"Убийца по прозвищу Англичанин" - читать интересную книгу автора (Сильва Дэниел)8 Коста-де-Прата, ПортугалияСудя по всему, женщина, поселившаяся в перестроенном старом монастыре на крутом холме над морем, дала обет уединения и аскетизма. Долгое время никто в селении даже не знал ее имени. Сеньора Роса, сплетница-кассирша на рынке, решила, что эта женщина заслуживает презрения, и сообщала свое сомнительное суждение всякому, кто на свою беду проходил через ее кассу. Это Роса окрестила женщину Богородицей-с-Холма. И это прозвище прилепилось к ней даже после того, как стало известно ее настоящее имя. Она каждое утро появлялась в селении, делая закупки, – спускалась с холма на своем ярко-красном мотороллере с такой скоростью, что светлый хвостик ее волос развевался как знамя за ее спиной. В дождливую погоду она надевала анорак с капюшоном цвета грибов. Много было догадок о том, из какой страны она родом. Она плохо, с сильным акцентом говорила по-португальски. Карлос, ухаживавший за землями возле виллы и за небольшим виноградником, считал, что по акценту она немка, а душа у нее черная, как у венской еврейки. Мария, религиозная женщина, убиравшая у нее в доме, решила, что она голландка. Хосе с рыбного рынка считал ее датчанкой. Вопрос, по обыкновению, решил Мануэль, хозяин кафе на площади и неофициальный мэр селения. – Наша Богородица не немка, и не австриячка, и не голландка, и не датчанка. – Он потер два первых пальца о большой, что во всем мире означает «деньги». – Наша Богородица-с-Холма – швейцарка. Дни ее протекали в предсказуемом ритме. После утреннего визита в селение ее видели плавающей в синем бассейне кругами в черной резиновой шапочке, под которую она затыкала волосы. Потом она гуляла – обычно среди острых зазубрин обнажившегося на гребне холма гранита или по пыльной дороге, ведущей к мавританским развалинам. Ближе к вечеру она играла на скрипке – удивительно хорошо, согласно мнению тех, кто ее слышал, – в голой комнате на втором этаже виллы. Однажды Мария заглянула туда и обнаружила Богородицу в лихорадочном состоянии: она раскачивалась и сгибалась, волосы у нее были влажные, глаза крепко закрыты. – Богородица играет так, точно в нее вселились демоны, – сказала Мария Карлосу. – И никаких нот. Она играет по памяти. Только один раз, во время праздника Святого Антония, приняла она участие в общественной жизни деревни. Вскоре после наступления темноты, когда мужчины разжигали огонь под гримм и открывали бутылки вина, она спустилась с холма в белом платье без рукавов и в сандалиях. Впервые она была не одна. Их было всего четырнадцать: итальянская оперная певица, французская модель, английский киноактер, немецкий художник – с женами, подругами, любовницами и любовниками. Оперная певица и киноактер устроили состязание: кто съест больше жареных сардин, традиционного меню праздника. Оперная певица легко переплюнула актера, который пытался утешиться, принявшись неуклюже ухаживать за моделью. Жена актера по глупости закатила ему пощечину посреди площади. Селяне-португальцы, никогда не видевшие, чтобы женщина давала затрещину мужчине, бурно зааплодировали, и танцы возобновились. А потом все согласились, что благодаря цыганскому оркестру с виллы на холме этот праздник остался в памяти самым веселым. Одна только Богородица, казалось, не радовалась. Карлосу она представлялась этаким островом меланхолии среди моря дикой распущенности. Она поклевывала еду и пила вино словно из чувства долга. Когда красавец немецкий художник подсел к ней и стал оказывать ей знаки внимания, Богородица была с ним вежлива, но явно безразлична. Художник наконец отступил и отправился на поиски другой добычи. В полночь, когда праздник достиг лихорадочного накала, Богородица, не прощаясь, ускользнула и отправилась одна к себе на виллу. Минут через двадцать Карлос увидел, как ненадолго загорелся свет в комнате на втором этаже. Это