего и не было? Нет, дудки, он больше не намерен проигрывать. Он сделает все, чтобы ее вернуть. Максим поднялся, зашел в квартиру. Звонила Ирина – он не взял трубку. Зараза. Не хотел ее ни видеть, ни слышать. Хотя в глубине души сознавал: во всем он виноват сам. Если Ирина отстаивает свою собственную территорию всеми доступными средствами – как ее можно винить? В любви как на войне. Это он вел себя как трус, как малодушный юнец. Что посеял, то и пожал. Но, черт побери, как Ирина узнала про Евгению? Как будто Питер расположен на соседней улице. Неужели в двух многомиллионных городах затеряться труднее, чем в поселке в три двора? Или встреча двух женщин – обычное совпадение? Встретил же он Евгению случайно в этом самом агентстве. Маловероятно, но возможно. Так или иначе, но он должен разрубить этот узел. Он объяснится с Ириной и вернет Евгению. Или не вернет… А что, если Евгения сама передумает и вернется? Ведь им было так хорошо вдвоем. Остынет, поразмыслит – простит… Максим прилег на кровать, чересчур большую для одного, и стал ждать… Утро разбудило его бьющим в окно солнечным светом. Евгения не вернулась. Она не отвечала на его звонки и эсэмэски. Максим отправился в агентство. Секретарша сказала, что Евгения Владимировна ездит по объектам, но по каким именно – она не знает. Максим приехал в офис. Закрылся в кабинете, наказал ни с кем его не соединять, отвечать, что его нет на месте и не пускать к нему никого, вплоть до папы римского. Пробил поиск, стал дожидаться результатов. Поступило первое сообщение. Номер мобильного Евгении оказался изменен. Наивная уловка! Максим набрал новый номер. Ответил ему ее усталый и бесконечно родной голос: – Как ты узнал? – Это было несложно, – усмехнулся он. – Макс, пожалуйста, очень тебя прошу, оставь меня в покое, – с жаром заговорила Евгения. – Если ты будешь мне звонить, я вообще выброшу телефон. И не приезжай, я не открою дверь. А если ты будешь меня преследовать, клянусь, я вернусь к Антону! – Детка, не надо так! – взмолился он. – Я не могу без тебя! Я собираюсь объясниться с Ириной и попросить развод. Я тоже устал жить во лжи. Прости меня, пожалуйста. Дай мне еще один шанс… …В ответ он услышал только гудки… «Проклятие!» – хватил он кулаком по столу. Угодил по ручке. Его любимый «паркер» отлетел в сторону, ударился о стену. А что, если Евгения и впрямь вернется к мужу? И все ее рассуждения о независимости и свободе останутся пустыми фразами? Разве прежде он не встречался с тем, что женщина говорит одно, думает другое, а делает третье? Нет, Евгения не такая. Она прямолинейна и откровенна – редкое качество в нынешнее фальшивое время. Ложь и все ее производные Евгении ненавистны, она ждала от него другого – но не дождалась и ушла. Если бы Евгения была другой, все было бы гораздо проще. Но если бы она была другой, возможно, Максим так ее не любил бы. Неожиданно прорезалась Генриетта. – Дорогой, что приключилось? – с изумлением спросила она. – Сегодня позвонила твоя девочка и велела все отменить. – Мы немного повздорили, – признался Максим. – Но не надо ничего отменять, прошу тебя. – А я и не собираюсь, – пробасила Генриетта. – Она сказала, что ей ничего от тебя не надо. А я ответила, что глупо отказываться от собственной выгоды. Мужчин необходимо использовать, для того мы, женщины, и нужны. Согласен, дорогой? – Абсолютно, – усмехнулся Максим. – А Евгения согласна? – Боюсь, что нет, – умудренно рассмеялась Генриетта. – Но я все же смогла ее убедить. – Как, если не секрет? – поинтересовался он. – Я сказала, что верну тебе все деньги, вложенные в выставку, и организую ее по своей доброй воле. Я хочу, чтобы вернисаж состоялся и, хвала Всевышнему и моему покойному супругу, могу себе позволить такой маленький каприз. – Ты удивительная женщина, Генриетта, – дрогнувшим голосом вымолвил Максим. – Я все оплачу, прошу, позволь мне это сделать. – Похоже, она здорово зацепила тебя, дорогой? – Голос Генриетты посерьезнел. – Не то слово, – признался Максим. – Тогда плати. Но Евгения ничего не должна знать, – поставила условие Генриетта. – Иначе она будет считать меня лгуньей, а я этого не хочу. – Конечно, – мгновенно согласился он. – И еще. Пусть будет много роз и сирени. – Макс, дорогой, я, конечно, ведьма, как и любая женщина, но я не волшебница, – взмолилась искусствоведша. – Где в марте можно достать сирень? – Я дам координаты одной конторы, – пообещал Максим. – Там все сделают. Я бы сам этим занялся, но я должен ехать в дурацкий Куршевель. – Поезжай куда хочешь, главное, чтобы ты вернулся к последней субботе на открытие, – заявила беспечная Генриетта. – Но я прилетаю в понедельник! – воскликнул Максим. – Евгения попросила в субботу, – отчеканила владелица галереи. – А чего хочет женщина, того хочет Бог. Ты вернешься к субботе – или можешь забыть мой номер. – Не уверен, что Женька будет рада меня видеть… – вздохнул Максим, чертя ручкой на листке бумаги замысловатые загогулины. – Кажется, она меня бросила, Генриетта. Она меня не любит и никогда не любила… – Глупости! – решительно заявила Генриетта. – Конечно она тебя любит, болван! – Она это сказала? – Максим от неожиданности выронил ручку. – Разве для всего нужны слова? – фыркнула Генриетта. – Что такое слово? Пустой звук, не более. В прошлый раз, когда мы говорили о тебе, у нее глаза сияли, девочка просто светилась изнутри. А сегодня у нее был такой голос, словно кто-то умер. Не знаю, что у вас произошло, но, думаю, ты ее чем-то здорово обидел. Я даю тебе шанс все поправить. Будь в субботу в пять вечера в галерее. И запомни – может, это пригодится тебе в будущем: ни одной женщине, не нравится быть номером два. Ты все понял? Давай! – И тебе