"Дневники 1932-1947 гг" - читать интересную книгу автора (Бронтман Лазарь Константинович)

1938 год

23 января

Год не записывал. Все руки не доходили. Постараюсь кое-что восстановить.

2 апреля

Лариса Коган рассказывает о появлении в Москве Эмиля Гилельса. был очередной конкурс (всесоюзный) пианистов. Музыканты уже заранее распределили места: этому — первое, этому — второе. И вдруг прошел слух: «едет какое-то рыжее чудо из Одессы» И чудо приехало!

Конкурс проводился в Б.Зале консерватории. На концерте, когда выступал Гилельс присутствовали Сталин и члены ПБ. Гилельс сошел — невзрачный, куце одетый юноша, никто не него не обратил внимания. Сел и сыграл «……..». И когда он кончил играть встал зал, встали в правительственной ложе, встали члены жюри. Овация — сумасшедшая!

Гилельса позвали в правительственную ложу. Он пришел Сталин предложил ему сесть на переднее кресло. Эмиль сел, спиной к Сталину, не сообразив что это неудобно. Разговаривал через плечо — Сталин улыбнулся.

— Когда ты уезжаешь? — спросил он.

— Через три дня.

— А не можешь ли отложить?

— А зачем?

— Я хочу, чтобы ты пришел в гости, хочу тебе подарок сделать.

— Ладно.

Через пару дней обоих Гилельсов вызвали в Кремль. Там их буквально задарили.

Был вчера у Тольки Ляпидевского. Он рассказывал, как Ворошилов оберегает их от всяких покушений. Многие хотели забрать героев на работу. Ворошилов не дает: пусть сначала окончат Академию.

К XX годовщине РККА ребятам хотели дать звание майоров (они были капитанами). Ворошилов лично написал «ПОЛКОВНИКИ!»

23 апреля

Все как-то не хватает времени записывать. Нужно написать следующее: встречу нас на аэродроме, прием папанинцев в Кремле, Чкалов у нас, разговор Папанина со Сталиным, мой разговор с Шевченко и Джими Каллинзе, проводы Леваневского, проводы Громова, встречу Чкалова и Громова (взять отчеты!), старт «СССР-3», демонстрация 1 мая.

Сейчас просматривал старые записи в этой книжке. Сколько сукиных сынов терлось у авиации! Как ясна становится ныне вся эта дейгевская волокита с приборами и регистрацией рекордов.

25 апреля

Только что пришел от Коккинаки. Он заявил, что его проект потерпел фиаско. Разрешение было выдано еще в прошлом году. Но сейчас не дают. «М.б. дадут позже, а тогда мне и самому не нужно» Огорчен весьма.

— Думаю осенью смотаться во Владивосток.

— Лучше на Сахалин.

— А верно. Знаешь, когда-то я сказал об этом наркому — он глазами повел: это же будет замечательно.

Рассказал он мне пару забавных летных случаев: как на его глазах человеку винтом ударило по голове, винт разлетелся в куски, а человек хоть бы что. И другой: на рулежке клюнул носом, летчик сломал шейные позвонки.

Сам Владимир (1937 г.) несколько лет назад летел на морской машине над лесом. Снегопад, видимости никакой, сдал мотор. На 50 метрах надо решать, что делать. Увидел впереди маленькие кустики: решил близко поляна. Решил дотянуть. Тянет, ровняет на последнем моторе. Машина — чирк, чирк по верхушкам. Все дно выдрало, хвост, крылья, но дотянул. Сосчитал: все живы.

28 апреля

Сегодня у нас напечатана огромная, на полполосы, рецензия на книгу «История XIX века» (под редакцией профессоров Лависса и Рамбо, I–VIII т.т. Перевод с французского. Государственное социально-экономическое издательство. Москва 1937 г.) Заголовок рецензии: «Ценное издание по истории XIX века», автор — Ф. Ротштейн.

На летучке Леонтьев рассказал интересные вещи по поводу этой рецензии, показывающие огромный диапазон интересов Сталина, его глубочайшую эрудицию в вопросах истории. Сначала соцэкгиз издал эту книгу — восьмитомник — тиражом в 20 000 экз. Узнав об этом Сталин выругал их и предложил издать 100 000.

Нам было рекомендовано дать рецензию. Написали, показали ему. Сталин сделал несколько существенных замечаний. Основной смысл их сводился к следующему: книга дает чрезвычайно ценный фактический материал, но написана не марксистами — так ее и надо брать. Сталин предложил также указать на полиграфические небрежности издания, опечатки.

Как известно, книги «Ваши крылья» и «Москва» Фейхтвангера — обе по 100 000 экз. — были изданы также по указанию Сталина. Недавно он предложил нам отметить — не расхваливая — картину «Богатая невеста». Видимо потому, что в ней неплохо показана новая индустриальная деревня.

29 апреля

Коккинаки и Давидюк рассказывали — оба в разное время, но одно и то же: на приеме в Кремле депутатов I сессии Верховного Совета СССР Сталин выступил с речью о летчиках:

— Люблю я летчиков. И должен прямо сказать — за летчиков мы должны стаять горой. И когда какого-нибудь летчика обижают — у меня сердце болит. Больше всего я уважаю участников гражданской войны — людей старшего поколения и летчиков — представителей нового поколения.

27 марта вечером в день награждения папанинцев Папанин уехал к Ширшову. Раздался звонок: Митрича вызывал Сталин. Он поздравил четверку с награждением и спросил, что они собираются делать?

— Ехать к избирателям.

— К избирателям вы успеете съездить. Сейчас вам нужно поездить по стране, отчитаться перед народом, перед научными кругами. Вот вас приглашала Украина — поезжайте туда, побывайте в городах, селах, на заводах, сделайте доклады в украинской Академии Наук.

Как-то в прошлом году в Щелково (кажется, во время подготовки Громова к полету в США) я встретил Шевченко. Он мне рассказал, что проводит опыты испытания самолета на перегрузку по Джими Коллинзу.

— Забираюсь на 2 000 и оттуда пикирую до земли. У земли вывожу. Коллинз верно пишет: «Черти в глазах прыгают». Но ничего.

— Коллинз же выводил на 3000!

— Какая разница! Если самолет сломается — все равно гроб.

Вчера В.Шевченко зашел ко мне в редакцию. Вспомнили об этом деле. Владимир сообщил, что успешно закончил испытания и сейчас они включены в нормальную программу.

5 мая

А.В. Беляков рассказывает о своем посещении Сталина осенью 1936 года. Чкалов, Байдуков и Беляков тогда отдыхали в Сочи. (Между прочим, еще на приеме в Кремле Чкалов сказал т. Сталину: «За великую награду, за такую встречу, разрешите нам, т. Сталин, повторить этот маршрут»).

«…. И вот раздался телефонный звонок. Вызвали Чкалова. Он пришел от телефона взволнованный.

— Ребята! Сталин Приглашает нас всех с женами сегодня в 16 часов к себе в гости.

Побрились, приоделись. Пришла машина.

Сталин отдыхал на небольшой даче, стоящей на пригорке. Кругом фруктовый сад. Идя по аллее, увидели на одной дорожке поджидавших нас Сталина, Жданова, Чубаря и Поскребышева. Сталин покуривал трубку. Он был одет в простой парусиновый китель, коричневые брюки и невысокие легкие сапоги. И.В. очень радушно встретил нас, и, заметив наше волнение, очень просто, по хозяйски, предложил:

— Может быть погуляем?

И он стал показывать нам деревья, посаженные вокруг дачи. Нас особо заинтересовали лимонные деревья с желтевшими на них ароматными лимонами. И.В. тотчас же заметил это:

— Можете сорвать по лимону, — сказал он с улыбкой.

Затем мы пошли по направлению к беседке. В ней на столике лежала „Правда“, неподалеку был подвешен гамак. Держа в одной руке трубку, Сталин другой обвел вокруг и заметил:

— Ну, вот здесь я и отдыхаю.

Сталин оказался большим знатоком садоводства, он любит деревья, любит о них рассказывать. Мы обратили внимание, что весь сад около дачи засажен какой-то душистой сосной, словно озонирующей воздух. Сталин объяснил нам, что раньше здесь рос дуб, но т. к. сосна прекрасно очищает воздух, то он решил заменить дуб сосной. Ему говорили, что сосна тут расти не будет. Но Сталин все-таки не послушался и настоял на своем.

— Как видите прекрасно растет, — улыбнулся И.В.

— Видно, т. Сталин, можно все сделать, если только руки приложить, заметил Чкалов.

— Да, — ответил Сталин, — Только не надо унывать. Если раз не вышло надо попробовать еще, опять не вышло — надо зайти с другой стороны. Большевики всегда так делают. Так нас еще Ленин учил!..

Разговор зашел о том, что ночью на этом холме теплее, чем у самого берега моря. Сталин объяснил нам, что к подножию горы ночью стекается холодный воздух и там сыро. Поэтому санатории нужно строить на возвышенностях, а не внизу, у самого берега моря.

Незаметно беседа перешла на авиационные темы. Разговор стал еще оживленнее. Сталин с возмущением говорил, например, о том, как мало работают у нас над проблемами электрообогрева самолетов, указывая, что в этом виноват, пожалуй, также и летный состав, который мало следит за своим здоровьем.

