Роберт Блох Цветочное подношение

В доме бабушки на столе всегда стояли цветы, поскольку она жила прямо за кладбищем.

– Ничто так не освежает комнату, как цветы, – часто повторяла она. – Эд, будь добр, сбегай и принеси каких-нибудь симпатичных цветочков. Кажется, есть несколько неплохих там, у склепа большого Уивера, ну, где вчера вечером я слышала какую-то возню. Ты знаешь, где я имею в виду. Выбери покрасивее, только, прошу тебя, лилии не трогай.

И Эд мчался со всех ног на кладбище выполнить просьбу бабушки, перелезая через забор и перескакивая через могилу старого Патнама и провалившееся надгробие. Он бежал по тропинке, иногда срезая путь через кусты за статуями. Эду еще не было семи лет, а он уже знал кладбище как свои пять пальцев и нередко с наступлением темноты играл здесь с ребятами в прятки.

Он любил кладбище, оно нравилось ему больше, чем двор и ветхий дом бабушки, в котором они жили вдвоем. Четырехлетним малышом он каждый день бегал сюда играть среди могил. Здесь повсюду росли большие деревья, кусты и сочно-зеленая трава. Очаровательные тропинки извивались, словно бесконечные лабиринты, среди могильных холмов и белых каменных памятников, без устали пели птицы, кружа над цветами. Здесь было тихо и красиво, никто не мешал Эду, не ругал его и не следил за ним, если только он не натыкался на сторожа старика Супасса, который жил в большом каменном доме у главного входа на кладбище.

Бабушка часто рассказывала Эду о старике Супассе и предупреждала его, чтобы он остерегался попасться ему в руки на территории кладбища.

– Он не любит, когда там играют маленькие мальчики, – говорила она, – особенно, когда там идут похороны. По тому, как он себя ведет, можно подумать, что это его собственное кладбище! Играй, где хочешь. Только смотри, Эд, не попадайся ему на глаза. В конце концов, я всегда повторяю, что молодость дана нам один раз…

Бабушка была просто чудо! Она даже разрешала Эду гулять допоздна и играть в прятки с Сюзи и Джо на кладбище и вовсе не волновалась за него, поскольку у нее самой по вечерам собирались гости.

Днем к ней почти никто не заходил, лишь мороженщик, мальчик, торгующий фруктами, да еще почтальон – обычно он приходил раз в месяц и приносил ей пенсию. А так в доме никого не было, кроме Эда и бабушки.

Однако по вечерам бабушка принимала гостей, которые всегда приходили после ужина, часов в восемь, когда стемнеет. Иногда у нее бывали один-два гостя, иногда – целая компания. Чаще всего захаживали мистер Уиллис, миссис Кассиди и Сэм Грейтс. Приходили и другие гости, но Эд лучше всего запомнил этих трех.

Мистер Уиллис был смешным маленьким человечком, всегда ворчащим и жалующимся на холод. У него всегда возникали споры с бабушкой по поводу «его собственности».

– Вы и понятия не имеете, что с каждым днем становится все холоднее и холоднее, – говаривал он, сидя в углу у камина и потирая руки. – Не думайте, что я просто так жалуюсь. Нет ничего хуже ревматизма. Уж они, по крайней мере, могли дать мне приличную подкладку для пальто. В конце концов после того, как я оставил им столько денег, у них поднялась рука выбрать мне дешевенькую хлопчатобумажную тряпку, которая износилась уже после первой зимы…

Ох уж и ворчун был этот мистер Уиллис. Лицо старика было испещрено морщинами и всегда имело хмурый и сердитый вид. Эду толком так и не удалось разглядеть его, поскольку сразу после ужина, когда гости проходили в гостиную, бабушка выключала в ней свет, и комнату освещал лишь пылающий камин.

– Нам надо урезать наши расходы, – объяснила она Эду. – Моей маленькой вдовьей пенсии еле хватает на одного, чтобы свести концы с концами, не говоря уже о содержании сиротки.

Эд был сиротой. Он знал об этом, но это его не беспокоило. Другое дело старый мистер Уиллис, его постоянно что-нибудь тревожило.

– Подумать только, что в конце концов я пришел к этому, – вздыхал он. – Это место принадлежало моей семье. Пятьдесят лет назад здесь было простое пастбище, всего лишь луг. Вы знаете, Марта.

Марта – это бабушкино имя. Марта Дин. А дедушку звали Роберт Дин. Он умер давно, во время войны, и бабушка даже не знала, где он похоронен. Но до смерти он успел построить для нее этот домик. Вот что, думал Эд, сводило мистера Уиллиса с ума.

