"Монах: последний зиндзя" - читать интересную книгу автора (Ши Роберт)

Глава 12

В полдень следующего дня Танико сидела в палате, походящей на луну, на верхнем этаже высочайшей башни в замке, которую она часто использовала для медитации. Солнце горело над более низкими соседними крышами, золотые дельфины которых отражали блистающие лучи. Её чувства были более противоречивы, чем когда-либо. Танико допустила помощь Дзебу, теперь она думала об этом. Здравый смысл его плана построения стены вокруг бухты Хаката доказывал, насколько Дзебу может быть полезен. И в злобе от его гнева на неё она не могла стереть его лицо из своей памяти.

Затем вставала проблема: что делать с вручением меча? Со времени смерти Хидейори она хранила наследный меч Муратомо, Хидекири. Она думала, что он, соответственно, перейдет к Саметомо, и планировала вручить его ему на сегодняшней церемонии, на закате солнца. Она собиралась пригласить Дзебу, как гостя, и устроить их встречу с Саметомо и Мунетоки. Его присутствие на церемонии должно было символизировать примирение сёгуната с последователями Юкио, но поскольку она и Дзебу не были примирены, то, вероятно, было лучше провести церемонию без него. Она одновременно хотела и не хотела видеть его там. После стольких многих лет её нужда быть возле него была так велика, что Танико хотела видеть его, несмотря на его злобу. Она думала спросить совета у Ейзена. Он мог бы дать благословение на церемонию. Но Ейзен не знал Дзебу. Моко знал. Она быстро написала записку, вызывая Моко прийти в замок безотлагательно, и послала одного из своих охранников к нему.

Моко пришел в личную комнату Танико в час Овцы. Он вспотел под слоями кимоно, каждое было более обильно украшено, чем предыдущее. Будучи старыми друзьями, они встретились без всяких ширм и «женщин-в-ожидании». Покои Танико были так же просты, как и при жизни Хидейори. Главным украшением в комнате была каллиграфическая копия стихов из Бриллиантовой сутры, сделанная Саметомо год назад, которую она оставила в виде свитка и повесила на своем персональном алтаре. Сегодня позади него стояла ваза с белыми розами. Как обычно, Моко выбрал момент восхититься художественными способностями Саметомо и прочитать стихи.

– Нет других вещей, столь же славных, – сказал он. – Ты знаешь, старый мудрец Тайтаро говорил что-то, подобное этому, перед тем как умер.

– Тайтаро умер? – Танико была ошарашена. – Дзебу не сказал ни слова об этом! Это был замечательный старик. О, как печально! – Появление Тайтаро в Шангту тогда, давно, дало ей первый луч надежды, что она может в один день быть спасена и вернуться домой. Тайтаро казался отцом для нее – настоящим отцом, не как Бокуден, – во время её пребывания с Дзебу в Китае. Слёзы выступили у неё на глазах. Как мог Дзебу не сказать ей об этом? Неужели его ненависть так велика? – Почтение Амиде Будде, – прошептала она в память Тайтаро. – Как и когда он умер, Моко?

Моко рассказал ей о почти сверхъестественном уходе Тайтаро из этого мира.

– Токайдо, – сказала Танико, вытирая глаза бледно-зелёным рукавом открытого кимоно. – Столько важного для нас произошло под Токайдо! Ты помнишь, как клялся всегда быть гонцом между нами, Моко-сан?

– Помню, моя госпожа. – Глаза Моко были большими и влажными от печали.

– Моко-сан, ты видел, как он говорил со мной на аудиенции прошедшей ночью? Я чувствую, что я никогда не пошлю за ним! Что ты думаешь?

– Моя госпожа, я уверен, что мастер Дзебу всё ещё любит тебя. Его гнев подтверждает это. Он человек, который познал всё в жизни, чтобы принимать спокойно всё, что случается с ним. Кроме того, его отношение к тебе подобно землетрясению, тайфуну. Даже дурак, подобный мне, может видеть, что он любит тебя.

Ободрённая, Танико перестала плакать.

– Что делать с церемонией вручения меча, Моко? Должна я приглашать его? – Изумлённая, она думала: «Предводители нации обращаются ко мне за советом, а я обращаюсь к косоглазому плотнику».

– Позволь мне передать твое приглашение шике, моя госпожа. Я постараюсь убедить его не вести себя подобно медведю весной.

– О, Моко, как мне отблагодарить тебя по достоинству?

