"Дочь доктора Фу Манчи" - читать интересную книгу автора (Ромер Сакс)

ГЛАВА I ЖИВАЯ СМЕРТЬ

Возле «Шеферда» я велел шоферу остановиться.

Попытки убедить себя, что охватившее меня состояние — не что иное, как самое банальное переутомление, успехом, увы, не увенчались. К сожалению, испытывал я его не впервые и каждый раз пытался замаскировать от самого себя именно этим невинным оправданием. Сколько же можно?

Конечно, происшедшее могло расстроить самые крепкие нервы. Потерять старого, глубоко уважаемого друга и в тот же час столкнуться с тайной, по всей видимости, далеко выходящей за пределы обычных законов природы, — достойное испытание для нервной системы любого нормального человека.

Я сошел в Каире, пребывая в настроении, описывать которое не буду даже пытаться. Всю дорогу меня преследовала мысль, что за мной следят.

Еще в купе, когда я мысленно прощался с моим бедным другом, я уловил странное подозрительное движение в коридоре. Краешек моего сознания отметил желтое лицо, вглядывавшееся в меня с непонятной и страшной ненавистью. Я был уверен, что эти зловещие раскосые глаза не являлись плодом моего воображения, хотя несколько раз за время пути, несмотря на все потрясения, впадал в какое-то полудремотное состояние: за сорок восемь предшествовавших часов мне ни разу не удалось толком сомкнуть глаз.

Тем не менее ни разу до самого конца пути мне этот желтый кошмар больше на глаза не попался. Как ни странно, именно это меня и беспокоило, не давая уснуть, несмотря на усталость. Подкрепившись виски с содовой, я окончательно проснулся, меж тем как поезд грохотал по Нильской долине, оставляя за собой станцию за станцией и неумолимо приближаясь к Каиру.

Раскосые глаза не появлялись.

Вновь я обнаружил слежку лишь после того, как окликнул на вокзале такси. Ощущение было таким сильным, что я одну за другой поменял несколько машин, дабы убедиться, что никто меня не преследует.

Возле «Шеферда» я отпустил последнюю и поднялся на террасу.

Лишь несколько из накрытых к чаю столиков были заняты. Никого из знакомы: не обнаружилось, что меня весьма порадовало.

Зайдя за одну из больших декоративных ваз, обрамлявших вход, я вытянул шею и осторожно выглянул на Шэрия Кэмел. Как раз вовремя. Мимо стремительно промчался лимузин, управляемый шофером-арабом. Злобные раскосые глаза пассажира были устремлены на террасу. Человек из поезда. Не померещилось.

Мне показалось, что он заметил меня, но уверен я не был. Машина, не сбавляя хода, исчезла за углом Садов Эсбекии.

Появился официант в белой униформе и красной феске. Слегка поразмыслив о том, чего бы мне хотелось, я заказал большую чашку кофе по-арабски. Выпил его, покуривая трубку, и покинул террасу. Для того чтобы найти дом, который был мне нужен, много времени не потребовалось…

Вот и нужный мне тихий переулок. Латунная табличка у входа подтверждала, что я на правильном пути. Я позвонил. Слуга-нубиец впустил меня и безо всяких церемоний провел наверх, в просторный, восхитительно обставленный кабинет.

Широкие застекленные двери выходили на балкон, увитый лианами, сплошь покрытыми изумительными пурпурными цветами, которые спускались до самой земли, во двор, засаженный апельсиновыми деревьями. Комнату тоже переполняли цветы, однако еще больше здесь было книг. В расстановке книжных шкафов, коврах на полу, украшениях, даже в расположении большого письменного стола явственно чувствовалась женская рука. Я острее, чем когда-либо, ощутил, что теряют в своем бессмысленном упорстве холостяки, какую цену платят они за свою так называемую свободу.

Мои мысли невольно обратились к Райме. Вновь я недоуменно спрашивал себя, что же такого я мог натворить, чтобы настолько ее обидеть. И вновь не находил ответа.

Глаза мои встретились с твердым взглядом человека, сидевшего за письменным столом, и я вернулся к действительности.

