ГЛАВА 3. «ГРУСТНАЯ»

 Описывал я все больше смешные эпизоды, случившиеся в период моего пребывания в Америке. Но они на то и эпизоды, чтобы ярко выделяться на фоне того страшного подавленного состояния, которое владело мною на протяжении года. Депрессия, подавленность, пустота, поиск, раздумья, одиночество…

   Здесь я вам поведаю о «фоне» моего пребывания в Штатах, о том, как я там существовал, что меня окружало, как текла моя жизнь и что мне пришлось осознать и к каким выводам придти. Курьезов будет немного, но они будут. Глава будет длинной, но необходимой. Без нее не понять все остальные. Точнее говоря, без этой главы моя эмиграция покажется вам звонким веселым разухабистым выездом. А была она скорее тюремным заточением вдали от всего того, что я так люблю.

   Помню, брел я по нашему городку, который назывался Авенел, маленькому и скучному, по центральной улице, имя которой Роуэй Авеню (Rahway Avenue). Слушал Ноктурнал Мортум «Мировоззрение». Просто брел по темноте. Что в Америке хорошо – часов с семи вечера никаких прохожих не встретишь. Хоть всю Америку обойди. Никого. Только вечно воняет моющими средствами изо всех домов, колышет траву океанский ветерок и постоянно тебя освещает светом фар. Я шел, низко опустив голову, погруженный (в который раз!) в грустные размышления о том, что мне здесь делать, как мне все это надоело. Переходил дороги, не поднимая головы. По хрену. Собьют, так собьют.

    Шел к станции Вубридж. Зачем? Не знаю. Наверное и цели никакой не было.  Дома сидеть не хотелось, меня дико напрягала сожительница отца – Кончита, гондурасская жаркая девица, тупая на всю голову. Папа копался в пластинках (это у него бизнес такой), приводил их в божеский вид, прослушивал на «вертушке» подозрительные царапины и сколы. Короче говоря, везде навалены пластинки, орет какой-то джаз 50-х годов, все остальное пространство оккупировано Кончитой: естественно, идет стирка, по сотому разу громыхает громадная стиральная машина, на кухне льется вода, в комнатах громко работают телевизоры, донося до солнечного экваториального дитяти новости и сериалы на испанском.

     Роуэй Авеню – очень длинная и прямая улица, ведущая от Первой дороги до станции Вудбридж. Я на скам-штанах, футболке с адмиралом Колчаком и в кепке Тор Штайнер. Ну и на тяжелых ботинках. Дохожу до рыночной площади, здесь на выходных разворачивается «фли-маркет» (блошиный рынок), где торгуют всяким скамом – от детских игрушек, до подержанных велосипедов. Сейчас – это темная пустая площадь. Выхожу на середину, снимаю со спины рюкзак, достаю маленькую фляжку джина и делаю большой глубокий глоток грамм на 100. Нутро обжигается настоем терпких трав, горло на мгновение сводит, я шумно выдыхаю. Закуриваю, иду дальше. Взглядом глаз, приобретающих маслянистый блеск, осматриваю все вокруг: «Зачем мне все это дерьмо? Зачем? Если это не мое и моим никогда не станет? Ничего своего здесь. Ни угла, ни друзей, ни хрена.»

    И знаете что? Покажусь банальным, самоварным патриотом, но мне виделись: Кунцевский пустырь с кинотеатром «Кунцево» посредине, тропки и дорожки, мой двор, скамейки в парке. И слезы готовы были брызнуть из маслянистых глаз. Но я сдержал их еще одним глубоким глотком джина.

    Я добрел до станции, влез на платформу, сел в поезд, идущий до станции Авенел (той, где я обитал). Проезд – 4 бакса. Платить не стал, естественно, потому как станция следующая, и контролер не успел бы ко мне подскочить.  Идиотизм? Как вы считаете? Такие прогулочки? Но другого ничего не было.

     Я вышел на своей станции и пошел в местный бар с мыслью завязать какую-нибудь драку. Пьяную безобразную потасовку. Решил навыебываться в открытую и, скорее всего, огрести для острастки люлей.

    Бар небольшой, штук пять столиков всего, но, чем он славен, так это тем, что в нем никогда не было цветных. Вроде и таблички на входе нет: «Цветным и собакам вход запрещен», но всегда в нем тусовались белые люди, заливая в себя дорогущую калдырку (стопарик водки – 6 баксов, чтоб я сдох!).

   Я заказал себе два двойных стопарика водки «Смирнофф» (надо же блюсти марку!), отнес их за дальний столик, сел и начал осматривать посетителей. Пара столиков была занята какими-то вышедшими в тираж женщинами с обвислой кожей и характерными кругами под глазами. Зато у барной стойки весело бухала группа классических американцев – от 30 до 60 лет, в клетчатых рубашках, бейсболках, все растатуированные донельзя. Тип «тракдрайвер» - водитель больших фур. Белый, кожа дубленая, жесткая, глаза голубые, выцветшие и тусклые от больших и постоянных возлияний. Пахнут машинным маслом и страшно матерятся. Носят непременно бейсболки с сальными козырьками и джинсы.

     Вообще не люблю, когда громко разговаривают. Всегда в сознании возникает ассоциация с не в меру культурными выходцами из теплых кавказских республик. Еще осталось только яйца почесать волосатой рукой с грязными ногтями, и сходство будет полнейшим. Короче говоря, я мрачно сидел, курил «Яву Золотую» (с собой 12 блоков этой отравы привез, потому как в Штатах на одних сигаретах можно просто разориться)  крутил в руке налитые сто грамм.

    А потом выпил. Залпом. За мою Родину, за моих друзей и подруг, за мой дом, который холодным стоит без меня, далеко, за океаном, за себя, чтобы воли хватило выдержать и до дома добраться. Затянулся «Явой». Крякнул.

     - Эй! – удивленно заголосили тракдрайверы, - ты видел, Джон? Ни хрена себе чувак пьет!

    Чувак встал и твердо пошел их пиздить. Подошел и встал как вкопанный. Это на русском можно легко начать оппонента грузить. А на английском трудновато, не знал, с чего начать.

    Короче говоря, в итоге я дико разбухался с этими чуваками. Мы показывали друг другу татухи. Обилие свастик на их старых уже телах вводило меня в священный трепет. Я им рассказал про Россию, они узнали от меня гораздо больше чем стандартный набор формулировок, сводящийся к нескольким понятиям: «Москва», «большое», «Санкт-Петербург», «Сибирь!», «водка», «матрешка», «Наташа». «Наташа», кстати, спасибо нашим прелестным горе-блядям. Теперь этим именем называют всех шлюх по обе стороны океана.

     Чуваки оказались что надо. Рассказывали мне про нью-джерсийский Ку-Клукс-Клан, про ниггеров, про латиносов, про свои семьи, дико перемежая рассказ матом и постоянно заливая в себя крепкие напитки. Но маленькими порциями. До самого конца удивлялись, как я смог залпом выпить 100 грамм. Щенки, блин…

    Дальше – смутно. Я поехал с одним из них, с молодым, ему было всего 34 года, к нему домой, где на нас, на пьяных, наорала его жена (как в Москве, ага!). Мы сидели у него на кухне, пили виски или что-то в этом роде и слушали Skrewdriver. “Snow Fell”, у меня был с собой сборник «Школьный двор» от Panzerfaust Rec., который я ему и подарил.

    Расстались как, не помню. Как дома очутился, не помню. Но помню, что на следующее утро проснулся с больной башкой, сведенным желудком, но счастливый оттого, что смог пообщаться с такими людьми.

