"Легенда о Велесе" - читать интересную книгу автора (Романова Галина Львовна)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Не оставшись на свадьбе братьев, Перун не спешил возвращаться домой, к жене. Сам о том не ведая, Смаргл своей просьбой отговорить княгиню Синегорку от свадьбы его с Радой тронул в душе старшего Сварожича незаживающую рану.

Диву-Додолу Перун действительно брал без любви — лишь потому, что был обязан защищать ее от Велеса. За долгие годы он успел привыкнуть к доброй и самозабвенно любящей его жене, но сам полюбить ее не смог.

Все это время в сердце была она — его первая и последняя настоящая любовь, погибшая уже невесть сколько лет назад дочь Непры-княгини, нежная красавица Ршава. С годами образ ее стерся, поблек, утратил четкость, но память жила постоянно. Отправляясь в дальний путь, Перун в каждой светловолосой девушке видел Ршаву. Порой ему казалось, что он почти нашел ее — но стоило взойти солнцу, и пелена спадала с глаз. Он искал ее везде — на востоке в неизведанных безымянных краях, где с гор когда-то спустился род его отца Сварга, и в непролазных дебрях Диких Лесов, населенных еще более дикими обитателями, на севере в вечно заснеженных скалах и на юге, среди крошечных островков и болот теплых земель. Искал везде — но только не здесь. Слишком ясно помнилось все случившееся на берегах Рось-реки, чтобы ему хотелось еще раз испытать ту же боль.

Ящер втайне не одобрял намерений друга через столько лет впервые появиться в тех местах, откуда они когда-то начали свой путь. По его мнению, Перун должен был явиться сюда сразу после завершения работы над Рунами — или не являться совсем. Но старый зверь молчал и хранил мысли свои при себе, послушно вышагивая в облике бурого коня под седлом друга.

— Ящер, — вдруг окликнул его Перун, ослабляя повод, — как думаешь, может, нам лучше вернуться?

Жеребец встряхнул гривой, меняя шаг.

— Давно пора, — прозвучал его задумчивый голос. — Места знакомые близко — что ж себя зря неволить-то!..

— Не то ты помыслил. — Перун пришпорил остановившегося было коня. — Я про Синегорье толкую — не зря ли я Смарглу в подмоге отказал. Как он с нелюбимой жить станет?

Большие глаза коня вдруг полыхнули зловещим кровавым светом.

— О том раньше думать надо было, — ответил он. — Уж несколько дней миновало, и он либо женат, либо удрал… Да ты за него не тревожься — дело молодое! Годы и не такое смиряют! — Он собирался говорить и дальше, но почувствовал, что его друг не хочет слушать, и замолчал.

Перун откинулся в седле, отпустив повод и глядя по сторонам. Ночь недавно вступила в свои права — на западе только-только догорел закат, казалось, небо, подобно углям потухшего костра, еще хранило его тепло. Крупные летние звезды высыпали на небе, окружая полную луну, сиявшую сверху как глаз невиданного зверя. Она медленно плыла по ночному небу за всадником, отмечая его путь.

Холмистая степь, поросшая кое-где островками леса, мирно дремала. Горизонты пропадали во тьме, и только ближние холмы вставали вокруг, как спины спящих зверей, с торчащей щетиной лесов. Заросшая по обеим сторонам Рось извивалась между ними, как змея. Вода ее при свете луны мерцала, как настоящая чешуя. Пробегавший порой ветер морщил речную гладь и шевелил кроны деревьев.

Ночь была наполнена шорохами и звуками. Трава шуршала под копытами коня, неумолчно голосили сверчки, где-то внизу, у самой воды, разливалась песня соловья. Вдалеке затявкала лисица, послышался крик ночной птицы.

Крутобокий холм, поросший густым лесом, выплыл из темноты неожиданно, будто нарочно ждал Перуна. Не вглядываясь, тот сразу же узнал место — где-то здесь он впервые увидел Ршаву, а чуть дальше будет остров, подле которого она утонула.

Ящер тоже узнал эти места и прибавил шагу, дабы поскорее миновать их, но Перун осадил бурого коня.

— Узнаешь? — спросил он, простирая руку. — Наша заводь!

— Узнал лучше тебя, — ворчливо отозвался Ящер, потихоньку трогаясь с места. — Ты немного ошибся — наша заводь на другой стороне за рощей.

— Какое это имеет значение! — отмахнулся Перун. — Здесь прошли самые счастливые дни моей жизни! Здесь я полюбил первый и последний раз в жизни, а ты… Ты-то хоть знаешь, что такое любовь?

