"Разумное животное" - читать интересную книгу автора (Мерль Робер)

1

— Уильям, поезжайте, пожалуйста, домой, — сказала миссис Джеймсон с той жеманной вежливостью, к которой она прибегала, обращаясь к своему шоферу (видите ли, Дороти, прислуга меня обожает, я никогда не забываю о подарках к дню рождения и всегда вежливо с ними разговариваю).

Уильям наклонил жирный, выбритый затылок. Его имя, впрочем, было не Уильям, но миссис Джеймсон для простоты называла так всех шоферов, сменившихся у нее после смерти мужа. Уильям положил на руль пухлые руки, где-то впереди послышалось приятное ворчание мотора, и кадиллак удивительно плавно, осторожно тронулся с места.

Миссис Джеймсон откинулась мощной спиной на заднее сиденье, обитое кожей табачного цвета (специальная обшивка, прекрасная английская кожа — премия при покупке машины), поправила очки, в оправе которых сверкали небольшие, но настоящие бриллианты, пристроила на коленях сумочку из крокодиловой кожи, повернула влево массивную голову. Выпятив нижнюю губу, она широко открыла серые глаза и, не говоря ни слова, уставилась на профессора Се-виллу, не спеша, без всякого стеснения разглядывая его, словно неодушевленный предмет. Первое впечатление подтвердилось: темные глаза, смуглая кожа, черные как смоль волосы — похож на цыгана, такой же, наверное, волосатый, как мой бедный Джон, настоящая горилла, шерсть на груди и даже на спине волосы, один из тех полнокровных южан, у которых лишь ба бы на уме…

— Мистер Севилла, вы иностранец?

— Что вы, стопроцентный американец, но мой дед по отцу родился в Галисии.

— В Галисии? — переспросила она, подняв брови. Севилла взглянул на нее и вежливо улыбнулся: она — вылитая рыба меру — так же брезгливо отвисла нижняя губа, так же выпучены глупые глаза.

— Галисия, миссис Джеймсон, — это провинция в Испании.

— Как романтично, — сказала она, теребя застежку сумочки.

Она чувствовала себя подавленной — значит, в нем действительно есть цыганская кровь. Она снова повернула голову влево и опять уставилась на Севиллу: красивые руки, темные глаза, черные, тронутые на висках сединой волосы — эти идиотки будут от него без ума, но, даст бог, вся эта лекция займет немного времени.

Она почувствовала легкую боль в правой стороне груди и с трудом подавила желание запустить под рубашку руку и нащупать, как под кожей перекатывается крохотный, величиной с орешек, комочек, который, может быть, зовется смертью. Правда, Мэрфи ее успокоил, но ведь успокаивать его профессия: «Ничего у вас нет, миссис Джеймсон, совершенный пустяк». У Мэрфи грудной голос, проницательный взгляд, терпеливый и в то же время утомленный вид. Она склонилась вперед, закрыла глаза. Пот тек у нее по спине, и она, охваченная ужасом, словно прислушивалась к своей смерти. Прошло несколько секунд. Она съежилась, приподняла веки, стальные глаза забегали, как беспокойные зверьки, быстро оглядели сумочку из крокодиловой кожи, кожаные, табачного цвета сиденья, бритый затылок Уильяма — все было на месте. Господи, ведь это несправедливо, ведь это невозможно, чтобы миссис Джеймсон, вдова Джона Б.Джеймсона, умерла. Она вспомнила, что, умирая, Джон побледнел, взглянул на нее налитыми кровью глазами, всосал с каким-то жутким всхлипом воздух и мертвый, ткнулся носом в свою тарелку, Правда. Джон много пил, много курил, был похотлив. А миссис Джеймсон казалась себе воплощением совершенства: в светло-голубом, мелкими цветочками платье она восседает в горней обители, и львы смиренно возлежат у ее христианских стоп. Она подняла голову, выпятила нижнюю губу, чтобы скрыть свой двойной подбородок, затем открыла сумочку, вынула запечатанный конверт и, взяв его большим и указательным пальцами, протянула и молча подала Севилле.

— Спасибо, — поблагодарил Севилла.

Он густо покраснел, темные глаза заморгали, он подавил желание тотчас же сунуть конверт в карман и заставил себя небрежно поиграть им, словно дело шло о маловажном предмете, который он мог бы, выходя из машины, забыть на сиденье, обитом кожей табачного цвета.

— Право же, это не имеет значения, миссис Джеймсон, — пробормотал Севилла.

Мэрией ему дорого стоила, он выплачивал ей огромные алименты. «Дорогая моя, — говорила Мэриен, показывая подруге свою новую квартиру, — просто невероятно, все эти деньги чудом свалились на меня». Но этим чудом была она сама: на суде максимум требований и максимум хитрости — ей перепал «фунт мяса» и кое-что сверх того; доверьтесь только богомолкам, так они высосут из вас последний доллар. Севилла с неприязнью смотрел на миссис Джеймсон: 100 000 долларов в год на расходы, — что она только с ними делает? Муж к шестидесяти годам умер на работе для того, чтоб она разбогатела; сократил свою жизнь ради никчемного существования жены — какая-то сплошная нелепость.

