"Испанский гамбит" - читать интересную книгу автора (Хантер Стивен)

3 Барселона, конец 1936 года

– Комрад Болодин, – отдал команду комрад Глазанов, – разбить ему нос! Рот не трогать.

Болодин подошел к обнаженному пожилому человеку, бессильно обвисшему в веревках, удерживавших его на стуле, и стал бесстрастно выбирать место удара. Старик не сводил с него глаз, будто не догадываясь о том, что должно последовать. Возможно, он находился в полубессознательном состоянии. Болодин, чрезвычайно сильный физически, нанес короткий мощный удар в лицо. Отвратительный хлюпающий звук разнесся по камере. Болодин почувствовал, как хрустнули кости носа и осколками вонзились в плоть за долю секунды до того, как жертву откинуло назад.

– Отлично, комрад, – похвалил Глазанов.

Голова старика упала на грудь. Из носа струей хлынули кровь и сукровица и потекли по бледному костлявому телу. Глазанов осторожно приподнял голову и осмотрел лицо. От носа не осталось и следа, но отека и посинения пока не наблюдалось. Глазанов подождал, пока старик придет в себя и его глаза обретут осмысленное выражение, полное страха.

– Слушайте, почему вы доводите нас до этого? – В его голосе звучало искреннее недоумение. – Почему вы заставляете нас применять к вам такие меры? Может, хоть они заставят вас говорить?

– Osysvorf, – прошипел старик, но русский не знал этого слова.

– Он не в себе. Молится, что ли, по-еврейски.

– Нет, – сказал Болодин. – Это идиш. Он не молится. Ругается. Сказал, что вы падаль.

Сказанное не было воспринято Глазановым как личное оскорбление. До такого он никогда не опускался.

– Вам не видать победы, – наставнически обратился он к старику. – И вы сами понимаете это. Я имею в виду не эту комнату, где вы сейчас находитесь, а победу в более широком смысле. В ходе истории.

Глазанов часто рассуждал об истории; такие разговоры доставляли ему удовольствие. Каждый вечер, стоило им управиться с делами или до того, как приступить к ним, они вдвоем отправлялись в кафе «Мока» на Рамбле.[12] Здешняя публика была очень разношерстна: английские журналисты, отчаянные молодые испанские анархо-синдикалисты, поумовцы, а также разнообразные колоритные подонки, которых выбрасывает на улицы вышедшая из-под контроля революция. Там, потягивая перно, Глазанов и пускался в разъяснения своему ассистенту собственных взглядов на ход истории.

– Срал я на твою историю, – на русском процедил старик.

– Удар! – отдал приказ Глазанов. – По ребрам. Сильно. Несколько раз.

Болодин приблизился к истерзанной и обмякшей фигуре, чувствуя пристальный взгляд старого еврея.

«Боже ж мой, до чего настырны эти старые дятлы».

Сохраняя полное безразличие, Болодин нанес серию коротких тяжелых ударов по ребрам и грудной клетке. Он слышал отрывистый звук, с каким кулак входил в тело, видел, как дергалось оно при каждом ударе в своих веревках. Но старик молчал.

– Отлично. Нам все ясно, товарищ Читерин. Обвинения против вас справедливы. Вы пораженец и оппозиционер. Вы преследовали цель подорвать партию и предать революцию. В тысяча девятьсот тридцать первом году в Англии вы, Лемонтов и Левицкий вошли в соглашение с британской секретной службой. Так что ко всему вы являетесь еще и шпионом. А руководил вашими предательскими действиями иуда Троцкий.

Старик медленно поднял голову. Его лицо приобретало синюшный оттенок. Кровь выступила на губах.

– Да пошел ты, вонючая деревенщина. Нам с Левицким сам великий Ленин вручал медали.

– Ну и что? Историю это не интересует. Удар!

