"Кузница в Лесу" - читать интересную книгу автора (Роэн Майкл Скотт)

Глава 2 ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Ветер завывал над болотными пустошами на тысячу диких голосов. Он гнал перед собой клубы темных облаков и пригибал к земле бурые осенние камыши. Элоф, охваченный лихорадкой, снова оказался за дребезжащей дверью своей кузницы и слышал в голосах ветра отзвуки древних битв — отдаленные голодные крики целого сонма мертвецов, лежавших в болотной топи, но теперь восставших и отправившихся на охоту вместе с ветром. Мощные порывы стучали в дверь, как настойчивые руки, как та почерневшая и полуистлевшая рука, из которой он взял меч…

Внезапно Элоф проснулся и некоторое время лежал, дрожа всем телом, пока не ощутил под собой теплую постель, а сверху — успокаивающий вес богатого, но изрядно поношенного стеганого покрывала. Холод пронизывал его тело только во сне, а болотные земли остались далеко позади. Но Элоф знал, что это был не совсем сон; какое-то время он прислушивался, и недоброе предчувствие свинцовой тяжестью вползало в его душу. Портьеры были темными силуэтами на фоне сумеречно-серого неба. Ни одна кисть не пошевелилась, однако голодный вой все еще звучал в его ушах.

Холщовый коврик заскользил под ногами, когда Элоф встал с постели. Холодный воздух обжег его кожу, а ступни ощутили прохладу гладкого каменного пола, когда он подошел к окну. Но оно было слишком узким, а наружная решетка мешала ему выглянуть наружу и увидеть, что творится внизу. Дом, как и большинство подобных домов в старом городе, был возведен вокруг прямоугольного внутреннего двора и являл внешнему миру угрюмо-непроницаемый фасад.

Элоф повернулся и вышел на открытую галерею, а оттуда поднялся по лестнице, ведущей на крышу. К тому времени, когда он оказался на старой черепичной кровле, у него кружилась голова, сердце бешено стучало, а в груди ворочалась знакомая боль; ночные труды исчерпали его силы. Ему пришлось некоторое время постоять, опираясь на рассыпающийся каменный парапет, прежде чем он смог выглянуть наружу.

Город внизу лежал в глубоком сумраке, но тут и там мелькали яркие огоньки факелов. И хотя воздух был неподвижным, как пыльный гобелен, гул голосов заметно приблизился и стал громче. В нем слышались злобные лающие выкрики, заставившие Элофа зябко передернуть плечами.

Он вздрогнул еще сильнее от прикосновения мягкого меха к голой спине и резко обернулся.

— Неудивительно, что ты весь дрожишь, — проворчала Иле. Плотно сложенная, коренастая, она поднялась на цыпочки, чтобы накинуть меховой плащ ему на плечи. — Встал на ноги не больше месяца тому назад и уже разгуливаешь нагишом!

— Со мной все в порядке! — негодующе возразил Элоф. — Там, где я родился, это назвали бы теплым весенним утром.

Тем не менее продел руки в рукава плаща и с удовольствием ощутил тепло меховой подкладки. В городе говорили, что эта зима была самой лютой на памяти живущих, но весну тоже едва ли можно было назвать теплой.

— Вот и хорошо, — твердо сказала она. — В конце концов ты не можешь оправиться от лихорадки за один день!

Элоф улыбнулся, радуясь тому, что она готова подшутить даже над этим. Внезапное исцеление от смертельной раны на короткое время воздвигло некий барьер между ним и его друзьями, которые были свидетелями этого чуда. Иле, несмотря на всю ее привязанность к нему, была встревожена больше других. Лишь приступ лихорадки и последовавшая за ним долгая болезнь, казалось, были свидетельством его принадлежности к человеческому роду и ценой, уплаченной за столь ужасную рану. Сомнения его друзей рассеялись: они помнили, какой клинок нанес удар, и видели в этом причину невероятных событий. Элоф не разубеждал их, но, когда его разум немного прояснился, он понял, что это не так. Однако даже сейчас его мысли начинали блуждать и расплываться, когда он пытался осмыслить случившееся; он сам знал не больше, чем они, ничуть не больше…

— Этот шум разбудил и меня тоже, — пробормотала Иле, вернув Элофа к действительности. — По-моему, люди просто не могут жить спокойно. Что они опять задумали? Судя по звуку, они приближаются сюда.

— Не знаю. Боюсь… слушай!

Они ясно услышали топот бегущих ног по булыжной мостовой, словно человек из последних сил уходил от преследования. И действительно: из-за угла на улицу, пошатываясь, выбежал юноша, почти мальчик — длинноногий и очень худой. На бегу его бросало из стороны в сторону от изнеможения; его смуглое лицо налилось кровью, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Он нырнул в проем между домами и остановился, дрожа всем телом, когда увидел каменную стену цитадели, преградившую путь. Потом он повернулся, готовый к бегству, но в страхе отпрянул назад перед волной вопящих людей, нахлынувшей на него и отрезавшей последний путь к отступлению. В одно мгновение его окружили, повалили на мостовую и принялись избивать. Охваченные ужасом наблюдатели увидели веревку, спущенную из-за оконной решетки в стене внизу. Беспомощного юношу, кричащего и брыкающегося, подтащили к веревке.

Иле выругалась и повернулась к лестнице, но остановилась. Улица находилась четырьмя этажами ниже; к тому времени, когда они попадут туда, даже вооруженные, жертве уже ничем нельзя будет помочь. Элоф огляделся по сторонам. Многие тяжелые черепицы из глазурованной обожженной глины вывалились наружу, а другие расшатались; он потянул один кусок, и тот остался у него в руке. Снизу донесся взрыв лающего смеха — кто-то в толпе уже собирался набросить петлю на шею юноше, а другие приготовились тянуть веревку. Элоф прицелился и бросил черепицу.

Точность прицела поразила даже его самого. Черепица с глухим стуком врезалась палачу в затылок, и он без чувств растянулся на мостовой.

— Молодец! — крикнула Иле.

Спустя мгновение еще кусок черепицы попал в руку первому человеку, ухватившемуся за веревку; он согнулся пополам и завопил от боли. Остальные задрали головы и разразились сердитыми криками, но поспешно отступили, прикрываясь руками от града смертоносной черепицы.

Потом на улице раздался перестук подков, запели рожки, послышались новые крики, и внезапно высокий мужчина на белом боевом коне врезался в толпу бунтовщиков, раздавая приказы громовым голосом. У его пояса висел меч в ножнах, но он прокладывал себе дорогу огромным кнутом. Его бронзовые волосы развевались на ветру, а из толпы, подававшейся то в одну, то в другую сторону в стремлении уклониться от ударов копыт и кнута, доносились пронзительные выкрики. За всадником появились люди в доспехах городской стражи и бросились на бунтовщиков, щедро раздавая удары древками копий.

При виде стражников буйство толпы сразу же сменилось паникой. Бунтовщики бросили свою жертву и разбежались, в спешке наступая на несчастного юношу, а всадник и стражники начали разгонять немногих оставшихся. Элоф облегченно вздохнул, но в следующее мгновение увидел, как один из отставших неожиданно повернулся, наклонился над распростертым юношей и хладнокровно всадил ему в живот длинный нож. Последний бросок Элофа лишь скользнул по бедру убийцы, и тот, погрозив кулаком на прощание, исчез в ближайшем проулке. Когда всадник легкой рысью вернулся к месту первой стычки, юноша уже перестал корчиться и лежал неподвижно. По приказу всадника двое стражников подбежали к нему. Один из них склонился над телами палача и жертвы, потом посмотрел на всадника и покачал головой.

К тому времени, когда они наконец спустились вниз, Керморван уже был во внутреннем дворе. Он отвел своего коня на конюшню и на ходу громко распорядился о том, чтобы подали завтрак.

— У меня пропал аппетит, — мрачно сказал Элоф, проследовав за воином в прохладный сумрак малого обеденного зала, где седой старый слуга расставлял на столе несколько простых блюд. Иле, которой самой приходилось убивать людей без малейших колебаний, согласно кивнула.

— Вам нужно подкрепить силы, — сухо отозвался Керморван, оторвав большой кусок от буханки еще горячего пшеничного хлеба, лежавшей перед ним. — Вы, должно быть, сильно утомились, перебросав на улицу половину черепицы с моей крыши.

Он запил хлеб глотком крепкого сидра и улыбнулся уже более сочувственно.

— Знаю, вам ничего не оставалось делать. Но если без шуток, постарайтесь больше не трогать крышу: эта черепица очень старая, и ее замена обойдется недешево. Что касается мальчика, вы правильно сделали, когда отогнали этот сброд, но утешьтесь: несмотря ни на что, они в своем роде вершили правосудие. Этот юноша вместе с двумя сообщниками рано утром ограбил лавочника, пожилого человека, который вполне мог умереть от пережитого потрясения.

На высоких башнях цитадели, обращенных к морю, звонко запели трубы, приветствуя рассвет и возвещая о начале нового дня. Элоф потер щетину на подбородке.

— Но зачем? Ведь это лишь усиливает трения между горожанами и северянами и может привести к новому бунту. Ты уверен, что так оно и было на самом деле?

— Мы взяли одного из сообщников, и он во всем сознался. По его словам, они голодают, и я верю ему — одна кожа да кости. Но они также хотели отомстить за северянина, которого ограбили в пригородах на прошлой неделе. Отомстить! В результате, насколько мне известно, в сегодняшних беспорядках погибли еще двенадцать человек, причем десять из них северяне. А сейчас, наверное, жертв стало еще больше. Стоит ли удивляться, что я настаиваю на немедленном и безжалостном подавлении беспорядков? Если не положить им конец, они будут множиться.

— Да, но будь осторожен, — хмуро сказала Иле. — Ты накличешь беду на себя, если окончательно утратишь популярность среди горожан. Спроси Рока или Ферхаса: они слушают местные сплетни. Повсюду говорят, что ты слишком мягко обходишься с северянами. Они загнали этого юношу и собирались повесить его перед твоими окнами… сделать тебе небольшой подарок, раз уж ты так любишь северян. А ведь ты до сих пор лишь кандидат на должность Стража Границы и еще не имеешь надлежащей власти.

— Начиная с сегодняшнего дня все будет по-другому. И разве я не получил полную поддержку своих действий в Синдикате на ближайшие полгода?

— Брион и его крикливые приспешники вряд ли согласятся с этим, — заметил Элоф.

Керморван пожал плечами.

— Если другие не могут действовать достаточно быстро, я обязан исполнять свой долг, невзирая на Бриона. Даже без провокаций в городе было много бунтов и мелких стычек, Элоф; они начались в середине зимы, когда ты еще был болен и лежал в постели. Сначала мы думали, что это обычная человеческая глупость, первая реакция горожан на приток беженцев с севера, когда мы сами терпим горькую нужду. — Он снова пожал плечами. — Теперь понятно, чем это может кончиться. С каждым днем положение ухудшается, а беженцев становится все больше, пока эквешцы свирепствуют в Норденее. Простолюдины боятся; они не верят, что наша земля сможет прокормить всех. Честно говоря, я и сам начинаю сомневаться. Страх питает ненависть с обеих сторон, ненависть ведет к преступлениям, а преступления — к мятежу.

— И к всеобщему безумию! — фыркнула Иле, встряхнув своими густыми черными кудрями. — Вы, люди, просто сошли с ума, если можете творить подобное насилие над своими сородичами и готовы терпеть насилие в ответ. Посмотрите на нас! Разве мы втроем не прошли через многие опасности и не успели на помощь твоему народу? И какую благодарность мы получили? Конечно, Керморван, тебе они рукоплещут — во всяком случае, многие из них. Они готовы сделать тебя Стражем Границы, и это заслуженная честь. Но мы? Даже твои сторонники в Синдикате указывают пальцами на Элофа как на какого-то северного чародея, возможно, благожелательно настроенного, но недостойного доверия. А меня они называют его любовницей! Я вряд ли смогу выйти в город без сопровождения… и это твои друзья! А что говорят твои враги — этот лунатик Брион со своей сворой…

— Но они просто злобствуют! — запротестовал Элоф. — Совершенно ясно, что Брион стремится лишь свести старые счеты. Не можешь же ты утверждать, что многие, кроме его ближайшего окружения, считают…

— Их больше, чем ты думаешь! — отрезала Иле. Ее темные глаза сверкнули. — Они не хотят верить, что находились на грани поражения и гибели. Кроме того, им не хочется признавать, что они были спасены чужестранцами. И с каждым днем их становится все больше. Что ж, с меня достаточно. Я ухожу, и скоро! Обратно в подгорное царство, а этот город может хоть опуститься на дно морское: мне все равно!

