"МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА" - читать интересную книгу автора (Фудзимори Асука)

2

Сотоку Тайсё (574 – 622) – посмертное имя принца Умаядо, регента Японии (593 – 622). Способствовал распространению в Японии буддизма и культурного влияния Китая.

Словарь «Лярусс»

Мицубиси – зайбацу основана Ятаро Ивасаки. После реставрации Мэйдзи получила большие прибыли на морских транспортных коммуникациях. Добилась монополии на морские почтовые перевозки. Трест включал транспортные, горнодобывающие, судостроительные, железнодорожные, промышленные, торговые компании, банки, занимал доминирующие позиции в экономике страны. После Второй мировой войны американское командование приказало разукрупнить этот конгломерат.

Энциклопедический словарь

Иванами

Сога но Эмиси – персонаж периода Асука. Сын Умако, министр при трех монархах (Суйко, Ёмэй и Когёку). Построил для себя погребальный курган, передал министерский титул сыну (Ирука). Покончил жизнь самоубийством (сжег себя в доме) после получения известия о смерти сына (645).

Энциклопедический словарь

Иванами

Добродетель выручила мамашу Сога и ее ребенка. Правительство своего обещания не выполнило, вдова пенсии не получила. Мечи клепать она не умела и в отчаянии металась по своему дому.

«Что с нами будет? Что делать?» – безмолвно вопрошала она маленького Хитоси.

Вспомнила священника из храма Сэнсодзи, с которым раньше… Он всегда был вежлив и предупредителен в отношениях с нею. «Конечно же, он мне поможет», -думала вдова. Действительно, он сразу принял ее и отослал двух послушников, бормочущих сутры, в сторонку, в дальний конец храма. Пригласив посетительницу присесть, он принялся ее плотоядно оглядывать.

– Да, тебе очень идет вдовий наряд. Черное подчеркивает изгибы и округлости. – И он причмокнул, подтверждая сказанное.

– Не для того я здесь, – отрезала мамаша Сога.

– Конечно, конечно, еще слишком рано, – сразу согласился священник. – А насчет дома можешь не беспокоиться, я уже нашел покупателя.

– Да и не для этого, – как бы продолжила фразу несказанно удивленная мамаша Сога.

– Три комнаты на этаж, мастерская, лавка – Целая казарма! Куда столько вдове с сыном? А ты можешь получить за все это кучу денег, будет с чем вернуться к родителям.

– Нет у меня родителей, умерли. Некуда мне возвращаться.

– Умерли? Не знал. Ты об этом не говорила.

– Да уж конечно. Рот другим занят был.

Священник не смог подавить улыбку.

– Хе-хе, маленьк…

– Дом не продам. Он мне остался от мужа. И Хитоси в нем себя чувствует хорошо.

– Постой, постой, не спеши. Покупатель щедрый. К тому же мой друг. Я ему о тебе говорил.

– Ну и что?

– Да так… Ты, я да он, уютная компания. Ничего неприличного! Эй, куда ты, постой!

Мамаша Сога молча поднялась и удалилась. Чуть позже она обнаружила себя на ступенях главного павильона, еще более утвердившейся в своем решении. Время шло к полудню, день рабочий, посетителей мало. Перед тем как вернуться домой, она поднялась в храм, порылась в кошельке. Бросив монетку в кружку, принялась бормотать молитву:

– Господи, служители твои скоты, но в тебя я верю. Ты знаешь, что я люблю мужа, и не оставишь моего ребенка.

Было ли ей видение, явление во сне? Во всяком случае, на следующий день пришло решение. Лавка, в которой покупали мечи, будет торговать сластями. И не традиционными сластями из риса и бобовой муки, таких лавочек на их улочке с десяток, а экзотическими западными – куки и брауни. Один из ее многочисленных партнеров, здоровенный блондин из городка с немыслимым названием фурисисоко-сан, или что-то похожее, дал ей рецепт. Простые в изготовлении, пирожные очень нравились Хитоси. Понравятся и другим.

Сласти мамаши Сога неожиданно получили гораздо большее признание покупающей публики, нежели опереточные самурайские мечи ее покойного супруга. Она работала одна, без помощников, часто по двенадцать часов в сутки, но никогда не жаловалась. И сына помочь не просила, решив, что он должен учиться. Того же мнения придерживались и его учителя, ибо школу он окончил блестяще. Вооружившись школьным аттестатом сына и двумя рекомендательными письмами, мамаша Сога добилась, чтобы Хитоси приняли в Первую высшую школу. Неслыханная честь. Туда принимали детей из лучших семейств страны. Надо сказать, что на директора этого заведения, блеклого толстячка, она произвела неизгладимое впечатление своей мягкой непреклонностью. Кроме того, директор не мог отказать вдове героя войны.

Много пришлось выстрадать Хитоси в школе округа Асакуса, но в Первой он сразу нашел свое место. Он не был ребенком из бедной семьи, но его социальный статус был все же несравним с положением детей министров и крупных промышленников, товарищей по новому учебному заведению. В первый же день он нашел случай заявить:

– Я Сога. Настоящий Сога. И мне не перед кем краснеть.

Он произнес эти слова, не поднимая головы, но ясным и твердым голосом, как будто вслушиваясь в свою артикуляцию. Никто не поднял его на смех за такое выделение собственной персоны. А скоро его товарищи убедились, что нуждаются в нем. С самого начала Хитоси оторвался от своих одноклассников по всем предметам, но с готовностью и без зазнайства отвечал на их многочисленные вопросы, откликался на просьбы о помощи. На эту отзывчивость товарищи отвечали искренней симпатией, переходящей в восхищение и слегка подернутой завистью.

По утрам Хитоси появлялся перед металлическими воротами школы в тщательно вычищенной форме. Голова слегка втянута в плечи, какой-то косоватый шаг, каждые пять секунд по лицу проскальзывает беспричинная полуулыбка-полуусмешка. Негромко здоровается, так же негромко отвечает на приветствия. Общее впечатление – будто живет на другой планете. Но первый же заданный преподавателем вопрос показывает, что парень очень твердо стоит на этой земле.

– Пятнадцать сегунов периода Эдо в хронологической последовательности: Иэясу (1603 – 1605), Хидэтада (1605 – 1623), Иэмицу (1623 – 1651), Иэцуна (1651 – 1680), Цунаёси (1680 – 1709), Иэнобу (1709 – 1712), Иэцугу (1712 – 1716), Ёсимунэ (1716 – 1745), Иэсигэ (1745 – 1760), Иэхару (1760 – 1786), Иэнари (1787 – 1837), Иэёси (1837 – 1853), Иэсада (1853 – 1858), Иэмоти (1858 – 1866) и Ёсинобу (1866 – 1867). Тринадцатью один – тринадцать, тринадцатью два – двадцать шесть, тринадцатью три – тридцать девять, тринадцатью четыре – пятьдесят два, тринадцатью пять – шестьдесят пять, тринадцатью шесть – семьдесят восемь, тринадцатью семь-девяносто один, тринадцатью восемь – сто четыре, тринадцатью девять – сто двадцать семь, тринадцатью десять – сто тридцать, тринадцатью одиннадцать – сто сорок три, тринадцатью двенадцать – сто пятьдесят шесть, тринадцатью тринадцать – сто шестьдесят девять. Юкити Фукудзава (1835 – 1901) – один из величайших японских художников слова, выходец из скромной семьи, родился в Осака, изучал китайскую классику и западные науки, хорошо знал несколько иностранных языков, плодовитый автор, пропагандист идей модернизма, процветания нации, сильной армии, образования для всех. Тело человека состоит из скелета, образованного из двухсот шести костей, мышечной массы, кровеносной системы из вен, артерий и капилляров, жизненно важных органов, к которым относятся сердце, печень, селезенка, желудок, легкие, мозг; тело покрыто защитной оболочкой, называемой эпидермисом или кожей. Один кан равен трем тысячам семистам пятидесяти граммам, один сё содержит одну целую восемьсот тридцать девять тысячных литра, один сяку равен ноль целых триста три тысячных метра, один цубо равен трем целым и тремстам шести тысячным квадратного метра. Японская империя расположена на пяти крупных островах: Хонсю, Кюсю, Сикоку, Хоккайдо и Тайвань; кроме того, в нее входят несколько тысяч мелких островов, образующих архипелаг протяженностью более трех с половиной тысяч километров. Население Японской империи составляет тридцать шесть миллионов человек, все они подданные могучего небесного суверена Муцухито. Без запинки оттарабанив ответ, парень усаживался на свое место, все так же потупив взор, как будто извиняясь перед товарищами за свою наглую одаренность. Те теребили его на переменах:

– Слушай, как ты это делаешь?

– Это какой-то фокус?

– Наверное, это от бедности…

– Может, тебя в детстве молнией долбануло?

Хитоси смущенно пожимал плечами.

– Сам не знаю. Но если я пробежал текст глазами, он у меня в голове навеки, только и всего.

К летним каникулам с Хитоси подружились отпрыск министра, два-три потомка дипломатов и последний сын клана Ивасаки, настойчиво приглашавший его посетить фамильное имение за прудом Синобадзу.

Известная ныне во всем мире звезда, составленная из трех ромбов, впервые появилась на седьмом году эры Мэйдзи на бортах транспортных посудин, пришвартованных в заливе Нагасаки. Компания, созданная Ятаро Ивасаки, самураем древнего рода, но невысокого ранга, владела лишь одиннадцатью судами, но основатель ее готов был бросить вызов всему миру ради ее развития и процветания.