Болодин нанес сильные удары в ухо, в лицо. На пол посыпались выбитые зубы. Кулак – в висок, и снова по лицу. Звуки стали влажными и чавкающими. Он снова размахнулся…

– Болодин! Да хватит же. Вы забываетесь.

Болодин сделал шаг назад. Иногда бывало трудно остановиться.

– Читерин, ваше сопротивление бессмысленно. Вам придется подписать признание либо здесь, либо на Лубянке. Пойдете под суд. Вас признают виновным. Будете расстреляны. Все ваше поколение должно погибнуть. Таков ход истории.

Лицо старика изменилось до неузнаваемости. Сейчас – распухшее, багровое, окровавленное – оно больше напоминало размолотые в кашу овощи. Кровью было залито все тело. Разбитые губы зашевелились, произнося что-то невнятное.

– Что? – переспросил Глазанов.

– Срал я на вашего Кобу, – донеслось до них, и Болодин изо всей силы нанес боковой удар.

В сравнении с прочими этот оказался сокрушительным, ибо вызвал прободение аппендикса. Судорога боли пронзила тело Читерина, оно задергалось, натягивая веревки, и старик потерял сознание. Дыхание его пресеклось.

– Удар был слишком сильным. Ваше рвение понятно, но не забывайте о дисциплине. Помните, что для бойца первое дело – это дисциплина. Сила, преданность партии, убежденность – все это прекрасно и необходимо. Но великий Сталин говорит, что именно дисциплина является нашим ключом к будущему.

– Я был не прав, комрад.

– Ох уж эти американцы, – укоризненно произнес Глазанов.

Настоящее имя товарища Болодина было Ленни Минк, а его последним адресом – дом по Сайприс-авеню в Бруклине. Правда, гораздо чаще Ленни можно было найти в магазинчике «Полуночная роза» на углу Ливония и Саратога-стрит, который служил тайной штаб-квартирой для банды, называвшей себя «Корпорацией убийств». Нью-Йорк Минку пришлось оставить по настоянию заинтересованных лиц, встревоженных настойчивым интересом полиции к его участию в исчезновении свидетелей, проходивших по делу Лепке Бухгалтера. Свидетели, располагавшие очевидными доказательствами вины Лепке, один за другим погибали по разным причинам: кто был застрелен, кто – убит ударом дубинки или ледоруба, кто – утоплен. Ленни, как и его дружки – Фил из Питсбурга, Крючок Коган, Красавчик Левин, Джек Друкер или их боссы Менди Белый, Пижон Фил Кастель и Псих Шейгель, – убивал людей по двум причинам: во-первых, у него это получалось, а во-вторых, ему за это платили.

– Ну, теперь он на целую ночь отключился, – сказал Глазанов. – В камеру его. Обмыть, почистить. Дать немного бренди. Завтра еще поработаем над ним.

– Есть, комрад, – Ленни говорил по-русски.

– Упрямый старик, – продолжал Глазанов. – Такими они и должны были быть до революции. Он ведь правду сказал. Знаете, они совершали необыкновенные подвиги. Боролись с царской охранкой и казаками, позже сражались с армиями интервентов и Колчаком. Боже мой, это несгибаемые люди!

Ленни бросил взгляд на старика. Несгибаемые, это точно. Похрабрее любого ниггера. Как-то в молодости Ленни довелось драться с одним. Они сошлись за доками и бились почти час, оба чуть не падали от изнеможения, но никто не уступал. Пока какая-то стерва не полоснула его бритвой.

– Займитесь им. Товарищ Коба хочет, чтобы его доставили в Москву. Понятно?

– Есть, комрад. – Русский язык Ленни не отличался богатством выражений.

– Я буду у себя. Разбудите, если понадоблюсь.

Ленни, оставшись наедине со стариком, достал из кармана пружинный ножик, нажал кнопку и выпрыгнувшим лезвием перерезал веревки. Тело стало оседать, но он легко подхватил его. Еще вчера этот Читерин был важной шишкой, агентом Коминтерна, направлявшим действия Союза портовых рабочих Барселоны в соответствии с требованиями партии. И что? Посмотрите на него теперь.

