"Переменная звезда" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт Ансон, Робинсон Спайдер)

Глава 15

Второй год полета на звездолете "Шеффилд" был богат событиями только по меркам корабля.

Незнакомые тебе люди влюблялись и расставались, рожали и не рожали детей, работали и дурачились, достигали успехов и терпели поражения, развлекая себя и друг друга, делали скучную работу, творили маленькие чудеса и переживали полный крах, были счастливы и несчастны.

Аль Мульгерин, считавшийся лучшим физиком на борту "Шеффилда", и Линда Джейкобс, редактор корабельной газеты "Шеффилд Стал" стали первой супружеской парой, у которой родился ребенок – мальчик. Они назвали его Койотом. До конца года колонию пополнило еще двенадцать детей.

Механик по имени К. Платт был неосторожен с горелкой и стал первым, кто умер в пути. Его оплакивали не слишком горестно. Даже его соседи по каюте не знали, как звучит его полное имя.

Одна из жилых палуб победила все остальные в чемпионате по футболу, и если бы вы поинтересовались и узнали, какая именно, вы были бы потрясены до глубины души.

У релятивиста Кайндреда случился нешуточный нервный срыв, и пару недель его коллеги были вынуждены работать за него, но это не стало неожиданностью и не вызвало особых сложностей. Такие срывы у Кайндреда потом случались раз в год регулярно. Думаю, большинство колонистов наполовину верили, что Питер Кайндред в конце концов "сгорит на работе" по дороге, – но его товарищи, релятивисты, так не думали. Его смены взял на себя Дугалд Бидер, единственный из релятивистов, о котором я еще не упоминал, потому что сам с ним познакомился далеко на сразу. Дугалд в каком-то смысле являл собой полный антипод вспыльчивого эксцентрика Кайндреда. Он был спокойным, рассудительным и бесстрастным человеком, с дьявольски высушенным чувством юмора. Говорили, что он как-то причастен к дизайну "Шеффилда", но сам он об этом не распространялся.

Гвоздем года стала, пожалуй, совершенно неожиданная свадьба Зога и координатора Гроссман. Нет-нет, никто не сказал бы, что они друг другу не подходят; и им, и ею все восхищались, и они действительно были чудесной парой. Просто никому не могло прийти в голову, что у этих двоих есть время на обычное общение, не говоря уже об активном.

Зог перебрался в каюту Гроссман, и они устроили себе медовый месяц, запершись там на неделю. Зог оставил меня на своем посту на время своего отсутствия – большой комплимент.

Поэтому я стал единственным на борту корабля, для кого смерть механика Платта много значила.

Охранник по имени Хэл де Манн как-то раз появился на сельхозпалубе с каталкой, на которой лежал мешок с телом погибшего. У де Манна физиономия была, будто у древнего пирата или гангстера, а голос был теплый, ласковый – неплохая комбинация для его работы. Он растолковал мне, что колонист К. Платт (воз можно, буква "К" как раз и означала "колонист") оставил распоряжения на случай своей смерти. Он просил, чтобы его тело подвергли переработке, чтобы он навсегда стал частью экосистемы "Шеффилда". Но старина К. не уточнил, каким именно образом следовало осуществить эту самую переработку, и в итоге вопрос пришлось решать соответствующим ответственным лицам.

Каковым лицом оказался я.

Проблема сама по себе была довольно тривиальна. Но вот ее решение – отнюдь нет. Земли, в которой можно было бы похоронить покойного Платта, хватало, и в некоторых местах нашей плантации его тело даже могло стать удобрением для почвы и послужить для проверки того факта, каким образом бравонианские условия изменятся после обычного процесса декомпозиции и удобрения.

Но не хватало земли для того, чтобы захоронить тело на глубине в два метра. А мы уже давно установили, что стопроцентно надежных загородок не существует. Если бы тело Платта было вырыто и съедено свиньями, это бы теоретически соответствовало исполнению последней воли покойного, и у меня было искушение поступить именно так. Как сказал поэт Бакли[48]: "Посыпьте песком его парик, а потом хорошенько подметите". Я был почти уверен в том, что Платт ничего не имел бы против.

Но зато я был абсолютно уверен в том, что скажет Зог, когда вернется на ферму после окончания медового месяца и увидит, как какая-нибудь хавронья таскает по палубе останки человека.