     Вы скажете, вот ведь алкаш! Что ни строчка, все горькую хлещет! А я вам скажу, что первые четыре месяца я вообще ни грамма не пил. И не работал ни сипа. Ходил в библиотеку, читал книжки и смотрел фильмы, слушал музыку разнообразную, чинил дом, вставлял оконные рамы. Еженедельно ездил с отцом на «шоппинг». Гулял один по городку, жрал консервированные ананасы и томился. Просто не знал, куда мне себя приткнуть. Внутри было настолько пусто и неопределенно, жил как овощ, ничего не хотел, о многом думал, но ничего для себя решить не мог. Насколько оставаться? Чем заниматься? Увязать ли здесь? Или просто побатрачить пару лет? Кстати, определиться мне помогла одна нереализованная возможность. Благодаря связям моей матушки, я мог бы заделаться торговым представителем в одну крупную фирму, которая гонит тачки в Россию. Мотаться туда-сюда, «иметь уже дом» в Америке. Но хозяином фирмы был, как не сложно догадаться, еврей, поэтому я подумал, а гори оно все в аду! И однажды вечером пошел в свой любимый ресторан Applebee’s.

    Настроение, в котором я шел до ресторана, в котором уже имел счастье работать полтора года назад, было неважнецким. Да, помню, и пасмурно было. Думалось, на кой хрен мне, выпускнику одного из лучших ВУЗов мира, разносить холестеринное говно всяким черномазым. Знаете, наверное, такое состояние. Идешь, голова чуть вперед, все раздражают, смотришь изподлобья, дороги переходишь, не смотря по сторонам. Руки сжаты в кулаки, в груди висит ледяной комок, и от самой от макушки до пяток натянуто много струн, порвать которые легко. Но не советую.

    Ресторан не изменился ни на грамм. Все те же рожи ходят скопом жрать бургеры, все также мигает зеленым и красным надпись «У яблочной пчелы. Бар и гриль по соседству». Встал я чуть поодаль, стою и курю. Одну за одной. Прохладно, очень. Я на черной куртке Лонсдейл, на одноименной кепке, коротких ботинках-мартинсах и военных скам-штанах. В универмаги «Кей Март» (KeyMart) и «Таргет» (Target) толпами ломятся бесформенные черные мамы с наглыми детьми, белые высохшие старухи в висящих футболках, некие невнятные юнцы на широких портках, спущенных благо что не на голень. Бегут покупать говно! Вы видели когда-нибудь кадры начала ежегодной распродажи в универмагах «Мэйсис» (Macy’s)? Там бывает очень много пострадавших. Вперед в аццком забеге вырываются потные гигантские специально подготовленные ниггеры, которые хватают своими потными ручищами с полок товары, походя отбрасывая конкурентов. Общество потребления во всей своей красе. Самое-то ужасное, что ничего из того, что потребители сгребают с полок в ходе ежедневных закупок, им абсолютно нахуй не нужно. Все это говно начинает пылиться и разлагаться, перемещается в сараи, где портится окончательно и выбрасывается в конечном итоге. Однако, американец (среднестатистического я имею в виду) так уже приучен своим ЗОГом, что «шоппинг» - священнейший обряд, должный проводиться не реже раза в неделю. Как говорил мой папа: «Пусть сами жрут свое говно». Мне нечего добавить.

   Но что-то я отвлекся. Смотрю я сквозь стекла своего ресторана, а там снуют уже незнакомые мне официанты и официантки. Мне на самом-то деле поболту, но решил для себя, что пойду, если кого-нибудь знакомого узрею. И, вдруг, вижу, бегает по залу моя стародавняя подруга и просто отличный человечек – Элиза – вечно улыбающаяся девушка, наивная и солнечная, рассказывающая сказки детям. Я бросаю бычок на дорогу и решительно иду в ресторан. Открываю дверь, там жуткая очередь.

   Давайте расскажу вам про очереди. У нас в Москве очереди в рестораны теперь тоже входят в моду. Например, на Октябрьской постоянно толпятся люди в ожидании своей очереди в японский ресторан. Не говоря уже про Макдачки, где круглосуточно крутятся гламурные хачи, девки, страдающие хроническим недоебитом, несознательная молодежь и прочий балласт на светлой моей земле. А в Америке очереди в ресторан – это целый ритуал. Иногда в выходные американская семья посвящает походу в ресторан больше полдня. С пятничного раннего вечера, часов с 5-6 вся парковка перед рестораном начинает наполняться разномастными машинами – огромными джипами черномазых наркоторговцев, машинами бизнес-класса для белых людей, разбитыми пердящими останками черной нищеты и прочее-прочее.

    Так вот. С пятничного вечера во всем ресторанном бизнесе Америки вплоть до вечера воскресенья начинается страшная страда. К слову, именно в эти два с половиной дня делается самая большая выручка, официанты зарабатывают больше всего. Специально обученные девушки на входе в ресторан – хостессы (hostess) ведут списки прибывших оголодавших, записывают количество гостей, а потом в порядке общей очереди вызывают их к столам. На входе страшная толчея, бедные девчонки путаются в именах и фамилиях (ведь работают не только истинные американки, но куча латинок). Звучит это приблизительно так:

«Яблочная пчела с удовольствием приглашает к столу мистера Смита с семьей, всего 5 человек!» Несколько раз объявлял и я. Правда, меня быстро сняли, потому что  я сильно рычал в микрофон, пугая гостей и мешая процессу пищеварения. В обязанности официантов и их помощников входит своевременное информирование о свободных и убранных столах этих девчонок, на что все обычно забивают, и бедные девчонки, как угорелые бегают по ресторану и выискивают, куда можно впихнуть клан жирных ниггеров в количестве 6 человек, общей массой за две тонны.

   В пятницу и субботу ресторан работал до двух ночи, очереди рассасывались к часу. Поэтому с 6 вечера до часу ночи в эти два дня был полнейший ад. Но да об этом в свое время.

   Короче говоря, я зашел и сразу же встретил главного менеджера Карлоса Карлоса (я не опечатался, одно – имя, другое – фамилия), который дико полез обниматься, позвал всех менеджеров, из которых я знал еще двоих – колумбийца Армандо и польку Верну. Меня засадили за стол, угостили бургером, долго расспрашивали о жизни. Когда я сказал Карлосу, что хочу снова начать строить карьеру слуги питательных сооружений, он очень обрадовался (помнил, как я работаю, за двоих-троих) и предложил выходить с понедельника. Так я устроился на работу, на которой не за страх, а за совесть отработал почти год, став лучшим работником какого-то месяца даже))).

   О том, как мне работалось, о людях и нелюдях, с которыми я столкнулся, о рабочей черной жизни в Америке – во второй части этой «Грустной» главы.

Честно говоря, даже не знаю, с какого дня мне начинать описывать мою РАБоту. В том плане, что работал я по шесть дней в неделю с одним выходным – средой. Поэтому как подступиться, откуда начать – не представляю. Почти год у меня выходило в среднем по 60-70 рабочих часов в неделю (о чем есть подтверждающие квитки! Я их все сохранил). Иногда до такого доходило, что кроме сна и РАБоты неделями я ничего не видел, не делал. Так, кстати, существует в Америке вашей любимой (это я к Новодворской обращаюсь) большинство молодежи и практически поголовно все иммигранты. С раннего утра до самой поздней ночи копошатся, потом валятся с ног от усталости, чтобы потом, на следующий день опять встать и снова гнуть спину за копье, отбивая хотя проживание и пытаясь сохранить копеечку, дабы выслать своей нищей семье куда-нибудь в Гватемалу. Год за годом, десятилетие за десятилетием. Особенно жалко смотреть на латинов, которые в подавляющем совеем большинстве ребята неплохие, работают честно и здорово. Есть среди них идиоты, задиры с горячей кровью, которые хватаются за нож при каждом удобном случае (чем не чичи, а?), но таких немного совсем. Скорее все они забитые, живущие своей жизнью, снизу глядящие на Белого человека. За глаза они нас, кстати, называют «гринго». Я их величал «получурками». Хотя, признаюсь, человек я мягкий и со многими латинами сошелся очень здорово. Меня за это в ресторане любили все, начиная от менеджеров-латинов, которые не могли на меня нарадоваться и многое мне прощали, заканчивая самым забитым несчастным сорокалетним перуанцем, который уже многие годы сзади на кухне резал салаты. А потом он мне подарил перуанскую кепку, долго меня обнимал и даже заплакал, когда узнал, что я уезжаю. Так говорил:

  - Сергей, друг, я так хотел бы тоже уехать из этой проклятой страны. Но только здесь зарабатываю деньги. Скоро жену со своими двумя детьми постараюсь привезти из Перу.

