"Мир воров" - читать интересную книгу автора (Асприн Роберт Линн)

ЗАЛОЖНИК ТЕНЕЙ

Его грива была чернее ночи и того же цвета глаза, над которыми нависали брови, едва не сходившиеся над серповидным носом. А походка напоминала красно-черных бойцовых петухов из Мрсевады. Его прозвали Заложник Теней. Это прозвище никак не являлось комплиментом, и он возражал против него до тех пор, пока Каджет не сказал ему, что иметь прозвище хорошо, хотя самому хотелось бы, чтобы его не звали Каджет-Клятвенник. К тому же Шедоуспан звучит романтично и отчасти зловеще, и это тешило его самомнение — самое большее, что у него было. Роста он был среднего, длинноногий и жилистый, проворный с такими буграми мышц на бицепсах и бедрах, о которых только мечтают другие мужчины.

Заложник Теней. Прозвище ему шло. Никто не знал, откуда он родом, и работал он среди теней. Возможно, в тени «улиц» Подветренной стороны, а может быть, далеко в Сиро находилось место его рождения. Это не имело значения. Он принадлежал Санктуарию и хотел, чтобы город принадлежал ему. Во всяком случае, вел он себя именно так. Возможно, он знал или хотя бы подозревал, что родом он с Подветренной, и сознавал, как высоко поднялся. У него просто не было времени на те уличные Шайки, в которых он, несомненно, был бы предводителем.

Возраст свой он знал не лучше, чем любой другой в Санктуарии. Возможно, он жил уже лет двадцать. Может быть, меньше. Убедительные усики появились у него, когда ему не было еще и пятнадцати.

Черные, как смоль волосы, вьющиеся и непослушные, закрывали его уши, чуть-чуть не доходя до плеч. Слева они скрывали серьгу. Немногие знали об этом. Он проколол ухо лет в четырнадцать, чтобы поразить ту, которая в тот год лишила его невинности. (Тогда ей было двадцать два и она была замужем за мужчиной, похожем на строительный блок с животом. Теперь это старая карга с животом отсюда и до завтра.)

— Ресницы под густыми блестящими бровями такие длинные, что кажутся накрашенными, словно у женщины или жреца енизеда, — рассказывал в таверне «Распутный Единорог» Кушарлейну человек по имени Ласка. — Один дурак однажды сказал это в его присутствии. У него навсегда остался шрам, и он рад, что у него остались также язык и жизнь. Следовало бы знать, что парень с двумя метательными ножами на правой руке опасен — и левша. И с таким именем — Шедоуспан!..

Конечно, его имя было не Шедоуспан. Правда, многие не знали или не помнили его имени. А звали его Ганс. Просто Ганс. Ганс Шедоуспан — люди называли его или так или так, или вообще никак.

Казалось, он носит плащ не снимая, рассказывал Кушарлейну мудрый С'данзо. Плащ не из ткани — этот скрывал его лицо, его душу. Кое-кто говорит, что у него глаза спрятаны, как у кобры. На самом деле это не так. Просто казалось, что черные ониксы — его глаза — смотрят внутрь. Возможно, их взгляд был сосредоточен на щепках размером с хорошие доски, что находились у него на плечах, готовые в любое время упасть.[1]

По ночам он не разгуливал с праздным видом, если только не заходил в кабачок. Конечно же, ночь была временем Ганса, как была когда-то временем Каджета. Ночью… «Ганс бродит словно голодный кот», — сказал кто-то с дрожью в голосе. На самом деле это было не так. Он скользил. Мягкие подошвы его ботинок на шнуровке с каждым шагом отрывались от земли лишь на толщину пальца, опускаясь не на пятку, а на носок. Кое-кто шутил по этому поводу — не при Гансе, конечно — уж больно странной казалась извивающаяся походка. Люди благородных кровей взирали на него с эстетическим очарованием. У женщин, благородного происхождения или нет, к очарованию примешивался интерес, часто непроизвольный. Хотя вердикт в большинстве случаев был несколько иным: безвкусное сексуальное животное, этот Ганс, этот Шедоуспан.

Ему намекали, что немного углубленных занятий сделают из него отличного фехтовальщика — у него был прирожденный дар. Служба, военная форма… Ганса это не интересовало. Больше того, он смотрел на воинов, на форму с издевкой. А теперь он необъяснимо ненавидел их.

Все это Кушарлейн узнал, когда познакомился поближе с человеком, которого звали Заложник Теней. И невзлюбил его. Ганс производил впечатление излишне самоуверенного юнца, перед которым отступишь в сторону, ненавидя себя за это.

— Ганс — ублюдок! — сказал Шайв-Меняла, ударяя кулаком по широкому столу, на котором он имел дело с такими, как Ганс. Обменивая награбленное на деньги.

— А, — невинно посмотрел на него Кушарлейн. — Ты хочешь сказать, по своей натуре.

— Возможно, и по рождению тоже. Мальчишка — ублюдок по рождению и по сути! Чтоб все эти надменные сопливые бандиты сдохли в младенчестве!

— Значит, он ужалил тебя, Шайв?

— Бандит и безродный молокосос, вот кто он.

— Молокосос?

— Ну, возможно на пядь повыше, — Шайв прикоснулся к своим усам, которые были у него закручены словно рога горного барана. — Каджет был чертовски хороший вор. Из тех, что делают честь ремеслу. Превращают его в искусство. С такими приятно иметь дело. Ганс его ученик или кто-то вроде того… у него потенциал стать еще более великим вором. Не человеком — вором, — Шайв помахал пальцем, лоснящимся от воска. — Потенциал, повторяю. Но он никогда не реализует его.

Палец замер, затем вернулся назад, чтобы погладить ус.

— Ты так считаешь, — сказал Кушарлейн, пытаясь завести Шайва и вытянуть слово из человека, знающего, как держать рот на замке и благодаря этому до сих пор живому и преуспевающему.

— Я так считаю. Пройдет не так уж много времени, и он словит фут острой стали. Или запляшет в воздухе.

— Что, напоминаю тебе, сделал и Каджет, — сказал Кушарлейн, отмечая, что в ремесле не говорят «был повешен».

Шайв обиделся.

— После долгой карьеры! И Каджета уважали! Его до сих пор уважают.

— Хм-м. Жаль, что ты восхищаешься учителем, а не учеником. Ты бы, конечно же, пригодился ему. А он тебе. Раз он удачливый вор, выгода будет сопутствовать тому скупщику краденого, которого он…

— Скупщику? Скупщику краденого?

— Прости, Шайв. Тому меняле, у которого он предпочтет обменивать свой товар… на рэнканские монеты. Всегда выгодно…

— Он надул меня!

Вот оно как. Наконец-то Шайв признался. Вот как его ужалил Ганс. Пятидесятилетний, солидный, второй по опыту меняла Санктуария, Шайв оказался надут нахальным юнцом.

— О, — сказал Кушарлейн.

Он встал, показав Шайву милую саркастическую улыбку.

— Знаешь, Шайв… тебе не следовало признаваться в этом. В конце концов, ты не менее двадцати лет занимаешься этим ремеслом… а он всего лишь прожил столько же, если не меньше.