счастливо, дорогая, – сказал Максим. – Прошу прощения, Максим Петрович, – робко проговорила по внутренней связи секретарь Светлана, – не хотела вас отвлекать, но вы просили напомнить, что сегодня к двенадцати должны быть в Думе. Верно. Он и забыл. – Спасибо, Света. – Он перевернул листочки на столе. – Что-то еще? – Звонила Ирина Станиславовна. Шесть раз. Вы просили ни с кем вас не соединять. – Все правильно, – сказал Максим. – Вадим приехал? – Он с утра на месте. – Хорошо. Пусть подает машину. Оставалась пара свободных минут. Плюнув, он набрал номер Ирины. – Я тебе обзвонилась! – возмущенно зазвенел в трубке ее голос. – У меня были дела, – сухо сказал Максим. – Но ты мог бы предупредить! Я беспокоилась! – У меня нет времени на оправдания, – грубо оборвал он ее. – Что-то срочное? Если нет – увидимся дома. – Я не знаю, когда приеду, – капризно объявила жена. – Я ждала тебя вчера весь вечер, накрыла стол, поставила свечи… А сегодня я пошла позавтракать в кафе, встретила знакомую, и она пригласила меня на вечеринку. Так что, возможно, я буду поздно. Не скучай!.. – Постараюсь, – хмыкнул он. – Главное, чтобы ты вовремя появилась у регистрационной стойки. Если, конечно, ты не передумала лететь. – Не беспокойся, милый. Я не передумала. Целую! Максим поднялся, схватил пиджак и бросился к выходу. Любовь любовью, но есть дела, которые невозможно отставить. И слава богу, что они есть, иначе можно было бы сойти с ума. Домой Максим попал только к полуночи. Квартира блестела стерильной операционной чистотой, какую обычно Ирина требовала от горничной. Холодильник был битком забит провизией – от фруктов и салатов в прозрачных лоточках до аппетитных бифштексов с хрустящей масляной корочкой. Максим что-то пожевал, не различая вкуса. Внезапно им овладела невероятная усталость – у него не осталось сил ни двигаться, ни переживать, ни думать. Кое-как Максим собрал чемодан, упал в кровать и провалился в тяжелый сон. Он не слышал, как пришла Ирина, не почувствовал, как она потрогала его за плечо, легла рядом. Утром зазвонил будильник. Максим поднялся, растолкал жену. Та с трудом разлепила припухшие веки. Ирина выглядела разбитой: под глазами синева, волосы всклокочены. Она пила кофе, страдальчески морщась, массировала виски. Видно, вечеринка удалась. – Ну и как Венецианский балет? – осведомился Максим. Ирина поперхнулась. – Знаешь, Макс, – произнесла она, откашлявшись, – иногда ты меня пугаешь тем, что все про всех знаешь. – Работа такая, – отрезал Максим. Ирина повернула голову и, застонав, сдавила ладонями виски. – Сколько же ты выпила? – ухмыльнулся Максим. – Тебе-то что? – огрызнулась жена. – Если я сдохну, ты только рад будешь. – Депрессивное состояние, вызванное похмельным синдромом, – диагностировал Максим и пошел в душ. Ирина что-то пробурчала в ответ. Налепила на лицо жуткую зеленую маску. Сделалась похожей на ожившего мертвеца. Она и двигалась как зомби – натыкалась на мебель, бранилась под нос, кидала в чемодан все, что попадалось под руку. Пришла горничная. Ирина на нее набросилась, с ходу за что-то отчитала. Максим понял, что объясняться с женой, когда она находится в таком состоянии, невозможно, ушел в комнату, врубил телевизор и стал коротать время до приезда Вадима. Ко времени подачи машины Ирина успела привести себя в божеский вид – напялить на себя какой-то пестрый эксклюзив и поверх него голубую норку. Она посвежела и повеселела. Не успев сесть в самолет, заказала дринк. Максим оглядел салон первого класса, решил, что вряд ли Ирина станет закатывать сцены в присутствии посторонних, и, собравшись с духом, произнес: – Ира, я должен тебе кое-что сказать. – Нашел время. У меня уши заложило, – капризно объявила Ирина. – Впереди две недели, успеем наговориться. – И, осушив свой дринк, откинувшись в кресле, закрыла глаза. Ну не зараза? После московского ледяного смога мягкий альпийский воздух казался неестественно чистым. Казалось, что повсюду разлился тонкий смолистый аромат морозной хвои и чего-то еще – неуловимого, невесомого, как первый иней, покалывавшего ноздри, кружащего голову. Их взорам открылся великолепный пейзаж. Неровные пики заснеженных гор, снег, искрящийся всеми цветами радуги на невероятно ярком ослепляющем солнце, пушистые сосны, прокалывающие макушками бездонное синее небо. От этой нетронутой, первозданной красоты захватывало дух. Максим подумал, что непременно влюбился бы в Альпы, если бы не надо было покорять их на лыжах. А Ирину возбуждала мысль о предстоящем катании. Она обозревала горы горящими от возбуждения глазами, как норовистая лошадка, притопывала мыском ботинка, поправляла шапочку, ловила заинтересованные мужские взгляды и бросала ответные из-под полуопущенных ресниц, мастерски разыгрывая кокетливое смущение. Максим равнодушно наблюдал за этой игрой и размышлял, когда лучше возобновить разговор, отложенный в самолете. Порой ему казалось, что Ирина не догадывается, о чем пойдет речь, а иной раз он думал, что она – великолепная актриса, исполняющая роль наивной недалекой супруги. Максим попеременно склонялся то к одному, то к другому варианту и не знал, какой из них для него предпочтительнее. – Ира, нам надо поговорить, – снова сказал Максим, когда они оказались в роскошном двухкомнатном люксе. – Это важно? – приподняла брови жена. – Да. – Тогда отложим на потом, – спокойно обронила она. – Не будем портить отдых проблемами. Впереди масса времени. Не хочешь прокатиться прямо сейчас? – Нет, я хочу передохнуть с дороги, – отозвался Максим. – А я проедусь. Обожаю горы! Такая красотища! Надо будет в следующий раз взять с собой детей, как ты считаешь? – Посмотрим, – отозвался Максим, почувствовав острый приступ раздражения от