была та комната, где Богородица играла на скрипке. Поскольку этим летом делать было особенно нечего, селяне принялись наконец выяснять имя и занятия таинственной женщины, живущей на холме. Карлос и Мария, два человека, наиболее близких к ней, подверглись тщательным расспросам, но мало чем могли помочь. Раз в месяц они получали чек, который присылала им заказной почтой лондонская компания под названием «Администрация европейских артистов». Из-за разницы в языке и социальном положении их общение с женщиной сводилось к приветствиям при встрече. Правда, они – Ее зовут Анна Рольфе, – торжествующе произнес Мануэль. – Наша Богородица-с-Холма – очень знаменитая женщина. Она была также женщиной, с которой вечно что-то случается. Однажды к вечеру она потеряла управление своим мотороллером, и Карлос нашел ее на обочине с парой сломанных ребер. Месяц спустя она поскользнулась у бассейна и разбила себе голову. А ровно через две недели после этого потеряла равновесие наверху лестницы и скатилась вниз, застряв в мусорном баке Марии. Карлос пришел к выводу, что по какой-то причине Богородица просто не способна оберегать себя. Она не беспечна – просто невнимательна и, казалось, не умеет учиться на своих ошибках. – Для репутации селения будет очень плохо, если что-то случится с такой знаменитой женщиной, – заключил с самым серьезным видом Мануэль. – Ее надо оберегать от самой себя. И Карлос потихоньку начал старательно следить за ней. По утрам, когда она плавала кругами в бассейне, он находил работу поблизости, чтобы иметь возможность наблюдать за ней. Он регулярно втайне обследовал ее мотороллер, чтобы удостовериться, что тот хорошо работает. В домишках, разбросанных по гребню холма, он создал целую сеть наблюдателей, так что когда Богородица выезжала после полудня из дома, она находилась под постоянным наблюдением. Его усердие было вознаграждено. Именно Карлос обнаружил, что Богородица бродила по гребню холма в тот день, когда с моря подул сильный ветер. Карлос нашел ее среди камней обвала без сознания – рука ее была придавлена стофунтовой глыбой – и принес в селение. Если бы не Карлос, сказали врачи в Лиссабоне, Анна Рольфе наверняка лишилась бы своей знаменитой левой руки. Ее выздоровление было долгим и мучительным – для всех. Левая рука несколько недель находилась в тяжелой стеклопластиковой шине. Поскольку Богородица не могла больше ездить на своем мотороллере, Карлосу было вменено в обязанность служить ей шофером. Каждое утро они садились в ее белый «лендровер» и с грохотом спускались с холма в селение. Богородица во время этих поездок молчала и смотрела в окошко, держа на коленях перевязанную руку. Однажды Карлос попытался поднять ей настроение, поставив Моцарта. Она вытащила диск и швырнула его в деревья, мимо которых они проезжали. Карлос никогда больше не пытался ставить для нее музыку. Руку ей бинтовали все меньше и меньше, пока наконец не сняли совсем бинты. Опухоль опала, и рука приняла нормальную форму. Остались лишь шрамы. Богородица всячески старалась скрыть их. Она носила блузки с длинными рукавами и кружевными манжетами. В селении, делая покупки, она прятала руку под правый локоть. Настроение ее еще более омрачилось, когда она попыталась поиграть на скрипке. В течение пяти дней она к вечеру поднималась на второй этаж виллы в свою репетиционную комнату. Каждый день она пыталась проделать что-то самое элементарное – сыграть гамму в две октавы или арпеджио, но даже это было слишком трудно для ее покалеченной руки. И очень скоро раздавались мучительные вопли и крики на немецком языке. На пятый день Карлос увидел из виноградника, как Богородица подняла над головой свою бесценную скрипку Гварнери и собралась швырнуть ее на пол. Потом опустила ее и, прижав к груди, заплакала. В тот вечер Карлос рассказал в кафе Мануэлю то, что видел. Мануэль потянулся к телефону и попросил оператора дать номер телефона