"Князь света (Lord of Light)" - читать интересную книгу автора (Желязны Роджер)

Глава 1

Приверженцы называли его Махасаматман и говорили, что он был богом.

Он, однако, предпочел отбросить Маха-и-атман и называл себя Сэмом. Он никогда не уверял, что он бог, но никогда и не говорил, что он не бог.

Обстоятельства были таковы, что никакое признание не могло бы принести пользу. А молчание могло.

Поэтому он был окружен тайной.

Это было в сезон дождей…

Это было во время великой сырости…

В дни дождей поднялись их молитвы, и не от перебирания узлов молитвенных шнуров, не от верчения молитвенных колес, а от большой молитвенной машины в монастыре Ратри, богини Ночи.

Высокочастотные молитвы были направлены вверх через атмосферу и дальше, в то Золотое Облако, называемое Мостом Богов, которое окружает весь мир, выглядит как бронзовая радуга в ночи и является местом, где красное солнце становится оранжевым в середине.

Некоторые монахи сомневались в ортодоксальности этих технических молитв, но машина была построена и пущена в ход Ямой-Дхармой, падшим Небесного Города; и, говорили, он много веков назад построил мощную громовую колесницу Бога Шивы: эта машина летала через небо, оставляя за собой сгустки огня.

Несмотря на то, что Яма впал в немилость, он все еще считался непревзойденным мастером, хотя Боги Города, без сомнения уморили бы его реальной смертью, если бы узнали о молитвенной машине. Но нет также никакого сомнения в том, что они уморили бы его реальной смертью и без молитвенной машины, если бы он попал под их опеку. Каким образом он уладит этот вопрос с Богами Кармы – это уж его дело, но никто не сомневался, что он найдет пути, когда настанет время. Он был вполовину так же стар, как и сам Небесный Город, а едва ли десяток Богов помнил, как было основано их жилище. Все знали, что он был мудрее Бога Куберы в областях Мирового Огня.

Но это были меньшие его Атрибуты. Он был более известен другими сторонами, хотя мало кто из людей говорил о них. Высокий, но не чрезмерно, крупный, но не тяжелый, он двигался медленно и плавно. Он носил красное и говорил мало.

Он ухаживал за молитвенной машиной, и гигантский металлический лотос, который он поставил на крыше монастыря, вертелся и вертелся в своем гнезде.

Легкий дождь падал на здание, на лотос и на джунгли у подножия гор.

За шесть дней Яма выпустил много киловатт молитв, но статика уберегала его от того, чтобы услышали Наверху. Он шепотом взывал к более известным из обширного потока божеств, обращаясь к их наиболее выдающимся Атрибутам.

Раскат грома ответил на его просьбы, и маленькая обезьянка, помогающая Яме, хихикнула.

– Твои молитвы и твои проклятия действуют одинаково, господин Яма, комментировала она. – Можно сказать, никак.

– Тебе понадобилось семнадцать воплощений, чтобы дойти до этой истины? – сказал Яма. – Тогда понятно, почему ты все еще обезьяна.

– Вовсе нет, – сказала обезьяна, которую звали Тэк. – Мое падение, хоть и менее эффективное, чем твое, не включало элементов личной злобы со стороны…

– Заткнись! – сказал Яма и повернулся спиной к обезьяне.

Тэк понял, что, видимо, коснулся больного места. В попытке найти другую тему для разговора, он подбежал к окну, прыгнул на широкий подоконник и уставился вверх.

– На западе прорыв в облачном покрытии, – сообщил он.

Яма подошел, проследил по направлению взгляда Тэка, нахмурился и кивнул.

– Да. Оставайся здесь и сообщай мне. – И он подошел к панели управления.

Лотос наверху перестал вращаться, а затем повернулся к пятну чистого неба.

– Прекрасно, – сказал Яма. – Мы что-то получаем.

Под ними, в подземельных кельях монастыря был получен сигнал и тоже начались приготовления к приему гостя.

– Облака снова сомкнулись, – сказал Тэк.

– Теперь это уже неважно! Мы загарпунили нашу рыбу. Она идет из Нирваны в лотос.

Еще один удар грома, и дождь как град застучал по лотосу. Змеи голубых молний свивались, шипя, над вершинами гор.

Яма замкнул последнюю цепь.

– Как ты думаешь, он снова будет в своей плоти? – спросил Тэк.

– Иди, чисти бананы своими лапами!

Тэк решил, что его отпускают, и вышел из комнаты, оставив Яму закрывать машину. Он прошел по коридору и вниз по широкой лестнице. Дойдя до площадки, он остановился, услышав голоса и шарканье сандалий; к нему шли со стороны холла.

Он без колебаний вскарабкался на стену по резьбе, изображающей пантер и слонов. Поднявшись на балку, он отклонился в глубокую тень и неподвижно ожидал.

Через арку прошли два монаха в темно-красных мантиях.

– Почему она не расчистила небо для них? – спросил один.

Второй, постарше, более тяжелого сложения, пожал плечами.

– Я не настолько мудр, чтобы отвечать на такие вопросы. Она в тревоге, это ясно, иначе она никогда не даровала бы им это святилище и Яме – его использование. Но кто может указать границы ночи?

– Или настроение женщины, – сказал первый. – Я слышал, что даже жрецы не знали о ее появлении.

– Возможно. Но в любом случае, это кажется хорошим предзнаменованием.

– Похоже, так.

Они прошли через другую арку, и Тэк прислушивался к их шагам, пока они не затихли совсем.

Но он все еще не оставлял своего насеста.

«Она», о которой упоминали монахи, могла быть только самой богиней Ратри, почитаемой орденом, которому было дано святилище последователей Сэма Великодушного, Светлейшего. Теперь Ратри тоже была в числе отпавших от Небесного Города и носила смертную плоть. У нее всегда были причины злиться по всякому поводу, и Тэк понимал: ее приняли в дарованное святилище, но в соглашение не входило ее личное присутствие. Это могло подвергнуть опасности возможность ее будущего восстановления, если слово об этом дойдет до надлежащих ушей. Тэк вспомнил, как темноволосая красавица с серебряными глазами ехала в лунной колеснице из эбенового дерева и хрома, запряженной черными и белыми жеребцами; ее охрана тоже была черная и белая. Она поднималась по Небесному Проспекту и соперничала в славе с самой Сарасвати. Сердце Тэка заколотилось в волосатой груди. Он снова видел ее. Однажды, очень давно, в счастливые времена и в лучшем теле он танцевал с ней на балконе под звездами. Это длилось всего несколько секунд. Но он вспомнил об этом; тяжелое дело – быть обезьяной и иметь такие воспоминания.

Он спустился с балки.

Из северо-восточного угла монастыря поднималась башня, высокая башня.

Там была комната. Ее велено было содержать для пребывания богини. Комнату ежедневно убирали, меняли постельное белье, курили свежий фимиам, приношения по обету клались прямо под дверью, которую обычно запирали.

Там, конечно, были окна. Вопрос, мог ли человек войти в одно из этих окон, оставаясь незамеченным. Тэк доказал, что обезьяна может.

Взобравшись на монастырскую крышу, он начал подниматься, передвигаясь от одного скользкого камня к другому, от выступа к неровности. Небо по-собачьи рычало над ним. В конце концов он повис на стене как раз над внешним подоконником.

Дождь продолжал лить. Тэк услышал, что в комнате поет птица, увидел край мокрого синего шарфа, висящего над подоконником. Он ухватился за выступ и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.

Она сидела спиной к нему на маленькой скамеечке в дальнем конце комнаты. На ней был темно-синий сари.

Тэк влез на подоконник и откашлялся.

Она быстро обернулась. На ней была вуаль, так что черты лица нельзя было различить. Она смотрела на Тэка сквозь вуаль, затем встала и перешла комнату.

Он был в ужасе. Ее фигура, когда-то гибкая, раздалась в талии; когда-то она ходила легко покачиваясь, а сейчас шла вперевалку; лицо стало смуглым; нос и подбородок слишком выдавались вперед – это было заметно даже под вуалью.

Он склонил голову.

– «Итак, ты потянулась за нами, когда мы шли домой, как птицы к своему гнезду на дереве…» – запел он.

Она стояла неподвижно, как статуя в главном холле.

– «Охраняй нас от волка и волчицы, охраняй нас от вора, о Ночь, и мы пройдем спокойно».

Она медленно протянула руку над его головой.

– Я благословляю тебя, маленькое существо, – сказала она. – К несчастью, я могу дать тебе только это. Я не могу предложить защиту или дать красоту, потому что мне самой не хватает этого. Как тебя зовут?

– Тэк.

Она коснулась своего лба.

– Когда-то в далекие дни, в далеком месте я знала Тэка…

– Я и есть тот Тэк, мадам.

Она тоже села на подоконник, и он заметил, что она плачет.

– Не плачь, богиня. Тэк здесь. Помнишь Тэка из Архивов? Блестящее Копье? Он все еще готов выполнить твой приказ.

– Тэк… – сказала она. – О Тэк! Ты тоже?… Я и не знала. Я ничего не слышала…

– Еще один оборот колеса, мадам… и кто знает? Все еще может стать даже лучше, чем было.