С приветливой улыбкой хозяин кабинета поднялся мне навстречу. Он был высок, хорошо сложен и, несомненно, красив; седина на висках очень ему шла. Я сразу почувствовал исходящее от него ощущение необыкновенной надежности, но даже оно не в состоянии было объяснить многого из того, что мне доводилось слышать об этом человеке.

— Доктор Петри? — осведомился я.

Он протянул через стол руку, и я пожал ее.

— Рад, что вы пришли, мистер Гревилль, — улыбнулся доктор. — Мне доставили из клуба вашу записку. — Улыбка исчезла с его лица. — Прошу вас, садитесь. Вот в это кресло, пожалуйста. Вон в той деревянной шкатулке — сигары, в соседней — сигареты. А тут, — кисет скользнул по столу, — очень приличный трубочный табак.

— Спасибо, — усаживаясь, поблагодарил я. — Думаю, что предпочту трубку.

— Я понимаю, насколько вы потрясены, — продолжал он. — Это совершенно естественно. Может быть, чего-нибудь выпьете?

— Не сейчас, — печально улыбнулся я. — Боюсь, и так в поезде слегка переусердствовал, пытаясь взбодриться.

На короткое время воцарилась тишина. Я сосредоточенно набивал трубку, пытаясь собраться с мыслями. Затем, подняв глаза, вновь встретил твердый взгляд доктора.

— Ваши новости меня просто потрясли, — сочувственно кивнул он. — Я ведь знаю: Бартон был вашим старым другом. Моим, впрочем, тоже. Расскажите же мне, наконец, толком, что произошло?

— Вы, наверное, слышали, — начал я, — мы производили раскопки в месте, известном под названием «Гробница Лафлера» — это на границе Долины Фараонов. Занятие, надо сказать, рискованное, результат его, как правило, непредсказуем, и потому наш дорогой шеф всегда отличался необыкновенной скрытностью относительно своих целей. Правда, когда работа завершалась, он был неизменно щедр и распределял деньги более чем честно. Однако постоянное ощущение опасности делало общение с ним затруднительным. Поэтому рассказать я вам смогу не так уж много. Как бы то ни было, два дня тому назад он сменил стоянку, запретил подходить к месту раскопок и вообще вел себя так… ну, вы понимаете, я ведь давно его знаю… словом, обычно он себя так ведет в предчувствии какого-то большого открытия. В районе нашей стоянки было две хижины, но в них никто не спал — группа подобралась небольшая, и все отлично умещались в палатках. Впрочем, вы сами все увидите… по крайней мере я на это надеюсь. Я ведь могу на вас рассчитывать, не так ли? Нам надо поторопиться.

— Я согласен, — спокойно кивнул доктор Петри. — Все уже устроено. Хотя один Бог знает, насколько я смогу быть полезен. Но, раз он так хотел…

— Прошлой ночью, — продолжил я рассказ, — я услышал или мне почудилось, что услышал, будто шеф меня зовет: «Гревилль! Гревилль!» Голос его показался мне странным. Я спрыгнул с кровати, сунул ноги в тапочки — темно было хоть глаз выколи — и на ощупь побрел к его палатке.

Я замолк, вновь переживая ужас случившегося. Доктор невозмутимо смотрел на меня, ожидая продолжения.

— Он был мертв, — сказал я. — Лежал в постели. Карандаш выпал из его пальцев. Рядом на полу валялся блокнот, которым он пользовался для записей.

— Минутку, — прервал меня доктор. — Вам показалось, что он мертв. Потом это подтвердилось?

— Да. Его осмотрел Форестер, наш химик — он, ко всему прочему, член Королевского медицинского общества, хотя и не практикует. Шеф был мертв. Сэр Лайонел Бартон — величайший востоковед, какой когда-либо рождался в нашей стране, доктор Петри. Каким острым умом он обладал! Каким был живым, энергичным, преисполненным энтузиазма!

— Боже мой! — пробормотал доктор. — Как считает Форестер, от чего он умер?

