"Если не сможешь быть умничкой" - читать интересную книгу автора (Томас Росс)

Глава двадцать четвёртая

Первым прибыл заместитель шерифа. Им оказался долговязый малый с тощей челюстью и парой бледно-голубых глаз, которые смотрели не слишком весело. Он спросил у нас имена и аккуратно занес их в блокнотик, а потом пошел осматривать мертвые тела. «А наш старик где-то застрял, да?» — спросил он, и в дальнейшем не произносил почти ни слова вплоть до прибытия шерифа.

Шерифу на вид было около пятидесяти, и это у него было явно не первое убийство. Он был крупный мужчина, повыше меня и почти в полтора раза шире, с простым квадратным лицом и маленькими умными карими глазками, которые подмечали все или почти все. С ним прибыла группа экспертов-криминалистов. Они вместе вдоль и поперек осмотрели место происшествия и весь дом, после чего шериф пригласил нас с Дейном на кухню.

Я предоставил Дейну право солировать, и он выступил как профессиональный свидетель. Несомненно, говорил он гораздо лучше, чем писал. Шериф выслушал сначала Дейна, потом меня. Он слушал терпеливо и вместе с тем с достаточным интересом на лице, побуждающим нас продолжать. После того как мы закончили, он посмотрел на Дейна и сказал:

— Хм… так вы, значит, видите это как «убийство-самоубийство»?

— Похоже на то, — сказал Дейн.

— Что ж, хорошо, если так.

— Вы так не считаете?

— Не могу сказать, мистер Дейн. Но ведь у этого семейства нынче чертовски много неприятностей, не так ли?

Он не ждал ответа.

— Я удивлен, что вы до сих пор не у телефона с горячей новостью для Френка Сайза, мистер Лукас!

— Этот тип новости не для него, — сказал я.

— Может и не для него, — сказал шериф, — но уж точно чей-то. Чуть только прознают, жди здесь и из «Балтимор Сан», и из «Вашингтон Пост». С телевидения, радио. Я удивлюсь, если об этом не скажут уже в вечерних новостных шоу — у Уолтера Кронкайта и тому подобных. Жена бывшего сенатора и ее… ну, кто бы он там ни был — найдены убитыми! Очень даже сенсационные репортажи теперь получатся.

— Вполне возможно, — сказал я, поскольку шериф смотрел прямо на меня, будто ожидая подтверждения.

— Конечно, если тут «убийство-самоубийство», как выходит по словам мистера Дейна, это будет не такая уж громкая история, да? То есть, я хочу сказать, все равно сенсация останется, но продлится максимум день-два.

— И все же не похоже на «убийство-самоубийство»? — спросил я.

— Ну, не совсем, мистер Лукас. Не могу сказать до тех пор, пока я не провел полное расследование, не изучил отчет коронера, не увидел результаты работы экспертов-криминалистов. Я имею в виду — не стоит спешить с выводами, когда богатых граждан находят убитыми. Другим богатым гражданам такая поспешность может не понравится.

— Но ведь нынешний год — не год выборов, не так ли? — спросил я.

Шериф ухмыльнулся.

— Ну уж нет! То был прошлый год. А выиграл я красиво, если можно так выразиться. С огромным перевесом. Получил, так сказать, мандат доверия от избирателей. Вот и блюду, как люди рассчитывают, «Закон и порядок». Справляюсь пока.

— Дай-то бог, — сказал я.

— Вам от нас сегодня еще что-нибудь понадобится? — спросил Дейн.

Шериф немного подумал над этим вопросом.

— Да нет. Не думаю. Я бы хотел, чтобы вы пришли завтра — или, впрочем, в какой-нибудь последующий день — и дали официальные показания… К тому времени и у меня, может быть, появятся к вам дополнительные вопросы.

Он помолчал, и его умные карие глазки коротко вспыхнули, глядя на нас.

— А вы к тому времени обдумайте, про что вы мне сегодня забыли рассказать.

— Увидимся, шериф, — сказал Дейн.

— И еще только одно, — сказал шериф. — Кто-нибудь из вас знает, кто в Вашингтоне расследует дело об убийстве девушки Эймс и ее любовника?

— Вы про отдел убийств? — сказал я.