– У меня есть другая причина сделать это, моя госпожа. До сих пор твой сын был достаточно милостив, возвысив мою семью до класса самураев, мой старший сын теперь должен носить в бою наше новое родовое имя, Хаяма. Я хочу, чтобы его тренировал шике. Я думаю, что нет лучшего пути, чтобы он вышел из боя живым…

Большой зал для аудиенций замка сегунов был увешан знамёнами великих родов, поддерживавших бакуфу. На верхнем уровне возвышения, одетый в украшенные драгоценностями, вышитые золотом одежды, сидел десятилетний сегун, Муратомо-но Саметомо. Позади него висела огромная шелковая скатерть, запечатляющая вышитого Белого Дракона Муратомо. На её стороне лежала рукоятка отделанного золотом меча, который многие в зале узнали, некоторые с благоговением, некоторые с негодованием. Когарасу! Изначально Саметомо мог свободно носить меч Такаши. Слева от Саметомо сидел регент, Шима Мунетоки. Нижние уровни были заняты верховными чиновниками бакуфу, великими предводителями кланов и, позади высокой заградительной ширмы, Танико.

Она могла видеть Дзебу и Моко на полу зала, рядом с её возвышающимся сиденьем. У неё были неясные объяснения насчёт того, чтобы Дзебу сидел здесь, где она могла смотреть на него. Ейзен стоял сейчас и читал благословение. Мунетоки говорил со своего места рядом с Саметомо, рассказывая об истории Хидекири и трагическом пути, которым он пришел во владение вдовы сегуна.

– Она, ближайшая к императору, наиболее высокочтимая женщина в нашей империи, сейчас появится, чтобы вручить это сокровище своему возвышенному сыну, нашему господину сегуну, Муратомо-но Саметомо.

Мунетоки поднялся, подошел к ширме Танико и принял от нее ларец с мечом, искусно отделанный летящими жемчужными птицами и инкрустированный золотым лаком. С почтением Мунетоки поднес ларец с мечом Саметомо, встав на колени и поклонившись ему. Саметомо взял ларец и открыл его. Он вынул меч и поднял его так, чтобы люди могли восхититься черными лакированными ножнами, обвитыми лентами серебра, и рукоятью с серебряным драконом. Он вытащил древний прямой клинок на треть из ножен, как обычно для показа меча, изучая безупречно полированную сталь и её дрожащую, неясно выраженную линию.

– Я написал стихи к этому событию, – сказал Саметомо, кладя меч обратно в ларец. Его десятилетний голос, когда он читал, был мальчишеским, но твёрдым и сильным. Сердце Танико воспарило от любви и гордости.

Раздались вежливые возгласы одобрения среди гостей. Каждый понял, что «духи» были двумя мечами, Когарасу и Хидекири, мечом, традиционно бывшим душой самураев. Эти два «духа» спорили о сердце Саметомо, чьё наследство сочетало Такаши и Муратомо. «Сознание», с помощью которого Саметомо мог положить конец конфликту, было пробуждённым сознанием, природой Будды, которое Саметомо, подобно многим молодым самураям, развивал в своих занятиях дзен. В поиске просвещения страна должна была оставить последние распри позади и объединиться против захватчиков. «Для десятилетнего возраста, – думала Танико, – это бриллиантовая поэма». Она посмотрела на Дзебу и увидела, что он сидит с прямой спиной, без смущения плача. «Если бы только он и я могли иметь такого сына, – подумала она. – И вообще, это наш сын! Дзебу спас его от смерти и передал мне».

Саметомо произнёс маленькую речь, благодаря свою мать за вручение Хидекири и выражая надежду, что он будет достоин длинной линии предков, которые носили его.

– Но вскоре наступит время обоим: досточтимому Хидекири и доблестному Когарасу – удалиться в наши национальные сокровищницы. Святой монах Ейзен, который с нами сегодня, собирает подписи за восстановление Дайдодзи, великого буддистского храма в Наро, который был трагически сожжен дотла во время Войны Драконов.

Саметомо не упомянул, что это его прадед, Такаши-но Согамори, был причиной сожжения храма. Слушая Саметомо, но не в состоянии оторвать глаз от Дзебу, Танико заметила, что он сейчас смотрит на мальчика с улыбкой. Она поразилась тому, какое особое значение Дайдодзи имел для Дзебу.

Саметомо продолжал:

– Я предлагаю после того, как мы одержим победу в этой войне, пожертвовать оба меча Ейзену Роши, чтобы он хранил, их среди наиболее драгоценных вещей в Дайдодзи. Я пользуюсь этим случаем и смиренно прошу, чтобы монахи Дайдодзи, так же как другие люди высокого и низкого ранга, молили беспрестанно Будду, святых и всех богов и богинь о победе.

Снова раздались громкие крики одобрения воинов и официальных лиц, собравшихся в зале. Танико посмотрела на Дзебу и увидела, что он опять плачет. Он не заботился о том, чтобы вытирать глаза рукавами, как делали многие люди, и позволял слезам стекать открыто по его жёстким коричневым щекам в белую бороду. «Если он заботится так сильно о Саметомо, – подумала она, – не сможет ли он найти место в своем сердце для бабушки Саметомо?»