— Сердечная недостаточность. Совершенно неожиданный приступ.

— Немыслимо! Я могу поклясться, что сердце у этого человека было, как у быка. Однако есть еще кое-что, ставящее меня в тупик, мистер Гревилль. Если смерть, как утверждает Форестер, наступила от сердечной недостаточности, то кто послал мне вот это?

Он протянул через стол телеграфный бланк. С нарастающим замешательством я прочел:

«Сэр Лайонел Бартон страдает от каталепсии. Пожалуйста, приезжайте первым же поездом и привезите противоядие, если у вас еще осталось».

Я уставился на Петри.

— Никто из нашего лагеря этого не посылал.

— Что?!

— Уверяю вас. Ни один человек из нашего отряда не мог послать такой телеграммы.

Я перевернул листок и взглянул на штамп. Она была отправлена нынешним утром и вручена адресату в шесть вечера. В полнейшем изумлении я принялся перечитывать ее вслух, но до конца дочитать не успел — меня прервал донесшийся со двора крик. Он был негромок, но в нем звучала какая-то сверхъестественная жуть, и это меня удивило. Но куда больше поразила меня реакция доктора Петри: он вскочил, будто в комнате раздался выстрел, и прыгнул к открытому окну.

— Что это? — воскликнул я.

Крик не был похож ни на что из того, с чем мне приходилось сталкиваться в этой стране, где продавцы фиников, лимонада, воды — да любых товаров — имели каждый свою песню. Порой странную, но уж никак не жуткую.

Петри с побледневшим лицом повернулся ко мне.

— Я не слышал этого уже десять лет, — пробормотал он, — и надеялся, что никогда больше не услышу.

— Что именно?

— Сигнал, которым пользуется группа бирманских фанатиков. Нам они известны, как дакойты.

— Дакойты? Но дакойты в Бирме давным-давно вымерли!

Петри засмеялся.

— Именно такое утверждение я обнародовал двенадцать лет назад. И ошибся. А сейчас получил тому еще одно подтверждение. Во дворе кричал вовсе не призрак.

И вдруг до меня дошло, до какой степени он потрясен. Доктор отнюдь не принадлежал к нервным людям, и его реакция на инцидент, который мне показался совершеннейшим пустяком, свидетельствовала о том, что дело серьезно.

— Боже мой, я снова ошибся, — простонал он, возвращаясь к своему креслу. — Опять ошибся.

Дверь внезапно распахнулась, и в кабинет вошла женщина. Точнее, вбежала.

Мне приходилось слышать в мужском клубе восторженные разговоры о красоте супруги доктора Петри, но выбранный ею образ жизни был настолько уединенным, что увидел ее я впервые. И понял: все восторги в ее адрес лишь в малой степени отражали действительность. За всю свою жизнь мне не доводилось видеть женщины прекраснее. Не стану даже пытаться ее описать — в человеческом языке попросту отсутствуют необходимые для этого слова. Моего присутствия она даже не заметила, и я невольно подумал в чисто мужском недоумении: интересно, какими мистическими цепями удалось доктору Петри удержать это нереально прелестное создание?

Она подбежала к нему, и он обнял ее.

— Ты слышал? — прошептала она. — Ты слышал это!

— Я знаю, о чем ты думаешь, дорогая, — проговорил доктор. — Да, я слышал. Но ведь это невозможно.

Он перевел взгляд на меня, и его жена, казалось, впервые осознала мое присутствие.

— Это мистер Шан Гревилль, — представил меня Петри. — Он принес мне очень печальные новости о нашем давнем друге, сэре Лайонеле Бартоне. Я не хотел тебе пока говорить, но…

Миссис Петри, сделав над собой заметное усилие, подавила страх и подошла, чтобы приветствовать меня.

— Рада вас видеть.

По-английски она говорила с легким акцентом.

— Но ваши новости… вы имеете в виду…

Я кивнул.

Ее прекрасные глаза обрели странное выражение. Взгляд был вопрошающим, сомневающимся, испуганным и вместе с тем анализирующим. Вдруг миссис Петри повернулась к мужу:

— Как это случилось?