— Ну да.

— Парень по имени Синкфилд, — сказал я. — Девид Синкфилд. Он лейтенант.

— А любовник девушки Эймс был негр, да?

— Мать белая, отец черный, — ответил я.

— Думаете, лейтенанту Синкфилду будет интересно, если я ему позвоню и расскажу, что мы тут обнаружим?

— Думаю, что вы заслужите его вечную признательность, — сказал я.

Поездка обратно в Вашингтон с Дейном за рулем была не хуже и не лучше, чем поездка туда. По пути мы почти не разговаривали. Но в этот раз я готов был едва ли не приветствовать его гнилую манеру вождения. Ведь благодаря ней я хоть в какой-то степени мог отвлечься, не видеть постоянно перед собой чуть удивленное выражение, застывшее на мертвом лице Луизы Эймс.

Я бросил взгляд на Артура Дейна. Сейчас он походил на банкира больше, чем когда-либо прежде. Весь он, сидя за рулем, как-то опал и расплылся,

расстегнул пуговицы пиджака, и его живот свободно вываливался из него. Правую руку он свободно забросил куда-то за сиденье. Кадиллак на скорости 105 км/ч он вел двумя пальцами левой руки. Я знал, что лопни сейчас шина, Дейн ударит по своим мощным тормозам и крутанет не туда свой гидроусиленный руль, после чего нас подбросит и раз семь перевернет, а если кто-то в результате и останется жив, то он не сможет выбраться из машины, поскольку двери заклинит, а электрические стеклоподъемники не будут работать.

— Вам доводилось когда-нибудь убивать? — спросил я.

Он посмотрел на меня. Опять он слишком надолго отвел свой взгляд от дороги.

— Что вы имеете в виду под «убивать»?

— Машиной, в процессе вождения, — пояснил я.

— У меня никогда не было даже аварии, — сказал он.

— В это трудно поверить.

— Вам не нравится, как я еду?

— По-моему, отвратительно.

Некоторое время Дейн ничего не отвечал. Я было подумал, что он сейчас надуется. Он положил на руль обе руки.

— Я не учился вождению до 25 лет. Большинство людей обучаются этому раньше.

— А почему так поздно?

— Потому, — произнес он размеренным тоном, — что я не мог позволить себе иметь машину вплоть до того, как мне исполнилось 25.

— Зато теперь вы за рулем «Кадиллака», — сказал я.

— Маленького, — сказал он.

— Не возражаете, если я задам вам личный вопрос? Френк Сайз любит, когда я задаю личные вопросы.

— Мне, видит бог, совершенно плевать на то, что там любит Френк Сайз. Однако спрашивайте. Я, правда, не гарантирую, что стану отвечать.

— Сколько вы взяли с Эймс за услуги по расследованию ее дела?

Некоторое время Дейн молчал. Но все же ответил:

— Что ж, я вам скажу. Я взялся за это по плоской ежемесячной ставке. За месяц двадцать тысяч вперед — как аванс.

— Всего — что-то около 40 тысяч долларов, так?

— Так.

— Вы думаете, для миссис Эймс это окупилось?

Он снова посмотрел на меня долгим взглядом. Я смотрел на дорогу, готовый в любую минуту схватить руль.

— Окупится, — сказал он. — К тому времени, когда я закончу.

— Так вы вроде бы уже завершили?

Он покачал головой.

— Я передумал.

— Почему?

— Две причины: первая — я хочу-таки выяснить, что ж такого страшного таится в прошлом сенатора.

— И какова вторая причина?

— Другая причина в том, что я не люблю возвращать деньги, а мне было уплачено до конца месяца.

Мы въехали в Вашингтон по Нью-Йорк Авеню, и я попросил Дейна высадить меня на Седьмой улице. Было около шести вечера. На углу Седьмой и Нью-Йоркской есть винный магазин, я зашел туда и купил пинту Скотча — на этот раз «Блек энд Уайт». Спрятав бутылку в боковой карман, я поймал такси и объяснил шоферу, что мне нужно в Вашингтонский Больничный Центр на Ирвинг Стрит.