Последние слова он произнес очень тихо. Чутко понимавший все чувства друга, Ящер вздохнул.

— Любовь? — Бурый конь опустил голову. — Это такое незнакомое и вечно чужое чувство, когда начинаешь жалеть, что ты — это ты, а не самый лучший, самый красивый и самый сильный; когда ненавидишь все вокруг, если нет любви, и любишь все вокруг, когда она появляется…Знавал я, когда помоложе был, одну… Случалось, себя подле нее забывал… Где-то она теперь?

Свесившись вперед, Перун с удивлением слушал Ящера.

— Вот как, — молвил он. — Что ж ты раньше молчал, старое бревно?

— А ты б поверил, — притворно обиделся зверь, — что я не всегда был бревном, да еще и старым? Да если вспомнить, кем она была!

— А кем? — немедленно отозвался Перун.

— Человеком, — фыркнул Ящер так, что трава вокруг полегла, как от урагана. — Таким же, как и ты, с руками-ногами… Чародейкой она была из древнего народа, сейчас уже исчезнувшего в веках, а я молод был, зелен…

— И что ж, она тебя, такого зубастого, с крыльями, и любила?

— Зачем с крыльями! — В брюхе Ящера что-то зарокотало. — Я к ней молодцем летал. Она молчала, не догадывалась, пока младенец не народился…

Последнее было Перуну близко и понятно.

— И младенец был? — переспросил он.

— А то нет? — Ящер гордо выгнул шею. — Весь в меня уродился!

— Такой же зверь?

— Зверь… Тут она все поняла, да и я таиться от нее перестал — так и летал к ней в открытую. А вскоре потоп случился, ну, тот, про который мы со Святогором тебе рассказывали. Тогда мы друг дружку и потеряли. Я надолго в Пекле застрял, а потом ты появился… Так-то вот. А ты говоришь — любовь!

Оба друга притихли. Холм остался далеко позади. Бурый жеребец широким шагом шел вниз по течению Роси, постепенно приближаясь к берегу. Глухая ночь была тиха и пустынна. В тишине и покое хорошо думалось. Уйдя мыслями в прошлое, Перун потерял чувство реальности.

Неожиданно Ящер вскинул голову, дернув ухом:

— Слышишь ли?

Витязь выпрямился. С высоты седла он не только услышал, но и увидел, что они не одни в ночи.

Впереди, в полуверсте от всадника, Рось делала поворот — тот самый, за которым был мост и остров. С высокого берега ровная гладь реки была хорошо видна. В воде резвились купающиеся женщины, морща серебристую лунную дорожку. Их нежные напевные голоса далеко разносились по реке.

— Водяницы гуляют, — молвил Перун. — Как раз в том месте, где…

Ящер кивнул.

Сколько раз за годы странствий видел Перун девок-водяниц, живущих в реках, морях и ручьях. Многих он знавал, со многими проводил ночи, а потом случаем узнавал о зачатых младенцах. Он забывал их тут же, как забывают летом о холодах прошедшей зимы, но сейчас вдруг ясно вспомнилось, что и Ршава тоже стала водяницей, унеся под сердцем его ребенка. Все дети, забытые раз и навсегда, не стоили для него этого нерожденного малыша. Перун забыл обо всем на свете при взгляде на играющих в лунном свете водяниц и пришпорил Ящера, направляясь к ним.

Не доезжая шагов ста, он спешился и, бросив коня, крадучись углубился в заросли, закрывшие его от купальщиц. Осторожно раздвигая руками мокрые от росы ветки, он подбирался все ближе и ближе, пока наконец не оказался на самом обрыве.

Берег здесь довольно резко спускался к воде, но, поскольку Рось тут поворачивала, у обрыва образовался песчаный пляжик, небольшой, но достаточный для его обитательниц.

Вода в ночи казалась черно-седой. Больше десятка нагих водяниц отдыхали на узком бережке или с веселыми криками плескались на мелководье, толкая друг дружку, ловя за светло-зеленые волосы и в шутку опрокидывая на спину.

Перун не сводил с них жадного взгляда. В каждой он видел Ршаву, но водяницы все были похожи как две капли воды, и он не мог распознать ее. А в то же время что-то нашептывало ему, что она может быть здесь. Увидеть ее еще раз, перемолвиться хоть словом, сказать, что не забыл — Перун хотел этого так сильно, что, не сумев совладать с собой, выпрямился во весь рост и шагнул к бережку из кустов.

