"Любовь сладка, любовь безумна" - читать интересную книгу автора (Роджерс Розмари)

Часть I ПРОЛОГ

Глава 1

Весной 1862 года Вирджинии Брендон исполнилось шестнадцать, и мысль о первом бале, до которого оставалось две недели, наполняла ее восхитительным трепетом, вызывая гораздо больше волнения, чем прибывшее этим утром из Америки письмо от отца.

Они не виделись о тех пор, как девочка была совсем еще крошкой, не более трех-четырех лет, и, хотя отец каждый месяц присылал деньги на ее содержание через своих банкиров в Сан-Франциско, писал он нечасто.

Почему Вирджинию должно затронуть или расстроить известие о том, что отец решил жениться вторично?

Как верно сказал дядя Альбер, когда прочел письмо, Уильям Брендон еще не стар — в самом расцвете сил. А его невеста, молодая вдова, составит прекрасную партию — настоящая леди с Юга, владелица большой плантации около Нового Орлеана.

Правда, Вирджиния вспомнила тревожный взгляд добрых глаз тети Селины, когда ей прочитали письмо. Тетя слишком чувствительна: наверное, думает о матери Джинни, своей сестре, прелестной Женевьев, ушедшей из жизни так рано и так трагически.

«Но я почти не помню маму, — строптиво думала Джинни. — И почему я должна расстраиваться, если отец снова женится? Я вряд ли буду жить с ним и мачехой — в конце концов, в Америке сейчас война — Гражданская война, которая может продолжаться еще много лет!»

— Кузина Джинни! Неужели не можешь постоять спокойно? — В голосе Пьера слышались нотки раздражения.

Обычно этого оказывалось достаточно, чтобы мгновенно усмирить Джинни, но в это весеннее утро девушка была слишком взбудоражена, чтобы сдержаться.

— Но я устала стоять неподвижно! Подумать только, я еду на бал! А какое у меня платье?

Зеленые, сверкающие, как изумруд, глаза чуть сужались, когда Джинни улыбалась, и Пьер Дюмон снова вздохнул. Как можно рисовать, когда эта капризная девчонка ничего не желает слышать?! Лицо — словно изменчивое море.

«Шестнадцать, — с отчаянием подумал Пьер. — Как можно отразить на холсте настроение и сущность шестнадцатилетней девушки?»

Пришлось уговаривать Джинни и даже пытаться подкупить ее, точно так, как он делал, когда девочка была гораздо моложе.

— Постой еще немного, голову слегка наклони, как я показывал, или клянусь, что в ночь бала у меня начнется ужасная простуда и тебя некому будет проводить.

Темные ресницы опустились. Пухлая нижняя губка недовольно оттопырилась.

— Неужели ты настолько…

— Ну… может, я и не такой уж медведь, чтобы обидеть тебя, малышка, но ты обещала позировать сегодня, а освещение как раз подходит. Пожалуйста, еще несколько минут.

— Ладно, ладно! Только помни, я еду кататься в парк и нужно еще переодеться!

Подавив улыбку при виде устало-пресыщенной гримаски юной кузины, Пьер вновь взялся за кисть.

По сравнению со сверкающей красотой Джинни изображение на холсте было лишено жизни и глубины — просто портрет молодой девушки, стоящей под старой яблоней; лицо слегка поднято навстречу солнечным лучам, пробивающимся сквозь ветки. Все на месте: зеленые глаза, чуть косо поставленные, волосы — самый бледный оттенок полированной меди. Не хватает только живости и искрящегося веселья, делавших девушку редкостной красавицей.

А манера упрямо наклонять подбородок — как Пьер может запечатлеть это?

Покусывая кончик кисти, Пьер, прищурившись, поглядывал на Джинни, размышляя, уж не стоит ли драматическим жестом просто разорвать холст, хотя знал, девушка не может дождаться, пока напишут ее портрет. Ну что ж, придется постараться.

Теперь она стояла неподвижно — наверное, снова мечтает о том, как будет танцевать на балу. Пьер изучал ее лицо.

Его тетя Женевьев в свое время считалась красавицей, и Джинни унаследовала цвет ее волос и овал лица. Маленький подбородок с чуть заметной ямочкой, прямой носик. Но рот… ах этот рот! Он скорее должен принадлежать куртизанке или даме полусвета. Прекрасно очерченный, с короткой верхней губкой и пухлой, чувственной нижней — рот женщины, обещающий несказанные наслаждения тому, кто поцелует его, и вместе с волосами и высокими скулами придававший Джинни вид страстной буйной цыганки.

Почти против воли взгляд Пьера опустился ниже, скользнул по округлым изгибам упругой груди, узкой талии, скрытым широкой юбкой бедрам.

Женщина. Нет, почти. Ей ведь только шестнадцать, и Пьер знал ее с самого детства. Конечно, Джинни выросла, но он должен думать о ней как о ребенке и своей кузине.

— На сегодня достаточно, — окликнул Пьер резче, чем намеревался.

— Закончил? Можно посмотреть? — обрадовалась Джинни.

Пьер закрыл холст:

— Нет — еще не закончил. Говорил же тебе, потребуется много времени! — И, шутливо дернув за выбившийся локон, добавил:

— Не подглядывай, малышка, обещаешь?

Джинни раздраженно тряхнула головой:

— Это несправедливо! Я хочу увидеть!

