"Шведские спички" - читать интересную книгу автора (Сабатье Робер)Предисловие— «Шведские спички»? Что за книга? — спросит себя читатель, взяв в руки этот роман известного современного поэта, члена Гонкуровской академии Робера Сабатье. Название романа заставит, быть может, кое-кого вспомнить об Антоне Павловиче Чехове. «Шведская спичка. Уголовный рассказ» — так была озаглавлена насмешливая, даже веселая новелла молодого Чехова, пародировавшего модные в восьмидесятых годах прошлого столетия (как, впрочем, и сейчас) детективные романы. Но, кроме случайного совпадения названия произведений Чехова и Сабатье, между ними нет ничего общего. Роман французского писателя — это неторопливое лирическое повествование о нелегкой судьбе десятилетнего мальчика с Монмартра Оливье Шатонефа, который неожиданно, после скоропостижной смерти матери, хозяйки крошечной галантерейной лавочки, остался круглым сиротой в огромном, знакомом и вместе с тем чужом Париже тревожной поры между двумя мировыми войнами. А шведские спички? У Оливье всегда в кармане два спичечных коробка — в одном из них гремят несколько сантимов, которые время от времени дает ему сердобольная кузина Элоди на какое-нибудь лакомство, а в другом — спички. Оливье любит зажигать их, когда забивается в свое убежище — темную конуру под лестницей Беккерель, — с тоской раздумывая о свалившемся на него горе. Мальчик смотрит на огонек, который вспыхивает и гаснет, но рассеивает сумрак и помогает ему коротать горькие минуты одиночества. Впрочем, как и всякий ребенок, Оливье старается отогнать тягостные думы, он бродит по улицам и переулкам Монмартра, встречает бывших школьных дружков, играет с ними на пустырях, сидит у отзывчивых обитателей своего квартала, жадно ловит человеческую ласку, внимание… Когда читаешь начало романа, начинает казаться, что возвращаешься в привычный, запомнившийся с детских лет мир классических романов. На память приходят печальные истории Оливера Твиста, или Дэвида Копперфилда, или, обращаясь к более близкому по времени, — образ маленького Даниэля из книги «Малыш» Альфонса Доде. Но постепенно привычные образы прошлого отступают, уходят в тень. Нет, книга Сабатье не похожа на классические произведения XIX века о трудном детстве. Самый строй авторской речи, образы, метафоры с неопровержимостью доказывают, что это не реконструкция диккенсовских романов о несчастливых мальчиках и не возрождение традиций раннего Доде; это принципиально иное, новое. Об этом говорит любая фраза наугад: «Оливье жил в теплом воздухе галантерейной лавочки, как удачное слово в поэме». В XIX веке так не писали. По всему стилю авторского письма явственно чувствуется: писал наш современник, это роман последней трети нашего столетия — ошибиться трудно. Хочется сказать, что в пестром многоцветном потоке современной французской литературы, с ее порой искусственно усложненной формой «нового романа», или «антиромана», или преувеличенным вниманием к эротическим коллизиям, книга Робера Сабатье «Шведские спички» выделяется своей лиричностью, непосредственностью, простотой, реализмом в лучшем понимании этого слова. Вместе со своими друзьями и единомышленниками, коллегами по Гонкуровской академии — Эрве Базеном, Арманом Лану, Бернаром Клавелем, — Робер Сабатье упорно и настойчиво идет против модных в наше время модернистских течений, против игры в слова; слово — высокая, святая ценность; романы — картины реальной жизни, нередко отражение пережитого. Сабатье не скрывает, что многое в «Шведских спичках» автобиографично. Вот что он писал в газете «Франс-суар» 8 августа 1974 года: «Самая замечательная история, какая когда-либо приключалась со мной, произошла в Нью-Йорке летом 1968 года. Я прогуливался в бедном квартале, который называется «Литтл Итали» — «Маленькая Италия». Было ужасно жарко. На тротуаре дети открыли пожарный кран и бултыхались в воде, на их лицах сияло счастье. Я поглядел на них, и вдруг из глубины памяти всплыло воспоминание: 1933 год, моя мать только что умерла, отца уже давно нет в живых. И вот так же, как эти дети из «Литтл Итали», я барахтаюсь в воде под пожарным краном на моей родной улочке Лаба, там, на нашем Монмартре. Ожившие в памяти картины далекого прошлого неотвязно преследовали меня. На следующий день я снова вернулся в этот нью-йоркский район, и хотя он, в сущности, выглядел почти современно, я на каждом шагу встречал картины моего детства тридцатых годов. Можно было подумать, что мне все это снится. В тот же вечер в номере гостиницы я начал писать о своем детстве на Монмартре и назвал свой роман «Шведские спички». И вот перед нами воскрешенный писателем Париж первой половины тридцатых годов, последнего десятилетия перед началом второй мировой войны. Еще никто не верит в близость этой войны; на горизонте обозначаются лишь первые ее тучи, и они пока не внушают тревоги. Другие заботы — жестокий экономический кризис. День ото дня все туже затягивает петлю безработица, безденежье, гаснут надежды вырваться из трясины нищеты — вот что заставляет волноваться рабочих, консьержек, мелких лавочников, обитателей кварталов Монмартра. По некоторым приметам времени можно с большой долей достоверности определить хронологические рубежи описываемых событий: начало тридцатых годов. Экономический кризис, поразивший страну и весь капиталистический мир, еще кажется непреодолимым, хотя низшая точка падения уже достигнута. Все недовольны, но общественная неудовлетворенность еще не