Теперь гости поднялись и образовали линию, чтобы показаться регенту и сегуну. Танико могла покинуть зал, но она стояла позади ширмы, следя за Дзебу, который возвышался над всеми другими в комнате, терпеливо ожидая, когда он обернется.

Под конец Дзебу встал на колени и простерся перед Мунетоки, который узнал его.

– Приветствую тебя! – прогромыхал Мунетоки. – Я слышал много о тебе, шике, от моей уважаемой кузины, Амы-сёгун. – Танико нетерпеливо следила за реакцией Дзебу на упоминание Мунетоки о ней. Белобородое лицо осталось подобным маске.

– Шике Дзебу! – воскликнул Саметомо прежде, чем Дзебу успел преклонить колени перед ним. Мальчик сегун поднялся и, несмотря на навешанные слои одеяний, бросился вниз по ступенькам и обвил руками талию Дзебу. Все в зале задохнулись в изумлении от такого неподобающего поведения. Танико заметила, что Ейзен, который стоял поблизости, сияет одобрением.

Мунетоки, как регент, стоял на месте отца Саметомо.

– Вы должны сейчас же вернуться на свое место, ваше высочество, – сказал он укоризненным тоном.

– Я верховный командующий самураев, – сказал Саметомо. – Я делаю то, что кажется лучшим для меня, а не то, что предписывает церемония. Кузен Мунетоки, этот славный монах-зиндзя спас меня от убийства несколько лет назад. Я сказал ему, что никогда этого не забуду, и я не забуду. Подойди, шике Дзебу, сядь на ложе возле меня.

Проявилось удивление и лёгкий гнев среди других гостей, что монах-зиндзя удостаивается такой необыкновенной чести. Ворчание стало ещё громче, когда Саметомо позвал:

– Ты тоже, дядя Моко. – Только некоторые люди знали, что Моко был близким другом Танико и что Саметомо знает его очень хорошо много лет. Дзебу и Моко уселись несколько неуверенно на возвышение, ниже Саметомо. Мальчик вёл теперь отдельный разговор с ними, несмотря на множество других гостей. «Эта непосредственность дзен, которую Ейзен поощрял в своих учениках, зашла так далеко», – подумала Танико, но она вспомнила, как Кублай-хан делал всё, что хотел, без страха осуждения. Если властитель не может устанавливать свои собственные правила, как он может действительно властвовать?

– Я обязан тебе не только своей жизнью, шике, – сказал Саметомо. – Я обязан тебе обоими этими мечами.

Туча сошла с лица Дзебу.

– Я должен просить у вас прощения, ваше высочество, принимая во внимание, что я пришёл благодаря мечам.

– Моя уважаемая мать рассказывала мне о смерти Такаши-но Ацуи, мастер Дзебу. Я знаю очень хорошо, что война делает врагами людей, которые могли бы быть друзьями.

– Твоя мать очень добра, – сказал Дзебу, взглянув поверх ширмы, где сидела Танико с сердцем, кружащимся волчком, подобно осеннему листу, подхваченному ветром.

Саметомо сказал:

– Это правда, что кровь трёх великих Такаши течет в моих жилах, но своей собственной скромной персоной я представляю объединение противоположных кланов, ты согласен?

– Вздор, – сказал Ейзен с блеском в глазах, подойдя к сегуну. – Саметомо есть Саметомо. Такаши и Муратомо – это имена и ничто более.

Саметомо засмеялся чистым, звонким смехом:

– Безразлично, как высоко я взобрался по лестнице истины, сенсей Ейзен всегда выше меня!

– Посмотри на мой зад, – сказал Ейзен, – и ты увидишь лицо Будды!

Он повернулся к Дзебу, игнорируя в шоке уставившихся на него Мунетоки и Моко, и сказал:

– Мы встретились снова, монах Дзебу!

– Мой отец велел, чтобы я увидел вас, сенсей, – сказал Дзебу.

– Насколько он стар, уважаемый Тайтаро?

– Он умер, – сказал Дзебу с грустью. Ейзен улыбнулся:

– Волна поднимается, волна опускается. Так мы должны говорить, когда кончается срок, монах Дзебу. – Он похлопал Дзебу по руке, поклонился Саметомо и повернулся к выходу.

– Есть кое-что, что я всегда хотел спросить у монаха-зиндзя, – сказал Саметомо. – Я слышал, что монахи зиндзя могут убивать на расстоянии, просто показав пальцем на врага или крикнув на него. Вы правда можете это делать? Вы можете меня научить?

– Это старые истории, идущие из школ боевых искусств Китая, ваше высочество, – сказал Дзебу с улыбкой. – Мы, зиндзя, тренируемся очень тяжело, но мы не можем убивать с помощью волшебства.

