"Монах: время драконов" - читать интересную книгу автора (Ши Роберт)

Глава 14

Была уже ранняя весна, когда Дзебу и Хидейори предстали перед глазами дрожащего Шимы-но Бокудена.

– Домей протянул свою руку из могилы, чтобы уничтожить своих друзей? Этот дом всегда был известен как дом Такаши. Как я могу укрыть вас здесь? – требовал ответа господин Бокуден.

– Что вы имеете в виду, говоря «из могилы»? – быстро спросил Хидейори. – Мой отец мертв?

– Да, конечно. И твои братья. Ты не слышал? Дзебу почувствовал приступ скорби при мысли, что сильного, храброго Домея, на службе которому он провел два года, больше нет. Он взглянул на Хидейори, лицо которого не выражало никаких чувств.

– Как они умерли? – спросил Хидейори.

– Один из твоих братьев был серьезно ранен, и твой отец помог ему умереть. Домей и два других были схвачены, доставлены обратно в Хэйан Кё и публично казнены.

– Что с Юкио, моим единокровным братом?

– Я ничего не слышал, – сказал господин Бокуден, отмахиваясь от этих семейных печалей, как от надоедливого москита, – Но ты можешь видеть, что дело твоей семьи безнадежно. Начиная с этого времени Шима должны полностью поддерживать Такаши.

– Я понимаю, – сказал Хидейори. – Я прошу вас, во имя связей, которые существовали между вами и моим отцом, дать мне приют на несколько дней. Я думаю, что продолжу путь на север. Мне необходимо время, чтобы все обдумать и разослать письма.

Стоящий рядом Дзебу повернулся и посмотрел на Хидейори. Это был невозмутимый профиль, отмеченный печатью властности. «Этому пятнадцатилетнему юноше присущи немыслимое спокойствие и сила, – подумал Дзебу. – Другой юноша упал бы перед господином Бокуденом, моля о пощаде. Хидейори мог остаться последним мужчиной в роду, но полностью владел собой». Дзебу вспомнил «Наставление зиндзя»: тот, кто не испытывает страха, мертв. Какова цена самообладания Хидейори?

После того как монах и его подопечный вышли, господин Бокуден вытащил из стола письмо Танико и перечитал его. Оно было написано по-китайски.

Господин Бокуден хмыкнул. Что нашло на его дочь, если она посчитала возможным для себя давать ему советы в таком рискованном деле? Но в том, что она говорит, есть смысл. Ему только необходимо убедить Такаши в своей верности.

Взяв в руки кисточку, Бокуден начал письмо Согамори.

Слезы образовали ручейки в белой пудре, покрывающей лицо Акими. «Не очень приятно видеть, как плачет женщина императорского двора», – подумала Танико.

– Я любила Домея, – говорила Акими. – Он был яростным и сильным воином, но также добрым и простым человеком. Я так любила его, что обрекла себя на муки, когда пошла посмотреть на его голову, выставленную на месте казни. Сейчас все, что у меня осталось, это мой Юкио, милый, прелестный мальчик. Боюсь, что его отец обрек сына на смерть.

– Почему? – спросила Танико.

– Домей завещал своей семье кровавую вражду с Такаши. Единственным способом защитить себя Такаши изберут убийство всех его сыновей. А Юкио в их власти.

Танико положила свою руку на руку подруги:

– Чем я могу помочь?

Она понимала, что Акими чувствовала к Домею. Ей всего лишь нужно было сравнить это чувство со своим чувством к Дзебу. На столбе над Рокудзо-го-хара могла красоваться голова Дзебу.

– Если ты позволишь мне говорить о твоем муже.

– Конечно!

«Будь осторожна, – сказала себе Танико. – В этом доме кто угодно может подслушивать, спрятавшись за панелями. Пока я не сказала ничего, что может повредить мне».

– У твоего мужа огромное влияние на Согамори. И я полагаю… Прости, что говорю об этом, но боязнь за жизнь моего сына делает меня храброй. Когда можно пролить чью-то кровь, князь Хоригава будет первым, кто потребует пролить ее.

– Не думаю, что князь Хоригава станет отрицать это, – сухо сказала Танико. – Он будет говорить о необходимости усилить власть императора и защитить правительство от предательских фракций.

