"Монах: последний зиндзя" - читать интересную книгу автора (Ши Роберт)

Глава 17

Красные и жёлтые огни слегка покачивались впереди в темноте, их было так много, что они казались звёздами в небе. Сильный, высокий голос разносился над водой – кто-то пел по-монгольски песню о молодом влюблённом, который скакал девяносто девять дней и девяносто девять ночей, чтобы соединиться со своей любимой, а нашёл лишь её могилу, на которой выросли дикие цветы. Эту песню Дзебу много раз слышал у лагерных костров на краю пустыни Гоби. Странно было слышать ее теперь в заливе Хаката, на галере «Летящее Перо», которая с тридцатью воинами на борту бесшумно, как летит журавль, скользила к монгольскому флоту. Ветра в эту ночь не было, поэтому галера шла на веслах, без паруса. Дзебу стоял в середине судна, одной рукой держась за мачту, а другой сжимая нагинату.

Был конец месяца, и узкий серп убывающей луны ещё только всходил, хотя после полуночи прошло уже много времени. Когда маленькая галера подошла ближе, борта монгольских сампанов с желтыми фонарями на носу и красными на корме поднялись над ней, как укрепления замков. Дзебу и его воины оказались перед заграждением из рыболовных сетей, которые были протянуты между стоявшими в ряд кораблями и увешаны колокольчиками, чтобы не только останавливать вражеские суда, но и предупреждать об их приближении. Хаяма Сакагура, сын Моко, стоял на корме «Летящего Пера», крепко сжимая обеими руками древко нагинаты, очень длинное и прекрасно отточенное лезвие которой, изготовленное из самой лучшей стали, было таким, как у меча. Гребцы – тоже вооружённые самураи – ударами весёл удержали маленькую галеру на месте. Сакагура три раза взмахнул нагинатой. Большой квадратный кусок сети бесшумно упал в воду, и «Летящее Перо» проскользнуло через преграду. Мунетоки, стоявший за спиной Дзебу, облегченно вздохнул.

Вдали послышался крик, и в воздухе пронеслись горящие стрелы. Галера-кобая, плывшая вдоль сети севернее «Летящего Пера», загорелась. Должно быть, они задели колокольчики, когда пытались пройти сеть, подумал Дзебу. На фоне огня были видны фигуры людей, прыгавшие с галеры в воду. Это отвлечет врага и облегчит остальным участникам вылазки путь через заграждение.

Ночь была жаркой и сырой, и потому даже на воде воздух был густым и неподвижным. Как только «Летящее Перо» оказалось среди монгольских кораблей, люди на нем почувствовали тошнотворную вонь – смесь запахов лошадей, немытых тел, мусора, гниющего мяса и человеческих нечистот. Огромный флот быстро отравлял залив. «Мясоеды немытые!» – проворчал Мунетоки. Их кобая двигалась теперь вдоль борта двухмачтового сампана. Сперва люди Дзебу гребли, потом дали течению нести себя и наконец оказались у самой середины вражеского судна, где его борта были ниже всего. До Дзебу доносились с палубы голоса врагов, разговаривавших между собой на незнакомом ему языке – он догадался, что это был корейский. Потом он услышал, что лошади у противоположного борта забили копытами и одна из них фыркнула. Теперь его люди должны действовать быстро: похоже, лошади почуяли их и сейчас поднимут шум. Дзебу отодвинулся от основания мачты, освобождая место для двух самураев, которые с быстротой людей, выполняющих привычную работу, размотали канат и вынули закреплявшие ее на месте деревянные гвозди и планки. Другие воины из команды направили падение мачты с помощью привязанных к ее вершине канатов. Она с громким стуком упала на край вражеского борта, и пронзительный тревожный крик разорвал воздух сырой ночи.

Это была третья ночь с того дня, как флот Великого Хана появился в заливе Хаката. Каждую ночь галеры отплывали от берега, проникали в глубину вражеского строя, вклиниваясь среди больших кораблей, и с помощью откидывающихся мачт, которые изобрел Моко, сцеплялись с монгольскими сампанами. Перерезав всех вражеских воинов и моряков, до которых они могли добраться, японцы поджигали вражеские корабли и спасались бегством – или пытались спастись. Каждую ночь половина отплывших галер не возвращалась назад.

«Ничего, когда враги перебьют всех воинов, не способных к этому делу, мы будем терять меньше галер», – беспечно сказал сын Моко, когда Дзебу договаривался, что отправится вместе с Мунетоки в ночной налет на «Летящем Пере». Дзебу посчитал это замечание жестоким, но ничего не сказал: Сакагура считался лучшим из капитанов галер и поэтому был больше всех способен привезти Мунетоки назад невредимым, всё остальное не имело значения.

Дзебу не виделся с Моко до этого дня. Вышло это так: когда монгольский флот приплыл к этим берегам, военные сампаны врага погнались за разведывательным кораблем Моко и заставили его укрыться в скалах, находившихся в одном дне пути к северу от залива Хаката. Сам Дзебу до этого утра участвовал в том яростном бою, который закончился изгнанием монголов с острова Шинга. Этой ночью Моко смотрел, как «Летящее Перо» отплывает из Акодзаки, и его глаза сияли от гордости за сына.