Шайв уставился на таможенника. Уроженец Овершана, выросший в Санктуарии, состоящий теперь на службе у покорителя обеих стран — Рэнке. А также у лиги менял и первых воров города, настолько удачливых, что они нанимали себе других воров. Выразительно изогнув губу — годами выработанное движение — проведя по двойной спирали левого уса, Шайв переключил свое внимание на извлечение красивого рубина из его слишком легко узнаваемой оправы.

В настоящий момент посещение Кушарлейном Лабиринта было вызвано работой еще на одного хозяина, ибо это был честолюбивый и вечно голодный человек. Использующий любую возможность получить выгоду и заключить новую сделку. Сегодня он просто собирал сведения о бывшем ученике Каджета-Клятвенника, казненного вскоре после того, как Принц-губернатор прибыл из Рэнке, чтобы «привести этот Воровской рай в надлежащий вид». Неподкупный, неподдающийся на угрозы, (очень) молодой осел действительно собирался управлять Санктуарием! Расчистить его! Молодой Кадакитис, прозванный Котенком!

Он уже успел вызвать гнев у духовенства и всех воров и менял Санктуария. И доброй половины владельцев питейных заведений. И даже многих воинов гарнизона своими эффективными поразительно компетентными церберами. Но некоторые из почтенных обитателей вилл находили его просто прелестным.

«Наверное, мочится в постель», тряхнув головой, подумал Кушарлейн, в тот же миг умело отводя край тоги от протянутой руки безногого нищего. Кушарлейну было прекрасно известно, что у этого типа под длинной-предлинной изношенной одеждой одна нога была привязана к другой. Хорошо, хорошо. Итак, один парень лет девятнадцати-двадцати, вор, ненавидит другого, сводного брата Императора, присланного сюда в задний проход Империи, расположенный в глуши, вдалеке от рэнканского Императорского трона! Это таможенник выяснил сегодня, собирая сведения для своего таинственного неизвестного хозяина. Ганс, Ганс. За всю свою жизнь воришка уважительно относился лишь к одному человеку помимо собственной наглой личности: к Каджету-Клятвеннику. Уважаемому опытному вору. А Каджета арестовали, что, несомненно, ни за что бы не произошло в доброе старое время. Время Д.П.П., подумал Кушарлейн: До этого Проклятого Принца! И что еще более невероятно, если невероятное можно сравнивать, Каджета повесили!

Придурочный Принц!

— А парень знает, что ему нечего и думать посягнуть на Принца самому, — кто-то сказал это владельцу «Золотой ящерицы», а тот передал сказанное старой подруге Кушарлейна Гелиции, хозяйке пользующегося спросом «Дома русалок». — Он намеревался обокрасть Принца-губернатора и быстро сорвать большой куш.

Кушарлейн уставился на Гелицию.

— Этот молодой петушок собирается обокрасть дворец губернатора? — спросил он и тотчас же почувствовал себя глупцом, она ведь сказала, да.

— Не смейся, Кушер, — ответила Гелиция, взмахнув дородном рукам, унизанной кольцами.

Сегодня она была одета в яблочно-зеленое, пурпурное, бледно-лиловое, розовое и оранжевое, причем напоказ выставлялась значительная часть несравненно пышного бюста, напоминающего две белые подушки от большого дивана, который был совершенно безразличен Кушарлейну.

— Если это можно сделать, Шедоуспан сделает это, — сказала она. — Ну же, смелее, наливай себе еще вина. Ты слышал о кольце, которое он стащил из-под подушки Корласа — в то время как голова того лежала на ней? Ты знаешь Корласа, торговца верблюдами. А может о том, как наш мальчик Ганс залез смеха ради на крышу третьей казармы и стащил оттуда орла?

— Интересно, что он с ним сделал!

Женщина кивнула, тряся подбородком и серебряными серьгами диаметром с его бокал. Конечно же, ее бокал, тот из которого Кушарлейн сейчас пил.

— Шедоуспан, — сказала она, — получил лестное предложение от одного богатея из Тванда — и знаешь, он ответил, что ему полюбилась эта вещица. Он мочится на нее каждое утро.

Кушарлейн улыбнулся.

— А… если это невозможно сделать? Я имею в виду, проникнуть во дворец?

Пожатие плеч сейсмическими волнами дошло до бюста Гелиции, вызвав там настоящее землетрясение.

— Что ж, в таком случае в Санктуарии станет одним тараканом меньше, и никто не хватится его. О, моя Лицания немного повоет на луну, но тоже скоро оправится.

— Лицания? Что еще за Лицания?

Девять колец сверкнули на руках Гелиции, когда женщина нарисовала в воздухе формы в точности так же, как это сделал бы мужчина.

— Ах, миленькая маленькая кадитка, падкая на уговоры, грезящая о его стройном теле и полуночных глазах. Кушер, хочешь… встретиться с ней? Прямо сейчас — она свободна.

— Я на работе, Гелиция, — деланно тяжко вздохнул он.

— Расспрашиваешь о нашем малыше Шедоуспане? — мясистое лицо Гелиции приняло деловое выражение, которое кое-кто назвал бы скрытно-лукавым.

— Ага.

— Хорошо. Но кому бы ты ни докладывал, Кушер — со мной ты не говорил!

— Ну конечно нет, Гелиция! Не будь глупой. Я не говорил ни с кем, имеющим имя, адрес или лицо. Я ценю свое… знакомство с предприимчивыми горожанами, — он остановился, пережидая ее веселое фырканье, — и не собираюсь портить его. Или терять физические атрибуты, необходимые для того, чтобы время от времени пользоваться твоими милашками.

К тому моменту, как Кушарлейн вышел на улицу, смех Гелиции усилился до ржущего хохота, убедив его в том, что женщина наконец поняла его прощальную шутку. В это время дня Улица Красных Фонарей была тиха, пыль и следы последних ночных посетителей были сметены. Стирали белье. Доставляли покупки. Пара рабочих была занята починкой сломанной двери в соседнем заведении. Враг, отвратительный белый шар на отвратительном небе, приобретающий цвет порошка куркумы, перемежающегося с шафраном, был высоко, только что перевалив за полдень. Культяпка, вероятно, уже начинает шевелиться. Кушарлейн решил зайти к нему и поговорить, возможно, к заходу солнца он уже сможет подготовить свой доклад. У нанявшего его человека терпения, похоже, меньше, чем денег. Таможенник этого увядающего города, главным ремеслом которого было воровство и сбыт его результатов, выучился первому и постоянно работал над тем, чтобы увеличить долю второго.

— Что делал? — спросила поразительно красивая девушка. — Шлялся? Что это значит?

Ее спутник, лишь не на много старше ее семнадцати-восемнадцати лет, напряг шею, чтобы удержаться и беспокойно не оглянуться.

— Ш-ш-ш, не говори так громко. Когда тараканы выбираются на волю?

Девушка моргнула, взглянув на смуглого юношу.

— Ну, как когда — ночью.

— Как и воры.[2]

— О! — она рассмеялась, хлопнула в ладоши, зазвенев браслетами — несомненно, золотыми — и дотянулась до его руки. — О, Ганс, я так мало знаю! А тебе известно почти все, не так ли? — выражение ее лица изменилось. — Ой, какие мягкие здесь волосы.

