"Донья Барбара" - читать интересную книгу автора (Гальегос Ромуло)X. Страсть без имени– Хеновева, дорогая! Что я сделала! – Что, господь с тобой! – Иди, расскажу. Сюда, к изгороди, тут нас никто не услышит. Возьми меня за руку, послушай, как бьется сердце. – Понимаю! Он наконец сказал тебе? – Нет. Ни одного слова. Клянусь! Это я ему сказала. – Ты? Собака забежала вперед стада? – Получилось нечаянно. Слушай. Я была очень сердита, ведь он ни разу не пригласил меня танцевать. – И чтобы отомстить ему, ты пошла с Пахароте? Мы все видел гг. А потом доктор отстранил Пахароте и сам танцевал с тобой. – Погоди, я все расскажу. Говорю, я была очень зла. Так зла, что чуть не разревелась, но он вдруг взглянул на меня, и я, чтобы скрыть чувства, не показать ему, как он меня обидел, улыбнулась. Но не так, как хотела, понимаешь? – Ясно, где уж тут улыбаться! – Ну так вот. И знаешь, как я решила поправить дело? Пропади все пропадом, думаю. Уставилась па него и говорю: «Противный!» – Марисела заливается краской и добавляет: – Ну что? Видела ты в жизни такую наглую женщину, как я? В этой фразе – вся ее наивность, но Хеновева думает иначе: «А вдруг это то, о чем говорит дедушка: яблочко от яблоньки недалеко падает?» – Ты что, Хеновева? Я плохо поступила, да? – Нет, Марисела. Просто я хочу знать, что было дальше. – Дальше? По-твоему, этого мало? Ведь я в одном слове сказала ему все! – И он понял? – Во всяком случае, он сбился с такта. А у него такой тонкий слух! Он не сказал ни слова и больше ни разу не посмотрел на меня… Вернее, не знаю, я сама после этого глаз не смела поднять. Хеновева снова задумывается. Молчит и Марисела, и ее взгляд тонет в светлой дали саванны, спящей в лунном сиянии. Внезапно она принимается хлопать в ладоши: – Я сказала! Я все сказала ему! Теперь, если он останется прежним, то уж не по моей вине. – Ну, хорошо, Марисела. Что же теперь будет? – А что должно быть? – допытывается девушка, видимо не понимая вопроса. Но тут же принимается убеждать подругу и самое себя: – Но, послушай, что же мне было делать? Пойми: весь день я мечтала об этих танцах. Думала: ну, сегодня-то он мне скажет! А потом, я ж говорю тебе, у меня вырвалось нечаянно. Ты сама виновата. Всякий раз, как мы с тобой встречаемся, ты твердишь: «Все еще не объяснился?» А теперь вот ревнуешь. – Да не ревную я, просто думаю о тебе. – С таким озабоченным лицом, когда я так довольна? Пахароте, разыскивая Хеновеву, обещавшую ему танец, который уже начали играть, подошел к ним, и разговор прервался. Марисела осталась у изгороди, ожидая, когда пригласят и ее. Но никто не подходил, и она мысленно продолжала говорить с Хеновевой. «Ну, хорошо, Марисела. Что же теперь будет? Думаешь, все может пойти по-старому после того, что случилось? Воображаешь, что, решившись произнести то, что не осмеливались сказать тебе, ты всего добилась? Неужели не понимаешь – ведь ты лишь усложнила дело! С каким лицом ты предстанешь перед Сантосом завтра, если он сегодня не подойдет и не скажет, что любит тебя?… А он не идет. И не придет всю ночь. В какую лужу ты села! И все потому, что не умеешь скрывать свои чувства. Ты только представь, что он сейчас думает о тебе. Он, такой… противный! – Я знаю, что я противный. Ты мне это уже сказала. – Ах! Вы здесь? – Да. Ты разве не видишь? – Нехорошо ходить на цыпочках и подслушивать, что думают другие. – Я шел не на цыпочках и не обладаю даром читать чужие мысли. Но когда думают вслух, рискуют быть услышанными. – Я ничего не говорила. – Тогда я ничего не слышал. Пауза. Долго он будет молчать? Робким его не назовешь. Может, помочь ему, чтобы язык развязался? – Так вот… – Что? – Ничего. – Ну, ничего так ничего, – смеется он. – Над чем вы смеетесь? – Ни над чем. – Он продолжает смеяться. – Ха! Может, свихнулись? – Говорят, в льяносах рассудок у людей мутится от лунного света. – Не знаю, как ваш, а мой в полном порядке. – Тем не менее влюбиться в Пахароте, так сразу, не подумав, это безумие. Пахароте хорош на своем месте, но не как жених… – Ха! А почему бы и нет? Разве я не была бездомной скотиной, когда вы подобрали меня? У кого такая мать, тому и такой отец хорош. – Я предвидел, что услышу сегодня и эти «ха» и вульгарные поговорки. Но сейчас ты делаешь все это мне назло. Так что, если тебе угодно обманывать меня, придумай что-нибудь поумнее. – А что же вы-то не придумали ничего умнее, как сказать, что я влюблена в Пахароте? Теперь я могу посмеяться. Учитель острамился перед своей ученицей! – Так не говорят: «острамился». – Ну, попал впросак… Или опять плохо сказано? – Нет, – говорит он и надолго задерживает на ней взгляд. Затем спрашивает: – Вдоволь посмеялась? – Вполне. Придумайте что-нибудь, может, еще посмеюсь. Скажите, например, что вы пришли сюда, к изгороди, помечтать об одной из своих каракасских «приятельниц». Уж я-то знаю, что она вовсе не приятельница, а невеста ваша. – Ну, если ты начнешь смеяться над моей… – Ясно, хоть и не договариваете. Я уже смеюсь. Слышите? – Продолжай, продолжай. Мне приятен твой смех. – Тогда я снова стану серьезной. Я не желаю быть забавой для кого бы то ни было. – А я придвинусь поближе и спрошу: «Ты любишь меня, Марисела?» – Я обожаю тебя, противный!» Но весь этот разговор происходил только в воображении Мариселы. Может быть, подойди Сантос к изгороди, такой разговор и состоялся бы; но этого не случилось. «Да нужны ли мне его объяснения? Разве без них я не могу любить его, как раньше? И разве моя нежность к нему – это любовь? Нежность? Нет, Марисела. Нежность можно питать ко многим сразу. Обожание?… Ах, зачем все эти слова!» На этом Марисела с ее сложной и одновременно наивно л душой сочла решенной трудную проблему отношений с Сантосом Лусардо. Любовь ее не была еще земной, жаждущей телесных наслаждений, хотя и не походила на платоническое обожание. Жизнь, склоняя это чувство то в одну, то в другую сторону, должна была определить его будущую форму; но сейчас, находясь на точке равновесия между мечтой и действительностью, оно оставалось пока страстью без имени. |
||
|