"Женитьба Лаучи" - читать интересную книгу автора (Пайро Роберто Хорхе)

IX

Можете себе представить, с каким удовольствием я отправился делать покупки к свадьбе, хотя денежки, выданные мне Каролиной, заметно поубавились. Я истратил все, что осталось, и вдобавок взял кое-что в кредит, пообещав от имени итальянки уплатить через два-три месяца; хозяин охотно поверил мне в долг, так как в Паго уже знали о том, что я стал совладельцем харчевни, и многие болтали, будто итальянка моя любовница. Злые же языки у людей!…

В понедельник, как было договорено со священником, мы обвенчались. Посажеными родителями были дядюшка Сиприано и одна придурковатая мулатка, которая жила в своей хибарке неподалеку от харчевни и всегда ходила босиком и в красном головном платке.

Каролина вырядилась в черное шелковое платье с воланами, набросила накидку, которая, открывая уши, завязывалась под подбородком, и надела драгоценности: тяжелые золотые подвески, качавшиеся по обе стороны ее круглого красного лица, и огромный медальон с портретом покойного муженька. Потом она вставила в этот медальон мой портрет…

Священник приехал на своем лохматом буланом жеребце; один, без служки, кончил всю свою тарабарщину в две минуты, велел всем подписаться на брачном свидетельстве, подписался сам и, выйдя со мной во двор, незаметно сунул мне бумагу. Потом взобрался на своего одра и затрусил по дороге в город, крикнув на прощание: «Э! желаю счастья!…»

Он не остался ужинать, как ни просила его Каролина, хотя обжора он был известный, – видно, боялся, чтобы в Паго ничего не заподозрили о фальшивом браке.

Однако с собой он увез жареного цыпленка, бутылку кьянти и еще кое-что…

Каролина, которая знала в этом толк, устроила знатный ужин, и мы все четверо – я, она, дядюшка Сиприано и мулатка – уселись пировать. Ну и веселье же было!… Старик присосался к вину, как голодный младенец к парному молоку. Мулатка тоже не отставала. Каролина слегка подвыпила, ну а я… и говорить не стану! Под конец дядюшка Сиприано принялся за персиковый ликер и, изрекая без умолку поговорки и советы, так накачался, что пришлось нам втроем отнести его в гальпон…

– Бывает, бывает… – всхлипывая и шатаясь из стороны в сторону, бормотала пьяная мулатка.

Ее тоже сразу развезло, она едва держалась на ногах, так что пришлось оставить ее ночевать. Наутро она рассказала Каролине свой сон: ей снилось, будто ангел спустился с неба, чтобы благословить нас, а это верный знак, что мы будем очень счастливы. И еще ей приснилось, что мы подарили ей несколько курочек и разную одежду… Ну и хитрая же мулатка!…

Каролина расчувствовалась, потому что ночью я лицом в грязь не ударил, – смейтесь, смейтесь! еще бы, поохотившись за ней столько времени! – и в самом деле подарила мулатке курицу и какое-то тряпье, да еще несколько песо в придачу, так что та осталась предовольна, глаза и зубы у нее так и сверкали.

Я догнал ее уже за воротами и наказал никому не говорить о нашей свадьбе – это, мол, дело секретное.

– А кому мне говорить? – отвечала она. – Я скоро и вовсе уеду из Паго!

И в самом деле, через два месяца она исчезла.

Но подумать только, какая незадача! Так было все хорошо, и вдруг, бац, все веселье нам испортили. В этой жизни ничего до конца не удается.

Солнце уже поднялось высоко, а дядюшка Сиприано, которого мы накануне мертвецки пьяного снесли в гальпон, все не показывался.

Поначалу мы не обратили на это внимания, но вдруг Каролина спрашивает:

– Ты не видел старика?

– Нет, а ты?

– И я нет.

– Погнал, верно, свиней к ручью.

– Ты что, не видишь? Свиньи заперты в хлеву, уж не случилось ли чего с ним?

– Просто не проспался еще. А впрочем, пойдем взглянем.