В прежние годы столичный житель Ятаро отирался возле группы олигархов, набивших мошну на падении старого режима. От нового правительства и ему перепали отдельные куски, не слишком жирные: морской каботаж, прибрежные пассажирские и грузовые доставки внутри архипелага. На судах Ятаро шумели и дымили пришедшие на смену парусу паровые машины.

Толчком к развитию предприятия послужила военная экспедиция на Тайвань. Государству потребовалось перемещать войска и военные грузы, и в руки Ятаро свалились тринадцать новеньких транспортных судов. Тайвань покорили за несколько недель, а судьба растущей и процветающей компании отныне полностью зависела от экспансионистских аппетитов империи.

После смерти Ятаро компанию возглавил его младший брат Яносукэ. Он активно расширял и разветвлял деятельность, пользуясь щедростью благодарного отечества (в лице правительственных чиновников). На группу как из рога изобилия посыпались шахты, металлургические и машиностроительные заводы, крупные морские верфи. Верфи принялись штамповать миноносцы и торпедные катера на радость военному министерству.

За Яносукэ последовал его племянник Хисая, старший сын которого, Коята, тихо-спокойно поджидал своей очереди. Что касается сына младшего, то его вопросы наследования не слишком волновали, ибо он еще обучался в Первой высшей.

Когда Хитоси, подталкиваемый своим одноклассником, впервые перешагнул порог резиденции Ивасаки, группе Мицубиси стукнуло уже три десятка лет, и чего только в нее тогда не входило! Банки, экспорт-импорт, страховые общества, шахты, сталелитейни, рыбоконсервные фабрики… но главное – конечно же, знаменитые верфи в Нагасаки.

– Это, – указал юный Ивасаки на какую-то картину, – подарок президента Соединенных Штатов, а это – от русского царя собственной персоной.

– Не люблю русских, – проворчал Хитоси.

– Да уж, за что их любить… – согласился товарищ, знавший печальную историю однокурсника. – Но это еще задолго до войны было.

Несколько смущенный своей неловкостью, младший Ивасаки поспешил ввести гостя в обширное помещение в западной части дома, где проживала пожилая пара. Сморщенный старичок мрачноватого вида приблизился размеренным шагом и склонил голову, обозначив легкий поклон.

– Ивасаки, – представился он. – Весьма рад. Мне всегда приятно познакомиться с друзьями нашего внука.

– Очень приятно. Сога.

– Его отец геройски погиб под Порт-Артуром.

– О, – выдохнул старичок, приглаживая усы, – стране нужны герои. Страна живет своими героями.

Он нежно прикоснулся к голове Хитоси, задал еще два-три вежливых вопроса и отпустил молодых людей наверх, где они собирались заняться математикой.

– Древний у вас дом, с традициями, – заметил Хитоси, поднимаясь по лестнице.

– До смены режима здесь жил господин древнего рода, дальний дедушкин родственник. Он сохранил часть дома без изменений, со всеми татами, ширмами, перегородками. А остальное все перестроили и переоформили два западных архитектора, англичане. Они лестниц добавили для удобства. Даже туннель подземный в бильярдную провели. Но мне, к сожалению, матушка запрещает им пользоваться.

– Сколько в доме комнат?

– Кто его знает… Верхний этаж снова перестраивать собираются. Там раньше жила прислуга, но их уже переселили в отдельный дом, специально для них построили в саду.

– А наверху что будет?

– Брат жениться собирается. Квартира для его семьи. И для отдыха, конечно. Ведь он наследник.

Хитоси скользил взглядом по роскошным резным дверям, по расписанным лаками плафонам с причудливыми светильниками, по наборному паркету, фантастическим извивам меблировки и чувствовал, как его разъедает, жжет нутро бешеная зависть. И запах… Это воск, пояснил Ивасаки. Пол натерт воском. Воск на полу!… Да, что ж тут еще скажешь… Хитоси молча поджал губы.

Видно было, что комнатой своей юный Ивасаки доволен. Прекрасный вид на пруд Синобадзу, на парк Уэно за ним, а вдали – серый силуэт храма Сэнсодзи.

– Там мой дом, – показал в окно Хитоси.

– А, Сэнсодзи… отлично. Ну давай присядем и займемся этой головоломкой с иксом и двумя игреками.

Хитоси сел на предложенный ему стул, извлек из сумки тетрадь и спросил, расстегивая куртку:

– К тебе часто гости ходят?

– Нет, не слишком. Знаешь, на Западе ходить в гости – обычное явление. Родители то и дело посещают западные миссии. Там, говорят, можно увидеть и услышать совершенно невероятные вещи. Эти белые – очень странные люди.

Для Хитоси белые – в первую очередь русские, тема ему неприятна, и он спасается вопросом о туалете. Хозяин объясняет дорогу: налево, направо, еще раз направо и вниз. И бросает вдогонку:

– Осторожно, клозет у нас западный.

– Как?

– Ну, на западный манер. Доултон.

«Западный сортир, – размышлял Хитоси, удаляясь. – Чего только не придумают? Обязательно надо подражать этим дуракам, диким варварам! Носы себе отращивать! Волосы красить в желтый цвет! Западный…» Погруженный в эти мысли, Хитоси забыл следить за поворотами и оказался перед большой лакированной дверью, вовсе не похожей на дверь в интимный закуток, но… «на западный манер», пожал плечами Хитоси и без стука открыл эту дверь. Шагнув через порог, он нос к носу столкнулся с девицей-однолеткой или чуть помладше, чем он, которая как раз схватилась за куклу… западную куклу. Кровать, шкаф, столик с лампой… Нет, на туалет не похоже, даже на западный.

– Ты кто?

Девица задала этот вопрос без малейшего удивления или испуга, скорее с легким раздражением. «Характерец!» – подумал Хитоси и ответил:

– Хитоси. Хитоси. Дом Сога.

– Дом чего? Впервые слышу.

Тон ее раздражал Хитоси, и он едко заметил, обращаясь к окну:

– Поменьше бы куклами занималась, наверняка бы знала. Имя Сога внесено во все учебники истории.

Девица смерила Хитоси презрительным взглядом и скривилась.

– А-а-а, один из тех типов, которых затаскивает в дом мой старший братец. Из кварталов бедноты.

– С голоду не мрем. А если ты называешь бедными тех, у кого меньше денег, чем у твоей семьи, то весь мир надо записать в бедняки.

– О времена! Нищий пыжится прослыть остроумцем! Ужасная пора!

– Если б не эта ужасная пора, твой дедушка так и остался бы нищим, каким он был всю свою жизнь.

Таких наглецов дочь Ивасаки еще не видывала. Она широко раскрыла глаза, потом опомнилась и осыпала Хитоси градом всякой мелочи, которая попалась ей под руку. В молодого человека полетели деревянные кубики, цветные карандаши, стеклянные пуговицы, вазочка… комнаты таких избалованных негодниц всегда захламлены кучей мелкой дряни.

– Юп-пи-и-и! – захохотал Хитоси, отскакивая за дверь. – Комната смеха на западный манер!

Большая честь – быть удостоенным погребения в святилище Ясакуни, в последнем убежище героев на протяжении вот уже многих веков. После недавних войн в Корее, в Китае, против России число погибших героев резко возросло. Территориальная экспансия, жажда наживы плодила, славила и убивала героев.

Для мамаши Сога погребение мужа в Ясакуни представляло собой окончательное утверждение чести семьи. Каждое воскресенье она поднималась в половине шестого утра, приготавливалась и будила Хитоси, отсыпающегося за неделю учебных занятий. В сопровождении сына она отправлялась к дверям святилища, открываемым в восемь. Времени как раз хватало, чтобы, поклонившись могиле мужа, вернуться в лавку к половине десятого, когда появлялись первые туристы.

Трамвай в семь сорок семь доставлял их к воротам Ясакуни без пересадок. В трамвае они чаще всего сидели, Хитоси успевал даже вздремнуть, не обращая внимания на грохот, толчки и раскачивание железного транспортного ящика. Мать дергала его за рукав, они выскакивали на улицу, дверь за ними закрывалась, и трамвай грохотал дальше. «Скорей, скорей, – торопила мать. – Отец нас ждет, а туристы ждать не будут». – «М-мда», – мычал Хитоси, подавляя зевок и косясь на сверток в руках матери. Приносимые ею дары каждый раз вызывали у Хитоси повышенное слюноотделение: персики от Бидзэна, земляника от Этиго, вишни с острова Кюсю, тайваньские бананы, дыня из Юбари…

– А что у нас на завтрак? – еле разлепляя веки, вопрошал Хитоси.

– Молись, сынок, молись, сосредоточься на молитве. Дух твоего отца витает вокруг нас. И не задавай глупых вопросов.

Хитоси соединял ладони и закрывал глаза, изо всех сил стараясь не заснуть. Секунды казались часами. Однажды он спросил мать, куда деваются все эти плоды, все фрукты и ягоды. Камень, всюду камень, каждый раз все тот же безупречный, неподвижный, и вдруг персиков, бананов, вишен как не бывало. Исчезли необъяснимо.

– Это значит, что твой отец оценил наши подарки, вот и все. Перестань задавать глупые вопросы.