   Я искренне ему желал удачи. У меня до сих пор дома, здесь, в Москве, лежит подаренная им кепка. Иногда достаю и вспоминаю часы на кухне, запахи мороженной курицы и грязного масла от картофеля фри. Шум льда из «ледяной машины» и чужую полуанглийскую-полуиспанскую речь. Я кладу кепку обратно в пакетик, оглядываюсь и понимаю, что я – самый счастливый человек на земле. Потому что я – плоть от плоти своей земли могу ходить по своей земле. И никому ее не отдам.

    Коли начал я уже тему про латинов, расскажу еще немного. Короткое время работал у нас официантом еще один перуанец (вот, блин, память у меня на имена, ничего не помню) – симпатичный, похож на индейца, страстный любитель мотоциклов и очень начитанный. Мы с ним проводили интересные беседы, он рассказывал о своей стране, я о моей. Мы действительно подружились. Однако вскоре он ушел работать куда-то еще, Однажды я встретил его в сырой дождливый вечер, когда я шатался в подавленном самочувствии с бутылкой калдырки, мокрый, депрессивный и злой. Мы ехали на его машине, я рассказывал ему о том, что мне все надоело. Мы остановились около моего дома, долго курили, слушали шум дождя, разговаривали, потом крепко пожали друг другу руки и расстались. Я больше никогда его не видел.

    Насколько далеко ресторан находится от того места, где я жил, вы уже знаете. Пока у меня не было прав, приходилось ездить туда на велосипеде, что занимало 35-40 минут в одну сторону. По холоду, слякоти, под ревущим океанским ветром, обрызгиваемый грязью, летящей из-под колес несущихся по Первой дороге фур, с сигаретой во рту, с большим рюкзаком на спине, в котором лежала РАБочая форма. Подъедешь с заднего входа к ресторану, закуришь, прикуешь цепью железного друга (а то спиздят, там это просто совсем), потом закрываешься в туалете для персонала, чтобы напялить черные штаны и поло с логотипом нашего ресторана, вяжешь вокруг жопы фартук, кладешь туда пачку сигарет и деньги (если есть, конечно) и вперед, бегать до самой-самой ночи.

     Пусть на РАБоту без машины был адом. Приходилось мне ходить не раз пешком, а это почти полтора часа быстрого хода. Когда у меня отняли права, и приехал папа в конце августа, то до самого отъезда я ходил пешком. Видимо, в знак наказания.

     Признаться, последние РАБочие деньки не были уж такими сложными, у меня в кармане лежал билет, я ходил на РАБоту и направо-налево, на все вокруг клал жирный болт. По пути я заворачивал в ликеро-водочный, брал свой любимый «сет» - 5 100-граммовых бутылочек Смирноффки с различными фруктово-ягодными ароматами, приходил, вежливо со всеми здоровался, отбывал день, выходил ночью на пустынную дорогу и знал, что впереди меня ждут полтора часа рвущих душу размышлений о близящемся приезде на Родину, альбом Темнозори в плейере. Я разворачивал «рунные стяги», гордо выпрямлялся, закуривал сигарету, выпивал одну из маленьких бутылочек, и неспешно начинал поход в высшими силами забытый Авенел, где стояла койка, на которой я коротал чужие ночи.

     Я шел по Первой дороге, я вспоминал всех своих друзей, вспоминал, вспоминал, я представлял, как это будет, как произойдет встреча после такого долгого отсутствия? Скажут ли они: «Аааа! Зиг, привет!» и будут долго трясти мою руку?  Выпьем ли мы за приезд? Неужели вновь пройду родной дорожкой от метро до дома? А у дома меня встретит мой старый друг Граф? Я кидался в «плач лебедей», я орал «Зиг!» проезжающим фурам, я подпрыгивал, я бежал, останавливался, выпивал еще одну  бутылочку (наверное, с яблочным вкусом). Сворачивал с дороги, топал до мостика через небольшую речушку, спускался к ней, садился грязными штанами на землю, доставал еще сигарету и думал о предстоящей и столь желанной встрече с моей Любимой, которая состоялась, которой я безумно рад, которая переросла в нечто настолько серьезное, чего у меня никогда ранее не было.

    Я сидел и мечтал, допивая все эти мелкие, несуразные бутылочки. Вы знаете, что такое быть одному год??? Абсолютно одному в чужом мире? Мне иногда кажется, что мои ощущения были сродни тюремному заточению в каком-то смысле. Сейчас, летом, я сижу перед компом, набираю все эти грустно-радостные буковки сбитыми в кровь руками. Я только вернулся с тренировки, где мы лупцевали друг дружку по всем выступающим местам, рядом лежит моя Любимая, я сегодня съездил к своему Дедушке на скутере, мне позвонило много людей, многих из которых я могу назвать своими друзьями. Мне сложно вспомнить, каково мне было тогда, когда я сидел глубокой ночью у речки с незапоминающимся названием, пил сладкую фруктово-ягодную водку, которая огнем обжигала желудок, слушал музыку и одиноким огоньком сигареты колыхал воздух. Нет, не суицидальное. Я к этому не склонен вообще. Скорее – вечная мятая тупая депрессия, ощущение полнейшей несовместимости с той реальностью, в который я дышал. Чувство прожигания времени, столь быстротечного и скорого. Ад рутины. Время, проведенное там, меня очень изменило. Как это ни банально прозвучит, я стал взрослым. Так будет правильным сказать.

    Поэтому я благодарен тому опыту, который пережил.

    Ну так к РАБотке, а то, как всегда, отвлекся.

    Каждый четверг я приходил на РАБотку после своего единственного выходного, изрядно помятый и свежо пахнущий перегаром. Похмельно-обнаженно внимал чужую речь, смотрел на ненавистные рожи и пытался занять себя физическим трудом вплоть до открытия ресторана. Вылизывал зал, вытирал столики, которых было всего-навсего 46 штук, мыл стекла, которым разделялись отсеки для курящих и некурящих. В курящем отсеке за большим столом под номером «15» восседали менеджеры, попивая кофе, вели беседы о том, как бы увеличить объемы продаж, как бы сделать так, чтобы нас до изнеможения использовать и при этом платить по минимуму. Особенно противным был «кухонный менеджер» Геркулес. На мифического героя он не походил ровным счетом ничем, ибо был противным жирным, толстожопым греком. Как и все современные греки был страшно скользким, противным, однако почитал себя пупом земли, ну уж как минимум ресторанной кухни. Сам пытался шутить, сам смеялся, хлопая всех по плечам и приседая как расслабленный. Вся кухня дико стебалась над ним. Я тоже подключился в определенный момент, переведя на английский совершенно непереводимую идиому:  «Ты меня уважаешь?» и расхаживал по ресторану с вопросом: «Ты уважаешь Геркулеса?». Через пару часов только эта фраза и слышалась изо всех углов. Несмотря на то, что мои КАЛлеги совсем не понимали глубинного смысла данного вопроса, от ответа на который у нас порою зависит жизнь и смерть, тем не менее они прочувствовали стеб, и мы задрочили бедного «Херка» (так он себя сокращенно называл) ниже плинтуса.