Сакагура пообещал, что предоставит Дзебу и Мунетоки право быть первыми на вражеском корабле. Дзебу крепче сжал в ладонях рукоять нагинаты и поставил свою босую ногу на мачту, лежавшую теперь наклонно. Но тут неожиданный толчок локтем в ребра отбросил его в сторону, и Мунетоки стал, подтягиваясь на руках, взбираться по мачте впереди него. Регент Страны Восходящего Солнца так же, как самый низший по званию и младший по возрасту из его самураев, не смог противиться желанию первым броситься на врага. Подавив свой гнев, Дзебу стал тем же путем подниматься вслед за ним: он был обязан защищать регента во время этой вылазки.

Перед его глазами мелькнул Мунетоки, опускающий меч на спину пронзительно кричавшего моряка-корейца. Описав широкую дугу нагинатой, Дзебу бросился к маленькому фонарю возле двери кормовой каюты, схватил его и расплескал горящее масло по палубе. Монгольские солдаты стали подниматься наверх, размахивая мечами, копьями и луками со стрелами, но самураи уже овладели палубой и убивали их, как только те вылезали из люков. На корме корабля вспыхнул еще один пожар. «Если здесь есть хоть одна крупица чёрного пороха, мы все взлетим на воздух вместе с ними», – подумал Дзебу.

Моряки-корейцы, поняв, что их корабль уже невозможно спасти, стали прыгать за борт. Монгольские солдаты были упрямее – или в более безнадёжном положении, потому что мало кто из них умел плавать. У них не было выбора: им оставалось сражаться. Примерно двадцать из них сумели построиться в ряд на палубе и теперь непрерывно стреляли по нападавшим из луков с меткостью, говорившей о хорошей подготовке. Дзебу одним прыжком оказался на краю борта, ухватился за свободно свисавший конец одной из снастей, обвязал его вокруг своей левой руки и спрыгнул ногами вперед прямо на лучников, сбив с ног ближайших, а остальных убил или разогнал ударами нагинаты. Самураи бросились на монголов. Длинные мечи японских воинов сверкали в свете пожара, как факелы. Мунетоки был впереди, и огромный монгол, успевший подняться на ноги, целился копьём в грудь регента. Дзебу, вращая нагинату над головой, кинулся на великана и обрушил удар на его шею. Отрубленная голова скатилась в темноту за бортом. Мунетоки успел поклониться в знак благодарности, прежде чем отрубил голову другому монголу ударом меча, который сжимал обеими руками.

Монголы просто не привыкли сражаться пешими и в тесноте, подумал Дзебу. Сакагура закричал: «Воробей! Воробей!» – это был сигнал уходить с вражеского корабля, и самураи стали прыгать в воду или спускаться по мачте «Летящего Пера». Скоро все оставшиеся в живых участники налета были на борту галеры. Удалось сохранить даже мачту: четыре человека из команды установили её на прежнее место. Гребцы оттолкнулись веслами от борта, и «Летящее Перо» понеслось по заливу к Хакосаки.

Пламя горящих кораблей далеко осветило флот захватчиков. Раздался грохот: один из стоявших вдали кораблей взорвался. Ещё одна команда галеры погибла, мрачно подумал Дзебу, слушая одобрительный возгласы стоявших вокруг него людей Сакагуры. Хуа пао, находившиеся на палубах сампанов, стреляли с громким гулом, горящие стрелы с шипением неслись по воздуху. В свете пожаров вдали стал виден корабль, рядом с которым окружавшие его сампаны казались карликами перед великаном. Он был от носа до кормы увешан знаменами и весь выкрашен китайской киноварью, как кровь. На парусе передней мачты была нарисована огромная голова тигра с оскаленными клыками. Это был флагманский корабль Аргуна Багадура, «Красный Тигр». «Интересно, знает ли Аргун, что я не погиб от его стрел в Осю», – подумал Дзебу. «Красный Тигр» был окружен кольцом меньших по размеру боевых сампанов. Пробиться к нему было невозможно.

«Ненавижу ли я его? – спросил себя Дзебу. – Хочу ли я отомстить за всё, что он сделал со мной?» Заглянув в своё сердце, монах-воин с облегчением обнаружил, что не чувствует ненависти. Аргун был для него чем-то вроде опасного хищного зверя – вроде тигра со своего паруса. Можно чувствовать себя обязанным уничтожить тигра, но его нельзя ненавидеть так, как ненавидишь лживого человека вроде Хоригавы. Аргуном можно даже восхищаться и находить в нём своеобразную красоту, как находят её в тигре. Ощущение глубинной сути вещей – сила монахов братства зиндзя – подсказывало Дзебу, что его вражда с Аргуном – часть порядка мироздания и обусловлена тем вечным законом, о котором говорил Тайтаро.