– Ты хочешь сказать, что это папа…

– Да, папа, конечно, кто же еще?

– Вишни и клубнику?

– Да, вишни и клубнику.

– И дыню?!

– Ну и дыню тоже…

– И он для этого спускается с неба?

– Да? с неба на землю. Если подумать, не так уж и далеко, вон оно, небо, у нас над головами.

Понятно. То есть совершенно непонятно. Отец на небе. И он спускается на землю, чтобы слямзить фрукты! Бедняга Хитоси никак не мог постичь логику покойников.

– Если бы я мог спуститься с неба на землю, я бы тебя навестил, вместо того чтобы вишни таскать. Не думаю, что на небе нужны дыни, персики да вишни.

– Вот чему вас в школе учат! Непочтению и непослушанию! Ты, значит, матери не веришь?

Гораздо больше, чем пропавшие вишни, беспокоила Хитоси другая тема. Ведь неспроста отец жил возле храма Сэнсодзи. Сога всегда были буддистами, об этом все знают. Было бы логично, если бы отца погребли здесь, где он жил. Мама могла бы об этом позаботиться, добиться, чтобы прах отца вернулся в Сэнсодзи.

– Видишь ли, сынок, Ясакуни – это большая честь. Ясакуни! – гордо повторяла она.

– Но они не буддисты. Лицемеры, идолопоклонники Аматэрасу.

– Ох, велика разница, – пожимала плечами вдова. – Сейчас это уже все равно. Они теперь как муж и жена, Будда и Аматэрасу.

Литература – Сога. Математика – Сога. Мораль и право – Сога. Естествознание – Сога. История – Сога. Физика и химия – Сога. Иностранные языки – Сога. Сога – притча во языцех, постоянная тема бесед учителей. Директор улыбается:

– Вы, Сога, просто-напросто коллекционер первых мест. Отлично, вами можно гордиться.

Подкрепляя слово делом, директор неловко вытянул руку и взъерошил волосы ученику-рекордсмену. И сразу же вызвал в школу его родительницу, чтобы сообщить ей, что достижения ее сына… мм… немножко… э-э, как бы это выразить… чрезмерно потрясающи, просто катастрофические… неприемлемые!

– Понимаете, госпожа, нельзя допустить, чтобы мальчик задавил целый класс. Это унижает других учеников.

– Да вовсе нет! Хитоси всегда помогает товарищам, у него отличные отношения с классом.

– Ах, дети, дети… Малые, неразумные, не понимающие, что происходит в этом дурацком мире. Но вот их родители… Интересуются, вмешиваются. Удивляются, как это какой-то простой парень затмевает их благородных отпрысков. Это их поражает.

– Так что же я могу сделать? Это ваша проблема, не моя.

– Да, госпожа, разумеется… Но как бы вам это объяснить… Новая конституция, дарованная нашим благословенным императором, провозглашает равенство всех граждан империи. И мы твердо верим во все эти благоглупости, распространяемые с благословения его славного величества. По той же причине мы подделываем табели успеваемости, мухлюем с показателями, внушаем нашим милым деткам, что они равны… особенно равны отпрыски добрых семейств. А ваш сын в картину не вписывается. Слишком он одарен.

– Я не понимаю. Ведь вы и приняли его потому, что он одаренный, так ведь?

– Разумеется, госпожа, разумеется. Мы рады одаренным детям и всячески способствуем их развитию. Но существуют некие подразумеваемые правила конформизма, слитности с массой. Это нытье недовольных родителей меня крайне раздражает.

– Чего же вы от него хотите?

– Ничего и еще раз ничего. Вот если бы он выглядел чуть скромнее… до конца периода обучения.

– До конца? А университет?

– Университет? Так вот он о чем думает!

– Конечно, он не раз говорил, что будет учиться столько, сколько сможет.

– Гм… Университет. Он ведь не сын банкира или министра. Парень из города. Я имел в виду лишь обязательную программу. Университет… Откуда у парня такие амбиции?

Когда директор задал этот вопрос самому Хитоси, тот ответил не задумываясь:

– Наследие дома Сога. – Осознав, что ответ прозвучал дерзко, он потупился и продолжил мягче: – Мне кажется…

– Видишь ли, милый мальчик, – перебил директор, – для поступления в университет этого мало. Нужны деньги. Много денег. Ты уверен, что у твоей матери хватит средств? Кроме того, нужно определиться поточнее. Чему бы ты хотел себя посвятить?

– Физика.

– Гм… Физика. Успеваемость по физике… – директор потянулся было к ведомостям, но тут же опомнился. – Отличная, разумеется. А точнее?

Меня интересует природа света. Волны. Частицы. Спор между Ньютоном и Гюйгенсом через века и континенты; отражение, преломление, наложение; опыты Юнга, Майкельсона-Морли, спектрографы Фраунгофера… Много работ, много гипотез, новые пути, указанные господином Планком… Жаль было бы все это упустить, я вижу здесь свой путь, свое дело, дело всей жизни.

Обомлевший директор отпустил Хитоси, пробормотав, что снабдит его соответствующей рекомендацией в университет; может быть, в Императорский университет. Опомнился он, лишь когда Хитоси вышел.

– Дело всей жизни! Чертов сопляк! В его-то возрасте…

Полдники у Ивасаки почти каждый день после школы. Хитоси стал в доме частым гостем, слуги уже принимали его верхнюю одежду без гостевых поклонов, готовили чай по его вкусу, а он их баловал мамиными пирожными. И все довольны. Вплоть до дня, когда младший Ивасаки неожиданно сказал:

– Матушка хочет тебя видеть.

– Зачем?

– Там узнаешь. Пошли.

И он повел его по дому, отмахиваясь от дальнейших расспросов. Как чувствует себя весьма еще молодой человек, которого без объяснения причин вызывает к себе одна из могущественнейших женщин страны? Зачем он ей мог понадобиться?

Они спустились по лестнице, слуга торжественно сообщил, что госпожа Ивасаки ожидает их на веранде.

– Что такое…, «веранда»? – шепотом спросил Хитоси.

– Вот это да! – засмеялся молодой Ивасаки. – Оказывается, мистер Всезнайка иногда тоже чего-то не знает!

Так и не объяснив значения неизвестного слова, Ивасаки втащил Хитоси в обширное помещение со стеклянными стенами, заставленное горшками и кадками со всевозможными растениями. Ну и вкусы у этой неортодоксальной семейки! Мамаша Ивасаки приняла их вежливо и вскоре перешла к делу:

– Наш мальчик часто рассказывает о твоих блестящих успехах. Он уверяет, что нет вопроса, на который ты не нашел бы ответа.

Если бы! Только что Хитоси опростоволосился с верандой. Он до сих пор не знал, зачем его вызвала эта госпожа. Но эти сомнения беспокоили лишь его одного. Товарищ, чтобы подбодрить его, ткнул Хитоси в бок.

– Покажи, на что ты способен. Перечисли императоров.

Хитоси хорошо помнил день, когда он впервые удивил класс и учителя способностями своей памяти. Не понимая толком, нужно ли это, он послушно пробубнил список из ста двадцати трех императоров с датами рождения, правления и смерти.

– Впечатляет, – согласилась мамаша Ивасаки. – Родители некоторых ваших одноклассников, не буду называть имен, обращались ко мне с просьбой удалить тебя из школы. Но я их и слушать не стала. И я только рада, что наш сын дружит с тобой. Думаю, ты сможешь поладить с нашей малышкой.

– Как? – чуть не подпрыгнул Хитоси, ничего не поняв.

– Наша дочь нуждается в репетиторе. Она вовсе не дурочка, но очень рассеянная и избалованная.

– Кукл… Кх-кх… младшая сестр…

– Вот-вот, младшая сестренка нашего сына. Одна-единственная. Ты его друг, ты блестящий ученик и смог бы ей помочь. Что скажешь? – спросила она и добавила: – Мы можем и заплатить за твои усилия.

Хитоси подумал, что требовать плату было бы наглостью, отказаться – то же. И вот он уже господин учитель. Не пользующийся, впрочем, авторитетом у своей ученицы.

– С чего ты взял, что ты настоящий Сога? Больше тысячи лет прошло. И вообще, они все умерли. – Она подняла взгляд от постылой книги и вызывающе уставилась на Хитоси.

– Это передавалось из поколения в поколение. Кроме того, сам император подтвердил документально.

– Ой, нашел за кого прятаться! Император сам выскочка, из незаконной ветви.

– Думай, что говоришь. Если бы не этот выскочка, не купаться бы вам в золоте.

– Сам думай, что говоришь. Ты должен со мной уроки готовить, а не хвастаться своим происхождением.

– Но ведь ты сама заговорила о моем происхождении. Почему ты всегда такая… ершистая?

– У тебя научилась.

– Полезно было бы тебе надавать колотушек по бокам.

– Смотри, как бы тебе не надавали.

Дважды в неделю Хитоси занимался с дочерью Ивасаки, перемежая уроки с перепалками. Мамаша Сога только обрадовалась такому повороту событий. Стать своим в доме Ивасаки – это в жизни пригодится.

– Что, не сахар моя сестренка? – сочувственно улыбался младший Ивасаки.

– Да уж, честно говоря, видал я девиц поспокойнее.

– Ха-ха-ха! Да ты не расстраивайся, не такая уж она и какашка. Больше прикидывается. Но иногда становится совершенно невыносимой.

– Это я вполне могу себе представить.