В больничной регистратуре мне выдали небольшую карту, и по ней я без большого труда смог отыскать Отделение Ф-1. Вход, однако, преграждала запертая двойная дверь. В двери было проделано окошко из толстого стекла, покрытого с обеих сторон стальной сеткой. Через стекло и сетку виднелась длинная комната. Там были несколько человек, кто в уличной одежде, кто — в халатах и пижамах. У двери был звонок, так что я позвонил.

После небольшой паузы появилась сестра, подошла к двери и чуть-чуть ее приоткрыла. Это была тонкая черная женщина в очках с золотой оправой. — Да, — сказала она.

— Я бы хотел видеть Глорию Пиплз, — сказал я.

— Кто вы?

— Я — ее адвокат. Меня зовут Декатур Лукас.

Она покачала головой.

— Я не знаю, — сказала она. — Миссис Пиплз чувствует себя не очень хорошо. Доктор сказал, что ей не следует принимать посетителей.

— У меня для нее есть кое-какие хорошие новости, — сказал я. — Может быть, это улучшит ее самочувствие.

Медсестра все еще колебалась.

— Но ведь уже неприемное время.

— Я не буду надолго задерживаться, и очень важно ее увидеть…

— Так вы ее адвокат, говорите?

— Совершенно верно.

— Ну хорошо, только если ненадолго.

Она открыла дверь, и я вошел. Тут же к медсестре подошел высокий светловолосый юноша лет 24, чье левое предплечье и большая часть руки были в гипсе. Он сказал:

— Я сейчас ухожу!

— Ты никуда не пойдешь, Фредди! — сказала сестра. — Ты сейчас же вернешься в свою комнату!

— Нет, — сказал он. — Я иду сейчас. Ко мне брат пришел!

— Ну, если ты сможешь пройти сквозь эту дверь — давай!

Юноша покачал головой.

— Нет, — сказал он вполне разумным тоном. — Дверь же закрыта. Ты должна открыть ее мне.

— Я тебе сказала: я не собираюсь открывать эту дверь!

— Открой дверь! — заорал юноша.

Медсестра вздохнула.

— Чего ты хочешь добиться таким ужасным поведением? Пойдем!

Она взяла его за правое плечо и повернула кругом. — Пойдем посмотрим телевизор.

— Мой брат пришел ко мне, — сказал он. — Я должен пройти через эту дверь.

— Я дам тебе это сделать попозже, — сказала она. — Сейчас ты идешь смотреть телевизор.

Юноша некоторое время обдумывал сказанное, потом кивнул и направился прочь из зала.

— Что с ним случилось? — спросил я.

— Пытался вены себе резать на запястье. Взрезал хорошо, но как большинство из этих — очень серьезно взялся. Уж вся рука алым окрасилась, а ему все мало казалось. Ну и достал до сухожилия. Сколько потом было мороки это сухожилие вылавливать и связывать!..

— И это все?

— Ох, вы про то, что он всё выступает? Да отходит он только-только после шоковой терапии. Они все так, когда от шоковой отходят. И не помнят временами многое.

Она покачала головой.

— Боже мой, вот собрали мы дурачков в этом отделении! Каких только нет!

Она показала на одну из ряда дверей, шедших вдоль коридора.

— Миссис Пиплз в той палате. Но вы лучше постучите сначала, убедитесь, чтоб она в приличном виде была.

Я постучал, и голос пригласил войти. Войдя, я увидел Глорию Пиплз, сидящую на стуле. Она была в розовом купальном халате и какой-то странного рода голубой пелерине. На ногах были надеты белые пушистые шлепанцы. В комнате была еще больничная кровать, шкафчик, еще один стул, с прямой спинкой и без ручек.

Она сидела сгорбившись, со склоненной головой. Потом медленно подняла голову, чтобы посмотреть на меня. Глаза у нее были красные от рыданий. Таким же был и кончик носа. На голове — полный беспорядок.

— Привет, Глория, — сказал я. — Как ты себя чувствуешь?

— Я не должна быть здесь, — сказала она. — Это психическое отделение. Я не сумасшедшая!

— Кто тебя сюда привез?

Она покачала головой.

— Двое мужчин. Я не знаю, кто это. Пришли ко мне в квартиру сегодня днем и сказали, что они от Луизы Эймс.

— В какое время дня?