Она задержала свою ладонь на руке с темными-темными волосами.

— Улицы — мой дом, — сказал он ей. — Они вскормили и воспитали меня. Да, мне кое-что известно.

Он с трудом верил в свою удачу, сидя в приличном заведении за пределами Лабиринта с роскошной красавицей Лирайн, которая была… во имя Тысячеглазого и Эши, возможно ли это? — одной из наложниц, которых привез с собою из Рэнке Принц-губернатор! И она, очевидно, очарована мною, подумал Ганс. Он вел себя так, словно каждый день сиживал в «Золотом оазисе» с такой женщиной. Какое совпадение, какая поразительная удача, что он наткнулся на нее на базаре! Наткнулся в прямом смысле! Она торопилась, а он оглянулся, провожая взглядом одного из пугал Джабала, они налетели друг на друга и им пришлось схватиться друг за друга, чтобы не упасть. Девушка так извинялась и так хотела загладить свою вину… и вот они здесь, Ганс и красотка из дворца, без охраны и присмотра, и действительно красавица — а надето на ней столько, что хватит, чтобы прожить год. Он изо всех сил пытался сохранять спокойствие.

— А сиськи мои тебе определенно нравятся, правда?

— Что?..

— О, не отпирайся. Я не сержусь. Правда, Ганс. Если бы я не хотела, чтобы на них смотрели, я бы прикрыла их курткой из грубой ткани.

— Э… Лирайн, в своей жизни я только раз видел шелковый обруч, расшитый жемчугом, но в тот не были вплетены золотые нити, и жемчужин было меньше. Да и находился я не так близко.

«Черт возьми, — подумал он, — я должен был сделать комплимент ей, а не показать, что мною движет лишь жадность при виде ее облачения».

— О! Я, одна из семи женщин одного скучающего мужчины, решила было, что ты хочешь проникнуть под мою упаковку, в то время как тебе нужна именно она. Что делать бедной девушке, привыкшей к лести лакеев и слуг, когда она встречает настоящего мужчину, высказывающего вслух свои настоящие мысли?

Ганс старался не показать, что прихорашивается. Не знал он и как извиниться или завести пустую любезную беседу не на уровне Лабиринта. К тому же, подумал он, эта красотка с пухлыми губами, лицом в виде сердечка и замечательным животом, похоже, издевается над ним. Она-то знала, что ее губки неотразимы!

— Носить закрытое платье из грубой ткани, — сказал он, и пока она смеялась, добавил, — и пытаться не смотреть в эту сторону. Этому настоящему мужчине известно, к чему ты привыкла, и что тебя не может заинтересовать воришка-Ганс.

Выражение ее лица стало серьезным.

— Тебя нельзя подпускать к зеркалу, Ганс. Зачем ты глумишься надо мною?

Ганс быстро оправился, поборов изумление. С покалыванием под мышками, но внешне спокойно, он сказал:

— Ты не против того, чтобы прогуляться, Лирайн?

— Будет ли нас в конце прогулки ждать более уединенное место?

Выдержав ее взгляд, он кивнул.

— Да, — тотчас же сказала она. Наложница Принца Кадакитиса! — Можно ли купить на базаре что-нибудь столь же хорошее, как эта лента для волос?

Ганс поднялся с места.

— Кто такое станет покупать? Нет, — ответил он, удивленный вопросом.

— Значит ты должен купить самое лучшее, что мы сможем найти после недолгих поисков.

Девушка захихикала, увидев его пораженное лицо. Это нахальное создание решило, что она шлюха, собирающаяся содрать с него какой-нибудь подарок — словно первая встречная девка!

— Чтобы я смогла вернуться с этим во дворец, — сказала Лирайн и проследила, как понимание осветило его пугающие, но в то же время чувствительные ониксы, которые он носил вместо глаз, жесткие, холодные и беспокойные. Она просунула руку под его локоть, и они покинули «Золотой оазис».

— Конечно же, я уверена, Борн!

Стащив расшитую голубыми арабесками ленту для волос из зеленого шелка, которую купил ей Ганс, Лирайн швырнула ее в сидящего на диване мужчину. Тот усмехнулся так, что его борода сморщилась.

— У него такие потребности! Он никогда не расслабляется, его нужды и желания сильны, поэтому он постоянно хочет что-то делать и кем-то быть. На него такое впечатление произвело то, кем, а точнее, чем я являюсь, и в то же время он скажет под пыткой, что я лишь одно из его приключений. И мне, и тебе известны плебеи, жаждущие большего, чем просто еды! Он совершенно тронулся, Борн, и вести себя будет как полный идиот. Мой соглядатай заверил меня, что это опытнейший вор-домушник, и он до горечи во рту хочет отомстить Принцу Кадакитису, обокрав его. Я сама видела это. Послушай, все идет идеально!

— Вор. И ты говоришь, опытный.

Борн сунул руку под мундир цербера и почесал бедро. Затем оглядел комнату, которую Лирайн занимала в ночь, когда мог прийти Принц — сегодня, всего через несколько часов.

— И теперь у него есть дорогая деталь твоего туалета, которую он может продать. Или, возможно, начать бахвалиться и навлечь на тебя беду. А такие беды кончаются смертью, Лирайн.

— Тебе трудно признать, что я — женщина — смогла выполнить это, любовь моя? Слушай, этот корсет был похищен вчера на рынке. Одним движением распорот сзади и сдернут. Какой-то грязной девчонкой лет тринадцати, которая убежала с ним словно скаковой дромадер. Я никому не сказала, так как очень переживала пропажу и была очень напугана.

— Ну хорошо. Может быть. Это неплохо — забыть то, что он был срезан, чтобы он не появился целым. Гм-м — думаю, этого не произойдет. По всей вероятности, отличный шелк будет выброшен, а жемчуг и золотые нити проданы. А насколько опытен он был в постели, Лирайн?

Лирайн подняла очи горе!

— О Сабеллия, а мы называем тебя острой на язык! Мужчины! Чума и засуха, Борн, ты не можешь быть больше чем мужчина? Он был… приличен. Это все. Я была на работе. Мы оба на работе, любовь моя. Наше поручение от «некоторых заинтересованных влиятельных людей» в Рэнке — клянусь левой задней ногой, это сам Император, обеспокоенный обаянием, притягательностью своего сводного брата! — состоит в том, чтобы компрометировать его милое златовласое Высочество Принца Кадакитиса! Он неплохо справляется и без нашей помощи. Пытаясь насадить цивилизованные законы в этом городе — воровском притоне! Продолжая настаивать на том, что храм Саванкалы и Сабеллии должен быть грандиознее, чем храм Ильса, которому поклоняется здешнее население, а храм Вашанки должен сравняться с ним. Жрецы ненавидят его, купцы ненавидят его, воры ненавидят его — а именно воры заправляют этим городом.

Борн кивнул — и продемонстрировал свою силу, достав пятнадцатидюймовый кинжал, чтобы почистить ногти.

Сбросив пояс из серебряных колец на кипу подушек, Лирайн лениво провела пальцем по пупку.