— Вы женаты? — спросила миссис Джеймсон.

— Разведен, — ответил он кратко.

— Есть дети?

— Двое.

Она неодобрительно посмотрела на затылок Уильяма.

— Не кажется ли вам, — сказала она грудным голосом, — что для детей большой удар — видеть, как расходятся родители?

— Я думаю, миссис Джеймсон, что для детей гораздо больший удар постоянно видеть нелады в семье, и удар куда более разрушительный потому, что он повторяется изо дня в день.

— Я не согласна с вами, — сказала миссис Джеймсон, одним щелчком захлопнув сумочку из крокодиловой кожи.

— Ну что ж, стало быть, мы расходимся во мнениях на этот счет, — ответил Севилла.

Уильям переменил положение рук на руле, взглянул в зеркало и с невозмутимым, ничего не выражающим лицом подумал: «Старая сука, вечно надоедает людям».

— Сколько вам лет?

Севилла повернул голову в ее сторону:

— Пятьдесят два.

Его злило, что он так послушно отвечает: из вежливости всегда позволяешь людям слишком многое, и они этим пользуются тебе же во вред.

— Мой муж, — продолжала миссис Джеймсон, — умер в пятьдесят четыре года. Он был прекрасным человеком, и мы, слава богу, составляли очень дружную пару. Я всегда тщательно соблюдала свои светские обязанности и сожалею только о том, что так мало наслаждалась обществом Джона, ведь Джон уходил на завод чуть свет, стараясь не разбудить меня, а вечером, когда он возвращался очень поздно, — всегда очень поздно, бедняжка, — меня обычно не было дома. Как у вас со здоровьем?

— Прилично, — буркнул в ответ Севилла; он держался настороженно, чувствовал себя скованно.

Миссис Джеймсон, выпятив нижнюю губу, молчала; вопрос ее был бесцельным, и ответ Севиллы ничего ей не дал. Она походила на курицу, которая выкопала клювом стекляшку и искоса рассматривает ее своим круглым глазом. Они молчали. Она полузакрыла глаза и забыла о Севшие. Это просто положенный на сиденье ее автомобиля предмет, который надо, использовав, вернуть туда, откуда она его взяла. Она вздохнула: Клуб, председательство в Клубе, лекции — какие тяжкие обязанности! — а время все идет, идет, и каждый год — весна, в жизни столько весен. «Кадиллак» замедлил ход, повернул направо и медленно въехал в обсаженную голубыми кипарисами аллею, гравий заскрипел под его шинами.

— Профессор, позвольте мне посоветовать вам говорить не больше сорока минут и объясняться проще.

Миссис Джеймсон указала Севилле на просторное, обитое красным бархатом кресло с подлокотниками. Он повернулся к слушательницам — сорок пар глаз впились в него, — кивнул и сел. Сиденье легко опустилось под его тяжестью, он наполовину утонул в, кресле. Он попытался выпрямиться, но ему не удалось оторваться от сиденья. Он ожидал, что будет сидеть на стуле за столом, где он смог бы разложить свои бумаги. Однако ничего, даже низенького столика, не было ни перед ним, ни рядом. Он был погружен в пурпурный бархат, почти тонул в нем, и этот комфорт сковывал все его движения. Даже руки он не мог положить на подлокотники: не дотягивался до них. Тем более не могло быть и речи, чтобы держать листок бумаги на наклонной плоскости коленей. Севилла поднес руку к карману, помедлил и решил говорить без записей.

Сидя перед ним полукругом, сорок женщин самого разного возраста смотрели на него. Севилла в свой черед окинул их взглядом и улыбнулся. У него была очаровательная, открытая и юная улыбка, и он знал, что может на нее рассчитывать. Но никто не улыбнулся в ответ. Лица сидящих напротив оставались невозмутимыми. Его разглядывали без неприязни. Но и без доброжелательности. По всей очевидности, то обстоятельство, что в комнате он был единственным мужчиной, не давало ему никакого преимущества. — Еще раз оглядев своих дам, Севилла почувствовал, что все это его забавляет. Ему казалось, будто он видит, как работают мозги- у его слушательниц. Члены Клуба собирались раз в неделю, чтобы послушать лекцию и приобщиться к мировым проблемам. По сравнению с этой возвышенной целью пол, к какому принадлежал лектор, мало что значил. Пол лектора был Клубу безразличен.

Севилла глядел, как миссис Джеймсон, стоя справа от него, зачитывала его биографию по перепечатанному на машинке листку, который она держала в руке. С ней произошла поразительная метаморфоза: она расточала ему приторные, цветистые комплименты. Сияя всеми христианскими добродетелями, она их приписывала и ему. Она была охвачена восторженным оптимизмом. Все ей казалось превосходным и безукоризненным: Америка, штат Флорида, Клуб, великолепный город, где он возник, члены Клуба, председательница Клуба, лектор. «А мужья, — подумал Севилла, — что они делают в это время, несчастные? Деньги, чтобы их жены могли на досуге просвещаться? В конце концов почему бы и нет? Жены могли бы заняться кое-чем похуже. Этот Клуб, пожалуй, делает им честь, даже делает честь нам, как нации».