того, что Ирина всякий раз ловко сводила беседу к детям. Сколько можно спекулировать ими? Миллионы родителей расходятся – и ничего. Он уже и так давным-давно стал «воскресным папой» – видит сына и дочь только по выходным и праздникам, в перерывах между делами и командировками. Максим вдруг понял, что хочет расставить точки над «i» уже не ради Евгении, а ради самого себя. Он тоже смертельно устал всем врать: жене, детям, любовницам, знакомым, самому себе. Он хочет стать свободным, вырваться из удобной комфортной золотой клетки, в которую по дурости запер себя сам. Максим лег на широкий диван, включил телевизор. Ирина еще некоторое время копалась в спальне, рассовывала вещи по шкафам, потом крикнула, что уходит, хлопнула дверью. Максим набрал номер Евгении. – Ну, детка, пожалуйста, ответь! Ровные размеренные гудки вызывали в нем волну глухого бешенства, желание расколотить проклятый кусок пластмассы ко всем чертям. Злость искала выхода. Сон улетучился. Максим снова чертыхнулся, оделся – и отправился за лыжами. Он был не настолько самонадеян, чтобы лезть на черную трассу. Но и катание с новичками, среди которых преобладали подростки, больно било по самолюбию. Максим проехал по краю склона, удаляясь в сторону, пока не заметил заманчивую относительно ровную ложбинку, не слишком петлявшую между сосен. «Пожалуй, это то, что нужно», – решил он, встал на край спуска, примерился и, оттолкнувшись палками, заскользил вниз, с каждой секундой набирая скорость. По бокам, как при ускоренной перемотке видеофильма, замелькали деревья. В лицо бил ветер с противной колючей снежной пылью. В какой-то миг Максим понял, что не может управлять лыжами, – несется неведомо куда, не разбирая дороги, словно машина с отказавшими тормозами, прямо на корявые мачты сосен, он уже увидел перед собой шершавые наросты на коричневом стволе, выскочившем на пути. Дьявол! В последний момент Максим неуклюже присел, рванулся влево, почувствовал, что теряет равновесие и кубарем летит вниз. Заметались, чередуясь, как в детском калейдоскопе, синее небо, белая земля, темно-зеленые пики деревьев. Снег оказался жестким, как асфальт, с одной только разницей: он был холодным и набивался в рот, в уши, за шиворот. Когда сумасшедшее движение остановилось, Максим еще какое-то время лежал неподвижно, глядел в безмятежное небо на проплывавшие над ним ватные комья облаков. Затем ощутил холод, приподнялся на локте, сплюнул, выгреб из-за ворота подтаявший снег. Попытался встать, но тотчас, охнув, осел – щиколотка отозвалась резкой острой болью. Проклятие! Только перелома ему не хватало! Кое-как Максим дотянулся до лыж – одна сломалась, он отстегнул ее, с отвращением отбросил в сторону. Обломок воткнулся в сугроб. Максим достал мобильник и трехэтажно выругался: дорогой аппарат из-за падения безнадежно завис. Некоторое время Максим реанимировал трубку, вынимал и вставлял симку, пока не убедился в полной бесполезности собственных усилий. Тогда он вышвырнул бесполезное устройство в снег и стал подниматься в гору, стиснув зубы и морщась от боли. – Ну и где хваленая система безопасности курорта? – бормотал он под нос. – Где чертовы инструктора? Дойду – убью! Вдруг он увидел лыжника. Тот спускался красиво, как в олимпийской трансляции, плавно огибал деревья, то исчезал из поля зрения, то снова выныривал на поверхность, потом поравнялся с Максимом и, наконец, сделав лихой разворот, притормозил. – Проблемы? – спросил лыжник, блеснул оранжевыми стеклами солнцезащитных очков и белозубой улыбкой, и Максим невольно позавидовал изящной легкости, с которой тот управлялся с широкими кусками пластика, именуемыми горными лыжами. – Да, – отозвался Максим. – Ногу не то вывихнул, не то сломал… Дерьмо… И телефон сдох… – Сейчас я позвоню, – сказал лыжник. Вытащил трубку, связался с экстренной помощью. Затем подал Максиму руку. – Давайте, я помогу встать. Замерзнете. Максим ухватился за протянутую руку, встал, снова сморщился от резкой боли в ноге. – Идти можете? – участливо спросил лыжник. – Я поддержу. Чего их ждать-то, бестолковых? – Тоже верно, – буркнул Максим. – Попробую. Незнакомец отстегнул лыжи, подставил Максиму плечо и представился: – Будем знакомы. Антон Щербинин. – Максим Протасов, – машинально отозвался Максим и в следующий момент замер, пристально вглядываясь в лицо лыжника. Тот, в свою очередь, переместил очки на макушку и уставился на Максима. – Будем знакомы, – наконец обрел дар речи Максим, отодвигаясь от соперника. Больная нога напомнила о себе острым уколом, но Максим был готов стоять до последнего, он не желал пасовать перед этим человеком: темноволосым, широкоплечим, с волевым подбородком, с бархатным взглядом карих глаз – красавчиком, в каких влюбляются семнадцатилетние девчонки. Даже в свои без малого пятьдесят он был импозантен и весьма хорош собой. – Так вот ты, значит, какой, Максим Протасов… – фамильярно перешел на «ты» Антон. – Какой же? – с вызовом поинтересовался Максим. Собеседник фыркнул в ответ. – Я вообще-то видел твое старое фото, – поведал он сопернику. – У Женьки в архиве. Но вряд ли бы тебя узнал. – Вырос? – ехидно поинтересовался Максим. – Да уж, вырос, – хмыкнул Антон. – Дорос до самого Куршевеля. – Старался, – скромно поведал Максим. – Я тоже твой снимок видел. С дочкой. Очень она на тебя похожа. Красивая девочка. – Спасибо, – с сарказмом выговорил Антон. Максим промолчал. – Ты здесь один или с ней? – с наигранным равнодушием поинтересовался Антон Щербинин. – Если ты говоришь о Евгении, то она не со мной, – сказал Максим и в глубине души возликовал. Раз бывший муж задал такой вопрос, значит, он тоже приехал без Евгении. Максим невольно улыбнулся. Было хоть что-то