Мужчины вскочили и принялись возражать, но Иле упрямо скрестила руки на груди и с каменным лицом откинулась на спинку стула.

— Не тратьте слов попусту! Я терпела так долго лишь для того, чтобы убедиться, что Элоф выздоровел и мое лечение прошло успешно. Теперь он больше не нуждается во мне. Я приняла решение.

Керморван тяжело вздохнул.

— А ты, Элоф? Что ты будешь делать теперь, когда чувствуешь себя бодрым и здоровым? Надеюсь, хотя бы ты не хочешь уйти. Мой дом принадлежит тебе, пока ты готов жить здесь, а горожане уважают тебя; они видят твою светлую кожу и забывают, что ты пришел с севера…

— Да, но смогу ли я сам забыть об этом?

Керморван вспыхнул от смущения и замешательства.

— Ты меня неправильно понял! Я лишь имел в виду, что ты мог бы помочь им преодолеть глупое недоверие к северянам. Ведь первые люди со смуглой кожей, которых видели здесь, были эквешцами, а твои сородичи похожи на них… даже слишком похожи для тех, кто видел ужасы осады. Но если мы с тобой сможем открыть им глаза на старинное родство, есть шанс…

Элоф покачал головой.

— Мне очень жаль. В твоих словах есть истина, но это не для меня. Моя главная цель была достигнута, и мой самый тяжкий долг был исполнен, когда зло, которое я выпустил на волю, исчезло из этого мира. Теперь меня манит иное обещание, и я должен отправиться в другое место.

Керморван нахмурился.

— В какое место?

— Не знаю. — Элоф выглянул во двор, где первые лучи солнца согревали брусчатку внутреннего двора. — Знаю лишь, в какой стороне оно находится. Я должен идти туда, вслед за рассветом, и обойти хоть весь мир, если придется. Я не могу долго задерживаться здесь — вернее, не смею.

— Понятно, — кивнул Керморван. — Но ты останешься хотя бы на сегодняшнюю церемонию? А ты, Иле? По крайней мере вы можете это сделать, прежде чем принимать окончательное решение. Возможно, вы услышите нечто такое…

— Сомневаюсь, — проворчала Иле.

— Она придет! — с улыбкой заверил Элоф. — Она ни за что на свете не пропустит подобное зрелище, да и я тоже. Ты скажешь то, о чем говорил нам?

Керморван встал из-за стола и потер затекшую поясницу.

— Да… во всяком случае, отчасти. — Он сделал долгий, решительный вдох, и его лицо стало жестким. — Я хочу, чтобы меня услышали. Синдики долго тянули с обсуждением вопроса о северных беженцах. Мы должны решить его, обеспечить нашу безопасность, и поскорее. Любой ценой!

Суровая решимость на его лице неожиданно сменилась улыбкой.

— Вы можете не торопиться с едой, но я должен прибыть в Синдикат заблаговременно. Ферхас, подай мой плащ! Приходите, прошу вас, приходите вдвоем! Если дела пойдут так, как я предполагаю, мне понадобится дружеская помощь.

Он вышел из-за стола и поднялся по широкой лестнице. Ножны длинного меча хлопали по сапогу для верховой езды, словно подчеркивая громогласные призывы, обращенные к оруженосцу. Элоф обвел взглядом сумрачный зал с выцветшими и облезшими фресками на стенах, с многочисленными портретами, потемневшими за века от копоти подвесных ламп.

— Керморван ценит нас, — тихо сказал он. — Да, у него есть почитатели, и сейчас он окружен льстецами. Но у него нет близких…

— Я знаю. — Иле неодобрительно хмыкнула. — Бедняга вырос в этом мрачном месте, где за ним ухаживали лишь несколько пожилых женщин, а его наставником был оруженосец умершего отца. Удивительно, что он не стал еще более странным, чем есть.

— Думаю, у него мало таких же близких друзей, как мы, — сказал Элоф. — И эта церемония много значит для него. Если ты увидишь ее, то сможешь потом сказать своим сородичам, что у них есть один преданный сторонник среди наших правителей, несмотря на всю нашу дикость и безумие…

— Вашу? — возмутилась Иле. — Не причисляй себя к этому народу! Ты совсем другой породы, какая бы кровь ни текла в твоих жилах. И он тоже. Он поступил разумно, заняв пост временного Стража Границы, пока была возможность, хотя это трудная и неблагодарная работа. Почести, которые ему оказывают, не дают богатства даже для того, чтобы залатать собственную крышу, не говоря уже о том, чтобы поддержать жизнь людей. Что станет с их благодарностью после того, как он усмирит еще несколько бунтов? В конце концов он окажется в таком же положении, как раньше, когда ему пришлось бежать из города. Его сторонники будут проламывать головы приспешникам Бриона на улицах, а простые горожане будут проклинать их обоих. Ферхас говорит, что даже среди его друзей ползут слухи… Только на этот раз эквешцы придут пировать на руинах! Что же, если ты настаиваешь, я пойду на церемонию, хотя мое сердце не лежит к этому. Я боюсь, Элоф, боюсь…

— Ты? Чего ты можешь бояться?

— Ничего… и всего сразу. Этот огромный человеческий улей угнетает меня: он притупляет мой разум так же, как солнце слепит мне глаза. Я пугаюсь любой тени, вот и все. — Она бросила ломоть хлеба на его тарелку. — Ешь и не обращай внимания.

Но час спустя, когда они вышли на солнечную улицу, Элоф вполне мог понять ее чувства. Толкотня и гомон Кербрайна со всех сторон обступили его, принося с собой звуки и запахи великого множества людей. Начиная от похожей на утес цитадели над головой до первых низких склонов холмов вокруг города, везде и повсюду волновалось настоящее человеческое море. Стены и дома поднимались, как вершины кораллового рифа, над которыми курились дымки печных труб. Какими бы огромными и величественными ни были сооружения дьюргаров, по сравнению с этими они казались тихими и пустыми; в них не было такого ощущения напряженной, кипучей жизни и подспудного беспокойства. Однако Элоф понимал городскую жизнь немного лучше, чем Иле, и то, что пробуждало в ней лишь презрение, отзывалось в нем жалостью. Горожанам пришлось пережить двойное потрясение: сначала от внезапной опустошительной атаки, когда они считали себя богатыми и неуязвимыми, а затем от огромного притока северян, бежавших от эквешских рейдеров. Люди обращали взоры к своим правителям, ожидая мудрого слова или простого жеста, который вернул бы им былую уверенность в себе. Но теперь они копили недовольство и начинали подозревать то, что вполне могло оказаться правдой: любые слова и жесты не имели никакой силы, и для них больше не было никакой возможности возврата к прошлому. В такое время легко искать козлов отпущения.

Они слышали приветствия в адрес Керморвана, когда он выходил из дома, но теперь Элоф видел, как головы людей на оживленной улице поворачиваются в их сторону, и слышал или догадывался о темных пересудах и зловещих шепотках за их спиной. Он замечал признаки высокомерного неодобрения и чувствовал, как горожане со страхом и недоверием тычут пальцами им вслед. Согласно распространенному предрассудку, дьюргары считались отребьем, не лучше помойных крыс, а он сам для обывателей был кем-то вроде некроманта, якшавшегося со всяким сбродом.

Элоф закинул за спину холщовую суму с инструментами, которую взял с собой, чтобы закончить кое-какую работу для Рока, и взял Иле под руку. Ее походка была скованной и напряженной. Нигде среди людей, даже в стенах дома, который они только что покинули, она не чувствовала себя в безопасности.

К счастью, путь до Синдиката был недолгим. Крыша родового поместья Керморвана, хотя и находившаяся в плачевном состоянии, высоко поднималась над домами Старого города на фоне скалистых утесов северной стороны цитадели. Перед ее более пологой восточной стороной открывалась широкая прямоугольная площадка, вымощенная белым камнем, — так называемая Цитадельная площадь, — одну сторону которой занимал массивный серый фронтон здания Синдиката. Снаружи оно производило впечатление суровой простоты: единственным украшением был ряд строгих колонн по обе стороны от парадного входа, поддерживавших большой крытый балкон с видом на площадь, откуда синдики обращались к толпе горожан на площади в особенно торжественных случаях. Иле недовольно косилась на сутолоку на ступенях лестницы, но шагала рядом с Элофом как ни в чем не бывало. Толпа поспешно расступилась, открыв им проход, словно люди боялись прикоснуться к ним, и она горько улыбнулась.

— Как видно, даже у отребья есть свои привилегии!

Когда они вошли в здание, ощущение суровой простоты исчезло, так как изнутри стены были покрыты красочной многоцветной мозаикой. Судя по размерам женских и мужских фигур, их героическому виду и особым атрибутам, Элоф догадался, что они являются образами Сил, наиболее почитаемых народом Брайхейна. Здесь был Ниарад со своей сетью, покровительствующий мореходам, и Илмаринен, высвобождающий поток лавы, чтобы создать скалу для цитадели, а также многие другие, которых он не знал. Он тщетно искал фигуру в черных доспехах или синей мантии, пока Иле не указала на вершину больших дверей впереди. Над их широкой аркой восходило солнце, сияющее позолоченными лучами, а на фоне солнечного диска летел огромный ворон с раскрытым клювом. Когда они проходили мимо, Иле поклонилась Илмаринену, но Элоф лишь сверкнул глазами в сторону ворона.

Створки дверей, почерневшие от времени, были толщиной в локоть и такими широкими, что раскрывались почти во весь пол внутреннего зала. Обычно они оставались плотно закрытыми, защищая тайны Синдиката от любопытства горожан, но в редкие дни, такие как этот, они распахивались настежь и позволяли собравшимся быть свидетелями торжественной церемонии. Ферхас, официальный оруженосец Керморвана, но на самом деле его мажордом и дворецкий, ожидал их там, беспокойно потряхивая гривой седых волос. Он быстро проводил гостей по мраморной лестнице к местам, специально отведенным для них перед заполненной горожанами общественной галереей, расположенной над залом собраний напротив парадных дверей, но сам остался стоять немного позади. Элоф сухо улыбнулся. Даже старый, умудренный годами Ферхас был таким же горожанином, как и обыватели, которые опасливо расступались при их приближении; как бы он ни ценил преданных друзей своего хозяина, он тоже считал северян в лучшем случае чужаками, а в худшем — варварами, и еще менее был способен избавиться от старинных предрассудков по отношению к дьюргарам. Из-за этой внутренней борьбы с собой он постоянно испытывал беспокойство в их присутствии, лишь люди, больше повидавшие мир, торговцы и путешественники, такие, как Катэл Катайен, имели более широкие взгляды. Сейчас в городе их было немного, не более десятка среди четырехсот с лишним синдиков. Но мог ли Керморван полагаться даже на них, отстаивая права беженцев, если большинство выскажется против?

Элоф обвел взглядом пустой чертог с ровными рядами сидений из полированного камня и позолоченного дерева, иногда украшенных знаками и гербами там, где место принадлежало кому-то по праву происхождения или состоятельности. Хотя свет, льющийся из окон с многоцветными стеклами, придавал помещению некоторую теплоту, общее впечатление было холодным, жестким, проникнутым духом ушедшего величия. Так же выглядели и синдики, церемонно входившие в зал, гордые и надменные в своих тяжелых мантиях. Многие лица напоминали Элофу старейшин Эшенби. То были сильные и часто способные люди, но слепые ко всему на свете, что не имело прямого отношения к их интересам; насколько ему было известно, в защите этих интересов они могли быть столь же эгоистичными и драчливыми, как дети.

