"Скованные намертво" - читать интересную книгу автора (Рясной Илья)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЛИК БЕСПРЕДЕЛА

В понедельник Аверин отправился на Петровку — поднимать дело по расстрелу на Кронштадтском бульваре. Он изучил ОД, которое висело на одном из оперативников второго отдела. Боба, лидер новой рэкетирской бригады, и его напарник Спортсмен, двухметровая, откормленная стероидами и анабо-ликами тумба, зашли в подъезд. Ребята были из молодых, да ранних, авторитетов признавать отказывались, считали, что достаточно иметь хорошие кулаки и несколько стволов, чтобы держать жар-птицу, за хвост. И сильно ошиблись в своих умозаключениях. Попытки взять контроль над вещевым рынком закончились плачевно — их расстреляли из «ТТ», все пули попали точно в цель, били с двух стволов. Но убийцы проколо-лись. Свидетель видел двух человек, выходивших из подъезда после того, как отгрохотали выстрелы. Притом одного из них он мог опознать — судя по всему, это был сам Артем Смолин.

Аверин положил ладонь на папку с материалами:

— Артем Смолин, правая рука Росписного, и его напарник Питон стреляли.

— Артем? — спросил Савельев. — Чемпион России по вольной борьбе?

— Да.

— Зачем ему самому понадобилось идти на дело? Мог бы и «шестерок» послать.

— «Шестерки» они и есть «шестерки». Надежды на качество — никакой. А нужно сработать на уровне.

— Двумя отморозками меньше стало, — сказал Савельев.

— Надо сделать так, чтобы двумя бандитами на свободе поубавилось.

— Как доказывать собираешься?

— Опознание. Пистолеты они выбросили в пруд недалеко от места убийства.

— Что за пруд?

— Большой Головинский пруд.

— Понятно. Найдем стволы — и что?

— Попытаемся установить, откуда они. Возможно, как-нибудь привяжем к хозяевам.

— Уж следов рук-то точно не найдем.

— Неважно.

Большой Головинский пруд оказался достаточно глубоким. Пришлось вызывать водолаза. Часа через полтора он извлек первый «ТТ».

— Там столько мусора, — отфыркиваясь, произнес водолаз.

— Ищи, браток, там еще один ствол должен быть, — сказал Аверин.

Еще через сорок минут извлекли на свет Божий второй «ТТ».

— Желтая сборка, — сказал Савельев. — Дерьмовая машинка. Всего на несколько выстрелов хватает.

— А им и нужно было несколько выстрелов, — сказал Аверин, упаковывая пистолеты.

Для ближнего боя убийцы пользуются с большим удовольствием оружием иностранного производства, изготовленным по советским лицензиям в Китае и других соцстранах. Качество оружия достаточно невысокое, надежность — тоже. Но первые несколько выстрелов оно производит достаточно точно, что и необходимо. Стоит оно недорого и без всякого сожаления оставляется на месте убийства или сбрасывается в каком-то тихом месте.

Потом оперативники отправились в окружную прокуратуру. Следователя, ведшего дело по расстрелу Бобы и Спортсмена, они застали в его крошечном кабинетике. Он с остервенением долбил на машинке постановление. На полу валялись отпечатанные листы.

— Здорово, Коля, — сказал Савельев.

Осторожно, чтобы не наступить на бумаги, он подошел к следователю и протянул руку.

— Привет, брат опер, — кивнул следователь, оторвавшись от машинки.

Не было человека в московской правоохранительной системе, которого Савельев не знал бы и по-приятельски не похлопывал по плечу.

— Какими судьбами? — осведомился следователь, мужчина лет тридцати пяти. На нем ладно сидел синий мундир с майорской звездой в петлицах. Под глазами пролегли тени. Он походил на человека крайне уставшего, зашившегося в многочисленных делах. Все столы и стулья были завалены папками, на сейфе стояли коробки с вещдоками, которым не нашлось места в камере хранения.

— На тебе подарочек, — Савельев извлек пистолеты.

— Это что за железо?

— Это стволы, которыми уделали Бобу и Спортсмена.

— Бобу? — Следователь задумался, потом щелкнул пальцами — А, вспомнил. Знаешь, после того расстрела столько народа угрохали. Вон, смотри, — он потянулся и распахнул дверцу сейфа. Сейф весь был забит папками с уголовными делами. — Ничего не успеваем. Только и делаем, что приостанавливаем следствие.

— Оформи поручение на производство осмотра, — потребовал Савельев. — И приобщай к делу, направляй на экспертизу.

— Слушаюсь, — сказал следователь.

— У нас есть два фигуранта, — объяснил Савельев. — Надо подвести под арест.

— Как с доказухой?

— Попробуем провести опознание.

— Это можно. А если не опознает? Свидетель — существо капризное. Сегодня он дает показания, а завтра насмотрится криминальной хроники, наслушается о бойне в Москве и решит, что жизнь дороже абстрактных интересов правосудия.

— Нам их нужно опустить в камеру, — сказал Савельев. — Хотя бы на трое суток.

— Это можно… Но лучше, если вы их с начинкой возьмете. Анаша, оружие. Тогда запрем на два месяца минимум, если суд не выпустит. И за это время подведем под убийство.

— Попробуем, — кивнул Савельев. — Хоть и нелегко.

— Кто хоть фигуранты?

— Братва московская. Авторитеты.

— Тогда адвокаты, как мухи на дерьмо, слетятся. Сразу подмазка в прокуратуру и в суд пойдет. Судьи сейчас всем меру пресечения меняют, кто подмажет. Им зарплату перестали платить, вот они и добирают недостающее на жизнь.

— А вам платят?

— Мало. Но в нас пролетарская злоба тлеет. Я бандюков из классового чутья в трюм опускаю.

— Молодец, Колян, давай твою руку, — Савельев пожал руку следователя.

В машине Аверин сказал:

— А он прав. Цеплять их надо сразу. Иначе слетят моментом. К Долгушину. — Савельев крутанул руль и обогнул троллейбус. — Поспрашиваем, вдруг он нам поможет их флажками, как волков, обложить.

— Давай.

Еще только ходили слухи о том, что РУОП выселят на Шаболовку. Долгушин обитал через несколько кабинетов от Савельева. Начальник отдела РУОПа сразу въехал в ситуацию.

— Понятно… Артем Смолин любит со стволом ходить. Можно подгадать момент и принять его. Двести восемнадцатая статья.

— И постановление об изменении меры пресечения за подписью народного судьи, — кивнул Савельев.

— Попробуем нейтрализовать такие гадские помыслы, как говорят урки, — сказал Долгушин. — А ты уверен, что вы его расколете?

— Никакой уверенности. Но попытаться можно. С экспертами посоветуюсь — может, привяжем как-то к нему ствол.

— Глухое дело. Сколько в воде пролежал… Ладно. Считайте, я включился в работу. Как чего — свистну. Запишем как совместное раскрытие.

— Вымогатель, натуральный, — возмутился Савельев.

— Что поделаешь! Жизнь сурова. У нашего начальника истерия — раскрытия требует. Орут благим матом — в РУОПе палок нет.

— Ладно, решим… Артема если опустим в изолятор — это хороший удар Росписному по зубам…

Вечером Аверин зашел в магазин. Одурманенный рекламой, он купил банку «Вискаса». Дома открыл ее, отложил немного содержимого в блюдце, которое поставил на пол. Потом позвал Пушинку, сосредоточенно гонявшую новую игрушку — пластмассовую собачонку.

— Иди, Пушинка. Папа тебе вкусненького принес. Пушинка чинно прошла в кухню, понюхала «Вискас» и брезгливо мяукнула.

— Ты чего ж не ешь? Столько денег стоит, привереда несчастная. Мне самому это есть, что ли?

Ответное фырканье можно было расценить как согласие. Пришлось варить рыбу и наливать молока.

— Заелась, животина.

Едва он подобрался к телевизору и сел с ногами в кресло, как затренькал звонок и появился Егорыч. Его сумку оттягивали четыре бутылки с пивом.

— Не, ну ты представляешь, чего эти супостаты творят, — начал он очередную политическую дискуссию, расставив бутылки на столе.

— Егорыч, отстань.

— Но они совсем от рук отбились. Неужели думают, что Россию проглотят с хвостом и чешуей и не подавятся.

— Кто?

— Да необольшевики эти. Ебелдосы.

— Брось ты, Егорыч, давай поговорим о прекрасном.

— Ницше писал — любовь и голод правят миром. Он ошибался. Миром правит телевидение.

— Егорыч. Пить мешаешь, — Аверин отхлебнул из кружки пиво, блаженно зажмурился.

Послышался звонок. Егорыч пошел открывать.

— Слава, к тебе такая женщина!

В комнате возникла Светлана. Она критически осмотрела стол с пивом, кивнула:

— Привет.

— Садитесь, Наташа, — вежливо пододвинул к ней стул Егорыч, и Аверин едва не подавился. Егорыч мельком видел всех его женщин и постоянно путал их имена.

— Я не Наташа, а Света, — произнесла Света возмущенно. — Который раз, Егорыч, видимся. Мог бы запомнить.

Аверин зажмурился, представив, как Егорыч возьмет и ляпнет сейчас: «Извини, все время тебя с Наташей путаю». Егорыч, видимо, и хотел ляпнуть что-то вроде этого, но прикусил язык, а потом бодренько произнес:

— Тьфу, с детства склероз на имена. Светочка, вам говорили, что вы прекрасны?

— Да? — Она окинула Егорыча серьезным взором.

— Вы прекрасны.

— Говорили, и не раз.

Света отхлебнула немного пива. Она не испытывала страсти к спиртным напиткам. А йогурт как раз оказался в холодильнике. Кроме йогуртов, она не ела ничего. Блюла фигуру, хотя и без того выглядела весьма воздушным созданием. Егорыч сделал попытку навести антиправительственную пропаганду, но Света отрезала:

— Вам бы все о совке мечтать, когда всем одинаковую долю из кормушки отмеривали и электрички за колбасой ездили.

— Это лучше, чем поезда с гробами. Мы вымираем.

— Кто должен вымереть, тот и вымирает. По партсобраниям соскучился, Егорыч?.. Оставь, надоела на работе политика.

Егорыч поскучнел. Он быстро допил пиво и исчез. Когда Света затащила Аверина в постель, он почувствовал себя похотливой двуличной скотиной, пользующейся доверчивыми женскими сердцами и лицемерно говорящей даме о любви. А ведь совсем недавно лежал в постели с другой и терял голову.

Впрочем, это был еще не предел. Вскоре он почувствовал себя уже трехличной сволочью. Они выключили свет. Светлана начала осыпать поцелуями его шею, а он лениво ласкал ее спину и его руки скользили все ниже. И тут раздался звонок в дверь.

— Это кто? — подозрительно спросила Света.

— Наверное, с работы, — прошептал, пытаясь подавить лживые нотки в голосе, Аверин.

— Врешь?

— Не вру.

— Зачем ты им нужен?

— На место происшествия поволокут. Опять кого-то грохнули.

— Черт их возьми.

— Будешь лежать тихо — сделаем вид, что меня нет дома.

— А можно.

— Нельзя. Но куда же я тебя оставлю?

— Ах ты мой котик, — она лизнула его шею.

Он на носках подошел к двери, поглядел в глазок. Ну, так и есть. Там стояла Наташа. И даже в глазок было видно, что лицо у нее злое. Она рассержена и слегка под мухой.

Он направился к кровати и нырнул под одеяло.

— С работы, — произнес он.

Звенел звонок минут пять. Потом в дверь зло пнули три раза, после чего все стихло.

— Нервные у тебя коллеги, — с еще большим подозрением произнесла Света.

