"Если не сможешь быть умничкой" - читать интересную книгу автора (Томас Росс)

Глава третья

Путь на Голгофу Роберта Эймса, бывшего сенатора от штата Индиана, члена Демократической партии, начался примерно семь месяцев назад, в пасмурный ноябрьский день. В тот день он поднялся на сенатскую трибуну и полчаса смертельно утомлял четырех присутствовавших при сем сенаторов отменно занудными и скучными рассуждениями по поводу того, как хорошо будет для всех, если некий небольшой конгломерат под названием «Анакостия Корпорейшн» осуществит свое намерение поглотить очередную жертву под названием «Канадо-Американские горные месторождения».

На следующий день некая лоббистская фирма из Вашингтона авиапочтой разослала вырезки из «Журнала Конгресса» с речью сенатора по всем заинтересованным акционерам. Пару недель спустя «Анакостия Корпорейшн» проглотила-таки «Канадско-Американские горные месторождения», даже не поперхнувшись.

На Рождество в колонке Френка Сайза появилось сообщение о том, что имеются неопровержимые доказательства получения сенатором от штата Индиана 50 тыс. долларов от Вашингтонской лоббистской фирмы — за «нужное» выступление. Сайз назвал это взяткой и заявил, что у него есть серийные номера некоторой части использованных при ее передаче стодолларовых аккредитивов. Он писал, что 20 из них проследовали со счета в Риггз-банке, где держит счета лоббистская фирма, на личный счет сенатора в Первом Национальном Банке Вашингтона. Судьбу остальных денег из 50 тыс. отследить не удалось.

Прочие газеты и телеграфные агентства подхватили новость, и целая свора репортеров с заливистым лаем бросилась по следу. Они заинтересовались обстоятельствами захвата «Кан. — Ам. Горных месторождений» и выяснили, что имел место тот самый случай, когда компания с множеством ликвидных активов сама платит за их передачу в чужие руки — от чего страдают все, за исключением пары-тройки ключевых акционеров.

История начала набирать обороты и обрастать всякими подробностями. В итоге в январе, когда обе палаты Конгресса вновь собрались на сессию, Сенат с большой неохотой решил провести слушания по вопросу нарушения этических норм одним из своих членов. Была определена дата, но Роберт Эймс, не дожидаясь их начала, сложил с себя полномочия сенатора. Так, после 5 лет и 4 дней службы он досрочно покинул то, что некоторые называют «самым элитарным клубом в мире». Министерство Юстиции две недели прокашливалось, а потом объявило, что для возбуждения уголовного дела недостаточно оснований. Еще два дня спустя Эймс ушел от своей жены-миллионерши и обосновался в уютном домике вместе с 27-летней блондинкой. Блондинка до того работала по найму в той самой лоббистской конторе, которой и приписывали дачу взятки. Самому сенатору Эймсу как раз недавно стукнуло 52.

— Это труп, — сказал я. — Его только почему-то забыли похоронить.

Сайз покачал головой.

— В этом деле скрыто гораздо больше.

— Что же?

— Первое: зачем ему эта взятка в 50 тысяч? У него хватает своих денег. Жена вручила ему миллион долларов как подарок к сорокалетию.

— Возможно, он уже все потратил?

— Нет, у него еще много чего остается. Таким образом, если ему были не нужны деньги — зачем он брал взятку?

— Возможно, он не брал.

— Чепуха! Он взял ее.

Я огляделся в офисе. Он не поражал размерами, подходящими для национальной знаменитости стоимостью 3000 баксов за одно выступление, — и то, если его удается втиснуть в жесткий график. Это были апартаменты по адресу 1700, Пенсильвания Авеню, буквально в квартале от Белого дома. Шестой этаж сравнительно нового здания, некогда имевшего на крыше зеленую лужайку — до тех пор, пока она не стала протекать на жильцов снизу. Мэйбл Зингер сторожила вход в Сайзов кабинет. Слева от нее располагался крошечный загончик, в котором трудились шестеро репортеров. Кабинет Сайза был сразу за нею. На полу — зеленое нейлоновое покрытие, на нем — коричневый письменный стол, обитый, похоже, шпоном орехового дерева. Шесть стульев с прямыми спинками, покрытые зеленым же пластиком. На одном из них сижу я. Еще в комнате — несколько портьер цвета бутылочного стекла и пишущая машинка на металлической подставке.

Это все. Никаких портретов хозяина с Президентами, которых он знал, по стенам. Никаких бумажек с напоминаниями на столе.

Я встал.