Пока миссис Джеймсон изливала любовь к ближнему, Севилла мало-помалу начал различать лица сидящих напротив женщин. Три или четыре из них были красивы: очаровательная рыжая ирландка с молочно-белой кожей и голубыми глазами; еврейка с тонкими, благородными чертами лица, очень степенная и величавая; молодая дама, вероятно, из южных штатов, у которой был нежнейший овал лица, смуглая кожа, черные глаза и какая-то плавная, соблазнительная манера опускать ресницы. Другие молодые женщины были также довольно милы и элегантны, но выглядели более резкими, более беспокойными, во всех них чувствовалось какое-то недовольство собой. Все слушательницы старше пятидесяти были на одно лицо: полные, в очках с бриллиантами в оправе и с какими-то немыслимыми завивками. Взгляд Севиллы задержался на них: «Какая пустота, какая скрытая тоска! Стареть вообще не очень-то приятно, но стареть в шестьдесят или семьдесят лет без профессии, без ощущения, что ты работал, искал, развивался… А этот Клуб все-таки такое жалкое оправдание. Сегодня им рассказывают о дельфинах, через неделю — о Марселе Прусте, через две — о Юго-Восточной Азии. Разносторонняя культура — по сорок минут в неделю. Всего понемножку, как в кафетерии».

Миссис Джеймсон — воплощение такта и благопристойности — смолкла. Мощная, с поднятой головой, она мгновенье стояла неподвижно, словно позируя скульптору для своего собственного памятника. Ей поаплодировали, она поклонилась и, опустив глаза, села на низкий мягкий пуф.

— Мы все обратились в слух, профессор, — с лукавым и задорным видом сказала она, словно только что придумала эту формулу вежливости специально для него.

Миссис Джеймсон спокойно сидела. Она повернулась спиной к членам Клуба. Она больше не держала их клещами своих серых глаз, и Севилла сразу же заметил, как взгляды некоторых слушательниц оживились, а их позы стали несколько свободнее. К своему большому облегчению Севилла почувствовал, что он интересует их и как мужчина, еще раз дружески оглядел аудиторию и бодрым тоном начал:

— В течение нескольких лет дельфин был предметом стольких статей, заявлений, предсказаний, карикатур, мультипликационных фильмов и сценариев для Голливуда, что, мне кажется, сказать вам о нем что-нибудь новое я не смогу (протестующие возгласы). Если вы полагаете, что это не так, если вы возражаете не из простой любезности (нет, нет), то я попытаюсь, как умею, подвести итог этой проблемы. Но, пожалуйста, не ждите ничего сенсационного и неизвестного. Научный поиск прогрессирует медленно, а дельфинология еще только делает первые шаги.

У нас, американцев, репутация людей, которые любят животных и страстно увлекаются их изучением. Однако бесспорно, что в течение десяти лет ни одно другое животное по разным причинам не вызывало у нас большего интереса, чем дельфин. И нет другого животного, которого бы так подробно исследовали. Военно-морское министерство Соединенных Штатов и различные государственные ведомства ежегодно расходуют значительные суммы, финансируя работы нескольких исследовательских групп, в том числе и той, которой руковожу я. С другой стороны, различные частные фирмы, такие, как «Локхид Калифорния Компани» или «Сперри Джайроскоп Компани», тоже тратят на дельфинологию весьма солидные средства. Я не могу назвать вам абсолютно точную цифру, но ничуть не удивился бы, узнав, что общая сумма, ежегодно расходуемая частными фирмами и государственными ведомствами на дельфинологию, в настоящее время достигла пятисот миллионов долларов. (Живой интерес.)

Севилла выдержал паузу, чтобы аудитория смогла проникнуться значительностью этой суммы.

— Пятьсот миллионов долларов, — продолжал Севилла, — деньги не малые, но я убежден, что дельфин их заслуживает. Говоря проще и короче, как мне советовала ваша председательница (смех), я постараюсь вам объяснить, почему в Соединенных Штатах дельфин стал самым дорогостоящим и самым изучаемым животным.

Разрешите мне сначала в нескольких словах описать вам физиологию дельфина. Дельфин не рыба, а китообразное животное. Он дышит не жабрами, а легкими. Чтобы набрать кислорода, он всплывает на поверхность. Рыба, как и все животные, неправильно называемые холоднокровными, приспосабливается к окружающей температуре: холодная, как лед, в водах Антарктики, она теплая в Карибском море. Дельфин — теплокровное; животное, а это значит, что температура его тела остается неизменной, какова бы ни была температура воды, в которой он находится; он, как и его толстый кузен кит, покрыт слоем жира, чтобы противостоять холоду. Этот жировой слой, обтянутый гладкой, похожей на резину кожей, придает его телу обтекаемую форму, позволяющую дельфину очень быстро и легко передвигаться в воде. В отличие от рыб дельфин не мечет икры. Дельфин- млекопитающее, и у него, как у всех млекопитающих, знакомый нам способ размножения (бурное оживление): спаривание, беременность, роды и выкармливание молоком малыша. Все эти процессы у дельфинов выглядят весьма живописно, потому что происходят в воде, однако с физиологической точки зрения ничего исключительного в них нет, и я не стану вам их описывать (скрытое разочарование).

