Глава четвертая

Га­зе­та, в ко­то­рую был за­вер­нут ле­жа­щий на ку­хон­ном сто­ли­ке пре­вос­ход­ный са­лат ла­тук, толь­ко что с гряд­ки, вдруг рас­кры­лась. По­ка­за­лась ма­лень­кая пе­ст­рая гу­се­ни­ца, она полз­ла с ко­реш­ка на бо­лее мяг­кий зе­ле­ный лист. Ко­гда она до­б­ра­лась до кром­ки лис­та, то по­пы­та­лась под­лезть под не­го, но шлеп­ну­лась на кле­ен­ку. Сно­ва толч­ка­ми дви­ну­лась впе­ред, но на краю сто­ла за­дер­жа­лась, по­вер­ну­ла об­рат­но, са­лат уже не на­шла и упа­ла вниз на пли­точ­ный пол. Плен­ни­ца го­ро­да, она уже ни­ко­гда не ста­нет ба­боч­кой.

Оли­вье сто­ял го­лый до поя­са, пле­чи­ки его ка­за­лись та­ки­ми сла­бы­ми, тон­кие по­мо­чи с них спус­ти­лись и хло­па­ли по но­гам. Ему бы­ло тес­но в этом за­кут­ке. Маль­чик на­ти­рал слиш­ком боль­шим для его ла­до­ней бру­ском мы­ла «кош­ка» влаж­ную бан­ную ру­ка­ви­цу, по­ка не об­ра­зо­ва­лась бе­лая гус­тая пе­на, и смот­рел на нее, смор­щив нос.

Умы­валь­ник с се­рой и ис­то­чен­ной ра­ко­ви­ной был че­рес­чур вы­сок для ре­бен­ка. Он по­ды­мал­ся на цы­поч­ки, на­кло­нял­ся, под­став­лял ли­цо под кран, по­том на­де­вал на не­го ду­ше­вую труб­ку и ло­вил ртом струй­ки, вы­те­кав­шие из ее от­вер­стий, по­том скру­чи­вал ко­рот­кий гоф­ри­ро­ван­ный шланг, чтоб на­пра­вить струю на стен­ку — и там по­ви­са­ли ка­пель­ки. На­ко­нец с гри­ма­сой до­са­ды Оли­вье на­чал мыть шею.

Ут­ром по вос­кре­сень­ям песнь ули­цы зву­чит ина­че, чем в буд­ни. Ули­ца зе­ва­ет, по­тя­ги­ва­ет­ся. Все дол­го спят, а по­том на­сла­ж­да­ют­ся го­ря­чи­ми бу­лоч­ка­ми. Ка­жет­ся, что по вос­кре­сень­ям боль­шой ко­ло­кол Са­вой­яр гу­дит го­раз­до тор­же­ст­вен­ней, му­сор­ные ба­ки звя­ка­ют ме­нее шум­но, скром­нее ве­дут се­бя сту­каю­щие­ся друг о дру­га мо­лоч­ные би­до­ны, не так на­зой­ли­вы че­ло­ве­че­ские го­ло­са: старь­ев­щик, тол­кая те­леж­ку, вы­кри­ки­ва­ет обыч­ное «Бе­рем ста­рые ве­щи, ку­пим же­лез­ный лом!» с не­сколь­ко мень­шей на­стой­чи­во­стью, сте­коль­щик, не­ся на спи­не ящик со стек­ла­ми, в ко­то­рых иг­ра­ют сол­неч­ные лу­чи, то­же не так прон­зи­тель­но, как все­гда, воз­ве­ща­ет, со­кра­щая два-три «с» из сво­его вы­кри­ка: «С-с-стек­ла вс-став­ля­ем!»…

Из квар­ти­ры сво­их ку­зе­нов Оли­вье ина­че вос­при­ни­мал шум ули­цы, чем из ма­те­рин­ской га­лан­те­рей­ной ла­воч­ки. Дру­гое про­стран­ст­во, бо­лее длин­ные рас­стоя­ния ос­лаб­ля­ли и из­ме­ня­ли здесь мно­гие при­выч­ные зву­ки, и маль­чик удив­лял­ся то­му, что пе­ре­стал уз­на­вать их.

По ут­рам в вос­кре­се­нье Вир­жи­ни от­во­ря­ла в ма­га­зи­не де­ре­вян­ные став­ни, на стек­ле вход­ной две­ри вы­ве­ши­ва­ла из­ве­ще­ние «За­кры­то», ук­ре­п­лен­ное на ме­тал­ли­че­ской, от­ли­ваю­щей зо­ло­том це­поч­ке. Тем не ме­нее в пол­день она со­гла­ша­лась об­слу­жить не­ко­то­рых по­ку­па­те­лей, ко­то­рым сроч­но тре­бо­вал­ся мо­ток шер­сти или ка­туш­ка ни­ток. Вир­жи­ни и в празд­нич­ные дни вста­ва­ла ра­но, ее свет­лые во­ло­сы так и ос­та­ва­лись рас­пу­щен­ны­ми, нис­па­дая на ли­ло­вый сит­це­вый ха­ла­тик. Она пе­ре­став­ля­ла по­су­ду, тер­ла пас­той се­реб­ря­ные лож­ки и вил­ки, про­мы­ва­ла спир­том стек­ла, чис­ти­ла ово­щи, го­то­ви­ла тес­то для слое­но­го пи­ро­га, за­ма­чи­ва­ла в мыль­ной пе­не вя­за­ные ве­щи или гла­ди­ла, и песнь ули­цы силь­нее от­те­ня­ла при­выч­ные зву­ки род­но­го до­ма.

А кро­ме то­го, в дни от­ды­ха лю­ди не так уж счи­та­лись со вре­ме­нем: все де­ла­лось мед­лен­ней, тща­тель­ней, за­бот­ли­вей, чем обыч­но. Вир­жи­ни су­ши­ла хлеб­ные лом­ти­ки на круг­лой пла­стин­ке из ас­бе­ста, по­кры­той тон­кой ме­тал­ли­че­ской ре­ше­точ­кой. Рас­про­стра­нял­ся при­ят­ный за­пах, ко­то­рый ста­но­вил­ся еще луч­ше, ко­гда она на­ма­зы­ва­ла на зо­ло­ти­стые, еще чуть ды­мя­щие­ся грен­ки до­б­рый ку­сок кре­сть­ян­ско­го мас­ла, от­даю­ще­го слег­ка сме­та­ной и оре­ха­ми. Все ут­ро в ком­на­те со­хра­нял­ся этот аро­мат.

По­поз­же в боль­шую ло­хан­ку, слу­жив­шую для мы­тья, мяг­ко ли­лась во­да. Оли­вье, со­всем го­лый, трус­ли­во про­бо­вал но­гой те­п­лую во­ду, не ре­ша­ясь сра­зу встать в нее, а за­тем мед­лен­но сесть на кор­точ­ки и сно­ва под­нять­ся, весь в ка­п­лях, что­бы дать ма­те­ри вы­мыть се­бя. В се­ре­ди­не ло­ха­ни бы­ла вы­пук­лость, и, ко­гда маль­чик при­жи­мал ее ступ­ня­ми, раз­да­вал­ся смеш­ной звук, буд­то би­ли в гонг. Оба они смея­лись над этим, брыз­га­лись, спо­ри­ли, вскри­ки­ва­ли. «Нет, ма­моч­ка, толь­ко не в гла­за, не в гла­за!» Вир­жи­ни ут­вер­жда­ла, что пе­на это­го оваль­но­го ду­ши­сто­го мы­ла во­все не щи­плет, но, ко­гда она тер­ла гри­мас­ни­чаю­щую мор­доч­ку сы­на, ре­бе­нок яв­но пре­уве­ли­чи­вал свои не­при­ят­ные ощу­ще­ния, чтоб вы­звать у нее со­чув­ст­вие.

Оли­вье по кро­хам ожив­лял в па­мя­ти эти се­мей­ные сцен­ки, ко­то­рые ка­за­лись та­ки­ми да­ле­ки­ми те­перь, ко­гда он умы­вал­ся в оди­но­че­ст­ве. Он усерд­но тер се­бя «во всех угол­ках», как его учи­ла Вир­жи­ни. Ни­ко­го не бы­ло до­ма, кро­ме не­го, то­ро­пить­ся бы­ло не­ку­да. Эло­ди уш­ла в цер­ковь Сен-Пьер на вос­крес­ную служ­бу, а Жан, про­во­див ее до цер­ков­но­го по­ро­га, от­пра­вил­ся в го­род­ской то­та­ли­за­тор. Вот по­че­му Оли­вье мог не жа­леть вре­ме­ни, все де­лать не спе­ша, ба­ло­вать­ся, иг­рать с во­дой и мыль­ной пе­ной. Маль­чик за­бот­ли­во вы­тер ру­ки тряп­кой, а ли­цо ва­фель­ным по­ло­тен­цем, вы­да­вил на зуб­ную щет­ку пас­ту Жипс, ис­пус­кав­шую слад­ко­ва­тый за­пах, и на­чал чис­тить зу­бы по вер­ти­ка­ли, как опять же учи­ла ма­ма. По­том по­про­бо­вал при­че­сать­ся, но во­ло­сы не ла­ди­ли с греб­нем, и при ка­ж­дой по­пыт­ке по­лу­чше их рас­че­сать Оли­вье вскри­ки­вал: ай-ай-ай… Вре­ме­на­ми он за­ти­хал, раз­гля­ды­вая се­бя в зер­ка­ло, под­ве­шен­ное к до­щеч­ке от счет­чи­ка рас­хо­да во­ды. Ему ка­за­лось, что он что-то за­был сде­лать.

Обыч­но к кон­цу всей туа­лет­ной це­ре­мо­нии Вир­жи­ни са­ма его при­че­сы­ва­ла щет­кой, а Оли­вье у нее про­сил:

— Мам, не брыз­нешь тем, что «чуд­но пах­нет»?

