"Белые птицы детства" - читать интересную книгу автора (Сукачев Вячеслав Викторович)

НА ЛЬДИНЕ

Это утро было особенным и запомнилось Карысю на долгие годы. Он проснулся внезапно, рывком, как почти никогда не просыпаются дети, и сразу же сел в постели. Он сел в постели и с удивлением услышал, как торопливо и гулко бьётся его сердце, как холодно становится в животе и как суетливо и щекотно бегают маленькие мураши под кожей на спине. Карысь закрыл и вновь открыл глаза, пошевелил пальцами и спустил ноги с кровати.

В доме было пусто и осторожно. Сквозь плотно задёрнутые разноцветные шторки в комнату слабо пробивался сине-зелёно-оранжевый свет, который напоминал Карысю почти забытые впечатления от ныряния под воду с открытыми глазами. Но ныряние — это когда, это летом ещё будет, а теперь... У Карыся сладко замерло сердце, он босиком прошлёпал к окну, отдёрнул шторку и, навалившись локтями на подоконник, посмотрел в сторону Амура. Серый, с синими промывами луж, взбугрившейся санной дорогой, студенисто оплывшими торосами, лёд был не похож сам на себя. Он показался Карысю беззащитно слабым и жалким. Другое дело — осенью, вот тогда лёд так лёд: голубой, упругий, со множеством таинственных трещинок и пузырьков, хрустящий и холодный. Однако разочарование Карыся было почти секундным, почти никакого следа в нём не оставившим, и потому в следующую минуту он уже одевался, с восторгом думая о предстоящей вылазке на Амур. Он уже видел, как выбегает со двора, перепрыгивает лужу, несётся мимо огорода, кубарем скатывается с крутого берега и... И именно в этот момент в комнату вошёл отец. Он удивлённо оглядел всклокоченного, ещё белого после сна Карыся, неправильно надетые валенки с калошами, шапку в руке и шарф в кармане, потом неопределённо хмыкнул, потом весело сказал:

— Ты, конечно, прежде всего умылся, почистил зубы, заправил свою постель, поел и теперь решил погулять?

Карысь зачем-то надел шапку и вздохнул.

— Ого.—Отец оглядел кухонный стол.—Да ты и посуду после себя помыл. Ну, брат, ты делаешь успехи, просто поразительные успехи.

Карысь снял шапку и начал разуваться, изо всех сил стараясь не встречаться с глазами отца. Он снял курточку, молча пошёл в горницу и застелил постель. Потом, подставив маленькую скамеечку и встав на неё, решительно поддел сосок умывальника и отчаянно потонул глазами в мокрых ладонях.

Они вместе сидели за столом, и Карысю очень нравилось, что отец поставил одинаковые кружки, приготовил одинаковые бутерброды и разложил в тарелки по одному одинаковому яйцу.

— Кто кого? — Отец взял своё яичко.

— Ага! — Карысь старательно прицелился и сильно ударил. Его яйцо хрустнуло и мягко осело в руке. Карысь огорчённо разжал кулак и стал подозрительно осматривать трещины.

— Не обязательно бить сильно,— равнодушно посоветовал отец,—гораздо важнее — ударить точно. Видишь, у тебя вмятина сбоку, значит, ты ударил не носом и потому проиграл.

— Я в другой раз носом, самым краешком,—пообещал Карысь,— тогда посмотрим.

— Мне всегда нравилось,—улыбнулся отец,—что ты не любишь хвастаться, как другие мальчишки. Это качество настоящего мужчины.

Карысь завозился, засопел, одним махом выпил свой чай, осторожно спрятав кусок недоеденного бутерброда за кружкой, полез из-за стола.

— Конечно,— сказал он,— если мне попадётся хорошее яйцо.

Отец отвязал Серка, потуже затянул подпругу и, взявшись за луку седла, поставил ногу в стремя. Карысь, внимательно наблюдавший за ним, наконец решился:

— Па-а, мне на Амур сходить можно? — из-за волнения голос у Карыся получился суховатым, с хрипотцой.

Отец легко взлетел на Серка, нашёл второе стремя и, одной рукой удерживая поводьями зауросившую [1] лошадь, второй надвинул Карысю шапку на глаза.

— Можно, Карысь,—весело сказал отец,—тебе пока что всё можно, кроме одного: пожалуйста, не ходи на лёд. Иначе нам с тобой здорово влетит от матери. Договорились?