Но он не сделал и трех шагов, как его заметили. Прекратив игры, водяницы разом обернулись. Полтора десятка юных прекрасных лиц словно вспыхнули у него перед глазами.

— Ршава! — позвал Перун.

Сгоряча ему показалось, что одна из девушек вздрогнула, узнавая его, и он бросился к ним. Но в тот же миг водяницы хором завизжали и опрометью бросились в реку, перегоняя друг дружку.

— Ршава! Ршава! Вернись! — закричал Перун, кидаясь следом.

Водяницы уже скрылись, оставив лишь расходящиеся круги и легкие следы на песке. Не помня себя, Перун бросился за ними в реку. Он был готов гнаться за ними под водой, преследовать каждую, пока хватит жизни — одна из них была ею, его погибшей любовью. Если она забыла Перуна за годы, его жаркие объятья заставят ее вспомнить — водяница, не забоявшаяся встретить зарю подле любимого, может снова стать человеком. И на сей раз он не отпустит ее ни за что!

Сзади затрещали кусты, раздался гневный окрик. Решив, что это Ящер, Перун отмахнулся, на ходу срывая с себя плащ и рубаху, но прежде чем он забежал в воду по колено, преследователь настиг его и остановил резким рывком.

— Назад! — прозвучал срывающийся от ярости молодой голос. — Назад, негодяй!

Это было так неожиданно, что Перун не успел ничего понять. В следующий миг тяжелый удар сбил его с ног, вываляв в песке. Витязь растянулся на земле, а над ним вырос гневно сверкающий глазами коренастый юноша.

— Как ты смеешь! — закричал он ломающимся голосом. — Не сметь мешать моей матери, или я тебя размажу по песку — следа не останется!

Перун снизу вверх взглянул в замутненный взор юноши и почувствовал, как в нем самом закипают гнев и ненависть. Еще никто не сбивал его с ног и не грозился убить безнаказанно. Давняя привычка не давать спуску задирам, тем более таким юным и глупым, взяла верх, и он забыл обмолвку парня.

— Значит, ты уверен, что сможешь со мной совладать? — спросил он, оттягивая время.

— Убью и рода-племени не спрошу! — воинственно заявил парень. — Узнаешь ты у меня…

— Нет уж, ососок, узнать придется тебе! — перебил его Сварожич.

Парень двинулся на лежачего, сжав кулаки, но Перун был опытным бойцом. Горсть мелкого речного песка полетела в лицо нападавшему. Тот на миг дернулся, отводя взгляд — и этого Перуну хватило, чтобы одним прыжком вскочить на ноги.

— Ну, — молвил он, — поглядим, кто кого обучать станет.

Зло оскалившись, парень откинул с лица вьющуюся прядку. Лунный свет упал ему на лицо, и оно показалось Перуну до странности знакомым. Но сообразить, кого так напоминает ему незнакомец, он не успел — тот со сдавленным рычанием бросился на противника.

Перун и не думал уходить от удара — парень врезался в него, как в скалу, и тут же был отброшен назад так, что чуть не упал на песок. Еле выровнявшись, он смерил пришельца взглядом.

— Я убью тебя! — взревел он, мгновенно распаляясь, и вторично устремился на врага.

На сей раз Сварожич не стал дожидаться. Он двинулся чуть вбок — и парень проскочил мимо. Не успев затормозить, он влетел в реку — и в тот же миг тяжелый пинок заставил его рухнуть на четвереньки.

— Охолонись малость. — Перун окунул голову парня в воду и немного подержал так. — Будешь знать, на кого кидаться. Молоко сперва с губ оботри!

Парень только мычал сквозь стиснутые челюсти. Отбросив его в сторону, Перун отправился было назад, но не прошел и трех шагов, как сзади снова послышался крик и свист рассекаемого воздуха. Витязь успел развернуться навстречу, и подобранная парнем коряга пришлась ему по плечу.

Это рассердило Перуна, враз задурманив голову. Коряга с треском сломалась, и, вырвав из рук парня обломки, Сварожич рявкнул:

— Ну, прощайся с жизнью, щенок! — и бросился в бой. К его удивлению, парень сам устремился ему навстречу.

Он был без оружия, в ношеных портах, босой, да и сам Перун оставил меч у седла Ящера, а потому они схватились врукопашную.