Ее плечи задрожали. Тэк протянул было руку, но отвел назад. Она повернулась и взяла его руку.

Очень нескоро она заговорила:

– Обычный ход событий не вернет нас назад и не уладит дела, Тэк, Блестящее Копье. Мы должны идти своим собственным путем.

– Что ты хочешь сказать? Значит – Сэм?

Она кивнула.

– Только он. Он – наша надежда против Неба, дорогой Тэк. Если его удастся вызвать, у нас будет шанс жить снова.

– И ты схватилась за этот шанс и поэтому сидишь в зубах тигра?

– Почему же еще? Когда нет реальной надежды, приходится придумывать свою. Даже фальшивая монета может пройти.

– Фальшивая? Значит, ты не веришь, что он был Буддой?

Она коротко рассмеялась.

– Сэм был величайшим шарлатаном на памяти богов и людей. И он был также достойнейшим противником Тримурти. Не гляди на меня с таким возмущением, Архивист! Ты знаешь, что он украл суть своей доктрины, пути и знания, он все похитил из запретных доисторических источников. Это было оружием, и только. Его величайшей силой было лицемерие. Если бы мы смогли вернуть его…

– Леди, святой он или шарлатан, но он вернулся.

– Не шути со мной, Тэк.

Богиня и Леди, я как раз был рядом с господином Ямой, когда он выключил молитвенную машину, недовольный своим успехом.

– Рискованно было выступить против таких мощных сил. Бог Агни сказал однажды, что подобную вещь сделать невозможно.

Тэк встал.

– Богиня Ратри, кто, будь он бог или человек, или нечто среднее, знает об этих делах больше Ямы?

– Я не могу ответить на этот вопрос, Тэк, потому что ответа нет. Но как ты можешь с уверенностью сказать, что он поймал в сети нашу рыбу?

– Потому что он Яма.

– Тогда возьми мою руку, Тэк, и проводи меня, как бывало. Посмотрим на спящего Бодисатву.

Тэк повел ее за дверь, вниз по лестнице, в нижние комнаты.

Свет, но не от факелов, а от заполнявших помещение генераторов Ямы.

Ложе, стоявшее на платформе, было ограждено с трех сторон экранами.

Большая часть машин тоже была замаскирована экранами и портьерами.

Обслуживающие монахи в желтом тихо двигались по большой комнате. Яма, мастер-механик, стоял возле ложа.

Когда Ратри и Тэк подошли, несколько хорошо вышколенных невозмутимых монахов тихо ахнули. Тэк повернулся к женщине, стоявшей рядом с ним… и отступил на шаг; у него захватило дух.

Не было больше унылой маленькой матроны, с которой он только что разговаривал: она снова стала бессмертной Ночью, о которой писали: «Богиня заняла большое пространство, от глубин до высот. Ее излучение вытесняет тьму».

Он увидел ее и ту же зажмурился. Вокруг нее еще был налет отчужденности.

– Богиня… – начал он. – К спящему, – приказала она. – Он шевелится.

Они подошли к ложу.

Впоследствии на фресках бесчисленных коридоров, на стенах храмов и на потолках многих дворцов было нарисовано или вырезано пробуждение того, кого знали под различными именами: Махасаматман, Калкин, Манджусри, Сиддхарта, Тарагатха, Связующий, Майтрейя, Просвещенный, Будда и Сэм.

Слева от него стояла богиня Ночи, справа – Смерть; Тэк, обезьяна, скорчился у подножия постели, как извечный намек на сосуществование животного и божества.

Он был в обычном смуглом теле среднего веса и возраста; черты лица правильные, ничем не выделяющиеся. Когда он открыл глаза, они оказались темными.

– Приветствую тебя, Бог Света! – сказала Ратри.

Глаза заморгали. Они еще не сфокусировались. В комнате никто не шевелился.

– Приветствую тебя, Махасаматман-Будда! – сказал Яма.

Глаза смотрели вдаль, не видя.

– Привет, Сэм! – сказал Тэк.

Лоб слегка сморщился, глаза скосились, упали на Тэка, двинулись к другим.

– Где?… – спросил он шепотом.

– В моем монастыре, – ответила Ратри.

Он без выражения смотрел на ее красоту. Затем так плотно закрыл глаза, что в углах их образовались морщины. Болезненная улыбка искривила рот, обнажив стиснутые зубы.

– Ты и вправду тот, кого мы называли? – спросил Яма.

Он не ответил.

– Ты сражался с Небесной армией на отмелях Ведры?

Губы ослабли.

– Ты любил богиню Смерти?

Глаза блеснули. Слабая улыбка пробежала по губам.

– Это он, – сказал Яма. – Кто ты, человек?

– Я? Я никто, – ответил тот. – Наверное, лист, попавший в водоворот.

Перо на ветру…

– Очень плохо, – сказал Яма, – потому что в мире хватает листьев и перьев, и я работал так долго не для того, чтобы увеличивать их число. Я хотел иметь человека, который может продолжать войну, прерванную его отсутствием, человека сильного, способного противостоять мощной воле богов. И я думаю, ты и есть тот человек.

– Я… – Он снова скосил глаза – Сэм. Я – Сэм. Когда-то, очень давно… я сражался, да? Много раз…

– Ты Великодушный Сэм, Будда. Ты вспоминаешь?

– Может, я и был… – В его глазах медленно зажегся огонь. – Да. Да, я был им. Самый униженный в гордости, самый гордый в унижении. Я сражался. Я изучал Путь. Я снова сражался, снова изучал, пытался использовать политику, магию, яд… Я бился в великом сражении, таком страшном, что само солнце отвернуло свой лик от резни, бился с людьми и богами, с животными и демонами, с духами земли и воздуха, огня и воды, с лошадьми, мечами и колесницами…

– И ты проиграл, – сказал Яма.

– Да, я проиграл. Но зато мы показали им, нет? Ты, бог смерти, вел мою колесницу. Теперь я все вспомнил. Нас взяли в плен, и Боги Кармы были нашими судьями. Ты убежал с помощью энергии смерти и Пути Черного Колеса.

А я не смог.

– Правильно. Твое прошлое было выставлено перед ними. Ты был осужден.

– Яма взглянул на монахов, которые теперь сидели на полу, склонив головы, и понизил голос. – Уморить тебя реальной смертью означало бы сделать из тебя мученика. Отпустить тебя в мир в каком бы то ни было теле – это оставить дверь открытой для твоего возвращения. И так же как ты украл свои доктрины у Готтама в другом месте и времени, они утаили от людей рассказ о конце этого дня. Судьи решили, что ты заслуживаешь Нирваны. Твой АТМАН был проецирован, но не в другое тело, а в магнитное облако, окружающее планету. Это было полстолетия назад. Теперь ты официально – воплощение Вишну, чье учение было неверно истолковано некоторыми ревностными его последователями. Ты лично продолжал существовать только в форме самосохраняющихся длинных волн, которые мне и удалось ухватить.

Сэм закрыл глаза.

– И ты ПОСМЕЛ привести меня обратно?

– Правильно.

– Я все время знал о своем состоянии.

– Я так и думал.

Он открыл горящие глаза.

– И ты посмел вызвать меня ОТТУДА?

– Да.

Сэм наклонил голову.

– Правильно тебя называли богом смерти, Яма-Дхарма. Ты вырвал у меня решающий опыт. Ты разбил на темном камне своей воли то, что лежит за пределами восприятия и смертной славы. Почему ты не оставил меня там, где я был, в океане бытия?

– Потому что мир нуждается в твоем смирении, в твоей набожности, в твоем великом учении и в твоем макиавеллиевском интриганстве.

– Яма, – сказал Сэм, – я стар. Я так же стар, как и человек в этом мире. Я был одним из Первых, ты же знаешь. Один из самых первых, пришедших сюда строить, поселиться. Все остальные уже теперь или мертвы, или стали богами – деи экс машини… Удача приходила и ко мне, но я упускал ее.

Много раз. Я никогда не хотел быть богом, Яма. В самом деле. Только позднее, когда я увидел, что они делают, я начал собирать силу, которая могла бы быть моей. Но было уже поздно. Они были слишком сильны. И теперь я действительно хочу уснуть на века, снова познать Великий Покой, вечное блаженство, слышать песни звезд на берегах великого океана.

Ратри наклонилась и посмотрела ему в глаза.

– Ты нужен нам, Сэм.

– Знаю, знаю. Это вечно повторяющийся анекдот. У тебя норовистая лошадь – бей ее кнутом еще с милю.

Он улыбнулся, и она поцеловала его в лоб.

Тэк подпрыгнул в воздух и приземлился в ложе.

– Человечество веселится, – заметил Будда.

Яма протянул ему мантию, а Ратри подала домашние туфли.

Отвыкая от мирного существования, в котором не осознавалось время, Сэм спал. Он видел сны и выкликал кого-то или просто кричал. У него не было аппетита, но Яма подобрал ему тело крепкое и очень здоровое, способное вынести психосоматический переход из божественного состояния в другое.

Но он мог сидеть час неподвижно, глядя на камешек, семя или листок. И в этих случаях его нельзя было отвлечь.

Яма видел в этом опасность и говорил с Ратри и Тэком.

– Нехорошо, что он сейчас уходит таким образом от мира, – сказал он.