положительное в их встрече. Антон Щербинин, наоборот, насупился. Он не мог понять внезапной радости соперника. – Какого черта ты сунулся на сложный участок? – раздраженно спросил он. – Раз кататься не умеешь… – По дурости, – скромно ответил Максим, умолчав о том, что толком не разбирался в тонкостях трасс. – Ладно, пошли наверх, – бросил ему Антон. – Опирайся. – Спасибо, обойдусь, – буркнул Максим. – Гордый, значит? – зло прищурился Антон. – А спать с чужой женой тебе гордость, значит, позволяет? – Вообще-то Евгения ушла от тебя задолго до моего приезда, – напомнил Антону Максим. – Не надо было трахать секретарш. – Не твое собачье дело, кого я трахаю! – вдруг рявкнул Антон. – Чья бы корова мычала! Ты своей жене про любовницу рассказать не забыл? – Пойди спроси, – хмыкнул Максим. – Она где-то здесь. Вечером в ресторане я вас познакомлю. – Ну ты и сволочь… – презрительно скривился Антон. – Закопать тебя здесь, что ли? Нет человека – нет проблемы. – А ты попробуй, – невольно поежившись, предложил Максим. – И попробую. Щас как дам! – вдруг замахнулся Антон. – Ну дай! – с вызовом подался вперед Максим. – А потом получишь в ответ. Сам ты сволочь! Ты и мне и ей жизнь испортил, кретин! Пошел ты! – выдохнул Антон, опуская руку. – Пачкаться неохота… Женька мне рассказывала о вашем детском романе. Как трогательно! Тоже мне, Гумберт – любитель нимфеток. Ты-то, может, любил, а она никогда тебя не любила, и сейчас ты ей на фиг не нужен. Просто хотела мне досадить, а тут ты подвернулся. Понял? Так что уматывай назад в свой Питер. Максим стиснул зубы, на шее у него вздулись и заходили вены. С каким удовольствием съездил бы он этому типу по самонадеянной физиономии, если бы не ноющая боль в проклятой ноге! – Я сам знаю, где и когда мне быть, – ледяным голосом произнес Максим. – Будешь еще мне указывать! Пусть Евгения сама решит, кто ей нужен, а кто нет. Я-то умею достойно проигрывать, а ты? – А я вообще никогда не проигрываю, – вздернул свой красивый подбородок Антон. – Всегда остаюсь в выигрыше. А если ты думаешь, что я буду спокойно стоять и смотреть, как ты имеешь мою жену, ты очень ошибаешься. Я тебе устрою небо в алмазах, питерский мальчик. Максим холодно улыбнулся. Угрожать ему – это действительно смешно! – Не советую бросаться такими словами, – спокойно сказал Максим. – Ты даже не представляешь себе, с кем имеешь дело. Я могу стереть тебя в порошок вместе с твоими бутиками, рестораном, автосалоном, сервисом и далее по списку. Однажды у тебя возникли проблемы на таможне? Они могут снова появиться, только разрешить их не удастся. Или в подсобке ресторана обнаружат подпольное производство наркотиков. Или в автосервисе – склад взрывчатых веществ, указывающий на связь с террористической организацией. Вся твоя деятельность может представлять угрозу национальной безопасности. Подумай над этим, победитель. Крепко подумай. Я тебя не пугаю, я предупреждаю. Пока я не собираюсь мараться, помимо тебя дерьма хватает. Но не вздумай мне угрожать. Я этого не выношу. От цепкого взгляда Максима не укрылось, как внезапно и быстро изменился его соперник: побледнел, нервно дернулась щека, появился настороженный опасливый блеск в черных глазах. Впрочем, Антон старался сохранить лицо, и это ему хорошо удавалось. – Чертов кагэбист, – презрительно выговорил он. – Только и умеешь, что гнобить людей. Надо было заказать тебя самого восемнадцать лет назад, когда ты был паршивым нищим студентишкой. – Ха, – сказал Максим, – такие, как ты, детки коммунистической номенклатуры, чистоплюи-мажорчики, могут заказать только проститутку на ночь. А вот я мог бы сотню раз закатать тебя в асфальт. Только не хотел. Думал, что ты сделаешь Женьку счастливой. Но ошибался. Такие как ты – самодовольные эгоисты, могут осчастливить только самих себя. Ты ее недостоин. – А ты достоин? – окрысился на Максима Антон. – Да мне плевать на твое мнение! Тоже мне рыцарь в сверкающих доспехах! Если бы не дочь, я бы уже давно сам с Женькой развелся. С ней же невозможно нормально жить! Кошка дикая! Все ей чего-то мало, вечно она всем недовольна! Я все ей дал, она ни в чем не нуждалась. Дом? Пожалуйста! Машину? Ради бога! Деньги? Куры не клюют. Другие бабы ноги бы мне целовали. Я всегда хотел большую семью, много детей. Троих, четверых… И чтобы в доме было шумно, весело, чтобы пироги пеклись по выходным. Не ресторанные – домашние пироги, как мама пекла. А она: больше рожать не хочу, дети раздражают, устала, скучно… Хочу учиться, хочу работать, подавай ей свой бизнес. Дом не нужен, семья не нужна, ребенок не нужен, только болтаться где-то с утра до ночи и в будни и по выходным. И все. Видишь ли, я ее не понимаю! Себя ей, видишь ли, надо реализовать! Женщина должна реализовывать себя в материнстве и в браке! Так природой заложено! – При чем тут природа? – возмутился Максим. – Люди вообще-то не кролики! Взгляды у тебя какие-то домостроевские. Как будто ты явился с дикого Востока. Может, еще паранджу на жену наденешь? У тебя же у самого дочка растет! Да ты видел баб, которые ничего, кроме дома, детей и магазинов с кабаками, не знают? А пока ты работаешь, развлекаются с массажистами да с итальянскими стриптизерами? Моя Ирка такая! От нее чокнешься за полчаса! Не успела приехать, уже весь дом вверх дном перевернула, прислугу на уши поставила. Придешь вечером никакой, устал как собака, ноги бы до койки доволочь, а она: «Пошли в клуб! Поехали на тусовку!» Кроме пилингов своих и шмоток, ничего не знает! То в Милан за Дольче и Габбана, то в Париж еще за каким-то хреном! Да лучше б она с утра до ночи пахала, как я, а по выходным мы бы вместе с детьми гуляли! Максим замолчал – спохватился, что наговорил лишнего. Надо