— Чудно, — сказал я. — Вам, значит, нужна полная история.

— Именно, полная история.

— Каким временем я могу располагать?

Сайз пожал плечами.

— Столько, сколько будет необходимо.

— А что, если никакой истории на самом деле не окажется?

— Она будет. Вы забываете о моем безошибочном интеллектуальном чутье.

— Вы правы, — сказал я. — Забываю. Я работаю дома, идет?

— Если только вам не понадобится письменный стол вот здесь, — ответил Сайз, кивая на загончик для репортеров.

— Нет уж, спасибо.

— Что-нибудь еще?

— Только одно. Когда у нас принято платить зарплату?

— Каждые две недели.

— Превосходно, — сказал я. — До встречи в день выплаты!

Три недели спустя телефонный звонок прозвенел как раз тогда, когда Мартин Рутерфорд Хилл сузил глаза, слегка исказил в суровой усмешке алые влажные губы и точным движением руки опрокинул свою миску молочной каши на кота по имени Глупыш. Глупыш, кот пяти лет от роду и семи кило весу, немного полизал кашу и заключил, что она ему не по вкусу. Потом он запрыгнул на высокое кресло и шлепнул двухлетнего Мартина Рутерфорда по носу лапой со втянутыми внутрь когтями. Ребенок заверещал; Глупыш ухмыльнулся, спрыгнул с кресла и понесся в гостиную, его когти яростно клацали по кухонному линолеуму. Это была очередная незначительная стычка в непрекращающейся войне, в которой никому не удавалось одержать окончательный верх.

Я отложил свой «Вашингтон Пост», поднял глаза к потолку и воззвал к кому-то невидимому: «Да заберешь ты когда-нибудь этого чертового ребенка!» И добавил, обернувшись к Мартину Рутерфорду Хиллу: «Заткнись! Он тебя не поранил». Дитё взвыло и кинуло в меня пластмассовую ложку — как раз в тот момент, когда я поднимал трубку настенного телефона — на четвертом звонке.

После моего «Алло!» женский голос произнес: — Мистер Лукас?

— Да.

— Ваш номер дали мне в офисе Френка Сайза.

Голос был юный. Я подумал, что это, вероятно, девушка лет 25, возможно, даже ближе к 20.

— Чем я могу помочь вам?

— Меня зовут Каролина Эймс. Я — дочь Роберта Эймса.

— Я слушаю, мисс Эймс.

— Вы расспрашивали по городу о моем отце.

В том, как она это сказала, не было обвинения, скорее, печальная констатация факта. Возможно, точно таким же тоном она бы объявила о том, что ее папочка скончался прошлой ночью.

— Да, я задавал некоторые вопросы, — подтвердил я. — По правде говоря, я и вас хотел бы расспросить кое о чем.

Короткое молчание, и затем она спросила:

— Вы — порядочный человек, мистер Лукас?

— В некотором роде, — ответил я после паузы. Мне пришлось взять тайм-аут на обдумывание ответа, поскольку таким образом вопрос ставили передо мной впервые.

— Если вы получите настоящую историю моего отца — сможете вы ее записать?

— Да, — ответил я, на этот раз без колебаний. — Я запишу ее.

— А Френк Сайз ее опубликует?

— Да, я практически уверен в этом.

— Даже если она доказывает, что он лгал?

— Вы имеете в виду — Сайз?

— Да.

— Обычно он признает, если ошибся. По правде говоря, он делает это бодро и весело.

— Ничего веселого в этом нет.

— Пожалуй, — согласился я. — Веселого мало.

Перед тем, как она заговорила опять, возникла еще одна пауза. Теперь ее речь звучала так, как будто она ее зачитывала или старательно отрепетировала, не будучи при этом хорошей актрисой.

— Я имею определенную информацию, которая доказывает, что мой отец стал жертвой обстоятельств. Доказательства тщательно документально подтверждены магнитофонными записями и письменными материалами, включающими 50-страничное заключение, которое я написала сама. Я подготовила все это, чтобы очистить имя моего отца и переложить бремя позора на тех, кто этого действительно заслужил. Я готова передать вам материалы сегодня в три часа дня.

«Она это напечатала, — подумал я, — и решила быть настолько же осторожной, насколько официальной».

— Я готов принять информацию, которую вы описали. Где мы встретимся?

Она назвала одну из кафешек на Коннектикут Авеню поблизости от Шорхэма, из тех, что выставляют столики на тротуар.

— Снаружи?

— Да, снаружи. Я предпочитаю совершенно публичное место.

— Как я вас узнаю?