– Когда Роберт построил дом, я отдал ему эту землю, – жаловался мистер Уиллис. – Все было по-честному. Но когда сюда стал наступать город – тут уже пошла грязная игра. Кучка аферистов-адвокатов обманом согнала человека с его законной собственности, и все это с болтовней о вынужденной продаже и конфискации. Считаю, что у меня пока еще есть моральное право, да, моральное право, не на этот крошечный клочок земли, куда меня запихнули, а на весь участок.

– Ну и что вы собираетесь делать? – поинтересовалась миссис Кассиди. – Выгнать нас?

И она тихо рассмеялась, действительно тихо, поскольку все друзья бабушки, независимо от того, насколько они были сумасшедшими или счастливыми, вели себя тихо. Эд любил наблюдать, как смеется миссис Кассиди, потому что когда эта крупная женщина смеялась, казалось, что смеется все ее тело.

На ней всегда было одно и то же красивое черное платье, и она была вся напудренная, нарумяненная и накрашенная. Любимой темой ее бесед с бабушкой была какая-то «постоянная забота». Эд помнил, как она повторяла:

– Я всегда буду благодарна одному – своей постоянной заботе. Цветы такие красивые – я сама выбрала рисунок для покрывала, и они хороши даже зимой. Жаль, что вы не видели орнамент на крышке – все это ручная резка по красному дереву. Они, разумеется, не пожалели никаких денег, и я премного благодарна, премного благодарна. Если бы я не забыла упомянуть это в завещании, держу пари, они поставили бы памятник. Полагаю, у простого гранита более строгий и благородный вид.

Эд не совсем понимал, о чем говорила миссис Кассиди, к тому же, гораздо интереснее было слушать Сэма Гейтса, единственного из гостей, который обращал на него внимание.

– Привет, сынок, – говорил он, – подойди и сядь рядом со мной. Хочешь послушать о сражениях, сынок? – Сэм выглядел молодо и постоянно улыбался. Он усаживался у камина, брал Эда на руки и рассказывал ему удивительные истории. Например, про то, как он встречался с Эйбом Линкольном, не с президентом Линкольном, а с простым адвокатом из Спрингфилда, штат Иллинойс, про генерала Гранта и про какой-то Кровавый закоулок, в котором полицейские орудовали холодным оружием.

– Хотел бы я дожить, чтобы увидеть, чем все это кончится, – говорил Сэм со вздохом. – Нет, сынок, считаю, что мне в какой-то степени повезло. Я не постарел, как, например, Уиллис, не завел семью и не закончу жизнь, сидя где-нибудь в углу, шамкая и перекатывая в деснах отбивную котлету. Хотя… я все равно когда-нибудь бы к этому прийдет, не так ли, друзья? – Сэм, моргая, оглядывают сидящих в комнате.

Иногда бабушка сердилась на него:

– Перестань молоть всякую чепуху! Последи за своей речью: у стен есть уши. То, что ты такой общительный и приходишь в этот дом, потому что он – в той или иной степени – твоя собственность, не дает тебе права вбивать в голову шестилетнего мальчишки подобные идеи. Это ужасно неприлично. – Когда бабушка говорила «ужасно», это значило, что она сердится. И в такие моменты Эд обычно убегал играть с Сюзи и Джо.

Годы спустя, вспоминая свое детство, Эд никак не мог понять, когда он впервые начал играть с Сюзи и Джо. Время, проведенное с ними, было свежо в его памяти, но он не помнил, кто были их родители, где они жили, и почему они только по вечерам прибегали к кухонному окну в их доме и кричали: «Эй, Эдди-и-и-и! Выходи играть!»

Джо был спокойным темноволосым мальчуганом лет девяти. Сюзи была одного возраста с Эдом, даже немного помладше. У нее были кудрявые, цвета жженого сахара, волосы. Она всегда носила платьице с оборками, которое берегла от грязи и пятен, в какие бы игры они не играли. Эду она очень нравилась.

Каждый вечер они собирались на темном холодном кладбище и играли в прятки, тихонько подзывая друг друга и хихикая. Даже сейчас Эд помнил, какими спокойными были эти дети. Роясь в памяти, он вспомнил, что еще они играли в салки, бегая и пытаясь дотронуться друг до друга. Эд был уверен, что все так и было, но не мог припомнить ни одного конкретного случая. Лучше всего в его памяти сохранилось лицо Сюзи, ее улыбка, и как она тоненьким девчачьим голоском кричала ему: «Эй, Эд-ди-и-и!»