— Работа тяжелая. Недостаток витаминов. Ночные смены.

— Ох, Аверин, — она впилась в его плечо острыми зубками. И Аверин в ближайший час смог убедиться, что она женщина очень ничего. Но и у него есть еще порох в пороховницах.

В Татарстане был убит депутат Верховного Совета республики. Преступники разделались с его водителем, при отходе расстреляли пост ГАИ, потеряли одного из своих подельников. Через несколько дней труп депутата нашли. Киллеров вычислили еще спустя какое-то время. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения татарских властей. Срочно приняли закон о чрезвычайных мерах по борьбе с преступностью. По нему лиц, подозреваемых в совершении преступлений, разрешалось в административном порядке задерживать на тридцать суток — без предъявления обвинения и процессуальной тягомотины, способной свести на нет любые потуги в борьбе с преступностью. Новый закон находился в вопиющем противоречии с законодательством России, но центральные власти, занятые борьбой друг с другом, закрыли на это глаза, позволив Казани самой решать подобные проблемы. Преступники решили продемонстрировать свое презрение к предпринимаемым против них усилиям. Через пару дней после принятия закона в городе Альметьевске на территории нефтекомплекса из автоматов были расстреляны четыре человека. Но татарская братва не правильно оценила ситуацию. Закон заработал. Результаты не заставили себя долго ждать. Преступники перестали ощущать себя дома уютно. Начались повальные задержания лидеров преступных группировок. И как следствие — пошли одно за другим раскрытия опасных преступлений. Стало очевидно, что государство, проявив хотя бы минимальную волю, способно в корне изменить криминогенную ситуацию. У Москвы такой воли не было с самого начала. Центр легко и просто оставил свой народ лицом к лицу со звереющей уголовной братвой. На совещании Ремизов сказал:

— Взялись за братанов в Казани крепко. Что это значит? Бандиты их двинут сюда.

— Уже двинули, — сказал Аверин, получивший вчера информацию о прибытии очередной бригады из Татарии.

По закону сохранения вещества, если кого-то откуда-то выдавливают, то эта же биомасса должна переползти в другое место. Братва из всей эсэнговии предпочитала устраиваться в России — эдаком громадном заповеднике для бандитов. Во многих странах СНГ тамошние царьки начинали предпринимать какие-то меры по борьбе с преступностью. В Грузии ввели наказание за угон автомобилей — пятнадцать лет. Куда двинули профессиональные автоворы? Конечно, в Москву. Там легко затеряться, можно откупиться от милиции и суда. Там можно жить припеваючи. За угон машины в России вообще проблематично получить реальный срок. А ведь можно сколотить бригаду из малолеток, которых вообще не привлечешь по статье, и заставить их заниматься угонами. В Москве преступный автобизнес безопасен. Результат налицо — до сотни угоняемых машин в сутки только в столице. То же касается и головорезов всех мастей, тоже обожающих российские города. Ведь закон наш больше озабочен защитой бандюг, чьи права все якобы мечтают нарушить, а не защитой прав потерпевшего, которому на роду написано стать потерпевшим, ибо с детства он занимался не тем, чем надо, — получал образование в институтах, а не в тюрьмах, качал мозги, а не мышцы, соблюдал законы, вместо того чтобы их нарушать, в результате стал никчемной, слабой фигурой, созданной для того, чтобы ее грабили, убивали.

— Пойдут жестокие разборки. Казанцы начнут отхватывать все новые куски, — закончил Ремизов, — действуя с привычной жестокостью.

Казанский феномен. Еще в семидесятые годы в Казани сложилось положение, когда значительная часть городской молодежи оказалась втянута в так называемые моталки — банды, живущие по волчьим законам, списанным с взрослых блатных законов. Даже в тихие застойные времена в Казани творилось нечто невообразимое. При попустительстве казанской милиции, прославившейся чудовищными укрывательствами преступлений (иногда умудрялись не регистрировать даже убийства), молодежные банды набирали силу. Огромное влияние на подрастающее поколение оказывали воровские авторитеты. Моталки были первой ступенью в бандитском образовании. Казань стала одним из самых страшных рассадников организованной преступности. И в постперестроечное время лидерами татарских преступных группировок, боевиками и профессиональными киллерами стали по большей части воспитанники моталок — они привыкли к бандитской дисциплине и насилию, умели бороться за место под солнцем. Они прекрасно вписались в воцаряющийся в стране хаос и заняли почетное место в структуре российской оргпреступности.

В Москве казанские организованные преступные группировки действовали где-то с восемьдесят восьмого года. По оперативным данным, число только активных участников составляло около двухсот человек. Впрочем, речь о единой казанской преступной структуре в Москве не шла. В столице существовало несколько таких формирований. Самая крупная из этих группировок была борисковская. Под ее контролем находился ряд малых предприятий, ресторан «Золотой дракон» на Плющихе. Кировско-тукаевская группировка контролировала малое предприятие «Земля», кооперативный банк «Восток-Запад». Группировка «Теплоконтроль», преемница знаменитой молодежной группировки «Тяп-ляп», прославившейся лет пятнадцать назад массовыми беспорядками и убийствами в Казани, контролировала в столице несколько малых предприятий и имела некоторое влияние на станцию техобслуживания «АвтоВАЗ» в Балашихе. Кроме того, казанская мафия держала в своих руках часть поставок автомашин «КамАЗ» и поставки нефти из Альметьевска. Обеспечивала крышу многим коммерческим палаткам, контролировала гостиницу «Узкая» на Новоясненской улице, охранную фирму на улице Гиляровского, казино «Арбат» и многие другие объекты. Кроме того, казанцы хорошо зарекомендовали себя в роли ландскнехтов — участвовали за плату в разборках между московскими преступными группировками. Казанцы имели своего вора в законе — недавно вышедшего из зоны авторитетнейшего преступника по кличке Антип, — он нередко выступал в роли судьи и примиренца в возникающих между различными казанскими бригадами склоках. А склок таких возникало немало — эти преступные группы не только не взаимодействовали между собой, но и нередко становились на путь открытой конфронтации. Часто причинами разлада были еще казанские обиды. Как и на родине, эти конфликты нередко заканчивались кровью. Только за последнее время погиб ряд казанских лидеров. Среди павших — двадцативосьмилетний лидер группировки «Борисово» Француз, авторитет по кличке Гитлер, лидер группировки «Теплоконтроль» Кондрашин. Ко всему прочему Казань радовала Москву и некоторые иные города молодежными десантами — они занимались преимущественно уличными разбоями и грабежами, а также просто битьем местных жителей интереса ради…

Лето входило в свои права. Июнь жарил африканским солнцем. Жарко было и в политике, и в криминальном мире. Продолжались взрывы, расстрелы. Сотрудники милиции несли потери в войне с преступниками. Преступный мир привычно уничтожал сам себя в разборках, но на место выбывших бандитов приходили новые и новые — еще более злые, отвязные, агрессивные. Продолжала рваться наверх молодежь, требуя старых воров подвинуться и дать им место под солнцем.

А Аверин ощущал, что им овладевает тягучая усталость. Мучили обострившийся радикулит, мигрень и безденежье. Зарплата за такую работу больше выглядела насмешкой. Не хватало на бензин и на цветы Маргарите.

С Маргаритой у него начали складываться постоянные, но какие-то немного странные отношения. Они встречались раз в три-четыре дня. Ходили по городу — в музеи и на выставки, сидели в ресторанчиках и кафе, от чего бюджет Аверина пищал предсмертным писком. Несколько раз оставался ночевать у нее, и это было безумие. Ему никогда и ни с кем не было так хорошо. Маргарита признавалась, что и она испытывала схожие чувства. Но на каком-то этапе, когда, казалось, достигнуто полное единение тел и душ, она как бы отстранялась от него, прикрывала распахнувшуюся дверь в своем сердце. Она боялась окончательного сближения. Как между двумя кораблями опасная близость может окончиться столкновением, помятым корпусом и поцарапанной обшивкой.

— Не любишь ты меня, — как бы для смеха сказал однажды Аверин, прижимая ее голову к своему плечу.

— Почему. Иногда люблю.

— Нет, ты меня уважаешь.

— А ты?

— А я тебя обожаю… Как рифма.

— Ты у меня поэт, — она впилась своими губам и в его губы…

С деньгами становилось совсем туго. Аверин как-то договорился посидеть в пивной со старым приятелем Сережей Палицыным.

— Как бы заколотить деньги? — спросил Аверин, отставляя полупустую кружку.

— Продавай информацию в газеты, — ответил Палицын, разделывая воблу.

— Да ты что?

— А ничего! На Петровке многие так поступают. Лучше всего «Московский комсомолец» платит. «Коммерсантъ» неплохо.

— Нет, так не пойдет.

— Тогда пиши сам.

— Не умею.

— А ты попробуй. Буду твоим творческим консультантом. И литературным агентом.

Аверину этот разговор запал в память. Однажды он подобрал справки, посидел вечер. И обнаружил, что слова ложатся на бумагу необычно легко. Когда он прочитал свое творение, то убедился, что получилось, в общем-то, неплохо. Статья рассказывала о разоблачении банды, занимавшейся нападениями на водителей-дальнобойщиков, — на ее счету было четверо убитых.

На следующий день Аверин встретился с Палицыным, показал написанное. Журналист вычитал, пожал плечами.

— Для первого опыта ничего. Текст изобилует канцеляризмами, специфическими оборотами, милицейским и уголовным жаргоном. Но в принципе годится. Главное, есть проблема. Есть некоторые эмоции. Впредь побольше размазывай в статьях соплей и причитаний — народ это любит. Подбавь чуток крови, размешай со щепоткой страха, намекни, что преступность стучится в каждый дом, поругай власти за бездействие, попеняй на народ за падение моральных устоев, распиши парочку эпизодов пострашнее — и статья готова… И еще — ты привык в школе сочинения писать: вводная часть, основная, вывод. Уходи ты от этого. Статья — это нечто другое и выстраивается она совсем по-иному.

— Как?

— Статья начинается с убойной фразы. Типа — оторванная голова закатилась за плиту. На голове виднелись следы зубов неведомого существа.

— Ага. На кухне лежал труп и еще дышал.

— Можно и так… Давай, попытаюсь пристроить.

Через неделю статья вышла в «Криминальной хронике». Аверин ее почти не узнал. Вымученные, пережитые фразы и выражения были выкинуты или переделаны, взамен них вписано несколько совершенно ненужных сентенций. В одном месте переврали факты — слава Богу, не слишком сильно. Но в целом, как ни странно, произведение получилось вполне достойным. Вынесенный на первую полосу анонс свидетельствовал — материал номера.

— Давай еще, — сказал Палицын, — редактору понравилось. А то все думают — менты не только писать, но и читать не умеют.

— Ладно тебе издеваться.

— Напиши про маньяков. Горячая тема.

Про маньяков Аверин написал уже с учетом рекомендаций. И Палицын с уважением произнес:

— Старик, растешь на глазах.

Вторая статья вышла через две недели в «Очной ставке», Аверину позвонил редактор этой новой забойной газеты и призвал сотрудничать впредь, пообещав платить больше, чем в других местах. Там Аверин получил гонорар, приостановивший его падение в финансовую пропасть.

— Теперь надо тиражировать статьи в других изданиях. Мелькать почаще, — сказал Палицын. — Попытаюсь пристроить еще в два места.

Обещание он свое выполнил. Статьи приняли еще в двух газетах. Пообещали рассмотреть и в «Огоньке» — они только что начали издаваться вновь и платили по два — два с половиной доллара за машинописную страницу, так что средняя статья тянула на полторы-две сотни — половина ежемесячной зарплаты сотрудника центрального аппарата МВД.

