"Босс" - читать интересную книгу автора (Роббинс Гарольд)

Глава 22

1950 год

Компания подверглась полной реорганизации. Джек остался председателем совета директоров и главным исполнительным директором. Получил он и нового исполнительного вице-президента — все, как и обещал Хамфри.

Ричард Пейнтер, который был на десять лет старше Джека, рано облысел и всегда ходил в парике. Их у него было несколько, каждый с разной длиной волос, и Пейнтер их регулярно чередовал, имитируя рост волос. Случайные знакомые и не догадывались, что у него на голове парик. Для тех, кто хорошо его знал, это тайны не составляло. Лицо Пейнтера никогда не бывало бесстрастным. Он или свирепо хмурился, или ослепительно улыбался. Одеваться он не умел, мятые костюмы и ужасные галстуки вызывали у Джека дрожь. Но Джек не мог не признать, что в бизнесе Пейнтер — дока, пусть успех и давался ему большими затратами нервной энергии и бешеным темпом работы.

Хотя родился Пейнтер в Чикаго, Дуглас Хамфри переманил его из далласской компании, которой принадлежали одиннадцать радиостанций и одна телевизионная станция. Пейнтер также купил один процент акций «Лир нетуок».

Он привел с собой двух помощников, «мальчишек на побегушках», которые не произвели на Джека особого впечатления, и личного секретаря, потрясающе красивую Кэти Маккормак с классическими чертами лица, иссиня-черными коротко стриженными волосами и великолепной фигурой. Изо дня в день, возможно, по требованию Пейнтера, она приходила на работу в одном и том же наряде, белая шелковая блузка с длинными рукавами, застегнутая до горла на все пуговицы, с большой золотой заколкой под воротником, черная обтягивающая юбка до колен, хотя мода требовала меньшую длину, и черные кожаные туфли. Другие секретари ее боялись. Все звали ее мисс Маккормак, даже Пейнтер. Фамильярность она не поощряла. На ленч Кэти Маккормак всегда уходила одна, и не в какую-то забегаловку, а, как кто-то случайно подсмотрел, в хороший ресторан на Сорок третьей улице, где Кэти не только ела, но и выпивала два бокала вина. Многие подозревали, что с Пейнтером ее связывают не только деловые отношения.

Джек занимал все тот же кабинет в Крайслер-билдинг и сидел за тем же столом красного дерева, который подарила ему Кимберли. На столе по-прежнему стояли письменный прибор из оникса и старый микрофон с радиостанции WCHS, который он нашел в шкафу своего бостонского кабинета, вновь приобретя радиостанцию. Энн, однако, внесла в обстановку кабинета некоторые изменения. Берлинские торговцы произведениями искусства помнили ее и связывались с ней, если на рынке появлялось что-то интересное. Предложенного ими Матисса, безусловно, украли у людей, которые не могли заявить о своих правах на картину, поэтому Энн купила его задешево. Художник изобразил обнаженную женщину, лежащую на диване на фоне вазы с цветами. Несмотря на пышные формы дамы, изящество стиля Матисса не позволяло даже самому закоренелому ханже назвать картину эротической. Она висела над столом для чтения, также приобретенным Энн. Она нашла, что люстра даст слишком много света, и заменила ее торшерами, бра и настольными лампами. Джек гордился своим кабинетом, находя его очень уютным и удобным для работы.

К своему ужасу, он обнаружил, что Пейнтер обходится металлическим, выкрашенным серой краской столом и алюминиевым, обитым кожзаменителем вращающимся стулом. Освещали кабинет Пейнтера флюоресцентные лампы. На столе грудой лежали бумаги, пустые стаканчики из-под кофе и пакетики из-под орешков.

Джек невзлюбил Пейнтера, но старался этого не показывать.

Совет директоров состоял из Джека Лира, Дугласа Хамфри, Ричарда Пейнтера, Эмиля Дуренбергера, Раймонда Ленфанта, Кертиса Фредерика и Джозефа Фримена, чикагского банкира, при непосредственном участии которого проходил процесс перераспределения акций компании.

Джек прекрасно понимал, что менеджмент компании в совете директоров составляет меньшинство. В любом споре решающим мог оказаться голос Фримена, которого интересовала прибыль, а не власть. Джек не мог сказать заранее, выступят ли Хамфри и Ленфант против него. Все зависело от конкретного вопроса. В любом случае состав совета ясно указывал на то, что полный контроль над компанией Джеком утерян.

На первом же заседании совета директоров Пейнтер внес предложение, которое не могло понравиться Джеку. Причем, судя по всему, Пейнтер прекрасно об этом знал.