Зеленые мантии принадлежали землевладельцам и другим состоятельным людям, серые — ученым и чиновникам, коричневые — купцам и городским торговцам, однако их оттенки, узоры и украшения сильно различались, иногда указывая на принадлежность к какой-либо фракции Синдиката, но чаще свидетельствуя о богатстве владельца. Две самые крупные фракции, некогда аристократы и простолюдины, а теперь представители старой и новой знати, носили мантии более светлого или темного оттенка своего цвета. Некоторые серые мантии были самыми роскошными и богато украшенными, в то время как алые мантии, принадлежавшие воинам и надеваемые поверх доспехов и оружия, которое они одни имели право носить в этом собрании, выглядели изрядно поношенными и обветшавшими — но только не та, которую носил угрюмый мужчина огромного роста, даже выше Керморвана. Его мантия была светло-красной, украшенной на груди вышитым изображением когтя и разорванной цепи. Отделанная по краю золотой каймой, она свидетельствовала о высоком положении и авторитете, как и небрежный кивок, которым он ответил на громкие приветствия значительной части собравшихся в зале.

Наконец стражники призвали всех к молчанию, и створки церемониальных дверей в задней части зала со скрипом разошлись в стороны. И синдики, и зрители поднялись со своих мест, а толпа на ступенях лестницы подалась вперед, чтобы лучше видеть. В зал вошли два пожилых лорд-маршала в серых мантиях, с одинаково озабоченным выражением на лицах, а за ними, в алых мантиях и доспехах, Стражи Восточной и Южной Границ по обе стороны от Керморвана — избранного, но еще не вступившего в должность Стража Северной Границы. Но при виде Керморвана гул приветствий внезапно стих и сменился изумленным перешептыванием. Мантия, которую он носил, была не алой, а черной, с тяжелой золотой окантовкой по краям и воротнику, а на его груди золотом была вышита эмблема Ворона и Солнца. Стражники ударили жезлами в мраморный пол, снова призывая к молчанию, пока процессия продвигалась к центру зала, где стояло высокое сиденье, расположенное справа от кресел лорд-маршалов. Но до того, как они успели приблизиться, угрюмый воин в красной мантии быстро прошел между рядами и преградил им путь.

— Подождите! — крикнул он, и эхо его мощного голоса отдалось под сводами. — Одну минуту, милорды! По какому праву вы впускаете этого человека в зал Синдиката и ведете его к почетному месту? И по какому праву ему позволено носить эту мантию?

Лорд-маршалы пораженно уставились на него, между тем как в зале и на площади послышался сердитый гул разгорающихся споров. Многие люди в толпе и даже некоторые синдики разразились негодующими криками в адрес Мрачного воина, но тут на другом конце зала поднялся еще один человек в коричневой мантии с меховой каймой, лишь подчеркивавшей его дородное телосложение. Его звучный, басовитый голос перекрыл шум:

— По праву решения этой ассамблеи, которое было принято полгода назад и с тех пор никем не оспорено, лорд Брион! А также в знак признания его заслуг и в награду за великие дела. Насколько мне известно, ты не удостаивался подобных почестей!

— Но как быть с этой удивительной мантией, милорд Катэл?

— М-м-м, что касается мантии… — Голос торговца, как всегда, был медовым, но отчасти утратил первоначальную уверенность. — Что ж, он сам выбрал свой наряд, и я не знаю закона, который бы запрещал это.

Керморван с достоинством поднял голову.

— Уважаемые лорд-маршалы, это мантия, которую носил мой прадед на собраниях Синдиката, что является древним и неоспоримым правом нашего рода. С каких пор это могло измениться? И по какому праву здесь задают подобные вопросы?

— Вопрос был задан из-за настоятельной необходимости отменить поспешное и опрометчивое решение, принятое в трудную минуту, — с не меньшим достоинством ответил Брион. — А вслед за этим, возможно, определить степень вины и назначить наказание.

Резкие шепотки, изумленные и испуганные, пронеслись по залу, отозвавшись шуршанием сухих листьев под куполом крыши. Из толпы снаружи снова донесся глухой ропот, в котором звучало как согласие, так и недовольство.

— Но… но он даже не занял свое место в собрании! — возмутился старший лорд-маршал — тучный краснолицый пожилой человек с коротко стриженными седыми усами. Его голубовато-серые глаза были не пронизывающими, как у Керморвана, а мутными и выпученными.

— Похож на дохлую рыбу, — прошептала Иле. — Только соображения еще меньше.

— Тогда пусть стоит, — тихо сказал Брион. — Как и все остальные, кого приводят сюда, чтобы услышать наш приговор.

Ему ответил нестройный хор голосов. Элоф мог слышать, что ни в зале, ни в толпе сторонники Керморвана не преобладают; тут и там вспыхивали мелкие стычки, и группы стражников торопливо устремлялись в разные стороны, чтобы утихомирить нарушителей спокойствия. Сконфуженный лорд-маршал совещался со своим коллегой, более молодой копией самого себя. Оба недоверчиво поглядывали и на Бриона, и на Керморвана и, когда стражники наконец восстановили порядок, объявили, что все временно могут занять свои места, но без торжественной церемонии, а Брион имеет право высказаться. Тот улыбнулся, отвесил изящный поклон и вышел в центр зала.

— Уважаемые лорд-маршалы и собратья синдики! Прошу прощения за любые слова, которые могли показаться вам недостаточно учтивыми, но для меня это было единственной возможностью предупредить то, что в противном случае было бы нелегко отменить. Мастер Катэл, оправдывая странное решение Синдиката, вы упомянули о неких великих деяниях, совершенных этим человеком. Но мы, как и все остальные достойные горожане, вынуждены спросить: совершались ли вообще такие деяния?

— Ч-что это за глупость? — запинаясь, спросил лорд-маршал в потрясенной тишине.

— Боюсь, это ваша глупость, — сурово ответил Брион. Он повернулся к другим синдикам. — К чему сводятся эти деяния? К хитроумной уловке, которая, со стыдом вынужден признать, была поддержана некоторыми в этом городе и названа причиной поражения всей варварской армии, осаждавшей Кербрайн. Но каким образом? — Он покачал головой, словно в изумлении. — Убив одного из их предводителей и уничтожив какой-то дикарский тотем, на силу которого, по его же утверждению, полагались захватчики? Но я прошу вас без спешки и ненужной доверчивости снова посмотреть на события тех горестных дней. Неудивительно, что мы были отброшены назад при первой атаке, ибо варвары напали на нас без малейшего предупреждения, а мы, мирные люди, и не были готовы к войне. Но через день-другой мы собрались с силами, составили план действий, перешли в наступление и загнали их обратно в море! Чего же еще можно было ожидать? Как могли неорганизованные дикари выстоять против объединенных сил нашего города? Спросите себя, следует ли нам в самом деле обращаться к вымышленным чудесам, чтобы объяснить их поражение? Или мы сами погрязли в дикости и опустились до уровня северян, которые верят в колдовские заговоры над металлом?

Он обвел зал высокомерным взглядом.

— Похоже на то. Где-то на задворках большой битвы человек разыгрывает ловкое представление с трупом убитого вождя и сломанным оружием — как будто и того, и другого в тот день было недостаточно! — и мы, почти без понукания, уже готовы пасть к его ногам и восхвалять его за наше чудесное спасение. Без сомнения, он заручился поддержкой тех, кто с радостью отрешил бы нас от взаимных обязательств друг перед другом, чтобы потом было легче угнетать людей и заставить их отвернуться от своих избранных предводителей. От нас!

Последние слова были произнесены негромко, но в них слышалось гневное шипение воды, попавшей на раскаленную сталь.

Элоф сидел в каком-то оцепенении, попав под леденящее очарование замысла, разворачивавшегося перед ним. То был тонкий и коварный замысел, обращенный к самым косным и предубежденным сторонам сотранского характера, но прежде всего к синдикам. Они должны были помнить и знать, что события происходили совсем не так, как их описывал Брион; к примеру, откуда ударила молния, разрушившая городскую стену? Но он мастерски заставлял их разувериться в том, что они видели собственными глазами, и искажал их воспоминания, взывая к их личным интересам и даже намекая на то, что Керморван угрожает их власти.

Словно в предчувствии успеха, Брион стал более добродушным. Он улыбнулся и неспешно огладил кудрявую бороду.

— В конце концов, почему мы должны верить человеку, которого смолоду знаем как дерзкого хвастуна и бездельника? Разве это почтенное собрание не было готово приговорить его к изгнанию, если бы не его позорное бегство, дабы избежать формального приговора и ареста его собственности? А что мы слышали о нем после этого? Истории о том, что он свел дружбу с кучкой голодных корсаров, а потом внезапно исчез из их логова и появился через два года, во время вероломного нападения варваров — нападения, которым он постоянно угрожал…

— Предупреждал, — сказал Керморван очень тихо, но так неожиданно, что все взоры обратились к нему. — Предупреждал, а не угрожал.

Брион слегка поклонился в его сторону.

— Как хочешь, но это ничего не меняет. Значит, годами предупреждал нас в попытке посеять панику, которая приведет его к власти. И в конце концов, кажется, ему это удалось!

Перемена в голосе Бриона была поразительной; он зазвучал с такой силой, что перекрыл первые крики протеста.

— Действительно, эти эквешские варвары застали нас врасплох, но разве вы — каждый из вас — не задавали себе вопрос: как такое могло случиться? Почему банда морских дикарей могла решиться на осаду, уже не говоря о том, что им удалось пробить стену величайшего города в Южных Землях? Как еще им удалось бы сделать это, если не благодаря предательству?

Тут Брион отвернулся от Керморвана и многозначительно посмотрел на галерею, туда, где сидели Элоф и Иле.

Лицо Элофа обдало жаром, как будто он склонился над пылающим кузнечным горном. Он вскочил, схватился за деревянное ограждение и крикнул:

— Ты называешь меня предателем? Но что сказать о человеке, который прячется на городских стенах во мраке ночи? Что сказать о человеке, который пытается тайно убить встреченных путников, хотя они просят лишь о том, чтобы их привели к старейшинам? Этому есть достаточно свидетелей!

Ропот толпы напоминал шум приближающегося камнепада. Керморван метнул в сторону Элофа предупреждающий взгляд, а Иле потянула его за рукав. Брион даже не взглянул на кузнеца; его голос оставался таким же ровным и спокойным, как раньше.

— Что ж, давайте вспомним об этом странном возвращении. Разве он пришел к нам открыто и по-братски, чтобы занять свое место среди равных? Он этого не сделал. Он пришел глухой ночью, поднявшись по осаждаемой стене с двумя спутниками. Кто же явился вместе с ним? Северный бродяга, первый из многих, и, хотя в это трудно поверить, тварь из горных пещер, принадлежащая к расе, столь же дикой, как людоеды из-за моря, но еще больше похожей на зверей!

На Элофа нахлынули воспоминания о богатых и величественных чертогах в глубине горных пещер, о зеркально-темных речных водах под каменными арками, о мужественных и мудрых лицах дьюргаров, отмеченных печатью возраста и великого мастерства, — о народе, устремившемся в неведомое, бежавшем от своей судьбы и поверившем в мощь своих рук, чтобы отковать ее заново…

Он был готов вскочить, чтобы излить свое презрение в лицо Бриону и сопроводить слова ударом кулака. Но Иле, к его удивлению, сохраняла спокойствие, хотя ее густые брови были угрюмо сдвинуты к переносице.

— Сиди тихо! — прошипела она, и Элоф внезапно вспомнил, как велика разница в их возрасте, несмотря на внешний вид. — Здесь мы лишь ничтожества, не более чем доводы в чужом споре. Отвечать нужно не нам, а Керморвану.

— Тогда пусть отвечает поскорее!

Брион указал на Керморвана.

— Как вы думаете, что бы о нем сейчас сказали его предки, которыми он похваляется? Боюсь, то же самое, что и я. Если бы за время, прошедшее после его возвращения, он доказал свою правоту, то услышал бы от меня самые искренние извинения, и сегодня я бы первым последовал за ним. Но что он принес нам с тех пор? Помощь и мудрость, в которых мы нуждаемся? Едва ли. Вместо этого он позволил стаям стервятников селиться на наших уже опустошенных полях под предлогом давно забытого родства. А сколько их еще придет сюда, когда северные рубежи окажутся в его руках? Опустеют ли Северные Земли, чтобы мы могли прокормить всех нищих и бродяг? Уже сейчас эти полудикие северяне, которых он так страстно защищает, грабят и творят бесчинства среди вас, убегая на юг от своих родичей-людоедов. Смотрите, как они выхватывают хлеб изо рта ваших голодных детей, как отнимают то малое, что у вас еще осталось, даже крышу над головой! Странная забота о городе, который он якобы поклялся защищать! Либо он безумен, либо поступает умышленно. Каким же может быть его замысел?