— Пиши больше, — посоветовал Палицын.

Но Аверину вскоре стало не до всего. Небольшая передышка закончилась, и опять обрушился шквал событий.

Аверин приехал в ГУВД к Савельеву подбивать итоги по совместным делам. Пролистал сводки и ткнул пальцем в раздел «без вести пропавшие».

— Так. Пропал без вести Георгий Отариевич Паридзе, 19441 года рождения… Гоги Колотый? — обернулся он к Савельеву.

— Он, родимый.

— Как исчез?

— Позавчера утром вышел из своей квартиры. Спустился своим скромненьким «Жигулям». Тут к нему подошли люди в милицейской форме, усадили в машину с мигалкой. Поднялись к жене, отдали ключи от «Жигулей». Больше Гоги никто не видел. Никаких известий.

— А может, милиция прихватила?

— Я посылал людей — проверили все. Обзвонил МБ, прокуратуру. Никто Гоги не задерживал.

— И что все это значит?

— Тайна сия велика есть.

— Крутой авторитет.

— Личность известная. Поговаривают, наставник Отари Квадраташвили.

Аверин задумался. Исчез Гоги Колотый. Что этому предшествовало? Не разговор ли с Лехой Ледоколом? Аверин прекрасно помнил, как обмолвился ему, что так интересующий его Калач вел из Тель-Авива какие-то переговоры с Гоги. Что творится? Какой обвал вызвал звук этих слов?

— Что делать будете? — спросил Аверин.

— Я — ничего, — сказал Савельев. — Пусть окружной оперативно-розыскной отдел объявляет Гоги в розыск как без вести пропавшего. Своих дел полно.

— Что по ОД «Жильцы»?

— После того как месяц назад у них сорвалось очередное дело, они легли на дно. До недавнего времени.

Сделка, на которой рассчитывали взять шефа фирмы «Милосердие» и его подручных киллеров, сорвалась. Решили группу пока не трогать, подождать, когда они проявятся. Савельеву удалось подвести в фирму «Милосердие» своего агента, который сошелся достаточно близко с Новицким. Так что теперь держали руку на пульсе этой бригады. Но как назло Новицкий временно свернул деятельность. Савельев даже предложил подставить для сделки своего человека, но вариант отвергли как слишком сложный и опасный. Было решено начинать реализацию исходя из имеющихся данных, если бандиты не затеют новой акции в ближайшие дни.

— Что с нашим человечком в «Милосердии»?

— Говорит, на послезавтра намечается отработка очередного клиента. Новицкий его пас три месяца. Большая квартира у метро «Семеновская».

— Думаешь, хозяина после договора будут глушить?

— Семьдесят тысяч долларов. Еще как будут, Слава… На, читай.

Савельев протянул распечатку телефонных переговоров. Опять Новицкий обещал Каратисту новое денежное дело и списание всех долгов.

— Надо им снова навешивать «наружку», — предложил Аверин.

— С завтрашнего дня…

Аверин открыл дверь, прошел в прихожую, включил свет. Пушинка висела, вцепившись когтями в плащ на вешалке. Что она там делала — никому не известно.

— Мой новый плащ, — укоризненно произнес Аверин, снимая кошечку. Пушинка мяукнула, беззлобно укусила его за руку и замурлыкала.

Пушинка испытывала в последнее время какое-то нездоровое стремление к акробатическим номерам. Она то карабкалась на шкафы, то лазила по шторам, от чего те лохматились, а теперь решила взяться за плащ.

Аверин прошел на кухню. Пушинка рванула следом и начала тереться мордой о брюки. Это означало, что она канючит свою порцию.

— Не получишь. Нечего по плащам дорогим лазить, — произнес он.

Пушинка на миг растерянно посмотрела на него, а потом тяпнула за ногу. Аверину порой казалось, что она понимает русский язык так же свободно, как он сам.

— А это уже уголовщина, — погрозил он пальцем котенку. — Ладно, что с тобой поделаешь.

Вытащил из холодильника кусок колбасы и кинул на блюдце, поставил варить рыбу. Прошел в комнату. Набрал номер квартиры Маргариты. Она подняла трубку.

— Здравствуй, дорогая моя, — произнес он.

— Привет, — в голосе звучал холодок.

— Ты не хочешь встретиться?

— Я на этой неделе не могу. Извини.

Судя по тону, извинение подразумевалось чисто формальное. Обменявшись еще несколькими ничего не значащими фразами, Аверин закруглил разговор. Держа трубку в руке и слушая гудки, он вздохнул. Он привык к переменам настроения у Маргариты. Кто поймет этих женщин? Перебрал в памяти — может, сделал что-то не так? Вроде все нормально. Возможно, он просто наскучил ей. Девушка привыкла с детства играть с разными игрушками, выбрасывая их, когда они надоедают. На миг он почувствовал себя несчастным, заброшенным.

— Мяу, — донесся с кухни требовательный зов. Пушинка намекала, что рыбе уже пора бы и свариться…

— Первый, ответь Бархану-один, — донеслось шуршание из рации.

— Первый слушает, — произнес Артемьев.

— Объект вышел из ресторана. Сел в контейнер. С ним — его секретарша.

— Где терпила?

— Вышел из ресторана. Хорошо поднабрался. Идет к троллейбусу.

— Провожайте «Мерседес». Бархан-четвертый — провожает терпилу.

— Бархан-четыре понял.

— Бархан-один принял.

Аверин посмотрел на часы на панели «Жигулей». Они показывали двадцать два пятнадцать.

— Скоро будут, — сказал Савельев. Зашуршал эфир.

— Бархан-восемь на связи. Первый, ответь, — послышалось из рации.

Третья группа «наружки» вошла в зону радиослышимости.

— Первый, слушаю.

— Ведем клиента вдоль бульвара.

— Контейнер?

— Зеленые «Жигули». Квитанция «а22-18мк».

— Понял. Присматривайте.

Через пять минут зеленые «Жигули» появились в зоне видимости. Машина была старая, потертая, битая-перебитая. Она остановилась в двух кварталах от дома.

— Объект два вышел из контейнера. Объект три остался в салоне, — сообщил оперативник из «наружки».

Ясно — Каратист отправился к дому, а Карась сидит за рулем и ждет возвращения подельника.

— Не упускайте. Пятый, по сигналу начнете брать. Союзники пусть подстрахуют.

Союзниками обычно называют сотрудников «семерки» — разведки. Они не имеют права участвовать в силовых мероприятиях. Их дело — наружное наблюдение. Они живут под чужими именами, имеют вымышленные места работы и документы прикрытия. Оперативник «наружки» — это тень. Он напоминает о своем присутствии лишь тихим шелестом и не должен никогда материализовываться ни в материалах уголовных дел, ни при задержаниях. Но в жизни часто происходит иначе. При мероприятиях часто просто не хватает оперативников для проведения захватов, и «семерка» занимается несвойственным делом — выламывает руки, защелкивает браслеты.

— Значит, все сработало, — сказал Савельев. — Они решили убрать клиента.

— Значит, решили, — произнес Аверин. На него обычно накатывало легкое возбуждение, когда операция входила в основную стадию.

— Смотри, вот он. С сумкой.

— В сумке — автомат Калашникова?

— Скорее всего. Привычный инструмент.

— Стрелки хреновы.

Каратист пристроился в сквере так, чтобы держать подъезд в поле зрения. Он нервничал. Вскакивал, суетливо прохаживался. Аверин рассматривал его в бинокль. Летом темнело поздно, на Улице было совсем светло.

— Четырнадцать трупов, — сказал Аверин. — Пора бы уж и перестать нервничать.

— Работа тяжелая. Боится еще.

— Может, зря не взяли спецназовцев?

— Обойдемся своими силами.

— Первый, ответь Бархану-один, — прозвучал голос опера «семерки».

— Первый на линии, — сказал Аверин.

— Терпила выходит из троллейбуса.

— Ну все, начинается. — Аверин сказал в рацию:

— Приготовиться.

По направлению к подъезду направился шатающейся походкой мужичок. Он шел прямиком к своей смерти. По планам Новицкого этому человеку надлежало через несколько минут умереть.

Каратист высмотрел клиента и заерзал на скамейке.

— Вперед, — сказал Аверин. Савельев тронул машину.

— Здесь притормози. Когда я сближусь с Каратистом, командуй захват. И подкатывай. Подстрахуешь.

— Понятно, — Савельев вынул «стечкина» и передернул затвор, положил пистолет между сиденьями.

— Если что не так пойдет и он выхватит автомат, сразу вали его, — велел Аверин, вылезая из салона.

— Сделаем.

Жертва зарулила к подъезду. Каратист встал со скамейки и быстрым шагом направился туда же. Аверин зашел за дом, бегом преодолел расстояние, перепрыгнул через газон, расстегнул рубаху на груди, приспустил ремень и нырнул за угол. Он рассчитал траекторию так, чтобы пересечься с Каратистом в нескольких метрах перед подъездом и столкнуться нос к носу.

Аверин рассеянно смотрел по сторонам, шатался, гнусавил под нос песню. Он вполне прилично научился изображать пьяных. Главное, не встретиться взглядом с глазами клиента. Это многих доводило до беды. У преступников существует какое-то шестое чувство. Некоторые чуют опасность и без видимых причин. Другие читают по глазам опера, если тот, дурак, пялится куда не следует.

Аверин смог теперь рассмотреть Каратиста получше. Высокий, симпатичный парень с длинными волосами, с набитыми по-каратистски руками. Ничего порочного в лице, во взоре.

Обычный молодой человек. Никто бы не подумал, что на его душе четырнадцать безвинных жертв.

Каратист прибавил шаг. Он вскользь и с видимой досадой посмотрел на Аверина — свидетель. Впрочем, в такой стадии опьянения, что вряд ли сможет потом сказать что-то членораздельное.

— Напрасно старушка ждет сына домой, — занудил Аверин, споткнулся и неожиданно ринулся вперед. Рывком преодолел три метра. Каратист отпрянул, но сделать ничего не успел. Аверин подсек его. Вырвал сумку, отбросил ее. Каратист махнул ногой, попытался подняться, и Аверин обрушил на него страшный удар кулаком. Голова стукнулась об асфальт, и Каратист потерял сознание. Сзади послышался визг тормозов. Из салона выскочил Аверин со «стечкиным».

Две машины блокировали зеленый «жигуль», в котором сидел Карась. Оперативники ринулись к дверям, распахнули их. Вытряхнули, как куклу, Карася, и впечатали его лицом в асфальт, слегка прошлись из чувства классовой ненависти злодею по ребрам.

— Допрыгался, гаденыш, — прошипел опер из второго отдела.

— За что, мужички?! — захныкал Карась.

— За дело, сученыш.

Далеко отсюда сотрудник ГАИ остановил «Мерседес», направлявшийся по шоссе.

— Ваши права, — произнес лейтенант.

— Пожалуйста, командир, — Новицкий протянул инспектору дорожно-патрульной службы водительское удостоверение. — За что остановил?

— Плановый досмотр.

К Новицкому подошли двое скучавших молодых людей, автомобиль которых досматривал второй инспектор. Новицкий кинул на них рассеянный взгляд. Обычные товарищи по несчастью.

Тут его и стиснули с двух сторон. Он напряг молодецкую силушку, пытаясь вырваться, но получил коленом в живот. Руки его завели за спину.

— Вы чего? — захрипел Новицкий.

— Мы из МУРа, Толик, — произнес оперативник.

— За что?

— Сам знаешь. Будь моя воля, я бы тебя здесь в расход пустил.