Речь зашла о парашютах. Сталин сказал, что все летчики обязаны пользоваться ими при аварийном положении. Человеческая жизнь нам дороже машины. т. Сталин припомнил, как однажды во время испытания нового самолета погиб один член экипажа. А когда вызвали командира этого самолета для объяснений, тот стал оправдываться, что выпрыгнул с парашютом.

— Этот летчик, — сказал Сталин, — считал себя виноватым в том, за что мы хотели его наградить! Почему, — спросил затем с досадой в голосе Сталин, — почему у вас, летчиков, бывает иногда вот такая странная психология?

И тут же заметил:

— Человек — существо „земноводное“. Он часто боится воздуха, тогда как его бояться совсем не надо. Парашютизм — вот спорт, где человек приучается не бояться воздуха…

В это время подошли наши жены, которые снова восхищенно заговорили о лимонных деревьях. Сталин рассмеялся:

— Ну, раз так понравилось — сорвите себе столько лимонов, сколько кто захочет!

Кроме сосны в саду росли какие-то неизвестные деревья с серебряной листвой. Сталин объяснил, что это — эвкалипты. Он сорвал несколько листочков, растер их в руках и дал нам понюхать. Они издавали специфический запах, напоминавший запах скипидара. Сталин рассказал, как эвкалипты отгоняют малярийных комаров и как они были использованы американцами на постройке Панамского канала для борьбы с малярией.

Разговаривая мы подошли к кегельбану. Сталин показал нам, как нужно бросать шары по доске, чтобы они не скатывались в сторону. Он взял шар и очень ловким движением пустил его по доске. Шар ровно побежал по узкой доске и сразу сшиб несколько фигур. У нас же дело никак не клеилось. Сталину пришлось снова показать нам, как нужно играть…

Меж тем стало смеркаться, и Сталин пригласил нас обедать. Мы увидели несколько небольших и очень просто обставленных комнат (сравни с описанием сталинской квартиры в книге Барбюса „Сталин“), в одной из которых был накрыт обеденный стол.

Сталин сел на хозяйское место и с большим радушием начал ухаживать за нами. Он предложил тосты за летчиков, за их жен, за тяжелую промышленность.

Затем он с большим юмором рассказывал нам о своем побеге в 1903 году. Сталин был в ссылке около Иркутска, пробыл там год и решил бежать. Ему посоветовали нанять подводу до ст. Зима. Крестьянин, которого он нанимал, долго отказывался, спрашивая Сталина: „А ты не арестованный?“. Затем согласился, но с условием, что на каждой остановке Сталин будет покупать ему по „пол-аршина“ водки. Сталин аккуратно выполнял это обязательство, как, проехав половину пути, крестьянин не потребовал уже по целому „аршину“. Когда и это требование было удовлетворено, и крестьянин доставил Сталина на станцию, он казал своему седоку: „Уж очень ты хороший человек, откудова ты такой?“

Сталину нужно было сесть в поезд. Чтобы не выдать себя он попросил привезшего его крестьянина купить билет. Тот уже охотно выполнил просьбу. Затем Сталин рассказал второй эпизод, относящийся к Красноярской ссылке. Сталин опять бежал. Он шел на лыжах по льду Енисея и неожиданно провалился под лед. Одет он был в меховую одежду, и, пока выкарабкивался из воды, эта одежда замерзла. Чтобы не погибнуть, Сталин бежал на лыжах. Когда он пришел в ближайшее селение — жители очень напугались — от обледеневшей одежды шел пар.

К концу обеда разговор вновь перешел на авиационные темы:

— Жизнь даже самого отсталого летчика-„замухрышки“, — сказал Сталин, стоит в нашей стране дороже 200 самолетов. Я за тех летчиков, которые сочетают риск с умением и с расчетом!

Сталин вспомнил Ленина, который „нас, замухрышек, вывел в люди“.

После обеда Сталин сам завел патефон, ставя свои любимые пластинки: народные песни „Стонет сизый голубочек“, „Ты канава“, „Ты взойди, солнце красное“, „Вспомним-ка, товарищи“, „Ревела буря, дождь шумел“ и бурлацкую песню „Истоптали мы земной бархат вдоль по бережку реки“ в исполнении ансамбля Красноармейской песни и пляски.

Я заметил, что слова этой песни замечательны. Сталин сказал:

— Да, в ней и ужас и угроза.

Мы подпевали патефону, а затем запели и сами. Роль запевалы отлично выполнял Жданов. Он прекрасно пел и один. Пели и частушки. Мы пели, танцевали, веселились.

Было далеко за полночь, когда мы отправились играть на биллиарде. Сталин и Жданов — с одной стороны, Байдуков и Х[рущев] (я вскоре сменил Егора (Байдукова) — с другой. После двух партий Сталин шутя предложил сыграть еще „контровую“, затем была сыграна „отходная“ и, наконец, „вышибательная“. (Ср. с описанием Байдука в „Зи“).

Настало время уезжать. Сталин все так же просто и весело, по-отечески, проводил нас.

Прощаясь, мне захотелось иметь что-нибудь на память об этом исключительном дне. Я обратился к И.В. с просьбой написать мне на листочке бумаги что-нибудь на память. Он, улыбаясь, сказал:

— Нет, сейчас уже поздно. Давайте завтра утром…

Я ответил, что буду счастлив получить от него хотя бы даже через год. Синели горы, пели птицы, Сталин стоял на крыльце и улыбался.

Какого же было мое удивление, когда утром мне прислали от Сталина фотографию его дочки с надписью „Светлана. На память товарищу Белякову. И. Сталин“».

Байдуков говорил, что он увидел у Сталина фотографию детей и попросил ее на память. Сталин не давал: «Я один тут, а дети — в Москве. Скучно без них. Смотрю». Но Егор настоял. Сталин дал снимок и надписал.

5 мая

Сегодня мы получили письмо от читателя — токаря наладчика «Шарика» Сахарина. Он пишет, что в ночь с 30 апреля на 1 мая осматривал прибывшие к Кремлю волжские теплоходы «Иосиф Сталин», «Вячеслав Молотов» и «Михаил Калинин» и 6 эскортных катеров. Он неожиданно увидел Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Ежова. Они шли по набережной 15–20 минут и тоже осматривали теплоходы. Сталин весело разговаривал и улыбался.

Молва распространилась. Все смотрели на них. Сахарин шел со Сталиным и «все осматривался по сторонам».

Затем сели в машины и медленно уехали.

7 мая

Хочется записать банкет в Кремле 17 марта на приеме папанинцев. Описание их встречи в Москве и пути в Кремль дано в газетах. Я их встречал у вагона, расцеловались и на том потерял на день с ними связь.

Отчет о встрече в Кремле писал я же, так что его можно не повторять. А вот о речи Сталина надо написать (привожу ее по своей записи текстуально сверял на банкете с Черненко, это и воспроизвожу).

Не помню, каким по счету говорил Чкалов. Затем Молотов объявил, что слово имеет Сталин. Овация. Он говорил тихо, а народ шумел, поэтому в немногих местах есть пропуски.

Сталин:

— Товарищ Чкалов — способный талантливый человек, каких мало не только у нас в СССР, но во всем мире. Там на Западе, например, во Франции, Германии, Англии и Америке, герои — те, которые, уверяю вас……

Вот — интересное дело — Папанин выступал с большой речью. Стало нам известно, что весь лед, идущий с полюса, идет к Гренландскому берегу и там погибает. Раньше мы этого не знали……

…..Шмидт — самоуверенность какая-то непонятная. В конце марта он хотел начать компанию….

…Норвежское общество обратилось к нам……базы на берегу Гренландского моря предлагали оказать помощь, а сами знают, что обойдемся без них. Они так прикидывали — какая тут выгода, какая выгода. Мы для внешнего эффекта поблагодарили, а между тем организовывали сами.

Пошел один ледокол — мало, послали за ним другой, пошел другой — мало, за ним третий, пошел третий — мало, за ним четвертый (аплодисменты). Послали бы больше, да они все у Шмидта во льдах замерзли (смех). Что не понятно другим….. героев спасаем, чего бы это не стоило. Нет такого критерия, чтобы оценить смелость человека, героизм — сколько рублей это стоит, какой это капитал человек? Так мы и решили — никаких денег не жалеть, никаких ледоколов не жалеть(мало ли их у вас застряло?). Маленький ботик «Мурманец» — как он там трепыхался! (аплодисменты). Так вот, товарищи, за то, чтобы европейско-американский критерий прибыли и выгод у нас был похоронен в гроб, за то, чтобы люди научились любить и ценить смелость, таланты способных людей, цены которым нет. Кто знал Папанина, Ширшова, Федорова Кренкеля? (Кренекля знали, правда, а остальных мало знали). Сколько они стоят? Американцы скажут — 10 000 франков, а сам франк стоит копейку (смех). А мы скажем — миллиарды. Героям таким нет цены.

За талантов, мало известных раньше, а теперь — героев, которым нет цены, за Папанина, Кренкеля, Ширшова, Федорова. За то, чтобы мы, советские люди, не пресмыкались перед западниками, перед французами, англичанами, не заискивали, чтобы мы, советские люди, усвоили новую меру в оценке людей — не по рублям, не по долларам, чтобы вы научились по-советски ценить людей по их подвигам.