Он с гру­стью при­пом­нил это, но кач­нул го­ло­вой, ре­ши­тель­но от­го­няя вос­по­ми­на­ния. На­ско­ро про­те­рев мок­рым по­ло­тен­цем ко­ле­ни и ло­дыж­ки, Оли­вье рас­стег­нул свои ко­рот­кие шта­ны, тут же упав­шие на пол, на­дел тру­си­ки с ко­раб­ли­ком — фир­мен­ной мар­кой, три­ко­таж­ную ру­баш­ку и шот­ланд­ские нос­ки в кле­точ­ку. За­тем на­тя­нул брю­ки-гольф, на­дел ко­жа­ные сан­да­лии. И уже оде­тый от­пра­вил­ся в ком­на­ту, чтоб ог­ля­деть се­бя в боль­шом зер­ка­ле. Здесь он да­же слег­ка по­ко­кет­ни­чал, пы­та­ясь ук­ро­тить ру­кой хо­хо­лок, уп­ря­мо тор­чав­ший на ма­куш­ке, по­том спус­тил ни­же ре­зин­ки сво­их голь­фов, чтоб они по­хо­ди­ли на лыж­ные брю­ки.

Ко­гда Эло­ди ухо­ди­ла, слу­чи­лась ма­лень­кая не­при­ят­ность: ку­зи­на по­про­си­ла Оли­вье пой­ти вме­сте с ней на мес­су, но маль­чик ре­ши­тель­но от­ка­зал­ся. Эло­ди очень рас­сер­ди­лась:

— Крив­ля­ка, ты так и про­жи­вешь на зем­ле как зве­ре­ныш!

Прав­да, она ска­за­ла это и для Жа­на, со­хра­няв­ше­го свою точ­ку зре­ния на этот счет. Ку­зен за­сту­пил­ся за Оли­вье:

— У не­го еще все впе­ре­ди, вы­рас­тет — сам ре­шит, как ему по­сту­пать.

Но Эло­ди ос­та­лась не­до­воль­на. А Жан опа­сал­ся вы­звать ее раз­дра­же­ние. И ко­гда Оли­вье до­ба­вил: «А кро­ме то­го, я тер­петь не мо­гу кю­ре!» (эту фра­зу он слы­шал от па­па­ши Бу­гра), Жан, уже пы­та­ясь най­ти с Эло­ди об­щий язык, от­ве­тил:

— Не го­во­ри о том, че­го не по­ни­ма­ешь!

Под­лин­ные при­чи­ны от­ка­за ре­бен­ка таи­лись в дру­гом. Рань­ше он час­то за­бе­гал в цер­ковь Сак­ре-Кёр со свои­ми улич­ны­ми при­яте­ля­ми — Лу­лу, Туд­журь­я­ном и Кап­де­ве­ром, — это ме­сто при­вле­ка­ло его сво­ей та­ин­ст­вен­но­стью. Де­тям нра­ви­лось за­жи­гать све­чи, с ко­то­рых сте­кал стеа­рин, пле­скать во­дой из кро­пиль­ни­цы, пе­ре­ле­зать че­рез гор­ки ска­мее­чек для ко­ле­но­пре­кло­не­ний или смот­реть на бо­го­моль­цев, ло­бы­заю­щих уже всю ис­тер­тую но­гу ста­туи свя­то­го Пет­ра. Но по­сле смер­ти ма­те­ри его пу­га­ли эти уг­рю­мые цер­ков­ные сво­ды, он бо­ял­ся ус­лы­шать за­пах ла­да­на, ше­пот мо­литв, уви­деть тем­ные ря­сы свя­щен­но­слу­жи­те­лей — все это бы­ло та­ким мрач­ным, на­во­ди­ло на мысль о смер­ти и вы­зы­ва­ло страш­ные ноч­ные ви­де­ния.

Оли­вье взял гор­буш­ку хле­ба, ку­со­чек са­ха­ру и, от­ку­сы­вая от них по оче­ре­ди, вы­шел из до­му. Ули­ца пред­ста­ла пе­ред ним та­кая ожив­лен­ная, шум­ная, мно­го­люд­ная, буд­то все до­ма ра­зом опус­те­ли. Тут бы­ли па­па­ши, про­гу­ли­ваю­щие сво­их со­бак, и ма­ма­ши, про­гу­ли­ваю­щие сво­их ко­ше­чек, вы­со­ко­мер­ные уса­тые при­врат­ни­цы, жен­щи­ны с пыш­ны­ми при­чес­ка­ми и об­вис­ши­ми бюс­та­ми, по­жи­лые да­мы в шей­ных плат­ках, пен­сио­не­ры, без вся­ких це­ре­мо­ний за­пус­кав­шие ру­ки в свои па­ке­ти­ки с едой, ма­тро­ны в ши­ро­ких юб­ках и це­п­ляю­щая­ся за них раз­ная со­п­ли­вая мел­ко­та, бы­ли тут и вы­ря­див­шие­ся мо­ло­дые пар­ни, ли­хо под­тя­ги­ваю­щие брю­ки, гля­дя на про­сту­шек с че­рес­чур крас­ным ртом, и де­тиш­ки в мат­рос­ских кос­тюм­чи­ках, и же­ман­ни­цы с под­жа­ты­ми губ­ка­ми, и ба­ла­гу­ры в пу­ло­ве­рах, и фран­ты в ко­тел­ках, бы­ли и мно­го­чис­лен­ные от­пры­ски бед­няц­ко­го пле­ме­ни, об­ла­чен­ные в ла­та­ную оде­ж­ду, но при­че­сан­ные чуть ак­ку­рат­ней, чем в буд­ние дни, и со­всем обо­соб­лен­ной куч­кой стоя­ли ара­бы у две­ри гос­ти­ни­цы, где они жи­ли.

Де­душ­ка Са­му­эль, ко­то­ро­му пе­ре­ва­ли­ло за во­семь­де­сят, си­дел пе­ред ев­рей­ской мяс­ной лав­кой, то под­тя­ги­вая ру­ка­ва ру­ба­хи чер­ны­ми ре­зин­ка­ми, то за­дум­чи­во по­че­сы­вая бо­ро­ду. На го­ло­ве у не­го по­сто­ян­но тор­ча­ла чер­ная шля­па с ши­ро­кой лен­той. Все свое вре­мя он тра­тил на то, что ис­кал и звал до­мой сво­его вну­ка Ра­ме­ли, ко­то­рый ни­ко­гда не ста­нет хо­ро­шим мяс­ни­ком, по­то­му что слиш­ком мно­го чи­та­ет. Из ба­ка­лей­но­го ма­га­зи­на на ули­це Баш­ле сю­да до­но­си­лось ляз­га­нье ве­сов, стук пе­ре­став­ляе­мых лит­ро­вых вин­ных бу­ты­лей, прось­бы по­ку­па­те­лей и от­ве­ты хо­зяи­на («Бла­го­да­рю вас, ма­дам, мсье», или «Это все, боль­ше ни­че­го не по­на­до­бит­ся?» или хва­ст­ли­вое: «А вот это то­вар эс­ст­ра, про­сто сплош­ной эс­стаз, да и толь­ко!»), за­пах ке­ро­си­на, сме­шан­ный с аро­ма­том ост­рых сы­ров.

Бу­гра си­дел на ящи­ке и чи­тал вче­раш­нюю га­зе­ту «Па­ри-ми­ди». По вре­ме­нам он при­от­кры­вал свою курт­ку, где у не­го си­де­ла мор­ская свин­ка, жад­но втя­ги­вав­шая воз­дух, пре­ж­де чем ныр­нуть опять под по­лу, в те­п­ло его те­ла. Пе­ре­ва­ли­ва­ясь, про­хо­ди­ла ми­мо ма­дам Ша­минь­он в фио­ле­то­вой шляп­ке, с ви­ся­щей на лок­те хо­зяй­ст­вен­ной сум­кой из чер­ной кле­ен­ки и склад­ным ко­шель­ком в ру­ке. Сын бу­лоч­ни­ка на­во­дил лоск на свой ве­ло­си­пед с гру­зо­вой те­леж­кой и нож­ным тор­мо­зом. Кап­де­вер уже в де­ся­тый раз вы­ца­ра­пы­вал свои ини­циа­лы на стен­ке ог­ра­ды, че­рез ко­то­рую мож­но бы­ло уви­деть бу­лоч­ни­ка и его по­мощ­ни­ка, — оба они, в май­ках, об­сы­пан­ные му­кой, хло­по­та­ли у пе­чи в по­лу­под­ва­ле, вы­пе­кая штуч­ный хлеб, сдо­бу, «поль­ку», «ви­тые кол­ба­ски» и ка­ра­ваи.

Ка­за­лось, до­ма, лав­ки, да­же сте­ны пол­ны ра­до­ст­но­го до­воль­ст­ва. Из окон не­слись ап­пе­тит­ные за­па­хи чес­но­ка, жа­ре­но­го лу­ка, ра­зо­гре­то­го мас­ла, ту­ше­но­го ра­гу. По вос­кре­сень­ям все жен­щи­ны пре­вра­ща­лись в ку­ли­на­рок. Они спра­ши­ва­ли друг дру­га: «Что вы се­го­дня го­то­ви­те?» — от­ве­ты бы­ли под­роб­ны­ми и да­ва­лись с та­кой гор­до­стью и столь зна­чи­тель­ным то­ном, как буд­то все бу­ду­щее че­ло­ве­че­ст­ва за­ви­се­ло от ба­ра­ни­ны с зе­ле­ной фа­со­лью, мяс­но­го буль­о­на, го­вя­ди­ны по-бур­гунд­ски, кот­лет с го­рош­ком, те­лячь­их но­жек или ба­рань­е­го ра­гу с луч­ком и реп­кой.