же было такому случиться – разоткровенничался перед соперником! Видно, при падении здорово головой ударился. Антон насупился, видимо, его посетили те же мысли. – Ну, у каждого свои взгляды и представления о жизни… – примирительно проговорил он. – Вот именно, – согласился Максим. И, не утерпев, поинтересовался: – Тебе Евгения сама все рассказала? – Земля слухами полнится, – хмыкнул Антон. – Когда я Женьку в лоб спросил, она не ответила ни да ни нет. Но я по ее лицу понял, что попал в точку. С горы к ним бежали парни в оранжевых комбинезонах с аптечным чемоданчиком и носилками. – Не прошло и года, – проворчал Максим. – Безобразие. – И не говори. Коньки отбросишь, пока их хваленую медицину дождешься, – согласился Антон. – Такие деньги дерут, а толку чуть. Перелома, к счастью, не оказалось, но шину на ногу все же наложили, да еще вкололи обезболивающее и успокоительное. Увидев мужа, прихрамывающего на одну ногу и опирающегося на презентованную местными медиками складную трость, Ирина всплеснула руками и заохала. – Успокойся, – поморщился Максим. – Это всего лишь вывих. – На минуту тебя нельзя одного оставить! – причитала Ирина. – Мог бы шею свернуть! – Не дождешься, – угрюмо буркнул Максим и зевнул – успокоительное начинало действовать. – Я полежу. Что-то меня в сон клонит. – Ладно, – с готовностью отозвалась Ирина. – А я погуляю, схожу в ресторан… Ты не против? – Не против, – с облегчением буркнул Максим. – Мне надо отлежаться. Вечером «большие пиджаки» прилетят, завтра будет гудеж. «Большими пиджаками» Максим называл высоких правительственных чиновников. Ирина чмокнула мужа в щеку и удалилась из спальни. Из гостиной донеслось ее негромкое пение. На секунду она вернулась, повертелась в дверном проеме, демонстрируя мужу свой наряд: серебристые брючки в облипочку, ярко-розовые туфли на высоких каблуках, такого же цвета блузон с глубоким декольте, позволявший полюбоваться Ирининым третьим номером. – Как тебе? – Великолепно, – приоткрыв один глаз, отозвался Максим. – Тебе очень идет розовый. …Сны были сумбурными. Максим кубарем летел в страшную пропасть, тщетно пытался ухватиться за что-нибудь. Вдруг оказалось, что это вовсе и не пропасть, а коридор со множеством дверей, а сам он уже не падает, а бежит по этому коридору, торопясь найти и отворить одну-единственную дверь, за которой должен быть выход на солнечный свет. Но за всеми дверями были глухие пустые комнаты – серые и без окон. Максим понимал, что времени для того, чтобы выйти, у него остается совсем мало, что скоро случится нечто ужасное. Он кричал, звал на помощь, но последняя дверь не поддавалась. Максим ударил ее ногой, потом ударил еще сильнее, и ногу пронзила резкая боль. Он вскрикнул и проснулся. Во сне неудачно повернул больную ногу. Посмотрел на часы, присвистнул: пролетело целых два часа. А ему показалось, что он только глаза сомкнул. Он поднялся, умылся холодной водой. Ирины в комнате не было. В огромном роскошном тихом люксе одиночество чувствовалось особенно остро. Даже стильный электрокамин не вызывал умиротворения. Смотреть на трескучее пламя хорошо вдвоем, лежа в обнимку на смятых, влажных от страсти простынях… Лучше уж доковылять до ресторана, и раз уж нельзя напиться вдрызг, то хотя бы пожрать. В ресторане было немноголюдно. Играла русская попса. Немногочисленные американцы за столиками ничего не имели против и даже дирижировали ладошками в такт. «Еще немного, – подумалось Максиму, – и в Куршевеле останутся одни наши. Турция – всероссийская здравница для среднего класса. Куршевель – курорт для российского элитного зимнего отдыха. Забавно». Он улыбнулся своим мыслям. Расторопный официант тотчас подал меню. Максим попросил пива, огляделся и едва не выронил меню: за стойкой бара Антон Щербинин пил коньяк и обихаживал Ирину. Та потягивала коктейль, играла глазками, водила плечиками и обольстительно улыбалась. Парочка была настолько поглощена друг другом, что не сразу обратила внимание на нового посетителя. Потом Ирина поймала взгляд Максима, обернулась и, немного смутившись, послала мужу воздушный поцелуй. Максим неопределенно махнул рукой в ответ и стал изучать меню. Антон Щербинин перебросился с Ириной парой слов, удивленно округлил глаза, потом подошел к столику Максима, помялся в нерешительности. – Как нога? – Побаливает, – сухо ответил Максим. – Перелом? – Вывих. – Максим жестом предложил Антону присесть, чтобы тот не стоял у него над душой. Антон не отказался. – Я не знал, что Ирина – твоя жена, – сказал он извиняющимся тоном. – Смотрю, такая роскошная женщина скучает… – Все нормально, – прервал его объяснения Максим. – Честно говоря, не понимаю, что тебе еще надо? – Антон мельком оглянулся на Ирину, которая уже болтала с какой-то дамочкой. От Максима не укрылся возбужденный блеск его черных глаз. – Она потрясающая! Красивая, умная, веселая… Слушай, – заговорщицки понизил он голос, – а ты вправду можешь разруливать ситуации на таможне? – Допустим, – осторожно сказал Максим. – В последнее время у меня действительно возникают проблемы, – поделился своими трудностями Антон. – Кажется, мне кто-то гадит. Но кто – не могу понять. Не обижайся, но мне кажется, это кто-то из ваших, питерских. По крайней мере, проблемы начались с вашей экспансией в Москву. – Во всяком случае, не я, поверь на слово, – хмыкнул Максим. – Может, кто из наших. Кушать-то всем хочется. Помочь могу. Приезжай ко мне в офис, обсудим. – Максим протянул Антону визитку. – А сейчас я вроде как на отдыхе. – Привет, мальчики, – раздалось над ухом мурлыканье Ирины. Она присела рядом, поставила локти на стол, чарующе улыбнулась. Максим снова заметил, как смотрит на нее Антон. – Не помешаю? О чем