"Древо Лазаря" - читать интересную книгу автора (Ричардсон Роберт)

Глава 4

Урсула Дин вздрогнула, услышав, что муж вернулся домой. Было двадцать минут седьмого, при выезде из Эксетера он, должно быть, задержался из-за интенсивного движения транспорта. Когда хлопнула дверца машины, она поднялась, ее глаза беспокойно обежали гостиную. Аккуратно сложенная «Дейли ньюс» лежала на столе рядом с его стулом, приготовленная для чтения. Столовое серебро, по поводу которого он сделал ей этим утром замечание, сейчас сверкало. Свежие хризантемы в китайской вазе на подоконнике. Нервничая от ощущения, что она о чем-то забыла, Урсула пошла на кухню, достала из холодильника банку пива и стала переливать его в стакан. Ее рука дрожала, и она виновато промокнула несколько капель, упавших на кафельный пол, мягкой тряпочкой. Покончив с этим, она испытала еще один приступ паники: выбросить банку сейчас же или оставить до тех пор, пока она не поместит его стакан рядом с газетой? Каждый день приносил с собой мгновения острого чувства неуверенности, когда обычные домашние дела принимали поистине масштабы бедствия. Где-то в глубине души она понимала, что это смешно. И все-таки стояла сейчас посреди комнаты, беспомощно уставившись на свои руки, не в состоянии решиться на что-то. Когда Эван прошел на кухню, она вздрогнула, и стакан в руке задрожал. Муж осуждающе взглянул на свежую россыпь брызг на кафеле и не говоря ни слова большими шагами прошествовал мимо нее. Она услышала, как он поднимается наверх. Урсула вернулась в гостиную, поставила стакан на стол и ждала, когда он переоденется.

Свадебная фотография в новенькой полированной рамке, стоявшая на одной из сосновых полок, встроенных в стену, будто насмехалась над ней. Счастье, запечатленное на снимке, утрачено, и сейчас почти невозможно было в него поверить. Эван, самый привлекательный молодой человек в Медмелтоне, с глянцевыми черными волосами и тонкими, как у Галахада, чертами лица, вместе со своими друзьями-сверстниками добивался благосклонности стройной, живой Урсулы. Когда состоялась помолвка, ее мать заметила, что в деревне многие сердца теперь останутся разбитыми. Но за пятнадцать лет восторги потускнели, страсть утеряла былой пыл и вместо горячих углей остался лишь пепел. Их общая боль от того, что она не могла иметь детей, превратилась у нее в чувство неполноценности и неполноты существования, у него — в обиду. И он отвернулся от нее. Она была поначалу уверена, что всего себя он тратит на устройство магазина моделей. Теперь была убеждена, что появилась другая женщина в Эксетере. Одинокая и несчастная мать Эвана никогда не работала, он не позволил бы и своей жене этого, и Урсула стала попивать. Ей было тридцать семь, и в свои самые плохие дни она ощущала себя пожилой женщиной. Разве мог кто-нибудь подумать, что ей суждено такое? Ему было сорок. Его тело по-прежнему оставалось крепким и худощавым, и на площадке для игры в мяч он побеждал мужчин вдвое моложе себя. В редких случаях, когда они выходили куда-нибудь вместе, лица знакомых женщин загорались интересом, они слегка подталкивали локтем своих подруг, игриво кивая в его сторону. Правда, он никогда не отвечал им. Как и Вероника, он умел контролировать себя; в этом они были похожи, брат и сестра, — в равной степени обладали непробиваемым, невозмутимым самообладанием.

— На ужин у нас петух в вине, — вырвалось у нее в тот самый момент, когда он вернулся в гостиную. Это была не просто обыденная информация, а жажда получить долгожданное одобрение: посмотри, мол, я хорошая жена, я поглощена своим домом и забочусь о муже. Усевшись за стол и открыв газету, он равнодушно кивнул ей — это была своего рода награда за труды.

— Много работы в магазине? Видишь, я интересуюсь твоими делами. Ты не разрешаешь мне работать там, но я хочу участвовать в твоей жизни…

— Да, весьма, — последовал слишком лаконичный ответ.

— Ты приехал позже, чем обычно. Что, задержал транспорт? Я забочусь о твоем благополучии. Пожалуйста, пойми это.

— Интенсивнее, чем обычно. — Он развернул газету на статье, привлекшей его внимание, и взял стакан с пивом. Он не глядел на нее.

— Я… я почистила серебро. Обрати на меня внимание. Я… твоя жена.