Оли­вье бро­дил, пе­ре­бе­гая с од­но­го тро­туа­ра на дру­гой, ло­вя на хо­ду сло­веч­ки, за­па­хи, крас­ки, мгно­вен­ные впе­чат­ле­ния. Ка­ж­дый че­ло­век ка­зал­ся ему чем-то вро­де ба­ла­ган­но­го фо­кус­ни­ка, а вся ули­ца бы­ла как те­ат­раль­ные под­мо­ст­ки с ра­зыг­ры­ваю­щей­ся на них пье­сой. Маль­чик за­ме­тил то­ва­ри­ща по клас­су, ко­то­рый здо­ро­вал­ся с вы­со­ким изящ­ным нег­ром, Ри­ри Ша­минь­о­на, стра­дав­ше­го икот­кой и по­се­му при­бе­гав­ше­го к ско­ро­го­вор­ке: «Икот­ка на­па­ла, на­ка­зал ме­ня бог, а вот и про­па­ла, спа­си­тель по­мог» — и еще дев­чон­ку-италь­я­ноч­ку, по­ли­ро­вав­шую ног­ти. Двое лю­би­те­лей ска­чек тол­ко­ва­ли о «При­зе Диа­ны» и спра­ши­ва­ли се­бя: су­ме­ет ли Шквал по­бить По­пу­гая и Удоч­ку из ко­нюш­ни Рот­шиль­да. Лу­лу, в кос­тюм­чи­ке из чер­но­го бар­ха­та, на ко­то­ром рез­ко вы­де­лял­ся сво­ей бе­лиз­ной во­рот­ни­чок а-ля Дан­тон, по­хло­пав ру­кой по стя­ну­то­му шнур­ком ме­шоч­ку со стек­лян­ны­ми ша­ри­ка­ми, ска­зал Оли­вье:

— Сыг­ра­ем пар­тию? Я те­бе дам пять…

Ре­бя­та за­бав­но за­пры­га­ли, све­дя но­ги вме­сте, к са­мой се­ре­ди­не ули­цы и пря­мо на мос­то­вой на­ча­ли иг­рать в «ла­пу и клещ», по оче­ре­ди бро­сая ша­ри­ки, ко­то­рые за­пу­ты­ва­лись в тра­ве, про­би­ваю­щей­ся меж кам­ня­ми. Вре­мя от вре­ме­ни один из маль­чи­ков по­сле мет­ко­го уда­ра во­пил: «А вот и ла­па!», а дру­гой от­ве­чал: «Ни чер­та!» или же: «За­дел вто­рой, эх ты, ма­зи­ла». То­гда хва­стун рас­то­пы­ри­вал паль­цы ме­ж­ду дву­мя ша­ри­ка­ми, чтоб до­ка­зать, что про­ме­жу­ток пол­но­стью со­от­вет­ст­ву­ет пра­ви­лам. А то еще би­ли «кле­ща»: за­жи­ма­ли ша­рик в коль­цо из боль­шо­го и ука­за­тель­но­го паль­цев (по­лу­ча­лось не­что вро­де мо­но­кля) и, при­ста­вив его к пра­во­му гла­зу, хо­ро­шень­ко при­це­лив­шись, бро­са­ли вниз так, чтоб этот ша­рик столк­нул­ся с дру­гим. Оли­вье про­иг­рал пять вы­дан­ных ему ша­ри­ков и бро­сил иг­ру, тем бо­лее что ему по­сто­ян­но ка­за­лось, что, ко­гда он раз­вле­ка­ет­ся, взрос­лые смот­рят на не­го с уп­ре­ком — ведь он но­сил тра­ур.

Тол­стая Аль­бер­ти­на си­де­ла у сво­его ок­на, счи­тав­ше­го­ся в не­ко­то­ром ро­де оком ули­цы, и с неж­но­стью об­ли­зы­ва­ла би­ле­ти­ки с кар­тин­ка­ми, ко­то­рые час­тень­ко вы­да­ют в ви­де пре­мии сво­им по­ку­па­те­лям тор­го­вые фир­мы, а по­том при­клеи­ва­ла их в кле­точ­ках осо­бой зе­ле­ной тет­ра­ди. Вре­мя от вре­ме­ни она от­хо­ди­ла к пли­те и при­по­ды­ма­ла крыш­ку ка­ст­рю­ли или же пе­ре­лис­ты­ва­ла жур­наль­чик «Ми­ру­ар дю монд», вос­хи­ща­ясь ко­раб­лем Але­на Жер­бо, стра­то­ста­том про­фес­со­ра Пи­ка­ра или де­ти­щем гра­фа Цеп­пе­ли­на. Она ок­лик­ну­ла Оли­вье поч­ти лас­ко­вым го­ло­сом:

— Ты все еще тас­ка­ешь­ся по ули­цам, сквер­ный маль­чиш­ка!

В ка­фе «Лес и уголь» пе­ред уз­ким при­лав­ком еще тол­пи­лись не­сколь­ко пья­ниц, спо­рив­ших друг с дру­гом из-за мес­та у цин­ко­вой стой­ки. За­то в ка­фе «Транс­ат­лан­тик» на уг­лу ули­цы Баш­ле бы­ло люд­но, и кое-кто из лю­би­те­лей вы­пить вы­шел к две­рям со ста­кан­чи­ком в ру­ке по­сто­ять на сол­ныш­ке. Тут бы­ло раз­гу­лье вся­ких на­пит­ков: ли­кер «ман­да­рин-кю­ра­сао», ли­кер ли­мон­ный, «кирш», апе­ри­ти­вы фирм «дю­бон­не», «сен-ра­фа­эль», на­лив­ка из чер­ной смо­ро­ди­ны. На­пи­ток мо­лоч­но­го цве­та «пер­но» из Поп­тар­лье, под­кра­шен­ный гре­на­ди­ном, уже на­зы­вал­ся «то­мат», а с до­бав­ле­ни­ем зе­ле­ной мя­ты но­сил про­зви­ще «по­пу­гай». Хо­зя­ин Эр­нест раз­ли­вал «су­хие» апе­ри­ти­вы в са­мые ма­лень­кие рюм­ки, а для тех, что «с во­дой», вы­би­рал бо­ка­лы по­боль­ше, ко­ни­че­ской фор­мы, на нож­ке из ви­то­го стек­ла. Чтоб из­бе­жать до­пол­ни­тель­ной струй­ки во­ды из си­фо­на, но по­лу­чить ви­но в этих боль­ших бо­ка­лах, за­ка­зы­ва­ли обыч­но апе­ри­ти­вы «с во­дой, но без во­ды!».

Гну­са­вый и зыч­ный го­лос ста­ро­го ун­те­ра Гас­ту­не по­кры­вал все ос­таль­ные шу­мы в ка­фе. По­гла­жи­вая боль­шим паль­цем де­ся­ток ор­ден­ских лен­то­чек, ук­ра­шав­ших лац­кан его пид­жа­ка, он из­ла­гал свое мне­ние, точ­но да­вал ко­ман­ду «на пле­чо!». По вос­кре­сень­ям Гас­ту­не при­кла­ды­вал­ся к бе­ло­му су­хо­му ви­ну, но, чтоб ус­по­ко­ить со­весть, он до­бав­лял не­сколь­ко ка­пель ми­не­раль­ной во­ды «ви­ши», лов­ко от­кры­вая бу­тыл­ку ука­за­тель­ным паль­цем. На треть­ем за­хо­де Гас­ту­не уже по­ве­ст­во­вал о бит­ве на Мар­не; на шес­том, раз­мяк­нув, под­ра­жал дви­же­ни­ям там­бур­ма­жо­ра, а чуть поз­же ста­но­вил­ся аг­рес­сив­ным, во­пил про вся­ких там де­зер­ти­ров, про око­пав­ших­ся в ты­лу и оки­ды­вал всех во­круг про­ку­рор­ским взгля­дом. Ра­нен­ный в но­гу, он не­сколь­ко пре­уве­ли­чи­вал свою хро­мо­ту и все по­вто­рял, что на бу­ду­щей не­де­ле от­пра­вит­ся в ин­тен­дант­ст­во, что­бы по­лу­чить ре­зи­но­вый на­ко­неч­ник для сво­ей ин­ва­лид­ной пал­ки, как по­ло­же­но во­ен­ным ве­те­ра­нам, хо­тя он ни­ко­гда не поль­зо­вал­ся этой пал­кой.

Гас­ту­не, при­гла­див во­ло­сы и не­за­мет­но пе­ре­бро­сив их с за­тыл­ка на лоб (он это де­лал, пы­та­ясь скрыть об­лы­се­ние), на мгно­ве­ние так и за­стыл с ру­кой на ве­су, а за­тем опус­тил ее на го­ло­ву Оли­вье, сто­яв­ше­го ря­дом. Он на­жал на ма­куш­ку, слов­но хо­тел во­гнать маль­чи­ка в зем­лю, как ко­лы­шек, и про­из­нес не­оп­ре­де­лен­ным то­ном:

— Итак, Фран­ция!

Гас­ту­не по­ки­нул ка­фе, не сни­мая ру­ки с го­ло­вы Оли­вье, тем са­мым пре­вра­тив его в по­сох стар­ца, и под­тал­ки­вал ре­бен­ка впе­ре­ди се­бя к ули­це Лам­бер — до ка­фе «У доб­ро­го Пи­ко­ло». Здесь, на этой жал­кой тер­ра­се, Гас­ту­не ус­та­ло сва­лил­ся на пле­тен­ный из иво­вых пруть­ев стул пе­ред един­ст­вен­ным сто­ли­ком и за­ка­зал оверн­цу бе­ло­го ви­на с ли­мо­ном для се­бя и ли­мо­на­да для сво­его юно­го спут­ни­ка.