беседуете? – Я только что сказал вашему мужу, что у него очень красивая жена. – Антон устремил на Ирину выразительный взгляд. – К сожалению, мой муж – единственный, кто этого не замечает, – притворно потупившись, вздохнула Ирина. Максим едва сдержал усмешку. Он слишком хорошо изучил все уловки жены. Кокетство для нее было так же естественно, как еда или секс. – Почему же? – возразил Максим. – Я всегда считал тебя очень красивой. Дорогая, можно тебя на пару слов? – Конечно, милый. – Вы еще вернетесь? – осведомился Антон. – Обязательно, – заверила его Ирина и сопроводила свои слова многозначительным взглядом. – Эй, – окликнул их Антон, – я же говорил, что всегда остаюсь в выигрыше! – И довольно подмигнул Максиму. – Сукин ты сын, – выговорил Максим, неожиданно обнаружив, что не может рассердиться на этого нахала. – От такого слышу, – невозмутимо отозвался Антон и подал знак официанту. В номере люкс было тихо и прохладно. Как только Ирина закрыла за собой дверь, выражение веселого оживления тотчас исчезло с ее лица, оно стало каким-то окаменелым, уставшим, состарившимся. – У тебя есть сигареты? – спросила жена. Максим удивился. Прежде он не замечал за Ириной пристрастия к табаку, но сейчас был неподходящий момент для разговора о вредных привычках. – Крепкие. – Он протянул пачку. – Пойдет, – коротко сказала Ирина. Она сделала несколько жадных затяжек, нервно прошла по комнате от одной стены к другой. Максим глухо кашлянул, подбирая слова, но Ирина его опередила. – Ну же, скажи, наконец, что хочешь со мной развестись, и покончим с этой игрой в кошки-мышки, – произнесла она с неестественным спокойствием. – О детях не волнуйся. Можешь видеться с ними, когда захочешь. Я не собираюсь настраивать их против тебя. Ты хороший отец, по крайней мере, стараешься им быть. А я старалась, как могла, быть тебе хорошей женой. Кажется, у меня не очень получилось. Думаю, что я заслуживаю большего, чем привычка и жалость. Мне надоело строить из себя наивную дурочку и закрывать глаза на твои интрижки. Но еще больше я устала быть дурной копией твоей большой любви по имени Евгения. – Прости, – произнес Максим. – Ты была хорошей женой. Мне жаль, что все так получилось, но это выше моих сил. – Радует, что и у тебя есть слабости, – нервно усмехнулась Ирина. – Сердцу не прикажешь, верно? Думаешь, я не знаю про твой неудачный роман двадцатилетней давности? Всегда знала. И угораздило же тебя зайти именно в это агентство… Видно, против судьбы не попрешь. – Откуда ты знаешь про то, что у нас раньше было с Евгенией?.. – встрепенулся Максим. – Я тебе ничего не рассказывал. – Ты не рассказывал – другие поведали, – многозначительно промолвила Ирина. – Я все про тебя знала, Макс. И встреча наша тогда на Невском была не случайной… Помнишь первую встречу в сентябре, двадцать лет назад? – Я тебя не понимаю… – растерянно заморгал глазами Максим. Я работала на Сергея Сергеевича, – объявила Ирина. – Выполняла разные поручения. Встретиться с кем-нибудь, оказаться в нужное время в нужном месте. Ну, сам понимаешь, чего не выведает мужчина, легко разузнает красивая женщина… – Ирина сделала паузу, снова нервно затянулась. – Однажды мне сказали, что надо увлечь одного нужного парня, что я – его типаж, рассказали в двух словах о тебе, показали фото. Ты был хорошим агентом, они не хотели тебя терять, но боялись, что ты наделаешь глупостей – запьешь, подсядешь на таблетки или еще что-нибудь вытворишь… Ты мне понравился и на фотографии, и при встрече. А потом как-то случилось, что я и вправду на тебя запала, влюбилась, как девчонка. Я знала, что ты не забыл ту девушку, Евгению, но видела, что и ко мне ты не равнодушен. Я подумала: время лечит любые раны, у нас получится… Ирина ткнула окурком в пепельницу и улыбнулась одними губами. В ней уже не было ничего от привычной глупенькой сорокалетней Барби. Перед Максимом стояла женщина с грустными глазами, утомленная горьким опытом утраченных надежд и разочарований. – Вот так, дорогой. Ты думал, что я ничего про тебя не знаю, а мне достаточно было только пожелать, чтобы узнать каждый твой шаг. Только я этого не делала и старалась не замечать твоих измен, потому что мне было слишком больно. Да и сама я не была святой. Но я любила тебя и, как говорил классик, была рада обманываться ради детей и ради себя. Но всему есть предел… Максим ошеломленно разглядывал Ирину, ему казалось, что он видел ее впервые. Отчасти так оно и было. Женщина, с которой он прожил почти половину жизни, мать его детей, изученная им вдоль и поперек, как зачитанная книга, оказалась вдруг самой что ни на есть таинственной незнакомкой. – Ну и дела… – криво усмехнулся он, когда снова обрел дар речи. – Выходит, я женился на девушке по вызову? Впрочем, как я могу тебя осуждать… Я и сам начинал как местный стукачок… И часто ты выполняла поручения, когда мы были женаты? – Бывало, – задумчиво кивнула Ирина. – Пока ты не стал заметной фигурой и я соответственно тоже. А в нашем деле было важно не светиться, сам знаешь. – На меня ты тоже стучала? – полюбопытствовал он. – Я не настолько аморальна, – оскорбилась жена. – Да и они не настолько глупы, чтобы требовать от меня такое. Максим открыл бар, достал коньяк, предложил Ирине выпить. Жена не отказалась. Они молча выпили по рюмке, сумбур в голове Максима стал немного проясняться, раскладываться по полочкам. – Знаешь, Ира, – медленно выговорил он, – я хочу сказать, что у нас действительно все получилось. И я очень тебе благодарен за то, что ты тогда вернула меня к жизни. За наших детей, за годы, прожитые вместе… Самые лучшие отношения порой выдыхаются со временем, страсть проходит, любовь угасает. Ты подарила мне немало светлых прекрасных