Акими склонила голову:

– Конечно. Только мой сын не представляет угрозы императору и не думает об измене. Он ребенок. Его единственными занятиями являются наблюдения за дикими птицами на горе Хигаши и игра на флейте. Его игра очень приятна для слуха… – Она зарыдала. Танико почувствовала, как слезы заполняют ее собственные глаза, грозя вылиться наружу. Она сжала руку Акими обеими ладонями:

– Я не могу повлиять на своего мужа, дорогая Акими-сан. Но сделаю все, что смогу.

Акими взглянула на нее. Слезы испортили ее накрашенное лицо.

– Поверь мне, Танико-сан. Я сделаю все, все что угодно, чтобы спасти жизнь моего сына.

Сердитое, красное лицо Согамори возникло в сознании Танико. Она вспомнила выражение не нашедшей выхода похоти, когда его сын Кийоси насмехался над его попытками завоевать Акими. «Согамори, – подумала она, – сделает все, абсолютно все, чтобы овладеть Акими».

– Я думаю, ты должна завоевать Согамори, – сказала Танико, – если согласна заплатить такую цену. Я ничего не буду говорить сейчас. Не прекращай надеяться. Я сообщу тебе, когда настанет подходящий момент.

На пятнадцатый день Пятого месяца Года Лошади Хоригава устроил пир у извилистой воды. Такие события были традиционными и уходили в глубь веков. Хоригава выбрал вечер полнолуния, чтобы серебряный диск отражался в потоке, извивающемся по его саду. Семь дней перед пиром Танико жила в доме Хоригавы, помогая в приготовлениях.

Она послала Моко к Акими со специальным сообщением. Танико понимала, что у Хоригавы очень много шансов узнать, чем она занимается. Если он узнает об этом, несомненно, жестоко накажет ее. Но Акими потеряла почти все. Утрата сына убила бы ее. Что-то внутри Танико, может быть то, что Дзебу назвал Сущностью, не позволяло ей оставить в беде подругу.

Вечером того дня, когда должен был состояться пир, все ландшафтные сады вокруг особняка Хоригавы были ярко освещены фонарями. Запряженные волами повозки, украшенные лентами и цветами, подъезжали к главным воротам. Слуги провожали гостей к предназначенным для них местам на извилистых берегах ручья. Для того чтобы усилить красоту своего искусственного потока, Хоригава добавил несколько мостов, заводей и маленьких водопадов, а также посадил по берегам несколько новых растений.

Почетным гостем был Согамори. Он приехал последним и был усажен примерно посередине протяжения русла, чтобы не оказаться ни первым, ни последним в чтении стихотворения. Его сын Кийоси, уже давно приехавший, сидел от отца в нескольких шагах вниз по течению. Остальными гостями были придворные, министры и высокопоставленные Такаши.

Присутствовало еще одно лицо, о котором Хоригава не знал. Госпожа Акими оставила свою повозку на некотором расстоянии от особняка Хоригавы и, завернувшись в плащ и надев капюшон, проделала остальной путь пешком. Танико впустила ее через боковые ворота.

Танико с мукой понимала рискованность своего плана. Она могла неверно оценить Согамори. Его встреча на пиру с Акими могла иметь противоположный ее намерениям эффект. Это могло даже спровоцировать его действия против мальчика Юкио и самой Акими. Что касалось Хоригавы, даже если бы план удался, только ками мог знать, что предпримет этот жестокий и кровожадный человек. Танико послала Акими в пустую комнату на женской половине, пообещав прийти к ней в нужное время.

Когда гости расселись, Хоригава сделал знак Танико, и она, наполнив горячим саке чашу с круглым дном, пустила ее по течению. В качестве хозяина декламацию начал Хоригава, который поймал чашу, отпил из нее и произнес:

Раздались смех и аплодисменты. Никто не сомневался, что жертвенные соломенные собаки олицетворяли потерпевших поражение Муратомо. Со стороны некоторых придворных, однако, Танико услышала шепот неодобрения. Уже много сотен лет лучшие люди столицы рассматривали сражения и кровопролития как занятия, достойные только диких животных и, естественно, недостойные написания о них стихов.