— Теперь мы обеспечим заключительный штрих. Императору никогда больше не будет исходить угроза от последователей этого смазливого гонца! Мы поможем Гансу проникнуть во дворец.

— После чего он будет полностью предоставлен самому себе, — сказал Борн, взмахнув кинжалом. — Мы ни в коем случае не должны быть скомпрометированы.

— О, — картинно заявила девушка, — я — то буду спать с Его Высочеством! А тем временем Ганс похитит у него его скипетр: Сэванх Рэнке, врученный Принцу лично Императором, как символ полной власти здесь! Ганс захочет втихую договориться с Китти-Кэт. Скипетр за жирный выкуп и гарантии безопасности. Мы же позаботимся изо всех сил, чтобы об этом стало известно. Вор проник во дворец и похитил Сэванх! И Принц-губернатор станет всеобщим посмешищем! Он сгниет здесь — или, что еще хуже, будет с позором отозван.

Верзила, так фамильярно разлегшийся на диване красавицы, медленно кивнул.

— Должен обратить твое внимание, что ты очень просто можешь остаться загнивать вместе с ним.

— О нет. Нам с тобой было обещано возвращение из этой помойки. И… Борн… особенно, если мы геройски вернем Сэванх во славу Империи. Разумеется, после того, как об этой ужасной краже узнают все.

— А вот это уже хорошо! — брови Борна дернулись вверх, а губы плотно сжались, образовав неприличную картину между густыми зарослями усов и бороды. — И как же мы осуществим это? Ты собираешься продать Гансу еще подвязки?

Девушка долго смотрела на него. Холодно, изогнув брови над глазами с голубыми веками.

— А вот это в твоих руках, гвардеец. Цербер так лоялен к Его Высочеству?

Взглянув на кинжал в большой волосатой руке. Борн посмотрел на Лирайн и начал улыбаться.

Хотя и не пользующийся любовью, да и вообще вряд ли способный вызвать ее, Ганс все же был членом общества. Таможенник же им не являлся. Из трех источников Гансу стало известно, что Кушарлейн по чьему-то поручению наводит о нем справки. Обдумав эти сведения, Ганс устроил сделку с угрюмым воришкой. Вначале он напомнил ему, что может просто отобрать эти пять действительно замечательных дынь, которые мальчишка ухитрился стянуть в течение одного дня. Парень согласился принять толстый шнурок из золотых нитей, а Ганс получил четыре дыни. Сначала рукояткой ножа, а затем большим пальцем, он сделал у корешка каждой по аккуратному углублению. В них вставил по жемчужине — четыре из тридцати четырех, что у него были.

Дыни он разложил перед невообразимо жирной С'данзо, в издевку прозванную Лунным Цветком, которая любила еду, дыни, жемчуг, Ганса и доказывать, что она нечто большее, чем простая шарлатанка. Многие были только этим. Лишь некоторые обладали Даром. Даже циничный Ганс был убежден, что у Лунного Цветка он есть.

С'данзо сидела на обитом с короткими ножками и непомерной ширины стуле. Ворох красных, желтых и зеленых юбок стекал с него, скрывая, что ее широкая задница делает то же самое. Спиною старуха прижималась к восточной стороне здания, где проживали она, ее муж и семеро из выводка в девять человек и где муж продавал… разные вещи. Скрестив ноги, Ганс сел напротив. Без напульсников, в пропыленной тунике цвета старого верблюда, он казался мальчишкой. Вор проследил, как жемчужины исчезли под шалью Лунного Цветка в так называемой дарохранительнице. Отметил, что одна дыня молниеносно исчезла между лилово накрашенными губами.

Она просияла и, засмеявшись, взъерошила его волосы. Он знал, что такие разговоры доставляют ей радость и все ей рассказал. Передал спрятанный в тщательно испачканную грубую ткань кусок шелка: две полоски и две круглые чашечки, со множеством торчащих обрезанных ниток.

— А! Ты навестил даму с Тропы Денег! Очень мило с твоей стороны передать Лунному Цветку четыре из тех жемчужин, что ты заботливо срезал с этого одеяния!

— Она сама отдала мне его за оказанную услугу, — махнул рукой Ганс.

— О, ну конечно же. Гм-м.

Она сложила корсет, расправила его, снова сложила, провела им по своей морщинистой руке, понюхала и привередливо попробовала кончиком языка. Большой котенок, занятый исследованием незнакомой вещи. Женщина закрыла глаза и затихла. Ганс ждал.

— Она и впрямь б…, как ты и говорил, — сказала она, не теряя благоразумия даже входя в транс. — О, Заложник Теней! Ты оказался замешан в заговор, о котором даже не мечтал. Странно — должно быть, я вижу Императора, следящего издали. И какого-то большого мужчину с твоей… знакомой. Большой мужчина с большой бородой. В военной форме? По-моему, да. Близкие к нашему правителю оба. И все же… ахх… Они его враги. Да. Они строят заговор. Она — змея, а он лев и опытный. Они замышляют… ага, вижу. Принц-губернатор становится безликим. Они замышляют лишить его чести.

Ее глаза широко открылись и уставились на него, два граната, окруженные толстым слоем краски для ресниц.

— А ты, милый мой Ганс, их орудие.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

— Тебе лучше всего исчезнуть на время, Шедоуспан. Ты знаешь, что становится с орудиями, когда надобность в них отпадает.

— Их выкидывают, — прорычал Ганс, даже не переживая по поводу потери корсета Лирайн, который исчез под шалью Лунного Цветка.

— Или, — сказала она, не отрывая от него взгляда, — их вешают.

«Значит, Лирайн и ее сообщник (носящий форму?) являются орудиями», — рассуждал Ганс, бродя по улицам. На Принца Кадакитиса приятно взглянуть, он харизматичен. Поэтому Его Величество — сводный брат отослал его подальше — сюда, в Санктуарий. Теперь он хочет, чтобы его поставили здесь в неловкое положение. Ганс увидел мудрость замысла и понял: что бы там ни говорили, но Император не дурак. Вот значит как. Двое составили заговор. Лирайн, узнав про Ганса достаточно, наняла Кушарлейна, чтобы тот прощупал его. Она нашла способ подстроить их встречу. Да, хотя его самолюбие было задето, Ганс признавался себе, что именно девушка сделала первый шаг и принимала решения. Значит, он стал их орудием. Орудием орудий!

Однако ограбление Кадакитиса превратилось в заветную мечту Ганса еще до встречи с любвеобильной наложницей. До тех пор, пока она помогала ему, он был готов позволить ей считать, что полностью одурачен ею. Значит он хотел стать орудием заговорщиков — до тех пор, пока это помогало ему получить легкий доступ во дворец. Предупрежден — и все такое. Определенно, здесь было где развернуться умному человеку, а Ганс тешил себя мыслью, что он вдвое умнее, чем на самом деле, что тоже было весьма неплохо. Наконец, быть превращенным в орудие в руках орудий — это был вызов его самолюбию.

Да, он похитит жезл. Продаст его Принцу-губернатору за золото — нет, пусть это будет не столь опасное серебро — и свободу. Из Сумы, Мрсевады или какого-нибудь другого места он отправит послание, анонимно извещающее Кадакитиса о том, что Лирайн предатель Ганс улыбнулся этой приятной мысли. Возможно, он просто отправится в Рэнке и скажет Императору, пара каких бестолковых агентов у него в Санктуарии. Ганс увидел себя щедро вознагражденным, близким другом Императора.

