"Вот идeт мессия!.." - читать интересную книгу автора (Рубина Дина Ильинична)

глава 22

Витя сидел на лавочке у дверей барака в ожидании репетиции. Их лагерный оркестр был в полном сборе, ждали только контрабасиста Хитлера. Он должен был прийти, должен был, хотя и на посторонний взгляд было ясно, что в последние дни бедняга Хитлер совсем доходит.

Время шло, их лагерный оркестр был в полном сборе, а Хитлер все не показывался. Витя не хотел думать о страшном. Склонив голову набок, он тихонько подкручивал колки, настраивая скрипку.

Вдруг вдали показалась пролетка, на полном ходу летящая прямо на них. Через мгновение Витя различил, что правит ею мар Штыкерголд, в кучерском армяке, очень залихватски, а в самой пролетке сидит женщина, смутно напоминающая Фанни Каплан. Штыкерголд осадил рысака, Фанни Каплан соскочила с пролетки, ткнула наганом в Витину грудь и сказала:

— Вам предстоит перевести с иврита роман Князя Серебряного!

— И распространить его! — добавил с козел раздухарившийся Штыкерголд. — И никакого мне «Экклесиаста»! Только попробуй! Ви у менья увидите такого «Экклесиаста», что льюбо-дорого! У вас будет время собирать камни!

— Где Хитлер? — угрюмо глядя на этих двоих, спросил Витя. — Куда вы дели контрабасиста Хитлера? Что за оркестр без партии контрабаса!

— Хитлер повьесился ночью в уборной, — слегка замешкавшись, сказал Штыкерголд. — Ай, ну повесился! Что, мы не видали «мусульман»? Играй так, и никакого «Экклесиаста», смотри мне!

Витя сказал, наливаясь праведным гневом:

— Я всегда ненавидел советскую власть!

Фанни Каплан расхохоталась, а отсмеявшись, опять ткнула его наганом и заметила:

— Для таких, как вы, есть хорошая статья — 58-я.

— Девять граммов, по-моему, гуманнее… — ответил на это Витя, поднял скрипку и стал вызывающе наигрывать «Марсельезу», звуки которой через минуту слились с долгим лагерным гудком. И Витя силился вспомнить: что бы он значил, этот гудок — сигнал к обеду? Конец перекура?

Юля кричала: «Иду, иду, хватит трезвонить, кто там, я вас по-русски спрашиваю?»

Витя проснулся и понял, что в дверь звонят, а от тетки, как обычно, пользы, как с козла молока. Он поднялся, вышел в прихожую, молча отодвинул от двери Юлию, которая, поднимаясь на цыпочки, пыталась увидеть что-то в глазке, и открыл.

Это был Шалом, их сосед, болгарский еврей. Вот уже пять лет Шалом добровольно выполнял обязанности домкома, а это было непросто — выколачивать из старых евреев плату за уборку их обшарпанного подъезда.

Шалом был пожилым, церемонно воспитанным человеком, в прошлом — главным бухгалтером крупной текстильной фирмы. Обращаясь к собеседнику, он старался произвести на того самое приятное впечатление и, вероятно, во имя этого впечатления выучил за свою жизнь множество разрозненных слов на чужих языках. Он был уверен, что спрямит путь к сердцу любого человека, ввернув в разговор словцо на родном его языке.

Для общения с русскими Шалом тоже выучил одно слово, хотя и не до конца понимал его значение. Он только догадывался, что это свойское приветливое слово приятно будет услышать лишний раз каждому русскому.

— Впиздью! — Он стоял в дверях, улыбаясь дружелюбно.

— Привет, привет… — буркнул Витя. — Проходи, Шалом.

— Извини, что беспокою, но от этих, нижних, совсем не стало житья. Ты не поверишь, сегодня я наблюдал, как он мочится в парадном!

— Скажи спасибо, что только мочится.

Шалом разволновался:

— Ты так пессимистично смотришь на это дело?

Витя пожал плечами. Что ему сказать, этому благовоспитанному старому бухгалтеру из Пловдива? Он уверен, что стоит только Вите поговорить с соотечественником, урезонить того, объяснить — какие достопочтенные люди живут в нашем доме и как нехорошо и не принято мочиться в парадном… О Господи, ну почему тошнит и от тех, и от этих, почему хочется вытолкать Шалома, этого милого старика, запереть за ним дверь, задушить Юлю и больше никогда, никогда не вылезать из-под одеяла?!.

— Ну, хорошо… — вздохнув, сказал Витя, — если ты настаиваешь, я с ним побеседую…

Он умылся, прыснул за шиворот дезодорантом, надел куртку, и вдвоем с Шаломом они спустились к квартире номер один.

Дверь открыл сам алкаш, и Витя, мгновенно определив (все-таки он был старым опытным оркестрантом) степень опьянения этой свинцовой рожи, сказал:

— Привет. Ну-ка, выдь, друг…

— А че? — засомневался тот. — Я ж вытер. Я это… болен был.

Стараясь, чтобы Шалом даже по интонациям его голоса не учуял страшную ненависть, горящую в его горле ровным кварцевым светом, Витя мягко проговорил:

— Слушай меня… — Он длинно и подробно выговорил абсолютно непечатную фразу. — Если ты… если еще раз!.. Если хоть раз еще… — Он стиснул зубы и вдруг почувствовал, что может задохнуться, захлебнуться подступившей к самому горлу тошнотворной волной. Он глубоко вздохнул и закончил вкрадчиво: — …То беседовать ты будешь не со мной и этим славным стариканом, а с чиновником Министерства внутренних дел, который не без интереса проверит твои новенькие жидовские документы. Я тебе организую тут небольшой погром, ты по своему Саратову затоскуешь.

Забавно, что в этот момент перед ним вдруг вихрем протащили его детство в огромном дворе на Бесарабке, свору мелких дворовых хулиганов, вечно допекающих его воплями «жидяра», «жидомор»… Как еще они его называли? По-всякому..

И опять он почувствовал тошноту, тоскливое удушье и ненависть — к себе…

— В общем, ты понял, — сказал он.

— Сосед! — бодро, по-военному брехнул алкаш. — Нэхай будэ бесэдэр! Понял, сосед! Только это… мы не из Саратова, сосед… Мы из Ельска, знаешь? Восемьсят кэмэ от Чернобыля… Чернобыль знаешь? У меня это… дочка болела, болела…

— Так работай, сука! — тихо посоветовал Витя. — Живи тихо, лечи дочку, будь евреем, блядь!

Он повернулся и стал подниматься по лестнице. Шалом за ним.

— Как ты с ним хорошо говорил! — радовался Шалом. — Как культурно, достойно ты с ним поговорил, и — увидишь — это на него подействует. Я уверяю тебя — добром, только добром! Человека нужно убеждать, ласково и терпеливо.

Они остановились на третьем этаже, перед дверью в квартиру Шалома.

— Я думаю, он не будет больше мочиться в парадном, — сказал довольный старик.

Будет, милый ты мой, обязательно будет… Шалом открыл дверь своей квартиры.

— Зайди, выпей чаю, — сказал он. — Злата сделала гренки с сыром.

— Спасибо, Шалом, не могу… Мне сегодня еще газету верстать…

Старик протянул ему сухую морщинистую руку и проговорил умильно:

— Впиздью!