— Хорошо. — Равнодушный ответ прозвучал так, будто его одобрение относилось больше к газете, которую он читал, нежели к тому, что было ею сделано.

Расстроенная его безразличием, Урсула вернулась на кухню и принялась накрывать на стол. Она делает все, что в ее силах. Она не хочет, чтобы ее презирали. Она старается не пить. Хочет, чтобы ценили. Не желает возненавидеть своего мужа. Хочет, чтобы он поговорил с ней, выслушал ее. Чтобы он любил ее, потому что она думает, будто все еще любит его. И не знает, как долго сможет жить с постоянным чувством вины за то, на что толкнуло ее отчаяние.


— Я должен позвонить Тэсс, чтобы сообщить, что доехал целым и невредимым, — сказал Мальтрейверс.

— Телефон в передней, — сообщил Стефан.

— Не нужно. У меня есть свой, портативный, в машине.

— Портативный? — насмешливо переспросил Стефан. — Хранишь его вместе с филофаксом, так ведь? Никогда не думал, что ты станешь элитным высокооплачиваемым специалистом.

— Они все уже вымерли, хотя были сообщения, что их останки выкопали на площади Слоан, — засмеялся Мальтрейверс. — И нет никакого филофакса. Не желаю делить свою жизнь на пятнадцатиминутные отрезки, рассчитывая, что в один из них я стану знаменитым. Этот телефон я выиграл в лотерею. Только через три недели понял, как эта проклятая штуковина работает. Я вернусь через минуту.

Он звонил не садясь в машину, прислонившись к ней и глядя на церковь Святого Леонарда.

— Как развлекаешься? — спросил он жену.

— Развлекаюсь? — осторожно переспросила она. — Это не совсем точное слово. Я теперь невероятно хорошо осведомлена о жизненном цикле педикулус гуманус, для тебя поясню — вошь человеческая, и просто помешалась на чистоте. Завтра будет секс у черепах.

— Неужели земля вращается ради них?

— Да, но очень медленно. Как Стефан и Вероника?

— Прекрасно, за исключением того, что Стефан беспокоится за свою приемную дочь. Произошли некоторые странные веши.

— Серьезно странные?

— Возможно. — Мальтрейверс заметил трещины на церковной стене, о которых ему говорили. — Беда в том, что в Медмелтоне предрассудков больше, чем он может вместить. Здесь даже хозяйка местного магазина похожа на ведьму.

— Она не виновата, что у нее такая внешность.

— Правильно. Но дело в том, что все происходящее касается Стефана.

— Думаешь, что сможешь ему помочь?

— Я бы хотел, но не знаю как.

— Ну ладно. Я скоро приеду, и ты расскажешь мне обо всем подробно. Смотри не превратись в лягушку за это время. Послушай, мне надо бежать. Я собираюсь пообедать кое с кем из постановочной группы. Скучаю по тебе.

— Я тоже скучаю по вас, леди. Будь осторожна.

Она положила трубку, и Мальтрейверс медленно стал задвигать антенну. После пары неожиданно тревожных часов, проведенных в Медмелтоне, трезвый голос Тэсс звучал контрастом ко всему окружающему его здесь. Объяснения случившемуся могли быть самыми неожиданными и даже невероятными, но они не имели ничего общего ни со сверхъестественными явлениями, ни с нераскрытым убийством. Стефан просто неправильно рассуждает. Если Мишель и ответственна за то, что кладет под Древо Лазаря свой странный набор предметов — а тому пока нет никаких доказательств, — то отсюда не следует автоматически, что это как-то связано со смертью Патрика Гэбриеля. Она могла это делать, ну, потому… ладно, в Медмелтоне все возможно. По словам Стефана, здесь полно злобного колдовства, так что… Мальтрейверс с досадой задвинул внутрь последний дюйм антенны. Держа в руке один из образцов современной техники, он начал рассуждать, как средневековой крестьянин. Медмелтон можно найти на карте, он подчиняется местному государственному управлению, какие-то члены парламента собирают здесь голоса избирателей, крыша здешней церкви, возможно, нуждается в починке, и тут полно людей, у которых есть превышение кредита в банке, но которые собирают мыльные обертки и проводят отпуск в Коста-дель-Соль. А теперь вот кто-то забавляется этими странными играми и… Он напряг зрение, уловив какое-то движение на церковном дворе. Рядом с Древом Лазаря спиной к нему стояла Мишель. Бросив телефон через окно машины на сиденье, он прошел по узкой тропинке и перепрыгнул через низкую стену. Девочка не шевельнулась, пока он молча приближался к ней по траве между надгробиями.