Итак, он снова встретился с Лирайн, они договорились и составили план.

Ворота действительно остались не заперты. Стражник действительно покинул свой пост перед дверью дворца. Та действительно оказалась не на засове. Ганс запер ее за собой. Таким образом с весьма полной талией Заложник Теней получил доступ в резиденцию губернатора Санктуария. Темные коридоры привели его к нужной комнате. Поскольку Принца внутри не было, комната не охранялась. Жезл из слоновой кости, обработанный так, чтобы походить на дерево с грубой корой, действительно находился в ней. Как и нежданно наслаждавшаяся царскими покоями в отсутствии хозяина наложница, товарка Лирайн. Она оказалась неусыпленной. Проснувшись, девушка раскрыла рот, чтобы закричать. Ганс уменьшил крик до слабого писка, ткнув ее в живот, оказавшийся потрясающе выпуклым и мягким, учитывая ее молодость. Ганс подержал некоторое время на ее лице подушку, выдержав пару царапин и разбитый подбородок. Девушка затихла. Ганс убедился, что она потеряла сознание, но жива, и связал ее шнурком ее собственной сандалии. Второй он использовал для того, чтобы удержать на месте шелковое нижнее белье, засунутое в рот, завязав его на затылке. Он снял одну сережку. Все это в темноте. Затем торопливо замотал жезл власти в покрывало, лежащее на столике. Подобрав тунику, он начал разматывать с талии тридцать футов веревки с узлами, которую предусмотрительно захватил с собой. Лирайн заверила его, что в вечернюю трапезу церберов будет добавлено снотворное. У Ганса не было никакой возможности узнать, правда ли это, ни того, что не только один из этой пятерки здоровяков подсыпал зелье, но и пил не меньше остальных. Борн и его товарищи крепко спали. По замыслу Ганс должен был уйти тем же путем, каким и пришел. Но так как он знал, что является орудием и стал подозрительно осторожным, он решил выбрать другой путь.

Один конец веревки он прикрепил к столу, стащив с него скатерть. Другой выбросил из окна. Стол застрянет в оконном проеме и удержит веревку, не последовав за ней вниз.

Сделано. Ганс выбрался из окна и спустился вниз. Пробираясь на запад между публичных домов, Ганс чувствовал, как по его спине «ползают» скорпионы с поднятыми хвостами. Очевидно, связанная обитательница постели Его Высочества еще не обнаружена. Рассвет был еще не более, чем обещанием, когда Ганс добрался до своей комнаты на втором этаже в Лабиринте.

Долгое время он не ложился спать. Восхищался символом рэнканской власти, названным в честь бога, который, как они утверждают, лично вручил его им. Восхищался его невычурным видом. Палка меньше двух футов длины из пожелтевшей слоновой кости. Он сделал это!

На следующий день вскоре после полудня Ганс переговорил со старым болтуном Хакимом, который в последнее время много говорил о том, какой замечательный парень этот Его Красивое Высочество, и как он поговорил с Хакимом, да еще дал две серебряные монеты! Сегодня Хаким слушал Ганса, часто сглатывая. Что еще он мог сделать, кроме как согласиться? Захватив женскую серьгу, Хаким пошел во дворец. Добился аудиенции, послав Принцу одно слово вместе с сережкой. Заверив его, что не имеет никакого отношения к воровству. В беседе с глазу на глаз передал, что ему сказали, и назвал условия вора. Выкуп.

Принц-губернатор должен был заплатить и знал это. Если он сможет вернуть этот проклятый Сэванх, он перво-наперво позаботится о том, чтобы никто не узнал, что его похитили. Тая, проведшая ночь в его постели с меньшими удобствами, чем ожидала, понятия не имела о том, что было похищено. К тому же она, похоже, поверила обещанию Принца вырвать или отрезать различные части ее тела, если только она попробует раскрыть рот.

В это время наложница Лирайн и цербер Борн торжествовали. Строили планы. Ухмылялись. Разрабатывали «разоблачения», которые уничтожат их господина. Больше того, они не теряя времени отправили послание другому своему господину, оставшемуся в Рэнке. Это было преждевременно, неумно и просто совершенно глупо.

Случайность, таковой не-являющаяся, определила выбор Принца. Зэлбар и Квач были горячими головами, для которых главное — помахать мечом. Рэзкьюли жаловался на огонь в желудке и постоянно бегал в уборную. Таким образом, оставалось лишь два цербера, а кому еще Принц мог доверить это дело? После небольшого сравнительного опроса Принц выбрал Борна для того, чтобы осуществить сделку с врагом. Инструкции для Борна были недвусмысленными и детально расписаны: все должно быть осуществлено в точности так, как через Хакима указал вор. Разумеется Борн получит щедрое вознаграждение. Ему также дали понять, что это должно было, послужить отвлекающим маневром. Борн согласился, заверил, отсалютовал, раскланялся и удалился.

Когда-то с виллы открывался прекрасный вид на море и естественные террасы ландшафта, раскинувшиеся вдоль побережья на целую лигу по направлению к Санктуарию. Когда-то здесь жил купец со своей семьей, парой наложниц, считавших, что им повезло, слугами и небольшим войском или силами самообороны. Купец был богат. Его не любили, а ему было наплевать, что многим не нравилось то, как он наживал свое состояние. Однажды напали пираты. Через два дня ущелье, обозначавшее начало диких земель, исторгло варваров. Они тоже присоединились к нападению. Небольшое войско купца оказалось слишком маленьким. Он, его воины, слуги, несчастные наложницы и семейство были сметены. Особняк, который он называл «Орлиное гнездо», был разгромлен и сожжен. Пираты не были пиратами, а варвары варварами — по крайней мере формально: это были наемники. Таким образом, сорок лет назад тайный альянс знати и купцов Санктуария осуществил это небольшое перераспределение ценностей. С тех пор «Орлиное гнездо» называют «Орлиным клювом», хотя теперь заброшенные развалины населены одними пауками, змеями, ящерицами, скорпионами и улитками. Поскольку говорят, что в «Орлином клюве» водится нечистая сила, его избегают.

Это было превосходное место для ночного свидания и передачи жезла, именно в «Орлиный клюв» приехал Борн, один на большом великолепном гарцующем коне, от удовольствия со свистом рассекающего воздух хвостом. Конь нес на себе Борна и дорожные сумки, тяжело нагруженные и звенящие.

У указанных невысоких зарослей акации воин натянул поводья и взглянул на угрюмые нагромождения и россыпи строительных камней, разбитых и рассыпанных. Свой длинный плащ он сбросил перед тем, как спешиться. Соскользнув с коня. Борн вышел на открытое место и расстегнул широкий пояс с оружием. Его с мечом и кинжалом в ножнах он повесил на луку седла. Затем снял переметные сумы. Позвенел ими. Положил на землю. Отойдя от коня и выкупа, развел руки и медленно обернулся.