Повзрослев, Эд никогда никому не рассказывал о своих детских воспоминаниях, поскольку дальше у него в жизни пошли сплошные неприятности. Они начались, когда пришли какие-то люди и стали выпытывать у бабушки, почему он не ходит в школу.

Сначала они говорили с бабушкой, затем с Эдом. Эд помнил, в каком она была замешательстве и как плакала, и как потом приходил какой-то господин в синем костюме и показывал ей кучу документов.

Эд не любил вспоминать обо всем этом, ведь это означало для него конец всему хорошему в жизни. После визита того господина никто больше не собирался по вечерам у камина, прекратились игры на кладбище, и он больше не виделся с Сюзи и Джо.

Господин, приходивший к ним и заставлявший бабушку так плакать, все твердил ей о ее неправоспособности и небрежности по отношению к ребенку и еще о каком-то слушаний дела о его психическом состоянии, поскольку он упорно молчал о своих играх на кладбище и бабушкиных друзьях.

– Вы хотите сказать, что ваш внук, впутанный в эту историю, считает, что тоже видит их? – спрашивал мужчина бабушку. – Так больше не может продолжаться, миссис Дин – невозможно больше забивать голову этому малышу ужасной чепухой о мертвецах!

– Они не мертвецы! – отрезала бабушка. Эд никогда еще не видел ее такой разъяренной, хотя в глазах ее и стояли слезы. – Для меня они живые, и для всех тех, кто к нам дружески расположен. Я прожила в этом доме почти всю жизнь, с тех пор, как Роберта забрали на войну на Филиппины, и это первый раз, когда вы, посторонний, входите в него, как вы говорите, ЖИВОЙ человек. Но другие – они постоянно заходят к нам посмотреть, как мы живем. Они живы, мистер, они просто наши соседи. И для нас с Эдом они гораздо живее, чем вы и вам подобные!

Хотя этот человек и прекратил задавать ей вопросы и обращался к ней вежливо и мило, но уже не слушал ее. И все, кто приходил потом, тоже были вежливы и милы; и какие-то мужчины и женщина, которая забрала Эда и увезла его на поезде в городской приют.

Это был конец всему. В приюте Эд больше не видел живых цветов, и, хотя он и познакомился со многими ребятами, таких, как Сюзи и Джо, он уже больше не встречал.

Нельзя сказать, что дети и взрослые относились к нему плохо, вовсе нет. Например, миссис Уорд, заведующая, выразила желание стать ему вместо матери: это все, что она могла сделать для него, «прошедшего горький жизненный опыт».

Эд не знал, что она имела в виду под «горьким жизненным опытом», а она не объясняла. Она не рассказывала Эду, что стало с бабушкой, почему она никогда не навещала его. Всякий раз, когда он пытался узнать что-нибудь о своем прошлом, миссис Уорд говорила, будто ему лучше забыть, что с ним было до приезда в приют.

И Эд постепенно стал забывать. С годами он забыл почти обо всем. Поэтому теперь ему так трудно что-либо вспомнить. А он так этого хотел!

Все два года, проведенные в госпитале в Гонолулу, он пытался вспомнить. А что ему еще оставалось делать, прикованному в постели? Кроме того, он твердо знал, что если выкарабкается из госпиталя, то обязательно вернется домой, к бабушке.

Перед уходом в армию после приюта Эд получил от бабушки письмо, одно из немногих, которые ему приходили. Обратный адрес на конверте и имя «миссис Марта Дин» ни о чем ему не говорили. Но само письмо – несколько корявых строчек, выведенных на линованной бумаге – пробудило в Эде смутные воспоминания.

Бабушка писала, что была, как она выразилась, в «санатории», но теперь снова дома, и что она все выяснила о «той махинации, с помощью которой они отняли тебя у меня», и что если Эд хочет вернуться домой…

Эду ужасно хотелось вернуться домой. Но когда пришло письмо, он уже надел военную форму и ожидал направления на службу. Он, конечно, написал ответ, и в дальнейшем писал уже из-за границы и даже высылал ей деньги, получаемые в армии.

Иногда до него доходили ответы бабушки. Она писала, что ждет, когда у него будет отпуск и он сумеет приехать, что она читает газеты и в курсе всех событий в мире и что Сэм Гейтс говорит, что это «просто ужасная война».