— В наших партнерских отношениях с «Бродкастерс элайенс» много неопределенностей, — начал Пейнтер. — Как я понимаю, «Бродкастерс элайенс» хочет сделать структуру более жесткой. Я вот и подумал, что будет целесообразно создать материнскую компанию с отделениями. Сейчас такими отделениями могут стать группа радиостанций Лира и «Бродкастерс элайенс». Потом, по мере нашего развития, у материнской компании могут появиться и другие отделения.

— Что ты можешь сказать по этому поводу, Джек? — спросил Хамфри.

— Все будет зависеть от того, как мы разделим собственность, — ответил Джек. — Мы совсем недавно не без труда договорились о том, что и кому принадлежит. Не слишком ли рано все снова менять?

— Абсолютно верная мысль, — покивал Пейнтер. — Мое предложение, материнской компанией становится «Лир нетуок, Инкорпорейтед», а радиотрансляцию мы выделим и передадим специально созданной для этого дочерной компании.

Джек взглянул на Хамфри:

— Дуг?

— Эта мера повысит эффективность работы. Повышение эффективности — дело важное.

— Рациональная корпоративная структура — еще один плюс, если возникает необходимость в финансовых заимствованиях, — вставил Фримен.

— Я предлагаю преобразовать «Лир нетуок, Инкорпорейтед» в, скажем, «Консолидейтед коммюникейшн, Инкорпорейтед», — добавил Пейнтер. — Состав менеджеров и совета директоров останется прежним. Наш совет оставит за собой право назначать членов советов директоров и менеджеров дочерних компаний. Мы…

— Есть в твоем предложении один момент, который мне не нравится, Дик, — перебил его Хамфри. — Я не думаю, что мы должны убирать фамилию Лир из названия материнской компании. В конце концов Джек ее создал. Я бы предпочел, чтобы мы назывались «Лир коммюникейшн, Инкорпорейтед».

Пейнтер на мгновение нахмурился, потом кивнул.

— Хорошо. Конечно. «Лир коммюникейшн».

— Джек? — спросил Хамфри.

— Хотелось бы уточнить детали.

Потом, когда совет директоров перебрался в «21»[71] на ужин, Джек, Кэп и Кертис вместе пошли в туалет.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил Кэп Джека.

— Мы работаем с профессионалами, господа, — ответил Джек, подставив руки под струю воды. — Они пощады не знают. Правда, бросили мне кость. Все подготовлено и отрепетировано заранее. И так теперь будет всегда.

Кертис пожал плечами:

— Они, между прочим, сделали нас богатыми. Если мне не понравится, что они делают, я просто уйду на пенсию.

Джек сидел в номере мотеля, расположенного неподалеку от Бостона, с Ребеккой Мерфи, частным детективом, которая по его заданию приглядывала за Кимберли во время войны.

Он принес бутылку «Джонни Уокер Блэк», и они пили виски из стаканов для воды, которые взяли в ванной. Ребекка попыхивала «Кэмелом». Джек практически бросил курить.

Он разглядывал черно-белые, восемь на десять дюймов фотографии, которые достал из конверта, полученного от Ребекки. Глаза Джека повлажнели от слез.

— Какая же она красотка, — прошептал он.

— Это точно, — кивнула Ребекка Мерфи.

Сфотографировала она Кэтлин, дочь Джека от Конни Хорэн. Пятилетняя девочка радостно бегала по парку, не подозревая, что Мерфи фотографирует ее с помощью телеобъектива.

— Как они к ней относятся?

— Мистер Лир, все говорит о том, что относятся они к ней как к любимой дочери. Буду с вами откровенна: никакой суд не передаст вам опеку над ней. Хорэны — любящие родители.

— Как я могу увидеть ее?

— Только через телеобъектив. У меня такое ощущение, что они опасаются вашего неожиданного появления.

— Конечно, опасаются, — пробормотал Джек. — Иначе и быть не может. И клянусь Богом, я появлюсь. Когда-нибудь.

Ребекке Мерфи, уверенной в себе женщине с вьющимися светло-каштановыми волосами и угловатым, со следами угрей лицом, шел четвертый десяток.

Джек допил виски и плеснул в стакан новую порцию.

— Ты и представить себе не можешь…

— Нет, сэр, могу. Я потеряла право опеки над своими детьми. Мне разрешено видеться с ними один час каждые две недели. Их постоянно настраивают против матери. Им заявили, что в рай я не попаду. Они не стали бы видеться со мной, если бы не решение суда.

— Ребекка… Могу я называть тебя…

— Зовите меня Бекки.