Ленни – рост шесть футов три дюйма, вес за двести фунтов – легко взвалил на плечи тело старика.

У американца было туповатое, угрюмое, но не отталкивающее лицо, покрытое легкой сетью оспин. Он нес по жизни свой тяжелый костяк, олицетворяя равнодушную силу. Ему нравилось подавлять. Люди как-то сразу чувствовали это и почти инстинктивно становились в его присутствии скованными и растерянными. Это чрезвычайно льстило Ленни. Так было всегда. Еще в юности, в России, где он жил до того, как уехал в Америку, ему дали прозвище Казак, потому что ходили слухи, будто он зачат от русского во время погрома, а не от законного мужа матери, местечкового мясника.

Он редко пускался в разговоры. Но, казалось, внимательно слушал. Люди часто считали его тупым, что не соответствовало истине. Просто он был не в ладу со словами, хоть говорил и на английском, и на русском. Конечно, с сильным акцентом. Русскому он обучился во время своего пятисотмильного перехода из Минска в Одессу, когда ему было одиннадцать. В это своего рода замечательное бегство он пустился после другого погрома, в котором были убиты и мать с отцом, и все его братья и сестры. Лучше всего он знал идиш, язык своего детства, хоть довольно быстро наловчился и в испанском.

Когда он явился в отборочную комиссию интербригад в Париже, надеясь получить подходящее для человека его профессии назначение, НКВД зачислил его в свои ряды. Ленни мог оказаться полезным для работы в Барселоне.

Он вынес тело Читерина в залитый слепящим светом коридор тюрьмы, в которую было превращено предназначенное когда-то послушникам крыло монастыря Св. Урсулы. Здание конвента подверглось варварскому надругательству, как и вся церковная собственность в первые же дни июльской революции. Мятежники разрушили все, что удалось, а остальное расписали лозунгами. До сих пор кучи битого стекла громоздились на полу. Но кое-где можно было видеть следы ремонта: обосновавшиеся здесь сотрудники НКВД – здание удовлетворяло их требованиям секретности и безопасности – кое-что покрасили, провели электричество, заделали дыры. Везде витал запах краски, свежего дерева, мочи и безысходности.

Ленни добрался до камеры Читерина и уложил старика на койку. Избитый с трудом дышал, его лицо было совершенно искажено отеком. Ленни прикрыл старческую наготу одеялом, подошел к ведру, смочил водой платок. Вернувшись, принялся стирать с лица засохшую кровь.

И вправду перестарался – надо будет это учесть. Иногда он не держит себя в руках. Это потому, что избиение людей доставляет ему удовольствие. Вечно этот русский начальник болтает о дисциплине. Дисциплина, мол, – это тайна истории. И сам верит в это дерьмо.

Старик неожиданно застонал, и Ленни чуть не подпрыгнул.

– Эй! – завопил он на идиш. – Ты испугал меня, старик.

Один глаз медленно приоткрылся. Другой закрывала огромная опухоль.

– Vasser, – прошептал старик разбитыми губами. – Пожалуйста, хоть немного воды.

– Старый yentzer.[13]

Ленни рассмеялся, набрал в свою огромную, сложенную ковшиком ладонь воды и понемногу стал вливать ее старику в рот.

Тот жадно глотал.

– У меня внутри словно огнем жжет, – пожаловался он, напившись.

– А ты чего ожидал после таких побоев?

– Спаси меня, – вдруг попросил старик. – Я тебе заплачу.

– Да ну? У тебя в заднице горшок с сокровищами припрятан, а? Не смеши меня, старый putz.[14]

Ленни поднялся, собираясь уходить. Старик был похож на одну из жертв на Седьмой авеню после нападения гарлемских негров: избит до полусмерти, живого места на нем не осталось, труп да и только. Голый, дрожащий на соломе червь. Вместо лица сплошной кровоподтек. Ленни даже затошнило. Раньше что-то строил из себя, а теперь?