Сэм Гейтс…

Эд уверял себя, что он уже взрослый человек и что Сэм Гейтс – плод его воображения. Но бабушка продолжала писать о мистере Уиллисе и миссис Кассиди и даже о каких-то новых друзьях, приходивших к ней в дом.

«Эд, мальчик мой, сейчас у меня опять море цветов, – писала бабушка. – Не проходит и дня, чтобы не зацвели новые. Конечно, я уже не такая проворная, как раньше, – ведь мне уже скоро стукнет семьдесят семь лет, но, тем не менее, я, как и раньше, вожусь с ними».

Письма перестали приходить как раз, когда Эда ранило. Для него надолго все прекратилось, остались только кровать, врачи с медсестрами, каждые три часа – гипосульфид и боль. Такова стала его жизнь, не считая воспоминаний.

Однажды Эд чуть не рассказал обо всем своему врачу, но вовремя спохватился: не стоило говорить об этом и надеяться, что тебя поймут.

Когда Эду стало получше, он написал бабушке. Прошло уже почти два года, война давно закончилась. Утекло столько воды, что у Эда не оставалось особой надежды: Марте Дин, наверное, уже «стукнуло», как она выражалась, восемьдесят лет, если только…

Ответ пришел за несколько дней до его выписки. «Дорогой Эд», – читал он те же корявые строчки, выведенные на той же линованной бумаге. Ничего не изменилось. Бабушка все еще ждала его, узнав, что у него все в порядке. Эда позабавило то, что бабушка интересовалась, помнит ли он еще старика Супасса, сторожа. Она писала, что прошлой зимой его сбил грузовик и теперь «он стал такой милый и дружелюбный и проводит вечера с нами». Им найдется, о чем поговорить, когда Эд вернется.

И Эд вернулся. Через двадцать лет. До этого ему пришлось проторчать в Гонолулу целый месяц, ожидая возможности отплыть на родину. Этот месяц был наполнен какими-то нереальными людьми и событиями. Эд проводил вечера в баре, встречался сначала с девушкой по имени Пегги, затем с медсестрой по имени Линда, с приятелем, с которым он вместе лежал в госпитале и который все время говорил о том, как бы им заняться бизнесом, использовав деньги, накопленные в армии.

Но бар казался Эду не таким настоящим, как гостиная в доме бабушки, и Пегги с Линдой были совсем не такие, как Сюзи, да и бизнесом у него не возникало желания заниматься.

В дороге все только и говорили о России, инфляции и жилищных вопросах. Эд слушал и кивал головой, но мысли его были заняты другим: он пытался вспомнить, что ему рассказывал Сэм Гейтс об Абрахаме из Спрингфилда.

Из Фриско он направился самолетом, предварительно дав телеграмму на имя миссис Марты Дин. Прилетев в аэропорт в полдень, он только вечером сумел купить билет на автобус. Теперь его отделяло от дома всего лишь 45 миль. Перекусив на вокзале, он забрался в автобус, который всю дорогу трясся на колдобинах. В город он приехал, когда уже стемнело.

До дома бабушки он добрался на такси. Когда он вышел из машины и увидел ее домик на краю кладбища, его пробрала дрожь. Он сунул водителю пять долларов, сказав, что сдачи не надо. Когда машина уехала, он собрался с силами и, глубоко вздохнув, постучал. Дверь отворилась, и он вошел в дом. Он понял, что наконец оказался дома и тут ничего не изменилось.

Бабушка была все такая же. Она стояла в дверях, маленькая и морщинистая и красивая, и глядела на него сквозь тусклый свет, исходящий от камина, и говорила:

– Эд, мальчик мой! Ну, скажу я вам!.. Ты ли это? Боже мой, какие шутки играет с нами наш разум! Я-то думала, что увижу маленького мальчика… Да что же ты, входи, входи, только вытри сначала ноги.

Эд вытер ноги о коврик – все тот же коврик – и прошел в комнату. В камине догорал огонь, и, прежде чем сесть, Эд подложил в него дров.

– Женщине в моем возрасте нелегко поддерживать огонь в камине, – с улыбкой произнесла бабушка, усаживаясь напротив него.

– Не следует тебе жить вот так, одной, – сказал Эд.

– Одной? Но я вовсе не одна! Разве ты не помнишь мистера Уиллиса и других. Уж они-то тебя точно не забыли, только и говорили о том, когда ты приедешь. Они собирались сегодня зайти.

– Правда? – Взгляд Эда был прикован к камину.

– Конечно, придут. И ты это знаешь, Эд.