компании «Администрация европейских артистов» в Лондоне. Сорок восемь часов спустя прибыла маленькая делегация. Она состояла из англичанки по имени Фиона, американца по имени Грегори и угрюмого немца по имени герр Ланг. Каждое утро Грегори заставлял Богородицу делать по нескольку часов упражнения, чтобы вернуть силу и подвижность руке. Днем герр Ланг стоял над ней в ее репетиционной и учил, как снова играть. Умение медленно возвращалось, но даже Карлос, смотритель виноградника, мог сказать, что она не тот музыкант, каким была до несчастного случая. К октябрю делегация отбыла, и Богородица снова осталась одна. Ее дни потекли в том же ритме, что и до несчастного случая, хотя теперь она осторожнее ездила на своем красном мотороллере и никогда не отправлялась на гребень холма, предварительно не сверившись с прогнозом погоды. Затем в День всех святых она исчезла. Карлос заметил, что, садясь в «лендровер» и отправляясь в Лиссабон, она взяла с собой лишь черный кожаный мешок-вешалку с одеждой и не взяла скрипку. На другой день он пошел в кафе и рассказал об этом Мануэлю. Мануэль показал ему статью в «Интернэшнл геральд трибюн». Смотритель виноградника не умел читать по-английски, и Мануэль ему перевел. – Смерть отца – страшная штука, – сказал Карлос. – А убийство… много хуже. – Да уж конечно, – сказал Мануэль, складывая газету. – Но слышал бы ты, что случилось с матерью этой бедной женщины. Карлос работал в винограднике, готовя лозы к зиме, когда Богородица вернулась из Цюриха. Она ненадолго остановилась на подъездной дороге, вытащила заколки из волос и, тряхнув ими, распустила на ветру с моря, затем исчезла в вилле. Минуту спустя Карлос увидел, как она прошла мимо окна своей репетиционной. Никакого освещения. Богородица всегда занималась в темноте. Она заиграла; Карлос опустил голову и возобновил работу – его секатор ритмично обрезал побеги в такт ударам волн о берег внизу. Эту вещь Богородица часто играла – мистическую, призрачную сонату, казалось, вдохновленную самим дьяволом, – но с тех пор, как с Богородицей произошло несчастье, она избегала ее играть. Карлос приготовился к неизбежному взрыву, но минут через пять его секатор перестал щелкать, и он посмотрел вверх по изрезанному террасами склону холма в направлении виллы. Сегодня Богородица так играла, что, казалось, на вилле была не одна скрипачка, а две. В воздухе похолодало, и с моря по склону холма поползло туманное покрывало. Карлос разжег костер из груды обрезков и присел на корточки возле пламени. Богородица подходила к трудной части пьесы, предательской череде нисходящих нот. «Чертовски трудный пассаж», – подумал Карлос с улыбкой. Он снова приготовился, но сегодня взрывалась лишь музыка, блистательное снижение, закончившееся тихим переходом к первой части. Несколько секунд была пауза, затем началась вторая часть. Карлос повернулся и посмотрел вверх по склону. Вилла была оранжевой в свете заката. Мария, домоправительница, находилась на улице – подметала на террасе. Карлос снял шляпу и поднял в воздух, дожидаясь, чтобы Мария увидела его: кричать или издавать какой-либо шум было запрещено, пока Богородица практиковалась. Через минуту Мария подняла голову и застыла с метлой в воздухе. Карлос поднял вверх руки: «Как ты думаешь, Мария? На этот раз все пройдет хорошо?» Домоправительница сжала ладони и подняла глаза к небу: «Благодарю тебя, Господи». «В самом деле, – подумал Карлос, глядя на дым от танцующего под вечерним ветром огня. – Благодарю тебя, Господи. Сегодня все сложилось хорошо. Погода отличная, виноградники готовы к зиме, и наша Богородица-с-Холма снова играет свою сонату». Четыре часа спустя Анна Рольфе опустила скрипку и положила ее в футляр. Ею тотчас овладело удивительное сочетание усталости и непоседливости, какое возникало по окончании каждого занятия. Она прошла в спальню и легла на прохладное покрывало, широко разбросав