Противнику Перуна было не больше двадцати лет, а потому Сварожич удивился его буйной силе. Несмотря на юность и неопытность, парень оказался грозным соперником. Обхватив Сварожича за бока, он словно врос в землю, сопя от натуги. Оставалось лишь дивиться тому, каким станет он, когда чуть заматереет и войдет в полную силу.

Занятые только собой, противники не могли видеть, что спугнутые водяницы не спешили покидать берега. Отплыв на безопасное расстояние, они из воды с волнением наблюдали за схваткой, затаив дыхание. Особенно волновалась одна из них, подплывшая ближе всех к берегу. Она чуть не закричала, когда стало видно, что одолеет старший.

Стиснув зубы, Перун сдавил ребра парня так, что тот вскрикнул. Обоим показалось, что что-то хрустнуло внутри. В следующий миг Сварожич одним рывком оторвал от себя противника и со всей силы бросил о землю.

Ударившись об обломки своей коряги, парень скрипнул зубами, но не успел пошевелиться — победитель набросился на него и прижал к земле, схватив за горло. В другой его руке блеснул нож.

Водяницы разом нырнули, не в силах вынести этого зрелища, и только одна появилась на поверхности снова, кинувшись к берегу.

Придавив парня к земле так, что тот и не думал сопротивляться, Перун приставил к его горлу нож.

— Ты похвалялся, что убьешь меня и рода-племени не спросишь напоследок, — молвил он. — Что теперь скажешь?

Парень дернулся, когда холодное лезвие слегка царапнуло ему шею.

— Зверь, — прохрипел он, — пес поганый… Не смей смотреть на мою мать! Не смей!

Перун уже собрался перерезать вздрагивающее горло, но вдруг что-то остановило его. Парень был молод и в последнюю минуту жизни думал не о себе — о матери.

— Кто ты? — спросил Сварожич. — Откуда? Как зовут? Кто твои родители?

Парень презрительно скривил дрожащие губы.

— Зачем тебе? — прохрипел он наконец. — В горе их утешить? Нашелся жалостливый!

— И все-таки скажи, — настаивал Перун. Сейчас, когда повергнутый противник лежал в песке не в силах пошевелиться, он уже не казался грозным и страшным — просто мальчишка, которого много баловали, но мало учили.

— Мне твоего имени было не надобно, — гордо отозвался парень. — И тебе мое знать ни к чему! А решил убить — убивай! Мне-то что…

Рука Перуна, сжимавшая нож, странно дрожала.

Одно нажатие — и освобожденная кровь зальет убийцу и его жертву… Но именно потому, что на ум приходило это слово «убийца», Перун долго не мог заставить себя покончить с парнем.

Тот щурил странно знакомые глаза в издевательской усмешке.

— А ты старик, — вдруг протянул он, — трусость в тебе старческая…

И в тот же миг рука Перуна перестала дрожать. .

— Я не старик, — возразил он, — но тебе уже поздно раскаиваться в ошибке.

Он коротко взмахнул ножом, но тут рядом раздался плеск воды и отчаянный женский крик:

— Нет! Не смей! Это твой сын!

Бледное тело метнулось к противникам. Мокрые холодные ладони остановили занесенную руку в полете, отводя ее в сторону. Пораженный внезапным вторжением, Перун обернулся.

Подле него на коленях стояла водяница и изо всех сил выворачивала его руку, нацеливая нож себе в грудь. В какой-то миг ей удалось отвести клинок от шеи парня, и она, налегая на лезвие телом, заглянула Перуну в лицо.

— Не смей, — прошептала она. — Не смей его трогать, Индар! Это твой сын!

Оба противника замерли, одинаково пораженные, уставившись на водяницу как на лишившуюся рассудка. Не пытаясь вырвать руку из ее ладоней, Перун медленно выпрямился, не замечая, что коленом сильнее упирается в грудь совсем переставшего дышать парня.

— Индар? — переспросил он, не веря своим ушам. — Ты?..

Глаза водяницы вмиг наполнились слезами, и влага потекла по ее бледным щекам.

— Узнал, — простонала она, пытаясь улыбнуться. — А я-то…

— Ршава!

Отбросив нож, Перун бросился к водянице, ловя ее в объятья.

Та сама устремилась к нему, обхватив руками за шею. Тело ее было холодное, мокрое и скользкое, от него пахло илом и рыбой, но где-то в глубине еле-еле заметно постукивало сердечко, и Перун уловил этот стук. Схватив в ладони лицо любимой, он жадно поцеловал твердые неподатливые губы. В какой-то миг ему удалось их оживить, заставить ответить, но потом водяница вдруг выскользнула у него из рук, словно не имела костей.