— Привет!

Мишель стремительно обернулась, и ее взгляд поразил его. Она даже не была испугана тем, что ее потревожили, — на ее лице была ярость животного, попавшегося в ловушку. Это выражение мгновенно исчезло, и она стала приглаживать пальцами свои подстриженные волосы, будто этот жест был ей сейчас необходим.

— О, это вы. Я и не знала, что здесь кто-то есть.

— Что ты здесь делаешь?

— Думаю о своих делах. — Она отошла от дерева и поддала ногой камешек, который отскочил от могильного камня, источенного непогодой. — Что плохого, что я здесь?

— Конечно, ничего, — ответил Мальтрейверс. — Ты интересуешься церковным двором?

— Нет. — Отрицание было очень резким, и, прежде чем он успел заговорить снова, она испытующе взглянула на него: — Вы живете в Лондоне, так ведь? Где именно?

— В Нейбери. Ты слышала об этом районе?

— Это там, где «Арсенал» играет в футбол или что-то в этом роде?

— Да, недалеко. Ты болеешь за них?

Девочка пожала плечами.

— Приятель в школе болеет. Я этим не интересуюсь… Это где-то недалеко от Блэкхеса?

— Нет. На другой стороне реки. Почему ты спрашиваешь?

— Так просто. И как живется в Лондоне?

— Прекрасно, если ты любишь большие города. А как живется в Медмелтоне?

— Как в могиле, — она поддала ногой еще один камешек, на этот раз чтобы ее заявление прозвучало более весомо. — Мне бы только выбраться отсюда. Я хочу уехать в Лондон.

— Возможно, так и случится однажды. Когда ты станешь старше и…

— Хоть вы-то не начинайте, — прервала она. — Это все говорят. А я уже сейчас достаточно взрослая.

Мальтрейверс удивил ее тем, что согласился:

— Да, я тоже склонен так думать. Но есть всякие скучные законы о несовершеннолетних. Если ты убежишь, тебя притащат обратно. Дерьмо, верно?

— Хуже. — В ее голосе слышались отзвуки гнева, который он видел на ее лице несколько мгновений назад. — Обед готов?

— Думаю, да.

— Тогда я лучше пойду обратно.

Она повернулась и побежала к коттеджу «Сумерки», не дожидаясь его. Мальтрейверс наблюдал, как она с подростковой неуклюжестью перепрыгнула через стену и исчезла за оградой. Ее разочарование от жизни в Медмелтоне было очень сильным, и большинство ее сверстников в деревне, очевидно, разделяли его. Так что интерес к Лондону был вполне естественным. Но Мишель упомянула о Блэкхесе, где жил Патрик Гэбриель. Стефан говорит, что видел, как они разговаривали друг с другом, и Гэбриель мог подтвердить это… Но вовсе не обязательно, чтобы это что-то значило. За исключением одного: более чем через год после его смерти она это помнила. И Мальтрейверса снова посетила та неприятная мысль, которая впервые пришла к нему в «Вороне».


— Спасибо. — Мальтрейверс взял высокую оловянную пивную кружку, которую Стефан наполнил для него. — Расскажи мне еще о Сэлли Бейкер. Она вышла замуж вторично?

— Нет.

— Почему же? Она привлекательная женщина.

— И денег у нее хватает. Вдобавок ко всему, что оставил ей муж, у нее как вдовы пенсия от министерства иностранных дел. Но она вполне счастлива, живя одна. Работает неполный день в библиотеке в Эксетере и все еще иногда путешествует. У нее замужняя дочь в Шотландии, и она часто ее навещает. Мы пригласим ее выпить, пока ты здесь.

— Буду рад увидеть ее снова. — Взглянув на Веронику, Мальтрейверс указал на свою тарелку: — Очень вкусно. Какой-то старинный девонский рецепт?

— Нет. Это из кулинарной книги.

— Еще одно разочарование, — мрачно пошутил он. — Моим друзьям из Озерного края подали пудинг по-нанкаширски, рецепт которого был заимствован из одной книги, написанной целиком по-французски… В такой ситуации английскими останутся только рыба и чипсы. Да и то их уже больше не заворачивают в газету. А я еще помню, когда жил в Ворчестере, то видел, как кто-то ел чипсы из магазина, где я работал до кровавого пота. Я очень расстроился из-за этого.