руки, вслушиваясь в собственное дыхание и в шум ночного ветра, гуляющего по карнизу крыши. Она чувствовала что-то еще, помимо усталости и непоседливости, – что-то такое, чего она очень давно не ощущала. Она полагала, что это – чувство удовлетворения. Соната Тартини всегда была ее коронным номером, но после несчастного случая шаловливый перебор струн и необходимость прижать одновременно две струны были ее руке не под силу. Сегодня она сыграла на редкость хорошо для первого раза после выздоровления. Она всегда считала, что ее исполнение зависит от настроения. Злость, грусть, волнение – все это отражается на ее игре, стоит ей опустить смычок на струны скрипки. Ее удивило то, что чувства, возникшие в связи со смертью отца, позволили ей снова сыграть сонату Тартини. Внезапно ей захотелось что-то делать. Она села, стащила с себя влажную тенниску и натянула свитер. Несколько минут она бесцельно бродила по комнатам своей виллы – тут включая лампу, там закрывая ставень. Гладкие глиняные полы холодили ее голые ноги. Как она любила этот дом с его оштукатуренными стенами и удобной, обитой парусиной мебелью. Он был совсем не похож на дом на Цюрихберге, где она выросла. Комнаты здесь были большие и полные света, а не маленькие и темные, мебель простая, без претензий. Это был честный дом, – дом без секретов. Это был ее дом. На кухне она налила себе большой бокал красного вина. Оно было от местного винодела – ее собственный виноград участвовал в приготовлении этого сорта вина. Минуту спустя вино смягчило ее настроение. Вино было грязным маленьким секретом мира классической музыки. Она работала с оркестрантами, которые возвращались с ленча, настолько накачавшись алкоголем, что удивительно было, как кто-либо из них мог вообще играть. Она заглянула в холодильник. Она почти ничего не ела в Цюрихе и сейчас была голодна. Она поджарила грибы с помидорами на оливковом масле со свежими местными травами, затем все залила тремя взбитыми яйцами и добавила еще тертого сыра. После кошмара, пережитого в Цюрихе, она получала неизъяснимое удовольствие от выполнения этих простых домашних обязанностей. Когда омлет был готов, она села на высокий табурет у кухонного стола и стала есть, запивая остатком вина. Тут она заметила огонек, мигающий на ее автоответчике. Ей было оставлено четыре сообщения. Много времени назад она выключила все звонки на телефонах, чтобы ей не мешали, когда она занимается. Она отправила кусок омлета в рот и нажала на кнопку воспроизводства. Первое сообщение было от адвоката отца в Цюрихе. Оказывается, ей нужно было подписать еще какие-то бумаги. «Удобно будет, если я пошлю их ночной почтой на виллу?» «Да, удобно», – подумала она. Она позвонит ему утром. Второй звонок был от Марко. Когда-то давно они были обручены. Подобно Анне, Марко был одаренным солистом, но малоизвестным за пределами Италии. Он не мог смириться с тем, что Анна была звездой, а он – нет, и наказывал ее, переспав с половиной женщин в Риме. После Марко Анна дала себе слово никогда, никогда больше не влюбляться в музыканта. «Милая Анна, я прочел про твоего отца в газетах. Мне так жаль, любовь моя. Чем я могу помочь? Тебе нужна моя помощь? Я готов прилететь ближайшим самолетом». «Нет, не надо», – подумала она. Она позвонит Марко утром, после того как переговорит с адвокатом. Если ей немного повезет, она услышит автоответчик и будет избавлена от унизительной необходимости слушать его голос в реальном времени. Третье сообщение было от Фионы Ричардсон. Фиона была единственным в мире человеком, которому Анна полностью доверяла. Всякий раз, как она спотыкалась, это была Фиона, кто ставил ее на ноги. «Ты уже вернулась домой, Анна? Как прошли похороны? Уверена: все было ужасно. Это всегда так. Я думала насчет Венеции. Пожалуй, нам следует это отложить. Закария поймет, как и твои поклонники. Ни от кого нельзя требовать, чтобы он выступал так скоро после