Следующий гость выловил чашу из воды, отпил саке и произнес:

Большинство гостей рассмеялись, громче всех – Согамори. Танико посмотрела мимо него на прекрасного Кийоси, задумчиво глядевшего на воду.

Хоригава задал тон пиру, и большинство гостей, подобно ему, декламировали стихотворения на тему войны, многие из которых были старинными китайскими военными балладами. Некоторые, не согласные с этим, декламировали стихотворения на темы, более подходящие пиру у извилистой воды: цветы, времена года, луна. Когда это происходило, Танико замечала, как сердито смотрел на нарушителя Согамори. Было ясно, что он хочет отпраздновать свой триумф.

Когда престарелый знаток литературы прочитал старомодным величавым стилем стихотворение об отражении луны в воде, Согамори резко встал. Пока сидящий рядом с ученым вельможа пил саке и готовился читать, Согамори тихо отступил от ручья и достал из рукава темный маленький предмет, формой напоминавший вишню. Он подошел к фонарю, поджег у вишни черенок и бросил ее в сторону уважаемого ученого.

Внезапно раздался звук, похожий на раскат грома, сверкнула ослепительная вспышка. Старый ученый вскочил на ноги и чуть не упал в ручей. Танико была поражена и напугана. Резкий, сильный запах заполнил сад. Клубы дыма обволокли карликовые сосны. Как будто Согамори выпустил безобразного, злого духа.

Испуганная тишина нависла над пиром. Ее нарушил смех Согамори.

– Есть новый предмет для поэзии! – негромко заявил он. Танико взглянула на Кийоси, тот опустил голову, неотрывно глядя на ручей, на лице его застыло выражение смущения, смешанного с отвращением.

Хоригава, который должен был прийти в ярость от подобной выходки, подошел к Согамори и произнес:

– В высшей степени удивительно! Уважаемый министр Левых занялся колдовством?

Согамори рассмеялся и сел:

– Никакого колдовства! Всего лишь китайская игрушка. У меня на службе появился новый человек, варвар из-за моря. Он принес мне коробку этих маленьких громовых шариков. Удивительная новинка, не правда ли?

Танико задумалась о варваре, служащем у Согамори. Быть может, он из той же земли, откуда и отец Дзебу? Дзебу ничего не рассказывал об этих ужасных шаровых молниях…

Очередь читать стихи дошла до Согамори. Он встал, выставил вперед грудь и громко прочел китайское стихотворение о бое, который случился более тысячи лет назад:

Стихотворение было встречено одобрительным шепотом. Танико заметила, что старый ученый, ставший жертвой выходки Согамори, покинул пир. Через несколько стихотворений настала очередь Кийоси. Постарается ли он соответствовать своему отцу в воинственности? Кийоси не вставал, взгляд его был задумчивым и далеким. Он заговорил по-китайски так тихо, что гостям Хоригавы пришлось напрягать слух:

Когда Кийоси закончил, воцарилась мертвая тишина. Он пустил чашу по течению и смотрел на нее, как будто был совсем один. Все устремили взгляды на Согамори. Если его раздражали стихотворения, в которых не упоминалось о войне, то что он сделает, услышав, как сын прочитал стихотворение, в котором поэт сожалеет о ней? Человек справа от Кийоси взял чашу из воды и держал ее в дрожащей руке, боясь произнести хоть слово.

– Кто это написал? – спросил Согамори низким, хриплым голосом.

– Ду Фу, уважаемый отец, – ответил Кийоси. – Один из великих поэтов династии Тан.

Согамори кивнул:

– Какое сострадание! Какая глубина чувства! Действительно, этот поэт понимает страдания разрываемой войной страны. – С выражением скорби на лице Согамори потянулся за чашей, взял ее и сделал большой глоток.

Внезапно он улыбнулся Кийоси.

– В поэзии у моего сына безукоризненный вкус! – гордо заявил он. – А его победа в императорском дворце доказывает, что ему нет равных в бою!

Танико услышала облегченные вздохи гостей. «Непредсказуемый человек этот Согамори! – подумала она. – Изменчивый». Невозможно было предугадать, как он себя поведет, когда она заманит его в уединенное место сада для встречи с Акими.