     Вообще четверг – элементарный день. Я, не напрягаясь, справлялся со всеми заказами. Уходил домой в 4 часа дня. Эта несложная 8-мичасовая смена расценивалась как продолжение выходного.

     Однажды я дико накосячил. Мы с Крисом очнулись утром в четверг (дело было летом 2005 года), истекая потом и абсолютно в жопу пьяные. Мой черномазый дружок, с которым мы накануне нафигачились неизвестно по какому поводу, моментально отзвонился на РАБотку и объявил, что выйти не сможет, так как приболел. Ха! Слабак! – подумал я. Смотри как надо! И бухнулся в машину. По пути заехал в магазин, купил много жвачки и бутылку водки, так как знаю (не впервой пьяным работать), что после часа нудной работки станет так плохо на душе, так невыносимо, что надо будет приложиться к заветному горлышку. Так оно и случилось. Только первый раз к горлышку я приложился, едва доехав до ресторации, причем приложился неплохо и на голодный желудок. Вошел, улыбаясь, послал нахрен черномазого Рона, с трудом повязал фартук. Короче говоря, пока там набивались голодные посетители, я успел раза три так приложиться. С голодухи начало плыть изображение, что свидетельствует о мощной степени опьянения. Я смог доработать до двух часов дня, а потом, не говоря ни слова, сел в машину и уехал домой спать. Самое удивительное, что моя непреходящая ценность как личности и работника так высоко оценивалась, что на следующий день мне никто ничего не предъявил. Правда, злоупотреблять таким расположениям я не стал.

   В пятницу я начинал работать в полдень и заканчивал далеко заполночь. Голодные зомби загнивающего империализма, сотрясая пол, штурмовали наш ресторан, начиная часов с шести вечера до самого закрытия в два ночи. За много-много часов не то, чтобы присесть, остановиться невозможно. Туда-сюда, на кухню с заказом, плюнул в стакан, налил в него содовой, включил улыбку, в зал, к посетителям. Я научился носить по шесть-семь кружек с горячим кофе за один раз. Я умудрялся, убирая столы, носить на кухню по тридцать стаканов из-под содовой, всунутых один в другой, прижатых локтем к туловищу (всего в рамках одного локтя входил ряд из трех пирамид стаканов),оставшейся пятерней я брал шесть-семь пустых кофейных чашек, а другой рукой прижимал к бедру стопку из 10-12 тарелок, в которых еще валялись грязные соусницы, ложки-поварешки и прочий мелкий кал. Громыхая таким образом на кухню, я вызывал неподдельное восхищение как америкак (картина в сознании: жирная особь женского пола, довольно молодая, но это не столь важно для ее состояния, с открытым ртом, из которого стекает тонкая струйка кетчупа “Heinz”, провожает меня взглядом, и куски недоеденного бургера падают из ее жирных пальцев – такой вот мизантропический сюрреализм), так и своих коллег по цеху. Никто не мог брать столько, сколько я. Я всегда был рад помочь своим КАЛлегам-официантам, повторюсь, за это меня дико котировали. В таком угаре мы носились до самой полночи. Ноги начинали гудеть, каждый час я отмечал сигаретой, выкуренной в туалете.

     Я был страшно благодарен посетителям, которые уходили, оставляя за собой только грязную посуду. Я ненавидел огромные компании (когда приходилось сдвигать вместе несколько столов), особенно с детьми, после которых оставались лопнувшие шарики, много килограммов просыпанной на пол еды, часто блевотина (дети бурно реагировали на пищу, которую мы подавали). Чтобы все сдвинуть, потом убрать, раздвинуть – уходила уйма времени. Это не окупалось чаевыми. Гораздо выгоднее обслужить несколько отдельных столиков, чем одну большую компанию. Тем более все эти многочисленные ниггеры подолгу засиживались. Всякие высохшие ниггерские бабушки, ковыляющие ниггерские дедушки, жирные тетки, нагловатые юнцы и абсолютно невменяемые дети. Хотелось схватить раскаленную сковородку с кухни, выбежать с криком «ПОГНАЛИ!» и расхерачить всю эту честную компанию до мозговых крошек.

    Говорят, общение с людьми – самая тяжелая РАБота. А что скажете про РАБоту, где ежедневно приходится общаться с ниггерами??? Это уже не расизм, это уже не человеконенавистничество, не кабинетная мизантропия, не вселенская ненависть, взращенная за книжками. Это уже просто тупое желание мочить, грызть оставшимися зубами, разрывать на части, топтать ногами, впечатывать с хрустом головы в стены. Да. А приходилось улыбаться. Зато, как вы можете представить, я смотрел «Бойцовский Клуб».

    Не составляло никакого труда (и, поверьте, никаких угрызений совести я не испытывал) немного сластить себе пилюлю, поплевывая периодически в стаканы с газировкой, под шницели и в бургеры (между булочкой и котлетой). А что еще прикажете делать бедному бесправному белому человеку, к тому же отягощенному расистскими взглядами? Вот, немного компенсировал или, правильнее сказать, сублимировал ненависть.

   Не дай вам Боги нагло и развязно было со мной себя вести! Часто всякий скам, которого весь день дрюкали на РАБоте приходил в ресторан и пытался отыгрываться на нас, официантах, мол, вы мне 40 секунд мясо недожарили или, например, не предупредили, что в этом бургере вместо салата – огурцы. Уносите все обратно и зовите менеджера. Ох, бедные кичливые ублюдки! Вы даже не можете представить, ЧТО я (да и другие) устраивали вам на кухне, как мы сервировали вам блюда, что вы жрали и пили. Однажды мы валяли по грязному полу котлету всем составом, потом положили ее между булочками, и я с улыбкой и извинениями принес это грязное говно на съедение моим мучителям. Справедливости ради стоит признать, что таких ослов находилось немного, и в большинстве своем люди все-таки вежливые. Тут можно все уместить в нескольких словах: если приходят белые, особенно пожилые, то все будет у тебя отлично. Если приходят белые люди в костюмах, ты свои 18% чаевых получишь в 100% случаев. Если приходят латины, частенько с маленькими детьми, то грубого слова ты не услышишь, никто тебе не будет ебать мозг тем, что пепси-кола не пепсикольная, но и с чаевыми может выйти облом, потому что работяги-латины деньги считать умеют, и при любой возможности стараются не платить лишнего. А вот если приходят ниггеры, то тут готовься: могут и нагрубить, могут и без чаевых оставить, насрав так на пол и стол, разлив все возможные напитки, измазав все кетчупом, что слово «дикарь» становится просто олицетворением происходящего. Это, наверное, от врожденного комплекса неполноценности и полной безнаказанности, некая инфантильная попытка тебя все время унизить (получалось с трудом, потому как я на все реагировал адекватно). Я никогда не стеснялся об этом открыто говорить, и очень громко комментировал процесс уборки после таких вот компаний, ругаясь на смеси русского и английского. Соответственно, развязные черномазые и становились главной жертвой наших кухонных манипуляций, получая вместо еды и напитков кучу кала и грязи. Говорю я все это к тому, что не надо никогда злить официантов, он вам принесет такое, что сами не возрадуетесь.