А что такое подвиг? Чего он стоит? Никакой америкаенц не ответит на это, не скажет — кроме доллара, стерлинга, франка. Талант, энергия, отвага (эти три слова даю по Черненко, у меня было записано: «Отвага, мужество, геройство» Л.Б.) — это миллиарды миллиардов презренных долларов, презренных ф. стерлингов, презренных франков (бурные аплодисменты).

Чкалов говорит: готовы умереть за Сталина…

Чкалов: За Сталина умрем!

Сталин: Я считаю, что оратора перебивать не стоит (смех)

Чкалов: За Сталина умрем!

Сталин: Простите меня за грубое выражение, умереть всякий дурак способен. Умереть конечно тяжко, но не так трудно…… Я пью за людей, которые хотят жить! Жить, жить как можно дольше, а не умереть.

Чкалов: От имени всех героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает. За Сталина мы готовы отдать все. [Ногу надо ногу, голову надо — голову, руки надо — руки. ] (вычеркнуто). Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков, все герои, сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за Сталинскую эпоху.

(Со всех сторон зала идут герои Советского Союза — богатыри родины и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует).

Сталин улыбнулся, посмотрел на них и продолжал:

Сталин: Я еще не кончил… За здоровье всех героев — старых, средних, молодых, за здоровье той молодежи, которая нас, стариков, переживет с охотой.

Чкалов: Я прошу слова. От имени присутствующих здесь заявляю: никто не захочет пережить Сталина.

— Никто не отберет у нас Сталина! За Сталина мы готовы отдать все! Сердце надо — отдадим сердце, ноги надо — ноги, руки надо — отдадим руки.

Сталин: Сколько вам лет?

Чкалов: 33

Сталин: Дорогие товарищи большевики, партийные и непартийные! К слову сказать иногда непартийные большевики лучше партийных. Бывает. Мне — 58, пошел 59-ый. Тов. Чкалову — 33. Мой совет, дорогие товарищи, не ставить задачу умирать за кого-нибудь, особенно за старика. Лучше жить, бороться и жить, бороться во всех областях — промышленности, сельского хозяйства, культуры; не умереть, а жить, жить и разить врагов, жить, чтобы побеждать.

Я пью за тех, кто не забывает идти вперед за нашу правду, таланты и смелость, за молодых (Сталин подчеркнул это слово — ЛБ), потому, что в молодых сила, за Чкаловых! (тут Сталин сделал паузу и добавил нарочито картавя ЛБ) — потому, что ему тлидцать тли года! (Овация)

Затем Сталин ушел с Чкаловым в соседний зал (так рассказывали, сам я не видел). Вернувшись Сталин взял слово и сказал: (даю по своей записи)

— Чкалов — человек способный, талантливый, самородок…….. он взял меня в свои секретари. Что ж остается делать — я согласен (смех)…… Я каждый день готов….. Я, товарищи, постараюсь…. За Чкалова!

Шмидт поднял тост за героев Советского Союза, в том числе за Молокова. Поднялся Сталин:

— Молоков — один из героев, скромных и простых, который боится шума. Я пью за товарища Молокова не только потому, что он герой, а потому, что он скромный, простой человек, не требующий большого блеска. (овация).

Папанин после рассказывал, что в разговоре с ними на банкете Сталин сказал: «Я больше всех за вас переживал».

Папанинцы сидели за одним столом с членами ПБ, жены — за другим столом. Сталин подошел к тому столу и начал их спрашивать: «Вы чья?» — «Кренкеля!»«Вы чья?» — «Папанина»- и так всех и затем пригласил за свой стол.

Затем Сталин прошел к столу, где сидели жены чкаловской тройки и сами герои и обратился к Ольге Эразмовне Чкаловой:

— Вы на меня недовольно смотрите, думаете я ваших мужей подбиваю на новые полеты. Это неверно. Да только я их — сорванцов — и удерживаю!

И обращаясь к героям, сказал:

— На этот год — никаких полетов. Побалуйтесь с женами.

Потом Сталин пошел вдоль столов, что-то отыскивая. Наконец нашел — взял бутылку нарзана, подошел к столу, где сидел Чкалов, отодвинул в сторону графин с коньяком, поставил нарзал и сказал: «Пей!».

15 мая

Надо восстановить разговор с Коккинаки от 25 апреля. До этого мне стало известно о том, что он собирается лететь. Поэтому я и приехал к нему. Сидим, разговариваем о том, о сем. Весь кабинет увешан большими и малыми картами Европы, Америки, мира. В углу глобус.

— Ну когда, Володя, провожаем? — спросил я наконец.

Он рассмеялся:

— Думаешь не знаю, что за этим приехал. Увы, не дают разрешения. Понимаешь, может быть дадут после, а тогда мне самому не нужно. Условия не устраивают.

— А справишься? Ведь ветры?

— Что ж ветры — с ими надо умело обращаться. Знаешь — как парусные моряки — галсами. Тут все рассчитано. Вот только внимания не потерять больше тридцати часов за ручку держаться.

— А почему второго не берешь?

— А кому я могу так доверять, как себе? Да и места нету.

— Летал когда-нибудь по трассе?

— Нет. В эту сторону никто. С той — да.

— Что ж тебе сказали?

— Да разрешение принципиальное я еще в прошлом году получил. Зажал в кулаке. Молчу. Недавно поднял: давайте визы, договариваться. А мне — трр. Позавчера был на одном совещании, подошел к Молотову после.

Он говорит: «Вам передали, что сейчас, как ни жаль, не выйдет». Я стороной узнавать почему: отвечают, что из-за Леваневского и «В6». А я готовился, летаю, испытываю по работе, а сам всякие задачи для себя решаю. А как бы хорошо было запросто в соседнюю столицу слетать.

— Лодки, плавучесть машины обеспечены?

— Зачем, я же биться не собираюсь. Лечу наверняка: а если упаду — куда на трипперборе уплыву. Ни к чему!

11 мая я с Зиной поехали в гости к Моисееву. Был там Громов, Юмашев, Байдуков с женой. Речь зашла о Володьке. Все подтвердили, что летит.

— А как у вас? — спросил я Юмашева.

— В этом году тихо. Не на чем.

— А в будущем?

— Будет. Сейчас строим машину.

Сегодня я опять позвонил Владимиру.

— Как?

— Обещали вызвать, но молчат. А мне погода только до 1-го. Позже — с месте не двинусь. Боюсь, что не успею: разрешения нет, машина не готова и, видимо, не успеют приготовить. Вот и хожу пока по театрам. Сегодня смотрел «Господина Бартиньяка». Ничего… Вот не везет! Хотел в этом году высотенкой заняться, подсмотрел моторчики. А меня как два наркома взяли в шоры — только дым идет. Вот, может, осенью дорвусь.

— А чего тебя держат? Такой обыкновенный полет по рейсовой трассе.

— Ну да. Ничего необычного. Смотри сам — по всей летали, правда по кусочкам. Ты знаешь, я сегодня обледенел. (Я удивился — погода была солнечная, кое где висели, правда, густые насупленные облака — ЛБ)

— А зачем ты летал?

— Бедному летчику все нужно. Я уже месяца три гоняюсь по облакам. Ведь мне некому будет сказать: «Егор, садись!» А облака сегодня были отличные, редкие, густые, насыщенные. Я за ними по всему горизонту гонялся. В Москве дождя не было, а я там три раза в дождь попадал. Кидало зверски: метров на 15. Машину трепало во всю — а мне этого и надо. Обледенел, крылья сантиметра на два льдом покрылись (t = -3, -4). К концу полета из-за обледенения все приборы слепого полета отказали. Лафа! Ну давай спать! Я еще молока выпью.

20 мая

Сегодня у нас помещено короткое сообщение об аварии самолета «СССР Н-212». Подробности, как сообщает наш архангельский корр-т, рисуются в следующем виде: катастрофа произошла 18 мая в 4 часа 10 минут утра. На борту было 16 человек. Машина стартовала на Москву с аэродрома Княж-острова. В момент отрыва из левого среднего мотора показалось пламя. Мотор сдал обороты и машина, поднявшаяся на 3–4 метра, начала снижаться. Самолет находился узе за чертой аэродрома. Машина сильно ударилась о земляной выступ, затем, подпрыгнув, пролетела несколько десятков метро и свалилась в реку Лингосровку (рукав Двины). Сильным течением потащило ее на середину реки, ширина которой там ~ 500 м. огнем охватило всю левую плоскость. Один из левых баков, видимо, от удара, был поврежден и бензин разлился по воде. Над машиной и водой поднялось пламя. Самолет держался несколько минут. Люди выбрались на правое крыло и хвост и бросились в воду. Огромную помощь им оказали находившиеся в лодке вблизи работники АрхБумСтроя кассир А.П. Михайлов, плотник В.М. Беляев и экспедитор В.П. Тепляков. Они вытаскивали людей, рискуя сами вспыхнуть. Пилот Бойко плыл к левому берегу. Выбился из сил. Моторист беломорского отряда полярной авиации т. Шулепов бросился в воду и вытащил его. Мошковский добрался до плота у правого берега. Вдруг заметил, что вода неподалеку несет Бабушкина. Вытащил его, но М.С. был уже мертв. Все спасшиеся получили ссадины, ушибы, ожоги. Им оказали помощь на аэродроме и в больнице.