Раздался оглушительный грохот, и пламя сверкнуло на соседнем с ним сампане. Что-то круглое и чёрное пронеслось по воздуху, оставляя за собой след из искр. Дзебу затаил дыхание: упадёт оно на «Летящее Перо» или нет? Снаряд упал в воду далеко слева от галеры и взорвался, подняв огромный фонтан. Один из воинов, стоявших возле Дзебу, вскрикнул и упал, держась рукой за ухо, из которого текла кровь. Эти летающие куски металла – самая опасная часть монгольских огненных шаров, подумал Дзебу. Но хуа пао плохо попадали в цель, когда находились на кораблях. Они могли сеять гибель и страх среди больших скоплений войска, могли разбивать крепостные укрепления, но на воде были почти бесполезны.

«Корабль, где мы были, тонет!» – закричал Мунетоки, хлопая Дзебу по плечу и показывая пальцем на место недавнего боя. Дзебу увидел, что сампан, на который они недавно напали, упал набок, пылая от носа до кормы. Бедные лошади, подумал он. Мунетоки был вне себя от дикого восторга. Теперь, когда они были уже вне досягаемости для выстрелов с монгольских кораблей, все стали болтать и смеяться, ощутив то опьяняющее чувство облегчения, которое бывает у людей, подвергавшихся смертельной опасности и уцелевших.

Сакагура снова подошел к ним, расталкивая воинов. Одной рукой он поднимал за заплетенные в косу волосы отрубленную голову, в другой держал прямоугольную бронзовую табличку на золотой цепочке.

– Наконец я добыл главнокомандующего! – с радостным смехом объявил он. – Это ведь табличка командующего?

– Это был сотник, – ответил Дзебу, осмотрев табличку, и, чтобы смягчить удар, нанесённый гордости Сакагуры, добавил: – Конечно, это был наивысший по званию командир на том корабле.

– Я ещё добуду главного! – воскликнул Сакагура. – На днях я убью самого Аргуна Багадура!

Он усмехнулся и засунул цепочку за пояс, потом поклонился Мунетоки.

– Понравилась ли вылазка вашей светлости?

– Я жалею лишь о том, что она закончилась, – сказал Мунетоки, – и хотел бы делать это каждую ночь, как вы. Я в долгу перед вами, капитан!

Сакагура поклонился.

– Простите меня за дерзость, ваша светлость, но я надеюсь, что вы не забудете меня. Я взялся за оружие, когда меня призвали к этому, я сражался, не жалея сил, много раз рисковал жизнью и убил много врагов. И еще надеюсь совершить намного больше в этой войне!

– Ваши подвиги и признанная всеми храбрость хорошо известны, капитан, – ответил Мунетоки уже более холодным тоном. Сакагуру это ничуть не смутило. Старший сын Моко лицом был похож на отца, но без его близко поставленных глаз и плохих зубов. Без этих недостатков те же черты лица стали красивыми. Теперь ему было двадцать три года. Он родился в тот год, когда Дзебу и Юкио уехали в Китай и взяли Моко с собой, и потому ни разу не видел отца до семилетнего возраста. Несмотря на это, он явно унаследовал от Моко его красноречие и ум. Но в характере Сакагуры были и другие черты, может быть, общие для всех самураев в первом поколении, – дерзкая отвага, честолюбие и привычка хвалиться своими подвигами.

– Простите, пожалуйста, ваша светлость, – настаивал капитан, – но мы, кто выходит на вылазку каждую ночь, как хотели бы выходить вы, надеемся, что бакуфу щедро наградит нас землями, дающими рис, должностями и званиями, когда всё это кончится.

На этом он вежливо откланялся, потому что галера уже приближалась к пристани Хакосаки. Вокруг неё на каменных набережных и деревянных причалах собралась толпа. Сакагура стоял на носу «Летящего Пера» и держал в высоко поднятой руке голову монгольского сотника. Толпа криками приветствовала капитана. Мунетоки смотрел на него, озабоченно сдвинув брови, пока галера подплывала к освещенной факелами пристани.

– У кого мы можем отобрать рисовые поля, должности или почётные звания, чтобы дать их ему и таким, как он? – наконец сказал регент Дзебу. – Победить в этой войне – значит прогнать монголов, а не завоевать новые земли. Если таких, кто думает как он, много, это может стать опасным…

«Тебе лучше начать думать об этом сейчас, – подумал Дзебу, – после войны будет поздно». Вслух он ответил:

– После этой войны останется не так уж много самураев, которых придется награждать, ваша светлость, – и показал рукой на темные воды залива, освещенные теперь далекими пожарами монгольских кораблей и убывающей луной. – Сегодня из этого города отплыли двадцать галер-кобая, а вернулись, по моему подсчёту, только двенадцать. На нашем судне мы потеряли семь человек из тридцати.

– Монголы несут тяжёлые потери, но и мы несем такие же, – согласился Мунетоки.

Они почувствовали толчок галеры о край причала, и самураи из команды стали выпрыгивать на пристань, торопясь сойти на берег. «У Великого Хана целый материк воинов, а большинство наших воинов уже здесь, – подумал Дзебу. – Сколько времени мы сможем продержаться?»