Оли­вье, не­ес­те­ст­вен­но вы­пря­мив­шись, си­дел на сту­ле и при­сталь­но смот­рел на ста­кан­чик, не ре­ша­ясь при­гу­бить. Гас­ту­не скло­нил­ся над сво­ей рюм­кой, сде­лал пер­вый гло­ток и вы­тер усы фран­тов­ским галль­ским жес­том. За­тем, по­смот­рев на Оли­вье кри­ти­че­ским оком, ка­ким ог­ля­ды­вал не­ко­гда но­во­бран­цев, впро­чем впол­не доб­ро­же­ла­тель­но и по­кро­ви­тель­ст­вен­но, Гас­ту­не взял бы­ка за ро­га:

— Для твое­го бу­ду­ще­го, па­рень, бы­ло бы луч­ше, ес­ли б те­бя при­ютил дя­дя с Се­ве­ра. Зна­ешь, се­ве­ря­не… У них-то де­неж­ки во­дят­ся. И не­ма­лые… А Жан и Эло­ди — это не­серь­ез­но. Ре­бя­тиш­ки они. Или вот еще: «Де­ти Ар­мии» — во­ен­ная шко­ла. Зна­вал я твое­го па­па­шу. Ни­че­го не ска­жешь — это был храб­рец, еще бы — во­ен­ный крест с паль­мо­вой вет­вью! Ес­ли твои род­ст­вен­ни­ки су­ме­ют до­го­во­рить­ся, ты мог бы стать да­же Сы­ном на­ции, и го­су­дар­ст­во вос­пи­та­ло бы те­бя за свой счет. И то­гда… — тут он свел ру­ки, как бы ука­зы­вая на зо­ло­тое дно, — твоя бе­да при­нес­ла бы те­бе уда­чу. Ведь это со­всем не так, как ес­ли бы…

Сна­ча­ла Оли­вье вы­слу­ши­вал эти раз­гла­голь­ст­во­ва­ния с веж­ли­вой ми­ной, скло­нив го­ло­ву, хо­тя по­рой ка­кое-то сло­во или вы­ра­же­ние и за­де­ва­ли его. Но от од­но­го мо­но­ло­га до дру­го­го про­хо­ди­ло столь­ко вре­ме­ни, что он пе­ре­стал им вни­мать и за­ду­мал­ся. Ко­гда же Оли­вье при­шел в се­бя, он с удив­ле­ни­ем об­на­ру­жил, что Гас­ту­не все еще го­во­рит, при­ни­мая рас­се­ян­ность маль­чи­ка за вни­ма­ние. Ре­бе­нок уже дав­но по­нял, что взрос­лые лю­бят по­рас­су­ж­дать с важ­ным ви­дом, да­вать со­ве­ты по мно­гу раз, по­вто­рять од­но и то же, по­гла­жи­вая вас по ще­кам и бия се­бя в грудь. Он уже не ос­ме­ли­вал­ся пря­мо смот­реть в ли­цо Гас­ту­не, но ве­те­ран, хоть и был слег­ка под хмель­ком, ви­ди­мо, все же про­чел в зе­ле­ных гла­зах маль­чи­ка вы­ра­же­ние гру­сти и ску­ки.

— Ну лад­но, лад­но, — ска­зал под ко­нец Гас­ту­не, оп­ро­ки­ды­вая ста­кан­чик, — по­ра ид­ти есть суп. — И до­ба­вил: — В до­ро­гу, впе­ред, марш!

Оли­вье под­нял­ся и ма­ши­наль­но при­хва­тил ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рый Гас­ту­не ос­та­вил на сто­ли­ке. Рас­ста­ва­ясь, ве­те­ран стук­нул маль­чи­ка по пле­чу, чуть бо­лее креп­ко, чем сле­до­ва­ло бы, и ска­зал ему еще что-то на­счет про­слав­лен­ных «Де­тей Ар­мии».

Пре­крас­ная Эло­ди, вер­ная про­вин­ци­аль­ным тра­ди­ци­ям, ре­ши­ла в те­че­ние трех ме­ся­цев но­сить тра­ур по тет­ке сво­его му­жа. Чер­ное ей очень шло, от­те­няя чис­то­ту ко­жи и соз­да­вая рез­кий кон­траст со свой­ст­вен­ной ей жиз­не­ра­до­ст­но­стью. И по­том, не толь­ко за­зыв­ная рек­ла­ма кра­си­лен «тра­ур за два­дцать че­ты­ре ча­са» ис­ку­ша­ла ее — ведь ок­ра­ши­ва­ние при­да­ва­ло что-то но­вое уже из­но­шен­ным тка­ням.

По­сле обе­да Эло­ди ре­ши­ла на­пи­сать пись­мо сво­ей ма­те­ри на ли­ст­ке де­ше­вой ли­но­ван­ной бу­ма­ги, вы­ну­той из пач­ки (пять ли­ст­ков, пять кон­вер­тов) с мар­кой «Жер­ми­наль». Ее ро­ди­те­ли из Сен-Ше­ли-д'Апшера пред­став­ля­ли се­бе па­риж­скую жизнь сплош­ным рас­пут­ст­вом, но те­перь они смо­гут ус­по­ко­ить­ся. Ули­ца Ла­ба в сущ­но­сти ни­чем не от­ли­ча­лась от их де­ре­вен­ской. Па­риж не за­ста­вил Эло­ди да­же под­кра­ши­вать гу­бы (Жан хо­тел, чтоб она ос­та­ва­лась «ес­те­ст­вен­ной»), гла­за ее со­хра­ни­ли блеск, а ще­ки с их бар­хат­ной ко­жей бы­ли по­доб­ны пер­си­ку. Эло­ди ве­ла жизнь об­раз­цо­вой до­маш­ней хо­зяй­ки, она мень­ше, чем ее муж, об­ре­ме­ня­ла се­бя тя­же­лы­ми де­неж­ны­ми за­бо­та­ми, и труд­но­сти толь­ко да­ва­ли ей по­вод до­ка­зать свое уме­нье эко­ном­но вес­ти хо­зяй­ст­во. Пол и ме­бель свер­ка­ли чис­то­той, и Эло­ди еже­днев­но опус­ка­ла не­сколь­ко сбе­ре­жен­ных мо­не­ток по пять­де­сят сан­ти­мов в бу­тыл­ку-ко­пил­ку; раз­ве лю­ди не го­во­рят, что ко­гда бу­тыл­ка за­пол­нит­ся, бу­дешь об­ла­дать ну пря­мо-та­ки ска­зоч­ным бо­гат­ст­вом?

По­ка мо­ло­дая жен­щи­на с ви­ди­мым усер­ди­ем — чер­ная прядь упа­ла на пра­вый глаз, кон­чик язы­ка вы­су­нут меж кра­си­вы­ми губ­ка­ми — кал­ли­гра­фи­че­ски вы­пи­сы­ва­ла ка­ж­дую бу­ков­ку, Жан чи­тал жур­нал «Ла вэн», меч­тая, чтоб его на­уч­ные вы­клад­ки и вос­крес­ные иг­ры при­нес­ли ту сум­му, ко­то­рой им так не хва­та­ет, чтоб урав­но­ве­сить бюд­жет. Скач­ки! Это все, что он раз­ре­шил се­бе со­хра­нить от сво­их преж­них при­вы­чек за­яд­ло­го иг­ро­ка, ос­те­пе­нив­шись по­сле же­нить­бы.

В до­ме бы­ло спо­кой­но, и Оли­вье хо­дил из ком­на­ты в ком­на­ту, тща­тель­но оги­бая од­ну осо­бен­но скри­пя­щую до­щеч­ку пар­ке­та. Эло­ди как буд­то уже за­бы­ла про­ис­ше­ст­вие, свя­зан­ное с цер­ков­ной мес­сой, но, так как она ввер­ну­ла слов­цо «лу­на­тик» по ад­ре­су маль­чи­ка, он пы­тал­ся раз­га­дать его смысл. Его час­то уп­ре­ка­ли, что он «ви­та­ет в об­ла­ках», но «лу­на­тик» зву­ча­ло еще не­при­ят­ней — сло­во это вы­зы­ва­ло ка­кие-то смут­ные ас­со­циа­ции: лу­на, лунь, лу­на­тик… И ни­ко­го ведь не спро­сишь, что же это та­кое, лу­на­тик, — еще со­чтут дерз­ким.

По­ка кар­то­фель­ное пю­ре, хо­ро­шо раз­мя­тое де­ре­вян­ным пес­ти­ком, ос­ты­ва­ло в его та­рел­ке, маль­чик пол­но­стью от­влек­ся, рас­се­ян­но ус­та­вив­шись на пе­реч­ни­цу и со­лон­ку в кос­тя­ных ча­шеч­ках, со­еди­нен­ных за­гну­тым хруп­ким рож­ком сер­ны с над­пи­сью «Су­ве­нир из Лур­да». Лишь за­ме­тив, что та­рел­ки его ку­зе­нов уже опус­те­ли, он кое-как ото­рвал­ся от не­при­ят­ных вос­по­ми­на­ний о Гас­ту­не. Но ап­пе­тит про­пал, и ре­бе­нок на­чер­тил сво­ей вил­кой на рас­пла­став­шем­ся по всей та­рел­ке пю­ре сна­ча­ла го­ри­зон­таль­ные ли­нии, по­том вер­ти­каль­ные, а за­тем по­про­бо­вал сле­пить че­ло­веч­ка; но так как он ему не по­пра­вил­ся, Оли­вье бы­ст­ро съел ру­ку че­ло­веч­ка, по­том но­гу, го­ло­ву, что­бы его боль­ше не ви­деть.

Ко­гда бы­ло по­да­но жар­кое из сви­ни­ны, бе­се­да не­мно­го ожи­ви­лась, Эло­ди и Жан за­го­во­ри­ли о Сен-Ше­ли, ко­то­рое ка­за­лось им ра­ем, чу­дес­ным ме­стом для лет­не­го от­ды­ха, о Трюй­е­ре, где ку­па­ют­ся вбли­зи во­до­па­да, о виа­ду­ке Га­ра­би, по­стро­ен­ном Эй­фе­лем, ав­то­ром па­риж­ской баш­ни, и все это да­ло мыс­лям ре­бен­ка но­вое на­прав­ле­ние.

Ед­ва ус­та­но­ви­лась ти­ши­на, Оли­вье вдруг ска­зал, ну про­сто для то­го, чтоб при­нять уча­стие в раз­го­во­ре:

— А мы с Гас­ту­не за­ло­жи­ли за во­рот­ник по ста­каш­ке!

— Это­го еще не хва­та­ло! — вос­клик­ну­ла Эло­ди.

Оли­вье не по­нял уп­ре­ка. Зна­чит, не на­до бы­ло го­во­рить и об этом!

Маль­чи­ку на­дое­ло рас­ха­жи­вать по этой тес­ной ком­нат­ке, и он усел­ся в един­ст­вен­ное здесь крес­ло из крас­ной ко­жи с зо­ло­че­ны­ми гвоз­ди­ка­ми. Жан, по­слю­нив ка­ран­даш, вы­пи­сы­вал в ряд клич­ки ло­ша­дей, фа­ми­лии вла­дель­цев ко­ню­шен, име­на тре­не­ров и жо­ке­ев, вно­сил циф­ры, ука­зы­ваю­щие вес, ган­ди­кап, при­зо­вые мес­та ло­ша­дей, по­лу­чен­ные ими в пре­ды­ду­щих скач­ках. Оли­вье вдруг спро­сил, что-то по ас­со­циа­ции вспом­нив:

— Ска­жи, Жан, ты ни­ко­гда не бы­ва­ешь те­перь у Пьер­ро­за?