Брион махнул рукой в сторону Керморвана, не посмотрев на него.

— Я даже благодарен ему за его высокомерие. Его гордыня столь безмерна, что в мнимый час своего торжества он избавил меня от труда убеждать вас. Он сам облек плотью свой темный замысел! Посмотрите, во что он одет!

Элоф не мог понять смысл последних слов, но эта стрела вонзилась глубже, чем любая из предыдущих. Мгновение ошеломленной тишины сменилось ревом, словно гигантская волна разбилась о прибрежный утес. Элоф слышал крики сторонников Бриона и Керморвана, но их как будто питало одно и то же чувство: безудержный гнев, сотрясающий толпу и своды чертога, синдиков и зрителей, словно разряд молнии, перескакивающий от одного облака к другому. Повсюду вспыхивали потасовки, распространявшиеся вширь, подобно кругам на воде. Ярость овладела умами; ярость, сама причина которой, казалось, была забыта под ее безумным натиском. Зрелище действительно было похоже на волну, подгоняемую сзади криками и целенаправленной толчеей. Огромная толпа качнулась вперед и хлынула вверх по лестнице, а потом устремилась через распахнутые двери в зал Синдиката. Элоф вздрогнул, услышав глухое рычание самого жестокого и чудовищного зверя — слившейся воедино массы беснующихся людей. Синдики в гневе и тревоге вскочили со своих мест, но их крики потонули в общем реве. Прежде невозмутимые соседи Элофа на галерее тоже вскочили и принялись кричать, сначала в зал, а потом друг на друга. Множество ног протопало по внутренней лестнице, и первая группа возмутителей порядка ворвалась на галерею.

— Они сошли с ума! — крикнула Иле, уворачиваясь от кулаков, замелькавших у нее над головой. — Окончательно спятили, все эти…

Затем клубок переплетенных тел, изрыгающий проклятия, прокатился между ними, и их разнесло в стороны. Повсюду вокруг Элофа зрители разбегались в панике, спотыкаясь на ступенях и налетая друг на друга; один из них едва не перевалился через низкую каменную балюстраду.

— Иле! — крикнул он и услышал в ответ ее слабый голос: «Элоф, берегись! Сзади!»

Он повернулся и увидел группу высоких мужчин, решительно прокладывавших себе дорогу в его направлении, — пятерых меднолицых северян с жесткими и беспощадными лицами. Они увидели его в то же мгновение и прибавили ходу. Элоф заметил блеск стали под их одеждой, и его рука метнулась к рукояти меча, оставленного в доме Керморвана. Он выругался, схватил тяжелую скамью, на которой сидел, и с усилием оторвал ее от пола как раз в тот момент, когда рука с ножом метнулась к нему. Лезвие застряло в дереве; тогда Элоф перевернул скамью и обрушил ее на голову нападавшего. Другой всем весом налег на скамью и вырвал ее из рук кузнеца, а остальные бросились вперед. Элоф в отчаянии огляделся по сторонам, увидел у своих ног раскрывшуюся суму с инструментами и схватил большой молот, которым недавно отковал свой меч на вершине башни. Несмотря на короткую рукоять, в остроконечной головке молота заключалась страшная сила, ибо в нее был залит жидкий металл необычайного веса. Лишь дьюргары знали, как очищать этот металл от примесей и надежно удерживать его.

Элоф проворно выпрямился и взмахнул молотом против ближайшего клинка. С резким металлическим хрустом длинный нож переломился в руке владельца. Бок Элофа пронзило ледяной болью; он почувствовал, что лезвие застряло в его куртке, отступил назад и ударил снова. Раздался жуткий глухой хлопок, молот погрузился глубоко в плоть, и человек в корчах рухнул на пол. За ним маячил следующий, в поднятой руке которого был уже не нож, а короткий меч. Кто-то схватил Элофа за руку сзади и взял его горло в удушающий захват согнутым локтем другой руки. Потом он неожиданно освободился, как будто кто-то отбросил нападавшего в сторону. Не имея места для замаха, он всадил молот прямо в живот мечнику; тот согнулся пополам, а рука Элофа, державшая молот, поднялась и опустилась один раз.

Услышав хриплый крик, он обернулся и увидел Иле у балюстрады, полузадушенную, но продолжавшую бороться с оставшимися двумя убийцами. Значит, это она освободила его! Из зала внизу доносились вопли и звон мечей, но Элоф не обратил на это внимания и бросился на выручку через толпу. Убийцы увидели его; один из них оттащил Иле от балюстрады, превратив ее в подобие живого щита между ними и Элофом, а затем оба бросились вверх по галерейной лестнице к двери. Не раздумывая, Элоф раскрутил молот и бросил его вслед, словно кусок черепицы. Молот пролетел на расстоянии ладони от темных локонов Иле, и один из бегущих завопил от ужаса, когда увидел, как голова другого превратилась в месиво из мозгов и крови. Иле высвободила руку и в тот момент, когда Элоф наконец протолкался к ней, схватила своего противника за горло и повалила на пол. Тот сразу же вскочил, гибкий как змея, и выхватил из рукава раскладной нож. Лезвие ножа промелькнуло у ее горла, но она успела отклониться в сторону, развернулась и вложила всю свою дьюргарскую силу в мощный толчок. Убийца кубарем покатился по ступеням, ударился о балюстраду, выбросил руки в отчаянной попытке ухватиться за гладкие перила, но не удержался и с воплем полетел вниз.

Тяжело дыша, Элоф огляделся по сторонам. Сколько всего было нападавших? Тут кузнец увидел, как человек, чью руку он раздробил молотом, рванулся к двери, отогнав старого Ферхаса выставленным ножом. Он почти добежал до выхода, когда снаружи донесся лязг оружия; он отшатнулся, но в дверном проеме уже возник высокий силуэт воина, облаченного в мантию. С жуткой внезапностью лезвие меча высунулось наружу между лопатками человека. Затем на галерею повалили стражники: они принялись усмирять мечущихся людей и сгонять их к лестнице.

Элоф посмотрел на мертвого убийцу и на человека в красной мантии, вытиравшего лезвие меча о кожаный камзол своей жертвы. Словно почувствовав, что на него смотрят, тот поднял голову и насмешливо вскинул бровь.

— Снова буйствуешь, сир кузнец? Здесь, в Синдикате, никому не позволено швыряться черепицей. Пусть судьба этого негодяя будет для тебя предупреждением. Но кажется, ты тоже пострадал; надеюсь, этот урок пойдет тебе на пользу!

Элоф опустил глаза. Лишь теперь он увидел пятно крови на боку, вспомнил о леденящем прикосновении ножа и снова почувствовал боль.

— Царапина, не более того. И хотя я рад, что ты хотя бы однажды решил усмирить беспорядки вместо того, чтобы разжигать их, Брион, твоя помощь запоздала. Как и раньше, нам пришлось взять большую часть работы на себя.

Краска бросилась в лицо Бриону, но он лишь пожал плечами.

— Достойное зрелище, — проворчал он и ткнул носком сапога безжизненную смуглую руку. — Северяне убивают северян! Твой приятель положил еще двоих там, внизу. Возможно, он учится уму-разуму. Эй, стража, уберите эту падаль!

— Северяне? — пробормотал Элоф и последовал за стражниками, волочившими трупы вниз по лестнице. — Сомневаюсь… Я вырос среди них, помнишь? Да, у них смуглая кожа, но посмотри на их лица, на ритуальные шрамы! Они скорее напоминают…

— Да, клянусь кишками Амикака! — взревел Катэл, ворвавшийся в дверь вместе с Керморваном, наступавшим ему на пятки. — Эквешцы, как и те, что внизу! Откуда они взялись, во имя преисподней?

— Возможно, они из отряда эквешских фуражиров, — задумчиво произнес Керморван. — Отбились от своих во время отступления, а потом тайно проникли в город под видом беженцев, чтобы отомстить. Им представился такой случай во время беспорядков, учиненных крикливыми приверженцами лорда Бриона. Но есть другая, более зловещая возможность. Они могли быть шпионами и наемными убийцами, специально посланными сюда из эквешских поселений на севере. В таком случае…

— Так или иначе, мы больше не можем позволить себе якшаться с северянами, — перебил Брион. — Кажется, ты наконец становишься умнее!

— Ты неправильно понял меня, Брион. Это доказывает мою правоту, а не твою.

— В чем же она заключается, твоя правота?

— Ты услышишь это, когда мы возобновим заседание, и чем скорее ты призовешь своих цепных псов к порядку, тем раньше это произойдет. Предлагаю тебе заняться этим.

В густой бороде Бриона мелькнула безрадостная улыбка.

— Я еще не все сказал. Но, наверное, будет лучше, чтобы твой приговор прозвучал из твоих собственных уст.

— Ты делаешь успехи, — проворчала Иле, обращаясь к Элофу, когда они устало возвращались обратно на галерею. — Брион уже говорит с тобой, а не упоминает о тебе в твоем присутствии. Чудеса никогда не прекратятся! Кстати, о чудесах: просто удивительно, как ты разобрался с тем, кто набросился на тебя сзади. Я рвалась тебе на выручку, но меня уже почти задушили.

— Но ведь ты помогла мне! — озадаченно произнес Элоф, собирая с пола свои разбросанные инструменты. — Его оттащили…

Она упрямо покачала головой.

— Только не я. Второй, напал на меня лишь после того, как ты стряхнул его.

— Кто же тогда?

Иле пожала плечами и села подальше от окровавленного конца скамьи.

— Возможно, он поскользнулся.

— Я не могу этого объяснить. Но они определенно были убийцами и знали, на кого им нужно нападать. Интересно, что Керморван скажет об этом?

Синдики и все остальные притихли, когда Керморван выступил вперед, собираясь говорить. Какое-то мгновение он смотрел на них, потом повернулся к Бриону, и его взгляд стал очень холодным. Слова Керморвана зазвенели в тишине, эхом отдаваясь от мраморных стен.

— Синдики и жители Кербрайна! Сегодня вы слышали, как милорд Брион Брайхирн выдвинул против меня тяжкие обвинения. Я давно знаю этого человека, поэтому слушал его подлинные слова, а не темные намеки. Большей частью он просто высекал искры искусно составленными вопросами и позволял вам самим раздувать пожар. Ему прекрасно известно, что туманные и бессодержательные рассуждения труднее опровергнуть, чем полновесную истину. Но правда — это лучшее, что я могу вам предложить, и предупреждаю заранее, что это будет не та правда, которую вы хотите услышать. Однако вы ничего не достигнете, если начнете буйствовать или постараетесь перекричать меня. Правда остается правдой, и даже если вы заставите меня замолчать навеки, это ничуть не изменит планов тех сил, чью работу я вижу в Кербрайне, — разве что ускорит их осуществление.

Он с презрением посмотрел на Бриона.

— У меня есть подробные ответы на пустые обвинения, выдвинутые этим человеком, но пока что я удовлетворюсь несколькими примерами. Для начала возьмем корсаров. Я присоединился к ним лишь потому, что они были готовы сражаться с эквешцами, когда все остальные, живущие на юге, высмеивали саму мысль о том, что эквешцы могут представлять угрозу. Они верили небылицам, распространяемым в то время лордом Брионом, будто я хочу захватить военную власть. Эти корсары сейчас находятся в городе. Они заслужили прощение, и у нас есть достаточно свидетельств, что они доблестно сражались с эквешцами.

Брион отвесил в его сторону насмешливый полупоклон.

— Склоняю голову перед твоим авторитетом. Да, они сражались — за добычу, уже награбленную у нашего народа.

Элоф прикусил губу; увы, это была правда, хотя и превратно истолкованная. Но Керморван остался непреклонен.

— Разве я говорил, что это не так? Однако я думал, что это гораздо лучше, чем ничего, ибо даже незначительное сопротивление может удержать рейдеров от вторжения в Южные Земли на достаточно долгое время, чтобы горожане осознали угрозу. И я по крайней мере мог потратить добытое богатство на строительство флота… Слабая надежда и несбыточная, как я убедился впоследствии. Но когда я услышал о таинственном мече, поражающем на расстоянии, это дело показалось мне более важным. Теперь вернемся к вопросу о моем возвращении. Подумайте, мог ли я открыто вернуться в город, осаждаемый врагами и частично захваченный ими? Мог ли я подняться на стену иначе, как скрытно и в темноте, когда даже не было известно, кто удерживает ее? Было бы глупо и пагубно поступить так, как говорил Брион, и он прекрасно знает об этом, однако пользуется своими намеками, чтобы подкрепить самое тяжкое обвинение, которое он осмеливается выдвинуть против меня.