— Нельзя, — прошептала она с сожалением, — ты живой, я мертвая.

Взгляд ее скользнул вниз, и Перун вспомнил о парне.

Тот лежал, разметавшись на песке, и лицо его было Велес луны. Прижатый Перуном, он еле дышал. На шее виднелась косая царапина от ножа.

— Это правда? — выдохнул Перун, жадно пожирая глазами запрокинутое лицо.

Ршава бросилась парню на грудь, тормоша и причитая. Захватив в горсть прядь своих волос, она обтерла лицо и шею парня. От знакомых прикосновений он пришел в себя и открыл глаза.

— Мама…

— Сынок! — Водяница за плечи подняла его, приглаживая взлохмаченные волосы и с нежностью лаская. — Все хорошо, сынок! Не бойся!

Поддерживаемый ею, парень сел на песке, поморщился, коснувшись пальцами царапины на шее. Ршава заботливо осматривала его, словно забыв о присутствии Перуна.

Тот, онемев, не сводил глаз с парня. Угар боя прошел, и теперь он с удивлением разглядывал его, понемногу понимая, на кого похож парень. Светлые волосы и глаза достались ему от матери, но черты лица и фигура — их Перун столько раз видел в своем отражении, что терялся в догадках: как он мог не признать юношу раньше?

— Ршава, — наконец позвал он, — неужели это правда?

Водяница и ее сын разом обернулись на витязя. Мать выпрямилась, гордо улыбаясь.

— Да, — сказала она. — Я обещала, что он родится — и он родился. Его имя Тарх.

Парень сбоку глянул на мать:

— Кто он такой?

В глазах медленно вставшей Ршавы по-прежнему светилась гордость.

— Это твой отец, — прошептала она, подходя к Перуну и подводя к нему сына. — Я так счастлива, что вы встретились. Я жила ради этого дня.

Отец и сын стояли друг против друга и глядели во все глаза, словно стараясь запомнить увиденное на всю жизнь. Перун чувствовал, как у него сжимается сердце. Шагнув к сыну, он взял его за плечи.

— Так вот ты какой, — промолвил он, — Тарх…

Парень дернул плечами, высвобождаясь:

— Я не знаю тебя!

— Ну так и я не знал!

— Нет, знал! — Тарх отступил, сжимая кулаки. — Мать еще давно мне все поведала, когда я совсем малой был. Ты знал обо мне. Знал, но бродил где-то все это время! Мы были тебе не нужны…

Ршава испуганно отшатнулась, зажимая себе рот руками. В глазах ее мелькнул ужас. Она метнулась было к Перуну, словно тот уже готов был накинуться на ее сына с кулаками, но оба спорщика не замечали ее.

— Это неправда, сын! — воскликнул Перун. — Вы мне нужны! Вы — моя семья. Я любил… люблю твою мать!

— Но ты ее бросил! С младенцем под сердцем!

— Не бросал я! — В душе Перуна опять зашевелился гнев. — Но я думал, что вы погибли — и Ршава и ты… Я совершил с тех пор много ошибок, но я хочу исправить хоть одну из них! И я возьму вас с собой на север — мы будем жить вместе. Ради вас я оставлю Диву…

Он осекся, потому что Тарх перебил его.

— У тебя есть другая? — ахнул парень.

— Да, но ты должен меня понять — я…

— Сначала ты бросил мою мать, поверив, что она мертва, — голос парня дрожал от гнева, — а теперь ты хочешь ради нее бросить обманутую женщину! А может, где-то есть третья, ради которой ты оставишь мою мать?

— Но, сын!..

— Я тебе не сын, — гордо отрезал Тарх, отворачиваясь. — И если ты не уедешь немедленно, я найду способ расправиться с тобой!

— Еще захотел, щенок? — вспылил Перун.

Он двинулся было на Тарха, но Ршава бросилась между ними, закрывая сына своим телом.

— Не трогай его! — закричала она. — Прошу тебя! Ради нашей любви! Он еще молод и не знает жизни! Он поймет потом! Уезжай, Индар! Уезжай пока!

Тарх оттолкнул мать и ринулся на отца. Тот .уже успел отойти на несколько шагов вверх по склону, где маячила голова бурого коня. Тяжелые шаги за спиной заставили его обернуться — Тарх налетел на него, едва не сбив с ног.

— Пес! Поганый пес! — хрипел он в бешенстве. — Ненавижу!