«Но он посмотрел на Хидейори, – подумала Танико, – и Хидейори упал с коня и умер». Сидя позади ширмы, следя за разговором Дзебу с Саметомо, Танико почувствовала прилив надежды. Дзебу был прежним, добрым и умным. Днем раньше, когда он вошел в замок сегунов впервые после смерти Юкио, он чувствовал, что попал в руки врагов. Теперь он знал, что все здесь были его друзьями, заботящимися о помощи ему. Возможно, вскоре он немного оттает по отношению к самой Танико.

«Итак, давай попробуем опять», – подумала она. Она могла бы пригласить его на чай к себе в комнату сегодня вечером. Ещё один разговор, вероятно, не сможет заставить его полюбить, но, по меньшей мере, можно было бы положить конец ненависти, и это было бы началом. С приглашением, конечно, должны быть стихи. Глядя на Дзебу, она начала сочинять в уме:

Она пришла в свою комнату около полуночи, сопровождаемая хихикающей девушкой-служанкой. Когда она взглянула на его лицо, её сердце упало. Даже теперь, когда не было ширмы между ними, его глаза были такими же холодными и тяжёлыми, как и утром. После того как он взглянул на неё, его взгляд опустился, и он сидел, как будто был один. Тишина, казалось, была бесконечной. Она жадно смотрела на него, думая, что если он не заговорит с ней, то может хотя бы не препятствовать ей радоваться от созерцания его.

Но наконец она не вынесла молчания и томления:

– Дзебу! Почему ты пришел к Камакуру, если ты меня так сильно ненавидишь?

Серые глаза были невидящими, лишенными сочувствия.

– Я не желаю ненавидеть кого бы то ни было. Это не путь зиндзя. Я пришёл в Камакуру потому, что отказаться помогать в этой войне было бы предательством всего, за что боролся Юкио.

Она не знала, что ответить на это. Тишина наступила опять, она заполнила её приготовлением чая. Когда она подавала ему чашку, она заметила с гневом на себя, что её рука дрожит. Танико увидела, что он смотрит на её руку, когда она несла чашку, с вежливой благодарностью. Он откинулся на локоть и выпил.

Хотя он выглядел непринужденно, уют комнаты, который, как она надеялась, сведёт их вместе, смущал её, как будто она разделась, чтобы соблазнить его. Она посмотрела на стихи, которые теперь висели в свитке над ее личным алтарем:

Что вынес бы Дзебу из стихов, если бы увидел их? Возможно, она была злой натурой, которая не верит в добро, которая, очевидно, была такой, как он о ней думал. Более, чем чего-либо другого в мире, она хотела, чтобы он любил и уважал её. И он был здесь, так близко, но он презирал её. Нужда в нём была невыносимо настойчива, перечить ей было невыносимо больно. Если бы он сказал о причинах его ненависти к ней вместо этого сидения здесь в этой ужасной изолированной тишине!

– Ты думаешь, что я предала Юкио, не правда ли? – сказала она наконец.

Он посмотрел на неё:

– Мы должны говорить об этом? Я здесь. Я согласен помочь. Давай оставим это. Не пиши мне больше стихов.

Как он мог быть таким жестоким?

– Я не могу помочь этому. Я люблю тебя! – Она была близка к слезам. Он встал немедленно.

– Этот разговор должен быть закончен. Продолжать – только вызывать еще большую боль для нас обоих или сделать невозможным для меня служить тебе.

Она подняла руку.

– Подожди! Позволь мне наконец услышать из твоих уст, что ты имеешь против меня! Дай мне защититься!

Он сел опять.

– Хорошо. Возможно, выслушать это будет необходимо для тебя, чтобы оставить меня в покое. Я скажу тебе, что ты сделала мне, и ты пошлёшь меня на Кюсю, где мы никогда не увидим друг друга, и ты никогда больше не будешь столь глупа, чтобы упоминать о любви ко мне. Любви? Очевидно, ты была способна забыть об этой любви в течение десяти лет.

Он замолчал, как будто собирался с мыслями, и сделал глубокий вдох. Затем он начал говорить бесцветным голосом, как будто описывал древнюю историю. Он начал с их встречи, которая произошла по её настоянию. Он вспоминал всё, что случилось с тех пор, как будто он видел это. Наконец он сказал:

– Что ты на самом деле любишь – это положение и власть. Когда ты увидела способ получить их, ты забыла и Юкио, и меня. Ты не сделала ничего, чтобы помочь нам. Когда Хидейори начал плести свою сеть вокруг Юкио, не было ни помощи, ни дружеского слова, ни предостережения от тебя. Были только новости, что где бы Хидейори ни появился публично, ты была на его стороне. Из-за слепой гордости ты вышла замуж за человека, который убил Юкио и пытался убить меня. Можешь ты теперь понять, как больно мне быть рядом с тобой? Я почтительно прошу тебя, если ты мне хочешь помочь, отослать меня куда-нибудь прочь от тебя!..