Через сорок минут все задержанные и спасенный хозяин жилья сидели в разных кабинетах на Петровке. Старший важняк из прокуратуры города оформлял все документы.

Аверин и Савельев говорили с Каратистом. Тот сидел согнувшись. Взор у него был тусклый. Он еще не совсем отошел от удара. Его слегка мутило. И он пребывал в шоке.

В сумке у него обнаружили короткоствольный автомат с глушителем. Аверин был уверен, — это тот самый, из которого были убиты и другие жертвы.

— Ну что, Ваня, говорить будем? — спросил Аверин.

— Я ни в чем не виноват. Вы ошиблись, — долдонил угрюмо Каратист, постанывая и держась за затылок, на котором запеклась кровь.

— За что взяли, знаешь?

— Не знаю…

— Понятно, — Аверин встал, прошелся по кабинету, сел напротив Каратиста, положил ладонь на его плечо. — Ты мне одно скажи, зачем было тогда, у площади Ильича в доме, через сумку стрелять? Так красивее показалось или вынуть автомат побоялся?

— Само собой получилось, — вздохнул Каратист. — Я не хотел… Я не думал, что все так получится…

— А как ты думал?

— Это все Карась… Ему все баксы и баксы.

— Бизнесмен вас на долгах ведь поймал.

— Поймал. Мы с Карасем вместе учились. Школу закончили. От армии сами знаете сколько стоит отмазаться. Деньги большие. Но заплатили. Решили дело свое завести. Взяли у Бизнесмена два «лимона» на раскрутку фирмы… Шмотье перепродавали, продукты. Пролетели быстро.

— Дело нелегкое.

— Вот именно… А Бизнесмен стал угрожать. На счетчик обещал поставить. А чего, у нас это быстро. Не знаете, что ли, что такое Железнодорожный? Тогда бы кабала на всю жизнь. Или рельс на шею.

— Действительно.

— А что делать-то было? Что?! — Каратист шмыгнул носом. — Жизнь на волоске зависла.

— А тут жизнь старика, которому сто лет в обед, только небо коптит, — кивнул Аверин, внимательно смотря на Каратиста.

— Ну да… Позвонили мы с Карасем в дверь. Открыл старикан. Опойный, под мухой — уже не человек, а животное, мусор под ногами. Я его обхватил, а Карась веревку накинул. Придушил. Взяли паспорт. Бизнесмен задним числом его квартиру на себя оформил. У него все в кармане — и нотариусы, и менты. Он знает, как такое делать.

— А потом?

— Потом в Мытищах. Там старикан и старуха жили. Божьи одуванчики.

— Зарезали.

— Да.

— Интересно человека резать?

— Противно.

— Но надо было попробовать.

— Да, — задумчиво произнес Каратист. — Потом на лестничной площадке еще двоих расстреляли. У метро «Площадь Ильича».

— Через сумку стрелял.

— Да. Бизнесмен дал автомат. Бесшумный. В лесу его опробовали… А потом на тех двоих. Из автомата и мужичка одного. Маклер он был. Вместе с Бизнесменом дела делали. Новицкий ему крутые бабки задолжал.

— А потом?

— Квартира в Текстилях.

— Зачем было хозяину железный штырь в ухо забивать?

— Это Карась. Ему показалось интересно… Ему понравилось убивать. Мне-то отвратительно, а он каждого дела как праздника ждал.

— Почему же сегодня ты пошел стрелять?

— Он стреляет плохо. Он вообще ничего не умеет делать, гад. Только подзуживает — бабки нужны, бабки…

Каратист вытер ладонью слезы. Плечи его дрогнули.

— Ваня, а не жалко людей? — спросил Савельев, вставая сбоку от стула, на котором сидел допрашиваемый.

— Жалко? — Он задумался, потом закивал:

— Конечно, жалко.

— А зачем соглашался? Долг же с первого раза отработали, — произнес Аверин.

— Зачем? Понимаете, с одной стороны жизнь всякого мусора — алкашей, стариканов, которым уже ничего не нужно. А с другой — тысячи баксов…

Он заплакал. Потом взял себя в руки.

— Пиши собственноручное объяснение, — Аверин протянул ему листок бумаги. — Пиши, пиши, тебе же будет лучше Чистосердечное раскаянье, сам знаешь…

Каратист сел писать объяснение.

Через два часа раскололи Карася.

Бизнесмен держался двое суток. Сломался уже на второй очной ставке. Его допрашивал следователь прокуратуры вместе с Авериным в тесной комнате для допросов ИВС на Петровке.

— Черт побери, — произнес он, поглаживая тонкими музыкальными пальцами подбородок. — Знал же — пора заканчивать. Думал, еще несколько месяцев.

— И в Штаты, — кивнул следователь. — В Вашингтон.

— И это знаете?

— Все знаем, Бизнесмен, — сказал Аверин. — Все.

— И что теперь? Расстрел?

— Может, отвертишься. У нас сейчас кровососов миловать любят, — вздохнул Аверин.

Он задумчиво разглядывал Бизнесмена. Пытался рассмотреть на его лице какую-то печать зла. И не видел ее. Не было ни надрыва, ни терзаний, ни маньячного блеска глаз. Не было отголоска темных страстей. Перед ним сидел экономист. Он умел высчитывать нормы прибыли, проценты, знал, куда вкладывать деньги, как перекачивать их за границу. Он умел хорошо считать. Это был новый биологический тип, венец рыночной эволюции, вершина сознания, не затуманенного лишними эмоциями. В четкой системе ценностей на самом верху пирамиды стояла она — госпожа прибыль. Чужие жизни, честь, совесть — все это находилось где-то внизу. Вряд ли Бизнесмен испытывал восторг от того, что приходилось вычеркивать кого-то из списка живых. Он общался с жертвами, уговаривал их на сделки, обмывал с ними договоры в ресторанах. А после застолья отсылал на смерть. В его системе приоритетов это значилось как неприятная необходимость, но в целом событие не слишком значительное. Значительны только деньги. Значительна цель — владеть деньгами. Имея деньги, можно зажить «белым человеком» — на теплых берегах в далеких странах. Там скинуть с себя, как ненужные одежды, все воспоминания, смахнуть со стоп пыль родной земли. С деньгами можно сменить родину, круг общения, забыть все и жить размеренной жизнью. Угрызения совести для экономиста не более чем блеф. В маньяке, которого Аверин выловил в Смоленской области в прошлом году и на счету которого числилось одиннадцать жизней, было куда больше человеческого.

Дьявол двадцатого века — это не истеричное яростное существо. Это такой вот экономист-математик, ас расчетов прибылей, акула дебетов и кредитов, знаток процентов, для которого человеческие жизни — лишь второстепенный элемент в уравнении. Экономисты везде. Ярость, ненависть, злоба — все это в патриархальном милом прошлом. Расчет и выгода — сегодняшние темные боги.

Дьявол-экономист — вся Россия на твоей ладони, она — поле твоей игры. Он пожирает все — заводы, полезные ископаемые, государственные кредиты и займы. Он везде — начиная от крошечной артели и кончая гигантскими компаниями. Дьявол смотрит на обобранных, обнищавших людей. Что можно взять с них еще? Что имеют нищие, лишившиеся работы, накоплений? Что тянет на многие тысячи долларов? Недвижимость. Квартиры.

Старичок, получающий нищенскую пенсию, живет в квартире за сто тысяч долларов. Для дьявола-экономиста это нарушение логики, попрание его системы ценностей. Это пропадающие деньги, нужно только нагнуться и подобрать их, устранив незначительное препятствие — человеческую жизнь.

До Аверина доходила оперативная информация, что черные квартирные деляги разделили столицу на сектора. Три месяца назад было поднято дело — там речь шла о пятидесяти трупах. Квартирным киллерам доказали, правда, всего два убийства. Оперативно-розыскной отдел ГУВД Москвы недавно проверил, куда делись люди, отдавшие фирмам свои квартиры. К новому месту прописки не прибыло больше тысячи человек! Примерно такая же ситуация и в других городах России.

Технологии, как лишить человека жилища, просты. Первый путь — грубое насилие, убийство. Чистенький и вежливый хозяин фирмы заключает с хозяином квартиры договор купли-продажи, вместо денег человек получает нож под сердце. Или еще вариант — квартира завещается «милосердной» организации, которая обязуется ухаживать за старичком, после чего жизнь хозяев длится считанные недели. Путь второй, более изощренный — хозяина квартиры, горького пьяницу, начинают обхаживать фирмачи, и тот спьяну подписывает генеральную доверенность на распоряжение жильем, квартира продается, а хозяин выбрасывается на улицу. Некоторым везет — по договору Фирма все-таки предоставляет жилье взамен продаваемого. Но чаще люди видят не обещанный загородный дом, а в лучшем случае покосившуюся халупу. На контроле у Аверина было дело, когда фирмачи, чтобы не возиться с поиском нового жилья клиентам, просто за две тысячи долларов передавали их на обустройство цыганам. Некоторых цыгане пристраивали в своем поселке в семьи, те приживались, работали по хозяйству. Были и такие, которых отказывались брать из-за хронического алкоголизма — их душили и хоронили на цыганском кладбище. Сентиментальные убийцы не забывали о том, чтобы положить убиенным на могилку венок.

Как только разрешили приватизацию и куплю-продажу квартир, криминологи забили тревогу: «необходимо создать антикриминальный механизм». Но в стране, которой владеет дьявол-экономист, где никто не собирается отвечать ни за что — кого интересует пяток тысяч безвинно загубленных душ. Погибали самые беззащитные, самые безответные люди, вся вина которых заключалась только в том, что они стояли на чьем-то пути к наживе. Экономистов не терзают раскольниковские комплексы: совесть, можно или нельзя преступить черту. Они беззаботно, с обаятельной американской улыбкой, зажав под мышкой папку из крокодиловой кожи и стараясь не запачкать модельные туфли кровью, перешагивают через чужие жизни. После допроса Бизнесмена Аверин вернулся домой совершенно больным. Без света он просидел в кресле два часа. Его сковывала вялость, нежелание шевелиться. Ему хотелось зарыться в землю, найти место в бункере и жить, не выглядывая на поверхность. Он ненавидел этот мир, которым правят экономисты. Он ощущал свое бессилие перед ними. Понимал, что не в состоянии остановить мясорубку, перемалывающую зазевавшихся, слабых, больных или просто попавших под нож. Хотелось все бросить к чертовой матери.

— Эх, Пушинка, — он погладил кошку.

Он сознавал, что проигрывает, как и другие его коллеги, битву с дьяволом. Что с каждым днем тот чувствует себя все вольготнее. Он покоряет души людей. Приучает жить по процентам и доходам, переступать через все. И душа Аверина сотрясалась от отчаянья.

— Выдюжим, Пушистик? — спросил он. Ничего. Есть еще сила в руках, чтобы обламывать рога таким, как Бизнесмен, Каратист и Карась. Еще посмотрим, чья возьмет.

Аверин встал, включил свет. Надо работать, а не распускать нюни. Он просто еще раз убедился, что идет война и надо вести себя как на войне.

— Слава, — послышалось в телефонной трубке.

— Аверин слушает, — произнес он, скашивая глаза на двух своих коллег, с которыми делил кабинет.

— Это Маргарита.

— Я понял.

— Извини.

— За что?

— Я разговаривала с тобой, как дура.

— Да ничего.

— Может, я действительно дура… Ты не понимаешь…

— Ты же ничего не говоришь. Я бы понял.

— Я знаю… Ладно, не о том. Хочу тебя увидеть, дорогой.

— Когда?

— Сегодня сможешь заехать после работы?

— Думаю, что да.

— В полседьмого у Управления?

— В полседьмого. Если что-то изменится, я позвоню.