Найти решение оказалось не так уж сложно. Осуществить это решение – другой вопрос. Мы с Кэти вырыли настолько глубокую яму, насколько могли, около метра глубиной, и положили в нее тело Платта. Потом мы встали по обе стороны от ямы, забросали тело битым стеклом, после чего Кэти посыпала могилу порошком карри, а я полил львиной мочой (синтезированной химическим путем, конечно. Зог прихватил с собой из Солнечной системы массу разных экзотических вещей). Потом мы вернули на место всю выкопанную землю, уложили ее холмиком, будучи уверены в том, что никто эту могилу не потревожит.

Первая проблема, с которой я столкнулся, осуществляя эту простую вроде бы задачу, должна быть для вас очевидна. В наши дни у человека просто крыша съедет, пока он сумеет договориться с роботом-медиком. Я уже говорил, что смерть Платта наступила в результате неосторожного обращения с горелкой. Вам известно, где находится головной мозг, – вот и подумайте. Один запах чего стоил.

Вторая проблема была не такой тоскливой, но довольно долго не давала мне покоя. Закопав тело, мы с Кэти какое-то время в глубоком раздумье постояли у могилы, тяжело дыша. А когда я уже был готов развернуться и уйти, она спросила:

– Может быть, мы должны что-то сказать?

По большому счету, это означало: "Может быть, ты должен что-то сказать?"

А ведь я исполнял обязанности Зога. И конечно, это я должен был что-то сказать. Неправильно было бы просто зарыть человека в землю и уйти. Но я просто не представлял, каких бы слов желал покойный, я даже не знал, исповедовал ли он какую-нибудь религию из тех, что были разрешены Конвенцией. Если уж никто не знал о его имени ничего, кроме первой буквы, не имело смысла наводить на борту корабля справки о его метафизическом мировоззрении. На уме у меня не было никаких безликих дежурных фраз. Я в своей жизни пережил только одну смерть и не слышал ни слова из тех, что были произнесены на похоронах.

Я довольно долго стоял, чувствуя себя в высшей степени дурацки, ошарашенный вопросом Кэти и ненавидя ее за то, что она его задала. А она ждала. Наконец мои губы как бы сами по себе выговорили:

– Пусть вселенная заметит кончину этого человека. Кто-то должен это заметить. Он был одним из самых отважных путешественников в истории человечества: он умер на пути к звездам.

В ту ночь я долго не мог уснуть и думал о том, что мог бы произнести слова получше, и я мысленно адресовал эти слова человеку, которого никогда не знал.

Вернувшись к работе, Зог сказал мне, что я все сделал правильно. У него в планах было предусмотрено другое место для корабельного кладбища, но и выбранное мной не вызвало у него возражений. Его похвала меня согрела. И все же я еще долго обижался на Кэти за то, что она задала мне тот вопрос.

Третий год, третий год… Дайте свериться с дневником.

Социальным взрывом бомбы, без всяких сомнений, была свадьба Сола Шорта и Хидео Итокавы.

Если бракосочетание Зога и Меррил, случившееся год назад, всех изумило, то этот брак всех просто лишил дара речи. Зогби и Гроссман были сильными личностями, оба занимали видные административные должности. Он был тихим человеком, она громогласной. Сол и Хидео были невероятно продвинутыми интеллектуалами, оба по натуре бродяги, но при этом один из них был человеком настолько ярким, что стоило ему войти в любую каюту, и он тут же занимал в ней все пространство, но был настолько добр и весел, что это ему прощалось, а второй был просто до невозможности, почти до невидимости тих и спокоен. Я даже не знал, что буддистским священникам разрешено жениться.

Вряд ли кто-то на борту звездолета был против этого союза, если задуматься. Но для того, чтобы быть или не быть против, для начала надо себе такой союз вообразить, а на это потребовалось какое-то время.

Я узнал об этом, когда Итокава попросил меня сыграть на их свадьбе. Даже не вспомню, что я ему ответил.

Свадебная пирушка была памятным, ярким кутежом, но нет ничего скучнее на свете, чем выслушивать подробности о чужом кутеже, если только ты сам в нем не участвовал, так что я подробности опущу, с вашего позволения.

Вот такой получился год. О самом волнующем событии даже не стоит рассказывать тем, кто не был его участником.

Четвертый год был бы немыслимо скучным, если бы не Радостная Катастрофа.

К концу третьего месяца этого года вышел из строя зал виртуальной реальности.

И не работал несколько недель. Диагностические системы "Шеффилда" давали какое-то объяснение, и шесть человек на борту корабля, способные понять, что к чему, говорили, что им все ясно, но я из их объяснений не улавливал ни слова, поэтому и пересказывать не стану.