Борн показал выкуп, показал, что сам безоружен. Прилетевший откуда-то камешек стукнулся о гранитную плиту и покатился дальше. По этому сигналу Борн сел на корточки и опустил обе сумы на чистую землю, освещенную лунным светом, образовав звенящую, гремящую, сияющую и блестящую кучу серебряных монет, среди которых сверкало несколько золотых кружочков. Старательно и без особого удовольствия цербер пересыпал все это в мешки из мягкой кожи, каждый размером с приличную подушку. Шагнув вперед, он со звоном положил их на большой квадратный камень, к которому был прислонен еще один. Все, как приказано.

— Очень хорошо.

Голос мужской и молодой донесся откуда-то из теней, никакая местность не была так усыпана камнями, как этот двор «Орлиного клюва».

— А теперь садись, на своего коня и уезжай обратно в Санктуарий.

— Нет. Ты мне кое-что должен.

— Тогда подойди к акациям и посмотри в сторону города.

— Я подойду к дереву и буду смотреть за сумками — спасибо, вор. Если ты покажешься без этой палки…

Борн выполнил указание, и тени словно чихнули человеком, молодым, стройным и одетым во все темное. Серп луны находился у него за спиной, и Борн не мог видеть его лица. Парень проворно вспрыгнул на камень и высоко поднял украденный Сэванх.

— Вижу.

— Хорошо. Тогда возвращайся к своей лошади. Я положу его, когда возьму сумки.

Помявшись, Борн пожал плечами и побрел к лошади. Ганс, решив, что он действительно задумал все очень мудро и собираясь поскорее забрать все деньги, соскочил со своего гранитного постамента и заспешил к мешкам. Просунув правую руку в связывающую их веревку, левой он положил жезл. Именно в этот момент Борн повернулся и побежал. Демонстрируя, как проворно может двигаться крупный Дородный мужчина в кольчуге, он также показал, каким бесчестным мерзавцем является. На спине, под кольчугой на ремне, прикрепленном к рубахе из верблюжьей шерсти были ножны. На бегу Борн выхватил кинжал в локоть длиной.

Его противник увидел, что вес серебра, соединенный с порывом цербера, делает попытку убежать не просто глупой, а самоубийственной. Однако он был молод, и к тому же вор: ловкий, умный и быстрый. Борн оскалился, думая, что этот мальчишка застыл от потрясения и страха. Но думал он так только до тех пор, пока Ганс не начал двигаться, быстро, словно ящерица, извивающаяся между этими большими камнями. Сумки со звоном ударили цербера в правую руку, нож отлетел прочь, а самого воина развернуло. Гансу удалось удержать равновесие; он ударил цербера своим выкупом. Борн растянулся на земле. Ганс побежал к коню Борна. Он знал, что воин догонит его, если он будет отягощен сумками, но расстаться с ними не мог. В несколько прыжков он вскочил на большой камень и оттуда прыгнул коню на спину, не раз видев, как это делают другие. У Ганса это была первая попытка оседлать коня. Неопытность и вес серебра заставили его упасть с другой стороны.

В странной тишине он поднялся с другой стороны коня. Не ругаясь, как этого можно было ожидать, приближался Борн с пятнадцатью дюймами стали в руке. Достав другой кинжал цербера из притороченных к седлу ножен, Ганс метнул свой собственный нож из сапога. Борн присел вниз и влево, и нож звякнул среди рассыпанных камней «Орлиного клюва». Продолжая двигаться вперед, цербер Напал из-под лошади. Ганс ударил его же собственным ножом. Чтобы не потерять лицо, Борну пришлось упасть. Под лошадь. Ганс не смог придержать выпад и кинжал рассек коню заднюю ногу.

Животное вскрикнуло от боли, осело назад, метнулось и попыталось поскакать галопом. Развалины остановили его, и конь повернул назад, как раз, когда Борн начал подниматься, а Ганс быстро удалялся, прижимая одну сумку к груди и волоча за собой другую. Борн и его конь наткнулись друг на друга. Один из них упал навзничь, другой попятился назад, заржал, встал на дыбы и замер на месте, словно пораженный чувством вины. Первый, дважды за две минуты больно сваленный в кольчуге на землю, проклял коня, Ганса, невезение, богов и себя. И начал снова подниматься.

Как бы плохо ни пришлось Борцу, у него был конь, меч и в нескольких шагах жезл рэнканской власти. У Ганса же серебра было больше, чем церберу хватило бы на безбедную старость. Сгибаясь под его весом, он не мог даже надеяться, что ускользнет. Он мог бросить серебро и бежать или оказаться схваченным. Выхватив из ножен меч, Борн поспешил вдогонку, надеясь на то, что вор будет бежать от него. Такое удовольствие будет погонять его часок!

Ганс тоже судорожно искал решение, но ничего путного ему в голову не приходило. Возможно, ему следовало бы предпринять что-то, чтобы подкупить одного-двух богов; возможно, днем ему следовало бы обратить внимание на этот колодец и сейчас не бежать в этом направлении. Он обнаружил это слишком поздно. Когда провалился внутрь.

Он почувствовал не столько падение, сколько полную дезориентацию — и удары по всему телу, снова и снова, о стены колодца, сложенные из кирпича, и свои сумы. Когда локоть Ганса ударился о кирпич, он расстался с деньгами. Ганс не услышал всплеска, он упал на что-то твердое, оказавшееся отнюдь не водой. И страдание от боли.

Деревянный верх колодца — площадка и козлы упали внутрь, или их скинули вандалы или призраки. Они не плавали, эти куски очень старого сырого дерева, они под углом застряли в колодце. Именно о них Ганс и ударился, почувствовав боль, заскреб ногтями, уцепился. Его ступни и голени оказались в воде. Дерево заскрипело. Остатки верха колодца срикошетили камень, размером с голову, который Борн столкнул вниз. Камень, размером с кулак, который он кинул следом, ударился о стенку колодца, отскочив, прокатился по спине Ганса, застрял на мгновение в его поясе и упал в воду. Эта задержка во времени до всплеска заставили Борна неверно оценить глубину колодца. А Ганс, вцепившись в дерево, болтался. Вода была холодная.

В круге тусклого света наверху Ганс увидел голову цербера в шлеме. Борн, всматривавшийся в глубь колодца, не увидел ничего.

— Если ты еще жив, вор, оставь себе эти мешки! Никто никогда не найдет тебя и их — и Сэванх, который ты украл! Ты вероломно обманул нас и бежал с выкупом, и с жезлом власти. Несомненно, меня сурово отчитает Его Милое Высочество — некогда я возвращусь в Рэнке, меня будет ждать награда! Ты был глупым орудием, мальчишка, а у меня есть друзья в столице, которые будут рады, что я навлек стыд и позор на Принца-Котеночка!

Ганс, изнывающий от боли и опасающийся, что дерево вот-вот поддастся, хранил молчание. Странно, какой холодной может быть вода в сорокафутовом колодце с кирпичными стенами!

Усмехаясь, Борн вернулся и подобрал Сэванх, который никогда больше не увидит Его Глупое Высочество. Он засунул его себе за пояс. Воткнул меч в землю. Начал катить огромный камень, чтобы бросить его — на всякий случай — в колодец. Его конь заржал. Борн, меч которого был на расстоянии нескольких футов от него, застыл. Выпрямившись, он увидел приближение двух человек в шлемах. Оба были с обнаженными мечами. Один был воин. Другой — ПРИНЦ-ГУБЕРНАТОР!