– Знаю. Я только подумал…

Бабушка улыбнулась.

– Я все понимаю. Ты позволял себя дурачить тем, кто ничего не знает. До «санатория» я много таких встречала. Они запичужили меня туда, и мне понадобилось десять лет, чтобы понять, как обращаться с ними; все эти разговоры о привидениях, духах и иллюзиях… В конце концов я бросила это дело и сказала, что они правы, и через некоторое время меня отпустили домой. Полагаю, тебе пришлось – в той или иной степени – пройти то же, что и мне, только теперь ты не знаешь, во что верить.

– Да, бабушка, не знаю.

– Ну, мальчик мой, об этом не беспокойся. И о своей груди тоже.

– О моей груди? Откуда ты?..

– Мне прислали письмо, – объяснила бабушка. – Может, и правда, о чем они сказали, а может, и нет. Да это и неважно. Я знаю, ты не боишься, иначе ты бы не приехал, ведь так, Эд?

– Так, бабушка. Мое место здесь. Кроме того, я хотел бы раз и навсегда выяснить для себя, правда ли, что…

Эд замолчал, ожидая, что бабушка что-нибудь скажет, но она лишь кивала, наклонив голову.

Наконец бабушка нарушила молчание:

– Ты скоро узнаешь об этом. – На лице ее опять заиграла улыбка, и Эд стал смутно припоминать знакомые жесты, манеры, интонации. Что бы там ни было, никто не мог отнять у него одного – права быть дома.

– Ну что же они так задерживаются! – Бабушка резко поднялась и подошла к окну. – Похоже, они здорово запаздывают.

– А ты уверена, что они придут? – Эд тут же пожалел о сказанном, но было уже поздно.

– Я в этом уверена, – обернувшись, отрезала она, – но, возможно, я ужасно ошибалась в тебе. Может, это ты не уверен?!

– Не сердись, бабушка.

– Я не сержусь. О, Эд, неужели они все же одурачили тебя? Неужели все зашло так далеко, что ты не можешь вспомнить?

– Конечно, я помню. Я все помню, даже Сюзи и Джо, и свежие цветы, которые каждый день стояли в комнате, но…

– Цветы… – Бабушка посмотрела на Эда. – Да, ты действительно помнишь. Я рада. Ты каждый день приносил мне свежие цветы.

Взгляд ее упал на стол. В центре его стояла пустая ваза.

– Если ты принесешь сейчас, до их прихода, немного цветов… может, это поможет? – проговорила бабушка.

– Прямо сейчас?

– Прошу тебя, Эд.

Он молча вышел на кухню и открыл дверь. Луна стояла высоко и была довольно яркая, чтобы осветить тропинку, ведущую к забору, за которым, словно в серебристой дымке, величаво раскинулось кладбище. Эд вовсе не испытывал страха, он не чувствовал себя здесь чужим – в тот момент он вообще ничего не чувствовал, кроме внезапной и острой боли в груди, когда перелезал через забор. Пробираясь по дорожкам между надгробиями, он пытался вспомнить, как пройти к цветам.

Цветы. Свежие цветы. Свежие цветы со свежих могил. Все было не так. Но в то же время все было в порядке. Все должно было быть в порядке.

У конца забора, на холме, Эд заметил могилу. На ней были цветы – маленький букетик, лежащий на деревянной мемориальной дощечке. Подняв цветы, Эд уловил их свежий аромат, почувствовал их влажные упругие стебли.

Луна светила ярко, и Эд сумел прочитать выбитые на дощечке буквы:

Марта Дин и была его бабушкой. Сорванные цветы были свежи. Могилу вырыли максимум день назад…

Эд медленно побрел по тропинке назад. Чтобы перелезть через забор, ему пришлось сначала перекинуть через него букет, а уж потом, превозмогая боль, перебираться самому. Через кухню он прошел в гостиную, где догорал камин. Бабушки в комнате не было. Тем не менее, Эд поставил цветы в вазу. Не было ни бабушки, ни ее друзей, но Эд не волновался.

Она вернется. И мистер Уиллис, и миссис Кассиди, и Сэм Гейтс – они все вернутся через какое-то время. Эд знал – он услышит слабые, отдаленные голоса из-под кухонного окна: «Эд-д-и-и!»

Возможно, сегодня вечером ему не удастся выйти на улицу, поскольку болела грудь. Но рано или поздно он выйдет. А сейчас они в дороге, они идут.

Улыбнувшись, Эд устроился поудобнее в кресле, стоящем напротив камина, и стал ждать.