– Я говорил с ним, но как будто обращался к ветру. Он не может расстаться с тем, что оставил позади. Сама попытка стоит ему его силы.

– Возможно, ты не правильно истолковываешь его усилия, – сказал Тэк.

– Что ты имеешь в виду?

– Видишь, как он смотрит на семя, которое положил рядом с собой?

Приглядись к морщинкам в углах его глаз.

– Ну и что?

– Он косит. У него ослабло зрение?

– Нет.

– Почему же он скашивает глаза?

– Чтобы лучше изучить семя.

– Изучить? Это не тот Путь, которому он учил когда-то. Однако, он ИЗУЧАЕТ. Он смотрит на предмет без размышления, ведущего к высвобождению сути.

– Что же он тогда делает?

– Противоположное. – То есть? – Он изучает предмет, обдумывает его возможности, стараясь применить их к себе. Он ищет в этом оправдание жизни. Он пытается снова завернуться в покрывало Майи, иллюзии мира.

– Я уверена, что ты прав, Тэк, – сказала Ратри. – Как мы можем помочь ему в его усилиях?

– Трудно сказать, госпожа.

Яма кивнул. Его темные волосы заблестели в луче солнца, проникшем через узкую галерею.

– Вы ткнули пальцем в то, чего я не видел, – согласился он. – Сэм еще не полностью вернулся, хотя он в человеческом теле, ходит человеческими ногами, говорит, как мы. Его мысль все еще за пределами нашего кругозора.

– Что же будем делать? – спросила Ратри.

– Возьми его в долгую прогулку по окрестностям, – сказал Яма. – Корми его лакомствами. Расшевели его душу поэзией и пением. Найди ему крепкую выпивку – здесь, в монастыре ее нет. Одень его в яркие шелка. Предоставь ему двух-трех куртизанок. Вытащи его снова в жизнь. Это единственное, что может освободить его от цепей Бога. Дурак я, что не подумал об этом раньше.

– Так оно и есть, бог смерти, – заметил Тэк.

Темное пламя метнулось в глазах Ямы, но он улыбнулся.

– Со мной рассчитались за замечания, которые я, вероятно, не подумав, уронил в твои волосатые уши. Я извиняюсь, обезьяна, ты настоящий человек, человек умный и проницательный.

Тэк поклонился. Ратри хихикнула.

– Скажи нам, мудрый Тэк, потому что мы, возможно, слишком долго были богами и у нас не хватает правильного угла зрения – как мы будем действовать в этом деле очеловечивания Сэма, чтобы он послужил для нужных нам результатов?

Тэк поклонился Яме, потом Ратри.

– Как предложил Яма. Сегодня ты, госпожа, ведешь его на прогулку к холмам. Завтра господин Яма идет с ним к опушке леса. Послезавтра я вожу его среди деревьев, трав, цветов и виноградников. А там посмотрим.

– Да будет так, – сказал Яма.

Так и было.

В следующую за этим неделю Сэм смотрел на эти прогулки сначала с некоторым ожиданием, затем с умеренным энтузиазмом, и, наконец, со вспыхнувшей жадностью. Он стал уходить без сопровождения на все большие промежутки времени: сначала на несколько часов утром, затем еще и вечером.

Позднее он стал уходить на весь день, а иной раз и на сутки.

– Это мне не нравится, – сказал Яма. – Мы не можем оскорблять его, навязывая ему свое общество, раз он его не желает. Но в этом кроется опасность, в особенности для рожденного вновь, как он. Нам желательно знать, как он проводит время.

– Но, что бы он не делал, это помогает ему восстанавливаться, сказала Ратри, проглотив конфету и слегка помахивая пухлой ручкой. – Он стал менее отчужденным, больше говорит, даже шутит. Он пьет вино, которое мы ему приносим. К нему вернулся аппетит.

– Однако, если он встретится с агентом Тримурти, может произойти окончательная гибель.

Ратри неторопливо прожевала.

– Вряд ли, хотя в прежние времена в этой местности такое могло случиться. Животные будут смотреть на него как на ребенка и не повредят ему, люди же увидят в нем святого отшельника. Демоны боялись его в старину и теперь будут с ним почтительны.

Но Яма покачал головой.

– Леди, все не так просто. Хотя я демонтировал многие свои машины и спрятал их в сотнях лиг отсюда, такое мощное движение энергии, каким я пользовался не может пройти незамеченным. Рано или поздно это место посетят. Я пользовался экраном и отражателями, но общий размах должен проявиться в некоторых местах, как Мировое Пламя пляшет на карте. Скоро нам придется уйти. Я предпочел бы подождать, пока наш снаряд полностью не придет в себя, но…

– Разве нет каких-нибудь природных сил, производящих тот же энергетический эффект, что и твои работы?

– Есть, и это случилось поблизости, почему я и сделал нашу базу здесь – как будто все исходит от природных сил. Но все-таки я сомневаюсь. Мои шпионы в деревнях сообщают о необычайной активности. Но в день его возвращения верхом на гребне грозы кто-то сказал, что пронеслась громовая колесница, охотящаяся на небе и в сельской местности. Это было далеко отсюда, но я не уверен, нет ли тут связи.

– Однако, если бы он не вернулся…

– Мы бы не знали об этом. Но я боюсь…

– Тогда давайте уедем сразу же. Я слишком уважаю твои предчувствия. У тебя больше силы, чем у любого из Павших. Для меня, например, даже принять приятный вид более чем на несколько минут, и то большое напряжение…

– Силы, которыми я обладаю, – сказал Яма, вновь наполняя чайную чашку, – нетронуты, потому что они другого прядка, чем у вас.

Он улыбнулся, показав ряд крупных блестящих зубов. Улыбка захватила край рубца на его левой щеке и потянулась вверх, к углу глаза. Он поморщился и продолжал:

– Мое могущество во многом от знания, которое даже Боги Кармы не смогли вырвать у меня. Могущество же большинства богов основано на особой психологии, которую они частично теряют, воплощаясь в новое тело. Мозг, в какой-то мере помнящий, через некоторое время изменит любое тело в определенном направлении, породит новый гомеостасис, дающий постепенный возврат могущества. Мое вернулось быстро и теперь полностью со мной. Но даже если бы это было не так, у меня есть мои знания, чтобы пользоваться ими как оружием – а это и есть могущество.

Ратри прихлебывала чай.

– Каковы бы ни были источники твоей силы, если она говорит – идти мы должны идти. Скоро?

Яма достал кисет с табаком и крутил сигарету, пока говорил. Ратри заметила, что его темные гибкие пальцы были всегда в движении, напоминающем движения играющего на музыкальном инструменте.

– Я бы сказал, мы остаемся здесь не более чем на неделю или на десять дней. Ты должна отлучить Сэма от этой местности.

Ратри кивнула.

– И куда?

– В какое-нибудь маленькое южное княжество, где мы можем ходить спокойно.

Он закурил, вдыхая дым.

– У меня лучшая идея, – сказала Ратри. – Знай, что под смертным именем я хозяйка Дворца Камы в Кейпуре.

– Дом свиданий, мадам?

Она нахмурилась.

– Поскольку такое часто считается пошлым, не присоединяй к нему «мадам» – это попахивает древней насмешкой. Это место отдыха, удовольствия, празднеств и очень доходное для меня. Там, я чувствую, найдется хорошее тайное место для нашего снаряда, пока он занимается своим излечением, а мы – своими планами.

Яма хлопнул себя по бедру.

– Здорово! Кому придет в голову искать Будду в борделе? Отлично!

Великолепно! Значит, в Кейпур, дорогая богиня, в Кейпур, во Дворец Любви!

Ратри встала и стукнула сандалией о плиты пола:

– Я не желаю, чтобы ты говорил о моем заведении в таком тоне!

Он потупился, с трудом сгоняя с лица усмешку, тоже встал и поклонился.

– Извиняюсь, дорогая Ратри, но открытие произошло так неожиданно… Он поперхнулся и отвел глаза. Когда он снова взглянул на нее, он был полон сдержанности и благопристойности. – Я был захвачен врасплох кажущимся несоответствием, но теперь я вижу мудрость этого. Это самое идеальное прикрытие, и оно дает тебе не только богатство, но и нечто более важное: источник тайной информации от купцов, воинов и жрецов. Это неотъемлемая часть общества, это дает тебе положение и голос в гражданских делах. Быть богом – одна из древнейших профессий в мире; так можем ли мы, падшие боги, бросать тень на другую древнюю и почетную профессию? Я салютую тебе. Я благодарю тебя за твою мудрость и предусмотрительность. Я не стану порочить предприятие благодетеля и союзника-конспиратора. Я готов к визиту туда.

Ратри улыбнулась и снова села.

– Я принимаю твои льстивые извинения, о сын змеи. В любом случае, на тебя трудно долго злиться. Налей мне еще немного чаю, пожалуйста.

Они откинулись на сиденьях. Ратри пила чай, Яма курил. Вдалеке гроза затягивала занавесом половину перспективы. Над ними еще сияло солнце, но холодный воздух уже входил в крытую галерею.

– Ты видел железное кольцо, которое он носит? – спросила Ратри, жуя еще одну конфету.

– Да.