мгновений. Видит Бог, я никогда не хотел причинять тебе боль. Прости, что не был тебе хорошим мужем. Конечно, ты заслуживаешь счастья. Про деньги можешь не беспокоиться – ты и дети не будете ни в чем нуждаться. Если хочешь, я куплю вам дом в Подмосковье, так я смогу видеть детей чаще. – Ты старался, я знаю, – печально проговорила Ирина. – Идеальных мужчин не бывает. И безгрешных тоже. Как, впрочем, и женщин. – Сейчас я понял, что не бывает женщин без тайн. – Максим провел ладонью по лицу, словно стирал паутину прошлого, и покачал головой, все еще изумляясь. – Пойду посижу еще в ресторане? – видимо, по привычке спросила Ирина, хотя теперь ей было ни к чему согласие Максима. – Конечно, – кивнул Максим и, не удержавшись, добавил: – Кажется, ты нашла себе компанию. Губы Ирины сложились в мечтательную полуулыбку, напряженные морщинки на лбу слегка разгладились. В глазах мелькнуло некоторое оживление. – Любой женщине приятно внимание, – призналась она. – Особенно если это внимание интересного мужчины. Знаешь, я могу понять, почему твоя девушка влюбилась в Антона. В нем есть харизма. Представляю, каким он был в молодости. Максим промолчал. Ему не хватало только обсуждения достоинств бывшего мужа Евгении с Ириной! – Ну, прощай! – Ирина задержалась на пороге, послала Максиму воздушный поцелуй, улыбнулась и вмиг из усталой расстроенной женщины преобразилась в жизнерадостную обольстительную красотку. – Чао, дорогой, – проворковала она и исчезла за дверью. Максим с удивленной улыбкой покачал головой. Как он недооценивал Ирину! Можно познать все на свете – политику, финансы, власть, но женщину постичь невозможно! Максим снял трубку телефонного аппарата, стоявшего тут же на тумбочке, без особой надежды набрал номер. Вдруг услышал тихое «алло», от которого трепыхнулось и защемило в груди. – Здравствуй, любимая, – сказал Максим. – Пожалуйста, не клади трубку. Евгения не ответила. Но трубку не бросила. – Я ужасно скучаю по тебе. Просто места себе не нахожу. Мы с Ириной решили расстаться. Полюбовно. Прерывистый вздох, похожий на всхлип. Или ему послышалось это сквозь расстояние? – Скажи что-нибудь, – попросил Максим. – У меня открытие выставки в субботу, – дрожащим голосом проговорила Евгения. – Ты не успеешь… – Успею! Я обязательно буду! – радостно пообещал он. – Я так скучаю по тебе, Женька… – До свидания, – быстро сказала Евгения, и связь прервалась… Максим еще некоторое время бережно вертел в руках трубку, точно она хранила теплое дыхание женщины на том конце провода. Пока Максима не было, в Москву пришла весна. Лютые морозы уступили место легкой влажной прохладце. По-весеннему припекало солнце, орали как оглашенные перезимовавшие воробьи, ободранные коты вылезли из подвалов и колодцев, ласково жмурились, подставляя теплым лучам полосатые бока. Даже шины шаркали как-то иначе о прогретый мокрый асфальт, весело чиркали металлическими шипами, оставляя неровный, как застежка-«молния», след. Только водителя Вадима наступление весны не порадовало: на капот его личной «десятки» упала сосулька и протаранила нежную российскую жестянку, о чем шофер расстроенно поведал боссу. Максим пребывал в отличном весеннем настроении и хотел, чтобы было радостно всем вокруг. Поэтому он без разговоров отсчитал Вадиму сумму, с лихвой окупавшую ремонт. Смущенный Вадим долго отнекивался, и Максиму пришлось на него прикрикнуть: «Бери, пока дают!» и засунуть деньги водителю в карман, после чего тот принялся подпевать Шакире, так безбожно фальшивя, что Максим готов был заплатить еще столько же, лишь бы Вадим замолчал. Ленинградка, как всегда, представляла собой гигантскую пробку. Пробка была хронической, всеобъемлющей – и грозилась перерасти в стихийное бедствие. Максим обеспокоенно поглядывал на часы, жалел, что не обзавелся мигалкой и сиреной. В какой-то момент ему все надоело, он попросил Вадима тормознуть около сине-белой машины ГИБДД, объяснил скучающим стражам дорожного порядка, что очень торопится, подкрепил слова несколькими еврокупюрами. Через пару секунд гаишный эскорт понесся по резервной полосе, мигая и завывая, а позади него спешил к новой жизни БМВ Максима. – Лихо! – восторгался Вадим. – Мне нравится так ездить. – Ищи работу в ГИБДД, – пошутил Максим. – Э, нет, – испугался Вадим. – Я лучше в пробочках постою. Максим попросил остановиться неподалеку от галереи. Отпустил Вадима и эскорт, пошел пешком. Подтаявший снег похрустывал под подошвами, словно корочка гигантского пирога, весело капало с крыш. С колотящимся сердцем Максим толкнул стеклянную дверь, еще в гардеробе почувствовал горьковатый запах свежей сирени, смешанный с терпким розовым ароматом. Из зала доносились разговоры, смех, звон бокалов около фуршетных столиков. Никем не замеченный Максим подошел ближе и с порога увидел Евгению. В летящем лиловом платье она улыбалась гостям, позировала для гламурной прессы, принимала поздравления и комплименты. Какой-то франт поцеловал ей ручку, явно пытаясь завязать знакомство. Евгения с улыбкой отрицательно качнула головой. Какая-то дама в костюме и очках протянула Евгении визитку и принялась живо что-то втолковывать. Вместе они пошли вдоль стен, о чем-то беседуя. – Вот ты где, негодник! – подхватила его под локоть подкравшаяся Генриетта. Она смотрелась неподражаемо – в кокетливой шляпке с вуалеткой и крашеном боа а-ля мексиканский тушкан, небрежно накинутом на оголенные плечи. Ее спутником был субтильный небритый молодой человек с волосами до плеч в оранжевом пиджаке и рваных джинсах. – Мой Пьер, – представила его Генриетта, – безумно талантливый художник. Я знала, что ты выберешься, – сказала Генриетта Максиму. – А твоя девочка нарасхват. Знаешь, кто эта