– Ничего, два часа в неделю – не море выпить. И родителям легче.

– Понимаю. Ладно, не съест она меня.

Хитоси продолжал заниматься с сестренкой Ивасаки, ее колкости постепенно теряли остроту, они привыкли друг к другу. Когда родители с ужасом заметили, что отношения их переросли в нечто иное, нежели простая дружба, было уже поздно.

Ни желанием, ни возможностями избавиться от этого дебила Умаядо не был обделен великий министр Умако. А принц тем временем осыпал свет все новыми глупостями. Вот он учредил двенадцать придворных рангов по китайскому образцу. А вот новая причуда: хочу большую статую Будды для храма в Асука.

– Хочу-хочу-хочу! Большую, громадную, как в Китае!

– Принц, посмотрите на планы храма, – уговаривал Умако. – Если здесь поставить статую такого размера, то в главный павильон невозможно будет попасть. Размеры…

– Ничего не хочу слышать! Хочу статую больше, чем на континенте!

– Принц, надо исходить из реальности…

– Уй-й-й-й-й! Мамочка, этот грубиян Умако меня опять обижает!

Принц понесся нырять в волны юбок императрицы, а Умако, скрипя зубами, повернулся к советнику.

– Если я размозжу его череп дубиной, если я напихаю ему в ноздри скорпионов, если я разорву его дряблое брюхо зубами… Ведь все это противоречит закону Будды?

– Полагаю, что противоречит, великий министр.

И снова Умако потакает идиотским капризам Умаядо. Непропорционально большая статуя изготовлена после бурных дебатов между скульпторами и архитекторами, с превеликим трудом установлена на месте.

Еще не забылась морока со статуей, как прибыл полномочный посол при китайском дворе. Кроме поклажи, он привез на своей физиономии замороженное выражение; бережно сохраняя последнее, посол немедленно помчался к великому министру.

Беседа великого министра и полномочного посла продолжалась никак не долее десяти минут, после чего Умако выскочил из кабинета и понесся по дворцу, оглашая залы воплями:

– Умаядо!!! Где эта скотина? Сукин сын!!! Ублюдок! Где ты спрятался?

Привлеченная криками императрица устремилась за дядюшкой, пытаясь его успокоить.

– Дорогой дядя, эти выражения не красят вас! Они вас недостойны!

– Трудно сохранять хорошие манеры, дорогая племянница, когда стремишься вырвать голыми руками чьи-то глаза, вспороть мечом чье-то брюхо и вырезать паршивый, гнусный язык!

– Ужас, ужас, что вы такое говорите! Вам надо отдохнуть и успокоиться!

– Мне надо снять шкуру с этого ублюдка! Поссорить нас с Китаем! Ничего лучшего он не придумал!

– Дорогой дядюшка, вы всегда сердитесь по пустякам.

– По пустякам? По пустякам? Гляньте, что этот придурок написал китайскому монарху: «От императора Восходящего Солнца императору Заходящего Солнца».

– Ах! – всплеснула руками императрица.

– Катастрофа!!! Обращаться к китайскому императору как к равному! Приглашение обезглавить всех наших послов и разорвать торговые отношения!

– Дядюшка, вы все принимаете слишком близко к сердцу.

– И потом… Какой еще император? С каких пор этот слюнтяй стал императором?

– Он это заслужил. Столь одаренный ребенок…

– Заслужил он, чтобы с него шкуру спустили. Император! Да еще Восходящего Солнца! Надо же, идиот! Выдумал тоже: Восходящего Солнца…

– Мне кажется, не так уж плохо звучит. Очень поэтично. Восходящего Солнца!… Очень чуткий мальчик.

– Я вот его поймаю и проверю, какая у него задница чуткая, клянусь! Восходящщщщ… Чтоб я больше этой глупости не слышал!

– Дядюшка, он же не хотел ничего дурного.

– То-то и беда с этими дураками, что они не только дурного не желают, но всегда хотят как лучше, из себя стараются выпрыгнуть… Подарки, титулы, обжорство да задницы служанок… Император!… Остается надеяться, что китайцы примут наши разъяснения да извинения, а летописцы замнут этот ляп. Не хватает только, чтобы эта дурацкая кличка за нами закрепилась. Страна Восходящего Солнца, надо же придумать!

Видя, что дядюшка пылает желанием причинить беспокойство ее любимому принцу, императрица распорядилась устроить грандиозный прием. Придворные поглощали куропаток и голубей, рисовые шарики с мелко нарубленной говядиной, свежие фрукты, а императрица выпрямилась во весь рост и продекламировала прочувствованные строки, посвященные великому министру:

Все присутствующие бурно зааплодировали, даже тершиеся друг об друга парочки, внимание которых было поглощено иным. Умако ко всей этой помпе относился без всякого почтения, однако и он вскоре смягчился и позабыл свои разрушительные намерения. Желудок великого министра отягощали деликатесы и горячительные напитки, уши щекотала лесть из уст племянницы.

Умаядо тем временем замыслил преобразить собственную резиденцию в буддийский храм вроде храма в Асука. Включая статую. В конце банкета он принялся объяснять свою идею архитекторам и скульпторам, которые изобразили на физиономиях внимание-понимание и усиленно чесали гудящие от алкоголя затылки, тщетно пытаясь сосредоточиться.

Служанка с радостью исчезла бы из этой тесной конуры, но от судьбы не убежишь. Девочке едва исполнилось двенадцать лет, во дворце она работала лишь несколько недель. За это время она, однако, узнала многое о манерах знатных господ.

Родители продали ее остробородому купцу из Кавасаки, человеку положительному и солидному. Он устроил девочке маленький экзамен и неплохо за нее заплатил. Обычная история: куда девать дочек бедному крестьянину? Ну, одну выдашь замуж, ну, худо-бедно, вторую удастся пристроить, но если выжила третья – это уже беда! Никакая семья не вытянет три приданых.

– Ох, жалость какая, – вздыхал отец, пересчитывая монетки. – Дочурка-то была самая хорошенькая.

Ее никогда не выгоняли на работу в поле, только дома по хозяйству. Родители знали: коль ее поберечь, можно выручить кругленькую сумму. К моменту первой менструации на руках девочки не было ни единого шрама, ни одной царапинки, они не загрубели от работы, как руки ее сестер. А лицо белее, чем у благородных дам двора.

– Целая? – спросил купец, осмотрев руки-ноги.

– Конечно, славный господин. Из дому ни на шаг. А мы добрая семья, надежная.

Они быстро пришли к соглашению, купец отсчитал деньги. Мать не плакала, расставаясь с дочерью. Она уже потеряла с полдюжины детей. И деньги, полученные за дочь, ей радости не доставили. Дело житейское. Жизнь в семье продолжалась: молодые в поле, старые в доме. В свободную минутку все вместе молились о покинувших семью.

Купец перепродал девочку во дворец, ощущая определенную гордость за доброкачественный товар. Она хорошо ответила на все поставленные вопросы. Да, умеет убирать; да, умеет готовить; нет, не вмешивается, когда ее не спрашивают. Вручив деньги купцу, дворцовый чиновник, ответственный за приобретение рабов, бросил взгляд на лицо своего нового приобретения.

– Чертовски хороша… Жаль, – вздохнул он. – Бедный ребенок.

Через несколько дней работы во дворце она поняла, что означали эти слова. Другие слуги не раз предостерегали ее, советовали держаться подальше от толстенького принца-полудурка, от которого всего можно ожидать. Она со вниманием отнеслась к этим советам, но однажды, меняя постельное белье в комнате одного из советников, ощутила, как ее обхватили сзади две пухлые руки. Обладатель этих рук опрокинул ее на низенький столик.

– Нагнись, собака! – услышала она. – Служи своему любимому господину.

Она не сопротивлялась. Позволила напавшему стащить с нее одежду и ощутила, как во влагалище втиснулось что-то теплое, длиной и толщиной чуть больше пальца. Не так уж и страшно, как рассказывали. Чуть ли не сразу из этого пальца брызнула хилая горячая струйка и растеклась где-то внутри ее тела.

К счастью, китайский император не воспринял дурацкую выходку принца слишком серьезно. На следующий год он с почестями принял посольство с архипелага, состоящее из одиннадцати придворных высокого ранга. Речь шла не о простом визите вежливости, рабочая миссия состояла из восьми студентов. Остальные трое – глава дома Оно, второй сын Киси и переводчик Фукури. Их сопровождала целая толпа слуг, охранников и помощников, но поскольку обслуга людьми не считалась, то и в счет не вошла.

По прибытии в китайскую столицу послы были радушно встречены чиновниками двора. Им отвели апартаменты, выделили для отрады тела и души девушек и юношей и предоставили время, чтобы отдохнуть и прийти в себя с дороги. Затем их принял император, удостоивший вниманием верительные грамоты. Он сразу признал эти документы, подтверждавшие полномочия Оно в качестве посла.

В честь посольства устроили большой прием. Одиннадцать мест были отведены членам посольства, грациозные прислужницы наполняли кубки и блюда. Никогда еще не видели гости подобной роскоши. Один из обслуги, облаченный в рубаху благородного пурпура, разъяснял переводчику Фукури:

– Это жаркое из собаки, а это лягушечий паштет. Фукури перевел молодым студентам, которые разинули рты.

– Соба-а!… Лягушшшш!…

– У нас лягушками змеи питаются.