Она кратко описала себя, потом добавила:

— У меня в руках будет зеленый «дипломат».

И повесила трубку.

К этому моменту прибыла материализовавшаяся в ответ на мои мольбы мама малыша, сразу занявшаяся собиранием с пола каши, разлитой по милости Мартина Рутерфорда Хилла. Дите внимательно наблюдало за тем, как Сара Хилл устраняла беспорядок. Когда она закончила, малыш улыбнулся и сказал «Клек».

— Поклекаем потом, — сказала мама, выпрямившись. И, уже мне:

— Ну, кто победил на этот раз — чертов котяра или чертово чадо?

— Была ничья.

— Ну ладно, он съел почти все.

— Он бы не стал делиться, если бы все еще чувствовал голод.

— Налить тебе еще кофейку?

— Пожалуй.

Сара Хилл приготовила мне чашку. Потом сделала еще одну для себя и уселась за круглый кленовый столик, за которым мы обычно завтракали. Поставив локти на стол, она взяла чашку обеими руками и принялась пристально глядеть поверх нее в сад, который начинался за застекленной дверью.

Садик был ее владениями. Достаточно узкий и глубокий, весь заросший кизилом и цветущими азалиями, он взывал об уходе. Розы должны были появиться попозже, в июне, но пара поздноцветных клумб с нарциссами все еще следовала за солнцем. Травы в саду не было никакой, только деревья, кусты да выложенная кирпичом дорожка, которая извивалась из одного конца в другой, явно не особо торопясь достичь цели. Трио из старых высоких вязов не только обеспечивало тень, но и смотрелось не без некоторой величавости. Все вместе выглядело чуть запущенно, слегка беспорядочно и даже как бы случайно. Сара Хилл трудилась не покладая рук, чтобы впечатление было именно таким.

— Шотландские розы, — сказала она.

Я повернулся, чтобы взглянуть.

— Где?

— В том углу, около маленького кизильчика с розовыми цветочками.

— Ты хорошо придумала! Там они будут на месте.

— Ты сможешь собирать с них жуков.

— С шотладских роз?

Она кивнула.

— Сможешь зажимать жуков в кулаке и слушать, как они жужжат.

— А что с ними делать потом?

— Отпускать их, я думаю. Мой брат обычно давил их ногой.

— Я всегда думал, что он был порядочной скотиной.

Мы с Сарой жили вместе уже без малого год, познакомившись как-то субботним днем в Библиотеке Конгресса. Я пригласил ее к себе домой выпить, и она не стала долго раздумывать, а уже на следующей неделе вовсе переехала ко мне, притащив с собой книги, младенца и свои фотокамеры. Обязанности по ведению домашнего хозяйства распределились между нами как-то сами собой, даже без специального обсуждения. На ней был сад и поддержание чистоты в доме, а на мне — приготовление ужина, после того как она дала понять, что это поприще ее совершенно не привлекает. Походы по магазинам тоже были на мне — до тех пор, пока Сара не обнаружила, что мне нет в мире равных по способности сначала купить, а потом подумать…

Она работала вольным художником-фотографом, специализируясь на портретировании. Ее таланты были в большой цене. Многие организации, имеющие штаб-квартиры в Вашингтоне, очень хотели в рекламных целях иметь снимки своих официальных лиц и членов правления, сделанные свежо и в хорошем стиле. Работая чаще всего при помощи одной старой «Лейки» и самой обычной пленки, Сара делала снимки живые и запоминающиеся. На них ее по большей части пожилые клиенты представали теплыми, мудрыми, остроумными и неправдоподобно человечными.

Она также настояла, что в качестве своей доли расходов на оплату жилья и ведение хозяйства будет выплачивать мне по 200 долларов ежемесячно. Эти деньги я складывал на особый сберегательный счет, открытый на имя Мартина Рутерфорда Хилла.

В общем, мы жили вместе очень хорошо и были друг к другу искренне привязаны. Можно даже сказать, что мы любили друг друга, по крайней мере, старались. После пары кисловатых браков с обеих сторон мы понимали, что любовь — такое чувство, которое требует труда и терпения.

— Кто звонил? — спросила Сара.

— Дочь сенатора.

— Нам светит еще немного к субботе?

— Немного чего?

— Шотландских роз.

— Да, вполне.

— А я все еще думаю, что он не делал этого.

— Кто?

— Сенатор Эймс.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Ну да.

— Почему?