Старик с трудом пытался что-то сказать.

– Чего? – переспросил Ленни.

– G-g-g-gelt, – словно выплюнул наконец старик.

Деньги. Ленни подошел поближе. Может, у старика где деньжата припрятаны.

Слабая рука чуть сдавила плечо Ленни. Словно когтистая птичья лапа уцепилась за него.

– Спаси, ну? Помоги старому еврею.

– Сколько дашь? Назови цифру.

– Много. Стану я врать?

– Все врут.

– Gelt! Его там несчитано, говорю тебе.

– Да где же? В заднице у тебя, что ли?

– Золото, почти тонна золота.

– Тонна? Где-нибудь в горах находится? Тебе, старый putz, это приснилось.

У Ленни руки зачесались прикончить старика. Сдавить руками горло – и конец. Тут же сам станет историей.

– Еще в тридцать первом нас с Лемонтовым и Левицким послали в Англию. Разведчиками.

– Когда это было.

– Слушай, слушай.

– Так говори, не тяни.

– Левицкий нашел одного студента в тамошнем университете.

– Какой Левицкий?

– Teufel.

– Сатана?

– Shayner Yid. Сатана Собственной Персоной. Один старый революционер. Учитель шпионов. Был главой Коминтерна. По-настоящему важная шишка.

Интерес Ленни резко возрос. Но при чем тут деньги?

– Давай дальше, старый дятел.

И старик, задыхаясь, едва шевеля распухшими губами и то и дело судорожно хватаясь за руку Ленни, стал торопясь рассказывать об английском мальчике, благородном и знатном, который хоть и вырос теперь, но все равно особыми узами связан с Левицким, старым шпионом.

– Этот Сатана завладел душой мальчика, – объяснял старый еврей.

– Как его имя? – поинтересовался Ленни.

– Я сам не знаю. Я ведь только помогал Левицкому, а этот человек был настоящий гений. Важных тайн мне не раскрывали. И Лемонтов ничего не знал. Но однажды я его видел. Этого бойчика. Когда раз оказался там, где мне не следовало быть.

– А где деньги, про что ты говорил?

– Он в Испании. Вырос за эти пять лет. Стал настоящим мужчиной. Работает на русских. Я его видел своими собственными глазами. Могу показать. Он каждый вечер болтается в разных кафе.

– Слушай, ты давай про золото. Что ты мне кишки мотаешь?

– Слушай сюда. Русские отобрали золото у этих испанцев. Сказали, в уплату за пушки. Будем грузить на пароходы, сказали. Все так и подумали. Но в последнюю минуту русские перетрусили из-за итальянских субмарин, которые тогда начали топить суда. Мне все известно, я сам расспрашивал в порту. Те пароходы, которые должны были загрузить золотом, ушли пустыми. А золото припрятали. Где-то здесь, в городе. Думают везти его по суше через всю Европу. Это и поручат тому англичанину, говорю тебе. Он сюда и приехал из-за этого, русские своим не доверяют. Он знает, где золото. Когда он двинется отсюда, тогда и тонну золота повезут.

Ленни смотрел на старика, чувствуя, как заворочались у него в голове мысли. Тонна золота. Будут переправлять тайно. Англичанин. Кто станет подозревать англичанина в том, что он перевозит испанское золото для русских?

Ленни напряженно размышлял. Тонна золота! Стоит рискнуть. И один англичанин в охране.

Много денег – это совсем неплохо! Можно слоняться по разным клубам, все тебя будут узнавать, закрутишь любовь с шикарными дамочками, а всякие прихлебалы будут мельтешить вокруг и в рот тебе заглядывать, как они заглядывали в рот Лепке.

– Но есть одна вещь. Мы должны защитить Левицкого. Мы как одна семья. Нужно быть заодно. Заодно, понимаешь? Он Shayner Yid, и мы не должны его сдавать.