– Мы здесь и змей едим, – спокойно сообщил распорядитель приема.

– Ха-ха, чего только не едят в этой стране!

– Вот почему эта империя так богата! Они на еду не тратятся.

– Ха-ха-ха!

Все развивалось наилучшим образом, но вот китайский монарх положил руку на плечо Оно и попросил с улыбкой, о которой рассказывали лишь те, кому он так никогда не улыбался:

– А расскажите-ка мне поподробнее о том странном письме, которое я получил в прошлом году…

Физиономия посла Оно вытянулась. Он надеялся, что тема не всплывет, но сиропно-сахарный тон собеседника не предвещал ничего доброго. Пришлось пережить несколько неприятных минут. Минуты растянулись на час, другой… и вот два мудрых государственных деятеля пришли к тонкому дипломатическому решению.

– Это не может быть ничем иным, кроме ошибки переводчика.

– Совершенно верно, он один виноват в этой прискорбной ошибке.

– Полный кретин!

– Идиот!

– Такое не должно повториться.

Щелчок пальцами – и переводчик Фукури вместе с шестью другими членами миссии обезглавлены. Как раз после того, как отведали говядины с сезамом. Переводчик настолько напился, что так и не понял, что с ним происходит. Два здоровенных стражника тащили его в уединенное помещение, а он все еще жевал, роняя слюну. Топор палача прервал его пьяный смех и выплеснул изо рта полупрожеванную кашу, смешанную со слюной. Но не с чего долго задерживаться на этом незначительном происшествии, так как отношения между континентом и архипелагом продолжали расцветать пышным цветом.

Императрице об инциденте даже не доложили. Она тем временем обогатила досуг сбором грибов в кустах на склонах холмов недалеко от дворца и проводила там время в компании принца.

– Ой, мамуля, какой миленький грибочек!

– Чудесный, чудесный, мальчик мой. Смотри только не скушай его! Мой ботаник говорит, что животик заболит.

Ну как мог Умако упустить такой случай? В конце концов, не каждый день представляется возможность воспользоваться легендарной тупостью принца.

– Тоже мне, ботаник! – прошептал он на ухо принцу, поглядывая на императрицу. – Имперский принц лучше ботаника знает, что можно, а что нельзя.

– Точно, дедуля. Такие красавцы не могут быть невкусными.

Последующие три недели принц не слезал с горшка, а Умако приобрел желанную передышку. Снова получив возможность передвигаться, принц тут же приказал посадить на кол ботаника, что вызвало некоторый сбой в дворцовом распорядке. В те времена люди, способные разобраться в свойствах растений, были достаточно редки.

Но в установлении причинно-следственных связей с принцем редко кто мог сравниться. Использовав однажды задний проход одной из служанок, Умаядо удостоил небрежного взгляда ее ягодицы и заметил, что из прямой кишки вместе с экскрементами выделилась кровь. Он с подозрением уставился в анальное отверстие бедной женщины и мгновенно поставил диагноз:

– Ты наелась нехороших грибов!

И он понесся сажать на кол следующего ботаника. Поскольку такового под рукой не оказалось, пришлось заменить его поваром – какая разница! Потакая капризам принца, чуткие придворные начали сочинять жалобы на ядовитую пищу. Задний двор украсился толпою подвешенных трупов, привлекающих стаи мясных мух. В конце концов императрице пришлось изловить своего любимца и, пересилив себя, сделать ему внушение:

– Дорогой мой, разумеется, у тебя наилучшие намерения, но во дворце уже не хватает прислуги, а иногда без нее не обойтись. Вчера на кухне некому было готовить еду, пришлось отодвинуть время трапезы.

– Прости, мамочка. Но эти мерзавцы повсюду насажали ядовитых грибов.

– Милый, мне кажется, что Добрая Вера осуждает убийство людей.

– Я людей не трогал, только слуг.

– Если мне не изменяет память, нехорошо убивать любое живое существо. Людей, животных, растения… даже слуг.

– О-ля-ля, эта Добрая Вера… Ты уверена? Даже слуг? Надо прочитать. Я прочитаю и расскажу тебе, что об этом думаю.

– Вот и молодец. Читай, размышляй, просвещайся. И поделись своей мудростью с придворными.

– С этими дураками? С них шкуру содрать мало!

– Если ты это сделаешь для меня, получишь подарок.

– Правда? Подарок? Только мне и только мне?

Императрица заверила Умаядо в своей искренности, принц на три дня заперся в своих покоях, чтобы прочитать и обдумать три главные сутры Доброй Веры. Говоря по правде, в течение этих трех дней его не раз замечали в дворцовых помещениях охотящимся за служанками, но утром четвертого дня он появился из своей спальни с синевой под глазами и с клочком бумаги в руке. На историческую встречу собрались разряженные придворные. Вот они, цвет нации: Отомо, Накатоми, Мононобэ, Хэгури, Имбэ… даже Умако пристроился возле императрицы, опустившись на колени и усевшись на свои благородные пятки. Собрание звезд первой величины, готовых выслушать его комментарии, произвело на принца такое впечатление, что он чуть споткнулся, утер слюну, но тут же приосанился и выступил вперед, подняв свой клок бумажки, как знамя.

– Ну… э-э… три сутры Будды просто прелесть, и я вам очень рекомендую их прочитать. Всё.

– О-о-о, прекрасно, великолепно, слов нет! – зааплодировала императрица, и к ней тут же присоединились присутствующие. Умако схватился за голову, а императрица, призвав всех успокоиться, объявила: – Принц, твой комментарий трех сутр поверг нас всех в глубокое изумление. В знак признательности мы дарим тебе сто акров для резиденции Икаруга.

– О, мамочка, спасибо, спасибо!

– Не за что, милый мой.

Уж слишком он увлекался служанками.

В возрасте сорока восьми лет принц Умаядо скончался, съеденный сифилисом и оспой. В последние дни жизни кожа его превратилась в какой-то изъязвленный ковер, а из мочевого пузыря сочился вязкий гной.

Получив известие о кончине любимца, императрица разразилась рыданиями, разодрала лицо ногтями и принялась колотиться лбом о дубовый столб-колонну. Она то приказывала прервать похоронный обряд, то принималась напевать какую-то тематически совершенно неподходящую песенку. Запретив хоронить принца, императрица навлекла на себя подозрения в безумии.

– Он оживет, оживет, – рыдала она, смахивая на ходу какие-то безделушки. – Никто его не сожжет, никто его не зароет. Такое сокровище! Божественная слава! Сам Будда не может разрешить, чтобы его оторвали от страны, под небесами которой он блистал своей несравненной добродетелью!

– Ваше величество, – бормотал ей в ухо какой-то советник, – принц с его несравненной мудростью уже достиг нирваны, вы должны радоваться за него.

– В таком состоянии воскрешение невозможно, – бубнил придворный медик. – Уже чудо, что он так долго протянул.

Глядя на государыню, большинство служанок тоже роняли слезы. Конечно, проявление радости при императрице было бы невозможным. Но когда она удалилась, скорбь обслуживающего персонала как ветром сдуло.

– Не надо больше ублажать этого ублюдка…

Умако с легким сердцем направился в храм Асука, чтобы пожертвовать свою монету в честь избавления. Старость давала себя знать, ходить становилось все труднее, но ради такого случая никакой путь не долог. Преклонив колена перед статуей Будды, вызвавшей в свое время жаркие споры, министр читал сутры и перебирал четки.

– Спасибо, Создатель, спасибо, что убрал от нас эту дрянь. Но хотел бы я знать, что теперь будет…

В отсутствие официального наследника законная супруга и наложницы немедленно канули в тень забвения. Императрица распорядилась организовать грандиозные похороны. В присутствии всего двора труп был кремирован, пепел захоронен под гигантским курганом невдалеке от дворца. В конце церемонии принц Умаядо получил титул Сотоку – блистательный.

Умако уже вообразил, что все посторонние заботы свалились с плеч, но оказалось, что он не учел того неожиданного, порой вызывающе издевательского фактора, который принято называть судьбой. Вскоре после похорон принца он заметил, что одна из служанок как-то неподобающе выставляет на всеобщее обозрение свое неуклонно округляющееся чрево. Совсем малышка, двенадцати-тринадцати лет. Чаще всего от забеременевших служанок немедленно избавлялись. Двору не нужны были ни бесполезные слуги, ни лишние хлопоты. Эта же вела себя чуть ли не вызывающе. Всесильный министр решил урегулировать вопрос, но дело приняло неожиданный оборот.

– Знаешь, зачем я тебя вызвал?

– Знаю, но уверена, что ваше решение изменится, господин. Это ребенок имперского принца.

– Шутишь…

– Шучу? Мне было не до шуток. Это не шутка, трижды в день выдерживать такое. Если б я знала, если бы могла сбежать… Толстый, неуклюжий, грубый насильник с преждевременным семяизвержением…

– Ну-ну, ладно, ладно…

Умако вытер лоб и взялся за рукоятку меча.

– А скажи мне, милое дитя, – нежно промурлыкал он, – кто еще знает о твоем… приключении?

– Хм, спросите лучше, кто не знает. Императрица знает. Она мне обещала помощь и поддержку. И вашу голову, если с ребенком что-нибудь приключится. Так что не коситесь на свой меч, ваша жизнь зависит от моей.