— Договорились,—вяло откликнулся Карысь, сдвинув шапку на затылок.—А если с самого краешка?

Серко не хотел стоять на месте, он то пятился, то боком гарцевал по двору, и Карысю приходилось ходить следом за ним. Но вот отец перекинул через плечо сумку с красным крестом, поправил фуражку и скомандовал:

— Открывай!

Карысь поднял щеколду и, немного поднатужившись, открыл воротца и, встав за ними, обиженно надул губы. Раньше бы он обязательно выглянул, обязательно посмотрел, как, низко пригнувшись, припав к шее лошади, выезжает в низкие воротца отец, но теперь...

— Если только с самого края,— высоко над Карысем сказал отец, — там, где воробью но колена. Знаешь?

— Зна-аю,— весело и освобождённо выкрикнул Карысь,— я вот честное пионерское...

— Ну-ну, пионер,— усмехнулся отец и ускакал по переулку.

Карысь закрыл воротца, облегчённо вздохнул, с разбега перепрыгнул лужу и помчался к Амуру.

Почти всюду снег уже растаял. На высоких местах, где было сухо и открыто для солнца, сквозь землю прорвались первые зелёные былки. Они были удивительно тонкими и беззащитными среди жёлтого траура прошлогодней травы, но с каждым днём их становилось всё больше, и нельзя было не радоваться этому ярко-зелёному румянцу, привольно и безостановочно разливающемуся по земле. А вот в низких местах, иод деревьями и плетнями, снег ещё лежал: грязный, ноздреватый, избитый солнцем и тёплыми ветрами. От этих одиноких сугробов тянулись такие же одинокие и безрадостные ручьи, которые, как ни вихляли, как ни бросались из одной стороны в другую, сходились всё же вместе в глубоком глинистом овраге. И здесь, в овраге, круто падавшем в Амур, ручьи превращались в ручей, который шумел и ярился как самая настоящая река и даже имел свой собственный водопад. И именно здесь, у водопада, Карысь заметил Ваську, Кольку Корнилова и Настьку. Собравшись в кружок, почти сомкнувшись головами, что-то такое они там делали, присев на корточки и ничего вокруг не замечая.

— Э-эй! —сверху закричал Карысь,— вы чё там?

Они медленно повернулись, медленно посмотрели на Карыся и опять занялись своим делом.

— Айда на Аму-ур! — уже потише крикнул Карысь, тогда как ноги сами собой понесли его в овраг...

— Чего кричишь, как полоумный? — зашипела на него Настька, и Карысь, немало удивлённый тем, что Васька пустил её в свою компанию, теперь был сражён окончательно. Он даже не нашёлся, что ответить Настьке, а лишь открыл рот и растерянно оглянулся, словно бы Настька шипела на кого-то там, за спиной.—Вишь, — ещё раз оглянулась Настька,—мельницу пробуем. Я сама придумала.

Карысь тоже присел на корточки, посопел, повозился и наконец протиснулся между Васькой и Колькой Корниловым. То, что он увидел, сильно разочаровало его: мельницей оказалась пустая катушка из-под ниток с двумя лопаточками — лопастями, воткнутыми в середину барабана. Штукенцию эту Васька надел на спицу и теперь старательно укреплял её на щепках-столбиках под водопадом. Правда, катушка крутилась, сверкали в весенних лучах радужные брызги, водопад солидно шумел, но всё это никак не стоило того, ради чего Карысь вырвался из дома.

— Подумаешь, мельницу нашли,—поднялся Карысь,— обыкновенная катушка. У меня таких целых двадцать штук.

— Ну и иди к своим катушкам.— Настька высунула длинный розовый язык.— Никто тебя сюда и не звал.

Очень удобно было дёрнуть Настьку за косичку, только руку протяни, но Карысь сдержался и молча покарабкался из оврага.

Забереги тронулись, наверное, ещё ночью, потому что были к приходу Карыся довольно широкими, тут и там усеянными большими и малыми льдинами. Карысь легко представил, как гремел и ломался ночью лёд, выползал на берег, вставал на дыбы и с тихим звоном рассыпался на тысячи сверкающих сосулек. Он мог всё это представить потому, что лёд прошлой весной тронулся днём, и они с отцом ходили смотреть, как «дерутся и топятся» льдины. Теперь же тихо было кругом, и лишь изредка доносилось смутное шуршание: это от основного ледяного поля отламывались льдины и медленно дрейфовали к утёсу, разворачиваясь и задевая друг друга.