Ка­фе Пьер­ро­за, вер­нее би­ст­ро на уг­лу ули­цы Ра­мей и ту­пи­ка Перс, бы­ло глав­ной ре­зи­ден­ци­ей Жа­на до его же­нить­бы. Там он еже­ве­чер­не встре­чал ва­та­гу мо­ло­дых ре­бят од­них с ним вку­сов: это бы­ли и под­мас­те­рья, и раз­ные без­дель­ни­ки, и па­тен­то­ван­ные ло­ды­ри, на­стоя­щие пар­ни квар­та­ла, гру­бия­ны из гру­бия­нов, спе­цы по вся­ким «мо­шен­ст­вам». Гля­нув ук­рад­кой в сто­ро­ну Эло­ди, Жан от­ве­тил:

— Ко­неч­но, не бы­ваю. Все это хо­ро­шо, по­ка мо­лод!

Ка­фе Пьер­ро­за со­хра­ня­ло свой стиль, свои при­выч­ки, сво­их осо­бых по­се­ти­те­лей. Зна­то­ки по­ни­ма­ют, что в Па­ри­же нет двух по­хо­жих би­ст­ро. Все в них раз­ное: шум, за­па­хи, ма­не­ры за­все­гда­та­ев, все­воз­мож­ные не­уло­ви­мые де­та­ли, ха­рак­те­ры хо­зя­ев… У Пьер­ро­за бы­ва­ли тол­стые тор­гов­ки-зе­лен­щи­цы, в сво­их чер­ных плис­си­ро­ван­ных юб­ках и ат­лас­ных бле­стя­щих коф­точ­ках, об­тя­ги­ваю­щих пол­ную грудь, по­хо­жие на пе­ви­цу Фре­эль, за­ко­ре­не­лые пья­ни­цы, с но­са­ми, как баг­ро­вая све­то­вая рек­ла­ма, сю­да при­хо­ди­ли с ков­ри­ка­ми для про­да­жи ара­бы в фес­ках, ма­ля­ры, ба­си­стые и писк­ля­вые, в бе­лых блу­зах, крас­но­мор­дые мяс­ни­ки в пе­ред­ни­ках, за­ля­пан­ных кро­вью, ме­ха­ни­ки в спе­цов­ках, ра­бо­чие-га­зов­щи­ки в сво­ей фор­ме — все они про­из­во­ди­ли тут ад­ский шум, к ко­то­ро­му при­сое­ди­нял­ся лязг от ме­ха­ни­че­ских биль­яр­дов. За­па­хи ко­фе со слив­ка­ми, крас­но­го ви­на, ро­ма и пи­ва, клу­бы па­ра от при­сви­сты­ваю­щих ко­фе­ва­рок, звон ста­кан­чи­ков и ча­шек, гал­деж, жар­гон­ные и про­сто­на­род­ные сло­веч­ки, про­вин­ци­аль­ный та­нец «жа­ва» и визг­ли­вые пе­сен­ки в ма­не­ре пе­ви­цы Да­миа или Бер­ты Силь­ва, ис­пол­нен­ные дре­без­жа­щим кон­траль­то с под­черк­ну­той виб­ра­ци­ей го­ло­са, — все тут бла­го­при­ят­ст­во­ва­ло соз­да­нию ат­мо­сфе­ры че­ло­ве­че­ской те­п­ло­ты, сво­бо­де по­ве­де­ния, от­кро­вен­ным вы­ска­зы­ва­ни­ям пе­ред со­брав­ши­ми­ся. Хо­зя­ин, ро­дом из Са­войи, уст­раи­вал здесь гран­ди­оз­ные бит­вы на биль­яр­де, сра­же­ния в бе­лот, в «ду­ра­ка», в «свои ко­зы­ри», рас­тя­ги­вая эти ба­та­лии на мно­гие ве­че­ра и вы­да­вая в на­гра­ду по­бе­ди­те­лю жир­но­го, хо­ро­шо ощи­пан­но­го ка­п­лу­на, у ко­то­ро­го в ка­че­ст­ве де­ко­ра­тив­но­го эле­мен­та ос­тав­ля­лось в гуз­ке не­сколь­ко длин­ных перь­ев. Ме­ст­ные ост­ря­ки ра­ди сме­ха ок­ре­щи­ва­ли этих птиц из­вест­ны­ми в эс­т­рад­ном ми­ре име­на­ми — «Мис­тин­гет», «Се­силь Со­рель», «Жо­зе­фи­на Бек­кер». На окон­ных стек­лах Пьер­роз вы­во­дил ме­лом: Здесь мож­но по­охо­тить­ся на цы­п­лен­ка! Та­кие тра­ди­ци­он­ные на Мон­мар­тре со­стя­за­ния бы­ли в чес­ти имен­но тут, и счи­та­лось по­чет­ным, ес­ли имя кли­ен­та зна­чи­лось на боль­шой гри­фель­ной дос­ке сре­ди имен лау­реа­тов.

Од­на­ко Оли­вье, спро­сив Жа­на на­счет Пьер­ро­за, имел в ви­ду еще од­но удо­воль­ст­вие, ко­то­рое в его пред­став­ле­нии бы­ло свя­за­но с би­ст­ро. Ко­гда Вир­жи­ни бы­ла жи­ва, то ино­гда в вос­крес­ные ут­ра Жан, по­дой­дя к га­лан­те­рей­ной ла­воч­ке, сви­стом вы­зы­вал сво­его ма­лень­ко­го ку­зе­на на ули­цу, и тот вы­бе­гал с кус­ком мы­ла и мах­ро­вым по­ло­тен­цем. Жан уво­дил маль­чи­ка в го­род­ской бас­сейн на ули­цу Ами­ро. На­до бы­ло спе­шить, так как ту­да на­би­ва­лась уй­ма лю­дей и по­сле вось­ми уже при­хо­ди­лось по­дол­гу ждать, по­ка ос­во­бо­дит­ся ка­бин­ка. Кас­сир­ша вы­да­ва­ла на­про­кат хол­що­вые с мар­кой за­ве­де­ния плав­ки, ко­то­рые ве­ре­воч­кой за­вя­зы­ва­лись на бед­рах. Жан и Оли­вье под­ни­ма­лись к ярус­ным га­ле­ре­ям, воз­вы­шаю­щим­ся од­на над дру­гой во­круг бас­сей­на, то­ро­п­ли­во бе­жа­ли за слу­жа­щим в май­ке и бе­лых брю­ках, ко­то­рый, чтоб опо­знать их при воз­вра­ще­нии, за­пи­сы­вал их ини­циа­лы ме­лом на чер­ной до­щеч­ке, при­би­той с внут­рен­ней сто­ро­ны две­ри.

Жан на­ка­зы­вал Оли­вье: «Смот­ри, за­пом­ни но­мер ка­би­ны!» Ре­бе­нок, чув­ст­вуя свою ве­ли­кую от­вет­ст­вен­ность, во вре­мя ку­па­нья то и де­ло по­вто­рял про се­бя но­мер. Вот по­че­му дни этой вос­крес­ной ра­до­сти за­пе­чат­ле­ны в его па­мя­ти под но­ме­ра­ми ка­бин — № 83, № 117, № 22…

По­сле гон­ки «а кто пер­вый раз­де­нет­ся» и те­п­ло­го ду­ша с мы­лом они ока­ты­ва­лись та­кой хо­лод­ню­щей стру­ей, что хоть кри­ком кри­чи, на­прав­ля­лись к го­лу­бо­ва­той, пах­ну­щей хло­ром во­де и ос­то­рож­ны­ми шаж­ка­ми на­чи­на­ли спус­кать­ся по сту­пень­кам в зыб­кую во­дя­ную тол­щу. Бас­сейн для Оли­вье был ра­до­стью не толь­ко из-за удо­воль­ст­вия пле­скать­ся на мел­ко­во­дье до той опас­ной чер­ты, где уже не дос­та­нешь дна, не толь­ко из-за то­го, что здесь Жан учил его пла­вать, под­дер­жи­вая од­ной ла­до­нью под под­бо­ро­док, а дру­гой под жи­вот, и да­же не толь­ко из-за то­го, что маль­чи­ку пра­ви­лось ны­рять с го­ло­вой в во­ду, за­жав ноз­д­ри, а по­том, вы­ныр­нув, фыр­кать и со­петь, как тю­лень, — по бы­ла еще ты­ся­ча бес­ко­неч­ных ра­до­стей, свя­зан­ных с ощу­ще­ни­ем, что за­бо­ты ис­чез­ли и те­ло бла­жен­ст­ву­ет, а во­круг на­стоя­щая во­дя­ная фее­рия, хлю­па­нье взби­той в пе­ну во­ды, гул­кие вспле­ски ны­ряль­щи­ков, рас­ка­ти­сто от­ра­жае­мые пли­точ­ны­ми стен­ка­ми и за­стек­лен­ной кры­шей, пе­сен­ки, до­но­ся­щие­ся из ду­ше­вых ка­би­нок, со­ве­ты тре­не­ров, ру­ко­во­дя­щих свои­ми уче­ни­ка­ми, слов­но ко­раб­ли­ка­ми, на­прав­ляе­мы­ми длин­ным шес­том, сви­ст­ки в ад­рес по­те­ряв­ших вся­кий ра­зум озор­ни­ков, визг дев­чо­нок, ко­то­рым бро­са­ли в ли­цо при­горш­ни во­ды… На­зва­ния спо­со­бов пла­ва­ния — кроль, брасс, бат­тер­фляй, ин­дий­ский, «дос­кой», япон­ский што­пор и са­жен­ка­ми — яв­ля­ли со­бой це­лую про­грам­му: Оли­вье хо­тел нау­чить­ся всем сти­лям сра­зу и да­же по­про­бо­вать изо­брес­ти но­вые.