— Молчи, — закричала Ршава, кидаясь к нему. — На отца!

Но Тарх в ярости ничего не слышал и не видел. Словно обезумевший, он замахал кулаками. Будь у него нож, он бы не тратил время на бесполезные раздумья и давно уже пырнул бы отца.

Пропустив несколько ударов, Перун перехватил одной рукой оба запястья Тарха и подтянул к себе багрового от ярости парня. Даже в злобе он походил на отца — так же быстро распалялся, забывая в ненависти себя и не замечая ничего вокруг. И даже огонь, пылавший в его глазах, был знаком Перуну. Велес тоже мог бы его узнать, но сам Сварожич только содрогнулся.

— Я был бы рад назвать тебя сыном, — молвил он. — Я искал тебя и мать — я любил только ее, а ты растоптал мою память о ней. Сегодня ты не захотел назвать меня отцом, но ты и сам однажды не сможешь никого назвать сыном! У меня нет более сына — так пусть и у тебя его не будет!

Перун не успел прибавить ни звука — низовой сильный ветер пронесся над рекой, поднимая волну и сгибая кусты. Испуганно мигнули звезды, прячась за невесть откуда взявшиеся тучи, с небес докатился раскат сухого грома.

Ршава завизжала в ужасе, упав на колени. У самого Перуна в душе что-то оборвалось, но он оттолкнул Тарха так, что парень, пролетев несколько шагов, плюхнулся в реку на мелководье.

— Запомни мои слова! — прогремел голос Сварожича.

Вспыхнувшая в ночи молния озарила его, замершего с простертыми руками. На миг он показался высоким — выше деревьев. Потом мрак снова окутал землю, и над притихшей рекой прокатился второй раскат грома.

Ветер немного растолкал тучи, очищая небо для звезд. Когда чуть развиднелось, Перун уже исчез. Ветер стер его следы на песке, разгладил потревоженные кусты, и только вдалеке, напоминая, что это не сон, стучали тяжелые копыта бурого коня.

Очнувшаяся Ршава бросилась к сыну. Тарх все сидел в воде, ошеломленно хлопая глазами. Он никак не мог прийти в себя после видения и не понимал, что с ним. Мать прижала его голову к своей груди, целуя мокрые щеки и что-то бессвязно лепеча в утешение ему и себе.

— Ты это видела? — прошептал Тарх наконец. — Молнию и гром…

— Да, сынок, да. — Ршава плакала, вытирая лицо собственными волосами. — Не обращай внимания…

Ее сжимал страх надвигающейся беды — в отличие от Тарха, она понимала, что означают последние слова Перуна. Проклятье должно будет свершиться над ее единственным сыном рано или поздно — через год или десять лет, не важно. Оно найдет свою жертву, и избавить от него сможет лишь сам Перун, если простит Тарха.

— Ты видела? — повторял тот, — Мой отец чародей?

— Да, сынок, да, но лучше бы тебе не знать этого!

— Нет, мама, это ему лучше бы забыть обо мне. — Тарх встал, выходя на берег. — Ибо я найду его! Найду, и тогда — чародей он или нет — я заставлю его пожалеть о том, что он сделал с тобой!

— Не смей, сынок! Не смей! Он погубит тебя! — закричала ему вслед Ршава, но Тарх даже не обернулся, уходя.

Где-то на севере уже вступала в свои права осень — меняли наряд леса и долины, сбирались последние урожаи, завершалась заготовка припасов к зиме. В лесах раздавались голоса влюбленных оленей и лосей, к югу тянулись стаи птиц. Хотя солнце еще дарило тепло, но уже не радовало.

А в этих краях все еще продолжалось лето, словно не веря в то, что где-то может быть холодно. Ни единой сединки не было в косах деревьев, все еще мелькали в траве огоньки цветов, перекликались птицы, а с берега ближнего моря доносился манящий шум прибоя.

Здесь и деревья росли не такие, как на севере, — они были выше, шире, гуще. По их стволам вилась повитель, по склонам невысоких, гладких от времени гор взбегали к вершинам пестрые луга.

Тарх шел куда глаза глядят. Он хоть и заблудился, все же отказывался себе признаваться в этом.

Первые два-три дня парень еще шел по следам, оставленным бурым жеребцом отца. Глубокие, с вывороченной землей и обломанными кустами ямы от копыт виднелись издалека, но потом пропали. Тарх и не подозревал, что на самом деле под седлом его отца был Ящер, снова принявший свой настоящий облик.