— Около двух. Они пришли около двух и сказали, — Луиза хочет, чтобы ты немного отдохнула. Я не знаю, о чем они говорили. Мне не нужен никакой отдых. Я позвонила Луизе, но ее телефон не отвечал. Они сказали, что все уже устроено и я могу поехать в больницу и отдохнуть. Ну да, я была расстроена. Я устала. Поэтому и согласилась пойти с ними, и вот теперь меня тут замуровали!

— Они думают, что ты слишком много пьешь, — сказал я.

— Кто так говорит?

— Миссис Эймс говорила. Она сказала, что ты ей беспрерывно звонила по телефону и болтала всякую чушь.

Глория Пиплз яростно затрясла головой.

— Я ей не звонила! Это она мне звонила!

— И по какому поводу она звонила?

Глория опять покачала головой.

— Не думаю, что хочу говорить об этом.

— Сколько ты уже сегодня выпила, Глория? И не вздумай врать!

— Я выпила пива, когда обедала. И все.

— А как насчет вчера?

Она подумала над этим.

— Прямо перед обедом — два мартини. И все! В последнее время я пью немного. С тех самых пор, как мы встречались. Ты тогда приносил мне какой-то Скотч, правильно?

— Правильно.

— А здорово, если б ты и в этот раз что-нибудь принес с собой. Я хочу!

— Быть может, так и есть, — сказал я.

Ее лицо стало светлеть. Надежда медленно проступала на нем, постепенно добравшись до губ, кончики которых тоже поползли вверх.

— А ты не шутишь, нет?

— Нет.

Она осмотрела комнату.

— Нужны какие-нибудь стаканы. А не можешь сходить и принести стаканы? Да, и еще что-нибудь, чтоб смешивать, тоже захвати.

— Где же мне в таком месте раздобыть стаканы?

— Спустись в кабинет медсестры. Там есть и стаканы, и всякие разные соки. Возьми какой-нибудь фруктовый.

— С виски?!

— Яблочный сок, — сказала она. — Я помню, что там должен быть яблочный. Со Скотчем это не может быть плохо.

Я посмотрел на нее и покачал головой.

— Ну не знаю, Глория. Положено, чтоб ты тут сидела в полном воздержании и трезвела.

— Я ведь тебе сказала, мне совсем не нужно воздерживаться и трезветь! Все, что мне нужно прямо сейчас — это выпивка.

— Что, жажда уже сильно замучила?

Она отвела от меня взгляд в сторону.

— Есть малость…

— Расскажи мне, о чем вы говорили с миссис Эймс, и ты получишь свою выпивку.

Я чувствовал себя ужасно великодушным, произнося последнюю фразу. И не просто великодушным, но еще и беззаветно готовым облегчить муки страждущего. Кто, как не я, пронес в больничные палаты живительную влагу для маленькой печальной женщины, с тем чтобы она могла испить ее и почувствовать себя лучше.

Однако Глория Пиплз не собиралась принимать мои великодушные предложения. Она покачала головой и слегка надулась. Затем сказала:

— СНАЧАЛА ты принесешь мне выпить. Тогда, быть может, и потолкуем.

Я кивнул.

— Гм… Значит, яблочный сок?

— Яблочный сок, — сказала она.

Я вышел в коридор и двинулся к кабинету медсестры. Там на пластиковом столике для посуды я нашел лед, а также бутылки и упаковки с разными соками. Тонкая медсестра в очках с золотой оправой смотрела, как я наливаю яблочный сок в пару пластиковых стаканчиков.

— Она сказала, что хочет чего-нибудь попить, — пояснил я.

— Медсестра одобрительно кивнула.

— Да, ей надо пить побольше жидкости.

— По мне, она довольно неплохо выглядит, — сказал я. — Лучше, чем я ожидал.

Медсестра хмыкнула.

— Видели бы вы ее в районе двух часов, когда ее сюда только доставили. Лыка не вязала. С тех пор она хорошо вздремнула.

— Что, действительно нализалась до чертиков?

— Да уж напилась до бровей, и явно не яблочного сока.

Я принес стаканчики в палату Глории. Увидев их, она зачмокала губами и потянулась к ним. Руки у нее дрожали.

— Стойте там, у двери, — сказала она.

