"Песнь Хомейны" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер)

Глава 8

Я покинул Жуаенну так же, как и вошел в нее с великой осторожностью.

Сгорбившись, прихрамывая, я ковылял прочь, низко склонив голову, стараясь не торопиться. Вышел из тех же ворот, в которые вошел, пробормотав что-то солиндским солдатам, на что они ответили потоком брани и попыткой дать мне подножку, чтобы я свалился в лужу конской мочи. Может, лучше было бы упасть но мои рефлексы оказались сильнее и мне удалось не растянуться на брусчатке.

Тут же я вспомнил о своей внешности и о той игре, которую вел, споткнулся, замахал руками и вскрикнул - к вящему веселью солдат, проводивших мой уход солиндской бранью, издевками и грубым хохотом.

Так я покинул свой дом и поковылял в деревню, по дороге обдумывая создавшееся положение.

Моя мать была права. Если бы я увез ее из Жуаенны, Беллэм тут же понял бы, что я вернулся, понял бы он, и где я. Кому еще пришло бы в голову похищать мою мать? Она провела пять лет в заточении в собственном доме, и никто не предпринимал попыток освободить ее. Только я был настолько заинтересован в ней, чтобы отважиться обвести вокруг пальца солиндскую стражу.

Когда все твои планы вот так рассыпаются в прах, чувствуешь себя полным глупцом, тем более, что с самого начала должен был понимать, что все это было бессмысленной и бесполезной затеей. Финн, наверно, подошел бы к этому делу по-другому. Или - вообще не стал бы ввязываться в это.

Я забрал моего пони у хозяина унылой и грязной деревенской харчевни и немедленно отправился в путь - к дереву, расколотому молнией, чтобы забрать спрятанные там меч и лук. Вооружившись, я сразу же почувствовал себя увереннее: все-таки поездка в Жуаенну сильно потрепала мне нервы. Меч я повесил на пояс, лук Чэйсули - за спину, и снова сел в седло терпеливого степнячка-пони.

Я ехал по заснеженным равнинам - из одного дома в другой дом, теперь моим домом стала армия, где люди моей земли составляли и разрабатывали планы действий, учились владеть оружием и выжидали. Я ехал туда, где было будущее Хомейны. Ехал и думал - как странно, что люди называют какую-то землю своей, когда боги создали землю для всех…

Потом я подумал о Лахлэне и о его служении. Он рассказал мне, что служение Лодхи не требует ни восхвалений, ни священнических облачений, ни прочих подобных глупостей. Он говорил, что единственной его обязанностью было рассказывать о Лодхи тем, кто пожелает слушать - но не принуждая их, лишь в надежде, что они сами узрят и примут путь истинный. Я не препятствовал ему в этом, хотя сам и верил в других богов, он никогда и ни к чему не принуждал меня, и я был благодарен ему за это.

В лазурном небе солнце сияло ярким и радостным золотом, и снег в его лучах сиял, словно шитый бриллиантами покров. Мой конек отфыркивался и был весь в поту, я тоже изрядно взмок. К тому же грязь и жир, которыми я был умащен с лихвой, воняли так, что единственным моим желанием стало - добраться до места и вымыться, избавиться от этого смрада. Но с этим все равно придется подождать…

И тут я увидел их - темные силуэты на фоне сияющего неба. На вершине холма четверо всадников, и солнце ослепительно сияет на серебре их кольчуг. Только один был в темных одеждах, без доспехов и без меча.

Мое сердце забилось гулко и тяжело от недоброго предчувствия. Я не стал браться за меч, проезжая по утоптанной тропинке, ведущей к холму: солиндцы вольны действовать так, как им вздумается, я вовсе не собирался провоцировать их. В глубине души у меня теплилась искорка надежды на то, что, быть может, все еще и обойдется - возможно все это не имело отношения ко мне. Лучше не привлекать их внимания.

Холм был от меня справа и чуть впереди. Я ехал, ссутулившись в седле, стараясь не задеть гордости солиндцев и не привлечь их любопытства. Четверо по-прежнему ждали на вершине холма - неподвижно, в молчании. Они наблюдали - и наблюдали явно за мной.