Карысь долго смотрел на проплывающие мимо него льдины, и на каждой из них ему хотелось отправиться в опасное и тяжёлое путешествие. Куда именно могла бы его увезти льдина — Карысь не знал, ему представлялось что-то смутное, расплывчатое, обязательно огромное и обязательно белое...

Карысь не заметил, как очутился у самой воды. Медленно бредя вдоль берега, он неожиданно наткнулся на льдину, длинным острым концом выползшую на землю. Карысь немного подумал и уже собирался обойти её, как вдруг увидел, что льдина часто и мелко дрожит под напором течения и вот-вот готова тронуться с места. Карысь подумал ещё и легонько тронул её. Льдина дрогнула, но удержалась, лишь несколько звенящих сосулек просыпались на воду, утонули, но, тут же вынырнув, медленно поплыли по грязно-серой, холодной воде. Возможно, этим бы всё и закончилось, не раздайся за спиной у Карыся презрительный Васькин голос:

— Что, слабо одному-то?

Карысь вздрогнул, оглянулся и уже изо всех сил толкнул льдину. Она качнулась, неожиданно легко обломилась острым концом и, просев в воде, начала неторопливо разворачиваться. Карысь, широко распахнув глаза, заворожённо следил за льдиной, чувствуя какую-то странную слабость и решимость одновременно. Два этих полярных чувства боролись в нём до той поры, пока Карысь не оглянулся ещё раз: Васька, Колька и Настя во все глаза смотрели на него.

«А вот и не страшно! — восторженно успел подумать Карысь и уже в следующее мгновение оказался на льдине. Она перекосилась под ним, стала убегать из-под ног, и лишь в самый последний момент Карысь догадался переступить ближе к центру. Льдина выровнялась, черпанула одним боком, другим и стала мягко удаляться от берега.— А вот и не боюсь,—уже менее решительно повторил Карысь, — н-ни капельки».

Широко расставив ноги, в распахнутой курточке, с развевающимся за спиной шарфом, Карысь отчаянно стоял на льдине, с восторженным страхом наблюдал за тем, как плавно поворачивается и удаляется от него берег, как по этому берегу бегут и машут руками три маленькие фигурки и как постепенно показываются над высоким берегом дома его родной деревушки. Почему-то именно в эти минуты вспомнились Карысю душные запахи сена, конского пота и дыма горящей картофельной ботвы. Почему именно они, эти запахи, какая тут могла быть связь — Карысь не знал да и попросту не задумывался об этом. Ему стало холодно и страшно. Хотелось сесть и заплакать. Но под ногами была вода, сбоку — вода, и всюду была вода. Карысю казалось, что он уже всю жизнь вот так вот и плывёт куда-то на льдине, в мокрых валенках с бесполезными сейчас галошами, дрожащий от холода и страха.

Карысь не видел, да и не мог видеть, что его льдина самую малость не дотянулась до стержневого течения и, попав за утёсом в улово [2], медленно поплыла назад, к берегу. Заметил он это лишь в тот момент, когда до берега оставалось метров восемь и расстояние продолжало сокращаться. Карысь растерялся: на льдине страшно, но прыгать в мутную, тяжёлую воду ещё страшнее.

— Держи-и-и! — услышал Карысь срывающийся Васькин голос,—сейчас брошу.

В воздухе что-то мелькнуло и, обдав Карыся брызгами, упало у его ног. Карысь невольно попятился и чуть было не опрокинул льдину.

— Греби-и, дура-ак! — надрывался на берегу Васька.— Она сейчас опять на глыбь пойдёт.

Карысь догадался, Карысь схватил доску, переброшенную ему Васькой, и изо всех сил принялся грести. Он не видел, как в такт его гребкам приседал и мучительно гримасничал на берегу Васька, как всхлипывала и боязливо утирала глаза рукавом Настька и как пустыми, остановившимися глазами следил за ним Колька. Ничего этого Карысь не видел, отчаянно и упорно гребя доской, первый раз в жизни самостоятельно уходя от чего-то огромного и белого, что будет манить и звать его всю жизнь...