Я остался стоять рядом с наполовину приоткрытой дверью.

— Смотрите, чтоб кто-нибудь не зашел.

Она взяла стаканы и вылила две трети их содержимого в раковину. Потом она протянула их мне, сказав:

— Наполни оба.

Я достал из кармана пинту, откупорил и долил в оба стаканчика Скотча доверху. Один из них Глория протянула мне, расплескав самую малость. Чтобы донести свой стаканчик до рта, ей пришлось зажать его обеими руками. Сделав два глубоких глотка, она вздохнула, села на место и стала шарить в кармане своего халата. Она вытащила оттуда пачку «Кента», вытрясла из нее сигарету и подхватила ее губами.

— Спичка есть? — спросила она. — Мне не разрешают иметь никаких спичек. Там у них есть электрическая зажигалка, приходится пользоваться ею.

Я зажег ей сигарету, а потом еще одну для себя.

— Расскажи мне об этом, Глория, — сказал я.

Спиртное уже начало действовать. На щеках у нее постепенно проявился небольшой румянец. Сигарету и стакан она уже держала поуверенней. Она даже переложила и сигарету, и стакан в одну руку, а другой потом попыталась пригладить волосы — впрочем, безуспешно.

— Это Луиза говорит, что я ей звонила? — спросила она.

Я кивнул.

— Я понял именно так.

— Так вот, я ей не звонила. Никогда я ей не звонила. Это она позвонила мне.

— Так по какому поводу она звонила, Глория?

— Она хотела кое-что.

Я сохранял терпение. Добрые самаритяне во всем мире всегда сохраняют терпение.

— Что она хотела?

— Она думала, что если б он забрался туда, они б выяснили, что именно.

Да, работа есть работа. Она, видно, решила боем разведать границы моего терпения. Что ж, они близки.

— «Он» — это кто?

— Ну, этот… ее ручной кобелек. Мускулистый мужчина. Слизняк, которому она платила, чтоб он ее трахал.

— Джонас Джоунс, — сказал я.

Она сделала еще один хороший глоток и затем кивнула.

— Вот-вот. Он. Джонас Джоунс.

— «Если б он забрался…» Куда?

— К ним!

— Куда к ним?

— К ним в квартиру, к Бобби и этой суке Мизелль.

— А ключи были у тебя, правильно?

Прошло некоторое время, прежде чем до нее наконец дошло — возможно, оттого, что алкоголь и транквилизаторы в ее крови вступили в сложное химическое взаимодействие.

— Откуда ты знаешь? — сказала она. — Никто не знал, что у меня были ключи!

— Луиза Эймс знала, — сказал я.

— Ну, это другое. Она знала, что у меня всегда был набор-дубликат от всех его ключей. Он же их постоянно терял.

— А ты разве еще работала на сенатора, когда он купил себе эти апартаменты в Уотергейте?

Она покачала головой.

— Тогда уже нет. Я работала на Кьюка. Но все равно сделала набор дубликатов, когда он купил квартиру в Уотергейте. Хотела быть уверенной, что у него есть пара дополнительных наборов. Я глупая… все пыталась заботиться о нем — даже тогда, когда ему уже больше не нужны были никакие мои заботы.

— И что ж ты сделала, послала Луизе ключи почтой?

Она опять покачала головой.

— Нет, Джонас приехал и забрал их с собой.

— А потом?

Она допила свой стакан до капли.

— По-моему, мне надо пойти и налить себе еще яблочного сока…

— Вот, — сказал я, протягивая ей стакан. — Бери мой. Я к нему не притрагивался.

Это ее приободрило. Она благодарно мне улыбнулась. Я был тот самый Доктор Айболит, который прописывает лучшие лекарства в мире.

Она сделала еще один неслабый глоток.

— Не беспокойся, — сказала она. — Я вовсе не собираюсь ударить лицом в грязь.

— Знаю, что нет, — ответил я. — Так что же произошло после того, как Джонас забрал ключи?

Она пожала плечами.

— Надо полагать, он забрался туда и нашел то, что она хотела. По крайней мере, она так сказала.

— Когда?

Она подумала.

— Вчера.

И кивнула, оживившись.