Мой пони не ускорил шага. Я не пошевелился в седле - но чувствовал, кожей чувствовал взгляды, прикованные ко мне. Я оставил холм по правую руку, слева от меня протекал небольшой ручеек. Мой маленький скакун фыркнул, кажется, мое напряжение передалось и ему.

Кольчуги воинов сверкали на солнце - теперь я был уверен в том, что это солиндцы. Доспехи хомэйнов, более тусклые и темные, не так роскошно смотрятся при свете дня - но и не выдадут воина в темноте, при свете звезд, когда нужно надежно укрыться в подлеске или в кустарнике. Этому отец успел меня научить, возможно, Беллэм был просто слишком уверен в неодолимости своего войска, чтобы принимать. такие меры предосторожности.

Я продолжал двигаться вперед. Но вперед поехали и они.

Трое из них - те, что были в кольчугах.

Они спускались с вершины холма прямо ко мне, отрезая мне путь, я увидел, что они обнажили мечи. Никаких переговоров, никаких случайных встреч на дороге - им нужна была кровь, а я вовсе не собирался лить ее попусту.

Опередить их мне навряд ли удалось бы - глубокий снег был бы достаточной преградой для любого коня, для моего же малыша - в особенности. И все же ему явно хотелось избежать более близкого знакомства с солдатами - и я не стал препятствовать ему, когда он перешел в галоп, проваливаясь в подтаявший снег по брюхо.

Я пригнулся к жесткой холке пони, стараясь хоть немного облегчить его ношу, он дышал тяжело, с хрипом, а позади уже раздавались крики настигавших меня всадников.

Мой скакун споткнулся - и упал на колени. Я вылетел из седла, не то чтобы это было для меня совершенной неожиданностью - я тут же вскочил на ноги, обернулся, готовясь встретиться лицом к лицу с нападавшими, и взялся за лук.

Первой стрелой я снял с седла одного из солиндцев: она вонзилась ему в горло. Следующая засела в груди второго всадника - но третий доскакал до меня прежде, чем я успел выстрелить еще раз.

Удар меча выбил у меня лук, я пошатнулся, рухнул на колени во влажный снег, но успел-таки вырвать меч из ножен, - поднявшись на ноги, я был уже готов и к защите, и к нападению.

Солиндец сжал коленями бока коня и поднял его на дыбы, солнце сверкнуло на его клинке. Он приближался. Я разглядел даже знак - белое солнце Беллэма на темно-синем фоне.

Он помедлил только мгновение, чтобы нанести смертельный удар - но этого мгновения мне хватило, чтобы, поднырнув под его меч, всадить клинок в брюхо его коня. Несчастное животное издало вопль, поднялось на дыбы и рухнуло на колени, но солдат успел спрыгнуть на землю, и мы сошлись с ним в ближнем бою.

Удар его широкого клинка должен был прийтись мне в левое плечо, я остановил удар, снизу поймав его клинок, почувствовав, как напряглись жилы на запястьях. Он отклонился, пытаясь пробить мою защиту - я снова поймал его меч и ответил ударом снизу вверх, он попытался увернуться, но на этот раз я без труда прорвал его защиту, и мой клинок по рукоять вошел между ребер солиндца.

Короткий звон стали о сталь - я вырвал меч из раны, а тело солдата осело на снег.

Я мгновенно обернулся, высматривая человека без доспехов и без оружия - но не увидел его нигде. Вершина холма была пуста. Я замер и прислушался - но единственным звуком в солнечной тишине дня был тихий звон ручейка.

Конь солиндца был мертв, а скакуны тех двоих, кого я снял с седла стрелами, убежали слишком далеко, чтобы у меня осталась хотя бы малейшая надежда поймать их. Мне остался мой мохнатый степной конек: его бока тяжело вздымались, он стоял по брюхо в снегу, опустив голову, словно никак не мог отойти от бешеной скачки.

Я вложил меч в ножны, поднял лук и поковылял сквозь снег к степнячку, ругаясь вполголоса, мои кожаные ботинки отсырели, лед обжигал кожу. Лохмотья тоже промокли насквозь от пота и снега. И я по-прежнему вонял.