По тону, каким был задан вопрос, я понял, что она, скорее всего, подслушивала.

Доктор Петри кратко повторил мой рассказ и в заключение вручил жене таинственную телеграмму.

— Если позволите вас на минуту прервать… — проговорил я, вытаскивая бумажник. — Вот, взгляните. Сэр Лайонел, должно быть, написал это в момент смертельной опасности. Впрочем, сами увидите… нацарапано на листке блокнота, который лежал возле кровати. Эта записка и привела меня в Каир.

Я вручил листок Петри. Его жена склонилась над ним, в то время как он медленно разбирал вслух накарябанные карандашом каракули: «Не мертвый… свяжитесь с Петри… Каир… янтарь… впрыснуть…»

Доктор не мог видеть лица своей жены, но он увидел, как телеграмма из ее пальцев выскользнула на ковер.

— Кара! — закричал он. — Что с тобой, дорогая?

Ее прекрасные, широко открытые глаза с ужасом уставились в окно.

— Он жив, — прошептала она. — О Боже! Он жив!

Признаюсь, я пришел в недоумение, не в силах понять, кого она имела в виду. Может быть, сэра Лайонела? Внезапно она повернулась к Петри, вцепилась в лацканы его пиджака и торопливо, глотая слова, выпалила:

— Ты уверен, что понимаешь? Ты должен понять! Тот крик в саду и сейчас… Это живая смерть! Живая смерть! Он узнал об этом раньше, чем от него потребовали. «Янтарь — впрыснуть», — в гневном неистовстве она затрясла Петри. — Думай! Флакон в твоем сейфе!

Наблюдая за лицом доктора, я видел: то, что было решительно непонятно для меня, для него, напротив, пролило свет на события.

— Милосердное небо! — вскричал он, и впервые за время нашей встречи в его глазах тоже появился ужас. — Я не могу поверить… Я не хочу в это верить!

Он невидящими глазами уставился на меня.

— Сэр Лайонел верил, — напомнила ему жена. — И написал об этом. Или, ты думаешь, он имел в виду что-то другое?

Внезапно я вспомнил отвратительные раскосые глаза, следившие за мной во время поездки. Вспомнил человека в машине, проскочившей мимо «Шеферда». Дакойты! Банда разбойников из Бирмы! Я был уверен, что их давным-давно рассеяли. Очевидно, они вновь объединились в некое подобие тайного союза. Сэр Лайонел знал Дальний Восток даже лучше, чем Ближний…

— Уж не считаете ли вы, мистер Петри, — воскликнул я, — что он был убит?

Нетерпеливым жестом доктор прервал меня, а его ответ окончательно заставил меня замолчать.

— Гораздо хуже, — сказал он.

«А я-то считал, что везу в Каир всего лишь известие, хотя и печальное», — подумал я, переводя взгляд с лица хозяина на прекрасное лицо его жены. Оказалось, мой рассказ поверг в прах созданный ими мир счастья.

Поезд в Луксор был набит битком, но я это предвидел и позаботился о билетах заранее. И все время за мной следили.

Честно говоря, я чувствовал себя не вполне в своей тарелке. Петри явно беспокоился за жену, которая, казалось, стала жертвой какого-то мистического ужаса, и был совершенно не в состоянии это скрывать. Предмет из сейфа, о котором упомянула миссис Петри, оказался стеклянным флаконом, запечатанным воском и содержащим буквально несколько капель жидкости, по виду напоминающей бренди. Однако доктор с особой осторожностью упаковал его и уложил в сумку.

От его действий вкупе с лихорадочным возбуждением, охватившим по моей милости семейную пару, отдавало чем-то ирреальным. Учитывая происшедшую трагедию и бессонную ночь, я чувствовал: мои нервы могут не выдержать перегрузки.


Петри обследовал поезд с таким тщанием, будто ожидал встретить в нем дьявола собственной персоной.

— Ищете моего косоглазого соглядатая? — поинтересовался я.

— Да, — мрачно кивнул он.