— Спасибо, что ты позволил нам выслушать твои признания, изменник.

Борн очнулся. Подобрал свой меч. Не трус и не дурак, он обрушился на более опасного противника. Мгновение доспехи воина сдерживали клинок Борна. Затем он рухнул. Клинок вышел из тела, и цербер обернулся, как раз вовремя, чтобы отразить выпад Принца. Никогда не, бывший особенно крепким, Кадакитис на уроках научился тому, что ему нужно вкладывать все силы в удары, чтобы противники их замечали. Так он сейчас и поступил, причем так яростно и свирепо, что его клинок вырвал несколько звеньев из кольчуги Борна, и вонзил их в его тело. Тот жутко закричал. Ужасно пораженный, почувствовав боль, он решил, что ему лучше будет ретироваться. Споткнувшись, он побежал. Кадакитис не стал мешать ему.

Подобрав выпавший жезл власти. Принц ударил им себя по одетой в кожу ноге. Сердце его забилось непроизвольно часто, когда он опустился на колени у преданного человека, пришедшего вместе с ним. Он ничего не мог сделать. Падая, несчастный воин раскроил голову об осколок мраморной статуи. Боги поразили его. Кадакитис взглянув вслед Борну, исчезнувшему в темноте среди развалин.

Поднявшись, Принц-губернатор задумался. Наконец, подошел к колодцу. Опустившись на колени, он окликнул темноту:

— Я — Принц Кадакитис. Скипетр у меня. Возможно, мои слова бесполезны, и я обращаюсь к мертвому или умирающему. Но может быть и нет, в этом случае ты можешь оставаться здесь и медленно умирать, или быть вытащенным и умереть под пыткой, или… ты можешь согласиться помочь мне осуществить один небольшой замысел, который я только что обдумал. Итак, дело за тобой!

Никаких размышлений не требовалось, чтобы убедить Ганса в том, что он пойдет на все, означающее освобождение из колодца и встречу следующего дня рождения. Кто бы мог подумать, что красавчик-Принц придет сюда, и при оружии! Ганс обдумал услышанное предложение. И ответил. Дерево заскрипело.

— Ты должен обещать только одно, — крикнул Кадакитис. — Хранить молчание до тех пор, пока тебя не начнут пытать, помучься немного, затем все расскажи.

— Мучиться?.. Пытать?

— Ну же, ну, ты заслужил это. Тебе предстоит испытать лишь малую толику тех мук, которые ждут тебя. Нарушишь свое слово, вор — и ты тотчас же умрешь. Нет, ты будешь умирать долго. Да и никто не поверит тебе, в любом случае.

Ганс знал, что он влип в это дело по уши, как в переносном, так и в прямом смысле. Все это было выше его понимания. Вцепившись в трещавшее старое дерево, которое определенно с каждым мгновением становилось все более трухлявым, он дал согласие.

— Мне понадобится помощь, — окликнул Принц. — Держись.

Закатив глаза, Ганс скорчил рожу. Он держался. Он ждал. Не смея подтянуться и залезть на дерево. У него горели плечи. Вода, казалось, становилась холоднее, и холод поднимался по ногам. Он держался. До Санктуария было не больше лиги. Он надеялся, что Китти-Кэт поскачет галопом. Он держался. Хотя солнце и не думало всходить, и положение луны изменилось всего чуть-чуть, Ганс был уверен, что прошла неделя-другая. Холодные, темные, полные боли недели. Богатство! Состояние! Каджет ведь говорил ему, что месть — глупая роскошь, которую не могут позволить себе бедняки!

Наконец Его Мудрое Высочество вернулся с несколькими воинами ночной смены и длинной веревкой. Пока грязного, покрытого ссадинами Шедоуспана вытаскивали из колодца. Принц обмолвился о позыве природы и зашел за нагромождение больших камней. Он не стал задирать тунику. Он задержался с той стороны кучи. Взглянул вниз на мертвого предателя, и медленно удовлетворенно улыбнулся. Первый убитый его рукой! Затем его вырвало.

Мерцание смолистых факелов образовало пляшущие причудливые тени на каменных стенах, мрачных, как сама смерть. Они окружали просторное помещение, наполненное столами, цепями, иглами, щипцами, кандалами, веревками, гвоздями, оковами, молотками, деревянными клиньями, колодами и колами, кусачками, кляпами, приспособлениями для разрывания рта и вырывания языка, колесами; кроме того, там находились две жаровни и дыба. Большая часть этой очаровательной утвари была тут и там покрыта темными пятнами. На одном из столов лежал Ганс. Он был покрыт ссадинами и порезами и вдобавок контужен — и был привязан к столу, одетый только в набедренную повязку. Кроме него, присутствовали Принц Кадакитис, его супруга со сверкающими глазами, два суровых цербера, странно облаченный старый советник Принца и три Члена Совета Санктуария. И дворцовый кузнец. Крепкого телосложения, с черными ногтями, он выглядел достойной заменой заболевшему палачу.

Взяв молот, кузнец задумчиво посмотрел на него. Глаза госпожи супруги засверкали еще ярче. Как и глаза Зэлбара, цербера. Ганс обнаружил, что в его нынешней позе каждый глоток превращал его кадык в лезвие, угрожающее вспороть горло изнутри.

Положив молот, кузнец взял щипцы с длинными ручками.

— Так ли необходимо ему иметь эту тряпку на его сокровище. Ваше Высочество?

— Так мучить его нет необходимости, — спокойно произнес Кадакитис. Он посмотрел на свою жену, которая аж задрожала. — Пока. Попробуй менее жуткие способы. Сначала.

— По-моему он недостаточно длинный, — с надеждой сказал Зэлбар. Он стоял в дюймах шести от края стола, на котором лежал Ганс, и смотрел на кнут в руках кузнеца.

— Сделайте же с ним что — нибудь! — выпалила дама.

Кузнец удивил всех. Движение было быстрым, удар громким. Он убрал кнут от белой полосы на животе Ганса. Она порозовела, стала темнеть и вздуваться. Кузнец поднял брови, словно удивляясь самому себе. Снова ударил, по грудной клетке. Кнут щелкнул, словно обвисший парус, поймавший порыв ветра. Зазвенели цепи, а у Ганса расширились глаза и рот. Начал вздуваться второй рубец. Кузнец добавил еще один, пересекающий бедра. В дюйме от прелестей. Госпожа супруга задышала широко раскрытым ртом.

— Мне не нравится бить людей, — сказал кузнец. — В том числе и этого. Думаю, я лучше вырву ему руку из сустава и выверну ее.

— Тебе нет необходимости обходить стол, — проворчал Зэлбар. — Я займусь этим.

К сильному неудовольствию Зэлбара и первой дамы Санктуария Ганс заговорил. Он рассказал о Борне и Лирайн. Он не мог рассказать о смерти Борна, так как не знал о ней.