Я протянул руку к поводьям своего неказистого скакуна - и внезапно почувствовал, как что-то шевельнулось у меня на груди. Я хлопнул по лохмотьям ладонью, проклиная вшей и блох - но шевеление не прекращалось, я полез за пазуху, нащупал рукоять моего кэйлдонского кинжала - и почувствовал ее движение.

Мгновение - и я извлек клинок на белый свет, сперва я не заметил в нем ничего странного - та же сталь и костяная рукоять - но потом снова заметил, что рукоять шевелится.

Я застыл. Позади меня встревожено зафыркал мой конек - а я стоял и смотрел, смотрел, как завороженный, на движущуюся костяную рукоять.

Она росла - прямо у меня в руках. Гладкая изогнутая рукоять вытягивалась, освобождалась от стального клинка, руны надписи словно бы истаивали,.затягивались костяной тканью - зарастали.

И в этот миг я внезапно понял, что за мной следят.

Я поднял глаза на вершину холма, на которой прежде стояли солиндцы. Там темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба вырисовывалась фигура четвертого человека. Того самого, у которого не было ни доспехов, ни оружия. Он стоял слишком далеко для того, чтобы я мог различить черты его лица, но я знал, что он наблюдает за мной - внимательно, пристально, не отрывая глаз.

И внезапно я понял: это Айлини.

Судорожным движением я отшвырнул кинжал и потянулся за луком, собираясь спустить стрелу - но тут же остановился, осознав, что стрела бессильна против чародейства.

Кость. Король Кэйлдон говорил, что это бедренная кость какого-то чудовищного зверя. И теперь Айлини создавал этого зверя из единой кости - прямо здесь, на моих глазах. Здесь, на снежных равнинах Хомейны.

Кости разрастались, их связывали сухожилия - перед моими глазами возник уже целый скелет: длинный гибкий позвоночник, массивные кости плечевого пояса, череп - жемчужно-белый, уставившийся на меня пустыми глазницами…

Потом, уже быстрее, начали возникать из ничего - мозг, нервы, кровеносные сосуды, мускулы, плоть - шкура…

Я смотрел на зверя, едва не разинув рот от изумления, смешанного с ужасом, поняв, что вижу перед собой: гербовый зверь моего Дома, символ силы и мужества - чудесный, едва ли не волшебный зверь, много веков назад исчезнувший с лица земли. Лев Хомейны.

Он прыгнул. Подобрался и прыгнул на моего пони, одним ударом огромной когтистой лапы сбив его с ног - я услышал хруст костей, и, не успел еще бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной шеей, лев повернулся ко мне.

Я выронил лук и ударился в бегство. Вслед за мной бросился лев великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал - но знал, что он легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.

Лев прыгнул - взлетел в воздух, оттолкнувшись от земли мускулистыми задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями. Я едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..

Одна лапа зацепила мою голову - но все же я успел увернуться от удара, который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без того силы удара хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.

Я упал, но продолжал крепко сжимать меч в руках - клинок вонзился в широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость - в прыжке лев едва не вывернул его из моих рук.

На мгновение я оказался распростертым в снегу - но почти тут же вскочил, не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня ужас. Голова у меня гудела, рот наполнился кровью. Меч был бессилен против льва - единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы он достал меня, чем я его. Мне вовсе не улыбалось стать его добычей…

Лев снова зарычал - но глуше, рык перешел в подобие кашля, спутанная черная грива встала дыбом - и все же под темным золотом шкуры по-прежнему перекатывались мускулы: рана ничуть не ослабила хищника. Кровь хлестала из раны, но ни остановить, ни даже задержать льва это не могло.

Каким-то шестым чувством я сознавал, что он не умрет. Мне не удастся убить его как обычного зверя, даже если и удастся нанести смертельную рану. Этот зверь был создан и призван чародеем.

Отступая от приближающегося льва, я наткнулся ногой на что-то твердое.

Оказалось - пытаясь убежать от льва, я описал круг. Неподалеку лежал труп моего коня, а под ногами у меня - мой лук.

Я мгновенно отшвырнул меч и схватил лук, вырвал из колчана стрелу - и, когда зверь вновь бросился на меня, выстрелил…

Но не во льва. В человека.