Его твердый взгляд встретился с моим, и я только сейчас сообразил, что он вовсе не боялся обнаружить раскосого шпиона, а напротив, надеялся на это. Мне стало ясно, что он куда больше боялся за остающуюся в Каире жену, чем за нас. Однако я решительно не понимал, что это все означает.

Впрочем, подобные размышления занимали меня недолго. К тому времени, когда в купе заглянул вызванный мною проводник, чтобы застелить постель, я уже мирно спал.

Разбудил меня доктор Петри.

— Как насчет того, чтобы пообедать?

Чувствовал я себя довольно своеобразно, и потребовалось немало усилий, чтобы привести себя в необходимый для посещения вагона-ресторана вид. Тем не менее вскоре я уже сидел за столиком напротив своего нового знакомого, о котором был столько наслышан и которого мой шеф считал спасительной гаванью в любой шторм.

Коктейль окончательно взбодрил меня, вернув от ужасных сновидений к не менее ужасной реальности. Петри поглядывал на меня с профессиональным любопытством, к которому, как мне показалось, примешивалась изрядная доза личной симпатии.

— На вашу долю выпало нелегкое испытание, Гревилль, — промолвил он. — Однако вы не можете не понимать, что в моем доме ваша новость произвела эффект взорвавшейся бомбы. Но прежде, чем мы вернемся к этому вопросу, позвольте мне начать с начала. Что, если это чья-то подлая игра? Скажите, нет ли кого-нибудь, кого вы могли бы заподозрить — хотя бы весьма неопределенно?

— Разумеется, — признался я. — Вы же знаете, в нашей работе тайн хватает. Не секрет, например, что соперники сэра Лайонела — а я могу спокойно назвать их врагами — пристально следят за каждым его шагом. Особенно профессор Зейтланд.

— Профессор Зейтланд умер в Лондоне две недели тому назад.

— Что?!

— А вы разве не в курсе? Мы узнали об этом в Каире. Таким образом, его можно исключить.

Подоспевший официант принялся накрывать на стол, и нам пришлось сделать паузу.

— Насколько я помню беднягу Бартона, — задумчиво произнес Петри, когда официант удалился, — он вечно окружал себя тучами самых странных типов в качестве прислуги. В вашем лагере тоже наблюдалось что-нибудь подобное?

— Ни в коей мере, — уверил я его. — Нас было совсем мало. Сам сэр Лайонел, я. Али Махмуд — десятник, Форестер — химик (о нем я уже упоминал), и племянница шефа Райма, наш фотограф.

Назвав Райму, я искренне надеялся, что голос мой не дрогнет, однако Петри уставился на меня очень пристально.

— Племянница? — переспросил он. — Странные занятия выбирают для себя женщины в наши дни.

— Да, — коротко кивнул я.

Доктор принялся неохотно ковыряться в принесенной официантом рыбе. Нетрудно было заметить, что его аппетит оставлял желать лучшего, как и то, что беспокойство его, напротив, с каждой минутой возрастало.

— Вы не знакомы с суперинтендантом Веймаутом? — внезапно поинтересовался он.

— Встречал его несколько раз в клубе, — ответил я. — Кстати. Форестер знаком с ним очень хорошо.

— Я тоже, — со странной улыбкой обронил Петри. — И весь день пытался с ним связаться. — С минуту он помолчал, потом задумчиво проговорил: — Здесь должны быть какие-то связи. Каждый из вас, конечно же, имел друзей, навещавших его в лагере?

Его вопрос, будто мановение волшебной палочки, немедленно вызвал в моем воображении картину: фигура, такая стройная, что достойна отдельного описания, высокая, томная… я вновь увидел блестящие, цвета нефрита глаза, чувственные губы и тонкие изнеженные руки, словно выточенные из слоновой кости… Мадам Ингомар.

— Могу вспомнить только одну… — начал я, но нас прервали.

Поезд замедлил ход, подходя к Васти, и, перекрывая обычный шум арабской станции, до меня донесся отчетливый крик:

— Доктор Петри! Послание для доктора Петри!