Судя по некоторым его анатомическим особенностям, в отдаленную эпоху дельфин был сухопутным животным, и море — это та среда, к которой он должен был приспосабливаться. Но приспособился он к ней великолепно. Достаточно сказать, что плавает он со скоростью, превосходящей скорость большинства рыб.

Почему ученые Соединенных Штатов так интересуются этим морским млекопитающим? Потому что оно обладает тем, что мы, люди, называем разумом. Его разум кажется нам настолько близким к нашему, что мы по аналогии можем понять поступки дельфина.

Севилла сделал маленькую паузу, посмотрел на своих слушательниц и подумал, не слишком ли он увлекся.

— Все китообразные разумны, — продолжал он, — и если из всех них в качестве объекта изучения мы выбрали дельфина, то лишь потому, что он меньше и, если можно так выразиться, удобнее в работе, чем киты, кашалоты и косатки. Tursiops trucantus, или «дельфин с бутылочным рылом», которого мы предпочитаем всем другим, в длину достигает не больше трех метров Длина средних экземпляров — два с половиной метра при весе в сто пятьдесят килограммов. Следовательно, его можно легко перевозить в машине или на самолете. Для него необходим водоем размером всего лишь с бассейн, и, хотя дельфин требует весьма тщательного присмотра, расходы по содержанию не разорительны: двенадцать килограммов рыбы в день.

Однако совершенно исключительную помощь при работе с дельфинами оказывает их необыкновенное дружелюбие. Оно объясняется не слабостью. Дельфин способен одним ударом своих мощных челюстей прикончить акулу среднего размера, нанеся ей удар по жабрам. Кроме того, у него два ряда очень острых клыков — всего их 88, — и он мог бы при желании откусить руку или ногу тем, кто его ловит. Но человек не помнит, чтобы дельфин когда-либо обращал свое оружие против него. Более того, большинство домашних животных, когда им причиняют даже небольшую боль, кусаются или царапаются. Дельфин переносит боль, которую ему причиняют люди, не сопротивляясь, не огрызаясь. Можно было бы сказать, что он относится к человеку с каким-то упорным неисчерпаемым доброжелательством. Впрочем, со времен далекой древности он слывет животным, ищущим общения с нами, и особенно е детьми. В неволе он приручается с удивительной быстротой и с удовольствием принимает наши ласки.

Севилла замолчал. В глазах своих слушательниц он, казалось, уловил какое-то умиление, и, сам большой друг животных, Севилла наслаждался им и прервал свой рассказ. «Мы народ добрый», — в порыве умиления подумал он.

— Алперс, — продолжал он после паузы, — рассказывает прелестную историю о приветливом нраве дельфинов. В день нового, 1955 года в Новой Зеландии вблизи маленького пляжа Опонони появился дельфин или, точнее, дельфинка, она подплыла к купающимся и, ко всеобщему изумлению, начала с ними играть. Она оказывала очевидное предпочтение детям и позволяла им играть с собой, не проявляя никакого нетерпения. Когда ей бросали мяч, она ловила его ртом, подкидывала его очень высоко и далеко перед собой, тут же на большой скорости бросалась следом, чтобы оказаться под ним, и неизменно успевала схватить его прежде, чем он касался воды. Играла она и в игру, которую ей никто не показывал. Прижав мяч к животу, она погружалась с ним в воду и на определенной глубине отпускала его. Как только мяч выскакивал из воды, дельфинка торопилась к тому месту, где должен был оказаться мяч, и в момент, когда мяч опускался на воду, она, словно крикетным молотком, сильно ударяла по нему хвостом. Когда у нее не было мяча, она находила на дне пивную бутылку и носом балансировала ею… Короче говоря, она не удовлетворялась игрой с детьми, она их развлекала.

Нет нужды говорить о том, что слава Опо — так ее назвали дети — облетела всю Новую Зеландию. Смотреть на нее съезжались со всех концов острова и с соседних островов. И тогда, по мнению наблюдателей, произошло любопытное явление. Приветливость животного передалась людям. Вечерами на пляже незнакомые люди заговаривали друг с другом и оказывали друг другу услуги. Социальные и расовые барьеры пали. Опонони стала деревней дружбы.

В этот момент в несколько дремотном сознании миссис Джеймсон слово «социальный», да еще сопровождаемое словом «расовый», вызвало сигнал тревоги: она выпрямилась на своем пуфе, закусила губы, взглянула на Севиллу и строго и испуганно, словно хотела его предупредить, что он вступил на опасную почву. Но Севилла ничего не заметил. Он весь был поглощен рассказом.