Шмидт позавчера мне сказал, что доложил Молотову обо всем.

Мошковский заявил Дубилверу:

— Перед стартом мы тщательно проверили моторы и машину. Все было в порядке. В момент отрыва от земли по необычному звуку моторов я почувствовал, что случилось что-то неладное. Средний мотор сдал. Машина снизилась, ударилась об землю. В тот же момент внутри самолета вспыхнуло пламя. Самолет круто завернуло влево и понесло в реку. В последнюю секунду я инстинктивно рванул штурвал — нос машины приподнялся и мы упали в воду. Если бы шли носом вниз — сразу бы нырнули. При ударе меня выбросило из пилотской кабины на правую плоскость. Вскочив, я бросился открывать задний люк, чтобы освободить товарищей. В передней части самолета бушевал огонь. Я сосчитал людей — по-моему в самолете никого не оставалось, все были наверху. Самолет погружался в воду. Кругом было пламя. Я нырнул. За мной бросились в воду и остальные. Плыть было трудно: все были одеты в теплую одежду. Как добрался до плота — не знаю.

Сегодня вечером говорил с Коккинаки.

— Как?

— Все еще ничего определенного. Да уж кто-кто, а ты — не выпытывай. Я тебе сам скажу, когда будет ясно.

— Нам же готовиться надо!

— Успеете. Твоего запаса хватит. У других вообще ничего нет.

24 мая

Вчера Молотов принял участников всесоюзного совещания прокуроров. Центральными он ставил задачи: участия в выборах народных судов («эта компания не менее важна, чем выборы в Верховный Совет СССР»), усиления следствия, повышения культуры прокурора. В связи с этим редакция предложила мне изготовить в номер подвал Вышинского. Взяв с собой стенографистку я поехал в Парк Горького, где он должен был выступать с докладом о выборах в Верховный Совет РСФСР. Поздоровались, договорились после доклада поехать в прокуратуру — там он продиктует. Я его не видал несколько лет: он потолстел, немного обрюзг.

— Сколько вы мне дадите на доклад?

— Сколько нужно? — спросил директор парка.

— Только не мало. Я как хороший портной — из большого всегда малое сделаю.

— 1 час 20 минут.

— Хорошо.

Он сделал блестящий яркий доклад. Оценивая процессы остроумно заметил: «Денежки империалистов, покупавших шпионов, плакали», «торговали кирпичом и остались ни при чем».

«А все эти Бухарины и Каменевы отправлены прямым рейсом без пересадки на тот свет», «У капитализма при взгляде на наши успехи такое же выражение лица, как у человека, принявшего слишком большую дозу касторового масла».

Он говорит четка, раздельно выговаривая слова, ярко и образно, загораясь, изредка жестикулируя левой рукой, которую указательно поднимает вверх. Голос трибуна. Кончился доклад. Поехали.

— Тепло в вашей машине.

— Еще бы, машина прокурора. Жарок должно быть!

Приехали. Любезно показал здание, объяснил, что сейчас ремонтируют. Поднялись на 4-й этаж. Ключи к кабинету не подходят. Бились, бились.

— Придется ваших подшефных вызывать!

Он рассмеялся. Наконец, открыли. Кабинет просторный, очень простой. Много книг на столе. Под рукой — маленькая красная Конституция СССР. Диктовка началась. Профессионально быстро, четко. Воодушевился, говоря о прокурорском ВТУЗе и индустриализации следствия.

После разговорились. Я сказал, что хорошо бы заняться в печати советскими сыщиками. Загорелся:

— Знаете, я сам вам напишу. Какие люди есть. Вот дело…… Подозревали самоубийство. Следователь узнал, что его жена накануне написала записку и, изорвав, бросила в урну на одной из Киевских улиц. Разными путями он пришел к выводу, что в этой записке все. За ночь он сам перетряхнул все урны на улице, нашел записку, склеил. Важнейшая улика, она убила мужа. Шейнин пишет об этих делах, но с бульварным стилем.

— А о современной юридической науке?

— Тоже напишу. С удовольствием. Как тут много нового. Это действительно наука!

— Как по вашему дело Афанасьева?

— По-моему, он убил. Но прямых улик нет. Дело страшно сложное и запутанное. Пусть суд разбирается — его решение будет окончательным.

В лифте стенографистка уронила гривенник. Вышинский бросился искать, нашел, поднял, вручил. Одинцова была растрогана.

Вчера хоронили Бабушкина. Замуровали рядом с дирижаблистами. Распоряжался Слепнев. Потом мы стояли с ним и говорили, что урна С.М. могла стоять рядом с нашими. Шмидт выступал крайне расстроенным. Был мрачен.

26 мая

Вчера прилетело звено Алексеева из Восточной Африки. Чудесный солнечный день. Собрались все на встречу. Сердце засвербело, когда увидели знакомые машины.

Гутовский и Шевелев только вернувшиеся из Архангельска рассказывают, что виноват в аварии «Н-212» Мошковский. На взлете сдыхал мотор, он прибавил другим. Машина накренилась, стойка влезла в бак. Все наполнилось бензином. Достали самолет — все как на ладони. Бабушкин плыл на шубе, захлебнулся. Пробовали делать искусственное дыхание — ребра перебиты, кровь в легких.

Вечером сегодня говорил с Коккинаки.

— Запретили. Сейчас буду проситься на восток — то что тебе говорил. Если разрешат — до 10-го смотаюсь. Тебя взять? Не могу, Лазарь. Если не разрешат — садись, закуривай, Володя, до осени. Год летной жизни пропал. А как ребята на заводе переживают! Эх!

29 мая

Сегодня после работы нас вызвал Ушеренко и предложил написать как следует о жилищном строительстве. Оказывается, Молотов недавно принимал москвичей и сказал им, что правительство даст сколько угодно денег на жилищное строительство. Только выполняй и перевыполняй его план! Виданное ли дело? Это — не на заводы, не на предприятия, которые вырабатывают средства производства, а на дома, которые прямой выгоды государству не приносят. Вот это пример заботы о человеке!

3 июня

Сегодня был у меня Мошковский. Осунулся. Рассказывал подробности жизни на Рудольфе. Бардак. Угробили две машины. Аварию рисует так:

— Не спали перед вылетом. Отклонились от линии взлета. Машина перегружена. На взлете задел левым колесом о бугор канавы. Треск. И в тот же момент пламя. Внутри все горит. Сунулись в реку Не успели даже дотянуться до аварийного контакта. Фонарь сломало, Моссельпром смяло. Меня выбросило на правое крыло. Кинулся к заднему люку. Отркыл. Все вылезли. И в воду. Жутовский попал под плоскость — зацепился там за что-то. Бабушкину сломало ребра при ударе — захлебнулся, плыл в шубе. Россельс утопил Гурского.

Говорил с Коккинаки.

— Сегодня говорил с Кагановичем. Подписал прошение и направил ввысь. Я говорю, может, можно сначала слетать — а потом доложить. Смеется: уехал бы ты в отпуск — а то всех беспокоишь.

17 июля

Сегодня вернулся из отпуска. Ехал с вокзала — у светофора рядом с нашей машиной остановилась серебристая. Гляжу — Коккинаки.

— Здоров, Володя!

— Здоров, Лазарь! Вернулся? Загорел?

— Есть немного. А ты что тут?

— Да вот мать встретил. Собралась старая.

Рядом с ним сидела старушка, видать, без ума от сына. На заднем сидении — Бряндинский, Валентина Андреевна. Машут мне руками.

Вечером я ему позвонил домой.

— Володя, давай сразу договоримся, что ты мне не нужен.

— Вот это здорово. Ну тогда давай разговаривать! Как отдохнул?

— Хорошо, но жарко, вам завидовал.

— Ну и нам жарко было. Ты хоть купаться мог!

— Устал?

— По совести, очень. Поверишь, Лазарь, у меня до сих пор мозоли не сошли с рук. Очень трудный был полет. Почти все время шли выше 6000 метров. Кислорода сожрали страшное количество: весь жидкий и два баллона сжатого. Встретила меня ваша братия — вот турки. Ну представь сам: Измученные люди, еле дыхают, а тут пристают с самыми элементарными вопросами. Дал я одному всю нашу переписку полетную: клад, хоть роман пиши. Так что ты думаешь? Приходит через два дня, возвращает и просит: а может быть вы что-нибудь о полете все-таки расскажите? Так представь, мне пришлось собрать их и прочесть лекцию — как надо работать в газете.

— Молодец, что свернул на море!

— Вот за эти слова спасибо, Лазарь! Я доволен, что ты правильно оценил. И больше всего доволен собой, что у меня после 20 часов тяжелейшего полета хватило смелости принять такое решение. Это значит, что голова работала.

— Во время встречи о западе не заикался?

— Что ты, что ты! Вот сейчас прилетел — уже можно говорить. У меня же все по плану. Но твердо идет. И помяни мое слово — в будущем году проводишь.

— Ну что ж, к тому времени вернусь.

— А ты куда?

— Да по старым делам (я имел в виду минеевскую экспедицию). Пойдем?

— Послушаю с удовольствием. Заходи. А только я хожу — это ну стиль мой что ли — когда мне все ясно: и задачи, и машина, и навигация, и погода, и продовольствие. Только тогда. И когда я сам могу принять решение — быть хозяином.