Тарх продолжал следовать в том же направлении, надеясь, что рано или поздно опять нападет на следы. Но миновало слишком много времени — очевидно, Перун свернул в сторону.

Однако унаследованное упрямство мешало Тарху повернуть, и он продолжал безнадежный путь.

Склон, по которому он шел, зарос густым лесом. Узкая тропинка извивалась меж стволов и камней. В кронах попискивали птицы.

Неожиданно тишину леса нарушили постепенно приближающиеся странные звуки — звонкий топот, фырканье, взвизги и лопотание, будто невнятно спорили несколько девушек.

Уже третий день Тарх не встречал ни одного человека, а потому поспешил на шум.

Тропа сделала поворот, резко метнулась по склону вниз и выскочила на небольшую прогалину, с другой стороны которой открывалась расщелина, где звенел ручеек. Оттуда по той же самой тропе прямо на Тарха двигались те, чье присутствие он почуял недавно. Увидев, кого он принял за играющих девушек, парень застыл на месте.

На прогалине веселились десятка полтора молодых кобылиц. Все они на первый взгляд казались одинаковыми — высокие, тонконогие, светлой масти, с длинными мягкими гривами и хвостами, явно никогда не знавшие узды и седла. Весело фыркая, они скакали и катались по траве.

Пораженный увиденным, Тарх сделал несколько шагов, прежде чем одна кобылка случайно не заметила его. Взвившись на дыбы, она завизжала совсем как маленькая девчонка, которая внезапно увидела, что за нею наблюдает парень.

Кобылицы мигом прекратили игру и сбились в кучу, топорща хвосты и настороженно блестя глазами. Они явно боялись человека.

Тарх протянул к ним руку.

— Простите меня, — заговорил он тихо, — я чувствую — мать меня обучила, — что вы не просто лошади, а юные девушки. Кто-то наложил на вас заклятье. Не бойтесь меня! Я заблудился в этих краях и прошу у вас помощи и совета!

Это и в самом деле было так. Выросший среди речной и лесной нежити, Тарх с младенчества знал, что есть на свете такие, кто может не только менять свой облик, но и превращать других людей в животных и чудовищ. Несомненно, эти девушки когда-то встретились с чародеем.

Кобылицы с любопытством блестели глазами, раздумав убегать. Тарх осторожно подошел — между ним и ближайшей кобылкой было не такое уж большое расстояние — только протяни руку.

— Я прошу у вас помощи, — снова заговорил Тарх. — Мне нужно найти того чародея, что заколдовал вас. Я понимаю, вы наверняка боитесь и ненавидите того, кто обратил вас в лошадей, но если вы мне поможете, то сначала я попрошу его отомстить одному человеку, а потом уничтожу его. Тогда чары с вас спадут и…

Кобылицы заметно заволновались.

— Вы думаете, что я не справлюсь? — догадался Тарх. — Ничего, я смогу! Я…

Внезапно он рванулся вперед, и кобылицы бросились врассыпную. Все, кроме одной — Тарх крепко держал ее за гриву. Она жалобно заржала, пытаясь вырваться. Ее подруги, опомнившись, накинулись было на Тарха, но тот ужом скользнул между ними и одним прыжком оказался на спине пленной кобылицы, цепляясь изо всех сил.

— А ну, неси меня к чародею! — приказал он. — Иначе пожалеешь!

Кобылица встала на дыбы, потом прянула вверх, поддавая задом, заметалась на поляне, прыгая и брыкаясь. Остальные метались подле, стараясь зубами — стащить человека, но больше мешали друг другу. Вырвавшись наконец из кольца, кобылица ринулась куда глаза глядят вместе с вцепившимся в ее гриву Тархом.

Обхватив руками гибкую шею кобылицы, Тарх зажмурился, отдавшись на милость судьбы. Лошадка неслась напролом по лесу, не замечая преград — вламывалась в заросли, одним скачком преодолевала русла ручьев, овраги, чуть не кувырком скатывалась со склонов. Она то брыкалась, то принималась кататься по земле, то вертелась волчком, то с размаху ударялась боком о дерево. Ее жалобное ржание, напоминавшее крик ужаса, далеко разносилось окрест. Взволнованные голоса ее подруг давно стихли вдали.

Исхлестанный ветками Тарх даже не заметил, когда прекратились бесконечные толчки и прыжки. Кобылица была покрыта пеной, тяжело дышала и гнула гордую шею до земли. Парень выпрямился и пнул пятками крутые бока:

— Живо вези меня к чародею!