— Ха! А я чуть не за­хлеб­нул­ся…

Иной раз Жан за­вя­зы­вал раз­го­вор с хо­ро­шень­кой дев­чон­кой в ку­паль­ном кос­тю­ме и дол­го си­дел с ней на краю бас­сей­на, све­сив но­ги. Оли­вье под­ми­ги­вал сво­ему ком­пань­о­ну, по­ни­маю­ще про­из­но­сил: гм-гм! — Жан под­це­пил под­руж­ку. Бы­ва­ло, ре­бе­нок встре­чал в бас­сей­не школь­но­го друж­ка, и они за­те­ва­ли иг­ру, кто пер­вый до­п­лы­вет до ле­сен­ки или ныр­нет с од­ной из сту­пе­нек.

Од­на­ко в ра­до­стях ку­па­ния бы­ст­ро про­ле­та­ло вре­мя, и вот уже по­ра вер­нуть­ся под душ, до­ж­дать­ся слу­жи­те­ля, на­звать ему пре­сло­ву­тые ини­циа­лы, за­тем на­пе­ре­гон­ки одеть­ся, при­че­сать­ся мок­рой рас­чес­кой у за­по­тев­ше­го зер­ка­ла и вый­ти на ули­цу, чув­ст­вуя, что те­ло ста­ло лег­ким, воз­душ­ным. По пу­ти они ос­та­нав­ли­ва­лись у Пьер­ро­за, за­ка­зы­ва­ли две чаш­ки ко­фе с мо­ло­ком и не­ве­ро­ят­ным ко­ли­че­ст­вом зо­ло­ти­стых рож­ков. К Жа­ну не­ред­ко под­са­жи­ва­лись при­яте­ли, и маль­чик гор­дил­ся тем, что при­ни­мал уча­стие в их шут­ли­вой бе­се­де.

Все это ка­за­лось очень да­ле­ким. По­сле же­нить­бы Жан пе­ре­стал хо­дить в би­ст­ро Пьер­ро­за, по­ки­нул бас­сейн… И сей­час, от­ло­жив в сто­ро­ну ка­ран­даш, он ска­зал то­ном фа­та­ли­ста: «Ну что ж, уви­дим…» Ло­ша­ди Рот­шиль­да пред­став­ля­ли со­бой яв­ную опас­ность. Жан по­смот­рел на Эло­ди, ак­ку­рат­но за­клеи­ваю­щую кон­верт, вы­нул свой ко­ше­лек, от­счи­тал не­сколь­ко мо­не­ток и дал их Оли­вье:

— Дер­жи, это те­бе на вос­кре­се­нье. Мо­жешь схо­дить в ки­нош­ку. И смот­ри, не ва­ляй ду­ра­ка!

Маль­чик сжал мо­не­ты в ру­ке и по­ду­мал, что Бу­гра мог бы сде­лать из них пре­крас­ные коль­ца, но, к со­жа­ле­нию, для его паль­цев они бы­ли бы ве­ли­ки, по­том три­ж­ды звон­ко рас­це­ло­вал Жа­на и Эло­ди, как это при­ня­то в Овер­ни. На ли­цах ку­зе­нов поя­ви­лась рас­тро­ган­ная улыб­ка, и Жан по­вто­рил: «Будь ум­ни­цей!» — а Эло­ди су­ну­ла еще пять­де­сят сан­ти­мов, чтоб в ан­трак­те он ку­пил се­бе па­кет с ка­ра­мель­ка­ми.

Оли­вье по­бе­жал при­че­сать­ся, на­дел свою кур­точ­ку и очень до­воль­ный вы­шел из до­му с на­ме­ре­ни­ем на­пра­вить­ся в «Мар­ка­де-Па­лас»; ему бы­ло все рав­но, ка­кой там да­ют фильм. Вско­ре он во­шел в фойе ки­не­ма­то­гра­фа, сте­ны ко­то­ро­го бы­ли уве­ша­ны рек­ла­ма­ми филь­мов и фо­то­гра­фия­ми ак­те­ров по па­роч­кам: Мо­рис Ше­ва­лье и Жан­нет Мак­до­нальд, Жан Мю­ра и Ан­на­бел­ла, Са­ша Гит­ри и Ивон­на Пре­нтан и про­сто так, не­за­ви­си­мо от филь­мов: Жюль Бер­ри, Лар­кей, Эмос, Ре­мю, Фер­нан­дель, Хар­ри Ба­ур, Адольф Мен­жу, Ро­лан Ту­тен, Ан­д­ре Ро­анн, Са­тур­нен Фабр, Югет­та экс Дюф­ло, Мар­сель Ва­ле, Пьер Брас­сёр, Кларк Гейбл… Оли­вье при­под­нял­ся на цы­поч­ки, чтоб дос­тать до стек­лян­ной кас­сы, по­про­сил би­лет и при­го­то­вил мо­нет­ку для би­ле­тер­ши, ко­то­рая ука­жет ему ме­сто. Он во­шел за ней в зал с де­ре­вян­ны­ми крес­ла­ми в тот мо­мент, ко­гда уже раз­дал­ся сла­бый зво­нок, со­зы­ваю­щий зри­те­лей.

Сце­на бы­ла за­кры­та боль­шим рек­лам­ным за­на­ве­сом. Оли­вье чи­тал и пе­ре­чи­ты­вал тор­го­вые рек­ла­мы, по­ме­щен­ные в рам­ках са­мых раз­лич­ных раз­ме­ров и ук­ра­шен­ные це­лым хо­ро­во­дом из фи­гу­рок Мик­ки-Мау­са и его кон­ку­рен­та Ко­та Фе­лик­са, очень пло­хо на­ри­со­ван­но­го, по­ка не ра­зо­брал­ся во всех их до­во­дах и уго­ва­ри­ва­ни­ях. На­ча­ла се­ан­са он до­жи­дал­ся поч­ти чет­верть ча­са, си­дя на са­мых де­ше­вых мес­тах пар­те­ра (пер­вые пять ря­дов), и ему при­хо­ди­лось силь­но за­про­ки­ды­вать го­ло­ву, что­бы ви­деть все эти кар­тин­ки на за­на­ве­се, к то­му же ис­ка­жен­ные из-за его край­не не­удоб­ной по­зи­ции.

Ожи­да­ние, хо­тя и под му­зы­ку раз­ных пла­сти­нок, ка­за­лось уже че­рес­чур дол­гим, а тут еще столь­ко ми­нут за­ня­ли вся­кие ма­ни­пу­ля­ции до на­ча­ла про­смот­ра: подъ­ем ко­лен­ко­ро­во­го за­на­ве­са с рек­ла­ма­ми, а за ним же­лез­но­го за­на­ве­са с пят­на­ми ржав­чи­ны, скре­жет ко­лец еще од­но­го, крас­но­го с зо­ло­тым за­на­ве­са (тут би­ле­тер­ша при­шла под­хва­тить его шну­ром с кис­тя­ми в точ­но­сти так, как в те­ат­ре, ко­то­ро­му ки­не­ма­то­граф яв­но хо­тел под­ра­жать); за­тем под­ня­ли еще один за­на­вес — и все это, чтоб про­де­мон­ст­ри­ро­вать пус­той эк­ран, об­ве­ден­ный чер­ной рам­кой, как тра­ур­ное пись­мо. В об­щем, это был на­стоя­щий стрип­тиз. На­ко­нец би­ле­тер­ша под су­хое по­тре­ски­ва­ние пе­ре­клю­ча­те­лей по­га­си­ла все лам­пы, и поя­ви­лись кад­ры до­ку­мен­таль­но­го «го­во­ря­ще­го» филь­ма еще и с му­зы­кой, но он ка­зал­ся уже мно­го раз ви­ден­ным: пей­за­жи бы­ли при­прав­ле­ны ба­наль­ны­ми ком­мен­та­рия­ми, к то­му же дик­тор го­во­рил слиш­ком воз­вы­шен­ным то­ном; тут бы­ли и за­сне­жен­ные по­ля, и бур­ные по­то­ки, и ве­ко­вые ду­бы, и об­шир­ные про­стран­ст­ва, и глу­бо­кие безд­ны. По­том пе­ние пе­ту­ха воз­вес­ти­ло на­ча­ло хро­ни­ки с ее оче­ред­ной еже­не­дель­ной ка­та­ст­ро­фой, не­пре­мен­ным тор­же­ст­вен­ным от­кры­ти­ем че­го-то там та­ко­го, пре­зи­ден­том в ци­лин­д­ре, ве­ло­си­пед­ны­ми гон­ка­ми, во­ен­ным па­ра­дом и свет­ски­ми мо­да­ми, при ви­де ко­то­рых так и прыс­ну­ли со сме­ху все ме­ст­ные ста­рич­ки, при­хо­жа­не, при­врат­ни­цы, а за ни­ми и де­ти, лю­бя­щие по­буя­нить. За всем этим сле­до­ва­ла обыч­но ма­лень­кая ко­ме­дия, муль­ти­п­ли­ка­ция или ко­рот­ко­мет­раж­ка, а по­том на­сту­пал не­скон­чае­мый ан­тракт (па­ке­ты с кон­фе­та­ми, мят­ные пас­тил­ки, ка­ра­мель, апель­си­ны), вслед за ко­то­рым по­сле по­втор­но­го це­ре­мо­ниа­ла со все­ми за­на­ве­са­ми на­чи­нал­ся столь во­ж­де­лен­ный боль­шой фильм.

Со­рван­цы са­мых раз­ных воз­рас­тов, си­дев­шие впе­ре­ди Оли­вье, за­тя­ги­ва­лись от­вра­ти­тель­ны­ми окур­ка­ми (у ка­ж­до­го крес­ла име­лась гряз­ная пе­пель­ни­ца, ок­ру­жен­ная мно­го­чис­лен­ны­ми сле­да­ми от по­га­шен­ных па­пи­рос), ху­ли­га­ны це­ли­лись в эк­ран, во­пя: тах-тах-тах! — и стре­ляя из пис­то­ле­ти­ков де­ре­вян­ны­ми стре­ла­ми с при­сос­ка­ми из крас­ной ре­зи­ны, пар­ням нра­ви­лось при­ле­п­лять их се­бе на са­мую се­ре­ди­ну лба. Они хло­па­ли си­день­я­ми и по­гля­ды­ва­ли на би­ле­терш в бе­лых пе­ред­ни­ках, ко­то­рые бы­ли го­то­вы сде­лать им за­ме­ча­ние или при­гро­зить уда­ле­ни­ем из за­ла. Оли­вье не уча­ст­во­вал в шум­ных вы­ход­ках этих не­по­сед­ли­вых зри­те­лей не по­то­му, что был па­инь­кой, а про­сто он с ин­те­ре­сом и вол­не­ни­ем ждал пред­стоя­ще­го зре­ли­ща. Он си­дел пря­мо, с дос­то­ин­ст­вом, вел се­бя как ме­ло­ман, за­ча­ро­ван­ный об­раз­ами и зву­ка­ми, по­рой со­всем за­ти­хал и с ка­ким-то от­тен­ком гру­сти и вос­хи­ще­ния пе­ре­жи­вал эти зна­чи­тель­ные ми­ну­ты сво­ей жиз­ни.