— Принц-губернатор Санктуария, — сказал Кадакитис, — представитель рэнканского Императора, милостив к тем, кто сообщает ему о заговорах. Освободите его и оставьте здесь — и больше не мучайте. Дайте ему вина и еды.

— Проклятье! — проворчал Зэлбар.

— Мне теперь можно вернуться к своей жене, Ваше Высочество? Эта работа не по мне, да и к завтрашнему дню я должен выковать якорную цепь.

Ганс, которому было все равно, кто освободит его и останется охранять и кормить, проследил, как Принц и его сопровождение вышли.

Вместе с Зэлбаром и Квачом Принц направился в опочивальню к Лирайн.

— Оставайтесь здесь, — сказал он, беря у Квача меч. Церберам это не понравилось, и Зэлбар высказался вслух.

— Зэлбар, не знаю, был ли у тебя старший брат, которого ты ненавидел, или еще что, но ты жестокий безрассудный тип, которого следует использовать для того, чтобы убивать ос во дворце.

Зэлбар вытянулся. Они с Квачом остались ждать, застыв, как истуканы, если не считать вращения черных глаз, а их повелитель вошел в комнату изменницы-наложницы. И закрыл за собой дверь. Зэлбар был уверен, что прошло не меньше двух недель до того момента, как дверь отворилась и Кадакитис позвал их. В руке Принц сжимал окровавленный меч Квача.

Церберы поспешили в покои и замерли на пороге. Уставились. Лирайн лежала обнаженная на смятом ложе, спящая, но не мертвая. Рядом с ней лежал Борн, неживой, в луже свежей крови.

— Я оглушил ее, — сказал Принц. — Отнесите ее вниз на менее удобную постель, недавно освобожденную этим парнем Гансом, которого пусть приведут в мои покои. Вот, Квач — о…

Принц тщательно вытер меч Квача о живот и бедра Лирайн и протянул его церберу. Оба гвардейца, пораженные и восхищенные, отсалютовали. И поклонились. Они были довольны своим Принцем. А Принц Кадакитис был доволен самим собой.

Облаченный в мягкую тунику, доказывающую, что вор может иметь те же размеры, что и Принц, Ганс потягивал вино из кубка, который ему хотелось припрятать и стянуть. Водя глазами, он оглядывал царственное помещение для наиболее приватных встреч. По этой причине дверь была открыта. У нее сидела глухая старуха и щипала струны лютни.

— Нам обоим давно пора спать, Ганс. День уже клонится к полудню.

— Я… привык к ночной работе больше те… Вашего Высочества.

Принц рассмеялся.

— Это так, Заложник Теней! Поразительно, как много умных людей встает на путь преступлений. Залезть вот так в этот самый дворец! В мои личные покой! Насладиться моей наложницей, а? — он задумчиво уставился на вора. Он прекрасно сознавал, что они почти одного возраста. — Что ж, скоро Лирайн разговорится так, что ее остановить трудно будет, и все узнают о том, что был заговор — по приказу из Дома! А также то, что она обесчестила ложе своего господина вместе с сообщником.

— И что Ваше Героическое Высочество не только поразили выродка жабы, но и показали истинно монаршую милость, простив вора, — с надеждой произнес Ганс.

— Да, Ганс. Сейчас все это заносится в хроники. Ах, всему этому есть свидетели! Всему!

Ганс чрезмерно расхрабрился и сказал:

— Кроме смерти Борна, мой повелитель.

— Хо-хо! Ты хочешь узнать об этом, Ганс? Тебе уже и так много известно. Мы держим друг друга, ты и я. Я убил Борна в «Орлином гнезде», — добавил он. — В конце концов, он был первым.

Ганс молча смотрел на него.

— Похоже, ты учишься осторожности, Шедоуспан! Очень надеюсь, что ты возьмешься за ту работу, которую я скоро предложу тебе. Ты избежал упоминания о том, что когда выбрался из колодца, не увидел никакого трупа. Да, он попытался бежать и умер в нескольких футах от того места. Когда мы вернулись сюда, я усыпил Лирайн. Она сама выпила снотворное, думая, что принимает яд. В эту ночь никто не лежал рядом с ней. Это я уложил ее на постель. Вместе с одним абсолютно преданным человеком мы вернулись назад и привезли Борна. Я и моя супруга уложили его труп рядом с Лирайн. Вместе с пузырем, наполненным кровью — как это верно! — свиньи. Я проткнул его мечом перед тем, как позвал Квача и Зэлбара.

Ганс продолжал изумленно таращиться. Этот мальчишка с волосами цвета шафрана достаточно умен для того, чтобы быть вором! Ганс готов был поспорить, что он не договаривает всего, вне всяких сомнений, придворный поставщик ковров помог внести труп Борна во дворец!

Принц заметил этот взгляд, прочел его.

— Возможно, в конце концов я не Принц Китти-Кэт? Вскоре я завоюю почет и уважение в Санктуарии, и всеобщее знание о заговоре станет оружием против моих врагов Дома. Ты герой — да.

Принц кивнул в сторону двери. Появившийся пожилой мужчинам вручил ему лист пергамента. Он был скреплен подписью и печатью губернатора. Секретарь удалился. Кадакитис передал документ Гансу с улыбкой, показавшейся вору несомненно царственной. Ганс взглянул на пергамент — очень впечатляющий — и снова перевел взгляд на Принца.

— О, — сказал Кадакитис и остановился: принцы не извиняются перед ворами за то, что забыли про их необразованность. — Здесь моей рукой написано, что именем рэнканского Императора тебе прощаются все твои проступки на сегодняшний день, Ганс. Ты ведь не совершил множество убийств, не так ли?

— Я никогда никого не убивал, Ваше Высочество.

— А я убивал! Этой ночью — точнее прошлой.

— Извините, Ваше Высочество, но убивать — дело тех, кто правит, а не воров.

После этого Кадакитис долго и задумчиво смотрел на Ганса. Долго он еще будет повторять эти слова Заложника Теней. Гансу дважды пришлось упомянуть про выкуп, находящийся на дне колодца.

— А! Забыл об этом, точно. Эта ночь — прошлая ночь — была очень бурной. У меня много дел, Ганс. Впереди напряженный день без сна, много волнений. Боюсь, я не могу позволить себе отвлечься на то, что кто-то уронил какие-то монеты в старый колодец. Если сможешь достать их, действуй. И возвращайся сюда. Чтобы обсудить мое предложение насчет работы.

Ганс встал. Он ощущал возникшие между ними узы и был не рад им.

— Об этом… надо будет… подумать, Принц-губернатор. Я имею в виду работу. На вас! На Ваше Высочество. Сначала мне нужно будет привыкнуть к тому, что я не ненавижу вас.

— Хорошо, Ганс, возможно, ты поможешь кое-кому еще поступить так же. Эта помощь мне пригодится. Если только ты не обидишься на напоминание о том, что половина имущества, найденного в том поместье, является собственностью правительства.

Ганс задумался над возможностью перемещения нескольких золотых монет в одну суму. Если он сможет извлечь их из колодца. На это потребуется время и помощь. А это значит, придется кому-то платить. Или брать в долю…

Сузив глаза, Ганс покинул дворец, облаченный в новую тунику. Размышляя, рассчитывая. Строя планы.