Он тоже услышал. Нож и вилка со звоном упали на тарелку, и я увидел, как внезапный ужас исказил его черты.


Петри вскочил из-за стола, но в ту же секунду высокая фигура в летной форме ворвалась в вагон-ресторан.

— Хантер! — воскликнул доктор. — Хантер!

Я тоже поднялся, пребывая в состоянии крайнего замешательства.

— Что это значит? — спросил Петри. Потом повернулся ко мне: — Позвольте вам представить капитана Джеймсона Хантера из Британской авиакомпании. А это мистер Шан Гревилль, — снова обратился он к летчику. — Теперь скажите, Хантер, что случилось? Что вас сюда привело?

— Что привело? — Пилот усмехнулся с явным удовольствием. — Что же еще, как не стремление вытащить вас из Васти? Ради этого я сломя голову мчался сюда аж из Гелиополиса. Ну-ка, быстренько! Вы должны покинуть поезд ровно через две минуты!

— Но мы только сели обедать…

— Я тут ни при чем. Это все проделки суперинтенданта Веймаута. Он ждет вас возле самолета.

— Куда мы летим? — прервал я его.

— Да все туда же, — с прежним наслаждением усмехнулся летчик. — Только я вас подкину в один момент и приземлюсь не дальше пятисот ярдов от лагеря. Ну, где ваше купе? Вам еще нужно сбегать за вещами. А то оставьте их в поезде — не так уж это важно.

— Важно, — уверил я его и повернулся к Петри. — Я возьму вашу сумку и улажу все с проводником. Встретимся на платформе.

И, не обращая внимания на изумление пассажиров, я ринулся из ресторана. Ворвавшись в купе, я чуть не сбил проводника, стелившего постель. Сгреб сумку доктора Петри, пиджаки, шляпы и оба наших небольших чемодана. Швырнул какие-то монеты в ладонь совершенно ошеломленного проводника и рванул к выходу.

Сумку доктора мне удалось спустить на платформу осторожно. Остальной багаж пришлось швырять куда более бесцеремонно — поезд уже тронулся. Я спрыгнул со ступеньки и посмотрел вдоль платформы.

Далеко впереди, у вагона-ресторана, я увидел Петри и Джеймсона Хантера, занятых, судя по всему, жаркой перебранкой с начальником станции. Изо всех окон набиравшего скорость Луксорского экспресса торчали головы пассажиров, с удовольствием взиравших на эту картину.

И вдруг, стоя посреди разбросанного в живописном беспорядке багажа, я застыл, увидев злобное желтое лицо, выглянувшее из окна того самого вагона, который я только что покинул.

Шпион был в поезде!

В чувство меня привело прикосновение чьей-то руки. Я обернулся. Рядом стоял человек в форме летного механика.

— Это ваш багаж, мистер Гревилль? — спросил он. Я кивнул.

— Похоже, вам удалось избежать серьезной опасности, сэр, — заметил он, принимаясь собирать вещи. — Думаю, с этим я справлюсь. Капитан Хантер покажет вам дорогу.

— Осторожнее с черной сумкой! — вскрикнул я. — Держите ее ровно и, ради Бога, не трясите.

— Хорошо, сэр.

Без шляпы, толком не пообедав и так и не успев выспаться, я торчал посреди платформы, пока ко мне не присоединились Джеймсон Хантер, доктор Петри и начальник станции.

— Ну вот, все и уладилось, — сказал Хантер, все еще весело усмехаясь. — А то начальник станции совсем было расстроился. Пришлось слегка задержать поезд, а бедняга оказался слишком впечатлительным. Думаю, из-за того, что насмотрелся американских фильмов. Ну, теперь пошли!

Однако у начальника станции, как выяснилось, все еще было свое мнение по поводу наших намерений. Его уже окружила целая толпа подчиненных, вовсю комментирующих гневные распоряжения своего повелителя. Не без труда разобравшись в их трескотне, я сообразил, что теперь от нас требуют предъявить билеты. Мы это сделали и принялись проталкиваться через толпу, надеясь, что больше препятствий не предвидится.