«Дрянь! – безмолвно выругался Умако. – Грязная тварь! До чего дошли, прислуга шантажирует великого министра. Что ж, никуда не денешься. Наглая тварь ежедневно получала лучшие объедки с императорского стола, ее осматривали лекари и целители, она даже встречалась с императрицей».

«Мой ребенок – принц, имперский принц, – думала служанка-рабыня. – Конец работе, конец насилию, начинается сладкая жизнь».

Вспоминала она и родителей. Представляла, как они ахнут, увидев ее в пышных придворных нарядах. Она гуляла по дворцу с радостной улыбкой на губах, однако не довелось ей отведать этой представляемой в мечтах жизни. Одновременно с хрупким, но полностью выношенным ребенком из нее вышли четыре литра крови_: и она тихо угасла сразу после родов.

Так как мать была всего лишь рабыней-служанкой, ее труп выкинули в общий могильный ров. Умако отправил бы туда же и ребенка, но императрица уже простерла над ним покров своей протекции.

– Усю-сю, какая прелесть, – щебетала она над новорожденной девочкой. – Ей предстоит совершить великие дела, сразу чувствуется.

– Н-ну. Очередной ублюдок от очередной шавки подзаборной, – скрипел как немазаное колесо себе под нос великий министр. – Жди добра, как же…

Умако не ошибся. Незаконнорожденная принцесса Кагуя, еще более испорченная и извращенная, чем ее отец, через два десятка лет послужила причиной гибели клана Сога.

– Ты мне не поверишь, но я в двенадцать лет еще не знал, куда деваются дары с могилы отца.

– Да уж… А ты ведь далеко не идиот. В двенадцать лет?

– Да, в двенадцать.

– Но ты знал многое другое. А в храмах… Кто ж не знает, что эти храмовые жулики набивают карманы за счет верующих!

– Ну, ты уж слишком…

– Эти жрецы да монахи, попы да бонзы – все воры, все до единого, по всем странам и континентам. Мало того что воруют вещи, так еще и обманывают, рассказывают басни, плодят предрассудки…

– Но надо же различать синто и…

– Синтоисты, буддисты – никакой разницы, всех бы их в один мешок да в море. Одни грабят народ при рождении, вторые – после смерти.

– Моя семья испокон веков буддисты. Благодаря моему дому в Японии…

– Ну вот, снова завел ту же песню. «Моя семья, мой дом»…

– Наследие! Как ты не понимаешь?

– Вот чего я действительно не могу понять… Как ты совмещаешь свои идиотские религиозные убеждения и серьезные научные интересы. Ты лучший студент физического факультета, а…

– Знаешь, больше не физического. Я сменил специальность. Долблю логику. Это необходимо для моего дела.

– Шутишь? Похоже, что в больнице тебе что-то в голове повредили. С чего это тебя потянуло на логистику?

– На логику, дурочка, на логику. Изучаю пропозиции, импликации р и q, «пэ» и «ку».

– «Пэ» и «ку»… «Pet» и «cub? [1] Ну, ты даешь! Не хуже твоих квантов, козявок, которые то ли есть, то ли их нету и которых никто не видел.

– Я тебе сто раз говорил, что кванты никакие не козявки. И чему вас только учат на вашем факультете?

– Иван Тургенев, Александр Дюма, Вальтер Скотт. Но ты ж у нас выше этого, ты презираешь литературу!

– Ну, чаще всего это всякая подрывная, размягчающая дрянь.

– Понимал бы ты… Сплошь увлекательные, захватывающие истории…

– Вот-вот, истории. Пыль в глаза, лапша на угли. Грезы, галлюцинации!

– Эти галлюцинации воспитывают чувство!

– Для слезливых девиц…

– Я уже давным-давно не девица. Можно поинтересоваться, чья в этом заслуга?! По правде, меня больше всего интересует не литература. Меня интересует только одно: когда мы поженимся?

Никто в школе не понял, почему повздорили молодой Ивасаки и молодой Сога. Тихий, сдержанный, спокойный, чуть ли не скучный Хитоси не из тех, с кем легко поссориться. Лишь изредка, когда он, представляясь, называл свое имя, в его осанке и голосе проскальзывала искра гордости, даже гордыни. В остальное время он чаще всего молчал; когда все заразительно ржали, слегка улыбался; когда все бурно переживали, слегка хмурил брови.

Сначала вообще никто ничего не понимал. Ни драк, ни споров, оба вели себя ровно, вынимали из портфелей тетради и ручки, что положено – записывали, когда спросят – отвечали. Сначала никто даже не заметил, что они больше не здороваются.

Но Хитоси перестал подходить к группам ребят на перемене, и на это обратили внимание. Если кто-то хотел обратиться к нему с вопросом, тут же встревал Ивасаки. Нет, только не Сога. Попробуй не заметить!

Подумывали, что это простая свара. Да ладно, эка невидаль – поссорились… Так же и помирятся. Но проходили недели, а положение не менялось.

– Ивасаки, в чем дело? Расскажи нам, в конце концов, с чего вы вдруг? То водой не разлить, везде вместе, а теперь чуть зубами не скрипишь…

Но никто так и не получил никаких разъяснений. Начали гадать. Кто-то высказал предположение: ревность. Кто-то узнал, что их матери встречались. Знал об этом и сам Ивасаки. Мать отослала его наверх, но он набрался храбрости и притаился за плохо прикрытой дверью.

– Вы сами виноваты, нельзя оставлять наедине без присмотра мальчика и девочку, – начала наступление мамаша Сога. – Природа берет свое.

– Но они же еще совсем сосунки! – отбивалась мамаша Ивасаки. – Одиннадцать и тринадцать, подумать только! Откуда я могла знать, что ваш мелкий негодяй сластолюбив, как похотливый старикашка!

– Судя по тому, что мне рассказал Хитоси, ваша дочь слишком рано созрела. Она была инициатором, она начала его ощупывать кг…

– Хватит! Прекратите немедленно! – взвилась мамаша Ивасаки. – Я не хочу этого больше слышать!

Тяжело дыша, женщины уставились друг на друга горящими от гнева глазами. Ситуация действительно сложилась щекотливая. Будь детишки постарше, их можно было бы, скрипнув зубами, сочетать браком – и дело с концом. Но одиннадцать и тринадцать лет! Мамаша Сога, несколько успокоившись, спросила недоверчиво:

– А вы уверены, что они…

– Еще бы! Положение, в котором их застали, не оставляло никаких сомнений. Они даже шторы не потрудились задернуть. Совершенно все было видно, он был весь-весь внутри…

– И это… не первый раз?

– Бог знает в который! Где они только этого не делали! В комнатах, на веранде, в саду, даже на бильярдном столе. Слуги, похоже, знали, но никто из этих трусов не пришел к нам и не сказал. А как они это делали, что вытворяли при этом, страшно сказать… Щенки паршивые! – Она вытерла платком глаза, промокнула взмокший лоб. Чуть успокоившись, заговорила снова: – Что ж, сделаем вид, что ничего не случилось. Пройдет несколько лет, выдадим ее за какого-нибудь наивного беднягу. Вашему сыну, разумеется, в нашем доме делать более нечего. Сколько вы хотите за молчание?

Мамаша Сога ответила совершенно спокойно:

– Мы, разумеется, не столь богаты, как вы, но ни в чем не нуждаемся.

– Что ж, – вздохнула госпожа Ивасаки. – Так даже лучше. Премировать разрушителя счастья дочери…

Расстались женщины, погруженные каждая в свою печаль.

Возвратившись домой, мамаша Сога многое высказала своему сыну. Тухлая селедка, идиот, помесь редьки и горчицы и многое, многое другое было помянуто в этом монологе. Она упрекнула его в потере ценного покровительства богатых друзей. А бедный отец, не погибни он под Порт-Артуром, обязательно помер бы от огорчения, причиненного гнусным поведением недостойного сына.

Мамаша Ивасаки проявила в отношении своей дочери ничуть не больше милосердия. И как только она могла?! И с чего это ей вздумалось?! И что она только в нем нашла, в этом Сога?! Ни харизмы, ни утонченности, ни индивидуальности… Ласковый только мальчишка, так что ж? Собаки вон гоже ласковые. Дочь чуть не ляпнула, что он больше не мальчишка, но вовремя сдержалась и только безжизненно кивала. Не говорить же ей, что она ничего не понимает, что есть в нем и утонченность, и индивидуальность, и много чего другого…

Боясь огласки, Ивасаки оставили семью Сога в покое. Неприятное происшествие предали забвению. До поры до времени.

Императорский университет расположен в нескольких сотнях шагов от резиденции Ивасаки. Университет должен притягивать таланты, и Хитоси Сога оказался в числе его студентов. Повзрослев, он не растерял своих экстраординарных способностей, но внешне изменился, возмужал, приобрел сходство с отцом. Детская неуклюжесть, привычка часто моргать, манера внезапно замирать, как бы отключаясь от реальности, у него сохранились.

Декан факультета возлагал на Хитоси большие надежды, вплоть до Нобелевской премии. Он ревниво следил за успехами своего протеже и, когда тот вдруг оказался в больнице, регулярно навещал его, забыв о своем артрите. Если кто-то вдруг обращал внимание на отсутствие у его любимца шарма, харизмы, декан резонно замечал, что наука есть в первую очередь труд, а не театральное представление. Велико было доверие наставника, и тем горше оказалось разочарование, когда Хитоси, вернувшись из больницы, вдруг заявил, что оставляет физику.