— Мне хотелось бы, — продолжал он, и его черные глаза светились нежностью, — побольше рассказать вам о милых склонностях дельфинов, но тема моей лекции совсем иная. Тем не менее мне хочется подчеркнуть: я считаю для себя большим счастьем, что посвятил жизнь изучению этого великолепного животного. Дельфин — превосходный товарищ, умный, шутливый, ласковый. Хотя все вы и видели дельфинов, у меня с собой, — сказал он, вынимая из папки фото и протягивая его миссис Джеймсон, — фотография одного из моих подопечных, и я не могу отказать себе в удовольствии показать ее вам. Он играет в бассейне с моей помощницей Арлетт Лафёй (она родилась в Канаде, отсюда — французская фамилия). На фото хорошо видна линия рта. Я говорю о дельфине… (Смех.) Широкая, извилистая, с поднятыми кверху уголками. Этот особый контур рта придает дельфину вид веселого, лукаво улыбающегося человека. В самом деле, — продолжал он, пока фото переходило из рук в руки, — это впечатление, каким бы субъективным оно ни было, соответствует действительности: дельфин — самое жизнерадостное и самое игривое животное на свете.

Севилла подождал, пока к нему вернулась фотография и стихли перешептывания.

— Я сказал, что дельфин очень понятлив, и мне хотелось бы показать, на чем основано наше заключение. Первый показатель: вес мозга. Он равен в среднем 1700 граммам у дельфина, 1400 граммам — у человека, 350 граммам — у шимпанзе. Объем мозга сам по себе дает возможность предположить, что дельфин обладает большими способностями, хотя их трудно точно определить. Отношение «вес мозга к общему весу тела», которое используется некоторыми исследователями при сравнительной классификации интеллекта человека, дельфина, обезьяны и слона, сегодня, кажется, уже отвергнуто. Более убедительным представляется нам анатомическое исследование. Оно тоже целиком в пользу дельфина. Мозг дельфина, как и мозг человека, — это сложный, плотный, богатый нервными клетками мозг. Сходство с головным мозгом человека особенно поражает тем, что у дельфина значительно развиты мозжечок и кора.

Севилла сделал паузу. «Мозжечок», «кора» — должен лк он объяснять эти термины? Он взглянул на миссис Джеймсон, но она, обмякнув, полузакрыв глаза, казалось, совершенно отрешилась от всего, и простота выражений лектора для нее уже не имела никакого значения.

— Другая причина, заставляющая верить в разумность дельфина, — продолжал Севилла, — это, бесспорно, его поведение.

Вам известно, какое множество океанариумов появилось в разных уголках Соединенных Штатов и какой успех имеют ревю с участием дельфинов. Если вы видели хоть одно такое ревю, то согласитесь со мной, что в проделываемых дельфином номерах нет и следа унылой сноровки циркового животного. В цирке животное — раб, которого наказывают, если оно плохо исполняет номер, поощряют, если исполняет хорошо; оно слепо, как автомат, повинуется только своему дрессировщику. Дельфин принимает вознаграждение потому, что видит в нем часть игры и не приемлет никакого наказания. Ему так нравится исполнять свой трюк, что он его будет проделывать с любым человеком, лишь бы ему давали правильные сигналы. И кроме того, дельфин этим забавляется, он любит работать, аплодисменты доставляют ему наслаждение. Человек, показывающий ему трюки, — не дрессировщик, а друг. Например, дельфина учат ловить ртом мяч, выпрыгивать наполовину из воды и сильным движением шеи бросать мяч в баскетбольную корзину, висящую над бассейном. Как только дельфин поймет, что от него требуется, его не нужно подгонять, чтобы он повторял свои попытки. Он сам будет их повторять столько раз, сколько потребуется для исправления ошибок. Это не дрессируемое животное, а тренирующийся атлет.

Разум дельфина еще более очевиден, когда он развлекается. Вы знаете, как приятно наблюдать за играми молодых животных. Серьезность и лукавство, грация и неуклюжесть — все у них восхитительно. Но в игре дельфина есть нечто иное.

Молодой дельфин случайно замечает, что струя из крана, подающего воду в бассейн, относит перо пеликана на другой конец водоема. Чтобы схватить перо, дельфин гонится за ним. Это развлечение забавляет дельфина, он повторяет его десять, двадцать, тридцать раз. Молодая самка наблюдает за его проделками и вмешивается в игру с целью усовершенствовать ее. Она бросает перо в образуемый струей водоворот. Перо начинает кружить по краю водоворота, и до того, как его утянет в центр воронки и снесет течением, проходит две-три секунды, за которые дельфинка успевает подхватить его. Дельфин подражает ей. Вскоре они начинают играть вместе. Каждый по очереди бросает перо в водоворот, а другой в это время ждет поодаль в нескольких метрах ниже по течению, чтобы перехватить перо.

Правда, у некоторых насекомых можно наблюдать очень сложные коллективные действия, но эти действия стереотипны, не поддаются улучшению, и их отправной точкой не является инициатива какой-нибудь отдельной особи. У дельфинов один придумывает игру, другие ее улучшают, а играют в нее все. В этом проявляется разумное творчество, организация групповой игры и способность сосредоточиваться, крайне редко наблюдаемая в животном мире.