Я сказал ему о наметке Гризодубовой.

— Да знаю. Только им не сейчас надо идти, а позднее. Сейчас погода вроде моей, а такую им просто не выдержать.

Рассказал ему об аварии Ершова на «АРК-3». Страшно жалел Ершова чудный парень, веселый, славный, был у меня в прошлом году, советовался. Мы работали вместе в НИИ.

8 августа

Был у Чкалова на даче. Сидели долго. Он вспоминал полеты, и между прочим, рассказывал о своем разговоре с Серго перед стартом в 1936 году.

Чкалов доложил ему по телефону о вылете:

— Счастливого пути, — сказал Серго, — Я уверен в успехе. Буду занят, на старт не приеду, но в успехе уверен. Передайте привет товарищам.

Накануне старта в Америку Чкалов сидел у наркома оборонной промышленности. Присутствовал и М.М. Каганович. Чкалов заявил, что летит. Нарком протестовал. Чкалов настаивал. Тогда нарком снял трубку.

— Я позвоню Сталину.

Произошел следующий диалог:

— Товарищ Сталин. Вот Чкалов хочет лететь, а синоптики говорят, что погода неважная, плохая, лучше отложить……Да, да… Слушаю… Хорошо…

И, повернувшись к Чкалову:

— Можете лететь.

После Чкалов узнал, что Сталин сказал наркому:

— Чкалов лучше вас знает, какая ему погода нужна.

В последние дни Валерий летает на своем «У-2» в часть инспектировать один полк. Загоняет его на высоту: дело идет весело.

— На какой высоте вы летаете, капитан?

— На 4000, т. комбриг.

— Поднимитесь на 8000 и посидите там 40 минут.

Замешательство.

— Слушаюсь.

После полковник говорил, что если бы дело не шло так публично, он бы подал рапорт о том, что не отвечает за часть. Спустя неделю вся часть выполнила задание.

Много говорили о Леваневском. Валерий считает основным летную неподготовленность экипажа. Лучшим исходом было прикрыть левый мотор и идти на двух к Папанину.

10 августа

Были сегодня у девушек. Сидели в лесу и готовили с ними статьи. Осипенко рассказывала о встрече со Сталиным и Молотовым 18 июля на даче Вяч. Мих.

Сталин был очень весел и распоряжался, как хозяин. По его настоянию стол накрыли на террасе, а не в комнате. Разговор шел долгий (см. стенограмму Коккинаки).

Зашла речь об авиационном масле и маслопроводах. Сталин ругался:

— Тратим громадные деньги и не можем осилить.

Осипенко позвали представляться: «А у меня новые туфли жмут, ходить не могу. Еле-еле дошла».

Затем начал расспрашивать Данилина о его поездке в Берлин, на пленум ФАИ,[52] обо всем виденном.

— Только не врите — какие самолеты лучше, наши или заграничные? Только прямо: здесь дело государственное.

Громов начал говорить начистоту. Сталин был доволен:

— Вот теперь ясно. Наши самолеты должны быть во всех отношениях во сто крат лучше других. Если в 10 крат — это нам мало.

Осипенко пожаловалась, что девушек в армии зажимают. Сталин огорчился:

— Как так? — спросил он Ворошилова.

— Может быть бывает кое-где. — ответил тот

— Надо поддерживать их, — сказал Сталин — Вот в колхозах женщина стала большой силой, надо создать для этого условия и в армии.

Кокки поднял тост за рекордсменов.

— Я поддерживаю тост, — сказал Сталин, — Но надо, чтобы у нас было больше рекордсменов, больше мастеров. Героям Советского Союза следует ездить по частям и учить, воспитывать других, чтобы те, в свою очередь, передавали знания молодым.

Молотов пригласил посмотреть кино.

Сталин спросил:

— Какие картины?

— «Волоч. дни»[53] и «Волга-Волга».

— Хорошие картины, — одобрил Сталин.

В кино он сидел с Осипенко и Коккинаки и все время делал замечания («очень корректные, специальные — вот если бы режиссеры их слышали») Очень смеялся при сцене с ледяной горой в «Волоч. днях».

Прокрутили.

— Больше нет? — спросил Сталин.

— Нет.

Вернулись к столу. Сталин увидел, что Ломако пьет чай, подошел, налил ей шампанского, чокается. А та растерялась, непьющая. Мы ей издали машем «Пей, дура, со Сталиным пьешь!».

Сталин засмеялся:

— Что ж вы не хотите выпить со старым человеком, который скоро умрет.

— Такие люди не умирают, — ответила Ломако.

Сталин рассмеялся и они выпили.

Молоков мне рассказал, что и он выступил, жаловался («вижу все о своих делах говорят»), что летает на машинах 17 (18) типов.

Сталин обещал оставить три типа.

Вечером мне сообщили, что Папанина в тяжелом сердечном припадке увезли в Кремлевку. Он позвонил, хотел меня видеть. Я приехал. Очень обрадовался. Расспрашивал, что было на сессии (как раз открылась), очень жалел, что не был на открытии, спрашивал в дальневосточных делах.

Речь зашла о минеевской экспедиции.

— Я думаю сам пойти, — сказал И.Д. - а то что-то засиделся.

— Меня возьмешь?

— Почему бы нет, ты человек проверенный, работать любишь, не то, что Эзра.

Рассказал он мне о конфузе экспедиции за мамонтом на о. Врангеля. Раззвонили на весь мир, организовали экспедицию в 1 млн. руб., а оказалось, когда разбросали гальку, что это туша кита. Комуфлет!

Кокки говорил там о своем западном перелете — через океан (на даче).

14 августа

Уже несколько дней не вылезаю от Коккинаки. Готовим статью «Сталин и авиация» (см. стенограмму). Ничего получается, крепко.

Ильюшин мне сказал, что они готовятся к полету, вроде прошлогоднего. Я спросил Владимира. Он помялся (даже мне о заповедных планах он умалчивает, но, видя, что деваться некуда, выкладывает все).

— История такая. Когда мы были 18 июля на даче у Молотова, я спросил Сталина: «А можно теперь слетать на Запад?» Он ответил: «Зачем? Нет смысла. Ваш перелет показал возможности машины. Все равно, что на Запад, что на восток. Каждый человек поймет, что это расстояние машина может покрыть в любую сторону». — «Да ведь хочется!» Сталин засмеялся. «Да и скорость мала 300 км. в час. Этим сейчас никого не удивишь»…

— А если… — тут я замялся и отошел. Ходил с час, прикидывал. Потом через час подошел и спрашиваю:

— А если 350?

Сталин нисколько не удивился вопросу и ответил так, как если бы разговор продолжался.

— Это уже вещь.

— Хорошо. Я вас сейчас ничего не обещаю, ничего не прошу. Сделаю прикидку, проверю. Если выйдет — можно придти?

— Можно.

Вот и готовлюсь Хочу пройти на 5000 с двумя тоннами. Трудное дело: выкидываю баки, чтобы разместить мешки, бензину беру в обрез, а расход по сравнению с прошлым годом повышается. Ух… Вот только не знаю, кого штурманом взять — Сашка в отъезде…

Пообсуждали. Остановились на Данилине. Поговорили вообще о штурманском деле. Я высказал мнение, что штурману нужно кроме знаний — чувство места (вроде чувства земли у летчиков). Володя согласился и рассказал о чувстве (чутье) любопытную историю:

— Вот сегодня (14 августа) я испытывал новые моторы. Нужно было снять характеристику скорости на разных высотах. Снял на двух и, оборвав испытания, вернулся на землю. Вылез и говорю: «Разберите правый мотор, по-моему, у правого верхнего цилиндра (а их 14) поршень начал гореть».

Приехали моторщики. Выслушали меня.

— Приборы показывали нормально?

— Да.

— Масло?

— В норме.

— Шум, перебои?

— Нет.

— Что же?

— Чутьем чую и могу твердо сказать, что в следующем полете мотор рассыплется в воздухе.

Не верят Вот завтра снимут мотор — позвони. Уверен, что не ошибся, хотя никаких сигналов нет, вот только стрелка оборотов чуть качалась.

Он рассмеялся:

— Вот в прошлом году у меня забавно получилось. Хотел я прикинуть скорость на 2000. Вдруг мотор начал сыпаться. Цилиндр за цилиндром — чик, чик. Вскоре один совсем кончился. Я был километрах в 150 от Москвы. Домой. Тяну на одном, он тоже сыпется, но знаю, что дойду. Долетел. Посмотрели — 8 цилиндров осталось.

— Вообще, в воздухе случается все. Нужно быть всегда готовым, а для этого знать, что машина может выложить Иначе — хуже. Я не говорю паника это для валетов, но можно принять не самое хорошее решение. Вот когда летели в прошлом году на 5000 — ведь по сути дела надо было прекращать полет. У меня начали вылетать один патрубок за другим, огонь хлещет, магнето барахлит. А я знал машину и поэтому летел.

Рассказал интересные вещи о посещении Сталина перед полетом на Восток.

Сталин спросил:

— Вы отдыхали в этом году?