К этому моменту большинство из нас довольно часто пользовались залом виртуалки для отдыха, эмоциональной терапии и еще для того, чтобы побороть нарастающую монотонность и клаустрофобию жизни внутри большой консервной банки. Если доктор Эми или кто-то еще из трех других психотерапевтов решал, что ты перебираешь с пользованием этим залом, они могли ограничить твой доступ к нему, и в конце третьего года полета они стали поступать таким образом настолько часто, что это явилось предметом не самых веселых шуток.

Когда аппаратура для виртуалки сломалась в первый раз, я всерьез забеспокоился о моральном настрое колонии. Не важно, насколько велико пространство обитания – всякое пространство становится тесным, если у тебя не остается никакой возможности его покинуть. И я опасался, что без спасительного клапана вспомогательной фантазии корабль начнет на нас давить. Некоторые вообще поначалу впали в панику, и общее напряжение возросло.

Разрежению атмосферы не помогла публичная вспышка эмоций Мэтти Джеймса. У него не было постоянной партнерши, а пользование залом виртуальной реальности психотерапевтами не ограничивалось, как прием наркотиков, поэтому никто не заметил, как за несколько лет Мэтти постепенно превратился в законченного виртуаломана. А когда ему пришлось отказаться от этого удовольствия, он тут же погрузился в тяжеленный запой, и это довольно скоро стало выглядеть ужасно.

Доктор Льюис делала все, что могла, но даже трезвый Мэтти был невыносим, и в конце концов она была вынуждена посадить его под домашний арест: дверь каюты просто перестала открываться и выпускать его. Всего лишь во второй раз в своей практике доктор Эми нарушила права человека, предусмотренные Конвенцией, и это ее ужасно удручало. И огорчило всех нас. До тех пор Мэтти все очень любили и уважали, и из-за его срыва всем стало не по себе.

А потом была назначена внеочередная всеобщая электронная конференция, и когда все подключились к бортовой сети, городское собрание возглавила доктор Эми. Это само по себе было удивительно, но то, как повела она себя, явилось для всех полной неожиданностью.

Она стала орать на нас.

Сказала она не так уж много. Не употребила ни одного грубого или бранного слова, не богохульствовала. Но то, что она сказала, запомнилось так же ярко, как неожиданно поставленная клизма.

– Если вы не способны существовать, не сося воображаемую голографическую сиську, создаваемую вашим воображением каждый день, какой толк от вас будет для колонии Новая Бразилия?

Обычно для того, чтобы человек понял, из чего он сделан и из чего сделаны его ближние, нужен кризис уровня "жизнь или смерть". Благодарите силы, в которые веруете, за то, что для вас все обошлось ценой нескольких недель без ваших любимых мыльных опер.

Подавляющее большинство ваших примитивных невежественных предков умудрялось как-то жить без трехмерной виртуалки: значит, такое возможно, или вам так не кажется? Ребятишки в пустой детской комнате найдут, чем заняться, а вы?

Некоторые говорят, что любой, кто улетает к звездам, неудачник, бегущий прочь от реальности. Я никогда так не думала ни о ком из тех, кто находится на борту этого корабля. И лучше бы мне не начинать о ком-то так думать.

Таковы некоторые тезисы выступления доктора Эми.

Думаю, она суммировала свое мнение в последнем коротком слове и в той силе отчаяния, которую она в это слово вложила:

– Справляйтесь!

И знаете, позднее, когда улеглась пыль, оказалось, что поломка аппаратуры для производства виртуалки пошла нам на пользу – очень может быть, что это было одно из самых удачных событий. Вынужденные развлекать и воодушевлять себя сами, мы приняли вызов. По всей колонии начали образовываться всевозможные социальные группы. Стоило только собраться вместе достаточному числу людей и начаться разговору, и рано или поздно кто-нибудь непременно скажет что-нибудь интересное или полезное. Происходили веселые встречи. Случались неплохие разговоры. Получив больше времени на чтение, мы стали задумываться, что бы такого хорошего почитать, и постепенно начали учиться. Креативность, возникающая в свободное время, порой выливается в работу и в социальное взаимодействие. Число свадеб и заключения формальных партнерских союзов достигло рекордного уровня. У театральной труппы возникли конкуренты, и актерам пришлось поднатужиться. Программа дневного времяпровождения наконец стала серьезнее – а хорошо было бы, если бы это случилось раньше. Потребление наркотиков на борту звездолета пошло на убыль.