Севилла выдержал паузу и в первый раз с начала лекции остановил взгляд на двух-трех замеченных им ранее красивых лицах. «У этой девочки, — подумал он, глядя на южанку, — восхитительный овал лица». В то же мгновенье южанка чуть-чуть повернула голову вправо — в этом ракурсе ее нежное лицо вы глядело очень эффектно на фоне темного бархата, которым были обиты стены, — искоса бросила на Севиллу быстрый взгляд и тотчас медленно прикрыла ресницами черные глаза, словно спрятав какие-то свои тайные сокровища. Все это, несомненно, было продумано заранее: поворот головы, быстрота взгляда и это медленное опускание ресниц. «Ну и плутовка», — подумал Севилла, слегка вздрогнув от удовольствия. Пауза длилась не более секунды, однако, когда он снова заговорил, он почувствовал значительный прилив сил.

— Вы, конечно, встречали людей, которые говорят о своей собаке: «Она все понимает, только сказать не может!» Совершенно очевидно, что в этой фразе заключено явное противоречие. Потому что язык и есть проверка подлинной разумности. Попытаться определить степень разумности дельфина — значит поставить перед собой вопрос, способен ли он общаться с себе подобными.

Дельфин издает звуки не ртом, а маленьким, расположенным позади лобного выступа отверстием — дыхалом, которым он дышит: оно закрывается клапаном, когда животное погружается в воду. Органы фонации у дельфина, следовательно, отличны от наших, но зато позволяют ему произносить звуки довольно широкого диапазона.

Звуки, которые дельфин способен модулировать, многочисленны и разнообразны. Тут и скрип, очень похожий на скрип петель плохо смазанной двери, и тявканье, и дребезжанье, и рычанье, разные свисты и, наконец, другие звуки, которые я назову неприличными (улыбки).

Проблема заключается в том, чтобы выяснить, могут ли дельфины передавать друг другу информацию с помощью звуков. Я имею в виду сложные информационные сообщения; к их числу я не отношу просьбы о помощи, с которыми раненое животное обращается к товарищам, или же в брачный период резкий взволнованный призыв самцом самки в тот момент, когда та делает вид, будто удаляется от него или интересуется кем-либо другим. В последнем случае, говоря человеческим языком, с лихвой хватило бы простого ворчания. (Смех.)

Само собой разумеется, настоящий язык предполагает коммуникацию на более высоком уровне. Сегодня мы склонны полагать, что дельфины способны к такого рода коммуникации. Конечно, пока это всего лишь предположения, но сами по себе они достаточно показательны.

Вот один из опытов, на которых основываются предположения: двух дельфинов — самца и самку — разделяют сеткой, протянутой поперек бассейна. Перед каждым из них помещают табло с тремя разноцветными лампочками, а под водой, так, чтоб животные могли достать их, — три планки. Когда на табло вспыхивает зеленый свет, дельфин должен нажать рылом правую планку; если красный свет — левую; когда загорается белая лампочка — среднюю. Лампочки включают последовательно, в разном порядке, в несколько приемов, и, если дельфин удачно выполняет программу, ему дают рыбы.

Через несколько минут после того, как программа показана самке, ее показывают самцу на его половине бассейна на табло, которое находится перед ним. И вот ученые заметили, что самец опережает световые сигналы, появляющиеся на табло, и, прежде чем они зажгутся, уже нажимает соответствующие планки. Это наблюдение стало отправным пунктом новых опытов. Между дельфинами воздвигают сплошную перегородку для того, чтобы самец не мог видеть, а следовательно, «копировать» то, что самка делает раньше его. Опыт повторяется. И удивительная вещь — он дает тот же результат. Самец все время опережает вопросы. Следовательно, самец был проинформирован не зрительно, а как-то иначе.

Однако эксперимент продолжается. Перегородку, разделяющую животных, делают звуконепроницаемой, чтобы не допустить никакой звуковой коммуникации между ними. Дело в том, что было замечено: самка, реагируя на тест, непрерывно издает звуки. Теперь самке предлагают серию световых сигналов, и она на них отвечает. Но на сей раз — и это впервые, — когда наступает очередь самца, он, прежде чем отреагировать, ждет появления сигналов на табло.

Тогда в звуконепроницаемой перегородке проделывают отверстие, которое дает нашей паре возможность переговариваться. Тесты повторяют снова, и снова самец их опережает. Таким образом, он был проинформирован именно благодаря звукам, издаваемым самкой. (Бурное оживление). Все происходит так, как если бы самка, нажимая на разные планки, говорила мужу, который не может ее видеть: «Я нажимаю на левую планку, потом на правую, затем на среднюю и опять на правую — поскорей делай то же самое, потому что по окончании серии ты получишь рыбу…» (Смех и умиление).

Если подобная коммуникация имеет место, а предполагать, что ее не существует, просто невозможно, если она включает столь отвлеченные понятия, как «правая сторона», «левая сторона», «середина», то ее осуществление возможно лишь с помощью настоящего языка[1].

Другие исследователи занимаются собиранием различных дельфиньих звуков, специальными приборами трансформируя их в светящиеся на табло формы, которые фотографируются. Если когда-нибудь мы сумеем расшифровать эти фотопластинки с помощью экспериментов или наблюдений за поведением животных в естественных условиях, то мы, быть может, вступим на путь хотя бы элементарного познания языка дельфинов.