Кобылица почти застонала, пошатнулась, но Тарх кольнул ее ножом в бок, и она была вынуждена подчиниться. Непрестанно подгоняя ее ножом, Тарх гнал кобылицу через лес.

Испуганная, исцарапанная, та мчалась вперед.

Лес раздался так резко, что Тарх не успел как следует рассмотреть выдающийся в море одинокий голый утес, казавшийся мрачным даже при ярком солнце. Море билось о камни. Самые большие валы почти достигали сложенной из валунов и стволов старых деревьев ограды. Неровный, кое-где устроенный поверх ограды тын был украшен странно знакомыми предметами, но Тарх рассмотрел их позже — когда кобылица поднесла его к распахнутым настежь воротам и мостку, перекинутому через ров с отвесными стенками. За миг до того, как кобылица одним прыжком влетела в ворота, парень успел узнать странные предметы.

Это были человеческие черепа.

Тарх почувствовал тревогу, но было поздно — он уже оказался во дворе, где замученная кобылка упала на колени.

Парень спешился, оглядываясь.

Во дворе царил ужасный беспорядок — какие-то кости, части доспехов и конской упряжи, исковерканная домашняя утварь, ржавое оружие. В центре двора стоял сложенный наполовину из камней, наполовину из бревен приземистый грубый дом, украшенный черепом твари, которую Тарх никогда раньше не видел. Дом издалека напоминал чудовище, присевшее и распахнувшее крылья — скаты крыши.

У высокого узкого крыльца-влазня толпились давешние лошади, со страхом глядя на изнемогающую подругу. Удивляясь, как это они оказались здесь раньше его, Тарх не увидел хозяйки здешних мест, пока она не подошла ближе.

Это была женщина высокого роста. Годы согнули ее, и все-таки она была огромна — плотная, сильная, закутанная в шкуры диких зверей и кованые доспехи. Густая грива волос окутывала ее до пояса. Грубое лицо напряглось, маленькие глазки под тяжелыми веками полыхнули ненавистью, когда она посмотрела на кобылицу.

Тарх решительно заступил ей дорогу.

— Ты не причинишь ей вреда, — заявил он, сунув нож под нос женщине. — Иначе я разрежу тебя на кусочки. Но я не трону тебя, если ты согласишься помочь мне!

Женщина проворно отпрянула. Глаза ее забегали, словно в испуге.

— Помочь тебе? — хрипло буркнула она. — Не много ль просишь, молодец? И того ль, чего тебе нужно? Обычно у меня иного просят — чтоб смилостивилась и отпустила живым и здоровым!

Она презрительно усмехнулась, но Тарх только подбоченился.

— Не пугай меня! — заявил он. — Если захочу — я в любой час отсюда выйду!

— Ты в этом уверен? — Женщина показала ему рукой за спину. Тарх мгновенно обернулся — для того, чтобы увидеть, как ворота с треском захлопнулись.

Он развернулся к хозяйке, сжимая кулаки. В глазах его загорелось бешенство.

— Немедленно прекрати издеваться! — крикнул он. — И отвечай: согласна ты помочь мне?

Кобылицы шарахнулись в стороны с ужасом. Женщина тоже отпрянула.

— О помощи, стало быть, просишь? — выдавила она. — Только с тебя за нее кое-что потребую!

— Я готов! — пылко воскликнул Тарх.

Грубые пальцы тут же вцепились ему в запястье:

— Пошли!

Женщина потащила гостя через двор. Кобылицы смотрели ему вслед, и Тарх был готов поклясться, что в их ржании слышалась насмешка.

Хозяйка подвела Тарха к низкой деревянной дверке в стене у самого пола и пинком распахнула ее.

— Иди, — приказала она. — Внизу увидишь кадку. Сможешь ее поднять да на свет вынести — считай, половину отработал.

— Раз плюнуть! — фыркнул Тарх и прыгнул вниз. Ступеней не было. Охнув от неожиданности, парень упал на ворох соломы.

Здесь было темно, хоть глаз коли. Привстав, Тарх повел протянутыми руками по сторонам, ища ощупью кадку, и вздрогнул, когда что-то щелкнуло и холодные железные обручи сомкнулись на его руках.

Рванувшись назад, Тарх обернулся ко входу.

— Хозяйка! — позвал он. — Хозяйка! Здесь…

Но голос его осекся — дверь захлопнулась, и он услышал, как на нее снаружи повесили замок. Затем раздалось довольное хихиканье женщины.