Лицо Керморвана омрачилось, а его голос был суровым и пронизывающим, как северный ветер.

— Он благоразумно избегал открытых обвинений. Но если подытожить все, сказанное им, выходит, что я так или иначе хотел воспользоваться осадой для захвата власти в этом городе. Чтобы провозгласить себя вашим правителем, чтобы стать деспотом над вами… вашим королем.

Элоф едва не рассмеялся, но мертвая тишина удержала его от этого; люди затаили дыхание, боясь пошевелиться. Было ясно, что они относятся к происходящему совершенно серьезно. Взглянув на Керморвана, Элоф увидел, что его друг тоже очень серьезен. Сама звонкая тишина казалась рожком, чей ясный звук взывал к ним из глубин времени.

Керморван поднял голову. На его губах играла жестокая улыбка, а в голосе звучала суровая гордость.

— Но почему вы должны верить этому? Я признаю себя потомком королей, но это царство никогда не принадлежало им.

Элоф изумленно заморгал, не обращая внимания на шум, поднявшийся вокруг него.

— Еще до встречи с Андваром я знал, что он принадлежит к высокому роду, — пробормотал он. — Но король? Чей король?

— Разве ты не знаешь? — прошептал ему на ухо Ферхас, чье волнение заставило старика забыть о вежливой отстраненности. — Разве слава былых времен не сияет в самом его имени? Неужели вы на севере забыли об утраченных царствах и о великом древнем городе, величайшем из когда-либо основанных на этой земле?

— Д-да… Он называл его Странденбург, или Город-у-Вод. Но какое отношение это имеет к его имени? Тогда он называл себя просто Керморваном.

— Ах, значит, он говорил на вашем северном наречии? Тогда он еще не был вполне уверен в тебе… прошу прощения, сир! — поспешно добавил Ферхас, сопроводив свои слова почти незаметным суеверным жестом. — Но вы же хорошо знаете сотранский язык, сир; разве теперь вам непонятно? Каэр, или кер, означает «город, окруженный стеной», вроде этого. Мор — это «большое озеро» или «море», а мор оуэн — «побережье». Поэтому Каэр-мор-оуэн…

— Керморван?

— Так назывался город, сир, и таково же фамильное имя королевской династии… вернее, того, что от нее осталось. Само по себе оно не так уж необычно: есть наследники младших ветвей рода, которые носят его. Но Керин — одно из истинных королевских имен, которое давали лишь первенцу царствующего дома. Сложите эти два имени, и вы сразу же поймете, кто он такой. Ведь вы познакомились с ним, когда он жил среди корсаров, сир, и многие из них были сотранцами? Он не рисковал называть себя подлинным именем в таком обществе. На самом деле он не доверял им, сир, а не вам!

Иле медленно кивнула, как будто ее давнее подозрение наконец подтвердилось. Но Элоф смотрел на своего друга так, словно никогда раньше не видел его. Короли для него были не столько людьми, сколько милосердными или грозными персонажами детских сказок, бесконечно далекими фигурами, воплощавшими мудрость и величие или коварство и тиранию. Худощавый молодой воин в компании грубых корсаров, с которым он впервые встретился на морском пляже, едва ли соответствовал этому представлению. Однако в тот момент, когда Элоф посмотрел на него, величие бесчисленных веков, казалось, снова осенило высокую фигуру Керморвана, как было при дворе дьюргаров, где даже суровая властность Андвара дрогнула под натиском его непреклонной воли.

Керморван спокойно и уверенно вышел в центр зала, и свет, льющийся из окон, заиграл в его густых каштановых волосах, словно он уже был коронован.

— Возможно, вы не верите моим словам. Или же скорее вы опасаетесь, что враждебность лорда Бриона и его приспешников вынудит меня сражаться за господство над Кербрайном — хочу я того или нет — и ввергнуть государство в гражданскую войну. Такое действительно могло бы случиться… — Он поднял руку, успокаивая протестующий ропот, и повторил громче прежнего: — Могло бы случиться, если бы Брион не оставил мне иного выхода и если бы я считал подобную власть достойной борьбы за нее. Но это не так! К худу или к добру, но я никогда не буду стремиться к власти над вами. Почему? Потому что, хотя я всем сердцем люблю эту землю, где родился и вырос, я уверен, что дни ее величия миновали и конец уже близок. С таким же успехом я мог бы захватить песчаный холм, размываемый волнами! Говорю вам, этот город обречен! Кербрайн падет, и очень скоро!

Потрясение и неверие слушателей было настолько осязаемым, что Элоф почти ожидал услышать раскаты издевательского смеха. Но из толпы снаружи донеслись крики страха и гнева, стершие улыбки с лиц синдиков.

Брион вскочил со своего места и обратился к горожанам:

— Не слушайте этого человека! Разве вам не ясно, чего он добивается? Он хочет напугать вас темнотой, словно малых детей, чтобы вы приползли к нему на коленях и молили о спасении.

Гневные выкрики становились все громче по мере того, как слова Керморвана и Бриона передавались от одного человека к другому, без сомнения, с домыслами и преувеличениями, и доходили до тех, кто стоял слишком далеко и не мог их слышать. Толпа снова издала грозное рычание проснувшегося зверя, но Керморван быстрым шагом подошел к двери, и его повелительный голос зазвенел над площадью:

— Тихо! Успокойтесь и слушайте!

Шум сразу же стих, как будто его слова обладали магической силой. Керморван снова повернулся к синдикам и заговорил с настойчивостью бойца, чувствующего, что сопротивление его противника ослабевает.

— Эквешцы — вот наша погибель! Они видели, как наши стены рухнули, как наша воля дрогнула перед их натиском. Они попробовали крови и узнали вкус большой добычи, но хуже всего — они познали горечь поражения и бегства! Это, как ничто другое, объединит их теперь, когда колдовского меча больше нет. Они вернутся, и скоро: еще до того, как старшие среди бежавших отсюда будут слишком стары, чтобы сражаться и восстановить честь своего клана. Они вернутся до того, как успеют зажить наши раны. В лучшем случае через десять лет, в худшем — уже на следующий год! Как тогда мы выдержим следующую осаду? За десять лет, если они у нас будут, мы сможем построить стены, дома и корабли, но кто вернет нам погибших сыновей?

Теперь усталость в его голосе сильнее трогала слушателей, чем любой прием ораторского искусства.

— Мы оказались неподготовленными. Кто в этом виноват… сейчас не время разбираться. Но вместе с воинами к скорбному списку павших прибавилось немало женщин и детей. Более четверти горожан погибли, а крестьяне, которые первыми приняли удар на себя, пострадали еще больше. Подумайте об этом, уважаемые синдики! Пока мы будем стариться и умирать, кто придет нам на смену?

Синдики с беспокойством зашевелились на своих местах, но никто, даже Брион, не произнес ни слова. Какое-то мгновение угрюмый воин в красной мантии выглядел озадаченным, а затем резко выпрямился, словно угадал намерения Керморвана, и напустил на себя такой же встревоженный вид, как, остальные.

Керморван кивнул.

— Теперь вы понимаете? Наша рана сочится кровью и не заживает; нас становится все меньше. Будучи Стражем Северной Границы, в предстоящие годы я должен быть доволен, если наберу хотя бы половину от того количества людей, которым располагал мой предшественник. А ведь его воины полегли все до одного, и он погиб вместе с ними! — Керморван обвел зал гневным взглядом. — Клянусь вратами Керайса! Стоит ли удивляться, что я привечаю беженцев из Норденея? Я поступал бы так даже не из милосердия и не из-за того, что нас связывают родственные узы. Но эти узы действительно существуют. Смотрите!

Он указал на галерею. Элоф оглянулся, стараясь понять, кого имеет в виду Керморван, и внезапно осознал, что это он сам.

— Элоф, мой северный друг, которому принадлежит истинная заслуга в окончании этой осады!

Кузнец почувствовал, что краснеет, и неловко улыбнулся.

— Но он также напоминает, если вы нуждаетесь в напоминании, что северяне — наши родичи, как было со времен основания великого Керайса. Что с того, если теперь они обычно имеют смуглую кожу? Разве цвет кожи может свидетельствовать против человека, который носит ее? Они по крайней мере проявляли гостеприимство и давали приют беженцам, когда сами нуждались во многом. Будем ли мы менее милосердны?

В ответном ропоте толпы было мало энтузиазма, но гнев тоже поутих. Керморван кивнул.

— Северяне будут сражаться плечом к плечу с нами, если нам хватит ума принять их!

В зале воцарилась тишина, но Элоф уловил перемену в общем настроении. Он чувствовал, что соседи посматривают на него нерешительно, почти со стыдом. Но Керморван не радовался своему успеху; в его голосе звучала еще большая печаль, чем раньше.

— Подумайте об этом, друзья мои! Будьте такими же честными и справедливыми, как те люди, которых я знал раньше. Однако боюсь, что даже этого может оказаться недостаточно.

— Чего же тогда будет достаточно? — взорвался Брион. — Поставить над нами короля, чего так благоразумно избегали наши предки? Никогда!

К нему присоединились другие сердитые голоса, значительная часть которых принадлежала синдикам. Даже Катэл и Орхенс, другой представитель купеческого сословия, с беспокойством косились на Керморвана, словно на покупателя, который слишком долго торгуется. Но Керморван как будто не замечал их; его взор был устремлен в многоцветные окна и дальше, куда-то в бесконечность, от которой он был отделен годами и долгими лигами пути…

— Я имею в виду, Брион, что нам понадобится больше людей, а для этого нам нужно иметь более широкие взгляды. Мы должны объединить северян и сотранцев, рундафья и пенруфья, сваратов и араутаров — народы, которые никогда не должны были разделяться с самого начала. Но на этом нельзя останавливаться. Мы должны объединить всех наших рассеянных по миру сородичей! Всех!

Синдики растерянно переглядывались друг с другом.

— О ком ты говоришь? — требовательно спросил Катэл. — Здесь есть только мы! Те, кто бежал из Восточных Земель: сначала сотранцы, а потом северяне! Кто может быть еще?

— Не твоя вина, что ты забыл, — с печальной улыбкой сказал Керморван. — Немногие в Кербрайне помнят, ибо их предки бежали на запад задолго до победы Льда. Но другие терпели дольше — до тех пор, пока ледники не подступили к самым вратам древнего города. Тогда король послал на запад еще много людей, в том числе королеву и наследника престола, от которых я веду свой род. Потом, как и теперь, наступила междоусобица, и многие бежали на север, заселив Норденей. Но в летописях сказано, что король послал других своих подданных на восток, в маленькие портовые города на побережье, похожие на наши. Они находились не так далеко от Льда, но были до некоторой степени защищены горами. Возможно, потомкам этих людей тоже удалось выжить.

Чертог огласился взволнованным перешептыванием; кое-где звучал недоверчивый смех.

— Возможно, — со снисходительной улыбкой произнес старший лорд-маршал. — Но какое им дело до нас? Мы не можем послать им весть о себе, не говоря уже о том, чтобы призвать их на помощь.

Серые глаза Керморвана опасно блеснули.

— Почему бы и нет?

Теперь уже повсюду раздавался смех, перекинувшийся в толпу по мере того, как слова Керморвана передавались от одного человека к другому.

— Неужели ты утратил свои знания или свой разум? — спросил другой маршал. — Ты забыл, что лежит между нами? Весь материк Бресайхал, более тысячи долгих лиг!

— Верно! — поддержал купец Орхенс. — И большая часть пути лежит через Великий Лес, где сгинула добрая половина тех, кто отправился на запад!

— Однако другие смогли выжить! — отрезал Керморван. — Многие тысячи людей прошли через Лес, хотя все они не были готовы к такому переходу и шли в спешке, обремененные семьями и пожитками. Более половины северян тоже прошли на запад, хотя они были готовы еще меньше.

— Это так, — кивнул высохший старик, облаченный в простую серую мантию. — Но они не оставили никаких карт. Они настолько помешались от страха, что вообще не хотели вспоминать об этом.

— Тем больше оснований составить новые карты, — мрачно сказал Керморван. — Если эквешцы вернутся слишком скоро, мы снова превратимся в бездомных странников.