Слуги поднесли кушанья, и декламация продолжилась. Еще одна чаша саке была пущена по течению, потом еще одна. Все стали меньше обращать внимание на формальности.

Люди вставали и ходили. Ухаживания, которыми постоянно занимались придворные, сократили число гостей у ручья, когда тот или иной мужчина или женщина тайно ускользали для встречи под покровом деревьев. Среди тех гостей, кто оставался на своих местах, разговор постепенно сменил декламацию.

Танико тихо отошла от Хоригавы, сделав служанке знак прислуживать ему и сидящим рядом с ним. Она поспешила в комнату, в которой спрятала Акими. – Настало время!

– Танико-сан, я в ужасе! Что, если мы потерпим неудачу?

– Я тоже в ужасе. Но что нам остается делать?

– Ты не должна была делать так много. Я всегда буду благодарна тебе, Танико-сан.

Вернувшись на пир, Танико развернула веер, специально расписанный ею для этого случая, и взяла блюдо с подслащенными фруктами. Она поднесла блюдо Хоригаве, Согамори и Кийоси, погруженным в спор.

– Гниды порождают вшей! – категорически заявил Хоригава.

– Уже дважды за последние годы Такаши были инициаторами публичных казней, – сказал Кийоси. – Многие считают это скандальным. Мы потеряли доброе расположение многих влиятельных людей, многих семей и людей в целом, так как они смотрят на эти убийства с ужасом.

Танико предложила Согамори ломтик апельсина, нанизанный на деревянную палочку. Грузный глава Такаши широко улыбнулся ей. Танико увидела, что он был очень красив лет двадцать назад.

Облизав губы, Согамори сказал:

– Какое отношение казни имеют к этому вопросу?

– Такаши и так называют мясниками, – сказал Кийоси. – Это ваши советы завоевали нам это имя, князь Хоригава. – Темные глаза юноши сверкнули на князя. – Вы хотели, чтобы мы прославились еще и как детоубийцы?

– Гниды порождают вшей! – повторил Хоригава. – Оставьте Хидейори и Юкио в живых – и они многие годы будут приносить беды Такаши. Убейте их сейчас – и они будут забыты завтра! Для того чтобы убить взрослого мужчину, иногда приходится развязывать войну. Задуть жизнь ребенка очень просто! – он щелкнул пальцами.

Чувствуя удары своего сердца, Танико выбрала момент, когда Кийоси и Хоригава свирепо смотрели друг на друга, потянулась, пожала ладонь Согамори и вложила в нее свернутый лист бумаги зеленоватого цвета, края которого были сплетены. На нем Акими написала:

«Смысл должен быть абсолютно ясен», – подумала Танико.

Заметив в ладони бумагу, Согамори удивленно повернулся к ней. Потом его круглое лицо понимающе просияло.

Танико спряталась за веером, позволяя ему разглядеть роспись на нем. Она с точностью представляла алтарь Принцессы Прекрасного Острова на Итсукушиме, построенный и поддерживаемый семьей Такаши. Согамори и Кийоси совершали паломничество к этой святыне, когда Домей поднял бунт. Танико встала, поклонилась троим мужчинам и удалилась в тень. Она надеялась, что Хоригава был слишком захвачен спором, чтобы заметить ее уход.

Когда она уже была среди деревьев на краю сада, кто-то схватил ее за руку. Это была Акими. Танико оглянулась. Согамори читал стихотворение, держа бумагу так, чтобы Хоригава и Кийоси не могли ее видеть. Он вложил лист в рукав и встал. Всматриваясь в тени, он старался разглядеть Танико.

Танико передала свой веер Акими и спряталась за высокой стеной бамбука. Согамори сказал что-то Хоригаве и Кийоси, от чего оба засмеялись. Потянулся и направился к деревьям, неторопливым шагом демонстрируя полную непреднамеренность.

Закрыв лицо веером, Акими вышла перед Согамори. По мере того как он приближался, она все глубже заманивала его в темноту.

Роспись на твоем веере свидетельствует об утонченном вкусе, дорогая госпожа, – сказал он, потянувшись к ней.

– Благодарю вас, мой господин, – Акими легко засмеялась.

– Твой голос не похож… Я должен видеть тебя! – Согамори схватил Акими за запястье и отвернул веер от ее лица. Он резко втянул в себя воздух, узнав ее.