К моменту, когда он кончил говорить, её рыдания прорвались. Её слезы были так обильны не только из-за него и из-за того, что он вынес, но и из-за неё самой. Но она была также поражена тем, как отличался его взгляд на события от её взгляда. Он, казалось, считал, что она могла оставить Хидейори на любое время, на какое она хотела.

– Ты не имеешь понятия о женской жизни, – плакала она. – Нам не позволено идти куда-то, видеть кого-то, знать что-то. После того как ты оставил меня, я была заключенной своего отца и Хидейори. Я поощряла интерес Хидейори ко мне, потому что это было единственной защитой от отца, которая у меня была. Поскольку Хидейори посвящал меня в свои дела, я была вынуждена видеть мир его глазами. Он окружил меня своими шпионами и агентами. Когда Моко привез Саметомо сюда, я была так благодарна тебе, что могла бы дойти пешком до Токайдо, чтобы поговорить с тобой. Но я не могла сообщить тебе. Я не смела даже пытаться. После этого Саметомо был моей жизнью, и единственной возможностью защитить Саметомо было отдаться Хидейори и верить, или пытаться верить, во всё, что он говорит мне. Да, я была замужем за ним. Я вышла за него, потому что была совершенно одна в мире, потому что он согласился принять Саметомо и потому что он убил Хоригаву и, таким образом, мог жениться на мне. Суди меня, если ты должен, Дзебу, но только после того, как мы ездили в Хэйан Кё, когда я поняла, что он лгал мне обо всём, что действительно касалось меня. Он говорил, что все это неважно для меня, так как я теперь самая могущественная женщина на Священных Островах. Видишь, он был такого же низкого мнения обо мне, как и ты. Он пытался обнять меня. Зная, что я знала тогда, я почувствовала себя так, как будто ко мне прикасался огромный паук. Я схватила свои туфли и бросила их ему в лицо!

Дзебу посмотрел с изумлением:

– Свои туфли? Ты ударила Хидейори по лицу туфлями?

Танико засмеялась горько:

– Кто имеет больше права ударить сегуна, чем его жена? Он мог бы оставить от меня мокрое место, если бы не был таким хладнокровным человеком.

– Ты ударила его шлёпанцами! – повторил Дзебу, как будто это было самой удивительной вестью из всех, какие она ему сообщила. – Нужно иметь храбрость. Ты верный самурай!

– Это не храбрость, – сказала она резко. – Я была сердита и действовала не задумываясь.

– Всё это очень отличается от того, что я думал, – сказал Дзебу, и его серые глаза стали тревожными.

– Как и правда о том, что ты делал после того, как мы расстались, очень отличалась от того, что я думала, – согласилась она. – О, Дзебу-сан, было так много прекрасного между нами. Почему мы не могли остаться верными друг другу?

– Потому что мы слишком много страдали, чтобы мыслить мудро, – сказал он. Он сидел отрешённо, его глаза блуждали по комнате. Они прошлись по стихам Саметомо, потом остановились и вернулись. Она смотрела с любопытством, как он читал шепотом, хмурясь. Внезапно, казалось, солнце взошло на его лице. Она задрожала, когда увидела это превращение.

– Да, – сказал он. – Да. Нет такой вещи, как доброта. Точно.

Она хотела спросить его, почему стихи подействовали на него так, но прикусила язык. Было очевидно, что что-то глубокое произошло с ним, возможно, момент открытия, называемый Ейзеном «сатори». Она ещё более уверилась в этом, когда он начал смеяться.

– Это так очевидно, – сказал он. Он повернулся к ней внезапно с цветущей улыбкой на лице. – Откуда это взялось?

– Саметомо написал, – сказала она. – Монах Ейзен предложил это ему в качестве упражнения по каллиграфии.

– Ейзен, – сказал он задумчиво. – Конечно, конечно. Кто же еще выбрал бы стихи, в которых сам Будда говорит, что нет такой вещи, как добро. Если нет такой вещи, как добро, то мы должны быть дьяволами, не так ли?

– Я не понимаю, – сказала она, изумлённая его радостью. – Что ты вывел из этого?

– Ничего нового. Я только что вновь открыл кое-что, что я уже знал. Так Саметомо учит Ейзен?

– Он и я – оба, – сказала она. – Ты уже знаешь Ейзена, не так ли?

Дзебу рассказал ей о своей первой встрече с Ейзеном в Храме Цветущего Тика.

– Перед тем как умереть, мой отец рассказывал мне кое-что об Ейзене.

– Что же?