Стрела вонзилась в грудь Айлини, он содрогнулся, по его телу прошла долгая дрожь. Он попытался вырвать из раны оперенное древко - но зашатался и упал на колени. Стрела вспыхнула ярко-алым пламенем, рассыпалась жгучими искрами чародей был мертв.

Я стремительно обернулся - но зверя за моей спиной уже не было. Только кость на снегу. Кость, обточенная в форме рукояти кинжала.

Я медленно опустился на колени, наклонился вперед, опершись руками на снег. Дыхание с шумом вырывалось из груди, каждый вздох отдавался резкой болью в легких. Из носа у меня по-прежнему текла кровь, пятная снег, голова болела и кружилась, я выплюнул выбитый зуб и так и остался стоять на четвереньках, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя.

Когда, наконец, я сумел подняться на ноги, меня шатало, словно изрядно перебравшего человека. Я дрожал всем телом. С трудом мне удалось добрести до ручья, там я опустился на колени и принялся яростно оттирать кровь и грязь с лица, словно мог стереть и воспоминание о том, что произошло, из своей памяти.

Наконец, я снова поднялся на ноги. Медленно, словно древний дряхлый старик, я наклонился за мечом и луком. Рукоять кинжала я оставил. Что-то, а уж эту штуку я не стану носить при себе больше никогда.

Айлини был мертв. Тело его как-то сжалось, усохло - словно стрела отняла у него не только жизнь, но и выпила силы его тела - и теперь оболочка, уже ненужная, съежилась, как пустой кокон. Это было телом - но вряд ли его можно было назвать телом человека.

Конь Айлини стоял на противоположном склоне холма - очень темной гнедой масти, не слишком чистых кровей - но достаточно хорош. Интересно что, конь Айлини тоже зачарован?

Я поднял повод и заставил коня подойти ближе. Он был побольше моего бедняги-степнячка, и заметно линял. Хвост у него был подстрижен, грива топорщилась щеткой, глаза были темно-карими и добрыми, а посереди лба белело пятно-звездочка. Я ласково потрепал его по холке и взобрался в седло.

И тут же едва не свалился на землю. Голова у меня снова закружилась, казалось, череп разламывается на куски от дикой боли - лев задал мне хорошую встряску. Я ссутулился в седле, надолго прикрыв глаза, выжидая, пока хоть немного отступят боль и головокружение.

Ощупав свое лицо, я почувствовал, что оно сильно распухло. Нет сомнений, что к вечеру на меня и взглянуть-то будет страшно. Но, по крайней мере, нос явно был цел.

Немного придя в себя, я развернул коня и направился на восток.

Пес Торрина выбежал мне навстречу. За те недели, что мы жили здесь, он изрядно подрос: в первый раз я увидел его совсем щенком, теперь это была почти взрослая собака, но щенячьего веселья в нем по-прежнему было хоть отбавляй. Он прыгал вокруг моего коня, радостным басовитым лаем предупреждая Торрина о моем возвращении. Впрочем, необходимости в этом не было: Торрин был как раз у колодца - вытаскивал ведро воды.

За пять лет он не намного изменился. Его седые поредевшие волосы были по-прежнему коротко подстрижены, годы крестьянствования не сгладили боевых рубцов и мозолей от меча на ладонях. Конечно, было заметно, что человек этот давно уже не служит мастером меча, что ему теперь больше знакомы плуг и соха, но уверенная сила воина не покинула его. Он был рожден для битв и клинков, не для возни в земле - и все же оставил все ради Аликс. Шейн хотел избавиться от нее, а Торрин не мог снести того, что девочка умрет.

Я медленно подъехал поближе. Конь подошел к колодцу и, не церемонясь, сунул морду в бадью, которую держал в руках Торрин. Торрин критически оглядел меня, прищурил карие глаза и покачал головой:

- Это работа солиндцев?

Было ясно, что он имеет в виду. Я потрогал опухшее лицо:

- Нет. Айлини. Он призвал зверя. Льва. Морщинистое лицо Торрина побледнело:

- Значит, Беллэм знает… Я покачал головой:

- Должно быть, нет. Те, кто пытался меня убить, мертвы. Не сомневаюсь, он знает, что я вернулся - это знает почти вся Хомейна - но не осталось никого, кто мог бы рассказать ему, где я. Думаю, еще некоторое время мы можем не тревожиться за свою безопасность.