А когда система в зале виртуальной реальности на конец заработала вновь, ее популярность так и не вернулась на прежний уровень, не говоря уже о его превышении.

На самом деле, к концу этого года, когда я размышлял насчет того, как все хорошо обернулось, у меня возникло странное подозрение. И я сделал запрос бортовой информационной системе с просьбой посмотреть статистику подобных случаев на других звездолетах – не случались ли такие поломки, и не возымели ли они в итоге позитивное воздействие. Я был непоколебимо уверен в том, что доктор Эми солгать не могла, и все же она и трое ее коллег в принципе могли сговориться между собой ради нашего блага. Но если все так и было, значит, бортовой искусственный интеллект тоже стал участником заговора, поскольку мне он сообщил, что всего лишь на девяти из ранее летавших звездолетов стояла высококлассная аппаратура для создания виртуальной реальности, и все поломки были мизерными, за исключением одной, когда система взорвалась.

То ли хитрый заговор, то ли удача чистой воды – так или иначе, нам здорово повезло. Вступив в пятый год полета, колония стала эмоционально здоровее, чем была. Мы начали приобретать уверенность в своей способности справляться с трудностями. И это оказалось очень полезным, когда грянула катастрофа.

Что происходит в энергетическом отсеке релятивистского звездолета типа "Шеффилда"?

Возможно, об этом знает господь бог, если он существует. Сами релятивисты в этом не так уж уверены.

Помнится, как-то раз сидели мы за столиком в "Роге изобилия" с Гербом и всеми пятью свободными от дежурства релятивистами. В общем присутствовали все, кроме Кайндреда. Даже не знаю, почему они все бодрствовали. И Герб спросил, как там у них все происходит.

У меня самого никогда не хватало пороха задать этот вопрос. Наступила пауза продолжительностью секунд в десять. Потом Дугалд Бид передвинул курительную трубку из одного уголка рта в другой и сказал:

– Это примерно то же самое, что глазеть на поставленный наугад скрин-сейвер до тех пор, пока не начнешь угадывать, что он отмочит в следующую секунду.

Джордж Р. добавил:

– Это все равно что играть в джай-алай[49] с пятьюдесятью противниками сразу, в невесомости, с завязанными глазами.

Ландон, склонив голову к плечу, проговорила:

– Это как будто ты находишься внутри сферического зеркала в состоянии свободного падения и все время помнишь о том, где дверь.

Сол усмехнулся.

– Это похоже на то, словно мчишься как угорелый в туфлях на шпильках с зажмуренными глазами, готовя омлет с помощью паяльной лампы и налетаешь на туго натянутую веревку, – выпалил он и повернулся к своему супругу. – Твоя очередь, Перчик. – Это как…

– Небытие, – сказал Хидео.

– Да ладно тебе, – воспротивился Сол. – Этот ответ не засчитывается.

Хидео озадаченно заморгал, но тут же кивнул:

– Хорошо. Для меня это похоже на упражнения в стрельбе из лука, когда сначала ты должен попасть в "яблочко", потом попасть в древко стрелы, потом – в древко следующей стрелы, потом – следующей, и так до тех пор, пока не научишься выпускать все стрелы разом, не делая ни шагу вперед. – Он перевел взгляд на всех нас. – Секрет в том, – признался он, сверкая глазами, – чтобы хорошо прицеливаться.

Сол захохотал и обнял Хидео.

– Вот так куда лучше!

Дугалд снова взял слово:

– Порой мне кажется, что это похоже на поиски соломинки в громадном стогу иголок.

– О, Дугги, вот это ты здорово сказанул, – заметил Джордж Р. и изобразил жестами, как он роется в стогу иголок.

Его жена сказала:

– Для меня это всегда было очень похоже на то, когда слушаешь очень сложное, незнакомое четырехзвучие, доносящееся издалека, и пытаешься интуитивно, мгновенно сымпровизировать пятую, шестую и седьмую ноту аккорда.

Тут у меня разыгралось воображение. Большинство людей с трудом интуитивно угадывает третью ноту в трехзвучии.

В тот вечер больше никто не предложил более удачных образов. Но потом я узнал, что этот вопрос кто-то задал Питеру Кайндреду, и он выдал два ответа: "Это то же самое, что смотреть на пятно Роршаха, пока оно не начнет означать все на свете" и "Это то же самое, что ремонтировать ничто".