Внезапно голоса стихли.

Удивленно оглядевшись, я увидел, что к нам направляется здоровенный детина в голубом костюме и мягкой шляпе, из-под которой выбивались седые кудри, блестевшие серебром в свете луны. Больше всего он походил на лондонского полицейского в штатском.

— Веймаут! — вскричал Петри. — Поразительно! Что это значит?

Мне доводилось один-два раза встречать в клубе этого большого, добродушного служителя порядка, всегда окруженного ореолом таинственности. Впрочем, на сей раз он выглядел менее добродушным, чем обычно. Его появление могло бы послужить великолепной рекламой умению британцев наводить порядок в колониях. Начальник станции и его многочисленные подчиненные мгновенно увяли в присутствии человека, бывшего одно время старшим инспектором департамента криминальных расследований, а ныне занимавшего должность начальника детективной службы Каира.

Веймаут кивнул мне. Бодрый огонек светился в его голубых глазах.

— Я, признаться, пока не задумывался над тем, что это значит, — ответил он доктору. — Все, что я знаю, это то, о чем рассказала мне ваша жена.

— Крик во дворе?

— Да. И телеграмма, ожидавшая меня, когда я вернулся.

— Телеграмма? — удивился Петри. — Это вы ее послали, Гревилль?

— Нет. Вы хотите сказать, суперинтендант, что получили телеграмму из Луксора?

— Да, сегодня.

— Со мной было то же самое, — медленно проговорил Петри. — Кто же, во имя всех святых, послал их?!

На этот вопрос у меня ответа не было.

— Ладно, давайте пока считать это тайной, — покладисто кивнул Веймаут. — Во всяком случае, кто бы он ни был — это наш друг. Миссис Петри думает…

— Да? — нетерпеливо перебил его Петри.

— В прошлом она всегда обо всем знала, — печально улыбнулся суперинтендант. — Это было неосторожно.

— Да, — согласился Петри.

— Так вот, сегодня она мне сказала по телефону… Она чувствует надвигающуюся беду… Близость живой смерти — так она сказала.

— Нет!..

— Во всяком случае, доктор, я так ее понял. Расспрашивать подробнее не было времени. Я тут же перезвонил в Гелиополис и, по счастью, застал там Джеймсона Хантера. Я устроил так, чтобы он смог вылететь сегодня вечером.

— При лунном свете не так-то просто садиться, — прервал его летчик. — Надо знать местность как свои пять пальцев. К счастью, в здешней округе я изучил каждый бугорок. Если мы разобьемся, это будет неважной рекламой для моей авиакомпании.

Надо было поторопиться к самолету. Доктор Петри не выпускал из рук сумку с драгоценным содержимым. Вскоре под непрерывный рев клаксонов, на которые египетские водители обожают жать при всяком удобном случае, нас уже швыряло с одной узенькой улочки на другую. Пешеходы, как зайцы, едва успевали отпрыгивать от наших колес.

Вырвавшись из города, мы выскочили на дорогу, пересекавшую узкую плодородную долину. Потом и она осталась позади; машина запрыгала по ухабам девственной пустыни. Нас трясло и подбрасывало в свете яркой луны, и казалось, этому не будет конца. Границы реальности размывались, яркий блеск звезд завораживал, пейзаж выглядел неземным, а мои спутники — командой призраков из сновидений.

Все молчали, кроме Джеймсона Хантера, неизменно восклицавшего свое излюбленное: «Скачущий Юпитер!» каждый раз, когда мы получали особенно сильный толчок. Летчик оставался невосприимчив к ночным чарам, властно охватившим остальных.

Наконец мы добрались до самолета, приземлившегося на длинном пологом склоне, обрывающемся с одной стороны глубоким ущельем. Чтобы перенести из машины багаж, много времени не потребовалось. Затем и мы вскарабкались на борт. Через секунду мотор взревел.

— Хантер, — услышал я сквозь грохот голос Веймаута, — жми на всю железку. Надо успеть спасти человека от живой смерти…