   Черт, опять как-то не грустно получается. Не получается оправдать название главы, потому, наверное, что давно все это было, и запомнилось только хорошее. Мне хочется показать вам, друзья мои, что, бегая по 12-14 часов, ты о таком количестве вещей можешь передумать, ты так погружаешься в собственные проблемы. А, главное, знаешь, что и завтра, и через неделю, и через месяц все будет так же, как и сегодня. Грязные рожи и грязная посуда. Беготня и кухонные запахи, которые не отмоешь даже мылом, похмелье по утрам и невыносимая усталость ночью. И одиночество.

    Никому ты тут не нужен. Никто никогда не посмотрит в твою сторону. Никогда не поинтересуется твоими проблемами, даже если ляжешь посреди дороги или бросишься на рельсы. Жизнь такая. Перманентное зарабатывание денег. Что еще интересует тамошних жителей, я так до конца за год и не уяснил. У нас здесь тоже, конечно, не рай бессребренический, но здесь моя земля и мои люди. Там же все чужое. 

   Суббота была очень похожа на пятницу, с тем только отличием, что вал голодающих начинался часов с 12 дня. И продолжался до самого до закрытия. Моя смена была очень мощной. Я начинал в полдень, к шести начинался самый ад, продолжавшийся до полночи где-то. После полночи мои ноги можно было колоть иголками, резать ножиками или грызть кариесными зубами, я действительно переставал чувствовать под собой ноги. Было и второе дыхание, открывалось и третье, и четвертое, и все равно, к ночи я был просто выжат.

    Когда я выходил на свежий воздух ночью, открывал дверь машины, то приходилось несколько минут сидеть в полном оцепенении. Есть такое понятие – полностью освободиться, очистить голову и мозг, ни о чем не думать, превратиться в овоща, полностью расслабить все мышцы. Я торчал именно в таком состоянии на переднем сидении машины, и только славные звуки любимой музыки поддерживали во мне связь с реальностью. Я уносился в ночь, чтобы принять душ, рухнуть бревном спать, предварительно высказав Кончите все, что я думаю, о ее концепции перманентной стирки.

    В воскресенье я заступал также в 12, однако, не могу сказать, что это был тяжелый день. Видимо, американское общество целенаправленно на обжирание по пятницам и субботам. В воскресенье шел стабильный плотный поток, однако он не выходил из берегов, за исключением некоторых национальных праздников, которые превращали день в мешанину из куч кала на полу, лопнувших шариков, бесконечного гвалта и облеванных черномазых детенышей. В воскресенье все ходят в церковь. Особенно черномазые. Семействами и кланами. После церкви и приобщения к высшим материям они идут приобщаться к готовившимся у нас бургерам, коими ужираются до состояния пищевого опьянения.

  Тем не менее, воскресенье был неплохим днем, я заканчивал в 10 вечера, у меня был еще вечер впереди. Если бы не понедельник, в который моя смена начиналась в 6 утра!

   Нет, нет, нет, ресторан открывался гораздо позже, просто в целях накопительства я подрабатывал еще и на кухне (там была довольно высокая фиксированная почасовая зарплата, однако отсутствовали чаевые).

   Каждый понедельник с невменяемым от недосыпа Кайлом мы появлялись в 6 часов утра, дико пили в монструозных количествах кофе, пытались вести связные беседы. И разгружали грузовик со жратвой, который приезжал обычно в 7 утра. Привозил он жратву на всю неделю, поэтому одного масла для жарки куриных кусочков и картошки фри там было порядка 20 20-листровых бочек. То есть одного только масла 400 килограмм. Плюс все мясо (стейки, кусочки, рыба, курица и прочее замороженное говно). Чтобы сложилось впечатление об объеме, скажу только, что замороженных кусочков курицы было порядка 30 коробок по 15 килограмм каждая. Плюс все соусы, все овощи, мороженое, хлеб, все эти тазики, стаканчики, ложки и одноразовая упаковка. Концентраты для приготовления пепси-колы и других напитков компании Пепси. Кстати,  для сведения одна упаковка концентрата весит порядка 30 килограмм.

    Пока не забыл расскажу вам об одном забавном случае. Наш главный менеджер Карлос Карлос (одно – имя, второе – фамилия), - человек, кстати, весьма неплохой, в 1990-е годы работал представителем компании ПепсиКо в странах Восточной Европы и бывшего СССР. Кто постарше, наверное, помнят, что появление в неограниченном количестве Кока-Колы и Пепси ввергло страны в десятилетие бандитских разборок и вселенской эйфории, а в 1991 году получить в подарок упаковку жвачки или банку мерзейшего пойла под названием Vimto – было вершиной счастья для любого ребенка и признаком такой непререкаемой солидности, что оная жвачка по 40 дней пережевывалась всем классом, а потерявший невзначай кусочек жвачки подвергался вечному остракизму и жестокому избиению. Так вот, в это благословенное время к пост-советским людям пожаловал Карлос Карлос во главе делегации компании ПепсиКо с целью налаживания деловых контактов. Делегацию поили и кормили несколько суток. Бедняга Карлос Карлос с ужасом вспоминает утренние опохмеления, которые добрые русские друзья называли непонятными словами: «освежиться», «поправиться». Естественно, Карлос Карлос и Ко привезли с собой на пробу много Пепси Колы. А теперь внимание! Благодарные русские люди, принимавшие Карлоса Карлоса посчитали недостойным просто принять подарок и отвалили Карлосу Столичной водки в подарок в соотношении 1 бутылка Пепси – 1 бутылка Столичной! Карлос рассказывал, что этой водки у него и сейчас, в 2005 году, хоть залейся, и добрые русские друзья обеспечили его до конца дней. Вот так! Меня аж гордость распирала!

    Разгрузка фур, скажу я вам, очень укрепляет физически и способствует развитию хорошей реакции. Мышцы ног, мышцы рук, торс, - все функционирует отлично. Мы разгружали с Кайлом «трак» с песнями и смехом, не скажу, что мне это нравилось, просто было для меня необычно. Иногда Кайл не мог работать по утрам, и мне приходилось разгружать все самому, я справлялся, правда, удовольствия это особого не приносили. Как-то помню, в один из таких разов сунулся мне помогать один латин с кухни, ему нагрузили неполную тележку, но он и ее не удержал, и все это замороженное говно разлетелось, как от взрыва, когда тележка с латином с криками и воплями ухнула вниз и врезалась с дверь. Пришлось поднимать латина, рассыпанный кал, успокаивать его (имеется в виду латина) и разгружать все одному.

    Выгрузив все из фуры на кухню ресторана нам предстояла не менее тяжелая работа – занести все и расставить в морозильнике/холодильнике. Морозильная камера находилась в самом конце холодильника и представляла из себя квадратную комнату метра 4 на 4 с постоянной температурой «минус 15». Туда аццки сгружались все эти замороженные филейные части: куриные кусочки, крылышки Баффало, нарезанная рыба, стейки, плюс мороженое, десерты и замороженные супы в длинных пакетах, которые потом при необходимости варились в кипятке, отчего получался вкусный и питательный супчик.

    Места было мало и расставлять все эти коробки нужно было в определенной последовательности, иначе получалось то, что получалось в наше с Кайлом отсутствие – огромный завал разорванных коробок, кучей поднимающийся посередине. Карлос Карлос и прочие менеджеры исходили калом, только чтобы уговорить нас с Кайлом расставить все по местам. Представьте себе, люди, блядь, неспособны расставить коробки по полкам! Валят все в одну кучу, потом роются там как бомжи в помойке в поисках необходимого. Мы начинали с морозильника, выдыхая пар, с красными от мороза рожами расставляли все коробки. Точнее наверх ставил Кайл, потому что ростом этот молодой человек был с господина Валуева, я подвозил все и распихивал по низам.