— Угу, точно вчера. Как раз когда Луиза позвонила мне и рассказала все те ужасные вещи.

— Что за ужасные вещи?

— Про Бобби и меня. Она сказала, что всегда все про нас знала, с самого начала. И что ей было наплевать, что мы вместе спали — вроде как, подумаешь, у него это хобби такое было. А вот Мизелль — это совсем другое. Она сказала, что Конни Мизелль пустила прахом жизнь Бобби, а теперь она собирается пустить прахом Конни Мизелль.

— Как? — спросил я.

— Вот и я ее об этом спросила. Как?

— И что ж она сказала?

— Она только рассмеялась и сказала, что я смогу все прочитать в колонке у Френка Сайза.

— И что потом?

— Потом ничего. Потом она повесила трубку, а я выпила пару порций мартини. Ну, может быть, три… Я вроде как расстроилась.

Она начала плакать. Слезы так и потекли у нее по щекам. Я испугался, что она начнет по обыкновению завывать, поэтому встал, подошел к ней и неуклюже похлопал по плечу.

— Ну будет, будет… — говорил славный, грубоватый Доктор Лукас. — Все в конечном итоге будет хорошо, — сказал я. Я подумал, что надо бы сказать «будет, будет» еще раз, но так и не смог заставить себя это сделать. — Ну в чем дело-то?

Она подняла свое лицо ко мне. Глаза у нее были полны слез. Нос стал ярко-красным.

— Счастливчик, — сказала она.

— Счастливчик?

— Кот мой. Я уехала и оставила его, и теперь не знаю, что же он будет кушать. А он раньше никогда не оставался один.

Я отыскал свой носовой платок и вытер некоторые ее особо крупные слезинки.

— Но-но! — сказал я. — Выпей-ка еще. Насчет Счастливчика не беспокойся. Я о нем позабочусь.

— Ты… Ты сможешь? — сказала она и затем погребла свой нос в стакане.

— Я знаю одно местечко в Силвер Спринге. Действительно чудесное место, специально оборудованное для кошек. Я туда своего иногда отдаю. Ему нравится. Там для котов собственное ТВ… и всякое такое. Я съезжу к тебе, заберу кота и заброшу его туда.

Слезы у нее прекратились, зато началась икота.

— Он… Он любит человека с погодой.

— Человека с погодой?

— По ТВ — ему нравится, когда погода. Человек рассказывает. Девятый канал. Он всегда это смотрит.

— Я расскажу об этом хозяйке того места.

Она осушила свой стакан. По моим прикидкам, она потребила внутрь больше 150 граммов виски за 15–20 минут.

— А почему бы тебе немного не подремать сейчас?

— Ты же оставишь мне остальное?

— Скотч?

— Угу.

— Если они найдут, они отберут это у тебя.

— А мы спрячем, — сказала она. — Дай мне мою сумочку. Все равно мне ведь надо отдать тебе мои ключи. Мы спрячем это в сумочке.

— Замечательное место! — сказал я. — Им никогда в голову не придет искать там. Никогда — до тех пор, пока они не осмотрят все у тебя под подушкой.

— Ох, ну где же тогда мы это спрячем?

— Под матрас.

Она закрыла глаза и нахмурилась.

— Под матрас, — повторила она. — Под матрас. Под матрас.

Она открыла глаза и посмотрела на меня сияющим взглядом.

— Вот так я все вспомню, когда проснусь!

Я передал ей сумочку и засунул пинту под матрас. Я гордился собой. В тот день я совершил кучу благих деяний: украл у трупа, ублаготворил больную крепкой выпивкой… Я был настоящий славный малый.

— Думаю, я немного вздремну, — сказала Глория Пиплз.

— Вот это — прекрасная мысль.

Она встала, подошла довольно твердыми шагами к кровати и села.

— По матрасом, — сказала она и кивнула головой, как бы подтверждая свои слова.

— Под матрасом, — повторил я.

— Сегодня утром я просматривала колонку Френка Сайза, — сказала она. — Но ничего там не нашла по поводу Бобби. Это, наверно, будет завтра?

— Я так не думаю.

— А когда же оно появится? — спросила она, укладываясь на постели.

— Не знаю, Глория, — ответил я. — Может быть, никогда.