дама? Корреспондент одного очень модного журнала. Пишет про молодых и успешных женщин. Хочет поместить интервью с твоей красавицей в разделе светской хроники. Не боишься, что она станет звездой? – Не пугай меня, Генриетта. Я и так напуган, – улыбнулся Максим. Генриетта рассмеялась своим гортанным хрипловатым смехом. – А ты в молодости был красавчик, – сказала она. – Жаль, что я не знала тебя двадцать лет назад. Впрочем, я тогда была совсем ребенком. – Ты и сейчас дитя, – подыграл ей Максим. – Шалун, – хохотнула Генриетта, хлопнула Максима по ягодицам и причмокнула губами, ярко обведенными кроваво-красной помадой. Тотчас рядом нарисовался безумно талантливый художник Пьер и стрельнул в Максима уничижительным взглядом оскорбленного дарования. – Не ревнуй, Отелло, – сказала художнику Генриетта, – Макс безнадежно стар для меня. – Абсолютно точно, – подтвердил Максим. – Спасибо тебе за все, дорогая. – Он поцеловал Генриетту в надушенное запястье. – Не за что, мой друг, – пробасила та в ответ. – А теперь ступай, пока не закончилось шампанское. Дама в очках наконец оставила Евгению, и та, остановившись посреди зала, обвела всех каким-то рассеянным бродящим взглядом, словно силилась кого-то отыскать в разряженной пестрой толпе. На мгновение Максиму действительно стало страшно. Что, если он снова получит отказ? Она была так хороша в этом лиловом платье на фоне выставки фотографий, сделанных ее рукой, – гордая, успешная, независимая – дикая кошка, которую никому так и не удалось приручить, да и нужно ли? На свете достаточно сытых домашних мурочек, не видящих дальше собственной подушки и миски. Если хочет, пусть гуляет сама по себе, лишь бы в одном с ним, Максимом, направлении… Максим сунул руку в карман, нащупал перстень с большим камнем цвета ее глаз, сделал шаг навстречу, другой, третий. Евгения заметила его, застыла, правая рука ее безотчетно скользнула по волосам, словно проверяла, все ли в порядке, щеки окрасились ярким румянцем, глаза распахнулись и заблестели. Она тоже сделала шаг, другой, третий. Они встретились в центре зала под снимками заката на море. – Прекрасный вернисаж, – вымолвил он хриплым от волнения голосом. – Ты молодец. – Спасибо, – ответила Евгения также взволнованно. – Я рада, что ты приехал. – Пожалуйста, дай руку, – попросил Максим. Он поцеловал ее тонкие вздрагивающие пальцы, надел на безымянный кольцо. – Я люблю тебя, Евгения. Ты единственная женщина в моей жизни. Я не стану тебя торопить. Я готов ждать сколько угодно. И может быть, когда-нибудь ты захочешь выйти за меня… Прошу, дай мне шанс, Евгения… Евгения закусила нижнюю губу, часто заморгала. Огромные потемневшие блестящие глаза наполнились влагой, и вдруг лицо ее просияло, озарилось изнутри мягким светом. Она порывисто обняла его и горячо прошептала на ухо: – Я люблю тебя… – Боже мой, детка, – выдохнул Максим, еще не решаясь поверить в услышанное, – повтори, прошу тебя… Евгения повторила беззвучно, одними губами, касаясь его губ, но этого было достаточно. Зал с толпой народа, фуршетные столы, потолок и стены исчезли, растворились – не было больше никого, кроме целуюшихся мужчины и женщины, да еще царившего вокруг терпкого цветочного аромата, властно заявлявшего о наступлении весны. И где-то высоко и тонко пели невидимые скрипки. В незашторенное окно заглядывала круглая, как блюдце, луна. Примятые подушки и скомканные простыни пахли сиренью. Не было ни меланхолии прошлого, ни мыслей о будущем – был только этот миг настоящего – миг абсолютного полного счастья. – Можно я останусь? – расслабленно спросил Максим. – А ты не будешь храпеть? – шутливо поинтересовалась Евгения. – Буду, и очень громко, – пообещал он. – Тогда оставайся, – тихо засмеялась Евгения. – Только завтра я должна поехать к маме за Викой. – И, потупившись, она добавила с несвойственной ей робостью: – Если хочешь, можем поехать вместе. Если ты, конечно, хочешь… Максим приподнялся на локте, заглянул в блестящие глаза женщины: – Конечно хочу. Я очень хочу познакомиться с твоей дочкой. Я понимаю, что никогда не сравнюсь для нее с отцом, но сделаю все, чтобы мы подружились. А когда ты будешь готова, я познакомлю тебя со своими детьми. И мы все вместе отправимся на пикник. – Это было бы здорово, – улыбнулась Евгения и, посерьезнев, призналась: – Но мне немного страшно. Все произошло так быстро… – Мы и так потеряли уйму времени, – возразил Максим. – Ты же всегда любила перемены. Рискни еще раз, поверь мне, прошу тебя. Выбери в своей базе данных самый красивый дом, в котором мы будем жить долго и счастливо. Я не люблю загородные дома, – мгновенно ответила Евгения. – В этих поселках из коттеджей все шпионят друг за другом, а в окно видно только клумбу и забор. И на работу в пробках тяжело добираться… – Тогда выбери нам квартиру, – предложил Максим. – Большую, светлую, с самым красивым видом из окон. – Мне нравятся последние этажи высоток, – мечтательно произнесла Евгения. – Там над головой только небо, а на крыше можно устроить террасу под стеклянным куполом и по вечерам пить кофе и любоваться закатом. – И заниматься любовью, – дополнил ее Максим. – Ну тебя! – засмеялась Евгения. – Нет чтобы подумать о чем-нибудь духовном, вечном… – Что может быть более вечным? – удивился Максим, целуя женщину в ложбинку на шее. – Будем пить кофе и вечно заниматься любовью. – А потом состаримся, – с улыбкой в голосе продолжила Евгения. – Забросим дела, будем гулять в парке, возиться с внуками, сидеть на лавочке, кормить голубей. – Точно, – согласился Максим. – Но пока мы молоды и полны сил, – его губы скользнули по атласной округлости ее груди, – давай займемся чем-то более приятным и полезным. Голуби подождут… |
||
|