– Начнем вот с чего: меня не удивляет, что Ейзен предложил ученику те особенные стихи как каллиграфическое упражнение. А поскольку теперь я знаю, что ты – ученица Ейзена, меня также не удивило, что ты ударила своей комнатной туфлей Хидейори. Ты сделала это не раздумывая…

При упоминании Дзебу об отце, Танико сказала:

– До меня не дошли вести о том, что твой отец умер, Дзебу. Он был умным, доброжелательным человеком. Таким, каким должен быть отец, не то что мой!

– Нет причины горевать о Тайтаро, – сказал Дзебу. – Он решил умереть.

– Да, Моко описал мне его смерть, – сказала она. – Как странно и красиво! Каким удивительным человеком был старый настоятель! Ты не можешь представить, как я была рада увидеть его в Шангту, в ночь, когда Кублай провозгласил себя Великим Ханом. Это впервые дало мне надежду, с тех пор как Хоригава отправил меня в Китай. Единственное время, когда я была более счастлива в Китае, это день, когда я снова нашла тебя.

Дзебу кивнул:

– Как странно, что один из счастливейших дней в моей жизни я должен был встретить в чужой стране! Ты и я прошли через страшные испытания. Мы не знали, есть ли для нас в запасе еще более худшие. Но мы жили в нашей юрте и были удовлетворены.

– Я была счастливее в юрте, готовя и стирая, чем теперь – живя во дворце с сотней прислуги. – Её сердце забилось чаще. Его гнев угас, а настроение стало тёплым, миролюбивым. Можно было что-то делать с этой туфлей и со стихами Саметомо. Появилась надежда.

– Когда ты упомянула о Великой Стене прошлой ночью, всё это вспомнилось мне, – сказал он. – Наши прогулки по китайским деревням… Этот разрушенный монастырь, где я старался внушить тебе, что любовь плоти священна. Я думал тогда, что наступит день, и мы поженимся и будем вместе жить где-нибудь в монастыре зиндзя. Я помню, как мой отец говорил, что это его очень обрадует. – Она была удивлена, увидев слёзы, струящиеся по его щекам, коричневым, как будто вырезанным из твёрдой древесины.

Его плачущий вид заставил и её глаза покраснеть и тоже ороситься слезами.

– Дзебу, Дзебу! Во всем моя вина! – всхлипывала она. – Мы могли быть вместе! А я стала обвинять тебя в смерти Кийоси. Как все было бы иначе, если бы я никогда не покидала тебя, вместо того чтобы переехать сюда, в Камакуру. О, Дзебу, десять лет потеряно из-за моей глупости! – Она упала на подушку, закрыв лицо руками.

– Не вини себя, – сказал Дзебу. – Тайтаро объяснил мне ход этих событий. Все произошло так, как должно было произойти.

– Карма?

– Не карма. Ничего не поделаешь с тем, что каждый должен быть наказан за злые поступки и вознагражден за добродетель. Вот таким образом. Кроме того, ты бы очень скучала, живя в монастыре. Я уверен, что ты была счастливее как жена сегуна.

Она рассмеялась сквозь слезы.

– Я была замужем будто за мамуши, ядовитой змеей! Об этом страшно говорить, Дзебу-сан, но я больше была счастлива как вдова сегуна, Из того, что я слышала о монахах и их женщинах в монастырях зиндзя, я не думаю, что было бы скучно. О, мой дикий селезень, если уж все случилось, как случилось, то, пожалуйста, прекрати осуждать меня. Перестань ненавидеть. Прими такой, какая есть!

– Добродетели не существует. Только одно название. Мы два лица одного божества, я говорил тебе это давно. Как мне судить тебя? Я просто буду судить себя. Танико, когда я смотрю в твои глаза, я хочу стать с тобой единым целым. Вот почему я был так зол. Быть отрезанным от тебя причиняет мне такую боль, будто меня разрезали пополам. Я действительно ненавижу тебя, Танико, и за это ты должна простить меня. Я ненавидел тебя потому, что люблю тебя. Я не благосклонен к тебе, я люблю тебя.

При этих словах Танико почувствовала плавящееся тепло, распространяющееся по всему её телу. «Я никогда не думала, что могу еще так чувствовать в свои годы, – думала она. – Я чувствую, что изголодалась по нему, и это чувство так же ново, странно и прекрасно, как было той ночью, когда мне было тринадцать, а ему семнадцать, и я лежала с этим человеком на горе Хигаши, глядя вниз, на Хэйан Кё. О, Дзебу, будем ли мы любовниками в этот вечер? О, пожалуйста, обними меня, Дзебу, прижми меня весом своего тела! Но как он может желать меня, если я карга, с лицом, покрытым морщинами, с обвисшим животом и грудью, морщинистыми руками? Возможно, мне стоит вовремя погасить лампу, и он не заметит, как возраст состарил мое тело…»

Она дотронулась до маленькой бронзовой масляной лампы, которая горела рядом с ними.