Но ни один из этих ответов мне ничего не объяснил.

Невзирая на годы знакомства с пятью релятивистами, несмотря на годы близкой дружбы с Солом, Джорджем Р. и Ландон, я не знаю, как все выглядит в энергетическом отсеке и даже в помещении, примыкающем к нему. Никто не знает – кроме тех, кто там побывал. По негласному договору киношников и других производителей научной фантастики, релятивистов принято изображать сидящими напротив груды аппаратуры с мириадами мигающих лампочек, пристально вглядывающимися в дисплеи и шкалы, то и дело производящими точную настройку с помощью всевозможных рычажков, верньеров и компьютерных мышей, и при этом то и дело все у них там попискивает. Но такую картину никто никогда не считал подлинной, и насколько мне и кому бы то ни было известно, вполне вероятно, что релятивисты могут просто-напросто сидеть и медитировать внутри белого куба… поднявшись на метр от пола за счет исключительно духовной чистоты. Я понятия не имею о том, что творится в энергетическом отсеке, и мне никогда не удавалось вообразить, что там происходит в момент, когда дежурство одного релятивиста заканчивается, и его сменяет другой – как осуществляется передача полномочий.

Я не один из тех идиотов, которые верят, будто бы релятивисты хранят секреты свой гильдии ради защиты собственной монополии. Ни у одного из тех, с кем я был знаком, я никогда не замечал ни капли алчности. Алчность, видимо, просто несовместима со складом ума и характера истинного релятивиста или того, что представляет собой истинный релятивист, – редкий случай, когда невероятное богатство достается людям напрочь к нему безразличным. Но все же я не могу взять в толк, почему они так упорно уклоняются от ответов на вопросы о своей повседневной работе. Понимаю, что такое право у них есть, а интуиция подсказывает мне, что они ведут себя так, чтобы зачем-то уберечь остальных от этих знаний.

Однако вполне может быть, что они просто так в буквальном смысле не могут объяснить, чем занимаются, – что ни у вас, ни у меня нет ничего такого, от чего можно было бы оттолкнуться для сравнения, нет ничего в нашем жизненном опыте, нет таких слов, которые бы что-то нам подсказали. Может быть, я похож на кошку, пытающуюся досконально понять, как рыба попадает в маленькие баночки, или на мужчину, пытающегося понять женщин, – я просто не создан для этого.

Я знаю только то, что в этом отсеке что-то происходило каждый день, круглые сутки, и происходящее было за пределами понимания обычного человека. То есть я склоняюсь к такой мысли.

В одном я уверен абсолютно – в том, что мой последний шанс задать вопрос любому из моих знакомых релятивистов я упустил. Я слишком долго ждал.

Каждый из тех, кто находился на борту "Шеффилда", мог бы сказать вам, где находился и чем занимался, когда это произошло.

Во всяком сообществе происходят такие события, они становятся вехами общей истории. Обычно это большие трагедии. Это может быть либо безвременная смерть человека, которого любят все без исключения, либо природная катастрофа необычайного масштаба. В прежние времена чаще всего такими событиями являлись войны, а порой – эпидемии.

Но тогда войны и эпидемии являлись ожидаемыми опасностями, которые в итоге можно было пережить. Сомневаюсь, что в истории отыщется много людей, которые знали что-либо о чем-то наподобие леденящего ужаса, охватывающего каждого пассажира на борту релятивистского звездолета, когда неожиданно возникает состояние невесомости.

Я в тот день находился на верхней сельхозпалубе, стоял возле козьего загона и болтал с Солом Шортом, а двое колонистов, которые во время этой смены трудились в ранге разнорабочих, – Джон Барнстед и Эйдвейл Экбейдж – слушали наш треп и пытались не раскрывать рот от изумления. Мы передавали друг дружке фляжку с вином, которое Зог изготовил из бразильского цветка под названием "муира пуама" (Ptychopetalum Olacoides). Этот напиток весьма способствовал адаптации к условиям Новой Бразилии. Я даже могу вспомнить, о чем мы тогда говорили. Исполняя тактичное пожелание доктора Эми и воспользовавшись посредническими услугами Сола, я уже давно закопал топор войны со ссыльными Ричи и Жюлем. Наше примирение дошло до того, что как-то раз я их пригласил в "Рог изобилия", чтобы они послушали мою игру. После этого произошли потрясающие вещи. Ричи потом пришел за сцену и, уставившись в пол, пробурчал что-то насчет того, что он "дико извиняется", а Жюль положил руку мне на плечо и обнял меня, и с того дня, если мы встречались в коридорах, оба со мной весьма дружески здоровались.