Второй этап — однако сейчас, по-видимому, говорить о нем крайне преждевременно — будет состоять в том, чтобы, опираясь на наше знание дельфиньего языка, преподать дельфинам начала языка человеческого. Опыты подобного рода, очевидно, исходят из предположения, что дельфин способен имитировать человеческие звуки. Как вы знаете, такова точка зрения доктора Лилли, который в настоящее время пытается научить своих дельфинов английскому языку.

Однако для того чтобы животное перешло от дельфиньего к человеческому языку, оно должно сделать такой невероятный скачок в своем развитии, что пока будет разумнее прекратить перечень всех этих «если» и отказаться продвигаться дальше по пути предположений.

Севилла замолчал, улыбаясь, оглядел присутствующих, поклонился и сказал:

— Благодарю вас за ваше любезное внимание. (Продолжительные аплодисменты.) Я готов ответить на ваши вопросы, если только вы не считаете, что я и так злоупотребил вашим временем. (Протестующие возгласы.)

Поднялась миссис Джеймсон. Светясь нежностью, являя собой воплощение такта, держа на животе толстые, унизанные кольцами пальцы, она начала низким голосом благодарить лектора. Присутствующие, все как одна, устремили на нее внимательные взгляды и сразу же перестали ее слушать.

— …Я не сомневаюсь, — заключила миссис Джеймсон, — что все наши слушательницы признательны профессору Севилле, который сам предложил нам задавать ему вопросы. (Аплодисменты.)

Миссис Джеймсон села. Воцарилась тишина, она ничем не нарушалась, становилась тягостной. Слушательницы перешептывались, покашливали, переглядывались. Сидящая в первом ряду несколько угловатая девушка в больших роговых очках пристально разглядывала профессора Севиллу.

— Я сама подам пример, — медоточивым голосом сказала миссис Джеймсон, словно ей было невдомек, что все ждут, чтобы она первой задала вопрос. — Мистер Севилла, — продолжала она, повернув к нему лицо с отвисшей нижней губой, — вы рассказывали об океанариумах и об успехе ревю с дельфинами. Вы сказали также, что океанариумов в Соединенных Штатах много. Полагаю, это прибыльные предприятия?

— Весьма прибыльные, — ответил Севилла, и в глубине его глаз мелькнул лукавый огонек. — Мне, например, известно, что в этом году оборот одного океанариума составил четыре миллиона долларов. Разумеется, общие расходы тоже значительны. Нужно время и терпенье, чтобы подготовить программу, привлекающую публику. Публике надоело все, даже дельфины.

Угловатая девушка подняла руку, но южанка ее опередила.

— Мистер Севилла, — спросила она, кокетливо повернув к нему свое прелестное лицо и прищурив глаза, — можно ли держать дельфина в частном бассейне?

— Можно, если ваш бассейн обогревается.

— А как же быть с морской водой?

— Вы можете купить морские соли и растворить их в вашем бассейне. Все дело только в пропорциях.

— А сколько стоит дельфин?

— В Нью-Йорке тысячу двести долларов наличными.

— Да ведь это же пустяк! — воскликнула южанка, причем в ее тоне к удивлению примешивалось разочарование.

Севилла улыбнулся.

— Содержать дельфина все-таки хлопотное дело, — успокаивающе заметил он. — На мой взгляд, необходимо иметь специального человека, чтобы тот постоянно занимался дельфином. Без этого дельфин скучает и чахнет. Если только вы не купите пару.

— Это возможно?

— Конечно. Однако если у вас есть дети, то предупреждаю вас, что в брачный период дельфинов они могут оказаться свидетелями весьма откровенных зрелищ.

Миссис Джеймсон заморгала, угловатая девушка подняла руку, но южанка продолжала расспросы:

— У кого же можно купить пару дельфинов?

— У специалистов, которые их ловят.

— Не могли бы вы дать мне их адрес?

— Я… у меня нет его при себе, — солгал Севилла. Он переменил позу и безразличным голосом продолжал: — Но если вы мне позвоните завтра утром, я вам его сообщу. Мой номер — в телефонной книге.

Южанка медленно опустила ресницы, а миссис Джеймсон сжала толстые губы, «Эта парочка сговаривается, и прямо у меня на глазах! Вот скоты! — с презрением подумала она. — Скоты, все, все…»

Дама лет пятидесяти с волосами цвета красного дерева подняла руку и спросила:

— Значит, дельфин становится домашним животным?

Севилла с симпатией посмотрел на свою собеседницу. Если даже он говорил для нее, одной, он не потерял времени даром.

— Ваш вопрос очень интересен, однако, прежде чем ответить на него, следовало бы попытаться определить, что такое домашнее животное.

— Ну что ж, попытаемся, — с увлечением ответила дама. — Назовем домашним животное, которое соглашается получать пищу из рук человека.