Сара облизала кончик салфетки языком и стала вытирать ею остатки каши, присохшие к губам ее сына. Дитя счастливо улыбнулось и сказало «Хряп!» Мама состроила ему рожицу. Дитё захихикало и сказало «хруу!» Сара сделала другую гримаску и продолжила:

— Он не похож на человека, который берет взятки. По мне, он производит впечатление слишком непрактичного — с этой его волнистой седой гривой, печальными карими глазами и таким загадочным выражением лица, как будто он говорит: «Об этом знаем только ты да я». Нет, я не думаю, что это он.

— И все из-за его печальных карих глаз? — уточнил я.

— Из-за того, что у его жены денег куры не клюют, остроумный ты мой! У нее восемьдесят миллионов долларов!

— По-моему, не больше восемнадцати, — сказал я и взглянул часы. — Ладно, мне нужно идти.

— В библиотеку?

— Именно.

— Машину собираешься взять?

— Я еще вернусь — тогда и возьму.

Дом, в котором жили мы с Сарой, представлял собой узкое двухэтажное здание красного кирпича с плоским фасадом, выходящим на Четвертую Юго-Восточную улицу. Построили его лет 80 назад, на расстоянии легкой пешей прогулки до Библиотеки Конгресса и совсем невдалеке от того места, где в свое время появился на свет Эдгар Гувер.

Пять лет назад один молодой и богатый свежеизбранный конгрессмен из Сан-Франциско купил его, полностью выпотрошил и, не жалея денег, перестроил. Он считал, что сделает приятное своим избирателям, поселившись в таком районе Вашингтона, где смешанно жили и черные, и белые.

Но избиратели конгрессмена, преимущественно негры, очевидно, не прониклись этим обстоятельством — поскольку на второй срок они его в столицу не отправили. В итоге экс-конгрессмен весьма дешево сдал особнячок в аренду мне, оговорив одно условие: я должен съехать оттуда в течение месяца в случае, если его переизберут. К настоящему моменту я жил в особнячке уже четвертый год. Судя по тому, как он провел свою последнюю кампанию, я вполне мог при желании остаться там навсегда.

— К обеду-то вернешься? — спросила Сара. Она встала и принялась убирать со стола кофейные чашки.

Я тоже встал.

— Нет. Надеюсь, поем где-нибудь в городе. А ты что сегодня собираешься делать?

Повернувшись, она взглянула на меня и улыбнулась. Улыбка была опасная, ее типичная улыбка, означавшая «Как мне все это надоело!»

— О, — сказала она с сарказмом, — мой день просто забит огромным количеством волнующих событий! Причем они словно нарочно придуманы для того, чтобы и ум обогащать, и дух укреплять! Вот, к примеру, нам надо купить продукты, чтобы ты мог приготовить вечером ужин. Мы с сыном собираемся зайти к нашим «друзьям» в черное гетто, в сетевой магазинчик, где нас обсчитают процентов на 5 минимум.

— А что у нас есть сейчас?

— Говяжьи ребра.

— Так хорошо же?

— Да, конечно! — продолжила Сара, — А общаться мне с кем? С младенцем двух лет, который знай лопочет на непонятном языке? Или с соседкой, миссис Хетчер, когда она по обыкновению поинтересуется, могу ли я одолжить ей стаканчик джина? Эх!.. Но, конечно, главный пункт моей программы — заменить кошачий туалетный ящик, чтоб Глупыш мог гадить с комфортом. В общем, если ничего в ближайшее время не изменится к лучшему, я собираюсь найти себе какого-нибудь красавчика, чтоб он внес в мою жизнь что-то волнующее! Ну, хоть съездил бы со мной в воскресенье в Балтимор…

Я кивнул, думая о своем.

— Хотел бы я знать, с чем она пожалует?

— Кто?

— Да дочь сенатора Эймса.

— О!

Я ростом под метр 85, но мне не приходится сильно наклоняться, чтобы поцеловать Сару. В ней метр 77, она стройная, даже худенькая. У нее поразительное лицо (если б не интересные неровности, его можно было бы назвать прекрасным), широко расставленные зеленые глаза и длинные, до пояса, иссиня-черные волосы. «Индейские волосы», как она их называет. Всем рассказывает, что на четверть принадлежит племени сиу, тогда как на самом деле — от силы на одну тридцатую.

— Умм, — сказал я, обнимая ее на прощанье, — до скорого, болтушка моя!

— Ты расслышал хоть что-то из того, о чем я тут распиналась, или нет?

— Конечно, я все слышал! — ответил я. — Ты хочешь найти себе красавчика, чтобы он заменил, наконец, кошачью уборную.