– Не знаешь, откуда оно у него?

– Нет.

– И я нет. Но я чувствую, что нам надо бы узнать о происхождении кольца.

– Пожалуй.

– Но как за это взяться?

– Я задал работенку Тэку. Он лучше нас ходит по лесу. Сейчас он идет по следу.

Ратри кивнула.

– Хорошо.

– Я слышал, – сказал Яма, – что боги все еще время от времени посещают наиболее известные Дворцы Камы, рассеянные по стране, обычно под чужой личиной, но часто с полной силой. Это правда?

– Да. Не далее как в прошлом году в Кейпуре был бог Индра. Года три назад нам нанес визит лже-Кришна. Из всего Небесного отряда Кришна-Неутомимый вызвал наибольшее потрясение среди перснала. Он целый месяц предавался разгулу, результатом чего бы множество поломанной мебели и потребовались услуги многих целителей. Он почти опустошил винный погреб и кладовую. Затем он однажды ночью играл на свирели. Вообще-то, слышавший игру старого Кришны мог бы простить ему почти все, но дело в том, что в ту ночь мы слышали не подлинную магию, поскольку истинный Кришна только один – смуглый и волосатый, с красными горящими глазами. А этот Кришна танцевал на столах, производя страшный беспорядок, и его музыкальный аккомпанемент был явно недостаточен.

– Надеюсь, он заплатил за эти разрушения не только своими песнями?

Ратри засмеялась.

– Брось, Яма. Зачем между нами риторические вопросы?

Он выдохнул дым.

– Сурья, солнце, будет теперь окружено, – сказала Ратри, глядя вдаль, – и Индра убивает дракона. Вот-вот начнутся дожди.

Серая волна накрыла монастырь. Ветер крепчал, на стенах начался танец воды. Занавес из капель дождя закрыл открытую часть галереи, на которую они смотрели.

Яма налил себе еще чаю. Ратри взяла еще одну конфету.

Тэк шел через лес. Он двигался от дерева к дереву, с ветки на ветку, глядя на след внизу. Мех его был мокрым, потому что листья стряхивали на него маленькие ливни. За спиной Тэка поднимались тучи, но утреннее солнце еще сияло на востоке, и лес был полон красок в его красно-золотом свете. В перепутанных ветвях, лианах, листьях и травах, стеной стоявших по обе стороны следа, пели птицы, жужжали насекомые, иногда слышались рычанье или лай. Ветер шевелил листву. След внизу резко свернул к поляне. Тэк спрыгнул на землю. По другую сторону поляны он снова пошел по деревьям. Теперь он заметил, что след идет параллельно горам, даже слегка отклоняется к ним.

Далекий раскат грома – и через некоторое время новый ветер, холодный. Тэк качнулся вперед, прорываясь сквозь мокрую паутину паука и напугав птиц.

След по-прежнему вел к горам, медленно удваиваясь обратным следом.

Временами след встречался с другими, твердыми следами, расходящимися, пересекающимися, уходящими. В этих случаях Тэк спускался на землю и изучал отмеченную поверхность. Да, Сэм повернул сюда; Сэм остановился у этого озерца напиться – здесь, где оранжевые грибы были выше человеческого роста и достаточно широки, чтобы сохранить немного дождевой воды; теперь Сэм пошел по этой тропинке; здесь он остановился завязать сандалию; здесь он прислонился к дереву, указывающему на жилище дриад…

Тэк с полчаса шел за своей дичью. Свет зарниц сиял над горами, против которых Тэк теперь стоял. Еще раскат грома. След шел вверх, к подножию холмов, где лес редел, и Тэк побежал со всех четырех ног среди высоких трав. След вел прямиком вверх, и обнажения скал становились все более заметными. Но Сэм прошел этим путем, и Тэк следовал за ним.

Над головой пестро окрашенный Мост Богов исчез, когда тучи прочно затянули восток. Сверкнула молния, и гром теперь последовал за ней быстро.

На открытом месте ветер стал сильнее; трава гнулась под ним; температура, казалось, вдруг стала давящей.

Тэк почувствовал первые капли дождя и поспешил укрыться среди камней, идущих слегка наклонной узкой изгородью. Тэк двинулся вдоль ее основания, а вода уже хлестала в полную силу, и мир потерял краски с исчезновением последнего кусочка голубого неба.

Над головой появилось море крутящегося света, и три раза его потоки падали в диком крещендо вниз, на каменный клык, вырисовывающийся против ветра в четверти мили вверх по склону.

Когда зрение Тэка прояснилось, он увидел кое-что и понял. Как будто каждая световая стрела, падая, оставляла часть себя, и эта часть качалась в сером воздухе, пульсируя огнями, несмотря на влагу, падавшую на землю, где стояла эта часть.

Потом Тэк услышал смех – а может, это был призрачный звук, оставшийся в его ушах после недавнего грома?

Нет, это был смех, громкий, нечеловеческий!

Через некоторое время послышался вопль ярости. Новая вспышка, новый грохот.

И снова огненная воронка закачалась рядом с каменным клыком.

Тэк лежал минут пять. Опять вопль, за которыми последовали три вспышки и грохот.

Теперь там было семь огненных столбов.

Рискнуть подойти, обогнуть эти штуки и посмотреть на зубчатый пик с другой стороны?

А если он это сделает, и если – как он чувствовал – тут каким-то образом замешан Сэм, то что может сделать он, Тэк, если сам Просвещенный не управляет ситуацией?

Он не нашел ответа, но все-таки двинулся вперед, низко пригнувшись в высокой траве.

Он прошел полпути, когда это произошло снова, и поднялось десять столбов, они отплывали и возвращались, отплывали и возвращались, как будто их основания укоренились в почве.

Мокрый и дрожащий, Тэк скорчился, освидетельствовал свое мужество и нашел, что его и в самом деле маловато. Однако, он спешил вперед, держась параллельно странному месту, пока не миновал его.

Он поднялся выше и позади этого места и очутился среди множества больших камней. Они защищали его от наблюдения снизу, и он дюйм за дюймом полз вперед, не сводя глаз с пика.

Теперь он увидел, что этот клык – часть впадины. У его основания была сухая темная пещера, и в ней две коленопреклоненные фигуры. Святые люди на молитве? – предположил он.

И тогда это случилось. Ужасающая вспышка, какой Тэк еще не видел, прошла снизу вверх по камням – не сразу, не в одно мгновение, а, возможно, в четверть минуты, словно зверь с огненным языком облизал камень, рыча при этом.

Когда Тэк открыл глаза, он насчитал уже двадцать пылающих башен.

Один из святых людей, жестикулируя, наклонился вперед. Другой захохотал. До Тэка донеслись слова:

– Глаза змеи! Мое теперь!

– Это количество? – спросил первый, и Тэк узнал голос Сэма Великодушного.

– Вдвое или ничего! – проревел второй и тоже наклонился вперед с теми же, что и у Сэма жестами.

– Нина из Сринагина! – запел он и наклонился, качаясь, и снова зажестикулировал.

– Священное семь, – мягко сказал Сэм. Второй завопил. Тэк зажмурился и заткнул уши, предполагая, что может последовать за этим воем. И он не ошибся.

Когда пламя и грохот кончились, он взглянул вниз, на жутко освещенную сцену. Он не трудился считать: было очевидно, что там висело теперь сорок пламенных столбов, отбрасывающих сверхъестественный свет – их число было удвоено.

Ритуал продолжался. Железное кольцо на левой руке Будды пылало собственным бледно-зеленым светом.

Тэк снова услышал слова:

– Вдвое, или ничего!

И ответ Будды:

– Священное семь.

На этот раз Тэк подумал, что перед ним разверзлась гора. Ему казалось, что остаточное изображение вспышки отпечаталось на сетчатке его глаз даже сквозь закрытые веки. Но он ошибся.

Когда он открыл глаза, он увидел целую армию светящихся грозовых столбов. Их блеск вонзался в мозг, и Тэк затенил глаза, чтобы посмотреть вниз.

– Хватит, Ралтарики? – спросил Сэм, и яркий изумрудный свет заиграл на его левой руке.

– Еще раз, Сиддхарта. Вдвое, или ничего.

Дождь прекратился на минуту, и в великом сиянии воинства на склоне Тэк увидел, что у существа по имени Ралтарики голова водяного буйвола и лишняя пара рук. Он задрожал, закрыл глаза и уши и, стиснув зубы, ждал.

Через минуту это произошло. Рев и пламя поднимались вверх, и Тэк в конце концов потерял сознание.

Когда он пришел в себя, между ним и камнем были только серость и слабый дождь. И у основания камня сидела только одна фигура; она не имела рогов и рук у нее было не больше, чем обычные две.

Тэк не шевелился. Он ждал.

– Это, – сказал Яма, протягивая Тэку аэрозоль, – отпугивает демонов.

Я советую тебе на будущее основательно опрыскивать себя, если ты намерен странствовать так далеко от монастыря. Я думал, что этот район свободен от Ракш, иначе я дал бы тебе его раньше.

Тэк принял флакон и поставил перед собой на стол.

Они сидели в апартаментах Ямы и ели легкую пищу. Яма откинулся в кресле со стаканчиком вина Будды в левой руке и с полупустым графином в правой.