— Но в наши дни не найти такого безумца, который осмелился бы углубиться в Лес!

Керморван улыбнулся.

— Мне и моим друзьям однажды пришлось пройти через окраину Леса, хотя не скрою, было страшновато… — Он замолчал, услышав громкий крик из толпы, подхваченный другими голосами. — Что такое? Есть еще желающие?

— Спроси охотника Кассе! — проревел грубый голос откуда-то сзади. — Он всегда хвалился этим!

— Тогда пусть выйдет вперед!

Какое-то мгновение казалось, что призыв Керморвана останется без ответа. Потом через скопление людей протолкался темноволосый мужчина среднего роста и с угрюмым видом остановился на ступенях лестницы, явно недовольный тем, что оказался в центре внимания.

— Ну что, охотник, — обратился к нему Керморван. — Что ты знаешь о Лесе, о Тапиау'ла-ан-Айтен?

Кассе поморщился.

— Когда ходишь в тени деревьев, лучше не упоминать это имя и вообще держать язык за зубами. Да, я бывал в Лесу, и довольно часто. Поместье моего хозяина простиралось до самой лесной окраины, пока эквешцы не сожгли дом и его заодно. Мой дед и отец охотились там до меня. Нужно учиться, что можно делать, а что нельзя. Будь начеку, не теряй головы и вернешься с добычей.

— Хорошо, — кивнул Керморван. — Значит, ты по крайней мере осмелишься войти в Лес?

— Ну… — задубленное лицо Кассе исказила странная гримаса. Люди вокруг засмеялись, и он раздраженно нахмурился. — Во всяком случае, не один! А кто еще пойдет? Не эти же… — Он презрительно махнул рукой в сторону насмешников.

— Ты будешь не один, — заверил Керморван. — Отправится целый отряд…

— Разве это не самая большая глупость из всех, что мы слышали до сих пор? — выкрикнул Брион, поддерживаемый одобрительным гулом значительной части собравшихся. — Откуда мы знаем, что на востоке кто-то остался в живых и что их вообще стоит искать? Может быть, они давно выродились или вымерли все до одного?

— Или стали такими же сильными и свободными, как полагалось бы нам? Согласен: мы ничего не знаем. Нужно выяснить это. Мы должны безотлагательно послать на восток отряд, который будет и разведкой, и посольством.

Брион вскинул руки в издевательском жесте отчаяния.

— Можем ли мы в час нашей нужды тратиться на такую дорогостоящую миссию и сильную охрану для эскорта? Отсутствие этих людей, не говоря уже об их почти неминуемой гибели, сильно ослабит нас. Этот человек недавно сказал, что мы истекаем кровью, хотя мы и без него хорошо знаем о своих потерях; теперь он хочет углубить нашу рану. И ради чего? — Он пожал плечами. — Ради призраков из старинных легенд… или чего-то еще похуже.

Керморван вздохнул.

— Милорд Брион, я не собирался устраивать столь великое мероприятие, — сказал он. — Даже не говоря о справедливости ваших возражений, многочисленный отряд не пройдет и нескольких лиг в этих темных землях, не привлекая к себе внимания всевозможных опасных существ… или пагубных Сил. — Смысл последних слов был совершенно ясным, и многие зябко поежились под полуденными лучами жаркого южного солнца. — Нам нужна небольшая группа закаленных людей, готовых к опасностям, и возглавляемая теми, кто может говорить от имени Кербрайна, а возможно, и всего Севера…

— Кажется, у нас есть такой человек! — воскликнул Брион, не потрудившись скрыть торжествующую улыбку. — Теперь ты стал опытным бродягой; многие будут приветствовать твой уход и сочтут такую потерю не слишком великой. Что касается речей, ты ничем другим не занимался за последние полчаса. Итак, лорд Керморван, говорю тебе: уходи и забери с собой семена раздоров, которые ты посеял в этом городе! Если в твоем плане и есть какое-то достоинство, оно заключается в том, что мы избавимся от тебя. Возглавь свое посольство живых мертвецов, и я с радостью поддержу тебя!

Тяжело дыша, Брион откинулся на высокую спинку сиденья под приветственные возгласы своих сторонников. Он улыбался и был явно доволен своей уловкой. Элоф сжал кулаки, а Иле хрипло выругалась; Керморвану придется отказаться, и тогда все скажут, что он предает собственные убеждения. Но он лишь учтиво поклонился своему оппоненту и не двинулся с места.

— Еще раз благодарю тебя, Брион. Ты сказал именно то, что я хотел услышать, хотя и не слишком внятно. Но советую тебе не судить обо мне по меркам своего честолюбия, и мне в отличие от тебя не доставляет удовольствия сеять раздоры. Никогда, никогда я не окажусь в центре кровавой междоусобицы и вражды среди собственного народа! Я скорее покину вас, как уже делал раньше, и буду искать другой способ помочь вам. Я возглавлю поход на восток!

И синдики, и зрители в ужасе и недоверии уставились на него. С разинутыми ртами они были так похожи на рыб, попавших в сети, что Элоф невольно усмехнулся. Эти самодовольные горожане были такими же узколобыми, как жители его собственного городка. Они не могли представить, что человек, только что вернувшийся из ссылки, снова будет готов отправиться туда по доброй воле. Они хорошо знали воинские качества Керморвана и были рады, что его доблесть защищает их, но воображали, будто могут обращаться с ним, как со сторожевым псом: приручить его и, если понадобится, приковать к месту угрозой ссылки. Теперь иллюзия рассеялась. Даже некоторые синдики, громче всего рукоплескавшие Бриону, выглядели встревоженными и бросали косые взгляды на своего фаворита. Но тот лишь поглаживал свою курчавую бороду, поблескивая глазами из-под полуприкрытых век.

— Н-но, лорд Керморван… — с запинкой произнес младший лорд-маршал. — Мы вовсе не думали… Вы нужны нам, нужны городу…

— По-моему, юноша, ты поступаешь неразумно, — проворчал Катэл, но, хорошо зная Керморвана, поспешно добавил: — Сам посуди, разве это почетно? Рисковать своей жизнью в надежде на далекое чудо, когда твой город нуждается в тебе. Путь на восток — это сотня смертей, обычных и необычных. Скорее всего мы больше никогда не увидим тебя. И даже если ты прав — а я, между прочим, верю тебе, — если эквешцы действительно вернутся…

— Тогда доверься северянам! — жестко сказал Керморван. — Эту защиту я оставляю тебе, если ты соблаговолишь принять ее. И ты, Катэл, будешь удерживать северные рубежи вместо меня. Слушайте внимательно, ибо это мое последнее слово, моя цена за ваше недолгое спокойствие. Я обращаюсь ко всем присутствующим, но в первую очередь к тебе, Брион. Вы должны издать указ и поклясться в том, что с сегодняшнего дня вы больше не будете закрывать ворота от северян, но обойдетесь с ними по чести и справедливости. Вы признаете их гражданами, равными себе, с такими же правами и обязанностями. Вы дадите им землю, где они смогут селиться и обеспечивать едой себя и горожан. Теперь, когда многие погибли, земли у вас в избытке.

— А если они приведут с собой новых эквешцев? — возмутился какой-то юнец в затейливо украшенной зеленой мантии.

— Теперь они начеку, и думаю, сами смогут заткнуть эту крысиную нору, — с мрачным юмором ответил Керморван. — В отличие от вас похожий оттенок кожи не может обмануть их. Лучшей защиты и не пожелаешь! Итак, довольно препираться. Вы поклянетесь или старые обиды и предрассудки настолько завладели вашими умами, что вы предпочтете видеть гибель своего города, лишь бы не отказаться от них?

Керморван обращался ко всему залу, но его взгляд был недвусмысленно направлен на Бриона Брайхирна. Высокий воин в алой мантии пожал плечами и с усмешкой встретил взгляд своего недруга.

— Я поклянусь, — снисходительным тоном произнес он. — Ради того, чтобы избавиться от тебя, можно притерпеться и к неотесанным северянам. Возможно, со временем мы даже сделаем их культурными людьми. Я не возражаю и против того, чтобы купец был Стражем Границы — чего только не бывает в эти странные дни! Более того, я готов пожелать тебе успеха в твоем начинании, хотя, боюсь, от него будет мало толку.

— Странно, что после того, как Брион дал клятву, синдики сразу повеселели, — прошептал Элоф на ухо Иле, когда остальные присоединились к клятве без дальнейшего обсуждения. — Однако его последователи здесь не в большинстве.

— Синдики больше озабочены тем, чтобы избежать стычек между партиями Керморвана и Бриона, — прошептала она в ответ. — Причем любой ценой, так как это может нарушить их собственную уютную жизнь. Кто был прав и что лучше для страны — это для них второстепенные вопросы. Неудивительно, что эквешцы застигли их врасплох.

Заседание продолжалось еще недолго лишь для того, чтобы издать официальный указ и утвердить Катэла Катайена в должности Стража Северной Границы. Несмотря на язвительное замечание Бриона, он пользовался популярностью среди синдиков; благодаря своим путешествиям он знал северные границы лучше, чем большинство других. Кроме того, не будучи воином, во время осады он проявил себя разумным и храбрым командиром. Но все же его кандидатура прошла легко из-за того влияния, которое Керморван оказывал на синдиков.

— Как видишь, Иле, я усвоил урок, преподанный твоим народом, — с улыбкой сказал он, встретившись с ними на лестнице перед входом в здание Синдиката. — Можно добиться желаемого, склонившись перед ветром, а не только выдерживая его натиск.

— Ты поступил хорошо, — рассудительно заметил Элоф. — Северяне в большом долгу перед тобой, но какой ценой для тебя…

Иле энергично закивала, забыв про свои синяки и ушибы.

— Снова отправиться в ссылку, и так скоро — разве я не говорила, что эти люди не знают благодарности? Среди моего народа ты был в большей чести, чем здесь!

Керморван запрокинул голову и рассмеялся, что с ним случалось очень редко. Потом, все еще посмеиваясь, он прижался лбом к прохладной колонне.

— Только подумать, что один из моих предков запретил людям благородного происхождения выступать на публичной сцене! Разве вы не понимаете? Как вы думаете, зачем я подводил Бриона к этому требованию? Именно этого я и добивался!

Действительно, Керморван выглядел более веселым и беззаботным, чем они видели его за последние недели.

— Я больше не буду находиться в центре междоусобной вражды и интриг, и сам больше не буду интриганом! Можете ли вы представить, как тяжела эта ноша? Вырваться из клетки и снова бродить по свету с великой целью… Восток! Давно я мечтал увидеть его берега и широкие просторы океана, откуда люди впервые пришли сюда из древнего Керайса! И вы пойдете со мной, правда? Разве я не говорил, что вы сначала должны выслушать меня, а потом уж решать, как быть дальше?

Элоф посмотрел на него.

— Я должен следовать…

— Да, ты должен следовать за рассветом. А как ты думаешь, куда я направляюсь? Мне нужны надежные спутники в моем отряде. Почему бы нам не отправиться вместе и встретить опасности внутренних земель так же, как раньше в горах и на море? Вместе мы справимся лучше, чем порознь. Но я вижу, ты колеблешься?

— Ну уж нет! — Элоф рассмеялся. — Просто ты застал меня врасплох, вот и все. Разумеется, я готов идти с тобой и очень рад этому! Жизнь научила меня больше всего бояться одиночества.

— А ты, Иле? — Керморван повернулся к ней. — Ты пойдешь…

Но Иле уже не было рядом с ними. Многие на улицах видели, как она шла к дому Керморвана, а когда они с Элофом вернулись туда, слуги заверили их, что она вошла внутрь и с тех пор не проходила через ворота. Однако поиски были тщетными; ее скудные пожитки исчезли из комнаты, и осталась лишь короткая записка, лежавшая на столе: «Желаю вам удачи, и пусть Властитель Судеб направит ваш путь! Быть может, мы еще встретимся».

— Значит, она ушла, — удрученно сказал Керморван, передав записку Элофу. — Ушла, как и говорила, причем тайно, опасаясь наших уговоров! Но я не могу ее винить; в этом городе она заслуживала гораздо лучшего приема, чем тот, который был ей оказан. Надеюсь, мы действительно встретимся снова.

Но в ту ночь Элоф, лежавший в своей постели, внезапно пробудился, ощутив близкое присутствие темной фигуры, которая бесшумно пересекла комнату и склонилась над ним.