откристаллизовалась, не отлилась в четкие формы. В соседней Германии на трясине кризиса быстро вырастает ядовитая поросль гитлеризма. Во Франции все в брожении; но ни предпосылки, ни идеи Народного фронта еще не созрели — это будет позже. Впрочем, Робер Сабатье отнюдь не стремится к тому, чтобы воссоздать во всей полноте социальное полотно того времени. Оно обозначено сугубо эскизно и остается скорее набросанным крупными мазками историческим фоном, оттеняющим события, ограниченные точно локализованной частью Парижа, вернее кварталами Монмартра, и даже не всего Монмартра, а тремя-четырьмя его улицами. Если не считать смерти Виржини — матери маленького Оливье, — с чего, собственно, и начинается роман Робера Сабатье, то на протяжении всех последующих глав почти не происходит заметных событий. Сюжетная линия ровна и, если угодно, однообразна. День тянется за днем, с мелкими будничными заботами, со своими радостями и огорчениями. Улица Лаба, улица Башле, улица Рамей, лестница Беккерель… Этот замкнутый, как бы отграниченный от кипящей жизни остального Парижа микромир одного из кварталов Монмартра живет обособленной жизнью. Здесь все знают друг друга, как в маленькой патриархальной деревне какой-нибудь глухой провинции. Старый, грубоватый, все понимающий Бугра, мастер на все руки, живущий случайными заработками; всегда голодный калека Даниэль, по прозвищу Паук, молча наблюдающий жизнь улицы и вечерами читающий на своей мансарде Шопенгауэра; Принцесса Мадо — очаровательная манекенщица, работавшая ранее в качестве «такси-герл», но сумевшая сохранить в этой трудной жизни доброе сердце и полную независимость; одинокая привратница Альбертина, которая постоянно заботится о своей внешности, но красивей от этого не становится; мастер радиоаппаратуры Люсьен Заика и его чахоточная жена; Красавчик Мак — то ли сутенер, то ли мало удачливый гангстер, завершающий свои похождения тюремной решеткой; кузен Оливье — Жан, типографский рабочий высокой квалификации, и его прелестная жена Элоди, мечтающие о счастливой жизни, но вынужденные с каждым днем все строже соблюдать самую жесткую экономию: ведь Жан все чаще — то на неделю, а то и на две — оказывается безработным… Таковы обитатели улицы Лаба — простые люди, с трудом сводящие концы с концами, но умеющие быть оптимистами и чистосердечно радоваться солнечному летнему дню. Может, кто-то из них и грубоват на язык, и склонен поиздеваться над соседом, а все же это славные, сердечные люди… За старшим поколением следует младшее: парижские гамены, сверстники Оливье, его товарищи по школе и улице. Само собой разумеется, отнюдь не «пай-мальчики», почти все сорванцы, драчуны, фантазеры, немного вруны; старшие называют их озорниками, шалопаями. Это дети Монмартра — в родных кварталах они знают каждый подъезд, каждую подворотню; мальчишки с улиц Лаба и Башле воюют с сорванцами соседних улиц — все это в нравах старого Монмартра. В романе Сабатье как бы соучаствуют наряду с живыми героями множество примет времени, черточек быта: выписанные тщательно, любовно, с деталями, витрины лавочек и продовольственных магазинов, вывески, рекламы, мастерские, бистро, отели, газовые фонари, даже стулья, поставленные в жаркий день перед подъездами домов, когда консьержки выходят отдохнуть и посудачить. Эти аксессуары уличного быта — немые свидетели горестных переживаний, раздумий, редких радостей маленького Оливье. Они как бы вплетаются в ткань повествования. Мальчик привык к ним с первых дней детства, и окружающий мир казался бы ему другим без этих газовых фонарей, без сомкнувшихся на ночь деревянных ставень над желтыми четырехугольниками окон, без витрин, привлекавших его ребячье воображение. С самого начала романа, когда Сабатье говорит об «ощущении постоянной, беспощадной, ошеломляющей белизны, которой отличалось солнце» его улицы, читатель угадывает авторскую талантливость. Его покоряет тонкость психологического рисунка детских переживаний, достоверность деталей, колорит времени. Грусть невеселого повествования смягчают острые, красочные эпизоды, юмор, легкая усмешка. Французская критика встретила роман Робера Сабатье с редким в наше время единодушным одобрением. Первая часть трилогии «Шведские спички» была опубликована в 1969 году и сразу же получила высокую оценку писателей и широкого круга читателей. «Фигаро литерер», «Нувель обсерватёр», «Юманите», «Франс-суар» и многие другие газеты и журналы положительно отозвались об этой книге. В 1970 году Роберу Сабатье была присуждена премия Золотое перо газеты «Фигаро литерер». Парижан, так любящих свою столицу, роман Сабатье увлек настолько, что один из известных французских критиков Робер Кантер высказался так: «У меня возникла необходимость побывать в тех местах, которые описывает автор, совсем на другом конце города, на этой улице Лаба; оказывается, предприятие Дардара все еще там и бистро «Трансатлантик» тоже… я взобрался по лестнице Беккерель до того места, откуда так хорошо виден собор Сакре-Кёр; а потом вернулся домой дочитывать роман, и все, что я видел собственными глазами, стало в книге еще более теплым и светлым… Это отменная книга, — продолжает критик, — в ней нет безвкусицы, она строгая, но не суровая, книга, полная жизнелюбия, и, читая ее, трудно самому не проникнуться этим чувством…» С тех пор уже вышли последующие части этой трилогии — «Мятный леденец» и «Дикие орешки», — которые столь же высоко оценили и полюбили французские читатели. А. Манфред |
||||
|