– А ну его, наверняка он в России, пьет со своими водку.

– Нет, говорю тебе. Он глаз не спускает со своего бойчика. Это хитрейший человек в мире, он ведь шахматный гений, не то что мы. Хрр… он… хрр…

Из горла старика вырвался странный хрип.

– Мне совсем плохо, – едва выговорил он. – Когда ты меня ударил последний раз, мне все кишки как огнем обожгло.

– Поправишься.

– Мне бы доктора. Приведи его сюда.

– Тут докторов сроду не бывало. Что, живот схватило? Ничего, к утру ты…

Лицо избитого старика быстро приобретало смертельную бледность, в горле что-то клокотало, он давился и дрожал.

– Помоги мне! – с трудом проговорил он. Вдруг широко раскрылся один глаз. Рука подползла к Ленни и отчаянно уцепилась за него. – Помоги же!

– Черт с тобой, – отмахнулся Ленни, но его уже никто не услышал.

«И со мной тоже», – подумал Ленни Минк.

Мечта о тонне золота умерла так же, как старик, лежавший сейчас перед ним.

Несколько дней спустя Ленни получил странный приказ. Ему было велено явиться в кабинет Глазанова, находившийся в Главном полицейском управлении, неподалеку от порта. Это само по себе было необычно, к тому же явиться туда нужно было среди бела дня. Ленни там и не бывал ни разу.

Шофер-немец подвез его от монастыря Св. Урсулы к управлению. Оно размещалось на виа Ляэтана, деловой, бурлящей народом улице, идущей вдоль Рамблас. Революционные транспаранты и написанные на стенах лозунги, плещущиеся знамена и огромные портреты каких-то бородатых стариков не могли скрыть великолепия самого здания, которое каменным мостом соединяло сегодняшнюю Барселону с той, в которой человек шесть архитекторов возводили ни на что не похожие дома. Девять этажей. Под каждым из окон – маленький балкончик. Главные ворота с лозунгом «Вперед к светлому завтра». Внутренний двор. Двойные двери, за которыми тянется большой коридор. Четвертый этаж. Кабинет Глазанова.

Глазанов, насколько знал Ленни, был своего рода «советником» при полицейском департаменте Барселоны, то есть попросту управлял им. Он помогал в организации того, что барселонцы назвали СВР[15] – службой военной разведки. Ленни также было известно, что СВР являлся испанской версией НКВД, точнее, именно НКВД он и был. И работал по тем же правилам, что любая банда: захватываешь в свои руки контроль и распространяешь его как можно шире, безжалостно истребляя конкурентов.

Тем не менее кабинет «советника» оказался весьма скромным помещением в самом конце коридора. Глазанов встретил его стоя. Ленни считал, что он очень смахивает на немца: высокий и светловолосый, с серьезным лицом. Он вообще никогда не улыбался, воспринимая свою должность очень ответственно. Лицо его отличалось той почти ненатуральной бледностью, которую русские называли «цветом глубокой полночи», поскольку появлялась она у чиновников, проводивших на службе дни и ночи.

– Комрад Болодин. Наш американский друг.

Ленни терпеть не мог свой революционный псевдоним. До сих пор он не сразу вспоминал, к кому обращаются русские, когда слышал эту фамилию.

– Комрад комиссар.

В душе он ненавидел это дерьмо, его разговоры о ходе истории, бесконечные разглагольствования о научном марксизме и необходимости построения лучшего мира. Но когда работаешь на босса, играешь в его игру. Пока не начнешь свою собственную.

– Выпьете?

– Нет, спасибо.

– Отлично. Человек, контролирующий свои потребности. Уважаю.

– Это вы о том старике? Так я не виноват, что он умер.

– Нет-нет. Случайность. Досадный инцидент. У него были нелады со здоровьем. Москва понимает.

Ленни ждал.