А у меня петрушки было по горло. Машину задержали, бензин подсовывали не тот, я говорю — не возьму. Они мне — вы испытайте. Я: не буду, хотите испытать — наймите самолет, летчика. Начали испытывать — моторы полетели. Они в кусты — никого нет. Присылают спецрезину — рулю — лопается. Поставил второй сорт — держит. Почему? Моторы — не те. Все сам, сам, сам.

Я и говорю Сталину — некогда было, сам готовил машину, сам проверял все, ибо у меня такая привычка. Он одобрительно заметил:

— Правильно. Пока сами все не проверите, пока не будете убеждены, что все до последнего винтика действует безотказно — не летайте.

И добавил:

— Мы потому так и доверяем Вам, что знаем, что вы все сами проверите и предусмотрите.

Каждый раз Владимир рассказывает мне новые подробности о восточном перелете. Он взял с собой таблетки колы. Никогда раньше не ел и решил не пробовать до полета, чтобы усилить действие самогипнозом. «Десять часов я в любых условиях летаю без всяких признаков усталости, абсолютно свободно». Поэтому через 10 часов съел одну, еще через час — другую, затем, примерно через 1,5 часа (некогда было) — третью и т. д. Ждал действия — незаметно, но и усталости все же не чувствовалось. Втыкал и втыкал. Только пить очень хотелось — сказывалась высота, сохло горло. Все время требовал от Сашки термос с кофе. Один раз ошибся — чай с коньяком. К черту!

Прилетели не место. Я вышел из самолета. Люди гурьбой, пыль. Закурили. Я говорю: «Уйдите, дайте поглотать кусок воздуха». Ушли. Лег под плоскость, дышу. А усталости все еще нет. Пошли в штаб. Еда. Ничего не хочу — пить. Выпил жидкости стаканов 20. И спать. Уснул мгновенно. Через 7 часов проснулся. Ночь. Пить! Стаканов 12. И опять спать — часов восемь. Проснулся — огурчик!

А Сашка немного слабоват. Ведет и чувствует место отлично. Я убедился в этом в прошлом году и доверял. Но все же положил перед собой простенькую карту из ученической тетрадки и контролировал. На себя надеюсь: никогда не плутал. А часов через 20 полета спрашиваю: «Где мы?» Говорит: «У озер». Я думаю — ошибся.

Затем принес показал его книжку, изданную Детиздатом, восхищался рисунками Дейнеки. И впрямь хороши! Показал книги, купленные на сессии. Восхищался «Стоит ли им жить» Крюи.

— Тяжелая книга, страшная. Но очень много добросовестного материала. Прочти обязательно!

Речь зашла о многомоторных самолетах.

— Я считаю, что у них — будущее. Но на высоте. Иначе — мишень. Вооружение может взять такое, что ни один истребитель не сунется. Грузоподъемность — великая, скорость — отличная. Ты смотри — американцы сейчас только и строят 4-х моторные «Боинги». Был у нас недавно Линдберг на заводе. Мы с ним много спорили. Он категорически настаивает, что будущий военный самолет — это 4-х моторный, с отличным вооружением.

— Напиши нам статью о девушках!

— О чем писать? Я лучше дам статью «Экипаж дальнего полета». На эту тему никто не писал. А тема — нужная.

— Почему у тебя телефона нет?

— Чтобы не мешали работать.

Чкалов рассказывает, что 18 августа в День авиации Сталин был такой веселый, как никогда.

Линдберг в сопровождении Коккинаки, Слепнева и Мазурука все осматривает столицу. 22 августа ему устроил у себя прием Водопьянов. Были Линдберг с женой, три описанных героя, Фатмонвилл. Сидели несколько часов.

Линдберг не верил, что на полюсе можно садиться (и вообще в Арктике). Водопьянов рассказал о 11 наших посадках.

Затем Линдберг спросил: «Есть ли у Водопьянова дети?»

Михаил ответил: «Пять! Старший — 20 лет — на Чукотке. И не боюсь, что украдут. У нас страна не такая».

— Это счастье, — сказал Линдберг. — Это дороже всего, что может быть у человека.

Говорили о полетах, настоящих и будущих, о Москве. Линдберг был здесь несколько лет назад и находит ее неузнаваемой.

— Я вижу новые улицы, дома, много красивых замечательных советских автомобилей, — сказал он.

Благодарил за дружеский прием.

19 августа

Чкалов рассказывает, что 18 августа, когда стояли на трибуне, он предложил Сталину представить Линдберга. Он, мол, тут.

— Не нужно, — ответил Сталин.

— Но ведь мировой известности человек.

— Не надо, ни к чему, — повторил Сталин.

Как он все провидел!

20 сентября

Почти две недели печатали «Краткий курс истории ВКП(б)». Сидели до 5–7 утра. Особенно много занимала сверка, считка. Пару раз и я считывал полосы. Листы набора напечатаны на машинке и правлены Сталиным. Правка — черным карандашом. Правка всякая: принципиальная, стилистическая. Образцы на читанных много полосах я восстановил (см. архив). Сталин часто ночью звонил, спрашивал, как идет газета, все ли набрано.

Сегодня утром или вчера вечером он, видимо, снова звонил, ибо редактора дали нам знать, что краткий курс — это не учебник, а УЧЕНИЕ и рассчитан главным образом на интеллигенцию. «Я бы хотел видеть в „Правде“ больше материала о жизни служащих», — сказал Сталин редакторам. Причем, он три раза повторил слово «служащих». Будем разрабатывать планы и темы. Дело новое.

Был у Молокова, обедал. Василий Сергеевич рассказывал о делах, сокрушался о том, что не летает. Вспоминал полет с м. Желания на Амдерму.

— Чувствую, что меня хватит ну еще на час. А когда сели — выскакивает Ивашина, жмет руку: «Ну спасибо, В.С., я второй раз сегодня родился».[54]

«Ермак» вытащил изо льдов все зазимовавшие в прошлом году суда, в том числе и караван «Садко» («Садко», «Малыгин», «Седов»), сидевший за 820. На обратном пути «Седов» пришлось одного оставить во льдах, т. к. у него сломано рулевое управление.

Несколько дней назад Шмидта и Папанина вызвали в Кремль, к Сталину, Молотову и Ворошилову. и спросили — можно ли вытащить «Седова» без особого риска для спасающих? И решили послать «Сталина» и «Ермака», но с обязательным условием: не зарываться!

Начальник эксплуатационного управления Аэрофлота Захаров рассказал: 24 и 26 июня в день выборов Верховных Советов Союзных республик они, по примеру предыдущих выборов в Грузии (там было 12 июня) собрались послать во все Союзные республики самолеты с комплектом центральных газет, посвященных выборам. Разослали людей, подготовили трассы. Заместитель Молокова случайно проговорился об этом Молотову. Вячеслав Михайлович сказал:

— Не советую. Поберегите народные деньги.

Несколько дней назад был у Прокофьева. Бодр, вновь женат. Расцеловались. Чувствует себя хорошо, лишь изредка побаливает разбитая нога.

— Принимаюсь за старое. Какой мы красивый полет сделаем. Американцев побьем так, что долго будут помнить. Рекордную высоту гарантирую.

27 сентября

Три дня назад Гризодубова, Осипенко и Раскова начали свой дальний беспересадочный полет на самолете «Родина». Записать об этом было все некогда, сейчас хочу вспомнить кое-что.

Разговоры об этом полете были давно, еще до моего отпуска (в июне). В августе мы решили взяться за подготовку. Срок вылета намечался на 20 августа. Девушки жили конспиративно в доме отдыха НКАП в Подлипках. 12 августа я с Богорадом завалились туда. В столовой застали Гризодубову и Яковлева. Поговорили, договорились явиться на следующий день. Явились. Я сел с Расковой, Сенька — с Осипенко, Ходаков — с Гризодубовой. Командир и Осипенко рассказали о встречах со Сталиным, о приеме на даче Молотова 18 июля, Раскова — о трассе. Поговорили мы с ней о нашем полете к полюсу, она очень высоко оценила Ритсланда.

— Маршрут? Москва — Хабаровск. В успехе не сомневаюсь. От Красноярска пойдем через Душкаган. Это — труднее, но короче на 500 км. Нас не хотели туда пускать. Сталин узнал — разрешил.

Затем снимались, болтали. Скоро пришли инженеры заниматься по теории. Мы уехали. Дело у них не клеилось. Машина долго была не готова. Девушки нервничали, летали на дублере.

Наконец, в начале сентября, переехали в Щелково. Мы приготовили статьи и приехали туда. Гризодубова читала и внесла очень дельную стилистическую правку. В числе другого я написал портрет Расковой. Ей страшно понравилось место, где я пишу, что она в детстве и не думала об авиации, вопреки обычным утверждениям.

— Вот за это спасибо!

Осипенко зло и заслуженно ругала портрет, написанный Лапиным и Хауревиным.

— Они хотели дать лирику и не получилось.

Затем Полина предложила нам использовать ее дневник подготовки, который она систематически вела. Я с радостью согласился. Уезжал я оттуда с некоторым недоумением: особой дружбы в экипаже не чувствовалось. К слову сказать, Осипенко поведала об одном тяжком событии, случившимся с ней. Они купались там на озере Медвежьем. Мать Гризодубовой начала тонуть. Полина бросилась ее спасать. Та схватила спасителя и обе захлебываются.

— Уже круги в глазах пошли.

Еле их вытащили.