Его худая, длинная рука дотянулась и схватила ее запястье. Глубокое волнение охватило всё её тело. Его кожа, такая коричневая по сравнению с её белой кожей, – красиво.

– Нам нужен свет, не так ли? – сказал он тихо. Она кивнула в сладостном ожидании. Он, несомненно, хотел лечь с ней.

– Темнота создает иллюзию красоты, – сказала она, опустив глаза.

– Я не хочу иллюзий. Я хочу тебя такой, какая ты есть. – Его лицо было очень близко к ее, и она дотянулась и провела кончиками пальцев по его жесткой белой бороде. – Теперь мы выше пересудов, ты и я, – сказал он. – Пересудов добрых и злых, красивых или безобразных, молодых или старых, – всё это осталось позади. Об этом беспокоятся в юношестве.

Она со вздохом расслабилась и прилегла, позволяя его губам прижаться к её, его рукам ласкать её грудь. В самом деле, её не заботило, выглядит ли её грудь старой и обвисшей или нет. Она была способна вызывать влечение; это было видно по нежным, томительным движениям его рук.

И она была способна получать сильное наслаждение, так она думала, трепетно дыша. Это была её грудь, и поэтому он желал её. Он желал её тела таким, какое оно есть, как никакой другой женщины. Теперь она чувствовала уверенность в этом.

Пока развивалась их любовь, она сделала другое восхитительное открытие. Где-то между тринадцатью и четырнадцатью годами она потеряла всю стыдливость. Даже та чудесная первая ночь на горе Хигаши была перемешана со страхами о том, что подумает свет, если они будут вдруг обнаружены. Теперь, думала она, если вся Камакура соберётся здесь и увидит нас, лежащих в объятиях друг друга, с распахнутыми одеждами, с тесно соприкасающимися телами, пусть смотрят. «Я думаю, я должна буду наслаждаться этими взглядами. Я горжусь этим! Горжусь, что возбуждаю этого человека, этого воина, и вбираю его страсть в себя. Годы, проведенные с Кийоси, с Кублай-ханом, с Дзебу в Китае и даже с Хидейори, которого приходилось так много задабривать, – весь этот опыт позволил мне овладеть в совершенстве искусством любви. Я такой же победитель в сражении среди цветов, как Дзебу – победитель в сражении с мечом, и я хочу, чтобы весь свет мог видеть нас!..»

Она встала, взяв его за руку и увлекая за собой на ложе. Завязки её розово-лилового шёлкового одеяния развязались.

Когда она влекла его меж занавесей, она ближе присмотрелась к его телу под серой одеждой, которая раскрылась. Танико задохнулась от потрясения. Оно всё было в шрамах! Его шею и грудь покрывали большие и малые отметины, слегка бледнеющие на его коричневой коже. Она сорвала его одежду и увидела, что его плечи тоже покрыты шрамами. Она касалась шрамов кончиками своих пальцев, ощущая их толщину и твёрдость. Потом она положила руку на его грудь и начала плакать.

– Мой дорогой, что они сделали с тобой? Как, должно быть, ты страдал!

– Большинство этих ран я никогда не чувствовал, – прошептал он. – Ты причинила мне много больше боли, чем эти рубцы и шрамы.

– Не говори так, Дзебу!

– Ты не могла бы причинять мне боль, если бы я не любил тебя.

– Я доставлю тебе наслаждение, которое заглушит боль.

– Ты можешь дать мне больше, чем наслаждение, ты можешь дать мне счастье.

– Ты знал так много боли, – проговорила она. – Твоё тело так изрезано шрамами, такое жёсткое. Можешь ли ты еще чувствовать мое прикосновение?

– Может быть, я выгляжу как старый дуб в конце зимы, – прошептал он, тихо смеясь. – И может показаться сверхъестественным, что жизнь бурлит внутри.

Она притянула его к себе на постель. Их движения были одновременно красивы и ритмичны, как движения пловцов. Вместе они скользили по морю наслаждения, тёплому морю без берегов, поднимаясь и опускаясь на волнах. Она забыла, где она была, она забыла время и возраст, она забыла, что она была Ама-сёгун, а он был зиндзя, монах-воитель. Она была женщиной, наслаждающейся телом мужчины. Больше ничего. Но и не меньше.

Когда наконец они легли бок о бок, изнурённые блаженным экстазом, она погладила свое старое деревянное подголовье.

– Хорошую историю я расскажу сегодня своей подголовной книжке!

– У тебя есть дневник? Ты никогда мне не говорила об этом!

– Это моя глубокая тайна. Я до этого никому не говорила. Может быть, я почитаю тебе из него, если ты останешься со мной навсегда.

Эта мысль больно вернула в реальность.

– Дзебу-сан! Что мы будем делать? Как мы будем жить?