— Я хочу тебя видеть…

Уже третью неделю Аверин не мог встретиться с дамой своего сердца. С каждым его звонком ее голос становился все более холодным и отстраненным. Аверин понимал, что все идет к разрыву. С ней было слишком хорошо, чтобы это длилось долго. Ему нечем удержать такую женщину. С каждой встречей он все больше осознавал, что она далеко не такая наивная тургеневская девушка, которая опускает глаза и краснеет по любому поводу, какой казалась с самого начала. Она гораздо более сложное существо. У него возникало ощущение, что в ее душе происходит борьба. Кажется, найти к ней ключик, одно-два слова — и все изменится. Но он не знал этих самых слов. Не мог понять, что творится с ней. Он был отличным психологом, умел колоть людей, не повышая голоса, находил подход к самым отпетым типам. Но перед Маргаритой пасовал. Он не мог взглянуть ни на Маргариту, ни на ситуацию со стороны. Не мог объективно понять, где прошла трещина, не видел причин. Похоже, Маргарита решила переломить ситуацию сама.

— До встречи, — он положил трубку и просидел с минуту, положив ладонь на телефонный аппарат. Потом встряхнул головой и углубился в поступившие документы.

Несмотря на то что журналисты твердили, будто ни одно наемное убийство не раскрыто, они продолжали раскрываться.

Каждый день Аверин получал бумаги о раскрытии очередного преступления.

Краснодарский край. 5 марта в Геленджикский ГОВД поступило заявление об исчезновении сотрудницы центральной горбольницы Христофориди, двадцати лет от роду. Две недели назад ее труп нашли в пруду у поселка Архипо-Осиповка. Уголовный розыск быстро решил задачу. По решению горсуда она с сыном должна была вселиться в квартиру, где проживал ее бывший муж Христофориди со своей любовницей. Его это не устраивало, он заручился помощью пары знакомых уголовников. На такси все трое прибыли в больницу, Христофориди вызвал жену на беседу. Она села в машину — там ее удушили.

13 мая в автомашине на шоссе Казань — Набережные Челны убит активный член местной преступной группировки Гафиатулин. Сотрудники розыска вышли на организатора — преступного лидера и двух исполнителей. Дележ сфер влияния. Один из исполнителей убит при задержании.

По нескольким делам, которые контролировал Аверин, наметились подвижки. ОД «Перевертыши» — дело о ряде вооруженных нападений на водителей. Четыре убийства на Западной трассе. Похищено несколько дорогостоящих иномарок. Очер-тился круг фигурантов. Выяснилось, что работала организованная группа, в которую входили двое бывших и один действующий сотрудник милиции, а также несколько отпетых головорезов. К ним удалось внедрить своего человека. Последняя акция — на Минском шоссе на территории Белоруссии взяли фуру с тремя новенькими «Мерседесами». Так же занимались перегоном из-за рубежа ворованных автомобилей. Используя связи в Госавтоинспекции и набив руку на подделке документов, они весьма лихо ставили на учет и перепродавали краденый транспорт. Черный автобизнес приносит огромные барыши. Один шестисотый «мерс» стоит около сотни тысяч долларов, а «перевертыши» угнали их пять штук. Естественно, такие деньги не делаются без крови, а кровь лить они не страшились. Разработка проводилась совместно с МУРом. На совещании у начальника четвертого (разбойного) отдела МУРа решили по прибытии новой партии ворованных машин реализовывать информацию. Расклад был более-менее ясен, и оставалось только нанести удар в подходящее время. Шестнадцать фигурантов надлежало задержать одномоментно, чтобы не дать им возможность оказать противодействие следствию.

Ни шатко ни валко шло дело по классическому борцу и не менее классическому бандиту Артему Смолину, подозреваемому в расстреле на Кронштадтском бульваре. Будто почуяв опасность, тот отчалил из Москвы, но должен был появиться — ожидался очередной дележ-разбор с горцами.

Аверин подготовил документы на подпись и отправился к Ремизову. Тот сидел в кабинете в одиночестве и слушал радио.

Верховный Совет затеял очередное обсуждение проблемы с преступностью. Примерно то же самое обсуждали и в администрации президента. Обе ветви власти обвиняли друг друга в бездействии и коррумпированности. Шел заунывный нудеж: граждане лишены защиты, в городах навсегда утеряно спокойствие. Но, похоже, никто не собирался зреть в корень. Кто способен взглянуть правде в глаза и без увиливаний рубануть: «Уже поздно — ситуация вышла из-под контроля. Нужны экстраординарные меры». Законы и постановления последних лет все больше развязывали руки преступникам. Порядок в государстве был выгоден всем только на словах. Что у депутата, что у чиновника хоть немного, но рыльце в пушку. Или общаются они с людьми, у которых рыльце в пушку. А то и просто получают деньги от преступных структур. Все кого-то лоббируют, кого-то отмазывают, занимаются протекциями, протаскивают какие-то дела. А как же иначе? В противном случае близость к власти теряет свое очарование. Старый принцип — зачем сидеть у кормушки и не наворачивать из нее за обе щеки. Жирная рыба водится только в мутной воде, а государственные мужи тоже любители хорошей жирной форели. Сильные правоохранительные органы никому не нужны, как не нужна законность, порядок. Примешь жесткий закон — так сегодня прокуратура посадит при его помощи маньяка-убийцу, завтра доберется до основателя финансовой пирамиды, а послезавтра придет к тебе, государственному мужу, с вопросом: откуда подмосковные дачки и импортные тачки? Так что легкий властный треп о «мобилизации всех сил на борьбу со злом, бескомпромиссной борьбе и широком наступлении на преступность» очень удачно сочетается с разглагольствованиями типа «важно не наломать Дров, нельзя вернуться к тридцать седьмому году и нарушать права человека».

— При словах «права человека» моя рука тянется к пистолету. — Ремизов потянулся к радио.

— Моя тоже, — согласился Аверин, усевшись напротив начальника отделения с папкой на коленях. — Почему подразумеваются права воров и убийц?

— Загадка сия велика есть. Вся кутерьма вокруг прав человека — это гигантская политическая афера, помогающая США и ее союзникам перекраивать мир на свой лад. Янки трактуют эти права так, как им удобно, и используют их как таран, разламывая неугодные режимы. По большому счету за этим трепом ничего нет. Главное право человека — жить спокойно и достойно в спокойной стране и не подвергаться уголовному террору. Там же, где правочеловеки берут верх, начинается именно криминальный террор.

— Вам нужно писать статьи на эти темы, — усмехнулся Аверин.

— Или выступать в Верховном Совете, — добавил Ремизов.

В тот день Аверин освободился пораньше. В полседьмого он ждал Маргариту у Управления. Она села рядом с ним на сиденье. Вздохнула. Поцеловала его.

— Я скучала… Ты мне нужен, Слава. Правда.

— И ты нужна мне.

— Я не знаю. Я ничего не знаю. Я устала.

— Отчего?

— Мне кажется, все не так… Надоела эта работа. Надоели эти серые будни. Мне хочется вырваться из этого круга.

— Из упрямства? Так же, как вошла в него?

— Ты не понимаешь. Ты плоть от плоти этого кошмара. Это какая-то сырая, склизкая тьма. А мне хочется света. Красивых людей. Самолетов. Вечерних платьев. Пойми, я привыкла. Я хочу.

— Я понимаю.

— А, я несу какую-то полную ерунду. Ты меня меньше слушай. Хорошо?

— Хорошо.

— Я иногда говорю то, чего не хочу. И даже не думаю… Поехали.

— Куда?

— Ко мне…

В прихожей она сжала его руку. Он почувствовал, как все плывет в какое-то иномирье.

А потом было неземное блаженство потрясающей ночи. Было прекрасное тело, податливое его пальцам. Была безумная страсть.

Они лежали усталые и счастливые, а часы отсчитывали время, оставшееся до момента, когда выплеснутся на улицы первые солнечные лучи и в Москву придет новый день.

— Я хочу быть с тобой всегда, — сказал Аверин, сам не веря своим словам. Он всегда сомневался, что есть такие женщины, которым он может отдать себя на долгие года, если не до конца жизни. Но сейчас такой момент пришел.

— Что такое всегда?

— И в этой жизни. И в будущей.

— Ты веришь в будущие жизни?

— Верю. И готов поверить в эту жизнь с тобой.

— Слава, а ведь я знаю тебя лучше, чем ты сам.

— И что?

— И это знание меня пугает… Ты инопланетянин.

— Правда?

— Правда, — вдруг засмеялась она, переводя разговор в шуточную сферу. — Ты гипнотизируешь людей и кажешься не тем, кто есть на самом деле, — она ткнула его локтем.

— И какой я на самом деле?

— Ну, например, зеленый, в пупырышках, у тебя восемь рук.

— Да-а? А тех частей тела, ну, сама понимаешь, сколько?

— Судя по твоим возможностям, не менее десятка.

Она привалилась к нему и легла на него, провела языком по его груди, и он почувствовал, что опять теряет голову. «Опер без головы» — новая эпопея, усмехнулся он про себя. И сжал Маргариту в объятиях.

На этот раз Ледокол назначил встречу в тихом кафе на Тверской улице.

Они сидели в отдельном кабинете и пили легкое вино. Аверин подумал, что Ледокол, как и Маргарита, любит марочное отменное вино и, похоже, неплохо в них разбирается.

— За успех наших предприятий, — Ледокол поднял бокал. Звякнули бокалы. Аверин почувствовал на губах вкус изумительного ароматного вина, мягкого, слегка туманящего голову.

— Очаровательно.

— Горчит. Не слишком удачный урожай, — поморщился Ледокол.

— Не боишься, что нас увидят вместе?

— Не боюсь.

— Или запишут на магнитофон.

— Я наобум ничего не делаю, самбист… Все под контролем.

— Как с Гиви Колотым?

— О Гиви забудь. Он заработал то, что получил.

— Все вы заработали по исключительной мере наказания — этого не отнимешь.

— Но что-то незаметно, чтобы вы многим душегубам лоб зеленкой намазывали. Незаметно. Наше правосудие ни к чертям не годится, ты это прекрасно знаешь.

— Тут мы и приходим к мысли о том, что нужны санитары леса. Такие, как я.

Аверин кивнул. Что-то присутствовало в логике Ледокола, с чем он готов был согласиться.

— Приятное место, — сказал Аверин.

— Отличная кухня. Гигантские цены. Полный сервис. Хочешь, через полчаса здесь появятся лучшие девочки Москвы? А, давай вздрогнем? — лукаво посмотрел на него Ледокол.

— Нет, спасибо.

— Ты правильный опер. Поэтому ездишь на машине, которую неудобно на приличную свалку свести.

— Нормальная тачка.

— Предложи я «Мерседес» тебе — а это мне раз плюнуть, — откажешься.

— А ты предложишь?

— Считай, что предлагаю. Не как взятку, а из уважения. Или любую другую машину — хоть нашу, хоть их.

— Откажусь.

— Правильно. Ты опоздал родиться. Тебе бы быть рыцарем христианского ордена.

— Или монахом, — усмехнулся Аверин.

Его позабавила мысль — монах с целым гаремом.

— Ты боец. В тебе есть правое неистовство. Ты не ломаешься, самбист. Еще по одной, — Ледокол поднял бокал. Они пригубили вино.

— А теперь к делам. Знаешь такого Акопа Дадашева?

— Глава пушкинской группировки.

— Уникальная личность. Под ним ходит армия отморозков. Воюет с Кавказом. Коллекционирует видеозаписи развлечений высоких чиновников и милицейских начальников, поэтому считает себя неуязвимым… Надо его тряхнуть.

— Зачем?