    Покончив с морозильником, мы перемещались в холодильник, где красиво и любя расставляли галлоновые бадейки с соусами, овощи, хлеб различной модификации и прочую снедь. Получалось настолько красиво и аккуратно, что Карлос Карлос сиял от счастья.

   Как-то сунулся в холодильник один латинос-мексиканец, которому, видите ли, понадобился соус «1000 островов», прямо вот сейчас , сию секунду:

  - Куда ты прешь, ублюдок? – Кайл был не слишком любезен, стоя посреди коробок и бадеек, которых мы с ним распихивали по нашей уникальной схеме.

  - Мне нужен соус!

  - Подожди 20 минут, мы закончим, и будет тебе соус и счастье, - дело в том, что холодильник представлял из себя вытянутую в длину комнату шириной метра три, по бокам которой стояли полки, таким образом, для прохода оставался метр-полтора.

  - Он нужен мне сейчас! – и мексиканский гангстер полез из-под меня сквозь коробки под Кайла. В результате этого кульбита дебил разлил почти 4 литра вышеозначенного соуса за что: 1) заслужил полчаса самой изысканной ругани от Кайла 2) получил от меня удивительный по красоте и исполнению пинок по тощей жопе 3) был дико подвергнут обструкции со стороны Карлоса Карлоса (несмотря на то, что наш менеджер сам был латином, но он ценил хорошую работу, и ВСЕГДА был на нашей стороне, потому как мы с Кайлом плохо работать не можем).

 Из холодильника мы выходили красные и взъерошенные. Было часов 10 утра. Курили по сигарете, выпивали по чашке кофе. Мне нужно было переодеваться и идти к столикам, где мои заждавшиеся клиенты требовали диетическую пепси-колу и жирные бургеры. Это был понедельник, можно сказать, работал, не напрягаясь. К 4-5 часам был уже дома и валился спать, потому что выходные вкупе с понедельником, когда я начинал работу в 6 утра выматывали так, что даже любимый ликеро-водочный магазин, маячивший призывно на пути, оставался за кадром.

   Во вторник в 8 утра я был в ресторане снова. У меня была «кухонная смена». 8 часов я месил салаты, расфасовывал кусочки курицы по 6 штук в пакетик (одна порция), делал пюре, варил рис со специями, делал соусы и добавки, носил лед, клеил этикетки на поддоны с продуктами. Допустим… Овощной салат, который в теплом виде подавался ко всем мясным блюдам. Берется огромный аццкий таз-поддон, вместимостью литров 20. Туда высыпается 6 упаковок брокколи (брокколи нужно очистить от завядших и грубых частей – на эту процедуру обычно клался болт), три упаковки морковных кругляшков, еще что-то, что уже не упомню, и все это заливается водопадом теплого соуса. Перемешивается руками. Многокилограммовый ком салата нужно разложить в мелкие пакетики по 6 унций, взвешивая каждый, на каждый пакетик (а их получается около пятисот) наклеить бирку с указанием времени приготовления и поставить в холодильник. Таких салатов я месил много. Время бежало незаметно. Тем более, в свое время я не один год играл своим друзьям под теплую или ледяную водочку песенки на гитаре, поэтому постоянно мурлыкал себе под нос, исполняя репертуары Коловрата, Вандала, Темнозори, Летова и Монгол Шуудана. Очень замечательный день был. Никто тебя не достает, не нужно улыбаться, бегать к столикам, стоишь себе, напеваешь что-нибудь и механически месишь, раскладываешь. Чаще всего я гораздо быстрее справлялся с возложенными обязанностями, чем мои коллеги по цеху – латины, поэтому в периоды безделья шел к полусонному посудомою Джозефу, который в сомнабулическом состоянии болтался между мойкой и кучей посуды, просил его пойти поспать, и за 20 минут намывал такую гору посуды, что место, куда ее приносили официанты и бас-бои (помощники официантов) полностью освобождалось. Снующие по ресторану менеджеры постоянно хлопали меня по плечам и спине, громко говоря на фоне шумящей воды: «Ты – супер работник!». Я еще и стихи могу писать…

   Я научился делать в ресторане все. Я был официантом, я разгружал фуры, работал на всех площадках кухни: в холодном (салатном) цеху, на всех трех горячих постах (1) стейки, бургеры, 2) масляный: картофель-фри, кусочки курицы и прочее замороженное говно в панировке 3) комплектация и выдача блюд), мыл посуду, сам принимал приезжающие на фуре товары, занимаясь менеджерской работой, драил ресторан, мыл окна, сортиры, летом подстригал кустики снаружи, зимой расчищал от снега дорожки, поливал растения, лежа на крыше, растягивал рекламные баннеры, заделывал течь в крыше, под Рождество, болтаясь с дикой температурой на лестнице, тянул гирлянды, пылесосил ресторан, красил ворота на заднем дворе. Нет ничего, чего бы я не делал. Так что если будет нужда устроиться на самую перспективную работу в Макдональдс – спросите меня, чем вам придется заниматься. Я абсолютно не сожалею об этом времени. Более того, я рад, что такой опыт у меня есть. Я работал в крутой государственной структуре, а потом год ишачил, не чураясь мытьем сортиров. Америка меня очень здорово изменила. Я стал многое ценить. Я нашел новые источники ненависти. Я стал мудрее. Я насовершал много ошибок, которые меня научили, я надеюсь, способности их избегать в дальнейшем.

    Я выходил в 4 часа во вторник на залитый солнцем молл, поворачивался к солнышку, улыбался щербатым ртом, выпускал футболку из грязных мокрых штанов. Закуривал. Впереди – один выходной. О нем – чуть ниже.

Его было, к счастью, немного, иначе я бы сто процентов спился бы какпитьдать. Я и так немало, прямо скажем употреблял напитков в течение года, проведенного в Штатах, и если бы не РАБота, отнимавшая у меня подавляющую часть времени и сил, тусил бы сейчас с синими роботами на станции Молодежная, подрабатывая переносом ящиков на очередную двадцатиквадриллионную бутылку огненной воды. А так, ну пил, ну с кем не бывает.

  Представьте себе, вы просыпаетесь на необитаемом острове. Километр на километр. Два дня вы его с интересом изучаете, наслаждаетесь своеобразием и экзотикой, а через неделю уже не хотите просыпаться, потому как каждая песчинка обрыдла, пальмы затрахали шелестеть, солнышко немилосердно жарит. Вот тут и начинаются мытарства… Кто-то замки из песка строит, кто-то потихоньку сходит с ума, кто-то бросается в воду с криком: «Бля, помогите!», ну а кто-то рубит пальмы заостренным камушком, настаивает брагу из пальмовых листьев и древесной мякоти и до отравления ужирается получившимся спиртосодержащим суррогатом. Чтобы забыться, чтобы летели сквозь туман секунды и минуты. Чтобы, не дай Боги, не увидеть чистым умом окружающую давящую действительность.

   Может быть, чересчур ажурно и вычурно, но аналогии есть. После какого-то Н-ного времени мне стало неинтересно бродить по Америке. Я уже все знал. Что здесь китайский ресторан, что много негроидов шляется в поисках чего бы стащить, что Нью-Йорк – гребаный межрасовый котел из генетического мусора, что синагогу жечь не надо, потому что посадят. Поэтому сидел на заднем дворе, таращился на ручеек, что бежит там, читал книжки. В библиотеку я записался сразу. Потом кончились все русские книжки в библиотеке, а читать на английском в Америке страшно не хотелось.