В итоге я начал собирать небольшую, но драгоценную коллекцию "ричизмов", и у меня вошло в обыкновение делиться ими с Солом, а Сол эти перлы ценил так же высоко, как я сам. В тот день, помнится, я преподнес ему следующую фразу: "Не убивай гусыню, которая снесла вареное яйцо" и еще одну: "Долбаную книжку не продашь, даже если заглянешь под обложку". Еще один "ричизм" подбросил Джон. Он слышал, будто бы кто-то спросил у Ричи и Жюля, почему они всегда держатся вместе, а Ричи ответил: "Одна голова – хорошо, а две задницы лучше".

А Сол всем нам подарил жемчужину – словечко "аятебечтоговорил". Ну, например: "Я знал, что это случится. Просто жуть как не хочется говорить "аятебечтоговорил", но блин, аятебечтоговорил, а?" Мы все дружно загоготали, и в это самое мгновение на нас обвалился потолок, а пол ушел из-под ног.

Внезапная неожиданная невесомость могла означать только одно – отказал главный двигатель, а такая новость по определению не может быть хорошей.

Но если вы находитесь на борту звездолета, это вполне может означать, что вам конец. И вам, и всем остальным на корабле.

Существует ничтожно малая вероятность заново запустить квантовый реактивный двигатель при скорости полета выше половины скорости света. Тут важнейшую роль играет быстрота – и удача, конечно.

Удачи случались. Три раза за историю межзвездных перелетов. И всякий раз положение спасал особо талантливый релятивист. Было и два жутких провала – и при этом действовали релятивисты, о которых коллеги тоже не могли сказать дурного слова. Вот почему на "Шеффилде" были нужны, как минимум, четыре релятивиста – шесть часов максимально могло длиться дежурство, в течение которого человек мог выдержать необходимую концентрацию внимания – а на самом деле их было шесть. Взяли бы и больше, но больше "Канг – Да Коста" не смогли нанять.

Если бы квантовый реактивный двигатель не был запущен заново чертовски быстро, "Шеффилд" в буквальном смысле слова никогда никуда бы не долетел. Осталась бы куча энергии для поддержания систем жизнеобеспечения – но все равно этой энергии было бы недостаточно для того, чтобы значительно затормозить мегатонны массы. Мы бы все время дрейфовали по просторам космоса при девяти десятых от скорости света, навсегда лишенные возможности уменьшить скорость до разумных показателей и хоть куда-нибудь причалить.

Джон, Эйдвейл и я не были опытными астронавтами. Мы запаниковали. Кровь у нас не могла отхлынуть от головы, поскольку исчезла сила притяжения, но физиономии у нас не побагровели, хотя, по идее, должны были побагроветь. Все мы не раз бывали в состоянии невесомости и поэтому знали основы поведения, вот только ни у кого из нас не было развитых инстинктов и рефлексов для этого состояния. Нам только и хватило ума на то, чтобы понять, какая нам всем грозит беда.

У коз и такого ума нет – у них всего две градации страха – никакого и полный. На этот раз они оказались совершенно правы. Козий сарай буквально взорвался, зазубренные куски его стенок разлетелись во все стороны и превратились в смертельно опасное оружие. В общем воздух вокруг нас наполнился "фрисби" всевозможных форм, с острыми краями, а за железками полетело сено, копыта и рога.

Непостижимым образом все это никого из нас не задело. Соломон Шорт сломал мне ключицу, ухватившись за нее, как за скобу, чтобы перебраться поближе к шахте с лестницей. Он же вывихнул Эйдвейлу плечо, воспользовавшись им, как трамплином для толчка, и расквасил нос Джону, когда тот не сумел вовремя убраться с его пути. Думаю, в том, что я получил сотрясение мозга, виноват я сам; мог бы, наверное, увернуться от летящего на меня козла, если бы не провожал взглядом исчезающего вдали Сола. Но как отведешь взгляд от человека, который так душераздирающе вопит?