— Во-первых, если ты его тряхнешь через несколько дней, когда у него дома будет сходняк, задержишь двух человек, объявленных в розыск как исполнителей заказных убийств — Бубу и Батона. Мне сдается, ты их искал давно и безуспешно.

— Искал, — поморщился Аверин.

— И будет еще один человек — Игорь Нигманов по кличке Басмач. Авторитет из Узбекистана. Прибыл наводить контакты.

— Ну и что?

— Мне нужно, чтобы его задержали, а потом выпустили.

— В честь чего?

— Он иностранный гражданин. Ничего вы против него не наскребете. Вы его выпустите.

— А потом?

— А потом — мое дело, — Ледокол помолчал и протянул Аверину пакет с фотографиями истерзанных тел. — Это семья в Караганде. Муж, жена и двое детей. Его работа. И еще такие же дела. Его отпустили за недоказанностью.

— Зачем он тебе?

— Долги…

Аверин задумался.

— Санитары, самбист, — улыбнулся Ледокол. — Иначе не сделать ничего. Ты же сам знаешь это.

Аверин вздохнул. Он неожиданно вспомнил холодные глаза Новицкого, вспомнил его отморозков, расстреливавших стариков и женщин. Вспомнил многих других негодяев, с которыми сводила судьба. Подумал о том, что они считают, будто эта земля безвозвратно принадлежит им и они могут гулять по ней, как оккупанты по завоеванной территории.

— Я попытаюсь.

— Твои коллеги из Главного управления по оргпреступности давно собирались тряхнуть Акопа. Найди с ними общий язык.

— Откуда ты все знаешь?

— От верблюда. Давай еще выпьем.

— Давай.

Аверин пришел домой поздним вечером. Хмель выветрился из головы.

Пушинка сидела на серванте, рядом с фарфоровой фигуркой кошки.

— Картинка, — усмехнулся Аверин. — Пошли есть, кошка.

Ремизов выслушал соображения Аверина по поводу того, чтобы слегка растрясти Акоповку — так называли деревню в Пушкинском районе, где свил уютное гнездышко Акоп Дадашев.

— Насколько реально, что там появятся эти два киллера? — спросил начальник отделения.

— Они там будут. Через пять дней в Акоповке большой сход для обсуждения стратегических вопросов. Дела у них в последнее время идут неважно.

— Одни не поднимем.

— Не поднимем. Надо идти на поклон в ГУОП.

— Только этого не хватало, — поморщился Ремизов. Подразделения по борьбе с организованной преступностью создали не так давно. Сперва действовали специализированные шестые отделы в угрозыске — легендарные «шестерки», которым была придана самостоятельность. Через некоторое время они начали называться странно и маловразумительно — оперативно-розыскные бюро. Потом — управления по оргпреступности. Министр внутренних дел Виктор Ерин почему-то на дух не переваривал слово «борьба», поэтому управления приобрели достаточно странные названия: по оргпреступности, по обороту наркотиков, по экономическим преступлениям. По этому поводу давно потешалась оппозиционная печать.

Угрозыск считал своих коллег из РУОПов бездельниками. С самого начала было заложено, что управления по оргпреступности работают не от конкретного преступления, а от лица. Когда совершается убийство, на место происшествия выезжает угрозыск и ищет убийцу. РУОП же сначала находит убийцу, а потом выясняет, кого именно он убил и как это доказывать. Вот и получалось, розыск, как и встарь, драли за расследование конкретных преступлений, а бойцы с оргпреступностью слыли свободными художниками, творили «полотна», которые им нравились, и вместе с тем им выделяли огромные средства, проблемы с транспортом, вооружением, техникой там стояли гораздо менее остро, чем у любой другой службы. Идея создать мощную организацию типа ФБР, которая сумеет прищучить мафию по всем линиям, не обращая внимания на чины и звания, провалилась — какая власть позволит существовать монстру, который в конечном итоге ударит по ней? Энтузиазм сотрудников по выявлению преступлений века и высоких коррумпированных связей быстро загасили различными орг-мерами. Но информацию о преступной среде РУОПы стали собирать достаточно лихо и иногда работали весьма эффективно. Особенно это касалось использования силовых методов — тут у руоповцев равных не было и их страшилась самая отпетая братва.

Идти друг к другу на поклон или сотрудничать в этих двух ведомствах не особенно любили. Неприязнь давала себя знать, хотя часто между отдельными структурными единицами и сотрудниками складывались отличные отношения. Большинство оперов перекочевало в РУОП из того же уголовного розыска. В отличие от своего начальника, Аверин не испытывал к коллегам никаких сословных предубеждений.

"Бездельники чертовы» — это самые мягкие слова, которые можно было услышать от Ремизова по поводу своих коллег.

Последняя попытка наладить добрые отношения ГУУРа и ГУОПа закончилась плачевно. Сотрудник из оружейного отдела ГУУР выступал в роли мафиози-покупателя крупной партии оружия. В момент передачи руоповцы и сотрудники уголовного розыска намечали произвести задержание. Перед мероприятием внедренного сотрудника показали собровцам и сказали — этого не трогать, когда начнете брать всех после передачи оружия. Получилось все с точностью до наоборот. Прошла передача денег, сотрудник ГУУРа перегрузил несколько ящиков с оружием, тут последовала команда «фас», и первым спецназовцы измолотили именно оперативника, так что тот получил возможность отдохнуть от забот праведных в госпитале. «Напутали, с кем не бывает», — развели бойцы руками. После этого отношения между службами стали еще прохладнее.

— Ладно, попробуем созвониться, — сказал Ремизов. — Дружок у меня есть в Главке. Он как раз Акопом занимался. Акоп — это его хобби. Он его пытается посадить уже два года.

К вечеру Ремизов вызвал Аверина, корпящего над очередной справкой в Генеральную прокуратуру о фактах не правомерного освобождения из-под стражи лиц, подозреваемых в умышленных убийствах.

— Зайди к этому человеку, — сказал Ремизов. — Василий Николаевич Сидоров. Заместитель начальника отдела ГУОПа.

— Хорошо, — кивнул Аверин.

Сидоров оказался крупным мужчиной лет сорока, лысым, как колено, с борцовскими плечами и вытатуированным на запястье якорем. Изучив удостоверение гостя, он указал на стул:

— Садись. Мне Ремизов звонил. Излагай суть.

Аверин в двух словах обрисовал ситуацию.

— Ты как раз в точку попал, — сказал Сидоров. — Мы готовим мероприятие по Акоповке. Там склад оружия.

— Принимаете в долю? — улыбнулся Аверин.

— Принимаем. Давай свои соображения.

— У них через пять дней большой сходняк. Там бы их всех и прибрать.

— Что ж. Мысль недурная. Обдумаем… Что ты вообще об этой братве знаешь?

— Держат Пушкино, Ивантеевку, Правду.

— Верно. На, почитай, — он вытащил из сейфа папку с материалами и протянул Аверину.

Тот раскрыл ее и углубился в чтение бумаг.

"Справка.

Пушкинская организованная преступная группировка является одной из наиболее опасных и жестоких в Московской области. Насчитывает более 250 активных участников. Отличается высокой мобильностью. Практически все члены ОПГ имеют автомашины. Могут также пользоваться мотоциклами. Широко используют радиосвязь, современные технические средства. На вооружении имеется огнестрельное, в том числе автоматическое, оружие.

Начавшая свою деятельность к концу восьмидесятых годов, к нынешнему моменту группировки как единого целого не существует. Сегодня она оформилась скорее как пушкинско-ивантеевская, в ней особо выделяется так называемое правдинское отделение.

Зоны и сферы влияния: Пушкино, Ивантеевка, поселок Правда, Сергиев Посад. ОПГ контролирует изготовление фальсифицированных спиртных напитков, в частности водки «Распутин» (завод в Хотькове), игорные дома, казино, поставку товаров народного потребления из-за рубежа (холодильники, велосипеды), автосалоны (туда поставляются краденые иномарки), дачное строительство и деревообрабатывающие предприятия. Совместно с солнцевской ОПГ контролирует выпуск и реализацию изделий народного промысла, имеет позиции в аэропорту Шереметьево. Нетрадиционным промыслом для одной из групп явились грабежи водителей-дальнобойщиков на Ярославском шоссе недалеко от кольцевой дороги. На столь необычный шаг эти лица пошли, чтобы быстрее добыть деньги для оплаты «штрафа», назначенного одним из лидеров ОПГ.

Пушкинская ОПГ имеет развитые связи с зарубежьем — США, Германия, Таиланд. Она курировала доставку героина из Таиланда. Лидеры выезжали в страны Восточной Азии. В Таиланд выезжал и скончавшийся недавно от болезни держатель пушкинского воровского общака «Зека».

Лидеры: крестным отцом группировки является Акоп Дадашев — кличка Папа. Известен как крупный коммерсант, является руководителем фирмы «Торпродакшен», имеющей связи на самых верхах российских властных структур. По некоторым оперативным данным, дает «наверх» отчисления в деньгах и автомашинах. С 1992 года в Ногинске на ликеро-водочном заводе (в целом завод контролируется лидером балашихинской ОПГ Фролом) Дадашеву принадлежит одна из линий. В поселке Лесном на территории завода «Промсвязь» действует цех по производству водки «Столичная». Также владеет «цехом уникальной мебели» на Коровинском шоссе, продукция которого поступает в квартиры высокопоставленных представителей государственного аппарата.

Братья-близнецы Соколовские (Соколята) — одни из изначальных организаторов и руководителей группировки. Ранее судимые. Им вменяется незаконное хранение и ношение огнестрельного оружия и организация похищения дочери Дадашева. Они же руководят правдинским отделением. Специализация Соколят — захват заложников, вооруженный разбой, скупка земли, заказные убийства, перепродажа похищенного автотранспорта. Контролируют ресторан на Дмитровском шоссе, автостоянки.

Особенностью Соколят является активное участие в приобретении связей в экономических структурах, органах местного самоуправления. Преступления выполняют чужими руками. Ведут тихий и скромный образ жизни, в области появляются редко. Одно из мест встречи — ресторан «Сказка». Во многом такое поведение объясняется тем, что возбужденное против них дело до сих пор не прекращено.

Григорий Жаворонкин (Жора). Бывший офицер и спортсмен, выпускник Ленинградского военного института физкультуры. Судим за рэкет. Входил в ОПГ, состоящую из жителей Москвы, Подмосковья и Ленинграда.

Пушкинская ОПГ имеет устойчивые связи с преступными группами подмосковного Калининграда, с солнцевской и люберецкой ОПГ. Имеет хорошие отношения с ворами в законе — Горбатым, Ростиком, Жидом, Захаром, Савоськой, Цирулем.

Руководство ивантеевской группировкой осуществляется через Ивана Зубровина (Зубра). Начинал с рэкета, был рядовым членом группировки, недавно выезжал в США для укрепления деловых контактов с местной мафией.

11 мая 1993 года были расстреляны из автоматического оружия активные участники ОПГ Николай Рябов (Незнайка), Дмитрий Губарев. Ранее в ходе борьбы за передел сфер влияния также уничтожено несколько авторитетов. В начале июня сего года после освобождения городским судом Ивантеевки «по состоянию здоровья» под залог в пятьсот тысяч рублей убит автоматной очередью вместе со своим подельником неоднократно судимый за убийства и захват заложников один из авторитетов ивантеевцев Петр Родионов — ближайшая связь Дадашева…»

Дальше шли документы такого же плана. Большинство фактов были Аверину известны. На некоторые места убийств он выезжал. По убийству Родионова готовил докладную о странном поведении народного судьи, отпустившего под залог отпетого рецидивиста — как всегда, без ответа и привета. Судьи все чаще превращались в соучастников преступной деятельности, и никого это не волновало, только по радио и телевидению с утра до вечера депутаты и журналисты заученно долдонили о необходимости дальнейшего развития их независимости — и никого не интересовало, что в последнее время эта независимость все больше превращалась в откровенную неподконтрольность никому.