   Интернет, конечно, был спасением. Великим спасением, слава всемирной паутине! Ниточкой, не позволявшей окончательно порвать связь с Родиной. В любое время суток после РАБоты, до РАБоты, ночью, под утро я врубал комп, пропускал надоевшую заставку America On-Line и погружался в мир родных букв, мерцающей аськи, интересных писем от друзей. Если бы не они, друзья мои и подруги по ту сторону океана, я… Даже представить себе не могу, что. А врать не хочу.

   Я разваливался в кожаном кресле перед компом, меня уже не смущал ни грохот латиноамериканских сериалов по телевизору, ни вечно играющий отвратительный черномазый джаз с папиных грампластинок, ни вечно льющаяся вода, - ничего.

   Я дико переживал, что упускаю кучу интересных событий, встреч и мероприятий. Мне было страшно завидно, что там ребята – мои друзья, занимаются большим делом, и их мозги выдают на-гора вопиющее количество креативов, часть из которых была реализована. Они там жили полноценно и мощно, работали и дрались, отдыхали и веселились, боролись и уставали. Я жадно глотал то, что мне писали мои друзья, переваривал, осмысливал, благо времени для раздумий у меня было предостаточно. По мере возможностей вносил свои предложения, оценивал со своей колокольни их инициативы, и, надо признать, во многом был прав. Наверное, потому что бы скорее сторонним независимым наблюдателем, которому неплохо видно то, что лежит на поверхности, но до чего так сложно дойти, будучи увлеченным творцом. В такие моменты, когда я ощущал полезность своих советов и предложений, когда я становился частью нашей борьбы, мне было лучше всего. Наверное (много раз говорю «наверное», потому что робко пытаюсь осмыслить себя изнутри) именно тогда я стал неотделимой частью РО, его органичной частью.

  Мы ведь не просто совокупность членов или коллектив сторонников. Мы живой организм. Отрежешь кого-то, рассыпается все. Может быть, опять же пафосно звучит, но это так и есть. То единство, которого мы сейчас достигли, необходимо беречь и преумножать, иначе мы станем сродни тысячам подобным бесполезных и картонных организаций. Отвлекся.

   Я занимался переводами с английского и на английский различных текстов и воззваний (в том числе весьма радикальных), коллекционировал Правую музыку, щедро писал рецензии на вышедшие альбомы, Написал одно крупное эссе по Правой музыке, ставшее впоследствии одной из причин закрытия одного из сайтов и преследования моего товарища, рубился на различных форумах.

   В то время меня помимо всего иного всячески привлекала ска-культура. Еще до отъезда в Штаты я долгое время гонял на концерты и собирал музыку. В Америке же чуть ли не с первого дня зарегился на мощном в свое время форуме «типаска» под ником TRUERUSSIAN и систематически бомбил форум оголтелой пропагандой. Мне были интересны люди, которые там обитали. Со временем по приезду я со многими перезнакомился, и ничуть не жалею, что частичка моей жизни была связана с этим ресурсом и этой музыкой. Сейчас меня ска практически не привлекает, могу послушать что-то дома, но на концерты меня не вытянешь и на аркане, потому что, при всем моем уважении к согражданам, публика на ска-мероприятиях настолько мутна и негативна для меня, что я уж лучше погуляю по Москве, чем быть овеянным жарким перегаром от галдящих полу-фантиков полу-гопников.

   На оном форуме я и познакомился со своей Ириной. Поэтому я благодарен этому ресурсу не то что вдвойне, а гораздо больше. Чертова разница во времени в 8 часов не позволяла в нормальном режиме общаться. Мне нужно было спать (хотя я и оттягивал до последнего эти моменты) или, наоборот, Иришке нужно было в кроватку. Урывками, эпизодами, рваными, драными. Но как я им радовался! Как я был им благодарен!

   Во вторник я заканчивал в 4 дня и летел домой на всех парах, чтобы застать ее в аське. По пути забегал в ликеро-водочный, брал бутылку водки Смирнофф (0,375), вбегал в дом, врубал комп, пока грузился весь этот неуклюжий американский софт, я накатывал 150 обжигающих грамм, плюхался в кресло. Если красный цветочек был перед ее ником в аське, у меня обвисали плечи. Я долго смотрел в стол, не зная, что предпринять. Понимал, что в Москве заполночь, и ей нужно на РАБотку, но все же… Иногда, уходя, она оставляла мне длинные трогательные сообщения, которые я перечитывал помногу раз, разбавляя горечь водкой.

  Но если цветочек был зеленым! Я подпрыгивал, кидался на клавиатуру и как прыщавый мальчик из парка пубертантного периода начинал истово колошматить по клавишам всякую дурацкую ересь, которая тогда казалась такой важной. Низ живота начинал сладко гудеть, пальцы ног – отбивать чечетку по полу, улыбка просто не сходила с лица. У нас был час, ну, максимум, два, чтобы все сказать друг другу. Это было очень романтично. Романтичнее не бывает, наверное. Во всяком случае, для такого прожженного циничного ублюдка как я. Когда мы прощались и писали друг другу нежные слова, сидя за тысячи километров друг от друга, когда обменивались фотками по почте, у меня начиналась эйфория. Когда цветочек все-таки загорался красным, я включал Дистемпер «Слезы», гасил свет и допивал купленную водку. В те моменты меня можно было мять как пластилин или ссать в лицо с расстояния вытянутой руки. Мне было все равно. Я был влюблен.

  Вечером во вторник чаще всего я выходил бесцельно из дома, говорив отцу: «Я погулять.» Как несложно догадаться, первым делом я шагал в ликеро-водочный, где у гнусного индуса закупал огненной воды и запивки. Выходил из магазина… Куда идти? Какая, по большому счету разница. Куда не пойдешь, в родные места не придешь. Частенько я шагал с полмили направо по Роуэй авеню, потом поворачивал направо, поднимался по косогору мимо богатеньких домиков с пластмассовыми игрушками на газонах, доходил до железной дороги. Через пути вел мост, как у нас. А по краям путей росла неухоженная трава. Пути огораживал забор из бетонных плит. Понимаете, к чему я. Верно находил в этом антураже частичку родной Москвы, вроде станции Кунцево. На мосту я прикладывался к горлышку, шумно выдыхал и запивал кока-колой. Шел дальше, к студенческому городку, где была и библиотека, большое поле для игры в американский футбол и скамеечки по краям поля, на которых можно было здорово посидеть и поразмышлять. Через дорогу был еще один молл, на котором помимо супермаркета и кучки мелких магазинов вроде собачьей парикмахерской, был неплохой ликеро-водочный, где продавалось наше пиво: Балтика и Афанасий.

  Возьмешь пару бутылок Балтики 9-й, как настоящий якут, вернешься обратно на скамеечку около футбольного поля, сидишь, смотришь на звезды, думаешь думы, запивая мелкие глотки водки Балтикой под фанфары Молотха или Ноктюрнал Мортума, несущиеся из наушников. Полнейшее мракобесие. Я и сам это понимаю. Тогда же я не видел других выходов.

   Домой я возвращался далеко заполночь в полнейшее говнецо. Пошатываясь и бесстрашно бредя посреди проезжей части. Однажды отец поехал меня искать и чуть не сбил, потому как в приподнятом настроении мне весь мир по колено, ну, в крайнем случае, по яйца. Горлопанящие возмущенные водители, которым приходилось меня объезжать, получали в ответ громогласный рев: «Пошел на хуй!» и предпочитали убраться восвояси.

   Однажды ранней весной я добрел до дома, подергал ручку. Дверь была заперта. Отец с Кончитой почивали в дальней комнате, и после 40 минут попыток добудиться их, я на дичайшем ветру (было градусов 5 тепла) улегся на стоящий во дворе диван, выпил единомоментно остатки напитка и в таком виде повстречал утро среды.