Честно говоря, не думаю, что я смог бы ему чем-то помочь, даже если бы мне досталось по башке козьими рогами. В тот момент я уже думал о том, что находилось под моей ответственностью – о скоте, о ферме – об обеих фермах! Я понимал, что повсюду творится ад кромешный, что осушаются тончайшие гидравлические системы, переворачиваются емкости с водой, рвутся кружева трубок…

Словом, вышло так, что Джон, не будучи даже особо дружен с Солом, додумался до этого первым и в тот день сделал больше полезного, чем я. Стоило ему только оказаться поблизости от чего-то более или менее солидного, с помощью чего он смог бы изменить направление своего движения, в данном случае от потолочного светильника, который еще горел и был горячим, он быстро оттолкнулся от него и устремился вслед за Солом. Джон держался под самым потолком и пользовался всеми вмятинами и выступами, какие только попадались на его пути, чтобы набрать скорость, и скоро он уже мчался почти так же быстро, как Сол.

Примерно в это время у меня в голове справа, ближе к затылку, раздался звук, похожий на щелчок, и я решил немного вздремнуть, поэтому не стал свидетелем триумфа Джона.

Сол благоразумно отказался от лифта, направился к аварийной шахте и устремился вниз по ней со страстью голодного хорька, пробирающегося по норе. Именно воображая Сола в этом туннеле длиной почти с весь корабль, мчащегося во весь опор и хватающегося за скобы, Джон устремился за ним вослед. Опыта по части невесомости у Джона было значительно меньше, но зато он весил больше Сола, поэтому он подлетел к отверстию шахты почти с такой же скоростью. Он понимал, что повернуть ему не удастся, да он и не собирался. Он просто вплыл в шахту, стукнулся о ее дальнюю стенку и стерпел боль от удара.

– ПЕРЕВОРОТ! ПЕРЕВОРОТ! – кричал он, влетая в отверстие шахты, а после того, как стукнулся о стенку и отдышался, начал снова кричать во всю глотку в глубь длиннющей шахты: – ПЕРЕВОРОТ, СОЛ! ХРИСТА РАДИ, ПЕРЕВОРОТ!

Понял бы я, что он имеет в виду, если бы услышал? Интересный и бессмысленный вопрос. Эйдвейл потом сказал, что слышал крики Джона, но ничего не понял – насколько он видел, все поголовно вокруг летали.

На полпути вниз по шахте – слава всем без исключения богам, туннель был пуст и избавлен от каких-либо препятствий на случай аварии – Соломон Шорт услышал крики Джона Барнстеда. В этот момент он находился в состоянии полнейшего стресса и шока, был сосредоточен на своей задаче, как боеголовка, ищущая источник тепла. Но Джон выбрал слово из тактического меню как раз для боеголовок. Это была легальная команда, и как только Сол ее получил, он сразу же уловил ее смысл и послушался. Как он это проделал, никому не известно, кроме тех, кто имеет большой опыт пребывания в невесомости, но Сол таки перевернулся в воздухе и продолжил свой полет ногами вперед.

Джон рассуждал примерно таким образом: если Сол станет первым релятивистом, который доберется до энергетического отсека, нам всем конец. К тому времени, когда он долетит дотуда с такого расстояния, наш главный двигатель уже простоит без работы слишком долго, чтобы его можно было безопасно запустить снова. Значит, оставалось молиться о том, чтобы кто-то из коллег Сола опередил его.

Но если это случится, что станет с Солом, мчащимся по аварийной шахте?

Ясное дело, впоследствии информационная система "Шеффилда" сообщила мне, что меньше чем через секунду после того, как Сол совершил переворот и полетел ногами вперед, сила притяжения неожиданно вернулась – и потом через долю секунды завыла сирена. Этот звук означал предупреждение: десять секунд не менять направление движения. Сол сразу начал лупить по скобам на своем пути, чтобы сбросить скорость, и поглядывал вниз в поисках наилучшего места для приземления. В итоге он только растянул связки лодыжки, а затем растянул еще сильнее, потому что взял с места в карьер.

Как потом выяснилось, ему стоило поторопиться, потому что к этому мгновению Джордж Р. уже был мертв, а Ландон… Ландон навсегда вышла из строя.

На борту "Шеффилда" стало на двух релятивистов меньше, и их осталось ровно столько, сколько было минимально необходимо для поддержания круглосуточной работы квантового реактивного двигателя. Теперь никто из них не смог бы пропустить свое дежурство на протяжении ближайших пятнадцати лет.

Что же произошло в тот день в энергетическом отсеке?

Существует детальный сохраненный отчет. Я уверен, что он точный и полный. Если есть желание, можете его прочесть. Там полным-полно такого, что выглядит как слова, и эти слова выстроены в последовательности, которые с виду кажутся фразами, и в одной из этих фраз, в которой я хоть что-то понял, говорится вроде бы о том, что "точка нуля на краткое время стала исчисляемой" и что Джордж Р. "не смог ее отвергнуть". Может быть, вам это что-то скажет. Мне ничего не сказало.