Он увел разговор в сторону от Сэлли Бейкер, но решил про себя, что обязательно поговорит с ней снова. Ее связь с церковью Святого Леонарда означала, что она должна быть в курсе происходящего, а знание деревни могло бы пролить свет на какие-то уголки, которые казались наиболее темными.

Когда с едой было покончено, Мишель ушла, и оставшуюся часть вечера они болтали, немного пили и вполглаза смотрели телевизор. Мишель вернулась около десяти, туманно объяснив, где была и что делала. Вероника казалась безразличной. А осторожные расспросы Стефана перед тем, как она пошла спать, были отвергнуты или проигнорированы. Они разговаривая втроем коротали время внизу, и было уже около полуночи, когда Мальтрейверс выключил свой ночник. По сравнению с привычным шумом транспорта, который в Лондоне сквозь сон он слышал ночами, не обращая на него внимания, Медмелтон был полон глухой деревенской тишины. Кровать, к досаде Мальтрейверса, была на два дюйма короче длины его тела в шесть футов. И он лежал без сна по причине этого неудобства, пока не услышал, что где-то снаружи тишина нарушилась слабым тонким писком, показавшимся ему тревожным звуком. Может, совершалась ужасная казнь каких-то маленьких тварей?.. И дом скрипел… и пиво распирало его.

Когда он шел в ванную, его босые ноги бесшумно ступали по ковру лестничной площадки. Полоска света пробивалась из-под двери спальни Мишель, и, проходя мимо, он услышал, что она разговаривает. Может быть, у нее телефон в комнате и она поздно ночью болтает с кем-то? Нет, судя по всему, это было не похоже на разговор с его естественными паузами, в нем присутствовало нечто ритмическое и неспешное, будто она произносила мантру[М а н т р а — заклинание-молитва в индийской религиозной традиции.]. Он прижался ухом к двери, напряженно вслушиваясь. Голос Мишель звучал то громче, то тише — и тогда слышны были только отдельные фразы из того, что она говорила.

— … Нас претерпеть вечный суд… слух милосердный… справедливо изощренные грехи… ради стремления к этому мы можем. — Ее голос стал снова тихим. Мальтрейверс прижался к двери еще плотнее. И наконец: — …родился этот человек.

Больше его ухо ничего не уловило, а минуту спустя свет в комнате Мишель погас. Мальтрейверс осторожно вернулся к себе. С туалетом можно подождать, пока он не убедится, что она заснула и никто его не услышит. Включив у себя свет, он достал свой дневник и записал то, что сумел уловить, потом подчеркнул слова «вечный», «милостивый» и «справедливо изощренные». Для каждодневного словаря Мишель это были слишком устаревшие слова, она, очевидно, что-то цитировала, чувствовался аромат поэзии приблизительно XVI века, но если считать, что она заучивала домашнее задание, то ритм был неправильный.

Мальтрейверс имел весьма смутное представление о прозе того периода, кроме Библии короля Джеймса и книги о литургии Крэнмера, которые читал больше ради выразительного языка, нежели ради самой теологии. Было ли это что-то оттуда, он не знал, да и трудно предположить, что Мишель стала бы читать нечто подобное на ночь да еще вслух. Стефан должен бы знать, что его дочь сейчас изучает на уроках литературы или английского, и это может дать ключ к разгадке. Но Мальтрейверс вспомнил ее интонацию: неторопливую, методичную и… мрачную? Или это просто показалось ему после загадочных ночных шумов?

Мишель тоже все еще не спала, не задернутые занавесками окна пропускали свет последней сентябрьской луны. Она чувствовала себя так же, как всегда, когда вела себя совсем по-детски. Она была раздражена тем, что, все понимая, продолжает нелепые игры, но временное возбуждение помогает забыть об их глупой сущности. Почему она продолжала играть в них? Не потому, что не должна была этого делать. Того, что делать не полагалось, было бесконечно много. Она помнила даже случай, когда солгала в первый раз, будучи еще маленькой девочкой. Это была не такая уж серьезная ложь, но, произнеся ее, она уверилась, что можно пренебречь инстинктивным стремлением всегда говорить бабушке правду. Другие дети уже и не могут вспомнить такой момент в своей жизни, как не могут вспомнить и свои первые шаги. А Мишель помнила, и это было существенно, потому что она обнаружила в себе нечто особое и загадочное. Ее медмелтонские глаза недаром были расположены «наоборот», с ней были связаны вещи, о которых никто в целом мире не имел понятия, она была особенная, не как все. Поэтому эти игры, возможно, и не такие уж детские, может быть, она единственная, кто обладает способностью играть в них. И это волновало.