За день до старта я снова был в Щелково. Напомнил Осипенко о дневнике.

— Пишу, и сегодня допишу. Завтра получите.

И верно, хоть хватало у них дел — честно написала.

Утром в день старта, как только они проснулись, я снова зашел к ним. Поздоровались. Вид у них был очень озабоченный. Они одевались, пристегивали револьверы. Прочли письмо Сталину, подписали.

Осипенко на ходу прочла обработанный нами дневник, попросила добавить о людях, готовивших машину.

— Как погода? — спросил я Раскову.

— Хороша. Летим,

Вошел Антонов.

— В вашей кабине стрелка индикатора радиокомпаса отклоняется слабо, сказал он Расковой.

— А в пилотской?

— Нормально.

М.М. Каганович начал припирать.

— Ничего, — ответила Раскова, — не страшно. Я, в крайнем случае, лишаюсь только боковой пеленгации.

— А может быть на завтра? — спросил Каганович.

— Нет, надо лететь, — сказала Гризодубова.

И они улетели.

Осипенко собирала №№ «Правды» в которых публиковалась «История партии». Как-то дня за три до старта она с горестью заметила, что кто-то задевал три №№ «Правды». Тогда она попросила меня привезти на старт недостающие №№. Я привез.

27 октября

Сегодня экипаж «Родины» вернулся в Москву. Прямо с вокзала их повезли в Кремль. Прием был небольшой, интимный, в Грановитой палате. Отчет о нем написал Кольцов (см. «Правду» за 28 окт) Дополнение к отчету мен рассказывал Коккинаки.

— Подняли тост за меня, как первого проложившего дорогу на Дальний Восток. Я встал, пошел чокаться. Подхожу к Сталину. Он спрашивает:

— Что такой скучный?

Я говорю, что вот, мол, недавно Бряндинского похоронил.

— Да, — отвечает, — нехорошо получилось.

Подходит к Молотову и Ворошилову и о чем-то шепчется. Потом встает Молотов. Предложил выпить за товарищей, погибших при спасении экипажа «Родины», за Героя Советского Союза Бряндинского. Все встали.

Сталин пригласил Громова за стол президиума.

Громов, выступая, сказал:

— Я считаю, что за этим столом могут сидеть только те летчики, которые в идущем году установили хотя бы международный рекорд. У меня за душой в этом году ничего нет. Вот в будущем году, я надеюсь, можно будет претендовать на место за столом.

Все засмеялись, поняли о чем речь.

Выступил Сталин:

— Вот тут выступали Чкалов, Громов, другие. Одни явно, другие молча просят о новых рекордах. Чкалов — летчик безумно смелый просит разрешения облететь вокруг шарика. Коккинаки — тот просит, чтобы ему просто не запрещали, и он несколько раз обернется вокруг Земли. Нет, мы должны очень строго подходить к рассмотрению всех заявок. Но я прошу также жен и близких этих летчиков — удерживайте их.

Был и такой разговор. Сталин спросил Кокки:

— Почему без жены пришел?

И Громова тоже.

Затем он много говорил о матриархате, о том, что женщины сейчас завоевали многие, если так можно выразиться, матриархальные права.

30 октября

Хочется сделать несколько мелких заметок.

Был на днях Шевелев. Рассказал: докладывал Молотову о положении «Седова». Сказал, что походы «Ермака», «Сталина», «Литке» обошлись на много дороже стоимости «Седова»

Молотов ответил:

— Здесь нельзя на деньги мерить. Здесь речь идет о чести советских моряков.

Магид[55] называет Степана Зенушкина — фельдшером экономических наук, Фисунова — военизированным шариком.

Рыклин встретил Левина. Тот носит часы на позолоченной цепочке. Гриша взял цепочку в руки и задумчиво произнес:

— Златая цепь на дубе том.

….. (зачеркнуто) рассказал историю о обследовании психиатрической лечебницы.

— Не сказывается ли близкое общение на врачах?

— Нет, вот разве ординатор заговаривается, утверждает, что он — Иисус Христос, а ведь Христос — это я!

31 октября

В 11 ч. вечера Коккинаки заехал за мной в редакцию и мы отправились к нему. Еще в машине он сразу задал мне вопрос:

— Слушай, в каком часу пришло позавчера постановление о награждении конструкторов?

(СНК постановил наградить Ильюшина, Поликарпова и Архангельского по 100 000 руб. и «ЗИС» у.

— В третьем ночи.

— Все правильно.

— Что?

— Потом расскажу.

Приехали. Сначала, как водится, сыграли пульку. Володя играл смело, но расчетливо, умно. Затем мы пошли в кабинет. Он оживленно и волнуясь рассказывал:

— Понимаешь, позавчера, около часу ночи (с 28 на 29 октября) раздается звонок. Слушаю. Говорит Сталин.

— Я, товарищ Коккинаки, хочу пред вами извиниться.

— Что Вы, т. Сталин!

— Да, да. Извиниться за вчерашний прием. За то, что Вам такого не сделали.

Я обмер.

— Да что Вы, т. Сталин! Меня встретили и приняли как Бога, на даче, что может быть лучше. И вообще всем доволен. Я стою и краснею.

— Нет, надо было иначе.

— Разрешите, т. Сталин, раз уж Вы позвонили, обратиться к Вам с одним вопросом.

— Пожалуйста!

— Вот тут нелепое положение получилось. Возьмем писателя — с каждого экземпляра книжки получает, драматург — с каждого представления. А вот есть у нас конструктора — немного их ведь — так бедствуют. Ильюшин машину продал, Поликарпов — фамильный рояль.

— Это верно?

— Насчет Поликарпова — мне сказали, а относительно Ильюшина совершенно точно сам знаю. Он, по совести говоря, занял у меня деньги, продал машину и отдал.

— Ну это дело поправимое. Большое Вам спасибо, что сказали. Я не знал.

— И еще, т. Сталин. Вот все заводы наградили, а наш нет. Я летал, ставил рекорды, меня награждают, а людей, которые все это обеспечили — нет. Совестно в глаза смотреть. А ведь завод хороший.

— Это поправимо. Составьте список. А как вообще Ваши дела?

— Ничего. 350 получилось.

— Верно? Это хорошо. Зайдите, поговорим. Нам нужно собраться вместе с Вами и Громовым и поговорить.

— Мне независимо от разрешения нужно готовить машину.

— Когда Вы думаете лететь?

— Нужно, чтобы машина была готова к апрелю. Это значит — готовить сейчас.

— Хорошо, поговорим.

На том беседа закончилась Володька доволен до черта.

— Володя, а когда на высоту?

— Вот погоди, температура упадет. Мне уж неудобно. Разрешение есть, а я молчу.

— Стаскай меня наверх, потренироваться.

— Ладно. Попозже. Надо.

Затем сидели, разбирали записки о перелете. Он все восхищался точностью Бряндинского. («19:23 будем в Хабаровске» «7:36 — Енисей» и т. д.)

Уехал в три ночи.

1 ноября

Вчера в доме актера был прием в честь экипажа «Родины». Из «Родины» была Гризодубова. Встретила очень холодно, жаловалась, конечно, на газеты: «Все наврано, все переврано».

Из остальных были — Громов, Коккинаки, Ляпидевский, Туржанский, Серов, Слепнев, Головин, Мазурук, Молоков, Данилин, Чкалов, Фарих, Орлов, артисты Москвин, Тарханов, Козловский, Новикова, Церетелли, Лепешинская, Орлова, Гилельсы, писатели Толстой, Фадеев, Кольцов, Катаев и мн. другие.

Ну чествовали там и прочее. Был отличный концерт (Степанова, Церетели, Тарханов, Редель и Хрусталев, Зеленая, Кара-Димитриев и др.)

Затем сели за столы, потом танцы.

Стоим с Ляпидевским и Утесовым. Толя вспоминает, как Утесов выступал в Кремле на встрече челюскинцев:

— Помнишь, Леонид, спели вы все, а затем подзывает тебя Ворошилов и говорит: «Давайте лучше что-нибудь из южных песен».

— Да, как же, — смеется Утесов, — я даже не поверил ушам.

— Ну я ясно слышал. Это и Сталин сказал Климу, — глаголит Ляпидевский. — А потом что творилось в зале, когда ты объявил: «Популярная южная песенка „С одесского кичмана“».

Оба смеются. Затем Утесов рассказывает, весьма выразительно, как накануне, во время торжественного заседания в честь 20-ти летия ВЛКСМ в Большом театре собрались за сценой артисты:

— Все с орденами. А я нацепил свое единственное отличие — значок железнодорожника и иду. Общее смущение. Все всматриваются, затем — вздох облегчения и радостно: «А, здравствуйте, Леонид Осипович»

Переживает Утесов весьма отсутствие ордена. Илья Мазурук рассказывал о готовящейся экспедиции по смене экипажа «Седова».

— Поедем, Лазарь, зимовать. Интереснейшее дело. Корабль вступает в самую драматическую полосу — пройдет мимо полюса. Поедем?!

Я обещал потолковать с редакцией. Хорошее дело. Леопольд сегодня встретил это довольно сухо:

— А кто останется в лавке? — спросил он.

25 ноября

Сейчас вернулся от Кокки. Закончили с ним первый этап работы над книгой — стенографирование его рассказов о перелете. Он опять очень много и тепло вспоминал о Бряндинском. Рассказывал, что ищет сейчас штурмана.