Несколько месяцев спустя я пару раз слышал, как Дугалд Бидер говорил, что Джордж Р. "перестал поддаваться", а еще мне довелось услышать, как пьяный вдребезги Кайндред болтал о том, что его коллега "потерял фокус". Как можно настолько по-разному описать одно и то же событие, я не в силах представить.

Но вот то немногое, что я понимаю.

Прежде всего, Джордж Р. в ту смену не должен был дежурить. Это была смена Хидео. Вот почему и Сол не был в то время в энергетическом отсеке. Но в последнюю минуту один из дзенских учеников Хидео явился к нему в состоянии духовного кризиса, и Хидео попросил, чтобы его заменили.

Ничего сверхъестественного в подобном не было. К этому моменту нашего полета все релятивисты, случалось, пропускали смену-другую; для этого и существовал резерв. Хидео, пожалуй, пропустил смен меньше всех, кроме Кайндреда, и обладал обостренным чувством ответственности, которого у других не было. Уж если кто и имел право прогулять свою смену, так это он.

Хидео должен был сменить Джорджа Р. Когда просьба Хидео о том, чтобы Джордж его подменил, появилась на рабочем дисплее у Джорджа, тот должен был сообщить об этом дублеру, подтвердить, что он на месте, и сообщить Хидео о том, что тот, так сказать, "снят с крючка". Он сделал только третье.

Кто может сказать, что у него было на уме? Из всех релятивистов на борту "Шеффилда" Сол был самым громогласным, Питер Кайндред – самым эгоистичным, а Джордж Р. был, вне всяких сомнений, самым самоуверенным. В их команде не было лидера, но он был старшим среди равных. Дублером, которого должен был вызвать Джордж Р., была Ландон. Она в тот момент спала в их общей каюте. Наверное, он просто хотел сделать жене подарок. Может быть, просто решил в одиночку выбраться из семейного гнездышка. А может быть, человеку с такой степенью уверенности в себе, как у Джорджа, проще нажать на одну клавишу, чем на три.

Несомненно, он был не первым релятивистом в истории, кому пришлось дежурить вторую смену подряд. Но, надеюсь, он был последним.

Усталость? Монотонность? Неверная оценка ситуации? Невезение? Никто из релятивистов никогда не говорил об этом, и ни у кого из нас ни разу не хватило духа спросить.

Там просто случилось нечто Жуткое, вот и все.

Что бы это ни было, за тридцать секунд у Джорджа Р. сгорел головной мозг, и на этом все могло закончиться. Можно не сомневаться, что он не подал сигнал тревоги, не успел никому отправить никакого сообщения. По идее, квантовый двигатель заглох, а потом только одно и оставалось – кто-то, кто первым добрался бы до энергетического отсека, должен был убрать с дороги дымящееся тело Джорджа и попытаться заново запустить двигатель.

Я не знаю, каким образом туда успела попасть Ландон тогда, когда Джордж Р. был еще жив. Она отлично понимала, насколько опасно входить в отсек в такой ситуации, но не растерялась и медлить не стала. То ли верила, что сумеет спасти мужа, то ли просто не захотела его пережить – не мне судить и не кому бы то ни было еще. Если это была ошибка с ее стороны, она за нее дорого заплатила – она ослепла, почти оглохла и потеряла восемьдесят пять пунктов в тестировании коэффициента интеллекта.

Такие трагедии не проходят сразу. Нам всем жутко повезло, что следующим до отсека добрался Хидео. Из всех релятивистов только он был наделен железной дисциплиной и фантастическим спокойствием, которое нужно для того, чтобы вытащить в коридор дымящиеся тела друзей, передать их другим людям, забыть о них и попытаться запустить квантовый реактивный двигатель. Я честно и откровенно думаю, что это смог бы сделать любой из релятивистов, но я рад, что за дело взялся Хидео.

Но когда он вышел из отсека и когда его по очереди поблагодарили капитан Бин, губернатор Роберте, генерал-губернатор Котт и координатор Гроссман, Солу и доктору Эми пришлось отвести его в сторонку и сказать ему, что тот студент, ради которого он хотел пропустить свою смену, сопоставил все случившиеся события и из-за чувства вины покончил с собой.

Неважная награда за героизм.