— Жизнь — куча дерьма, не так ли, Бекки?

Она улыбнулась:

— И это говорит мужчина с… уж не знаю, сколько у вас миллионов. Женатый на одной из первых красавиц Америки. Отец двоих детей, которые проживают в Бостоне, плюс еще одной девочки, с которой он не может повидаться. Отец двоих детей, живущих в Нью-Йорке. — Она покачала головой. — Вам когда-нибудь приходилось оставаться без ужина, Джек? Мне в пятнадцать лет пришлось пойти на улицу и ложиться под каждого, чтобы заработать деньги на еду. А частенько случалось так, что у какого-нибудь пьяницы возникало желание побить меня.

— Я сожалею, Бекки. Тебе действительно досталось от жизни.

— Да. А потом я вышла замуж. И знаете, чем все закончилось? Мой муж, чудесный отец моих детей, тоже начал пускать в ход кулаки. А когда я подала на развод, суд мне отказал, поскольку он мне не изменял. Тогда муж потребовал полной опеки над детьми на том основании, что я в прошлом была шлюхой, да и теперь меня часто не бывает дома. Я уже работала частным детективом, но адвокаты моего мужа предположили, что я взялась за старое. — Бекки Мерфи не разрыдалась, но ее лицо застыло. — Суд постановил передать детей под опеку мужа и выселить меня из дома. Так что я осталась замужем, но не могла жить в одном доме с детьми и видеться с ними.

Джек обнял ее.

— Как я и говорил, жизнь — куча дерьма.

— Я поехала в Рино и получила развод. Не для того, чтобы вновь выйти замуж, но чтобы, прости меня, Господи, этот негодяй не смог потребовать часть моих заработков.

— Бекки…

Она поцеловала его.

— Тебе чего-то хочется?

Он кивнул.

— Мне тоже. С джентльменом. Ты же не пустишь в ход кулаки, верно? И не будешь кусаться? Ни о чем не волнуйся. Я давным-давно перевязала трубы. Но и не сдерживайся! Я хочу получить тебя целиком!

Она разделась, быстренько настроила его язычком и широко раздвинула ноги. Джек долбил ее изо всех сил, но она все шептала: «Еще! Еще!»

Потом они пообедали в ресторане.

— Я сомневаюсь, что мы увидимся еще раз, Джек. Тебе следует об этом забыть. К твоей жизни это не имеет никакого отношения. Случайность, ничего больше. Для меня тоже. Но ты чертовски хорош. Надеюсь, твоя жена это ценит.

В номере мотеля Джека встретил букет запахов: пота, сигаретного дыма, каких-то духов или одеколона. Он позвонил Энн и говорил с ней минут десять. Сказал, что любит ее, и услышал, что она любит его.

Помимо того случая в Новом Орлеане, когда ему сделали минет на сцене (об этом он потом сожалел, потому что позволил четверым своим знакомым лицезреть собственную похоть), Бекки Мерфи стала первой, с кем он изменил Энн после свадьбы. Джек решил, что она будет и последней: только идиот мог ставить под угрозу брак с такой женщиной, как Энн.

В то лето Джон не смог приехать в Гринвич. Он прошел собеседование в Аннаполисе и получил приказ прибыть туда в июне, чтобы пройти курс начальной подготовки, предшествующий учебному году.

Джек и Энн поехали в Бостон на выпускной вечер Джона, окончившего среднюю школу. Естественно, на вечере присутствовали Кимберли и Додж. Женщины встретились впервые и не могли удержаться от оценивающих взглядов.

Кимберли исполнилось сорок три. Хотя она излучала уверенность в себе, этой самой уверенности, по правде говоря, она не чувствовала. Додж постоянно донимал ее требованиями похудеть, но Кимберли могла этого добиться лишь строжайшей диетой, отчего становилась крайне раздражительной. В итоге она набрала двадцать лишних фунтов, которые, конечно же, сказались на ее фигуре. Так что Кимберли не могла не позавидовать стройности и элегантности Энн.

Энн прибыла в шелковом платье, сшитом так, что ее правое плечо оставалось обнаженным, зато левую руку рукав прикрывал чуть ли не до локтя. Левое запястье украшал браслет из трех ниток жемчуга, правое — золотая цепочка. В руках Энн держала сумочку из крокодиловой кожи и черные перчатки, которые, по наблюдениям Кимберли, ни разу не надела. Как обычно, Энн использовала минимум косметики, челочка падала ей на лоб.