— Главное, чтобы понимал в операторском деле и радионавигации, а штурманом уж я как-нибудь сам буду.

Рассказывал, что перепробовал нескольких — не выходит. Одного возил, возил вокруг Москвы при плохой видимости, вывел на Фили, оттуда прошел мимо Тушина на «наш аэродром — ничего не соображает». Другой стучать не может («Зачем, раз радио есть?»).

Сегодня он вспомнил, как Бряндинский улетал в полет на восток. Один ребенок только родился, второй болел, лежал почти при смерти — он полетел. Скучал, конечно. Зато сколько радости было во Владивостоке, когда узнал, что все в порядке. Прямо на голове ходил в присутствии комфлота.

Сегодня Кокки опять ходил на высоту. Все пытался перебить свой рекорд с грузом.

— Не выходит, Лазарь. Как ни бьюсь, не получается. Прямо ума не приложу, что сделать. Сегодня был на 10. И дальше не идет. Но я его дожму. Мне иначе нельзя — разрешение-то получил. Я уж из-за этого от отпуска отказался.

Вспоминали, как он ездил заграницу и привез обратно валюту. Жена особенно возмущалась: «Сколько чулок можно было приобрести!».

Володя очень гордится своей авиационной семьей. Один брат — Костя — уже летает испытателем на первом заводе.

— Сегодня ушел на высоту и потерялся. Прямо все обмерло: сам летаешь ничего, а тут поди вот…

Второй брат кончил авиашколу, третий — сдает зачеты. «Хочу чтобы в части пошли».

Книжкой очень заинтересован. Каждый раз спрашивает у стенографистки: сколько написали, интересуется, как будет оформлена, хватит ли материала, интересно ли получится.

18 ноября был у меня очень интересный человек — полковник Полынин. Он бывал заграницей, был в Испании, в Китае. Рассказывает много занятного. Кое-что мы опубликовали.

Вчера Коссов во время дежурства рассказывал о старых репортерах. Был у нас такой Локшин. Его любимая поговорка была: «Я могу писать, как Тургенев, только акцент мешает».

Хочется записать, как внимательно Сталин следит за газетой. Раньше мы много давали петитом и даже нонпарелью. Сталин порекомендовал этого не делать, так как газету читают и люди не шибко грамотные, а им петит разобрать трудно.

Бывало давали по несколько клише на полосу. Он заявил, что лучше не перебарщивать — не делать из политической газеты картинку. Одно, много два клише на полосу — и хватит.

Последнее время у нас вся газета состояла их крупных кусков, на каждой полосе подвал. Сталин посоветовал давать не больше одного подвала в номер (и то — публицистический или теоретический), а остальное — мелкий материал, а то трудно газету читать. Это оказалось сделать не так легко. Многие отделы до сих пор не могут перестроиться. В итоге резко возрос спрос на информацию. В иные дни даем по 3 полосы. Все что сдаем — на ходу, инстатум насуенди[56] идет в номер.

18 декабря

Вот и похоронили Валерия Чкалова. Это было страшно и неожиданно. 15 декабря около двух часов дня меня разбудил звонок Мартына.

— Правда, что с Чкаловым что-то случилось?

Я поднял Левку. Немедля позвонили на 22-ой завод. Подошел Громов, очень взволнованный:

— Что-то произошло. Вылетел и не сел. Байдуков вылетел на самолете искать.

Позвонили Белякову. Тоже горячий:

— Что-то случилось, а что — не знаю.

Через полчаса вернулся Байдук, обшарил все, ничего не нашел. Я звонил Кокки — его нет. Славка притих, испуганный.

В 8-20 мне позвонил Александров. Ему сообщили из «Скорой помощи», что Чкалов разбился и доставлен в Боткинскую. Немедленно позвонили Шимелиовичу, гл. врачу.

— Да, верно.

— В каком положении? Живой?

— Труп. Приезжайте.

Страшно. Вызвали машину, поехали туда.

Встретил растерянный главврач.

— Только что был Ворошилов. Пойдемте.

— Как произошло?

— Вылетел, ударился головой в кучу железного лома, перелом основания черепа.

— Смерть мгновенная?

— Да, во всяком случае, исчислялась минутами. Я позвонил Поскребышеву. Привезли проезжие.

Пошли во временный приемный покой. Мороз, ветер, 24о.

В комнате приема хирурга на кушетке, обставленной цветами, лежал Валерий. Тело закрыто простыней, голова обложена ватой. Руки сложены на груди под простыней.

Раны над правым глазом, он почти прикрыт ватой, ранена верхняя губа. Лицо опухло, неузнаваемо, чужое, проступила борода. Можно узнать только в профиль. Левка заплакал. Я с трудом сдерживался. Долго смотрели.

Вышли.

В 6 часов вечера я позвонил Байдуковой. Она уже знала, еле говорила.

— Каждую минуту забегают дети Валерия. Ждут обедать.

Позвонил Егор, позвал Левку ехать к Ольге Эразмовне. Лев ходил по комнате и дул на руки, волнуясь. Уехал. Приехал, рассказывал тяжкое. Собрались Байдук, Беляков, Локтионов, Громов. Вбежала лифтерша и сказала, что ей кто-то уже сообщил. Вошли.

Она бегает по комнате с Валерией.

— Где он, я хочу на него посмотреть!

Мечется и рыдает Игорь.

— Не верю, не верю!

Потом ушли. Игорь прибежал к Байдукову.

— Дядя Егор, так это правда? Неужели папы больше никогда не будет? Неужели он никогда не придет?

Байдукову позвонил Ворошилов.

— Напишите некролог. Душевный, хороший. Забудьте, что я буду его подписывать. Пишите так, как будто пойдет от Вашего имени.

Я позвонил героям, попросил приехать. В 8 часов вечера приехал Кокки и Ильюшин. Продиктовали статьи.

— Как ты думаешь, Володя?

— Я этот мотор знаю. Новый. Очень нежный, быстро отзывающийся на температуру. Зашел на посадку — на планировании переохладился. Дал газ, чтобы подтянуть на моторе — заглох. Машина тяжелая, утюг — никуда не спланируешь, высота малая. Вот и все ясно. Убежден. Да, потеряли Вальку.

Приехал Кренкель, очень расстроенный. Привез некролог за подписью полярников. Дали телеграмму Папанину в Кисловодск о том, что ставим его подпись. Он немедленно вызвал нас по телефону, продиктовал статейку.

Я позвонил Юмашеву. У Андрея — беда: у Марии Петровны открылся хбу,[57] она в санатории, дочь оперировали, началось воспаление брюшины, t =39,5°. Андрей мечется, сам не свой, дежурит в больнице: «Это страшно потерять дочь», но сразу приехал.

Ночью в 2 часа заехали Байдуков и Беляков — продиктовали подвал. Убитые.

Непрерывно звонки, вся Москва знает.

Пришло соболезнование ЦК и СНК, сообщение правительства. Дали три полосы. Кончаем в 9-10 утра.

На следующий день — тоже. Вчера — тоже.

Вчера я поехал возложить венок от «Правды». Привезли, установили. Долго смотрел в лицо. Торжественно, народ, чувствуется тяжелая скорбь. Как его все любили!

Игорь не пошел в Колонный зал.

— Не хочу видеть папу мертвым!

Это хорошо: он останется в его памяти живым.

Вчера был Супрун. Он — член правительственной комиссии по расследованию причин. Назначен лично за подписями Сталина (ЦК) и Молотова (СНК). Сидели двое суток. Картина рисуется так: испытывал новый истребитель Поликарпова. Взлетел, сделал два круга, зашел на посадку, сдал мотор. Гробанулся в 500 метрах от аэродрома. Валя видел, что бьется. Садил машину на крыло, чтобы амортизировать удар. V~200 км./ч. Огромной силой вырвало вместе с сиденьем, пролетел 25 метров с головой в железный лом. Пролом черепа, сдвинулось сердце, печень.

— Если бы земля — может быть остался бы жив, — говорит Супрун.

Взлетал отлично, садился уверенно, опробовал мотор и взмыл.

Вчера в карауле стоял Сталин, сегодня нес его урну. Он очень его любил. Брат Чкалова — Алексей — заехал ночью в редакцию, рассказывает, что Сталин у стены поздоровался со всеми родными, обнял и приласкал Игоря.

Вспоминаются некоторые встречи с Валерием.

Перед полетом на восток в 1936 году Валерия больше всего интересовали условия полета над Охотским морем. В Москве таких знатоков не было. И вдруг объявился летчик Иванов, который только что приехал из Хабаровска, привез «Форда», переделанного в гоночный автомобиль. Я сказал Чкалову, что вот, имеется специалист по полетам над Охотским морем.

— Кто? — заинтересовался Валя.

— Иванов.

— Какой, «Цыган»?

Он расхохотался и рассказал Байдуку:

— Ты знаешь, что это за птица. В гражданскую войну его послали бомбить белых. Он налетел на фабричный поселок, где был штаб. Сбросил бомбу, она попала в трубу, разворошила все к черту. Обломками было кругом все поковеркано. Так он, сукин сын, до сих пор уверяет, что целился именно в дыру трубы! Нет, не надо этого специалиста.