— Иле? — прошептал он.

В ответ раздался тихий смешок.

— Я дожидалась темноты, когда мне хорошо видно, а вы, люди, становитесь слепцами. Где же было лучше всего ждать, как не здесь? Но я не могла устоять…

Внезапно она наклонилась; ее губы на мгновение плотно прижались к его губам, и их дыхание смешалось.

— Всего тебе доброго! — прошептала Иле и крепко сжала его руку. Ее глаза блеснули в темноте. — Но я не могу…

Она выпрямилась и исчезла так же бесшумно, как и появилась. Элоф сел, совершенно проснувшись, но не смог услышать ничего, даже слабого отзвука шагов на лестнице. Лишь жар ее дыхания как будто еще пульсировал в его легких. Этой ночью ему было трудно снова заснуть.

На следующее утро Элоф колебался, не зная, стоит ли рассказать о случившемся Керморвану. Но когда он спустился к завтраку, решение пришло само собой, так как его друг увлеченно беседовал с кряжистым мужчиной, густо обросшим светлыми волосами и бородой, в котором Элоф узнал шкипера Эрмахала.

— Итак, сир… вернее, сиры, — поправился Эрмахал, уважительно кивнув Элофу, — тому есть несколько причин. Конечно, мы вернули себе право называться честными гражданами, когда спасли тех женщин. Кроме того, мы захватили знатную добычу; некоторые парни вложили свою долю в хорошее дело и обзавелись хозяйством. Но другие… в общем, они растратили свои денежки на игры, юбки и все остальное.

— Вопрос в том, нужны ли мне в отряде такие глупцы, — заметил Керморван.

— Не все они дураки, — возразил Эрмахал, постукивая пальцем по кончику своего длинного носа. — У некоторых просто буйный нрав, и не важно, при деньгах они или нет. Суть в том, что все мы долго были вне закона и не можем измениться за один день и даже за год. Из нас не сделаешь добропорядочных горожан, но искать приключений на море или на суше — это другое дело.

Он побарабанил пальцами по длинному столу и хитро прищурился.

— Слов нет, сир, вы были нашим настоящим предводителем, и я никогда не восставал против этого. Мы следовали за вами раньше, и не наша вина, что нам пришлось расстаться. Но мы будем рады снова присоединиться к вам… и к вам, сир кузнец, — торопливо добавил он, поклонившись Элофу. — Мы видели вашу храбрость.

Элоф улыбнулся.

— Главный здесь лорд Керморван, а не я. Но скажи, сколько человек готовы пойти с тобой?

— Э-э-э… — пробормотал Эрмахал и принялся подсчитывать на пальцах. — Около двадцати, сир, не считая пьяниц и больных.

— Все равно слишком много, — сказал Керморван. — Наш отряд должен быть небольшим и подобранным из опытных людей; к примеру, этот охотник Кассе может оказаться полезным. Кроме того, среди нас должны быть северяне, чтобы показать, что мы можем мирно уживаться друг с другом. Я бросил клич по городу и в северных лагерях, что мы ищем таких людей. Отряд должен быть готов к отправке через две-три недели.

Эрмахал пожал плечами.

— Что ж, сир, выбор за вами. Однако я плавал не только по морям, но и по рекам, так что могу быть полезным для вас. Буду рад, если вы возьмете меня и боцмана Мэйли — вы знаете, что это за крепкий орешек…

Керморван кивнул и улыбнулся, что-то припоминая.

— Да будет так. Начну с вас обоих. — Он поднял руку, прекратив изъявления благодарности от шкипера. — Но запомните: это не отчаянная вылазка, в которой опасность уравновешивается возможностью богатой добычи. Смерть держит весы, и самой большой наградой для нас может оказаться то, что мы выжили.

Эрмахал задумчиво подергал себя за бороду.

— Что ж, я согласен и на это. Мне всегда хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на Восточный океан. Может быть, в той части света не хватает корсаров?

Элоф рассмеялся, но улыбка Керморвана была суровой.

— Или же там в избытке виселиц для корсаров, — сказал он. — Ты большой пройдоха, Эрмахал, хотя и храбрец. Оставь свои пиратские замашки здесь, иначе я сам повешу тебя!

— Как я уже говорил, сир, мы не можем измениться за один день, — ответил шкипер, добродушно посмеиваясь. — Но я буду танцевать под вашу дудку до конца путешествия.

— Лучше сделай это, иначе твой танец может оказаться последним. Но ты не останешься без награды, если это будет в моей власти.

После ухода Эрмахала Керморван предложил Элофу немного погреться на солнышке на крыше своего старого дома. Элоф понимал скрытый смысл этого предложения; оттуда они могли видеть весь город, с широкими площадями и высокими зданиями Старого квартала, с извилистыми улицами более новых концентрических кругов, вплоть до наполовину заделанного пролома во внешней стене, и дальше, где темные пятнышки хижин и шалашей северных беженцев усеивали пологую равнину. Солнце наполняло воздух приятным теплом, задувал легкий ветерок, однако там, где небо встречалось с далекими горами, виднелись длинные серые полосы.

— Тучи собираются, — сказал Керморван. — Пока нас не будет, они обязательно подойдут еще ближе. У нас осталось слишком мало времени, чтобы спасти город. Я не говорил синдикам из опасения, что меня поднимут на смех, но на самом деле наша миссия заключается не в том, чтобы призвать жителей Восточных Земель на помощь Западу. Наши раны слишком глубоки и затягиваются слишком медленно. Если в Восточных Землях вообще можно найти убежище, мы будем вынуждены отступить туда.

— Ну да, на восток!

В кузнице было жарко, потому что они занимались отливкой серебра. Тем не менее Рок зябко передернул плечами.

— Через горы и в Лес — бр-р-р! Месяцы блужданий в лесных дебрях, и кто знает, что ждет вас там? Поверни на север — и упрешься в Лед; поверни на юг — и попадешь в пустыню. Замерзнешь или сгоришь… или того хуже!

— Как раз этого мне и не хватало — дружеской поддержки! — ухмыльнулся Элоф. — Тебе-то хорошо, ведь ты остаешься…

Рок со стуком положил на пол литейный ковш.

— А кто, во имя преисподней, может остановить меня?

Элоф уставился на него.

— Ты серьезно? Вижу, ты не шутишь. Рок, но это безумие! Здесь ты отлично устроился: у тебя лучшая кузница в городе, и Катэл будет опекать тебя. Через год-другой ты разбогатеешь.

— Да, но когда я говорил тебе то же самое, это не остановило тебя, верно?

— Верно… но у меня есть цель, Рок.

— А у меня разве нет? — проворчал Рок. — Говоришь, я разбогатею? Как раз вовремя, чтобы эквешцы могли поживиться моим добром.

— Это тоже правда… Но, Рок, такое путешествие в лучшем случае займет не меньше года. Как быть с Марьей? Разве это ее не касается?

Рок пожал плечами.

— Я никогда ей ничего не обещал, и она мне тоже. Конечно, она получит кузницу и будет жить здесь со старым Хьораном; они прекрасно справятся до моего возвращения. Она будет ждать… или не будет, это ее дело.

— Рок, ты хорошо знаешь, что можешь не вернуться назад. Я не хочу отрывать тебя от…

— Все понятно, — перебил Рок. — Но это мое решение, а не твое. Кто-то должен присматривать за тобой, чтобы ты не натворил глупостей, и потом, мне хочется своими глазами увидеть неведомые земли. Ты не отделаешься от меня так легко, как раньше!

И действительно, недели три спустя, когда пришло время отправляться в путь, Элоф так и не смог переубедить Рока. В тот весенний вечер, когда солнце скрылось за облаками, у дома Керморвана собралась разношерстная компания. Первыми прибыли двое высоких мужчин, одетых в зеленое и коричневое, чья бронзовая кожа выдавала в них северян. Их звали Гизе и Эйсдан; они были родом из деревень, расположенных на окраине густых северных лесов. Будучи лесниками, они привыкли бродить в тени деревьев и знали мастерство следопыта, как немногие из сотранцев. Оба были вооружены короткими широкими мечами; кроме того, Гизе нес с собой короткий лук из крепкого рога византа, а Эйсдан — огромную секиру на длинной рукояти. Они были молчаливы по натуре и обменялись лишь кратким приветствием с шумной группой корсаров, подошедших немного позже. Хотя корсары явно отметили свой уход, Элофа порадовало, что они были не пьяны, а скорее навеселе. Кроме Эрмахала и Мэйли Керморван счел лишь трех других достойными доверия; все они были сотранцами и моряками, но имели некоторый опыт сухопутных странствий. Дервас, кормчий Эрмахала, и Перрек были дезертирами из маленького военного флота Брайхейна, а Стехан служил моряком на торговом судне. Самый молодой, по имени Борхи, был рыбаком, изгнанным из своей деревни за убийство человека в пьяной драке. После них пришел охотник Кассе, проскользнувший во двор, словно тень, и еще трое северян: Тенвар, Бьюр и Хольвар. Более светлокожие, чем южане, они были сыновьями бюргеров из Сальденборга, сражавшимися во время короткой, но героической обороны этого богатого порта и сумевшими пробиться на юг, несмотря на тяжкие лишения, миновав невредимыми окраину Великого Леса. Они тоже были навеселе, но вместо вина в их глазах сиял свет надежды, сменивший тусклый взгляд беженцев. Новая одежда и оружие сделали их походку уверенной и придали молодцеватость их воинскому салюту перед Керморваном, сидевшим под цветущим деревом акации в центре двора. Последним прибыл Рок и чем-то похожий на него, но постарше, сотранец по имени Арвес; выбранный по предложению Катала, он был торговцем из каравана, встреченного Роком и Элофом, и хорошо разговаривал на северном наречии.

Когда вся компания была в сборе, Ферхас принес вино, Керморван поочередно принял присягу у каждого из них, а они выпили за его здоровье. Для прочих церемоний не было времени — мысли о предстоящем путешествии заботили всех. Люди обменивались тихими замечаниями, обсуждая снаряжение и запасы провизии.

— Мы должны постараться уйти незаметно, — решил Керморван. — Во-первых, бандиты Бриона могут собраться, чтобы устроить нам горячие проводы, а во-вторых, если вокруг есть шпионы, они не должны знать, в какое время и по какой дороге мы уйдем.

Из старой конюшни вывели вереницу пони. И они занялись укладкой багажа. Пони принадлежали к северной породе — коротконогие и покрытые жесткой шерстью в отличие от длинноногих сотранских лошадей, — но Элоф и другие северяне были рады видеть их. С южанами дело обстояло иначе.

— Нечего скалить зубы на меня! — буркнул Эрмахал, увернувшись от одного из раздраженных животных.

— А ты ослабь подпругу, — со смехом посоветовал Бьюр. — Это же не груженая лодка, здесь надо поласковее.

— Была бы лодка, ты бы у меня сейчас живо отправился за борт! А эти клячи похожи на крыс-переростков.

— Но они вынесут даже тебя, — заметил Элоф. — И пройдут по тропам, на которых лошади из Брайхейна спотыкались бы почти на каждом шагу. Даже боевой конь Керморвана не сравнится с ними, если говорить о выносливости.

— Верно, — признал Керморван. — У меня и в мыслях не было брать своего коня в такое долгое путешествие.

— Говорят, к востоку от гор водятся дикие лошади, — с озорным блеском в глазах сказал Тенвар. — Настоящие гиганты! Может быть, их удастся приручить? Судя по тому, что я о них слышал, они будут в самый раз для человека такой, хм-м-м… такой комплекции, как у тебя, сотранец.

— Комплекции? — порычал Эрмахал, в одно мгновение побагровев и надвигаясь на молодого северянина. Тенвар стоял как ни в чем не бывало, поглаживая короткие усы, а его товарищи придвинулись ближе к нему.

Добродушный голос Керморвана прорезал напряженную тишину:

— А мои длинные ноги вообще будут волочиться по земле; наверное, придется идти пешком. Но так или иначе, скоро мы расстанемся с ними. В Лесу не сможет пройти никакая лошадь, и нам самим придется стать вьючными животными.