– Как так? Что вы, Сога, об этом не может быть и речи! Вы наиболее одаренный студент курса, да что я говорю – поколения! Работы по Эйнштейну и Планку просто замечательны! Подождите, мы их опубликуем, увидите реакцию. Не только в Японии, а во всем мире.

– Нет, я уже принял решение. С физикой покончено.

– Да с чего вдруг?

– Изучать следует ту отрасль, в которой что-то узнаешь. Физика мне уже ничего не может предложить.

– Да как у вас язык повернулся такое утверждать? Физика неисчерпаема, полна тайн, нерешенных проблем множество, хватит на века…

– Нет-нет, вы заблуждаетесь. Я понял, что пора приступать к главному делу моей жизни.

– Да, вы правы, я ничего не понимаю. Что за главное дело, Сога?

Старик декан видел, что наставить строптивого студента на путь истинный весьма сложно. После больницы в нем что-то сдвинулось, он изменился. Особенно взгляд. Тяжелый взгляд… ужасно! Угасли глаза, блестевшие ранее готовностью ухватиться за любую интересную проблему, сощуриться на любое замысловатое уравнение. Теперь, когда на лице Хитоси появлялась редкая улыбка, казалось, что он старается подавить тошноту.

– Вы хотите оставить университет?

– Нет, я уже был на кафедре философии. Займусь логикой.

– Логикой?

– Совершенно верно.

– Что ж, вам там будет интересно. Логика сегодня – чистая математика. Особых проблем у вас не возникнет. Но…

Хитоси вздохнул и приготовился к дальнейшим излияниям старика декана.

– …но какой резкий поворот! Вы, насколько я помню, презирали отвлеченные умствования, всякие, как вы сами изволили выражаться, «воспарения и словоблудие». Вы считали, что теория не должна отрываться от практического воплощения. Логика! Это ведь абстрактная, стерильная наука. Вы ли это? Я вас не узнаю.

Изменился Хитоси Сога, менялся и окружающий мир. В конце сентября шестого года эры Тайсё главные газеты страны аршинными заголовками трубили о подвигах экспедиционного корпуса в Сибири, сдерживающего распространение большевистской заразы, о буйствах и разрушениях, учиненных бунтующими крестьянами, о войне в Европе, которая, очевидно, подходила к концу. На вторых полосах сообщалось об иных разрушениях, природного характера: на юге острова Кюсю бушевал тайфун. Читатели узнали также о двух новых ветках железной дороги на Хоккайдо, о мирной кончине крупного чиновника, об обнаружении в одном из борделей Ёсивары сумки, набитой банковскими билетами, о медведе, убитом под Аомори, о таинственном исчезновении школьницы в столице, о дорожно-транспортном происшествии на одной из улиц Гиндзы, о поимке вора-карманника возле святилища Томиока…

Какой-то журналист уделил внимание и диссертации Хитоси, ломая голову над ее содержанием – точнее, задуривая головы читателям. Неумеренное восхваление сопровождалось не слишком похожим снимком посредственного качества. Статья, впрочем, в большей степени посвящалась образцовой биографии автора диссертации, нежели сути его научной деятельности. Отец – герой, павший за родину, мать – усердная скромная труженица; молодой ученый с раннего детства поражал окружающих выдающимися способностями и примерным поведением, прилежно учился, трудился как пчелка, и вот заслуженная награда – скоро женится на дочери одного из наиболее уважаемых семейств страны. Его ожидает блестящая карьера в стенах Императорского университета.

Что касается сути диссертации, то из ее содержания были вырваны два-три положения и замешаны в этакую этико-националистическую сладенькую бражку. В статье превозносились особенности японского языка и уникальность его логики, отмечалась неполноценность западной науки, порождающей парадокс за парадоксом и ничего не предлагающей для разрешения истинных проблем. Пора наконец создать истинно японскую логику, базирующуюся на лингвистическом и математическом фундаменте и отражающую вечные, непреходящие ценности японского духа в этом непрестанно меняющемся мире.

– Что за чушь собачья! – ворчал Хитоси, с отвращением пробегая взглядом газетные строки. – Ахинея какая… Бред…

Мамаша Сога отнеслась к статье не столь критически. Главное – ее сына хвалят, осыпают превосходными степенями и пророчат великое будущее. И ее не забыли, примерную вдову, образцовую мать и хозяйку. Она вырезала статью и повесила ее в рамке над своей постелью.

– Посмотри, Хитоси, – показала она на плоды своих усилий сыну.

– Н-ну-у-у… – кисло протянул он. – Опасно. Вдруг ночью сорвется да свалится тебе на голову.

– Прекрати глупости говорить!

Она заключила его лицо в ладони и нежно поцеловала в щеку.

– Сынок, я так горжусь тобою, дорогой… Доктор, надо же, настоящий доктор! Ученый! Подожди, про тебя еще в энциклопедии напишут. Ах, видел бы отец, порадовался бы…

Хитоси терпеливо дожидался отлива материнских эмоций, незаметно пожимая плечами.

Папаша Ивасаки наорал на дочь и отправил ее на медицинское обследование. Мало ли что она могла подхватить от этого… с улицы. Заключение медиков успокоило родителей, и девочка вернулась в женскую школу Сираюри, где кроме кулинарии и шитья преподавали также начала наук, искусств и литературы, к которой младшая Ивасаки ощущала особое влечение. Окончив лицей, она получила от родителей разрешение на продолжение образования в университете, отложив на время всяческие варианты, связанные с браком. В двадцать два года она получила диплом по литературе, и родители решили, что пора наконец выдать дочь замуж. Когда ей об этом сообщили, она кротко ответила, что уже выбрала будущего супруга.

– То есть как? – нахмурилась мамаша Ивасаки. – Что значит, ты выбрала? Что за манеры? С каких это пор дочери сами выбирают себе женихов? Мы должны выбрать тебе мужа. И кто же, позволь узнать, тебе по сердцу?

– Хитоси Сога.

На лице мамаши Ивасаки разразилась какая-то цветовая буря. По нему пятнами пробежали все цвета радуги, объединившись затем в мертвенно-белой маске. Прошло одиннадцать лет, этот гадкий инцидент считался напрочь забытым, изглаженным из памяти.

– Со… Со… Ты что, издеваешься надо мной? Этот… этот… Убить меня хочешь!

– Запросто. Выбирай – петля или яд?

– У тебя мозги есть? Ты что, забыла, что он с тобой сделал?

– Вовсе нет. Потому-то и хочу за него.

– Грязная дрянь! И тебе не стыдно?

– Фу, мама…

– Да может, он уже давно женат. Ты его одиннадцать лет не видела.

– Позавчера видела. Он не женат, можешь успокоиться.

– Не жен… Позавчера?

– Мама, мы с Хитоси все время встречаемся, только потихоньку. Попробуй не встретиться, ведь моя школа рядом со святилищем Ясакуни. Там его папа похоронен.

– Как ты смела ослушаться! Ты позоришь семью, предков, ты растоптала традиции…

– Сначала мне действительно было стыдно обманывать. Но когда я поняла, что ты просто не хочешь моего счастья, я перестала стыдиться. И все стало очень просто.

– И вы каждый раз…

– А как же!

– Каждый раз, когда ты задерживалась…

– Да, мы с ним…

– Пропащая душа!

– Совсем наоборот! Я нашла себя!

– Ты не можешь выйти замуж за какого-то…

– Какого-то? Этот какой-то вот-вот займет кафедру в Императорском! Что. недостойная партия?

– Кто угодно, но только не он!

– Только он!

Тут дочка Ивасаки отвернулась от матери и убежала в свою комнату, звучно захлопнув за собой дверь.

– Ах так! – понеслось ей вдогонку. – Вот и сиди в своей комнате, не смей выходить!

Прислуге перед ужином она проронила:

– Наша дочь не будет ужинать. Ее прибор не подавать.

Остальным членам семьи она сообщила, что дочь наказана, не вдаваясь в детали. Когда младшая Ивасаки не появилась и к завтраку, папаша спросил:

– Ты ее и завтрака лишила?

– Нет… хотя и стоило бы.

– Она точно в комнате? Может, сбежала ночью?

Но нет, прислуга, заглянув в замочную скважину, убедилась, что молодая госпожа все еще в своих четырех стенах, листает какой-то толстый том в роскошном переплете. И на раскаявшуюся вовсе не похожа. Вечером мать подошла к ее двери и слабо стукнула по филенке.

– Выходи, хватит валять дурака. Пора ужинать.

– Нет.

– Как это нет? Надо питаться!

– Питаться буду, когда согласишься на нашу свадьбу с Хитоси.

– Еще чего! Сиди здесь, если хочешь. Долго не продержишься.

Действительно, долго она не продержалась. Не прошло и двух недель, как приставленная к замочной скважине прислуга прибежала к хозяйке и доложила, что барышня лежит на кровати, голова свисает вниз. Взломали дверь, срочно вызвали домашнего врача, домашний врач вызвал «скорую помощь». В автомобиле мамаша Ивасаки сидела рядом с дочерью, вцепившись в ее вялую руку. Из глаз матери катились слезы, она молилась о выздоровлении и кляла упрямство своей непослушной дочки.

– «…die notwendigen Wahrheiten auf dem Prinzip des Widerspruchs oder der Moglichkeit oder Unmoglichkeit…» [2] Кстати, подлинник написан по-французски.