Дзебу сжал губы.

– Было время, когда мы убежали бы вместе, не заботясь о том, правильно ли это. Но мы не можем сделать этого теперь. Ты, в первую очередь, обязана думать о Стране Восходящего Солнца. Если станет известно, кем мы являемся друг для друга, это разрушит твой престиж. Мы должны встречаться тайно. Когда я посылал Моко доставить тебя в Камакуру, я желал этого. Я никогда не думал дальше этого момента, когда мы должны будем соединиться телом и духом после долгой разлуки. Я никогда не думал, что это будет значить для моего положения. Я никогда не думал о том, как мы будем жить любовниками.

Она взяла обе его руки и внимательно посмотрела в его глаза:

– Дзебу, я поклянусь тебе, если ты этого хочешь: я откажусь от всего прямо сейчас. Я пойду с тобой, куда бы ты ни захотел пойти. Я никогда, никогда не позволю, чтобы что-нибудь пролегло между нами. Давай сегодня же покинем этот дворец. Я буду твоей женой или любовницей. Я буду жить с тобой в монастыре, или в деревне, или в горной хижине. Только скажи мне!

Он оперся на локоть, и его глаза долгое время смотрели в ее:

– Я хочу, – сказал он. Потом: – Нет! Это не выход для нас!

– Почему нет, Дзебу? Страна Восходящего Солнца может сражаться в этой войне и без нас. Ведь мы заслужили счастье в оставшиеся нам годы.

– Это не есть путь к возвышению, это путь потерять его.

– Я не понимаю!

– Ты говорила, что пойдешь со мной куда угодно. Поэтому я прошу тебя остаться здесь, и мы постараемся быть вместе так часто, как сможем, и будем дальше выполнять наши обязанности. – Он улыбнулся. – Я представил бесчисленное количество высокопоставленных дам и скромных монахов, которым пришлось преодолевать ту же самую трудность в прошлом. Ты помнишь историю императрицы Кокен и священника Докио? Она взяла его в любовники, хотела женить его на себе и сделать его императором, пока бог Хачиман не вмешался сам, провозгласив: «Узурпатор должен быть отклонён!» – и положил конец этой глупости. Мы должны быть осторожны, моя госпожа Ама-сёгун. Я не приму никаких титулов и чинов. Я буду только одним из военных советников, призванных ко двору сегуна. Когда бы ты ни послала за мной, я приду к тебе. Моко будет очень рад, что его миссия в Жемчужном монастыре так удачно закончилась. Мы должны как-то сообщить ему, но так, чтобы никто не узнал.

Танико рассмеялась.

– Каждый будет знать о тебе и мне, Дзебу-сан. Невозможно хранить секреты в этих опочивальнях с бумажными стенами, где слуга – за каждой шози. Лучшее, на что мы можем надеяться, это быть осторожными, как ты сказал, и не делать публичного скандала. Каждый во дворце расположен ко мне. Они могут говорить обо мне между собой, но они будут защищать мою репутацию.

– Хорошо. Поэтому мы сразу же расскажем Моко. Он был очень несчастен с прошлой ночи, когда мы ссорились в той аудиенции.

– Вовсе нет, – сказала Танико, вплетая свои пальцы в белую бороду Дзебу. – Моко всегда был уверен, что ты вернешься. Он говорил мне в это утро, что ты любишь меня. Иначе, сказал он, ты не был бы так зол на меня.

– Парень знает меня слишком хорошо. И раскрывает мои секреты. Я сниму ему голову, как только встречу его. Ты не давала мне сделать это.

– Ты хотел, чтобы я остановила тебя.

– Действительно, это так. И мой инстинкт оказался верен. Ах, Танико-сан, как приятно лежать здесь с тобой и предаваться воспоминаниям прошлого. Почти так же приятно, как и то, чем мы занимались немного раньше.

– Я наслаждаюсь разговором значительно больше, чем тем, – подразнила она.

– Что же, тогда нам нет нужды беспокоиться об осторожности, – сказал Дзебу со смехом. – С этого времени я буду открыто приходить в твои комнаты. Ты можешь быть в присутствии своих фрейлин, и мы будем только разговаривать. Почему бы нам не одеться и не позвать их прямо сейчас?

– Ко всему прочему, они прячутся как раз около моей двери, смеясь над нами, – сказала она.

Она повернулась к нему, её маленькая белая ручка двигалась по его груди. Она с трудом верила, что это случилось. В ночь после его возвращения они были в объятиях друг друга после десятилетней разлуки! Она могла с трудом вспомнить в этот момент, что это было, что разлучило их на такой долгий срок. Она даже не была уверена в том, что они были в разлуке. Теперь, когда они объединились, она не собиралась отпускать его так быстро. Она держала его там, в своей опочивальне, до зари.