Кимберли смотрелась эффектно в кремовом льняном пиджаке поверх черного, в обтяжку, платья, но не могла не задаться вопросом, не выглядит ли ее наряд безвкусным в присутствии той, кто входит в десятку наиболее элегантных женщин Америки.

Когда Энн только вышла замуж за Джека, ей хотелось встретиться с Кимберли, понять, какая она. Теперь же, когда эта встреча произошла, Энн обнаружила, что Кимберли не произвела на нее никакого впечатления, ни плохого, ни хорошего. Кимберли больше не играла никакой роли ни в жизни Джека, ни в ее жизни, поэтому Энн не считала, что должна хоть в чем-то соперничать с первой женой своего мужа.

Кимберли, со своей стороны, тонко чувствовала нюансы. Она заметила, что Энн воспринимает ее с полным безразличием, и разозлилась.

Однако постаралась держаться в рамках приличий.

— Я давно хотела встретиться с вами, — улыбнулась она Энн. — Я видела ваши фотографии в журналах, но в жизни вы лучше.

— Благодарю за комплимент. Я тоже рада повидаться с вами.

Позже, в доме на Луисбург-сквер, где Додж и Кимберли устроили прием в честь Джона, Харрисон Уолкотт отвел Джека в сторонку и сказал, покачав головой.

— Признаюсь тебе, Джек, я очень удивлен. Они же уведут у тебя компанию.

— Уже увели. Но щедро заплатили за нее. А кроме того, открыли передо мной новые перспективы. Харрисон, золотые денечки радио сочтены. Телевидение превратит всех слушателей в зрителей.

— Я читал, что осенью выходит в эфир «Шоу Салли Аллен». Ты думаешь, она сможет конкурировать с Милтоном Берлем?[72].

— Не сможет. У нас слишком мало станций, чтобы конкурировать с Берлем. Но ей это и не нужно. Мы выпускаем ее не в противовес Берлю.

— А сколько у вас будет станций? — поинтересовался Харрисон.

— К началу сезона — четыре. И все наши радиостанции будут непрерывно твердить о том, какая забавная эта Салли Аллен. В журналах о ней пройдут статьи. Мы разбудим в людях интерес к Салли. Они захотят ее увидеть. Тогда мы увеличим число станций.

— У тебя впереди тяжелое время. Конкурировать с телевещательными сетями ой как нелегко.

— Согласен. Мы никогда не получим такого высокого рейтинга, как они. Но прогресс на этом не остановится. Придет время, когда мы не будем транслировать сигнал по воздуху. Он пойдет по кабелям. И тогда на любом столбе на вашей улице будут соседствовать электрические провода, телефонные и телевизионные.

Харрисон Уолкотт улыбнулся:

— В двухтысячном году.

Джек покачал головой:

— Гораздо раньше.

К ним направлялась Энн, но прежде, чем она подошла, Уолкотт успел прошептать. «Жена у тебя — красавица».

Джони сосала пенис Джона, а по ее щекам текли слезы.

— Мы больше никогда… Почему ты не мог поступить в Гарвард?

Он пробежался рукой по ее волосам.

— На то много причин.

— Одна из них в том, что мы больше не сможем любить друг друга.

— Одна из них в том, что я должен уйти из-под опеки матери. И ты тоже. Она нас подавляет, Джони.

— И этот говнюк Додж ее в этом поощряет.

— Джони, ты читала «Покойный Джордж Эпли»?[73].

Она покачала головой.

— Книгу я видела. Она лежит в гостиной.

— Тебе обязательно нужно ее прочесть. Там написано, почему мы должны уехать из Бостона.

— Бостона?

— Бостона. Билокси. Из любого места, где нечем дышать.

Теперь она вылизывала его член от мошонки до головки.

— Джон. — Она продолжала плакать.

— Слушай, а может.. Я, конечно, не могу тебе этого обещать, но, допустим, когда-нибудь мы встретимся в Сан-Франциско, Майами, Чикаго, там, где нас никто не знает. Будем представляться как мистер и миссис. Или один из нас возьмет другую фамилию и мы поженимся.

Джони вздохнула.

— Ты найдешь другую девушку.

— Может, и ты найдешь себе парня.

— Но я люблю тебя и всегда буду любить. Никто никогда не сравнится с тобой.

— Никто никогда не сравнится и с тобой, Джони.

Руками он раздвинул ее ноги и приник к промежности. Особая чувствительность ее клитора не составляла для него тайны, и он знал, как довести Джони до оргазма. Не прошло и минуты, как она выгнулась дугой и прокричала: «Никто, Джон! Никто!»

Потом Джони так глубоко заглотила его пенис, что он испугался, не задохнется ли она.