Торрин выглядел озабоченным, но мне уже было не до него. Я медленно сполз с коня, морщась от боли, оставил моего скакуна на попечении Торрина и медленно пошел к ферме. В доме топилась печь: я чувствовал запах дыма.

- Мой господин, я думаю… У самой двери я обернулся, я так устал, что просто не мог найти в себе сил дослушать его до конца:

- Есть у тебя корыто, а? Или бочка… Одежду я вроде оставлял у тебя…

Мыло и вода есть? Горячая. Я хочу хорошенько отмыться от этой вони.

Он кивнул, морща лоб.

- Не хочешь ли, чтобы я…

- Нет, - я устало махнул рукой. - Я сам справлюсь.

В изгнании я научился многому. В том числе и обходиться без слуг.

- Господин мой… - снова начал Торрин, но я уже вошел в дом.

И - замер на пороге.

Я увидел Аликс. Они стояла за столом у печи - месила тесто: должно быть, собиралась печь хлеб. Руки ее до локтей были перемазаны в муке. Я увидел, что ее темно-каштановые волосы отросли до своей обычной длины - она заплела их в косу и уложила в пучок, заколов его серебряными шпильками и заколками.

Я увидел девушку, которую встретил, когда был еще принцем - девушку, которая стала моим другом - а много ли настоящих друзей у принцев? Я снова увидел ту девушку, из-за которой попал в руки Финна и его отряда. Я снова увидел девушку, чья толмоора Чэйсули была так тесно переплетена с моей собственной хомэйнской судьбой.

Я увидел девушку, которая стала женщиной - и проклял те годы, которые разделили нас - те годы, которые я провел вдали от нее.

В ее глазах был вопрос - и растерянность. Она не узнала меня, я и сам не узнал бы себя - бородатый, грязный, с синяком в пол-лица… Я вспомнил, каким был пять лет назад, и не смог удержаться от смеха.

И тут она узнала меня - она прошептала мое имя - и я стремительно шагнул к ней и обнял ее.

Она прижималась ко мне так же крепко, как я к ней, снова и снова повторяя мое имя, от нее пахло тестом и свежим хлебом, и дымом, и она смеялась - смеялась так, словно не могла остановиться…

- Такой грязный… - выговорила она сквозь смех, - такой жалкий…

Никогда я таким не был. Но я смеялся вместе с ней, понимая, что другое просто трудно сказать, глядя на меня. Да в чем-то я и был жалок, наверно потому что я желал ее. И, не в силах сдержаться, я взял ее лицо в ладони и поцеловал.

Только однажды - единожды в жизни - я целовал ее, и в таких обстоятельствах, когда она могла счесть это простой благодарностью. Это и было благодарностью - но не только. И уже тогда, когда она спасла меня из атвийского плена, Аликс была связана с Дунканом. Более того - она носила его ребенка.

Теперь же в моих чувствах к Аликс не было ничего от благодарности - она не могла ошибиться в этом. За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами - и теперь не мог скрыть своих чувств.

Но между нами по-прежнему был Дункан.

Я отпустил Аликс - хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.

Она осталась стоять рядом - безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.

- Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, - тихо проговорила она, - но не больше.

- Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?

Она коротко покачала головой:

- Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, - коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать - она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.

- Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…

- Я знаю, - ее голос не дрогнул. - Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан - ты никогда не был и не будешь им никогда.

Ты есть ты. Да, верно, для меня ты - особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.

Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:

- Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, - я суховато улыбнулся. - Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.

Аликс улыбнулась:

- Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.

- А Дункан?

- Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.

- И никогда не был бесчувственным, - я вздохнул и поскреб подбородок. - Ну ладно, поговорили - и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.

- Прекрасно.

Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом - удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими - хомэйнов, для меня - вдвое прекраснее и тех, и других.

- Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, - Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. - Может, ты нальешь в бочку воды?

И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я - королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.

Я усмехнулся:

- И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.

И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:

- Я хотел предупредить тебя, что она там, - сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:

- Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.

- Мне - да, - Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.

Это имя легло мне камнем на сердце.

- Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет - и взял это - Добился этого, - тихо поправил меня Торрин.

- Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, - он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.

- Ты Мухаар и можешь делать все что угодно - даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.

Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем - я получал то, что хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна мне и как желанна. И теперь, поняв это, я знал, как больно терять. Как больно проигрывать.

Особенно - Дункану.

Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.

- Я развела огонь.

Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье - золотой ястреб, раскинувший крылья, разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.

Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.

Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на табурет, спиной ощущая каждое движение Аликс, глядя в огонь. Она снова занялась своим тестом.

- Когда ты пришла? - наконец спросил я.

- Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, - ее лицо озарилось теплой ясной улыбкой.

- Он тоже вернулся? - мне сразу как-то полегчало.

- Он привел нас с севера.

В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные шпильки и заколки - в такт движениям, и в такт движениям колыхались складки темно-зеленого, цвета мха, платья. Поверх платья была надета длинная, доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии она была стянута поясом темно-коричневой кожи с золотой пряжкой. И одежда ее, и украшения были не хомэйнской работы - творением рук Чэйсули. И сама она была - Чэйсули.

Я потер лицо:

- Как он? В порядке?

- Финн? О да, конечно - разве с ним может быть иначе? Это же Финн, - она снова улыбнулась, не на мгновение не прерывая работы. - Хотя, кажется, он-таки нашел себе занятие.

- Женщина, - предположил я. - Он что, наконец нашел кого-то в клане? Аликс рассмеялась:

- Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на своего су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.

Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает невыносим. Нам и одного хватало - но теперь у нас два Финна.

- Два Финна?.. - я представил себе эту картину и рассмеялся, Аликс покачала головой.

- Сказать им, чтобы они пришли сюда? - спросила она. - Мне только нужно поговорить с Каем и со Сторром.

Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс - о той невероятной магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.

- Нет, - ответил я. - Я пойду к ним сам - но не раньше, чем избавлюсь от этой грязи.

Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно согрелась. Я спросил Аликс, где бы мне взять бочонок - она указала на прихожую, ежели, конечно, так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.

Бочка была окована медью и все еще еле заметно пахла сидром: несложно было угадать ее первоначальное назначение. В Хомейне-Мухаар у меня была большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли не до блеска, чтобы, упаси боги, ни одна заноза не впилась в тело наследника престола. Однако - что ж, пока и эта сойдет. В изгнании я научился быть благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.

Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.

Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку, наполнил ее водой и отправился разыскивать полотно и мыло.

Аликс выдала мне и то, и другое.

- С тех пор, как я покинула ферму, Торрин не менял здесь ничего, - сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот день, когда Финн похитил нас обоих.

Да и могла ли она не помнить этого? Я - так помнил слишком хорошо. Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной - со всеми нами - с тех пор.

Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна и темное мыло. Я немногое мог сказать ей - но может, не стоило говорить и этого.

- Я не стану оскорблять ни тебя, ни твоего мужа, последовав за вами туда, где меня не желают видеть. Аликс вспыхнула. Я невольно отметил про себя, что с годами ее черты утратили юношескую округлость, резче стал очерк лица, выше скулы - ее лицо было лицом Чэйсули. Она как никогда была похожа на Финна: сказывалась отцовская кровь. - Не было нужды говорить это, - мягко ответила она.

- Нет, была. Иначе я не смог бы объяснить свои поступки, - я легко коснулся пальцами ее лица. - Аликс… было время, когда мы могли иметь много общего. Давай теперь сохраним хотя бы то, что возможно.

Я отнял руку и вошел в спальню. От бочки поднимался густой пар. Я задвинул штору и с наслаждением стащил с себя вонючие обноски, Нет, я не мог выбросить из головы Аликс. А для нее не существовало никого, кроме Дункана. Я думал о тех ночах, которые они проводят вместе. О самой Аликс, какой я помнил ее - юной, веселой и сердечной девушке. Такой грациозной и гибкой - такой прекрасной - такой мужественной и твердой…

Я подумал о том, как странно - вот сейчас мы рядом, мы знаем о чувствах друг друга - и знаем, что нет ничего хорошего в нашей теперешней близости.

Ничего хорошего. Только боль.