   Моего единственного выходного.

   Я много спал в этот день. Было установлено правило, согласно которому отец не включал музыку до моего пробуждения, а Кончите было строго-настрого запрещено увлекаться стиркой. Мне давали поспать. Однажды в среду в гости к отцу приехал из самого Бруклина некий знакомый – абсолютно сумасшедший человек, которому отец помог с приглашением. Человека звали Алексей и у него, по-моему, был какой-то даже диагноз. Как и все шизофреники он очень красиво, витиевато говорил, говорил очень громко. Его, в принципе, можно было терпеть, если бы не одна деталь – болезненное отсутствие тактичности. То есть Алексей принимался шутить или что-то говорить и постоянно скатывался на такую фамильярность, что впору было бить ему ебало. Не чувствовал меры в шутках. Вот и представьте себе картину: похмельный Ой-Ёй! валяется на кровати в своей маленькой комнате, тщетно пытаясь выспаться, как вдруг чирикает дверной звонок, и комната оглашается громогласной чушью:

   - Игорь Михайлович (это мой отец)! Как же – как же… Ух, хреново выглядишь! А что же дорогого гостя не встречаешь датским супом с гамбургскими клецками?! Эх, совсем берега потерял, - громкость и чушь его шуток нарастают, это с учетом того, что с моим отцом он знаком не до тесной дружбы, - а где же твой умненький сыночек? Дрыхнет что ли?

   Вот это «дрыхнет» меня выбесило. Я встал, натянул шорты, с торсом, покрытым татуировками, с опухшей небритой рожей я с шумом распахнул дверь:

   - Ага! – возопил сумасшедший иммигрант из города Дубна, - вот и он, и года не прошло! Ну что, обнимемся-поцелуемся?

    - Пап, привет! Кто это?

    - Это Алексей, помнишь я тебе рассказывал? Из Дубны.

    - Алексей, мы с вами водку вместе пили, чтобы обниматься-целоваться?

    - Ну, это я образно, вы же понимаете…

    - Я-то понимаю, а вот вы следите за своей речью.

   С этими словами я вышел на крылечко. Жаром дышал асфальт, под навесом было немного прохладнее. Я люблю делать несложные домашние дела, подметать там, стричь траву, что-то перебирать и выкидывать. Надо сказать, что осенью, когда я приехал, мы с отцом собственными руками заменили в доме все окна. Я лично все герметизировал, подгонял. Учитывая тот факт, что «технику» в собирательном смысле слова я не то что ненавижу, а на дух не выношу, это был и есть огромный бессмертный подвиг. А, с другой стороны, чем мне еще было заниматься? Так хоть дни текли быстрее, и ночи были короче, потому что засыпал я быстро.

   Вот и сейчас, пока папа возился там в доме с этим полусумасшедшим поджидком, я взял метлу, дико подмел весь двор, потом сварил себе кофе, принял душ. Настало время самого главного ритуала моего выходного – «шоппинга».

   И не надо смеяться. Угорать там, падать с кресел. Тыкать в меня пальцем. В Москве меня не затащишь в магазин, я тут же начинаю зевать и окукливаться. В Штатах паручасовая поездка за продуктами на всю неделю – это одно из немногих развлечений, которые у меня были.

   Всегда покупалось одно и то же. Несколько супермаркетов, сзади в машине – забитые жратвой коробки. Довольная Кончита – ее вывезли в свет. А, не стесняясь, ходил чуть в стороне, нагло отправляя в рот пригоршни конфет, печений, кусая булочки, и пиная ногами стоящие на полу бутылки с молоком, газировкой и соком. Учитывая мой внешний вид – вечные зеленые скам-штаны, белую футболку «Завили ебало!» и кепку Ультима Туле от Тор Штайнер, я испытывал оргазмические подоночьи чувства, когда какой-нибудь менеджер-латин (существо, чуть поднявшееся над общим уровнем посудомоев-говнорезов) пытался приблизиться, что-то сказать, но потом тихонько сливался, видя. Что ничего особенно страшного я не делаю, а беспокоить меня не следует.

    Когда отец улетел на лето в Россию, естественно, все эти шоппинг-туры были отменены, потому как я питался либо у себя в ресторане, либо (в выходные) в близлежащем китайском ресторанчике. Меня там уже знали (недавно Кончита сказала, что официантка-китаянка передает мне большой привет!), поэтому не говорили ни слова, когда я располагался там с кучей вкуснейшей китайской жратвы, доставал бутылку водки, просил у них пластиковый стаканчик и часа полтора сидел, бухал, жрал и читал книжки. Они все знали, что я русский и, наверное, полагали, что именно так у русских и проходит  трапеза – с непременным обильным возлиянием.

   А потом я уходил бродить… Один, пока не познакомился с золотой ротой, о которой я писал в первых главах. Мне было о чем подумать. О моей прежней жизни, от которой сейчас, в 2008 году, не осталось практически и следа. С годами человек становится мудрее, так говорят. Думаю, что скорее более-менее здравомыслящий человек просто-напросто отсекает из года в год то, что становится неинтересным или мешает жить. Так перестают ходить на концерты, которые раньше казались верхом отдыха и развлечений, перестают неделями угорать, потому что теперь не на лекцию надо подниматься с утра, которую можно и пропустить, а на дурацкую, но обязательную РАБотку. Снимают скам-штаны, потому что… Потому что, не знаю! Сам до сих пор иногда в них хожу. Мыслят о будущем.

    Я многое передумал, терабайты мыслей. Алкоголь, за редким исключением, не мешал ни мыслить, ни работать. Исполнять добросовестно ресторанные обязанности можно и в состоянии дичайшего похмела. Так еще острее и больнее думается. Ржавыми гвоздями впиваются мысли в голову. Но главный вопрос я решил для себя однозначно еще в самом начале: долго я здесь находиться не буду. А когда я ответил себе на этот главнейший вопрос, стало легче. Все остальное было второстепенным. Думал, что пробуду пару лет, получилось меньше. НЕ смог, не захотел, да и права вовремя отобрали.

   Америка – страна контрастов. Нищие латины, режущие говно на кухне, говорили, что Америка им дает свободу, хотя им здесь не нравится. Какую свободу, кабальерос? Свободу резать салаты не в этом, а в том ресторане? Свободу пить Будвайзер, как это делают гринго? Вся эта знойно-демократическая, воспетая в учебниках страна, обдирающая весь мир не стоит и глотка воздуха в твоих родных Андах! Для меня она не стоит и кирпичика из фасада кинотеатра Кунцево, помойного бака из моего двора, секунды мимолетного поцелуя любимой, минуты разговора с другом по телефону, миллиграмма слезы моего дедушки, когда я улетал…

    Пусть кто-то там счастлив. Кто-то уехав, нашел там свой дом, семью и хорошую работу. Пусть их. Я ходил по улицам, погруженный в черную депрессию, пил водку, бегал по ресторану. Знал, что все это – кусочек моей жизни, мимолетный, но очень-очень важный. Если бы я не прожил этот год в Америке, я не знаю, каким я сейчас бы был. Скорее всего Уткой с Горбушки, существом вечного небытия, добрым духом паба «Клинский», проросшим на Горбушке овощем.

   Есть еще очень многое, над чем нужно работать и к чему стремиться. А как же иначе? Без борьбы не бывает движения, без боя не бывает победы. Начало той Дороги, по которой я медленно иду, положено там, в далеких однообразных улочках городка Авенел, где я начал проживать свою философию.

    Грустно получилось? По-моему, нет. Но название главы я менять не буду. Немного рассказал я вам о фоне пребывания, а теперь – давайте чуток посмеемся.