— Понятно, — Аверин отодвинул папку.

— Они давно всем как бельмо на глазу, — сказал Сидоров, убирая папку в сейф. — Настала пора дать им хорошенько по зубам… В общем так, налет мы на них организуем. Если возьмем там твоих убийц, то и прекрасно. В любом случае, даже если больше ничего не найдем, будем иметь отмазку. Так?

— Угу.

— А мы пока подработаем связи Дадашева. Там интересная картина намечается… Естественно, напоминать не стоит, что акция высокой степени секретности. Мы не ставим в известность даже региональное управление, чтобы не улетела информация. Постараемся обойтись своими силами.

— Правильно.

— В общем, считай, тебя приняли в нашу компанию, — Сидоров крепко пожал Аверину руку…

Где-то к одиннадцати часам вечера Аверин добрался до дома, поужинал на скорую руку и занялся чтением газет, скопившихся за последние дни. Времени на это много не нужно.

Политикой он не интересовался принципиально. Сплетнями из жизни высшего света — тоже. Оставалось читать прогноз погоды и программу телепередач. Тут послышался телефонный звонок. Звонила Светлана.

— Аверин, я не спрашиваю, любишь ли ты меня, — это бесполезно. Но ты меня уважаешь?

— Уважаю, — произнес Аверин.

— Если ты меня уважаешь, в четверг я тебя жду на свой день рождения.

— У тебя день рождения?

— Ты хочешь, чтобы я обиделась? Мне исполняется тридцать лет.

— Ну и стара ты, — хмыкнул Аверин.

— Козлик, посмотри на себя. Я выгляжу, как девчонка. И уж гораздо моложе тебя. Ну так будешь?

— А куда я денусь? Если только по работе ничего не случится.

— Ищешь отговорку?

— Я просто предупреждаю.

А на работе как раз случилось. Правда, не в день рождения Светланы, а накануне…

— Скоро должны появиться, — сказал начальник отдела РУОПа Долгушин.

— Припозднились, — Аверин забарабанил пальцами по приборной панели «Жигулей». Слипались глаза, хотелось спать, но спать было нельзя.

— Четверть первого, — кивнул Долгушин. — Но им на работу не идти. Имеют возможность.

— Вышли из подъезда, — глухо прошуршал динамик.

— Отлично, — кивнул Долгушин и проговорил четко в рацию:

— Приготовиться к задержанию. Начинать по приказу. Будем принимать, когда они подойдут к машине…

Утром Долгушин позвонил Аверину и сказал, что сегодня надо брать Артема Смолина — того самого подручного Росписного, исполнителя убийства на Кронштадтском бульваре, наводку на которого дал Ледокол. Артем будет сегодня вечером с напарником на хате в доме у Рижского моста. Оба при стволах — что и требуется, чтобы забить их в задержку и начать работать. Так и порешили — Смолина с приятелем брать. Выписали заявку на группу отряда милиции специального назначения — спецназовцы по правилам задерживают вооруженных преступников. И теперь сидели, ждали, когда объявятся бандиты.

От дома к стоянке направились две амбалистые фигуры. Чемпион России Артем Смолин обладал мощным телосложением и необычайной физической силой. Но ему вряд ли помогут его великолепные спортивные качества. Спецназу приходилось брать и чемпионов мира по боксу, и черных поясов по контактному карате. Как поется в песне Высоцкого: «Супротив милиции он ничего не смог». Спецназовцы владеют тактикой задержания на пять баллов и умело используют все факторы — и психологические, и силовые. Это только в фильмах задержания проходят с получасовыми перестрелками, красивыми драками. В жизни этот процесс занимает считанные секунды. Резкий бросок вперед людей, секундная свалка, а потом — распластанные на земле фигуры.

Напарник Артема распахнул дверцу «Мерседеса» и приготовился сесть за руль. Артем тоже открыл дверь.

— Захват! — резко приказал Долгушин. Спецназовцы рванулись вперед. Они возникли будто из ниоткуда.

— Милиция, стоять! — послышался громкий крик. — Стоять на месте!

А потом все пошло наперекосяк. Артем обернулся, рука его нырнула под мышку. Секунда — и в ней возник пистолет. Щелкнул предохранитель. Ствол начал движение в сторону мчащегося командира спецназовской группы. Прогремел выстрел…

Артем лежал на асфальте. Пуля вошла ему в грудь. Спецназовец, подстраховывавший своего командира, выстрелил первым.

— Мужики, «Скорую» давайте, — прохрипел Артем. — Е-мое, ноги холодеют… Что же вы так?.. — всхлипнул он. В горле его забулькало. Его уложили на сиденье. Долгушин нервно требовал по рации «Скорую».

— Глупо, — прошептал Артем. — Зачем вы так?..

— Зачем за ствол хватался? — произнес спецназовец, придерживавший голову раненого.

— Все зря, — глаза Артема закатились. Грешная душа покинула тело…

— Артем! — заорал его напарник. — Волки, за все заплатите! Полной монетой!

— Что за голос из унитаза? — осведомился Долгушин.

Один из спецназовцев хряснул бандиту под ребра, и тот завалился на заднее сиденье милицейского фургончика.

"Скорая» прибыла слишком поздно. Потом приехала следственно-оперативная группа ГУВД. Всю ночь Аверин писал рапорта, потом объяснения, потом собственноручные протоколы допроса для дела (хотя по уголовно-процессуальному кодексу это есть нарушение, но на подобные моменты все смотрели снисходительно, следователю сильно облегчалась работа).

— Что же будет? — спросил спецназовец. Вид у него был подавленный. Он нервничал. На душе лежал камень.

— Ничего не будет, — махнул рукой Аверин. — Правильно действовал.

— Жалко все-таки мужика… Не хотел.

— У них всегда преимущество. Им никого не жалко… Это такая жизнь. Или ты его. Или он тебя.

— Я понимаю…

— Не горюй. Я сам находился в такой ситуации. Нужно пережить ее. Грех, конечно, большой. Но грехи солдата, защищающего свою родину, списываются. И этот грех тебе спишется, лейтенант.

— Ох, хреново, — вздохнул спецназовец.

Утром у Аверина страшно раскалывалась голова. И хотелось спать. Сказывалась не только бессонная ночь, но и стресс. Это только в кино полицейский, прокрутив револьвер вокруг пальца, с суперменской улыбкой изрекает над телом расстрелянного им наркоторговца: «Это мое правосудие». На самом деле подобные моменты достаточно тяжелы для любого человека. Смерть — это всегда страшно, будь то даже смерть врага. Но, с другой стороны, и причин особенно убиваться по этому поводу Аверин не видел. Все-таки это естественный процесс — бандиты сначала убивают сами, потом их убивают конкуренты или полицейские. Бандита век недолог, и потому так сладок он — с Шикарными машинами, пятизвездочными отелями, длинноногими проститутками. Люди сами выбирают свою судьбу. Они не верят, что придется расплачиваться, надеются, что время платить по счетам для них не настанет, но однажды приходит некий контролер и выписывает штраф в виде свинцовой примочки или удавки.

В своем кабинете Аверин выпил две чашки кофе. Потом е вызвал Ремизов, полчаса пытал, кого и за что они вчера под стрелили, потом кивнул:

— Теперь дело по убийству на Кронштадтском бульваре так и останется зависшим.

— Не на нас же висяк. На ГУВД.

— И то верно… А что с его подельником, с которым они вместе расстреливали отморозков? Его можно выдернуть?

— Выдернем. И на трое суток опустим. Но он вряд ли поплывет. В лучшем случае, все станет валить на убиенного.

— Глухарь, Слава. На веки вечные глухарь.

— А, одним больше, одним меньше. Все равно в народе не верят, что наемные убийства раскрываются. И незачем переубеждать.

— Вам бы острить, а не работать… Ладно, готовься.

— К чему?

— К награде.

— Это в каком смысле? — спросил Аверин, предчувствуя подвох.

— В середине сентября по обмену опытом в Германию направляется группа сотрудников МВД. Ты же знаешь немецкий.

— Знаю. Даже неплохо.

— Тебя, видимо, и пошлют.

— Серьезно?

— Вполне.

— С трудом верится.

— Поживем — увидим. Покупай белые рубашки и бабочки, запасайся смокингом. Будешь представлять нашу многострадальную службу в Мюнхене.

— Дожить еще надо.

— Доживешь. Ты везучий. Только до отъезда больше никого не убивай.

— Да это не я убил.

— Знаешь анекдот: то ли он украл, то ли у него украли — какая разница…

Днем Аверин отправился на совещание к начальнику ГУВД Московской области, посвященное проблеме заказных убийств. Совещание проходило стандартно — говорили о том, какие глобальные проблемы стоят и насколько мизерно оснащение. Деньги маленькие, квалифицированные кадры уходят работать частные охранные предприятия, транспорта нет, оргтехники нет скрепок нет, бумаги нет, микрофонов нет — ничего нет. Есть только оперативник и еще теплящееся в нем чувство долга. Зато у мафии все под рукой — деньги на технику и снаряжение, на подкуп чиновников. На нее работают представители (бывшие и ныне действующие) правоохранительных структур, на них пашут бывшие бойцы спецподразделений, прошедшие войны и привыкшие убивать… Подобных стенаний Аверин наслушался предостаточно. Правоохранительная система продолжала проваливаться в какую-то яму. Но это не значило, что надо опускать руки. У настоящего русского человека подобные трудности — только повод для того, чтобы засучить рукава. Если бы не это качество, от России уже осталась бы вмятина, на территории ее дымились бы развалины и догладывали бы ее останки уголовная братва, «новые русские» и клептоманы-чиновники.

В семь часов Аверина ждали на дне рождения Светы. Вышел с Белинского, 3, он без четверти семь, без подарка и цветов. Особого желания идти туда он не испытывал, но игнорировать приглашение неудобно — Света обидится, а он не любил обижать женщин.

В магазине на Тверской он купил духи (явно не по его средствам), у метро приобрел несколько гвоздик, с грустью посмотрел на почти опустевшее портмоне.

Гости собирались в банкетном зале в кафе у бывшей площади Ногина. Откуда у Светы деньги на такие банкеты? Скорее всего зал, учитывая особые ее заслуги, оплачивала редакция.

Встретила его на пороге сама Света в длинном темно-красном вечернем платье, которое ей очень шло.

— Выглядишь на пять баллов, — сказал он.

— Аверин, негодяй, ты опоздал на мой юбилей, — покачала она головой, втянула его в прихожую, протянула цветы стоящему рядом бородачу. — Подержи-ка, — впилась губами в губы Аверина. — Ты мой лучший друг, — произнесла она торжественно.

Она уже успела опрокинуть пару стопочек — и алкоголь сразу на нее подействовал, поскольку она почти не пила. Щеки ее раскраснелись, а на лице цвела улыбка.

— Знакомься, — кивнула она на бородача с цветами. — Это мой муж.

У Аверина полезли глаза на лоб.

— Да не бойся, — засмеялась Светлана. — Бывший муж.

Аверин пожал бывшему мужу руку.