– Значит, тот, кого назвали Ралтарики, и в самом деле демон? – спросил Тэк.

– Да – и нет, – сказал Яма. – Если под «демоном» ты понимаешь злобное сверхъестественное существо, обладающее большим могуществом, крутящейся жизнью и способностью принимать на время любую видимую форму – тогда нет.

Это общепринятое определение, но в одном отношении оно не правильно.

– Да? В каком же?

– Он не сверхъестественное существо.

– А во всем остальном?

– Да.

– Тогда я не понимаю, какая разница – сверхъестественное оно или нет, если оно злобное, обладает большим могуществом, крутящейся жизнью и способно изменять свою форму по желанию.

– Нет, разница большая. Различие между непознанным и непознаваемым, между наукой и фантазией – вот, что существенно. Четыре направления компаса – логика, знание, мудрость и непознанное. Некоторые клонятся в этом направлении. Другие идут дальше. Склониться перед одним – значит потерять из виду три. Я могу покориться непознанному, но не непознаваемому. Человек, склоняющийся в этом последнем направлении, либо святой, либо дурак. Мне не нужны ни тот, ни другой.

Тэк пожал плечами и выпил глоток вина.

– Но демоны…

– Познаваемы. Много лет назад я экспериментировал с ними, и я был одним из Четырех, спускавшихся в Адский Колодец, если ты помнишь, после того как Тарака напал на Бога Агни в Паламайдсу. Ты не Тэк из Архивов?

– Я был им.

– Значит ты читал о самых ранних контактах с Ракшами?

– Я читал отчеты о днях, когда их связали…

– Тогда ты знаешь, что они коренные жители этого мира, что они были здесь до прибытия человека из исчезнувшей Уратхи.

– Да.

– Они созданы более из энергии, чем из материи. Судя по их традициям, они когда-то имели тела, жили в городах. Однако, их поиски личного бессмертия повели их по путям, отличным от путей человека. Они нашли способ сохранить себя как стабильные энергетические поля. Они покинули свои тела, чтобы жить вечно как силовые вихри. Но чистого разума у них нет. Они несут в себе полное эго и, рожденные от материи, всегда вожделеют к плоти. Хотя они могут на время принять плотскую внешность, они не могут вернуться в нее сами. Много веков они беспомощно дрейфовали по этому миру.

Появление Человека вывело их из состояния покоя. Они принимали формы его кошмаров, чтобы вредить ему. Вот поэтому они были побеждены и связаны задолго до Ратнагарис. Мы не могли уничтожить их совсем, но не могли и позволить им продолжать попытки захватить механизмы воплощения и тела людей. Так что они были пойманы и заключены в большие магнитные бутыли.

– Однако, Сэм освободил многих из них, чтобы они творили его волю, сказал Тэк.

– Да. Он создал и хранит пакт кошмара, и поэтому некоторые еще бродят по планете. Из всех людей они уважают, вероятно, одного только Сиддхарту.

А с остальными людьми у них один общий порок: они готовы играть по любым ставкам, и платить игорные долги для них вопрос чести. Так и должно быть, иначе они лишились бы доверия других игроков и потеряли бы свою единственную радость. Могущество их велико, и с ними играли даже принцы, надеясь выиграть их услуги. Так пропадали целые королевства.

– Если, по твоему мнению, Сэм играл с Ралтарики в одну из древних игр, то каковы были ставки?

Яма допил вино и снова наполнил стаканчик.

– Сэм – дурак, – сказал он. – Нет, не дурак. Он игрок. Тут есть разница. Ракша управлял меньшими группами энерго-существ. Сэм, с помощью своего кольца, отдал новый приказ страже огненных элементалей, которую он выиграл у Ралтарики. Эти элементали – страшные, безмозглые создания, и у каждого сила громовой стрелы.

Тэк прикончил свое вино.

– Но какие же ставки Сэм мог поставить в игре?

Яма вздохнул.

– Всю мою работу, все наши усилия за полстолетия.

– Ты хочешь сказать – его тело?

Яма кивнул.

– Человеческое тело – лучшая приманка, какую можно предложить демону.

– Зачем Сэму идти на такой риск?

Яма смотрел на Тэка, не видя.

– Возможно, это единственный способ воззвать к собственной жизненной воле, снова связать себя со своей задачей, – рискнуть жизнью, бросить само свое существование вместе с броском игральных костей.

Тэк налил себе еще стаканчик и выпил.

– Это для меня непостижимо.

Но Яма покачал головой.

– Нет, непонятно только. Сэм не полностью святой, но и не дурак.

– Нет, все-таки дурак, – решил Яма и в эту ночь попрыскал репеллентом от демонов вокруг монастыря.

На следующее утро к монастырю подошел невысокий человек и сел перед главным входом, поставив у своих ног чашку для подаяний. На нем было простое изношенное одеяние из грубой коричневой ткани, доходящее до лодыжек. Левый глаз был закрыт черной повязкой. Немногие оставшиеся волосы были темными и очень длинными. Острый нос, маленький подбородок и большие плоские уши придавали его лицу лисье выражение. Туго натянутая кожа сильно обветрена. Единственный зеленый глаз, казалось, никогда не мигал.

Он сидел минут двадцать, прежде чем один из монахов Сэма заметил его и сказал об этом кому-то из ордена Ратри в темной мантии. Тот отыскал жреца и передал информацию ему. Жрец, желая показать богине добродетели ее последователей, велел привести нищего, накормить, одеть и предоставить ему келью, в которой тот может жить, сколько пожелает.

Нищий принял еду с вежливостью брамина, но поел только хлеба и фруктов. Он принял также темную одежду ордена Ратри, отбросив свою запыленную рубаху. Затем он осмотрел келью и свежий спальный мат, положенный для него.

– Благодарю тебя, почтенный жрец, – сказал он красивым, звучным голосом, более сильным, чем вся его особа. – Я благодарю тебя и молю твою богиню улыбнуться тебе за твою доброту и щедрость, расточаемые ее именем.

Жрец и сам улыбнулся и надеялся, что Ратри пройдет в эту минуту по холлу и будет свидетельницей его доброты и щедрости от ее имени. Увы, она не прошла. Немногие из ее ордена реально видели ее, даже ночью, когда она набирала свою силу и шла сред них, потому что только те, кто носил шафрановую мантию, ждали пробуждения Сэма и уверенно могли опознать Ратри.

Обычно она проходила по монастырю, когда ее приверженцы были на молитве, или после того, как они удалялись на вечер. Днем она в основном спала, а если и шла мимо них, то бывала закутана в плащ. Свои желания и приказы она сообщала непосредственно Гандиджи, главе ордена, которому было девяносто три года этого цикла, и он был больше чем наполовину слеп.

Следовательно, и ее монахи, и монахи в желтом ждали ее появления и мечтали заслужить ее милость. Было сказано, что ее благословение обеспечивает будущее воплощение в брамина. Один только Гандиджи не беспокоился об этом, потому что принял путь реальной смерти.

Поскольку она не прошла через холл, где они стояли, жрец продолжил разговор.

– Я – Баларама, – сказал он. – Могу я узнать твое имя, добрый господин, и, может быть, твое назначение?

– Я – Арам, – ответил нищий, – принявший на себя десятилетний обет бедности и семилетний – молчания. К счастью, семь лет прошли, и я могу теперь высказать благодарность своему благодетелю и ответить на его вопросы. Я направляюсь в горы, чтобы найти себе пещеру, где могу предаться медитации и молитве. Я, может быть, приму твое любезное гостеприимство на несколько дней, прежде чем пуститься в путешествие.

– Поистине, – сказал Баларама, – для нас честь, если святой пожелает осчастливить наш монастырь своим присутствием. Мы рады принять тебя. Если ты пожелаешь иметь что-нибудь, и мы способны дать тебе эту вещь – назови ее.

Арам пристально поглядел на него своим здоровым зеленым глазом и сказал:

– Монах, что первым заметил меня, не носил одежды вашего ордена. – Он коснулся темной мантии. – Я уверен, что мой бедный глаз видел мантию другого цвета.

– Да, – сказал Баларама, – сейчас под нашим кровом отдыхают от своих странствий последователи Будды.

– Это и вправду интересно, – сказал Арам, – потому что я хотел бы поговорить с ними и, возможно, узнать побольше об их Пути.

– Ты будешь иметь широкую возможность для этого, если останешься у нас на некоторое время.

– Тогда я так и сделаю. Долго ли они здесь пробудут?

– Не знаю.

Арам кивнул.

– Когда я смогу поговорить с ними?

– Они будут здесь вечером, в час, когда все монахи собираются вместе и разговаривают, о чем хотят, кроме тех, кто дал обет молчания.

– Тогда я проведу время до этого часа в молитве, – сказал Арам. Спасибо тебе.

Они поклонились друг другу, и Арам вошел в свою комнату.

Вечером Арам ждал часа сбора монахов. В это время монахи обоих орденов встречались и вели разговоры. Ни Сэм, ни Тэк, ни Яма никогда не присутствовали при этом.

Арам сидел за длинным солом в трапезной напротив нескольких буддийских монахов. Некоторое время он разговаривал с ними о доктрине и практике, о касте и кредо, о погоде и о текущих делах.