– Это какой-то обман?

– Можете назвать это так, если хотите, мой господин. Стихотворение, которое передала вам моя подруга госпожа Танико, написала я. Именно я хотела встретиться здесь с вами.

Все еще держа Акими за запястье, Согамори посмотрел на нее:

– Я был поражен твоей ослепительной красотой, когда впервые увидел тебя при дворе. Я не смел надеяться. Ты всегда принадлежала ему. Как ты могла прийти ко мне сейчас, когда именно я уничтожил его?

– Женщина может восхищаться более чем одним мужчиной, мой господин. Из-за него я не смела приблизиться к вам. Теперь его нет, и ничто не может стоять между нами, если вы еще согласны снизойти до меня.

– Значит, ты будешь моей? – Согамори едва дышал.

Танико почувствовала, как слезы зажгли ее глаза при мысли о том, чем жертвует ее подруга.

– Мой господин, я боюсь его свирепого духа. Но есть способ заставить его успокоиться. Тогда я полностью могу отдать себя вам.

– Какой?

– Вы обещаете сохранить жизнь его детям…

Несколько дней спустя Хоригава в ярости вбежал в особняк Шимы. Оставшись с Танико наедине, он схватил ее руку и грубо выворачивал, пока она не вырвалась.

– Я не сделала ничего, чтобы заслужить такое обращение, ваше высочество!

– Господин Согамори объявил, что сохраняет жизнь двум отпрыскам Муратомо. Назвал это примером человеколюбия самурая. Нежностью воина. Как будто самурай может знать хоть что-нибудь о порядочности! Это как наряжать обезьяну в одежды придворного! Только страсть к госпоже Акими могла довести его до такой глупости! Она спит теперь с ним. Это твои проделки! Акими приходила к тебе перед моим пиром. Она встретилась тогда с Согамори, хотя ее никто не приглашал. Я узнал во всем этом твою руку, моя умная молодая госпожа из Камакуры! – он надвинулся на нее, глаза его сузились до щелок, ноздри раздувались, лицо побледнело.

Танико склонила голову:

– Как ваше высочество всегда говорит, я всего лишь ребенок из провинции. Как я могу влиять на такие важные события?

Хоригава отвернулся от нее и зашагал по комнате.

– Этот молодой пес, который приходил убить меня в Дайдодзи, останется жить! На попечении твоего отца. Твоего отца! После поражения Домея он исчез, а потом появился в Камакуре, в доме твоего отца.

– Вы думаете, что я послала его к моему отцу, ваше высочество? Я никак не могла бы этого сделать. Несомненно, молодой Муратомо проходил через Камакуру, и мой отец, как верный сторонник Такаши, остановил его и задержал у себя.

– О, несомненно, несомненно! Как я могу знать, что произошло между вами, пока я лежал, заживо погребенный? Когда я думаю о часах, проведенных под гнетом земли… Ну хорошо, ты поймешь, что такое быть заживо погребенным! – Он посмотрел на нее с такой ненавистью, что Танико, несмотря на презрение, которое она испытывала к нему, обуял ужас.

– Что вы имеете в виду?

– Ты не останешься в Хэйан Кё, чтобы вновь разрушить мои планы. Как муж, я приказываю тебе переехать в мой дом в Дайдодзи. Ты будешь жить там. Я не могу поступить с тобой так, как мне хотелось бы, – мне нужна поддержка твоей семьи. Но я не позволю тебе вмешиваться в мои дела! Приготовься. Я хочу, чтобы ты выехала завтра утром!

«О нет, милосердный Будда! – взмолилась молча Танико. – Он отбирает у меня единственное, благодаря чему жизнь была терпимой. Покинуть столицу, жить в изгнании, – нет! Если я не могу жить здесь, в центре событий, лучше пусть он убьет меня. Я все равно умру в Дайдодзи от скорби и тоски».

Она знала, что умолять его бесполезно. Любой признак ее страданий доставит ему удовольствие и еще больше утвердит в решении. Две женщины пожертвовали собой, чтобы сберечь жизнь сыну Акими, Юкио. Она могла только надеяться, что, когда мальчик вырастет, он оправдает эти жертвы.