подобного. Тебе нужно время, чтобы погоревать, Анна, – даже если ты презирала старого мерзавца. Позвони мне». Она не намерена откладывать свой концерт в Венеции. Ее удивляло то, что Фиона даже предложила такое. Она ведь уже отменила два предстоящих выступления. И в прессе, и среди дирижеров, и среди импресарио были проявления недовольства. Если она отменит и третий концерт, урон будет невозместимый. Она позвонит утром Фионе и скажет, что через две недели будет в Венеции. И последнее сообщение. Снова от Фионы. «Еще одно, Анна. Очень приятный джентльмен из израильского посольства заходил два дня назад в офис. Сказал, что хочет связаться с тобой. Сказал, что у него есть информация по поводу смерти твоего отца. Выглядел он вполне безобидно. Возможно, ты захочешь услышать, что он собирается рассказать. Он оставил номер телефона. У тебя есть ручка?» И Фиона сообщила номер. Карлос выложил в камине ложе из сучьев олив. Анна поднесла к ним огонь и легла на диван, глядя, как пламя растекается по сучьям. При свете из камина она стала изучать свою руку. От мерцания теней задвигались ее рубцы. Она всегда считала, что смерть отца принесет с собой своеобразный покой душе – «закроет все», как любят говорить американцы. Анне представлялось, что легче быть сиротой, чем вынести отчуждение разрыва. Возможно, она могла бы обрести сегодня умиротворение, если бы отец умер обычной смертью от старости. А вместо этого он был застрелен в собственном доме. Она закрыла глаза и вновь увидела похороны. Они состоялись в старинной церкви Фраумюнстер на берегу реки Лиммат. Присутствовавшие походили на зрителей, пришедших на собрание акционеров. Казалось, весь цюрихский финансовый мир был там: молодые звезды и финансовые акулы из крупных банков и торговых фирм, а также последние из современников ее отца – старая гвардия цюрихской финансовой олигархии. Некоторые из них двадцать пять лет назад присутствовали на похоронах ее матери. Слушая восхваления в адрес отца, Анна возненавидела его за то, что его убили. Точно он подстроил этот финальный акт, чтобы ее жизнь стала еще мучительнее. Пресса откопала цепь трагедий в семье Рольфе: самоубийство матери, смерть брата Анны во время «Тур де Суисс», ее сломанная рука. «Про#769;клятая семья», – гласил заголовок в «Нойе цюрихер цайтунг». Анна Рольфе не верила в проклятия. Все происходит по какой-то причине. Она повредила руку по глупости, потому что продолжала стоять на гребне холма, хотя небо почернело от грозовых туч. Брат погиб, потому что намеренно выбрал опасную профессию, чтобы досадить отцу. А мама… Анна не знала доподлинно, почему мать покончила с собой. Только отец знал ответ на этот вопрос. Анна же была уверена в одном. Мать покончила с собой по какой-то причине. Это вовсе не было следствием проклятия, лежащего на семье. Как и убийство отца. Но Но кому она может довериться? «Очень приятный джентльмен из израильского посольства заходил два дня назад в офис. Сказал, что хочет связаться с тобой». Она посмотрела на номер телефона, оставленный Фионой. «Сказал, что у него есть информация по поводу смерти твоего отца». Каким образом израильтянин может утверждать, будто знает что-то об убийстве ее отца? И хочет ли она действительно услышать, что он собирается рассказать? Наверное, лучше оставить все как есть. Ей надо сосредоточить все внимание на игре и готовиться к Венеции. Она в последний раз посмотрела на номер телефона, запомнила его и бросила бумажку в огонь. Затем посмотрела на рубцы на руке. «Никакого проклятия на семье Рольфе нет, – подумала она. – Всему есть причина». Ее мать покончила жизнь самоубийством. Двадцать пять лет спустя убили отца. Почему? Кому она может довериться? «Выглядел он вполне безобидно. Возможно, ты захочешь услышать, что он собирается рассказать». Она пролежала несколько минут, обдумывая это. Затем встала, прошла на кухню, взяла трубку телефона и набрала номер. |
||
|