– Удивительно, – сказал он через какое-то время, – что люди вашего ордена столь неожиданно и далеко зашли на юг и запад.

– Мы – странствующий орден, – ответил монах. – Мы идем вслед за ветром. Мы идем, куда влечет нас сердце.

– В местность ржавой почвы в сезон гроз? Может быть, здесь поблизости случается какое-либо откровение, которое могло бы расширить мой дух, если бы я заметил его?

– Весь мир – откровение, – сказал монах. – Все изменяется, однако, все остается. День следует за ночью… Каждый день отличен от другого, но каждый – день. Очень многое в мире – иллюзия, но формы этой иллюзии следуют образцу, который является частью божественной реальности.

– Да, да, – сказал Арам, – в путях иллюзий и реальности я достаточно сведущ, но под своим вопросом я имел в виду, не возник ли поблизости новый учитель, или, быть может, вернулся старый, или, скажем, божественное проявление, о присутствии которого моей душе полезно было бы знать.

Говоря это, нищей сбросил со стола рыжего жука размером с ноготь, и двинул сандалией, чтобы раздавить его.

– Умоляю тебя, брат, не вреди ему, – сказал монах.

– Но их в избытке, а Мастера Кармы установили, что человек не может вернуться как насекомое, и убийство насекомого – кармически бездеятельный акт.

– Тем не менее, – сказал монах, – всякая жизнь есть жизнь; в этом монастыре все следуют учению Ахимса и воздерживаются отнимать жизнь у любого существа.

– Однако, – возразил Арам, – Паранджали установил, что намерение определяет более, чем действие. Следовательно, если я убил случайно, а не по злобе, я вроде бы и не убивал. Признаюсь, что в данном случае присутствовала злоба; значит, если я и не убил, я все равно несу груз вины за такое намерение. Так что я мог бы наступить на жука, и хуже от этого не станет, согласно принципам Ахимсы. Но, поскольку я гость, я, конечно, уважаю ваши обычаи и не сделаю такой вещи. – С этими словами он отодвинул ногу от насекомого, которое оставалось неподвижным, подняв вверх красноватые усики.

– А он действительно ученый, – сказал один из монахов Ратри.

Арам улыбнулся.

– Благодарю тебя, но это не так. Я только смиренный искатель истины, и в прошлом мне случайно удалось прослушать лекции ученого. Ох, если бы мне так повезло снова! Если бы поблизости был какой-нибудь великий учитель или ученый, я уверенно пошел бы по горячим углям и сел бы у его ног слушать его слова или следовать примеру. Если бы…

Он замолчал, потому что все глаза вдруг повернулись к двери позади него. Он не повернул головы, но потянулся прихлопнуть жука, находившегося возле его руки. Из сломанной хитиновой оболочки его спинки высунулись кончик маленького кристалла и две крошечные проволочки.

Тогда Арам повернулся. Его зеленый глаз пробежал через ряд монахов, сидевших между ним и дверью, и увидел Яму: на нем были брюки, сапоги, рубашка, пояс, плащ и перчатки – все красное, а голову обвивал тюрбан цвета крови.

– «Если бы»? – спросил Яма. – Ты сказал «если бы»? Если бы какой-нибудь мудрец или какое-то воплощение божества остановилось поблизости, ты хотел бы с ним познакомиться? Ты об этом говорил, незнакомец?

Нищий встал из-за стола и поклонился.

– Я – Арам, искатель и путешественник, товарищ каждому, кто желает просвещения.

Яма не ответил на поклон.

– Почему ты назвал свое имя наоборот, Бог Иллюзии, когда все твои слова и поступки кричат об этом перед тобой?

Нищий пожал плечами.

– Я не понял твоих слов. – Он снова улыбнулся. – Я тот, кто ищет Путь и Истину, – добавил он.

– Я думаю, этому трудно поверить, поскольку я был свидетелем по крайней мере тысячи лет твоей измены.

– Ты говоришь о продолжительности жизни богов.

– К несчастью, да. Ты сделал серьезную ошибку, Мара.

– Какую же?

– Ты предполагал, что тебе позволят уйти отсюда живым.

– Согласен, я предчувствовал, что так будет.

– Ты не учел множества несчастных случаев, которые могут свалиться на одинокого путешественника в этом диком районе.

– Я много путешествовал один. Несчастные случаи всегда постигали других.

– Ты, видимо уверен, что если твое тело будет уничтожено здесь, твой атман переместиться в другое тело в другом месте. Я понимаю, что кто-то расшифровал мои записи, и фокус теперь возможен.

Брови нищего опустились на четверть дюйма и сдвинулись.

– Яма, – сказал он, – ты глуп, если сравниваешь свою ничтожную потерянную силу с мощью Мастера Снов.

– Может быть и так, господин Мара, – ответил Яма, – но я слишком долго ждал этого случая, чтобы думать об отсрочке. Помнишь мое обещание в Кинсете? Если ты желаешь продолжать цепь своего существования, ты пройдешь через эту единственную в комнате дверь, которую я загораживаю. Ничто за пределами этой комнаты не поможет тебе теперь.

Мара поднял руки, и вспыхнули огни.

Все пылало. Пламя вылетало из каменных стен, из столбов, из мантий монахов. По комнате клубился дым. Яма стоял среди пожарища, но не двинулся с места.

– Это лучшее, что ты можешь сделать? – спросил он. – Твое пламя повсюду, но ничто не горит.

Мара хлопнул в ладоши и пламя исчезло.

Вместо него поднялась кобра почти в два человеческих роста; покачивая головой с развернутым серебряным клобуком, она вытянулась в боевую позицию.

Яма игнорировал ее; его темный взгляд впивался теперь, как жало черного насекомого, в единственный глаз Мары.

Кобра растаяла на середине броска. Яма шагнул вперед.

Мара отступил на шаг.

Они стояли так в течение трех ударов сердца, затем Яма сделал два шага вперед, а Мара снова отступил. На лбу обоих выступил пот.

Теперь нищий стал выше ростом, волосы его стали гуще, он сделался толще в талии и в плечах. Все его движения стали неуловимо изящными. Он сделал еще один шаг назад.

– Да, Мара, здесь бог смерти, – сказал сквозь зубы Яма. – Падший я или нет, но реальная смерть живет в моих глазах. И тебе придется встретиться с ними. Когда ты дойдешь до стены, тебе некуда будет отступать. Сила уходит из твоих членов. Руки и ноги твои начинают холодеть.

Мара оскалил зубы в усмешке. Шея его раздулась как шар. Бицепсы были величиной с мужское бедро, грудь – бочонок силы, а ноги как деревья в лесу.

– Холодеют? – спросил он, вытянув руки. – Этими руками я могу переломить гиганта. А ты всего лишь выброшенная падаль. Твой гнев может напугать лишь стариков и калек. Твои глаза могут вогнать в оцепенение животных и людей низшего класса. Я настолько выше тебя, насколько звезда выше дна океана.

Руки Ямы в красных перчатках метнулись, как две кобры, к горлу Мары.

– Тогда пусти в ход свою силу, которой ты так хвалишься, Мастер Снов.

Ты создал видимость мощи, воспользуйся же ею! Одолей меня не словами, а делом!

Щеки и лоб Мары стали ярко-алыми, когда руки Ямы крепче сжались на его горле. Глаз готов был выскочить.

Мара упал на колени.

– Хватит, господин Яма! – прохрипел он. – Хочешь убить самого себя?

Он менялся. Черты его расплылись, словно он лежал под текучей водой.

Яма смотрел вниз на свое собственное лицо, на свои красные руки, хватающие его же запястья.

– Ты впадаешь в отчаяние, Мара, когда жизнь оставляет тебя. Но Яма не ребенок, чтобы бояться разбить зеркало, которым ты стал. Сделай последнюю попытку и умри как человек, конец все равно один.

Но произошло еще одно расплывание и изменение.

На этот раз Яма заколебался, ослабляя свою силу.

На его руки упали ее бронзовые волосы. Тусклые глаза умоляли. Горло обвивало ожерелье из черепков, которые были чуть бледнее ее тела. Ее сари было цвета крови. Ее руки лежали на его руках и почти ласкали их…

– Богиня! – прошептал Яма.

– Не хочешь ли ты убить Кали?… Друга?… – Она задыхалась.

– Опять ошибка, Мара, – прошипел Яма. – Разве ты не знаешь, что каждый человек убивает то, что он любил?

Руки его сжались, раздался звук ломающихся костей.

– Десятикратным будет твое осуждение, – сказал он, зажмурившись. – И нового рождения не будет.

Руки его разжались.

Высокий, благородного сложения человек лежал на полу у ног Ямы, голова склонилась к правому плечу. Глаз окончательно закрылся.

Яма перевернул тело носком сапога.

– Устроить погребальный костер и сжечь это тело, – сказал он монахам, не поворачиваясь к ним. – Не жалеть ритуалов. Сегодня умер один из высочайших.

Он отвел глаза от работы своих рук, повернулся на каблуках и покинул комнату.

В этот вечер по небу метались молнии и дождь сыпал как горох.

Они вчетвером сидели в комнате в высокой башне на северо-восточном углу монастыря.

Яма ходил по комнате и останавливался у окна каждый раз, когда проходил мимо него.