Она непременно повздорила бы с Пьером, но тут появилась посланная тетей горничная Мари с приказом немедленно переодеться. Независимо пожав плечами, Джинни поднялась наверх, в свою комнату, где Мари уже приготовила костюм и помогла девушке одеться, как всегда ворчливо жалуясь на то, что мадемуазель не желает помнить: она уже не ребенок, а молодая дама. Не обращая на Мари внимания, девушка вновь предалась мечтам. Снова вспомнилась Америка. Странно, что, хотя она родилась там, именно Франция стала настоящим домом и любимой родиной. Пьер говорил, что Америка — страна дикарей, хотя мать Джинни любила Новый Орлеан, а отец был богатым и образованным человеком.

Почему же мать оставила его и вернулась во Францию?

Тетя Селина так и не сказала Джинни правды, хотя объяснила, что здоровье матери было очень слабым и климат в Луизиане совсем для нее не подходил.

— Кроме того, — добавила тетка, — бедная Женевьев вечно оставалась одна. Твой отец был всегда занят, ведь он успел составить целое состояние на золотых рудниках в Калифорнии, а Женевьев хотела только одного — быть рядом с ним…

Почему же она взяла маленькую дочь и уехала? Неужели тут кроется какая-то тайна? Однажды Джинни спросила Пьера, но тот посмеялся над ней:

— Слишком много читаешь любовных романов! Твоя мать заболела и решила вернуться домой, вот и все.

— Но почему отец не послал за мной? Не хотел видеть?

— Одинокий мужчина, путешествующий по диким, отдаленным районам страны, — что он будет делать с маленьким ребенком? Нет, твой отец — человек практичный и знал, что тебе лучше будет здесь.. Разве тебе у нас плохо, малышка?

Конечно, Джинни хорошо в их доме, и она не хотела бы жить где-либо еще. Но все же отец хотел послать за ней после окончания войны. Неужели он это сделает? А главное, решится ли поехать сама Джинни?

— Об этом не волнуйся, — утешил дядя Альбер. — Война может продолжаться много лет. И кроме того, ты сама должна решить, что делать. Выбор за тобой, Джинни.

— Это твой дом, детка, и мы любим тебя, — добавила тетя Седина со слезами в нежных карих глазах.

Стоя перед зеркалом, Джинни решительно пожала плечами. Зачем задумываться над тем, что ждет впереди? Гораздо важнее знать о том, что через две недели бал… и вспоминать об ошеломленном, почти несчастном выражении глаз кузена Пьера, когда тот глядел на нее.

«Наконец Пьер заметил, что я выросла, — торжествующе размышляла девушка. — И хотя не хочет признать этого, но считает меня хорошенькой».

Джинни казалось, что она всегда была немного влюблена в кузена, который обращался с ней дружески-снисходительно, как с родной сестрой. Но с тех пор как его друг виконт де ла Рив встретил их в парке и не смог скрыть ни своего изумления, ни очевидного восхищения при виде девушки, Пьер совсем переменился.

Ну что же, пора бы ему и заметить! Джинни надеялась, что все его друзья будут на балу и тоже заметят ее. Она, конечно, будет вести себя как утомленная, пресыщенная вниманием красавица, а когда ее пригласят на танец, станет флиртовать.

Джинни охватило чувство невиданной свободы — ведь она стояла на пороге самой жизни. И тогда она задумывалась о том, что принесет будущее, кто станет тем, единственным. Мысль об этом лишь приятно волновала. Чего бояться? Джинни молода, красива, удачлива, обладает почти всем возможным.

Только тетя Селина почему-то тревожилась. Стоя рядом с мужем у подножия лестницы, она наблюдала, как племянница почти порхает по ступенькам, — лицо раскраснелось, глаза сверкают. Девушка неожиданно напомнила ей Женевьев — прекрасную, искрящуюся весельем Женевьев, всегда полную жизни, так жадно ждущую любви, поклонения, восхищения…

И к чему все это привело? Когда Женевьев возвратилась во Францию, от нее осталась одна тень.

Она ничего не объяснила, ни в чем не призналась, но по всему видно было: сестра потеряла иллюзии, мечты ее разрушены… а без них она не могла жить.

— Господи, не допусти, чтобы с Вирджинией случилось то же самое, — молилась Седина.

Но девушка весело повернулась, так что юбки взметнулись вокруг ног.

— Хм-м, выглядишь как цыганка-танцовщица, — подтрунил Альбер.

Год назад, путешествуя по Испании, они видели, как танцуют цыгане, и Джинни объявила тогда, что хочет танцевать, как они.

Но сейчас она сморщила носик:

— Теперь я, пожалуй, рада, что не родилась цыганкой!

Нет, уж лучше кружиться в вальсе!

— Ну что ж, скоро твое желание исполнится. И помните, мадемуазель, первый танец — мой.

Альбер Дюмон галантно предложил племяннице руку, и они весело пошли к выходу.

Но прогулку пришлось прервать — собирались облака, предвещавшие весенний ливень.

Разочарованная, Джинни возвратилась к себе и снова переоделась в светло-зеленое платье. Облокотившись на подоконник, она уныло смотрела на маленький садик, где совсем недавно позировала Пьеру для портрета.

Небо совсем потемнело, и все вокруг выглядело серым, безжизненным. Скоро польет дождь, и улицы опустеют. Как противно сидеть взаперти! Снова похолодало — сейчас Мари зажжет огонь в очаге. Может, спуститься в библиотеку дяди Альбера, взять книгу? Что еще делать в такую погоду?

Первые капли разбились о землю, когда Джинни вспомнила, что забыла в беседке сборник эссе Эмерсона, и в тревоге выбежала из комнаты, надеясь, что никто ее не заметит. Дождь усилился, и, как она ни спешила, все же успела промокнуть насквозь. Почему же Джинни остановилась на пороге и подняла лицо навстречу дождевым струям?