– Слушайте. У меня для вас кое-что имеется. Думаю, пришло время принять вам более деятельное участие в процессе усиления партийной дисциплины в Барселоне. По этой причине я вас вызвал сюда.

И он протянул Ленни кусочек картона.

Взглянув на него, Ленни сразу сообразил, что это удостоверение, в котором он назван капитаном СВР, то есть официальным секретным агентом полиции, наделенным соответствующими правами и обязанностями. Теперь он мог производить выборочные аресты и обыски, конфискацию транспорта и другой собственности на службу государству, руководить действиями асалтос[16] – испанских вооруженных полицейских отрядов – и имел право требовать немедленного содействия, чтобы не сказать повиновения, от любых гражданских властей.

– Нам предстоит большая работа, – продолжал Глазанов. – Везде прячутся предатели, вы меня понимаете? Даже в Москве, в самом сердце правительства, среди старейших и наиболее уважаемых революционных бойцов. Каждый день на скамье подсудимых они признаются в совершенных преступлениях. Случается, бегут.

– Я слышал.

– Скончавшийся товарищ Читерин, например, находился в подчинении у одного из известных революционеров по имени Левицкий, худшего из худших. Читерин, некий Лемонтов, который умудрился сбежать, и этот Левицкий сформировали террористическую группу, ставившую целью предать дело революции. Левицкий был вторым человеком после Троцкого. Читерин, случайно, не упоминал имени Левицкого?

– Он никого не упоминал. Просто умер.

– Гм. Я думал, они поддерживали связь между собой. С целью создания заговора.

Ленни ухмыльнулся про себя, подумав: «Какой там заговор, ты, дятел?»

– Первым исчезает Лемонтов. Эта ниточка привела нас куда следует, и мы сумели захватить Читерина.

– А этот Левицкий?

– Нет. Хитрый старый лис. Сатана Собственной Персоной – так прозвали его когда-то за хорошие дела. Сбежал. Исчез из Москвы перед самым арестом.

Ленни кивнул. Удрал старый дятел.

– Я рассказываю вам это для того, чтобы вы усилили свою бдительность. Мы готовимся выступить против наших врагов здесь, в Испании. Денечки, когда можно было расхаживать по разным там кафе, скоро закончатся.

– Можете рассчитывать на меня, – важно произнес Ленни.

– Не сомневаюсь. Вы являетесь для нас исключительно ценным сотрудником.

Глазанов протянул ему клочок бумаги, на котором было написано имя.

– Оппозиционер. Ведет пропаганду против нас в своей газетенке. Организация довольно мощная, и он является одним из ее лидеров.

Точно как в «Полуночной розе». До вас доходит словечко, и кто-то отправляется на тот свет.

– Вы хотите, чтоб он был убит?

– Э-э…

– Он не уйдет, можете не сомневаться.

– Будут и другие. Кое-кого из них следует арестовать и допросить, других – сразу ликвидировать. Нужно избавиться от головы гидры, прежде чем покончить с ее туловищем. Наступает время великой борьбы, и я лично назначен руководить ею.

Ленни уже не очень-то его слушал, как и не думал о том человеке, которого должен убрать сегодня ночью.

Он думал о том, что рассказал ему старик Читерин.

«Он глаз не спускает со своего бойчика».

Про себя Ленни торжествующе ухмылялся. Он знал то, о чем никто из них не подозревал. Этот русский умник будет плестись у него в хвосте, да что там, весь мир будет у него в хвосте. Он знал, куда прибежит этот Левицкий, этот teuful. Как они сказали? Сатана Собственной Персоной?

Ясно, дятел попрется прямо в Барселону, не спускать глаз со своего бойчика. И наведет на него Ленни. Не только на него, а и на gelt.

– Комрад, – услышал он голос Глазанова. – За наше будущее.

Ему протягивали рюмку водки.

– Нельзя отказываться.

– Вперед к светлому завтра! – провозгласил Ленни и опрокинул в горло содержимое рюмки.

Их водку он терпеть не мог.