В то вос­кре­се­нье да­ва­ли фильм «Дон-Ки­хот». Позд­нее ре­бе­нок уз­на­ет, что это бы­ло про­из­ве­де­ние из­вест­но­го не­мец­ко­го ре­жис­се­ра Паб­ста. Но то­гда он не об­ра­тил вни­ма­ния на тит­ры. Он ма­ло что знал и о ге­рое это­го филь­ма, Дон-Ки­хо­те из Ла­ман­чи (маль­чик по­ла­гал, что речь идет о про­ли­ве), раз­ве толь­ко что этот че­ло­век был вы­сок и худ и что его со­про­во­ж­дал не­кий Сан­чо Пан­са, по кон­тра­сту с хо­зяи­ном — ма­лень­кий и тол­стый. Оли­вье пред­по­ла­гал, что они вро­де ко­ми­ков Ду­п­ле­нат­та и Па­та­шо­на или Ло­ре­ля и Хар­ди.

С пер­вых же кад­ров Оли­вье был по­ко­рен. Рус­ский ак­тер Ша­ля­пин и фран­цуз­ский — Дор­виль иг­ра­ли ге­ро­ев этой ле­ген­ды. При­клю­че­ния Ры­ца­ря пе­чаль­но­го об­раза с мед­ным та­зи­ком ци­рюль­ни­ка на го­ло­ве по­гру­зи­ли ре­бен­ка в не­зна­ко­мое ему до сих пор вос­тор­жен­ное со­стоя­ние. Он не так уж мно­го по­нял в этой ис­то­рии, но пе­ние, му­зы­ка за­ста­ви­ли его тре­пе­тать. Ка­ж­дый кадр обо­ст­рял пе­ре­жи­ва­ния маль­чи­ка, вол­но­вал его. За муд­рым со­дер­жа­ни­ем кар­ти­ны он глу­бо­ко ощу­щал оди­но­че­ст­во ге­роя, и ко­гда кни­ги ги­даль­го пре­да­ва­лись со­жже­нию на ко­ст­ре, вол­не­ние Оли­вье так воз­рос­ло, что ему бы­ло труд­но спра­вить­ся со свои­ми чув­ст­ва­ми. О сво­ей ду­шев­ной бо­ли пел Дон-Ки­хот, а из­му­чен­ный соб­ст­вен­ны­ми пе­ча­ля­ми ре­бе­нок тос­ко­вал вме­сте с ним. В ту ми­ну­ту, ко­гда на эк­ра­не осе­ли го­ря­щие уг­ли ко­ст­ра, Оли­вье вновь уви­дел тол­стые ве­рев­ки во­круг гро­ба ма­те­ри. И дол­го еще по­сле то­го, как в за­ле за­жег­ся свет, маль­чик гля­дел на опус­тев­ший эк­ран, как буд­то Дон-Ки­хот все еще был там…

Из «Мар­ка­де-Па­ла­са» Оли­вье ушел воз­бу­ж­ден­ный. Он ша­гал по ули­це по­лу­за­крыв гла­за, чтоб не ви­деть про­хо­жих и по­доль­ше со­хра­нить в па­мя­ти этот пла­мень, сжи­гав­ший кни­ги и от­ра­жав­ший­ся в гла­зах ге­роя, ко­то­ро­го все пре­да­ли. Взвол­но­ван­ный, ос­ле­п­лен­ный впе­чат­ле­ния­ми, Оли­вье ре­шил пой­ти в свою ко­ну­ру под ле­ст­ни­цей Бек­ке­рель, в свое убе­жи­ще, ко­то­рое од­но лишь мог­ло ус­по­ко­ить его ти­ши­ной, по­лу­мра­ком и уе­ди­не­ни­ем. В его моз­гу все еще бу­ше­ва­ло пла­мя ау­то­да­фе. Оно во­ро­ши­ло стра­ни­цы книг, по­жи­ра­ло их од­ну за дру­гой, бу­ма­га кор­чи­лась и, ка­за­лось, сте­на­ла пе­ред тем, как ис­пе­пе­лить­ся.

Оли­вье от­крыл за­движ­ку и спря­тал­ся в са­мой глу­би­не чу­ла­на. И на этот раз он ук­рыл­ся ме­ж­ду му­сор­ны­ми ба­ка­ми и мет­ла­ми, как ежик. Ре­бе­нок раз­ры­дал­ся, не до кон­ца осоз­на­вая при­чи­ну сво­их слез, но ему ста­ло лег­че. Он да­же пе­ре­стал чув­ст­во­вать эту мерз­кую вонь от пы­ли, мас­ти­ки для по­ла и гни­лых ово­щей, к ко­то­рой при­ме­ши­вал­ся еще за­пах ка­ко­го-то жи­вот­но­го.

Оли­вье за­бил­ся в свою но­ру; здесь он был на­деж­но ук­рыт от все­го и всех, слов­но по­пал в иной мир, где мож­но бы­ло со­брать мыс­ли и чув­ст­ва, со­сре­до­то­чить­ся, по­ду­мать. Он не сра­зу рас­слы­шал ка­кой-то стон вбли­зи, а мо­жет, по­ду­мал, что он вы­рвал­ся из его соб­ст­вен­ной гру­ди. Но ко­гда жа­ло­ба за­зву­ча­ла сно­ва и ста­ла гром­че, он за­ме­тил в су­мра­ке чуть све­тив­шие­ся гла­за ка­кой-то зве­рюш­ки. Оли­вье су­нул ру­ку в кар­ман. Но в нем бы­ла дыр­ка, и ко­ро­бок швед­ских спи­чек Гас­ту­не, ко­то­рый он по­доб­рал, про­ско­чил за под­клад­ку и там за­стрял. Оли­вье рас­ши­рил ды­ру, вы­та­щил ко­ро­бок и чирк­нул спич­кой.

Ря­дом си­де­ла обык­но­вен­ная боль­шая кош­ка с се­рой тиг­ро­вой шер­стью; она на мгно­ве­нье още­ти­ни­лась, а по­том до­вер­чи­во вы­тя­ну­ла пе­ред­ние ла­пы и лег­ла на бок, по­ка­зав на­бух­шие со­ски, к ко­то­рым пы­та­лась под­та­щить что-то ма­лень­кое, не­под­виж­ное, урод­ли­вое, вро­де слиз­ня­ка. Гла­за кош­ки слов­но при­зы­ва­ли Оли­вье в сви­де­те­ли ее не­сча­стья, она вы­ли­зы­ва­ла сво­его мерт­во­го ко­тен­ка — вид­но, вы­та­щи­ла его из во­ды и те­перь тщет­но пы­та­лась вер­нуть к жиз­ни.

Оли­вье за­жи­гал од­ну спич­ку за дру­гой. Пла­мя яр­ким цвет­ком ис­кри­лось в тем­но­те, бе­жа­ло по спи­чеч­ной па­лоч­ке и об­жи­га­ло маль­чи­ку паль­цы. Он за­кры­вал гла­за, все еще вспо­ми­ная кад­ры се­го­дняш­не­го филь­ма, а кош­ка не пе­ре­ста­ва­ла жа­лоб­но мяу­кать.

Пре­ж­де, в зим­ние дни, хо­тя в ком­на­те за га­лан­те­рей­ной лав­кой печь на­ка­ля­лась поч­ти до­крас­на, Вир­жи­ни ра­ди соб­ст­вен­но­го удо­воль­ст­вия раз­жи­га­ла дре­вес­ный уголь в ка­ми­не — все со­дер­жи­мое бу­маж­ных па­ке­тов из ма­га­зи­на Бер­но ма­ло-по­ма­лу вы­сы­па­лось ту­да. Вна­ча­ле дым по­щи­пы­вал им гла­за, но, ко­гда уголь­ки на­чи­на­ли пы­лать, из­да­вая не­за­бы­вае­мый су­хой треск, так бы­ло слав­но си­деть у ог­ня на по­душ­ках, та­кие при­ят­ные это бы­ли ми­ну­ты и для ма­те­ри и для сы­на; огонь об­жи­гал им ли­ца, по­гру­жал в сла­до­ст­ную дре­мо­ту, и они си­де­ли не­дви­жи­мо, мол­ча со­зер­цая алые и си­ние языч­ки, и лишь из­ред­ка об­ме­ни­ва­лись до­воль­ны­ми взгля­да­ми.

Оли­вье под­би­рал в ма­га­зи­не ко­моч­ки пе­ре­пу­тан­ных ни­ток и бро­сал их в огонь, с удо­воль­ст­ви­ем гля­дя, как пла­мя ох­ва­ты­ва­ет весь во­рох, бы­ст­ро обуг­ли­вая в се­ре­дин­ке чер­ное кру­же­во, ко­то­рое рас­па­да­лось на гла­зах.

За­бив­шись в свою ко­ну­ру и чир­кая спич­ку од­ну за дру­гой, он вос­кре­сил и за­но­во пе­ре­жил эти до­ро­гие ми­ну­ты. Маль­чик трях­нул ко­роб­ком, уже поч­ти пус­тым, и по­ду­мал, что те­перь его уже нель­зя вер­нуть Гас­ту­не. Ему бы хо­те­лось дол­го ос­та­вать­ся здесь, гля­дя на эти го­ря­щие спич­ки. И ко­гда по­след­няя из них уга­са­ла, ре­бе­нок, же­лая про­длить жизнь ог­ня, под­жег ле­жав­шую ря­дом обер­точ­ную бу­ма­гу. Кош­ка при­строи­лась тут же на де­ре­вян­ных струж­ках, ко­то­ры­ми поль­зу­ют­ся обыч­но для упа­ков­ки хруп­ких пред­ме­тов. Охап­ку этих стру­жек Оли­вье бро­сил в огонь: струж­ки вспых­ну­ли, в точ­но­сти как те нит­ки из ма­ми­ной ла­воч­ки, но это был и кос­тер Дон-Ки­хо­та, и про­сто до­б­рый, ве­се­лый дру­жок, что, весь крас­ный, пля­сал сей­час ря­дом с маль­чи­ком.