– По-французски? Но ведь автор-то немец!

– Да, герр Лейбниц родом из Саксонии, но идеи свои он излагал по-французски.

– Смотри-ка, по-французски… Зачем? Иностранный язык…

– Французский, немецкий… Вне зависимости от языка изложения, значения те же: ноль, единица, единица, ноль, ноль, единица и ноль. Результат – ноль. Высказывание ложное.

Хитоси изобразил на большой черной доске последнюю формулу и повернулся к амфитеатру. У совета вопросов не возникло. Среди публики, пришедшей на защиту, отнюдь не все понимали, о чем речь. Мамаша Сога гордо сидела в первом ряду, не пропуская ни слова и не пытаясь вникнуть в суть услышанного. Поближе к выходу папаша Ивасаки, которого сюда пригнала сила обстоятельств, прилагал героические усилия, чтобы не заснуть.

– Кровь и кости, – проворчал он дочери, – эта белиберда еще скучнее, чем тупая канцелярщина имперских коммюнике. Он же тебя завялит… Тьг уверена, что хочешь жить с таким типом?

Дочь Ивасаки, восстановившая вес и цвет лица, ничего не ответила, лишь слегка пихнула отца локтем в бок. Она гордилась своим избранником и не могла понять, почему ее усталые родители не разделяют этой гордости.

«А чем тут гордиться? Защита – пустая формальность, все давно решено. Ха! Профессор Императорского университета! Звучит… в домишках городских кварталов общей застройки. Брак дочери Ивасаки с каким-то жалким профессоришкой… Она могла выбирать женихов из семей родовой аристократии и кабинета министров, а тут… такое унижение…» – полусонно размышлял папаша Ивасаки.

– Раз уж этой дурехе так приспичило выскочить замуж за оборванца… – ворчал папаша Ивасаки, завязывая перед зеркалом галстук. Что ж, придется ему позаботиться о материальном обеспечении молодой семьи. Он просто не мог представить свою дочь в жалкой трехкомнатной квартире, готовящей у плиты красный рис и фасоль.

Папаше Ивасаки понадобилось выкроить время всего для двух встреч. В результате для зятя, нового восходящего светила японской науки, будет создана специальная кафедра – это забота ректора. Зарплата, конечно, у него будет обычная, но дважды в семестр последуют дотации… гранты за счет увеличенных пожертвований империи Мицубиси Императорскому университету.

А средства для этого найдутся. Война в Европе все тянулась, Япония вовремя пристроилась в Антанте и снабжала Англию, Францию и Соединенные Штаты оружием и снаряжением. Предприятия работали с полной нагрузкой, прибыли… тьфу, тьфу, тьфу… Пацифистов папаша Ивасаки приравнивал к коммунистам. Красные – враги прогресса. Вы только гляньте на улицы столицы, загляните в магазины Гиндза: элегантные женщины, с иголочки одетые мужчины… Страна расцвела за счет войны. Как тут можно быть пацифистом, спрашивается?

– …а рассмотрев совокупность А, содержащую все элементы А, кроме нуля, заметим противоречие. Предлагаемый Расселом вариант, относящийся к парадоксам, неприменим…

– Скорее бы он кончил долдонить, – страдал папаша Ивасаки. – Нормальному человеку всего этого не понять.

– Хитоси выше нормальных людей, – разъяснила дочь. – Он в высшей степени одаренный.

– Он и нас с матерью будет так же усыплять, когда семья соберется?

Хитоси положил мел и вышел на центр подиума, не ведая о страданиях и стенаниях будущего тестя. В начале своего выступления он чувствовал некоторую скованность, но теперь от нее не осталось и следа. Четыре профессора за столом комиссии смотрели на него доброжелательно. Даже ректор забыл о неприятном осадке, связанном с давлением со стороны Ивасаки. Надо же, специальная дотация! Но у парня голова не пустая, нечего и спорить.

– … в западных языках условия импликации обратные. Следственную зависимость «если, то…» можно заменить выражением «потому что». Фраза «р имеет следствием q» читается в западных языках как «q, потому что p». В японском же эта фраза читается как «р, тогда q». Представляя язык в математической форме, господа Фреге и Рассел наивно полагали, что…

Папаша Ивасаки клюнул носом, тряхнул головой и простонал:

– О, когда же это кончится!…

– Папа! Немножко терпения.

– И тебе все это интересно?

– Я не такая дурочка, как ты думаешь.

– О, конечно. Я много чего не думал. Я не думал, например, что ты нимфоманка.

– … идеализм, господствовавший в западной философии в течение последних веков, привел к игнорированию единства языка и мысли, к забвению факта, что язык и мысль, по сути, одно и тоже. Различные семантические структуры, равнозначные различным формам мышления. Наука в данной, конкретной стране развивается посредством данного, конкретного языка. Ограниченность языка, обусловленная количественным…

Диссертация Хитоси на тему генезиса парадоксов вызвала определенный резонанс в академических кругах архипелага. Удивлялись, что такое закоснелое в традициях учреждение, как Императорский университет, приняло к защите столь неортодоксальную работу. Идеи, развиваемые в диссертации, вполне приемлемые в наше время, все же поражали новизной. Старые профессора критиковали подход молодого ученого. Молодые ученые, в порыве энтузиазма не удосужившиеся докопаться до сути, поверхностными суждениями нанесли главной идее еще больше вреда. Да и сама структура университета могла непроизвольно исказить любую новую идею.

Далекий от академических интересов, папаша Ивасаки с облегчением покинул аудиторию. Мнение его о будущем зяте, и без того невысокое, отнюдь не улучшилось.

«Никакой основательности, никакой содержательности, солидности. Размахался, как горилла под дождиком. И этот типчик мне будет зятем! Войдет в семью! Где были мои глаза?»

Дочь Ивасаки пришла в сознание после нескольких минут трудов персонала реанимационного отделения. Молодой врач, в своей профессии еще не закосневший, бесцеремонно зарычал на ее родителей:

– Куда вы смотрели?

– М-мы думали, это каприз, – пробормотала мамаша Ивасаки, нервно сплетая и расплетая пальцы.

Отец молча отвернулся и уставился в облупленную стену. Чуть позже врач вернулся. Осознав, что за семейка перед ним, он принес матери извинения за невольную грубость и одновременно коснулся диагноза и прогноза. Общее истощение и обезвоживание; без пищи и воды неизбежно умрет в ближайшее время. Ей пытались ввести через рот питательную смесь, но пациентка сразу же вызывала рвоту. На третьи сутки пребывания в больнице она погрузилась в полукоматозное состояние, и медики только покачивали головами.

Тут в больнице появился Хитоси. Его внесли на слишком коротких для его фигуры носилках. И тоже без сознания. Он тоже ничего не ел в течение того же периода времени. Рядом, всхлипывая, семенила мамаша Сога. Слезы ее сдуло порывом гнева, когда она столкнулась с мамашей Ивасаки.

– Что вы сделали с моим сыном?!

– Что вы сделали с моей дочерью?!

Медперсоналу понадобилось немало усилий, чтобы растащить сцепившихся женщин. Кто-то предложил разместить этих двух пациентов на разных этажах, но состояние больных не позволяло перевести их из реанимационного отделения. Хитоси находился в палате № 202, дочь Ивасаки занимала отдельный бокс № 206, в противоположном конце коридора. Проходили дни, состояние молодых людей ухудшалось.

– Невероятно, – качал головой один из ординаторов. – Эти двое усыхают одинаковыми темпами. Если они еще и помрут вместе… Чего только люди не делают друг для друга!

Папаша Ивасаки решился положить конец этой драме. Впервые, возможно, за всю супружескую жизнь он решительно заявил жене:

– Я не хочу ради престижа потерять дочь. Пусть она выходит за этого нищего. И не смотри на меня так! Что еще можно сделать?

Не дожидаясь ответа, он направился отдавать распоряжения медикам, и Хитоси немедленно переместили в палату № 206. Целительный эффект этой папашиной терапии, к удивлению медиков, проявился очень быстро. Дочь Ивасаки еле слышно попросила «чего-нибудь вкусненького», а на следующий день уже могла питаться самостоятельно.

– Истинное чудо! – покачивал головой главврач, удивленный таким приятным сюрпризом со стороны безнадежной пациентки.

Дочь Ивасаки молниеносно поправлялась, Хитоси между тем еще две недели пребывал в пограничном состоянии. Его выздоровление затянулось, он так и не смог набрать прежний вес. До конца жизни щеки его оставались впалыми, поблекшими. Но еще больше пугало изменившееся выражение его лица, взгляд. Глаза юноши, казалось, буравили то, на что он смотрел. Встретившись с ним взглядом, человек как будто ощущал укол этих странных глаз. Медсестры и нянечки, ухаживавшие за Хитоси, отводили глаза, избегая его взгляда. Мамаше Сога иногда казалось, что ей подменили сына в этой злосчастной больнице.

Папаша Ивасаки, надломленный этими событиями, передал управление делами старшему сыну, чтобы отдохнуть и оправиться. Дочь, обрадованная благоприятным поворотом судьбы, вся ушла в заботы о выздоравливающем женихе, кормила его сырой рыбой, овощами и фруктами, рисовыми сластями. Ослепленная сияющими перспективами, она не замечала – или не хотела замечать – изменений в своем любимом.