Остальные сидели, смотрели на него и слушали.

– Они подозревают, – говорил он, – но не знают. Они не разрушат монастырь последователей бога, не выставят перед людьми раскол в своих рядах – пока они не уверены. А они не уверены, и поэтому проверяют. Это означает, что у нас еще есть время.

Они кивнули.

– Брамин, отрекшийся от мира, шел этой дорогой, пострадал от несчастного случая и умер здесь реальной смертью. Тело его сожжено, прах брошен в реку, текущую в море. Вот как это произошло… В это время здесь гостили странствующие монахи Просвещенного. Они ушли вскоре после этого события. Кто знает, где они теперь?

Тэк выпрямился, насколько мог.

– Господин Яма, – сказал он, – эта история продержится неделю, месяц, может быть, больше, и попадет в руки Мастера, который первым делом примется за тех, кто остался в этом монастыре, кто идет Коридорами Кармы.

В этих обстоятельствах, я думаю, кое-кто из них может быть преждевременно наказан именно по этой причине. Тогда что?

Яма тщательно скрутил сигарету.

– Я сказал, как это в действительности произошло – так и нужно уладить.

– Возможно ли это? Когда человеческий мозг является предметом кармического возврата, все события, каким он был свидетелем во время его последнего жизненного цикла, кладутся перед судьей и машиной, как свиток.

– Все это правильно, – сказал Яма. – А ты, Тэк из Архивов, никогда не слышал о палимпсесте – свитке, который был использован, затем очищен и использован снова?

– Конечно, слышал, но ведь мозг не свиток.

– Нет? – улыбнулся Яма. – Ну, это было твое сравнение, а не мое. А что, в сущности, есть истина? Истина такова, какой ты ее подашь. – Он закурил. – Монахи были свидетелями странного и страшного дела. Они видели, как я принял свой Аспект и владел Атрибутом. Они видели, как Мара сделал то же самое – здесь, в этом монастыре, где мы возродили принцип ахимса.

Они знают, что бог может делать такие вещи, не неся кармического груза, но шок был силен, и впечатление было живым. И будет конечное сожжение. И во время этого сожжения та басня, что я рассказал вам, должна стать истиной в их умах.

– Каким образом? – спросила Ратри.

– Именно в эту ночь, в этот час, – сказал Яма, – когда образ огненного акта тревожит их мысли и сознание, новая истина должна быть выкована и укреплена вместо… Сэм, ты достаточно долго отдыхал. Теперь ты должен сделать это дело. Произнеси им проповедь. Ты должен воззвать к их самым благородным чувствам и высшим качествам духа, которые делают человека предметом божественного вмешательства. Ратри и я объединим силы, и родится новая правда.

Сэм дернулся и опустил глаза.

– Не знаю, смогу ли. Это было так давно…

– Будда всегда Будда, Сэм. Вытащи что-нибудь из своих прежних притч.

У тебя есть минут пятнадцать.

Сэм протянул руку.

– Дай мне табаку и бумаги. – Он взял кисет и скрутил сигарету. Огонька… Спасибо. – Он глубоко затянулся и закашлялся. – Я устал врать им, – сказал он наконец. – Наверное, так.

– Врать? – переспросил Яма. – А кто тебя просит врать? Выдай им Нагорную Проповедь, если хочешь, или что-нибудь из «Илиады», мне все равно, что ты скажешь. Просто расшевели их немного, погладь слегка, вот и все, что я прошу.

– А потом что?

– Потом? Потом я займусь спасением их… и нас!

Сэм медленно кивнул.

– Ну, если ты так ставишь вопрос… Только я не вполне в форме для таких штук. Конечно, я найду парочку истин, подпущу благочестия… Но мне потребуется двадцать минут.

– Ладно, пусть двадцать. А потом будем складываться. Завтра едем в Кейпур.

– Так рано? – спросил Тэк.

Яма покачал головой.

– Так поздно, – сказал он.

Монахи сидели на полу в трапезной. Столы были сдвинуты к стенам.

Насекомые исчезли. Снаружи продолжался дождь.

Великодушный Сэм, Просвещенный, вошел и сел перед монахами.

Вошла Ратри в одежде буддийской монахини и в вуали.

Яма и Ратри прошли в конец комнаты и сели на пол. Где-то слушал и Тэк.

Сэм несколько минут сидел, закрыв глаза, затем мягко сказал:

– У меня много имен, и ни одно из них не имеет значения. Говорить это называть имена, но говорить – не существенно. Вдруг случается то, что никогда не случалось раньше. Видя это, человек смотрит на реальность. Он не умеет рассказать другим, что он видел. Однако, другие желают знать и спрашивают его: «На что похоже то, что ты видел?» Тогда он пытается объяснить им. Допустим, он видел самый первый в мире огонь. И он говорит:

«Он красный, как мак, но сквозь него танцуют другие цвета. У него нет формы, он как вода, текущая отовсюду. Он горячий, вроде летнего солнца, только горячее. Он живет некоторое время на куске дерева, а затем дерево исчезает, будто он его съел, и остается нечто черное, которое может сыпаться как песок. Когда дерево исчезает, он тоже исчезает».

Следовательно, слушатели должны думать, что реальность похожа на мак, на воду, на солнце, на то, что едят, и на то, что выделяют. Они думают, что огонь похож на все, как сказал им человек, знавший его. Но они не видели огня. Они не могут реально знать его. Они могут только знать о нем. Но вот огонь снова приходит в мир, и не один раз. Многие смотрят на огонь. И через какое-то время огонь становится таким же обычным, как трава, облака или воздух, которым они дышат. Они видят, что он похож на мак, но не мак, похож на воду, но не вода, похож на солнце, но не солнце, похож на то, что едят и на то, что выбрасывают, но он не то, он отличается от всего этого, или он – все это вместе. Они смотрят на эту новую вещь и придумывают новое слово, чтобы назвать ее. И называют ее «огонь».

Если они встретят человека, который еще не видел огня, и заговорят с ним об огне, он не поймет, что они имеют в виду. Тогда они, в свою очередь, станут объяснять ему, на что похож огонь, зная по собственному опыту, что говорят не правду, а лишь часть ее. Они знают, что этот человек так и не поймет реально, даже если бы они использовали все слова, существующие в мире. Он должен сам увидеть огонь, обонять его запах, греть возле руки, глядеть в его сердцевину, или остаться навеки невеждой.

Следовательно, слово «огонь» не имеет значения, слова «земля», «воздух», «вода» не имеют значения. Никакие слова не важны. Но человек забывает реальность и помнит слова. Чем больше слов он помнит, тем умнее его считают товарищи. Он смотрит на великие трансформации мира, но не видит их, как видит тот, кто смотрит на реальность впервые. Их имена слетают с его губ, и он улыбается и пробует их на вкус, думая, что он знает о вещах по их названиям. То, что никогда не случалось раньше, все-таки случается.

Это все еще чудо. Великое горящее цветение, поток, извержение пепла мира, и ни одна из этих вещей, которые я назвал, и в то же время все они, и это реальность – Безымянность.

И вот я требую от вас: забудьте ваши имена, забудьте слова, сказанные мною, как только они будут произнесены. Смотрите на Безымянность в себе, которая поднимается, когда я обращаюсь к ней. Она внимает не моим словам, а реальности внутри меня, которая является частью Безымянности. Это атман, он слышит меня, а не мои слова. Все остальное нереально. Определять значит терять. Суть всех вещей – Безымянность. Безымянность непознаваема, она сильнее даже Брамы. Вещи уходят, но суть остается. Следовательно, вы сидите среди сна.

Суть сна – это сон формы. Формы проходят, но суть остается, создавая новые сны. Человек называет эти сны и думает, что пленил суть, не зная, что он вызывает нереальность. Эти камни, стены, тела, сидящие рядом с вами – это маки, вода, солнце. Это сны Безымянности. Они – огонь, если хотите.

Иногда спящий сознает, что он спит. Он может в какой-то мере управлять тканью сна, сгибая ее по своей воле, или может проснуться в большом самопознании. Если он выбирает путь самопознания, слава его велика, и он будет звездой во все времена. Если же он выбирает путь Тантр, объединяющий Самсару и Нирвану, включающий мир и продолжение жизни в нем, этот человек – самый могущественный из мастеров сна. Его мощь может быть направлена и на добро, и на зло – как посмотреть, хотя эти определения тоже не имеют значения, они по ту сторону наименований Самсары.

Однако, жить в Самсаре – значит зависеть от работы могущественных мастеров сна. Если их сила направлена на добро, это золотое время, если же на зло – это время тьмы. Сон может обернуться кошмаром.

Написано, что жить – значит страдать. Так оно и есть, говорят мудрые, потому что человек должен освободиться от своего бремени Кармы, если он достигнет просвещенности. По этой причине, говорят мудрые, полезно ли человеку во сне бороться со своей участью, с тропой, по которой он должен следовать, чтобы получить освобождение? В свете вечных ценностей, говорят мудрецы, страдание – ничто; в пределах Самсары, говорят мудрые, страдание ведет к добру. Но оправданно ли, что человек борется против тех, чья мощь направлена на зло? – Он сделал паузу и поднял выше голову. – В эту ночь между нами прошел Бог Иллюзии – Мара, могущественнейший из Мастеров Сна, склонный ко злу. Он натолкнулся на другого, на того, кто может работать с тканью снов различными способами. Он встретился с Дхармой, который может изгнать мастера снов из своего сна. Они сражались, и Бог Мара не существует более. Почему они сражались, Бог Смерти и Бог Иллюзии? Вы знаете, что пути богов непостижимы. Но это не ответ.