Вот так, впле­тя огонь в свои меч­ты, он и не за­ме­тил, что дру­гое пла­мя, не­вы­ду­ман­ное, на­стоя­щее, раз­го­ра­лось, рас­пла­сты­ва­лось, за­ста­вив кош­ку вско­чить с ры­чань­ем, схва­тить зу­ба­ми сво­его мерт­во­го ко­тен­ка, ри­нуть­ся к две­ри, ос­тав­шей­ся, к сча­стью, по­лу­от­кры­той. Оли­вье мог бы лег­ко за­га­сить огонь, но он про­дол­жал за­ча­ро­ван­но смот­реть на не­го в упор. Вско­ре пла­мя ох­ва­ти­ло тряп­ки, смо­чен­ные вся­ки­ми хи­ми­че­ски­ми рас­тво­ра­ми для до­маш­ней убор­ки, ве­тошь за­го­ре­лась, на­ча­ла ча­дить, ис­пус­кая гус­той чер­ный дым.

Ре­бе­нок оч­нул­ся от столб­ня­ка, стал каш­лять, за­пла­кал, про­бо­вал га­сить пла­мя, но жал­кие све­де­ния, из­вле­чен­ные им из школь­ных уро­ков, ма­ло че­му по­мог­ли. Ко­гда по­сле не­сколь­ких бес­плод­ных по­пы­ток, ед­ва не за­дох­нув­ший­ся, с по­крас­нев­ши­ми гла­за­ми Оли­вье вы­бе­жал на­ко­нец из сво­его убе­жи­ща, при­врат­ни­ца и встре­во­жен­ные жиль­цы за­пол­ни­ли весь двор. Маль­чик по­про­бо­вал бы­ло сбе­жать, но ка­кой-то су­хо­ща­вый муж­чи­на с же­ст­ким, кос­ти­стым ли­цом схва­тил его за ру­ку.

— Эй, эй, ты ку­да! При­дет­ся от­ве­чать…

Оли­вье в ужа­се по­вто­рял: «Я ни­че­го не сде­лал, мсье, ни­че­го я не сде­лал!» — бес­смыс­лен­но по­ка­зы­вая на ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рый еще был у не­го в ру­ке. Кру­гом все кри­ча­ли: «Мань­як, под­жи­га­тель, пи­ро­ман» — но ре­бе­нок не по­ни­мал зна­че­ния этих слов, ко­то­рые важ­но-пре­зри­тель­но про­из­но­си­лись жиль­ца­ми это­го «доб­ро­по­ря­доч­но­го» до­ма, са­мо­до­воль­ны­ми, чин­ны­ми обы­ва­те­ля­ми.

По­дав­лен­ный но­вым уда­ром судь­бы, маль­чик со­всем сник. Он про­сто оце­пе­нел. Да и как бы он вы­рвал­ся из этих тис­ков, ед­ва не раз­дро­бив­ших ему ру­ку? Од­на брю­чи­на у Оли­вье по­рва­лась и сви­са­ла до са­мой сан­да­лии, он был весь в пы­ли, ще­ки из­ма­за­ны са­жей, как у тру­бо­чис­та, и да­же на свет­лых во­ло­сах ос­та­лись гряз­ные сле­ды.

Ко­гда уже кон­ча­ли ту­шить огонь, тас­кая во­ду в вед­рах из по­жар­но­го кра­на во дво­ре, сни­зу по­слы­шал­ся трез­вон при­быв­ших по­жар­ных, вы­зван­ных кем-то из жиль­цов по те­ле­фо­ну, и вско­ре пол­дю­жи­ны мо­лод­цов в ко­жа­ных са­по­гах и мед­ных кас­ках та­щи­ли ог­ром­ный шланг. Они так обиль­но за­ли­ли ко­ну­ру, что чер­ные ре­ки тек­ли к но­гам со­брав­ших­ся во дво­ре зе­вак. За­тем стар­ший по чи­ну вы­нул из кар­ма­на за­пис­ную книж­ку и всту­пил в бе­се­ду с при­врат­ни­цей. Ука­зую­щие пер­сты об­ви­ни­те­лей на­пра­ви­лись на объ­я­то­го па­ни­кой Оли­вье, ко­то­рый за­тряс­ся, слов­но зве­рек, по­пав­ший в кап­кан, вы­рвал­ся из рук дер­жав­ше­го его че­ло­ве­ка, хо­тел скрыть­ся, но лишь ту­по ты­кал­ся в стоя­щих стен­кой лю­дей и был во­дво­рен опять в центр дво­ра, где на гра­ни ис­те­ри­ки от­ча­ян­но топ­тал­ся на мес­те. А тут еще ка­кой-то по­жар­ный мок­рым по­ло­тен­цем хле­ст­нул его по ли­цу. Жен­ский го­лос вы­крик­нул из ок­на:

— Ну ос­тавь­те его в по­кое, он же со­всем ма­лыш!

В от­вет по­сле­до­ва­ло разъ­яс­не­ние, что ро­ди­те­ли обя­за­ны в та­ких слу­ча­ях от­ве­чать, что улич­ные маль­чиш­ки ста­ли про­сто опас­ны­ми… И хоть все это про­дол­жа­лось, в сущ­но­сти, не так дол­го (толь­ко ка­за­лось не­скон­чае­мым, как все­гда бы­ва­ет в тяж­кие ми­ну­ты), мог­ло бы про­дол­жать­ся еще, ес­ли б не раз­дал­ся го­лос, зна­ко­мый, с гру­бо­ва­ты­ми пе­ре­ка­та­ми:

— Ну, лю­ди до­б­рые, све­то­пре­став­ле­ние, что ли, на­сту­пи­ло?

Бу­гра про­шел ме­ж­ду дву­мя по­жар­ны­ми, встал на­про­тив Оли­вье и дру­же­ски ему кив­нул. По­том по­вто­рил сквозь зу­бы: «Ко­нец све­та, ко­нец све­та!» И, по­ло­жив ру­ку на пле­чо Оли­вье, про­дол­жил:

— Све­то­пре­став­ле­ние! Вы и его-то не за­слу­жи­ли!

Его ши­ро­кие пле­чи, боль­шие, как у мед­ве­дя, ла­пы, за­рос­шее бо­ро­дой ли­цо не­воль­но вну­ша­ли поч­те­ние.

Од­на­ко че­ло­век, ко­то­рый дер­жал Оли­вье, зло про­из­нес:

— Но в кон­це кон­цов, мсье, этот ху­ли­ган уст­ро­ил по­ря­доч­ным лю­дям по­жар, к то­му же…

— «По­ря­доч­ным лю­дям!» — за­ры­чал Бу­гра. — Да этих ва­ших «по­ря­доч­ных»… Что вы в этом по­ни­мае­те?!

И, об­ра­тив­шись к мо­ло­дым по­жар­ным, ко­то­рые под­тал­ки­ва­ли лок­тя­ми друг друж­ку, Бу­гра ука­зал на жиль­цов:

— По­смот­ри­те на них по­лу­чше: дву­лич­ные ти­пы, ли­це­ме­ры, тру­сы, ха­ри ост­рож­ные, афе­ри­сты…

— Од­на­ко, мсье…

— А что, вы за всю свою жизнь ни ра­зу не со­зор­ни­ча­ли, а?

Жиль­цы ка­ча­ли го­ло­ва­ми, ста­ра­ясь со­хра­нить сте­пен­ный вид. Они не хо­те­ли под­вер­гать се­бя на­смеш­кам это­го гру­бо­го ти­па. А не­ко­то­рые шеп­та­ли: «Еще один ком­му­нист!» Но Бу­гра, чьи гла­за так и свер­ка­ли ве­сель­ем, по­са­дил Оли­вье се­бе на пле­чи и про­дол­жал го­во­рить то на­ро­чи­то мяг­ко, то гру­бо:

— Итак, вы со­ску­чи­лись тут, да? Се­го­дня же вос­крес­ный день. И как раз раз­вле­че­ние: по­жар в чу­ла­не. По­че­му бы не по­иг­рать в суд? Да по­ди­те вы прочь, па­ла­чи!

Бу­гра по­вер­нул­ся к на­чаль­ни­ку по­жар­ной ко­ман­ды и уч­ти­во ска­зал:

— За­пи­ши­те мой ад­рес, слав­ный ка­пи­тан, ес­ли бу­дут ка­кие-то рас­хо­ды, от­правь­те мне сче­тик… — И до­ба­вил mezza voce[6]: — И я его не оп­ла­чу, чер­та с два, — но слы­шал это один Оли­вье.

Бу­гра про­дик­то­вал свой ад­рес, вос­клик­нул: «При­вет ком­па­нии!» — и по­шел со дво­ра. Оли­вье си­дел у не­го на пле­чах, с гру­стью ду­мая о слу­чив­шем­ся, но Бу­гра бод­ро спус­кал­ся по сту­пе­ням ле­ст­ни­цы Бек­ке­рель и по­сви­сты­вал, как ни в чем не бы­ва­ло. На уг­лу ули­цы Баш­ле ста­рик опус­тил маль­чи­ка на зем­лю и слег­ка шлеп­нул его:

— Хва­тит! Оч­нись! Все это не так страш­но. — И до­го­во­рил уже для се­бя: — Впро­чем, на све­те ни­че­го страш­но­го нет!

Оли­вье за­был по­бла­го­да­рить его. Он оп­ро­ме­тью по­бе­жал к до­му, толь­ко у по­во­ро­та на ули­цу Ла­ба обер­нул­ся раз-дру­гой. Па­па­ша Бу­гра с труб­кой во рту хло­пал се­бя по бед­рам и хо­хо­тал во всю глот­ку.