Пошли мы в гальпон, и что же? Лежит старый Сиприано на спине, лицо синее, всего словно судорогой свело и совсем холодный, окоченел уже. Перепуганная Каролина принялась трясти и растирать его, но какое там – бедный старик отправился к праотцам. Тут итальянка залилась слезами, как Магдалина.

– Да что с тобой, душенька, чего ты так разливаешься? – спросил я.

– Потому… потому что дядюшка Сиприано был такой добрый! И еще…

– А еще что?

– Еще, мне кажется, это принесет нам несчастье. Подумать только, в первый же день после свадьбы – покойник в доме!…

– Да не будь же такой глупой, – рассердился я. – Дядюшка Сиприано был совсем старый и в любой день мог ноги протянуть… Все это ерунда, а потом, знаешь… мертвые молчат!… Вспомни, на все воля божья, и не плачь так, дурочка!

Ее немного успокоили мои слова, но расстроилась она сильно, все время потом чего-то боялась и грустила. Все женщины одинаковы, вечно у них предчувствия!

Отправился я в город, сообщил властям. К вечеру прибыли комиссар Варавва, полицейский врач – доктор Кальво – и двое солдат. Писали что-то без конца, приставали к нам с расспросами, как все это случилось, а потом увезли дядюшку Сиприано на повозке в город, чтобы там его вскрыли и дознались, отчего он помер. Я остался с Каролиной, которая еще больше перепугалась и загрустила.

– Станут теперь потрошить беднягу!… Вот несчастье!… Maldetta sorte![5]

И снова она начала рыдать.

– Ай-ай, такая большая и такая глупенькая!… Хватит, мисия Каролина, плакать, точно грудной младенец, – пошутил я. – Дядюшка Сиприано и не почувствует, как его будут полосовать. Хватит! Попробуем-ка немного развлечься. Мертвые живым не помеха. Молись за него сколько хочешь, но давай все-таки поужинаем, да получше!

Как по-вашему, правильно? Правильно!

Каролина немного успокоилась и принялась готовить ужин. Заперев харчевню, мы поели. Я попытался развеселить Каролину, рассказывал ей разные истории и даже пел; потом мы улеглись спать пораньше… А после похорон дядюшки Сиприано, который, как выяснилось, умер своей смертью, началась у меня привольная, развеселая жизнь.

Друзья, – а их у меня завелось немало, – налетели в «Польвадеру», словно мухи, и я принимал их как нельзя лучше. Каролина едва успевала стряпать и прибирать в доме. А мы, чтобы убить время, играли в карты и кости, то и дело прикладываясь к рюмкам. Кроме того, мы развлекались петушиными боями и даже устраивали танцы в патио.

За игру в кости и за петушиные бои комиссар, – который дал мне разрешение, хотя во всей провинции азартные игры были запрещены, – брал с меня по-божески; так что все у меня пошло бы отлично, не приди мне в голову блажь самому начать крупную игру.

А так как я всегда проигрывался, Каролина начала ворчать:

– Говорила я, когда мы увидели беднягу Сиприано мертвым, что это принесет нам несчастье! Вот дело и обернулось плохо! О святая мадонна!

От постоянной воркотни и слез просто покою не стало. У итальянки оказался собачий характер. Она все хотела взять надо мной верх, и ссорились мы без конца. Только где ей было со мной справиться! Так и не удалось ей походить в моих штанах, они мне самому годились!… За каждый скандал я платил с лихвой: напивался, куролесил, пуская в ход все наши винные запасы!

По совету одного дружка я велел, хоть итальянка и бесновалась, хорошенько выровнять участок дороги перед самой «Польвадерой», пока он не стал гладким, как бильярдный стол. И по воскресеньям стал устраивать там скачки, тоже с разрешения комиссара Вараввы, который частенько сам наведывался к нам за денежками, говоря, будто хочет предотвратить беспорядок и драки.

Видели бы вы, какое шло веселье! От посетителей отбою не было, выпивки и пирушки продолжались с утра до ночи, деньги в кассу так и лились, а я и развлекался, и в то же время о деле не забывал.