Ответ, оправдание одинаково как для людей, так и для богов. Добро и зло, говорят мудрые, ничего не значат для тех, кто в Самсаре. Согласитесь с мудрецами, которые учили наш народ с незапамятных времен. Согласитесь, но рассмотрите вещь, о которой мудрецы не говорили. Эта вещь – «красота», которая есть слово – но взгляните за это слово и рассмотрите Путь Безымянности. А что есть Путь Безымянности? Это Путь Сна. Но зачем нужен сон Безымянности? Этого не знает ни один из живущих в Самсаре. Так что лучше спросите, что делает сон Безымянности?

Безымянность, частью которой являемся мы все, дает форму сну. А что есть высший атрибут любой формы? Красота. Значит, Безымянность – артист.

Значит, главное – не проблема добра и зла, а проблема эстетики. Бороться с могучими мастерами сна, чья сила направлена на зло или уродство, не значит бороться за то, чему учили нас мудрецы – быть безразличными в границах Самсары или Нирваны, а значит – бороться за симметричное видение сна, в границах ритма и точки, баланса и антитезы, которые делают сон вещью красоты. Об этом мудрые ничего не говорили. Эта истина так проста, что они, вероятно, проглядели ее. По этой причине я вынужден из-за эстетики ситуации обратить на нее ваше внимание. Бороться против мастеров снов, видящих безобразное – будь они люди или боги – можно лишь волей Безымянности. Эта борьба также несет страдания, и кармическое бремя человека тоже будет облегчено, как это было бы при необходимости терпеть безобразное; но это страдание производит более высокий конец в свете вечных ценностей, о которых так часто говорили мудрые.

И вот, я говорю вам, эстетика того, чему вы были свидетелями в этот вечер, была эстетикой высокого порядка. Вы можете спросить меня: «Откуда мне знать, что прекрасно, а что уродливо, и каким образом действовать?», и я скажу: на этот вопрос вы должны ответить сами. Для этого нужно сначала забыть то, что я говорил, потому что я не сказал ничего. Живите теперь в Безымянности.

Он поднял правую руку и склонил голову.

Яма встал, Ратри встала, Тэк прыгнул на стол.

Они ушли вчетвером, зная, что механизм Кармы на этот раз не сработал.

Они шли в пьяном блеске утра под Мостом Богов. Высокий папоротник, еще мокрый от ночного дождя, искрился по бокам тропы. Вершины деревьев и пики далеких гор рябили за поднимавшимся паром. День был безоблачным.

Слабый утренний ветерок еще хранил следы ночного холода. Щелканье, жужжанье и щебет джунглей сопровождали идущих монахов. Монастырь, из которого они ушли, едва виднелся над вершинами деревьев; над ними тянулась изогнутая линия дыма, расписывающая небеса.

Служители Ратри несли ее носилки посредине движущейся толпы монахов, слуг и маленького отряда воинов. Сэм и Яма шли почти первыми. Тэк следовал за ними, невидимкой скользя меж листьев и веток.

– Погребальный костер все еще горит, – сказал Яма.

– Да.

– Жгут тело странника, умершего от сердечного приступа как раз тогда, когда он решил отдохнуть в монастыре.

– Правильно.

– Для экспромта твоя проповедь была просто очаровательна.

– Спасибо.

– Ты действительно веришь в то, что проповедовал?

Сэм засмеялся.

– Я весьма доверчив, когда речь идет о моих словах. Я верю всему, что говорю, хотя и знаю, что я лжец.

Яма фыркнул.

– Жезл Тримурти все еще падает на спины людей. Ниррити шевелится в своем темном логове; он тревожит морские пути юга. Не хочешь ли ты потратить еще один срок жизни на удовольствие заняться метафизикой – найти новые оправдания для подавления своих врагов? Твое выступление в прошлую ночь звучало так, словно ты перевернул понятия почему и как.

– Нет, – сказал Сэм, – я хотел испробовать другую линию на присутствующих. Трудно вызвать возмущение тех, для кого все – благо. В их мозгах нет места злу, несмотря на их постоянные страдания. Раб на дыбе, знающий, что он должен родиться снова – может быть, жирным купцом – если будет страдать с готовностью, смотрит на страдания иначе, чем тот у которого только одна жизнь. Этот раб может вытерпеть все, зная, что, как ни велика сейчас его боль, его будущие радости будут еще больше. Если такой человек не выбирает между добром и злом, тогда, возможно, красота и уродство могут служить одинаково. Меняются только названия.

– Тогда, значит, это новая, официальная партийная линия? – спросил Яма.

– Именно, – ответил Сэм.

Яма провел рукой по невидимой щели в одежде, извлек кинжал и поднял его.

– Салют красоте! – сказал он. – Долой уродство!

Волна тишины прокатилась по джунглям. Прекратились все звуки жизни.

Яма поднял одну руку вверх, а другой вложил кинжал в его потайные ножны.

– Стоп! – крикнул он и посмотрел вверх, щурясь от солнца и склонил голову набок. – Прочь с тропы! В кусты!

Все двинулись. Тела в шафрановых мантиях метнулись с тропы. Носилки Ратри застряли между деревьями, а Ратри стояла теперь рядом с Ямой.

– В чем дело? – спросила она.

– Слушай!

Это спускалось с неба на взрывной волне звука. Оно мелькнуло над пиками гор, пронеслось над монастырем, разметая дым. При его полете грохотали взрывы звука, воздух дрожал, словно это пробивалось сквозь ветер и свет.

Это был крест в виде буквы тау с громадной петлей и с огненным хвостом позади.

– Разрушитель вышел на охоту, – сказал Яма.

– Громовая колесница! – закричал один из наемных воинов, делая рукой знак.

– Шива проходит, – сказал монах, вытаращив глаза от ужаса. Разрушитель…

– Если бы я своевременно понял, как хорошо я работал, я мог бы вычислить дни его международных состязаний. Иногда я сожалею о своей гениальности.

Крест прошел под Мостом Богов, качнулся над джунглями и ушел к югу.

Его рев постепенно уменьшался по мере удаления. Затем наступила тишина.

Коротко чирикнула птица. Ей ответила другая. Затем снова появились все звуки жизни, и путешественники вернулись на тропу.

– Он вернется, – сказал Яма, и это оказалось правдой.

Еще дважды в этот день они покидали тропу, когда громовая колесница проносилась над их головами. В последнем случае она сделала круг над монастырем, возможно, наблюдая за похоронным ритуалом, проводившимся там.

Затем она прошла над горами и исчезла.

В эту ночь они разбили лагерь под звездами, и на вторую тоже.

Третий день привел их к реке Дива и к маленькому портовому городку Куна. Здесь они нашли транспорт, как желали и в тот же вечер двинулись на барке к югу, туда, где Дива соединялась с могучей Ведрой, а затем дальше, и, наконец, к пристаням Кейпура, их назначению.

Пока они плыли по реке, Сэм слушал ее звуки. Он стоял на палубе, положив руки на перила, и смотрел в воду, где яркое небо поднималось и падало, а звезды склонялись друг к другу. И тогда ночь обратилась к нему голосом Ратри откуда-то вблизи.

– Ты проходил этим путем прежде, Татагатхи.

– Много раз, – ответил он.

– Дива прекрасна под звездами в своей ряби.

– Да.

– Теперь мы идем в Кейпур и во Дворец Камы. Что ты станешь делать, когда мы туда прибудем?

– Некоторое время потрачу на медитацию, богиня.

– О чем будешь размышлять?

– О своих прошлых жизнях и об ошибках, которые содержала каждая из них. Мне нужно заново пересмотреть свою тактику и тактику врага.

– Яма думает, что Золотое Облако изменило тебя.

– Возможно, что так оно и есть.

– Он считает, что оно размягчило тебя, ослабило. Ты всегда изображал из себя мистика, но сейчас, по мнению Ямы, ты и в самом деле стал им – на свою погибель и на нашу.

Сэм покачал головой и повернулся, но не увидел Ратри. То ли она была здесь невидимой, то ли ушла. Он сказал тихо и без выражения:

– Я сорву эти звезды с небес и брошу их в лицо богам, если понадобится. Я буду богохульствовать во всех храмах страны. Я буду улавливать жизни сетью, как рыбак рыбу, если это будет необходимо. Я снова поднимусь в Небесный Город, даже если каждая ступенька будет пламенем или обнаженным мечом, а путь будут охранять тигры. Настанет день, когда боги спустятся с Неба и увидят меня на лестнице; я принесу им дар, которого они боятся больше всего.

Но сначала мне надо подумать, – закончил он, отвернулся и вновь начал разглядывать воду.

Падучая звезда пролетела по небу. Судно шло вперед. Ночь вздохнула над Сэмом.

Сэм смотрел вдаль и вспоминал.