Эти слова подействовали отрезвляюще, и многие снова начали проверять, надежно ли прикреплен багаж. Но Элоф умел читать по бесстрастному лицу Керморвана. Улучив момент, он подошел к своему другу и тихо сказал:

— Ты вовремя отвел удар. Еще немного, и…

— Да, но с меня довольно подобных выходок! Эти юнцы из Сальденборга играют с огнем, хотя у них нет на уме ничего дурного. Эрмахал едва ли стал бы предводителем корсаров, если бы позволял любому насмехаться над собой. Элоф, ты северянин, а они привыкли слушать кузнецов. Попробуй образумить их или хотя бы присматривай за ними!

— Я поставлю их в арьергард вместе с Роком, подальше от корсаров.

Керморван обвел взглядом сумрачный двор.

— Солнце уже почти зашло, и город постепенно стихает. Пора отправляться в путь. Дом моих предков… ночь и тишина снова станут твоим уделом. Увижу ли я тебя когда-нибудь снова? Элоф, друг мой, быть может, все наши прежние дороги и испытания были лишь прелюдией к этому путешествию.

— Я думал о том же, — признался Элоф, — но особенно о своем поиске.

Керморван кивнул.

— Пусть он будет удачным, что бы ни случилось! Итак, все прощальные слова сказаны, кроме моих; я не должен медлить.

Ферхас и несколько других слуг Керморвана подошли ближе и опустились перед ним на колени — редкое зрелище как на севере, так и на юге, даже перед великими лордами. Однако в их жесте было больше любви, чем подобострастия, и многие плакали. Когда Керморван передал Ферхасу большое кольцо с ключами, они задребезжали в трясущейся старческой руке. Тогда Элоф понял еще кое-что в характере Керморвана: эти старые слуги воспитывали его, когда он остался совсем один после смерти родителей, а потом и других членов семьи. Он был лордом, выращенным своими вассалами, правителем, созданным по образу и подобию того, во что верили его подданные. Такое воспитание могло сказаться по-разному, но в нем, по мнению Элофа, оно смягчило гордыню и силу состраданием, сдержанностью и уважением к мнению людей, которыми ему приходилось командовать.

Ферхас повернул ключ в замке. Ворота со скрипом открылись, и Керморван вместе с Гизе и Эйсданом начал выводить пони на улицу. Как было условлено заранее, путники облачились в длинные плащи с капюшонами и спрятали оружие от посторонних глаз. Они вели животных в поводу, не садясь в седло, поэтому были похожи на многие другие группы усталых беженцев.

Ферхас кивнул Элофу на прощание, как и остальным, но потом вдруг взял его за руку и прошептал с отчаянием в голосе:

— Вы позаботитесь о нем, правда, сир?

Мысль о том, что он может охранять этого грозного воина, казалась нелепой, но Элоф не мог смеяться над старым слугой. Он кивнул, похлопал Ферхаса по плечу и пошел дальше. Силуэты длинного каравана впереди двигались на фоне светлой каменной стены на противоположной стороне улицы, словно фигуры с ожившего фриза, как будто они уже сливались с полузабытыми хрониками былых времен. Молодые северяне шли следом; Элоф услышал, как заскрипели ворота, и стал ждать, когда лязгнет замок. Но звука не последовало, и, хотя он не оглядывался назад, перед его мысленным взором возник образ старого Ферхаса, стоявшего в глубокой тени у стены и напрягавшего слух до тех пор, пока последний слабый стук подков не стих вдали.

Вечер был прохладным, и улицы быстро пустели. Тут и там встречались торопливые горожане с чадящими лампами; лишь немногие косились на угрюмую процессию, проходившую под перестук копыт по булыжной мостовой. Они обошли стороной площадь перед цитаделью, где горели высокие факелы, и обогнули купеческий квартал, все еще оживленный и расцвеченный огнями хрустальных канделябров в высоких окнах богачей, мигающими свечками с сердцевиной из тростника и маленькими угольными печами уличных ларьков. Элоф подумал о Катэле, теперь вступающем в свою новую должность на северной границе, и улыбнулся: купец не мог уйти, не дав им с Роком строгих указаний по составлению отчета о состоянии Восточных Земель, с длинным перечнем возможных богатств и товаров, полезных для взаимной торговли.

— Ты как будто уверен, что мы найдем все это, — сказал ему Элоф.

— Конечно, найдете, парни! — добродушно пропыхтел Катэл, а затем, возможно, вспомнив о своем прозвище Честный, добавил: — Как бы то ни было, плох тот купец, который не стучится даже в самые убогие двери, верно?

Элоф подумал, что ему будет не хватать Катэла. И если уж быть откровенным, он будет тосковать по всему этому огромному беспокойному городу, о чем раньше и помыслить не мог. Он положил руку на вьючную суму, где хранились его пожитки, немногочисленные, но тяжелые: смена одежды, запасные сапоги, но главным образом те вещи, которые он ценил больше всего, — латная рукавица, кузнечные инструменты и странный бронзовый посох с загнутым концом и полустертыми символами, которым он когда-то пользовался как бодилом для быка. Это была единственная вещь, оставшаяся у Элофа от детства и ранней юности. Он взял ее с собой, повинуясь внезапному порыву, а не потому, что она могла оказаться полезной. Но теперь он знал почему; сюда он тоже мог уже никогда не вернуться. Когда-то его миром была крошечная деревня, потом уединенная башня. Первые небольшие города, которые он видел, казались ему огромными и поражали воображение. Но этот бурлящий человеческий улей мог поглотить тысячу подобных городов. Несмотря на все несовершенства и пороки городского устройства, Элоф начал понимать, что лишь такое сообщество людей может создать порядок и организованную силу, которая будет лучшим щитом против наступающего Льда. Одна мысль о городе заставляла его с новой силой ощущать пустоту и дикость просторов, раскинувшихся впереди.

Другие, казалось, испытывали сходные чувства. Бьюр, любивший вкусно поесть, то и дело отходил к лоткам торговцев, которые они миновали по пути, чтобы приобрести последние порции местных лакомств. Элофу было трудно винить его, поскольку северянам пришлось долго голодать до того, как Керморван призвал их к себе на службу. Но когда он увидел, как корсар Борхи словно ненароком подошел к винной лавке, а Тенвар начал болтать с рыночными торговками, то сразу же позвал их обратно.

— Это правильно, — сказал Рок. — Некоторые здесь знают нас и могут распустить языки.

— Готов поспорить, что у лорда Бриона найдется достаточно ушей, чтобы услышать, — согласился Арвес, поравнявшийся с ними. Чем скорее мы уберемся отсюда, тем лучше.

— Уже недолго осталось, — пробубнил Бьюр с набитым ртом, отрывая зубами с вертела куски жаренной на углях цесарки. — До ворот уже недалеко.

— Одного шага достаточно, если путь преграждает толпа.

В тени высокой привратной башни вполне могла таиться засада. Сейчас, однако, там было лишь несколько человек, большинство из которых принадлежало к городской страже.

Но фигура, внезапно выступившая из сумрака, была облачена в плащ из богато украшенного красного бархата, а ее высокий рост не оставлял сомнений. Элоф обменялся с Роком встревоженным взглядом и быстро пошел вперед к голове колонны, чтобы в случае необходимости успеть на помощь Керморвану.

— Какой стыд, милорд Керморван, что ты хотел уйти тайком, словно вор из чужого дома! — с добродушной усмешкой произнес тот, кто преградил им путь. — Неужели ты думал, что можешь скрыть это от меня?

— У меня были свои причины, лорд Брайхирн, — холодно ответил Керморван. — И ты относился к их числу. Что ты надеешься выгадать, задерживая меня?

Брион сверкнул белозубой улыбкой.

— Я? Задерживаю тебя? — В его голосе звучала искренняя обида. — Я пришел лишь для того, чтобы пожелать тебе доброго пути.

Керморван вздохнул и положил руку на спину своего пони.

— Милорд, я не в силах понять тебя. То, что нас разделяет наследственная вражда, сейчас не столь важно, но если бы это было дозволено законом, я с радостью убил бы тебя за все зло, которое ты причинил моей семье. Ты всегда стремился разрушить любые мои планы только потому, что они принадлежали мне! Тебя нельзя назвать великодушным противником. Почему я теперь должен верить тебе?

Брион пожал плечами.

— Если ты прав, то принесешь нам кое-какую пользу. Если ты ошибаешься, твоя гибель мало что будет значить для нас. Надеюсь, ты сумеешь уцелеть на востоке — в самом деле, искренне надеюсь.

— Я принимаю твои добрые пожелания в меру их искренности, а моя благодарность соразмерна теплоте твоего напутствия. Но для того, кто хотел — тайно убить меня…

— Я поступал в лучших интересах города, что и было доказано последующими раздорами и беспорядками. Но мы с тобой воины и принадлежим к одному высокому братству. Я не побоялся бы встретиться с тобой лицом к лицу, если бы мог, Керин Керморван.

— И я тоже, Брион Брайхирн. Теперь мы можем пройти?

Брион непринужденно рассмеялся.

— Разве я мешаю вам? Это последнее, что мне нужно! Ступайте и найдите свою удачу или будьте прокляты!

Все еще посмеиваясь, он повернулся и зашагал во тьму. Элоф проводил его долгим взглядом.

— На какое-то мгновение мне показалось, что этот скорпион в человеческом облике действительно говорил искренне, — сказал он.

— Возможно… отчасти, — задумчиво отозвался Керморван. — Мы с ним на самом деле принадлежим к одному братству. Мы прошли одинаковую выучку, выдержали сходные испытания и можем говорить об этом так, как я не смог даже с тобой, а ведь ты мой друг. Даже взаимная ненависть не может полностью разорвать эти узы. — Он улыбнулся. — Но у нас с тобой были свои испытания, а впереди, несомненно, предстоит много новых приключений. По крайней мере нам больше нет нужды таиться. Эй, седлайте лошадей и следуйте за мной! Стража, сюда! Открывайте ворота!

— Открыть ворота перед лордом Кербрайна! — зычно крикнул Рок, и другие сотранцы присоединились к нему. Северяне, не знавшие большей власти над собой, чем авторитет городских старейшин или мастеров гильдии, только улыбались, наблюдая, как стражники поспешили к воротам огромных лебедок. Длинные цепи противовесов залязгали по каменной мостовой, и тяжелые ворота со скрежетом начали открываться вовнутрь. Элофу показалось, что из проема хлынула еще более густая темнота, похожая на тень какого-то громадного животного, рыщущего вокруг. Задул легкий, но пронизывающий ветер. Он поежился, но когда Керморван повел отряд под высокую арку ворот, с радостью последовал за остальными. В конце концов было волнительно снова отправиться в странствие.

Когда ворота с глухим рокотом закрылись за ними, а копыта пони звонко зацокали по дороге, вымощенной плитняком, Элоф поднял голову и обернулся. Небо было залито жемчужным сиянием восходящей полной луны, но городские стены скрывали ее из виду. Рок тоже оглянулся на бастионы у ворот и внезапно толкнул Элофа локтем в бок. Наверху стоял одинокий наблюдатель, чей черный силуэт был очерчен тонкой серебристой линией лунного света.

— Ты хорошо видишь в темноте, — проворчал Рок. — Кто это может быть? Десять к одному, что снова этот проклятый Брион!

Элоф вгляделся пристальнее и лукаво улыбнулся.

— Ты проиграл. Это Марья.

Рок только фыркнул в ответ, но стал понемногу отставать от остальных, и минуту спустя, когда думал, что Элоф не смотрит на него, он повернулся и помахал рукой, а потом еще долго оглядывался назад.

Караван проходил по равнинам вокруг города, которые Элоф впервые видел похожими на шахматную доску, состоявшую из цветущих садов и возделанных полей. Но теперь по ним прошли эквешцы, разграбив и опустошив их сверх всякой меры. Потом пришли беженцы с севера. Они разбили свои жалкие лагеря из тростниковых хижин и навесов на земле, которая должна была кормить весь город. Сейчас здесь можно было различить лишь полоски чахлых, плохо возделанных огородов. Но вина за это лежала на жителях Кербрайна. Многих бед и лишений можно было бы избежать, если бы они приняли северян и воспользовались их добровольным трудом, вместо того чтобы называть их нищими и попрошайками. Мысль об этом вызвала гнев у Элофа. Керморван был прав; почему он должен бороться, чтобы доказать это? Что делает людей настолько слепыми, что они не видят собственной выгоды?

Прошло немного времени, прежде чем они миновали последний лагерный костер, но огни этих костров еще долго стояли перед мысленным взором Элофа.