Но однажды купил я гнедого скакуна, и тут-то пришла моя погибель…

Проклятая судьба преследовала меня без передышки. Бросаю кости, – раз! – обязательно проигрываю. Играю в мус – всегда кто-нибудь сбросит карты первый – и плати! В труко – просто дьявольщина какая-то – партнеры меня так обведут, что отдам банк, имея тридцать три на руках. Попробую крапленую колоду – мне в ответ пустят крап почище, а если выйду из себя, наверняка в пух и прах продуюсь. Петухам моим, если они сами не умирали, приходил конец в первой же стычке. «Ну и не везет же тебе, дружище!» – говорили мне обычно приятели. Просто проклятие какое-то, ну а я, понятное дело, все больше распалялся и, думая только о том, как бы отыграться, ничего вокруг не видел, словно разъяренный бык. По одной ягодке можно целый виноградник оборвать, так и мои песо улетали один за другим, словно на крыльях. Но у меня была надежда: мой гнедой конек, красавец с тонкими ногами, длинной шеей и маленькой головой. Стройный, подтянутый, резвый на диво и добрый, как наш соловый! Я сам задавал ему корм, мыл его и чистил скребницей и каждое утро готовил к скачкам где-нибудь подальше от дома, так чтобы никто не мог меня увидеть. И на всех пробежках, которые мы тайком устраивали вместе с несколькими моими друзьями, гнедой показывал себя великолепно. Какой конь! Теперь никому не удастся у меня выиграть.

Каролина, видя, что деньги растекаются, как вода из рассохшейся бочки, скандалила пуще прежнего.

– Кватитс меня! Да ты промотал все, что я своим трудом заработала, накал ты этакий! – кричала она, плача от ярости.

Когда у меня лопалось терпение, я начинал орать еще громче:

– Отвяжись! Чертова перечница! Не мешай мне, а то плохо тебе придется! Заткни глотку! Слышишь?… Не замолчишь – сама пожалеешь.

Вот тогда-то я и вспомнил о брачном свидетельстве, которое дал мне священник, но у меня и в мыслях н было бросить ее, бедняжку!…

Она пробовала прятать деньги, но разве было тако место, где бы я не нашел их, если мне хотелось сыграть в кости или перекинуться в картишки! Каролина, видя, что я слежу за ней, сперва кричала и ругалась, а потом только плакала, забившись в угол.

– Разве я из-за денег! Разве из-за денег! Я плачу потому, что ты не любишь меня и не думаешь о будущем.

– Перестань, душенька, – говорил я тогда, тронутый ее слезами. – Вот увидишь, я отыграюсь. Не огорчайся, глупенькая! Мы еще будем счастливы!

– Ах мадонна, мадонна, – вздыхала итальянка. Едва только я убедился, что мой гнедой в хорошей

форме, я приготовился нанести решающий удар. Я уже говорил вам, что прятал своего скакуна в тайном месте и что о нем знали только двое или трое друзей; они рассчитывали крупно выиграть на его резвых ногах и никогда бы меня не выдали.

И вот в воскресенье утром я растрепал и кое-как подстриг гнедому гриву, нацепил на его хвост репьи и куски засохшей грязи и в конце концов добился того, что он стал похож на жалкую клячу с галисийской фермы. Потом я надел на него старое седло и договорился с одним пеоном из имения Торрес, которому хорошо заплатил, чтобы тот к началу скачек подъехал на моем коне к харчевне.

– Сегодня я скачу на гнедом, – сказал я Каролине.

– Ах, оставь, – вздохнула она. – Скачи не скачи, все равно! Игра погубит тебя.

– На этот раз я наверняка выиграю! Гнедого не узнать, его примут за старую клячу, и вот увидишь, сколько денег мы загребем.

– Обещай мне, по крайней мере, – попросила итальянка, воспользовавшись моим хорошим настроением, – обещай, что если и на этот раз проиграешь, больше уж ты никогда не будешь играть.

– Вот, – сказал я и, сложив из пальцев крест, поцеловал его. – Клянусь!