— Ваше определение не годится, — сказал Севилла. — В неволе почти все животные, включая льва, тигра, удава, принимают пищу от человека. Я бы называл животное домашним только в том случае, если оно соглашается, чтобы люди им руководили. Именно этим домашнее животное отличается от укрощенного. Укрощенное животное поддерживает отношения с укротителем, но только с ним одним, и отношения эти не надежны, подвержены всевозможным неизбежным случайностям. Кроме того, есть различные ступени одомашнивания. Взять, к примеру, корову и быка: корова одомашнена на сто процентов, однако с быком по-прежнему очень трудно справляться. Поэтому одомашнивание, на мой взгляд, — это возможность безопасно обращаться с животным.

— Мне кажется, — сказала дама с волосами цвета красного дерева, — что под это определение подходит также и прирученное животное.

Севилла подумал.

— Прирученное животное — это всегда одна особь. Одомашнивание — приручение целого вида.

— В таком случае, — живо возразила дама, — дельфины еще не домашние животные, раз большая часть их остается дикими.

— Да, но в неволе, — сказал Севилла, с интересом глядя на нее, — все они сразу же становятся очень дружелюбными. Впрочем, — прибавил он через некоторое время, — сегодня еще можно говорить об одомашнивании дельфинов как о приручении целого животного вида, но если однажды человек и дельфин начнут общаться посредством слова, дельфинов уже нельзя будет считать животными и их отношениям с людьми необходимо будет найти новое определение.

— Быть может, увы, это будут отношения господина к рабам.

— От всей души надеюсь, что нет, — взволнованно ответил Севилла.

Она кивнула головой и улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ и с грустью подумал: «Нет в мире ничего совершенного. Под этими крашеными волосами — отличный мозг. Какая жалость, что в головке южанки нет этого мозга. А южаночку я уже знаю как свои пять пальцев, как будто я ее создал: снобизм и гордость, инфантильность и ровно столько чувственности, сколько требуется, чтобы любить ласки. Бог мой, ну почему меня привлекает этот кусок бездушной плоти, ведь она бессмысленна, эта моя жажда, эта лихорадка, это навязчивое стремление к другому полу» (все Севиллы были католиками, каждое утро мать Севиллы с двумя сыновьями ходила к обедне; мальчики прислуживали священнику на хорах, а она в это время — колени ее мучительно ныли от долгого стояния на молитвенной скамеечке — с ненавистью молилась о спасении души своего бывшего мужа, который жил с кубинкой в Майами).

Угловатая девушка подняла руку, но ирландка ее опередила:

— Вы сказали, что вашими исследованиями интересуется военно-морское ведомство. Пригоден ли дельфин для использования в военных целях?

Севилла весь как-то неуловимо сжался, но на лице его застыла улыбка.

— Вы должны были бы задать этот вопрос, — игриво ответил он, — какому-нибудь адмиралу. (Улыбки.)

— Однако, судя по всему, — настаивала ирландка, — интерес военно-морского ведомства к дельфинам отнюдь не бескорыстен.

— Мне не известны планы военно-морского ведомства. Тут я полный профан. Я могу лишь строить предположения. Но ведь полиция использует собак, почему бы военно-морскому ведомству не использовать дельфинов? Вот все, что я могу сказать.

— После всего, что вы нам рассказали, ставить дельфинов на одну доску с собаками — значит недооценивать их.

Он взглянул на нее. У нее были голубые, как незабудки, глаза, необыкновенно ясные, невинные и непреклонные. Ее легко можно было представить в Риме при Нероне; закутанная в длинную белую одежду, она живьем сгорает на кресте, не отрекаясь от веры Христовой.

— Вы правы. От дельфинов можно ожидать других услуг. Но сказать вам, каких именно, я не могу. Это не мое дело. А строить гипотезы я не хочу.

— Я все-таки считаю, — продолжала ирландка, — что уже теперь вы должны были бы подумать о практическом применении ваших собственных исследований, чтобы потом не сожалеть о них.

Ее слова вызвали оживление в зале, а миссис Джеймсон нахмурила брови.

— Не будем преувеличивать, — махнул рукой Севилла. — Наши милые дельфины не имеют ничего общего с водородной бомбой.

Некоторые слушательницы заулыбались в ответ на слова Севиллы, но лицо ирландки оставалось серьезным, напряженным, озабоченным.

— По-моему, — сказала миссис Джеймсон, — кто-то уже давно просит слова. Мисс Андерсон?

Угловатая девушка вздрогнула, и ее большие очки сползли на кончик носа. Она поправила их невероятно длинным указательным пальцем, резким движением выпятила плоскую грудь и устремила на Севиллу свои проницательные глаза.

— Вы говорили, — начала она серьезно и сосредоточенно, — что способ размножения у дельфинов тот же, что и у остальных млекопитающих. Мне, однако, кажется, что все эти процессы — совокупление, роды, выкармливание — должны проходить нелегко, раз они осуществляются под водой, во взвешенном состоянии, а иногда, наверное, и при больших волнах. Вы не могли бы уточнить…

Миссис Джеймсон встала.

— Я предлагаю, — сказала она с убийственной вежливостью, — не злоупотреблять более терпением профессора Севиллы, а перейти в гостиную и выпить что-нибудь прохладительное.