В зале было накрыто два длинных стола. Праздник только начинался. И хотя гости уже успели тяпнуть, но не настолько, чтобы разрядить официальную и скованную атмосферу. Народу собралось человек тридцать. Света коллекционировала разных забавных и известных индивидуумов. Аверин никого не знал лично, но некоторые лица видел по телевизору. Он не любил компаний, где почти нет знакомых — создается напряжение: приходится держать марку, каламбурить и балагурить, демонстрировать свою значительность, надувать губы, делать комплименты — в общем, заниматься скучной праздной рутиной. Он органически не переваривал приемы, фуршеты, презентации и дни рождения. Если и пить, то в тесной компании, где все знают, чего друг от друга ждать, кого посылать за выпивкой.

— Помню, как к нам в редакцию пришла очаровательная наивная девушка. И буквально на глазах она превратилась в львицу журналистики. В пантеру, — вещал жидковолосый мужчина, сжимая, как гранату, фужер с длинной ручкой. — За тебя, Светочка. Чтобы ты радовала своими статьями еще долгие и долгие годы.

— Почему годы? Века! — донеслось с другой стороны стола.

— Пусть даже тысячелетия, — кивнул жидковолосый. — За тебя.

Слева от Аверина сидела высокая крашеная блондинка, — баскетболистка или манекенщица. По правую его руку устроился сосредоточенный курчавый тип с салфеткой на колене — он, не дрогнув, проглотил целый фужер водки.

— Люблю маслины. — Причмокивая, произнес курчавый. И осведомился:

— Кто догадался принести маслины?

Вопрос остался без ответа.

— Очень хорошие маслины. Правда? — спросил он Аверина.

— Несомненно.

— А вы положите себе.

— Спасибо. В другой раз.

— Сергей, — протянул руку курчавый. — Литератор.

— Владислав, — Аверин пожал руку. — Кооператор.

— Простите, кто?

— Цветами на Даниловском рынке торгую.

— А-а-а, — интерес собеседника заметно поблек. — И много наторговываете?

— На сто пятьдесят баксов в день чистыми.

— У-у-у, — интерес заметно прибавился, но тут в Аверина вцепилась девица.

— Мила, — представилась она.

— Очень мило. Вячеслав. Кооператор.

— Ну что это такое? — капризно произнесла она. — Или «новые русские», или литераторы?

— Почему? Я раньше работал шахтером.

Он думал, что блондинку это добьет и она отвалит, но случилось почему-то наоборот.

— Правда?

— Правда.

— Слава, я вас люблю. Давайте выпьем на брудершафт.

— Да рано вроде.

— В самый раз.

Кто-то говорил очередной тост, а Аверин выпил с Милой на брудершафт.

Гости тоже причастились.

— Нет, ну кто догадался купить такие маслины? — вновь забубнил Сергей. — Хорошо-о.

Потом опять пошли тосты. Пили, ели, славили женщин, родителей виновницы торжества, родителей всех присутствующих. Через некоторое время кое-кто начал выпадать из седла, и вот уже первая голова ткнулась со стуком о стол. Зазвучала музыка, и гости пустились в пляс. Мила вытащила Аверина. Танцевал он не очень хорошо. Мила прижималась к нему всем телом, и это вызывало сладостное чувство. Он был не пьян — не собирался надираться. Поймал на себе негодующий взор хозяйки и слегка пожал плечами — мол, куда денешься, прирожденная интеллигентность не позволяет выбросить блондинку за борт.

Потом гости начали кучковаться, и Мила заявила:

— Пошли знакомиться. В твоей шахте ты и представить не мог, что попадешь в отпадный бомонд Москвы.

Рядом с бородатым бывшим мужем Светы франтоватый лысоватый мужчина, выглядевший по-мальчишески легкомысленно, хотя на деле прожил минимум лет сорок, с обаянием бормашины жужжал:

— Ах, а помните эти строки Мандельштама:

Я блуждал в игрушечной чаще

И открыл лазоревый грот…

Неужели я настоящий,

И действительно смерть придет?

— Помню, — кивал бородач, хотя по его виду было понятно, что ничего он не помнит.

Блондинка представила Аверина любителю Мандельштама.

— Фима, это Вячеслав. Он шахтер.

— Я тоже шахтер. Добываю словесную руду, — улыбнулся томно Фима.

— Он критик, — сказала Мила, — и работает со Светкой в газете. Пишет всякую муру.

— Мила, как ты можешь? — возмутился критик.

— Лицемер, — вздохнула Мила.

— Вы действительно шахтер? — с видимой скукой осведомился критик.

— По секрету? — пригнулся к нему Аверин. — Конечно, нет.

— И кто же вы?

— Я хранитель фондов общества «Память».

Критик вытаращил глаза, а Мила потащила Аверина дальше. В него вселился какой-то веселый бес.

— А это большой человек, — сказала Мила. — Депутат… Зуб даю — он долдонит вон тому скучному зануде, нашему ответственному секретарю, какую-нибудь чепуху про политику. Вспоминает свое героическое прошлое. Как боролся с КГБ. Хочешь послушать?

Аверин издал неопределенный звук.

— Пошли-пошли.

Худосочный бородач держал за пуговицу двухметрового амбала и вещал:

— Пропавшие сбережения, кризис, смертность, преступность — все это сущая безделица, не такая большая плата за избавление от того кошмара, в котором мы жили семьдесят лет.

Ответсек кивал. Ему хотелось прорваться к горячительным напиткам, но депутат его не собирался туда отпускать. Он впился в журналиста мертвой хваткой.

— Государство — монстр. Государство — убийца. Государство, перемалывающее своих подданных. Всю историю на Руси народ жил в рабстве. Всю историю русских пороли — царь Иоанн Грозный, император Петр I. Нас приучили жить рабами. Нужно ломать все в русских. Весь менталитет. Переписывать заново все в сознании — чувства, воспитание, мысли. Нужно избавляться от гирь рабской памяти предков. И пусть часть погибнет. Это плата за избавление от рабства. За цивилизацию. Из феодализма в капитализм еще никто не перешагнул без жертв.

— Да, конечно, — протянул ответственный секретарь.

Мимо проскочил Сергей с маслиной в зубах. Он держал под руку полную женщину и вещал о том, какие маслины лучше.

— Я имею право на эти слова. Они выстраданы, — вздохнул депутат. — Эта страна погубила Сахарова, Вавилова. Эти садисты из КГБ — за что они мучали меня? За то, что я думал иначе, чем другие.

— Вилен Митрофанович, — решила вмешаться Мила, подводя Аверина к депутату. — Разрешите представить. Это Владислав. А это Вилен Митрофанович, депутат Верховного Совета от «ДемРоссии».

— Очень приятно, — пожал руку депутат. Ответсек вновь попытался вырваться, но депутат ухватил его за руку.

— Подождите, сейчас договорю свою мысль… — обернулся к Аверину. — Вместе с Милой работаете?

— Не, я бизнесмен.

— А, новые люди, — депутат сделал движение носом, будто почуяв запах денег. — Чем занимаетесь? Нефть? Металлы?

— Водка.

— А… Прибыльно?

— Пол-лимона в баксах в месяц. Чистоган. Если налоговой инспекции вовремя взятки отстегивать.

Глаза депутата загорелись.

— Конечно, молодой человек, вы сочувствуете переменам, происходящим в стране.

— Угу.

— И состоите в партии?

— Ага.

— В какой, если не секрет?

— Мы — фашисты. Знаете, взять всех — и на фонари…

— А, — задохнулся депутат.

— Митрофаныч, вспомнил, — хлопнул обрадованно депутата по плечу Аверин. — Корешок мой с вами сидел. В одной камере. Кликуха его Дубиноголовый. Рассказывал про вас, рассказывал.

Депутат подавился бутербродом, от которого только что откусил кусок.

— Что же он говорил, — Аверин повел рукой. — Сейчас вспомню…

— Извините, должен вас оставить, — депутата повело куда-то в сторону, как корабль, лишившийся управления.

— Чего это с ним? — спросила Мила.

— Не знаю.

Аверину показывали уголовное дело на этого депутата. Правда, прекращенное, но там было написано, что сидел он по знаменитой статье, карающей за гомосексуализм. Вину доказали, но пожалели убогого. Посадили за другие грехи, тоже далекие от политики.

Мила познакомила Аверина еще с несколькими людьми, потом ее подхватил под руку отделавшийся от депутата ответственный секретарь, и он остался один. Тут к нему и подошел критик — знаток Мандельштама.

— Разрешите, — критик преподнес бокал. — А вы действительно из «Памяти».

— Угу.

— Интересно… И как, действительно вы собираетесь громить евреев?

— А как же. Вот с силами соберемся, следующим месяцем и начнем.

Они перекинулись еще несколькими вопросами, и критик исчез, страшно довольный. Тут появился Сергей.

— Какие хорошие маслины!

Аверин так и не напился, чего не скажешь об остальных. Мила потребовала проводить ее домой. Он сказал Свете:

— Отвезу твою подругу.

— Ах ты, бабник… Не смей только…

Что «только», было понятно.

Аверин дотащил Милу до дома — благо жила она неподалеку. Доставил к дверям квартиры.

— Зайдешь, шахтер? — осведомилась она, прижавшись к нему соблазнительной грудью и шаря руками по его плечам.

— Не могу. На меня ребенка оставили. Трехлетнего. Кормить надо.

— Ну ладно. На, — она протянула ему свою визитку.

Аверин поцеловал Милу в губы. Провел руками по голым плечам. С сожалением оторвался от нее и отправился восвояси в приподнятом настроении. Повеселился он от души.

Рано утром позвонил Ледокол и назначил срочную встречу на лавочке, на старом месте — у метро «Китай-город».

— Здорово, самбист, — сказал Ледокол, пожимая руку.

— Привет.

— За что вы Артема Смолина грохнули?

— За дело. Он пытался пристрелить командира спецназовской группы.

— Теперь ждите ответа.

— А что?

— Братва Росписного решила объявить кровную месть. Не слышал?

— Что-то слышал.

Вчера днем позвонил Долгушин и сообщил, что таганские братаны в ярости и продумывают ответные меры. Хотят показать милиции, кто в городе хозяин.

— Сперва сидели, проливали горькие слезы. Потом порешили объявить месть ОМСНу, — заявил Ледокол.

— Ну?

— На рекогносцировку выезжали вечером.

— Насколько реально?

— Старички против. Но отморозки чуру не знают. Могут что-то предпринять. Это тебе на заметку.

— Будем разводить ситуацию.

— Да уж… Что с Дадашевым порешили?

— Думаем.

— Что думать-то?

— Я пока ничего сказать не могу.

— Смотри. Хороший шанс упустишь братву тряхнуть. А то они вас совсем перестали уважать. Скоро на шею сядут — слабым всегда садятся.

— Это верно.

— И продажным.

— Ты о ком?

— О многих… Ладно, давай…

Расставшись с Ледоколом, Аверин отправился к Долгушину. Зашел в кабинет. В отделе царила суета. Сновали возбужденные сотрудники. На тумбочке в зарядном устройстве торчало несколько радиостанций. Долгушин сидел и заботливо протирал свой пистолет.

— Подтверждение получил твоей информации, — сказал Аверин. — Братаны обсуждают, стоит ли бойцов ОМСНа мочить.

— Они совсем с катушек съехали, — покачал головой Долгушин. — На кого лапу поднимают!

— Это ведь только раньше у воров милиционера считалось западло валить.

— Кстати, не из каких-то гуманных соображений, — сказал Долгушин, загоняя шомпол в ствол. — А потому что знали — дорого обойдется… А сегодня обнаглели. Каждый день стреляют друг друга. И почему-то считают, что с нами то же самое пройдет. Что мента можно замочить так же, как братана, и при этом живым остаться. И забывают одну вещь.

— Какую, интересно?

— Что они у нас вот здесь, — Долгушин сжал кулак. — И если мы их начнем мочить, то им придется ох как несладко.

— Только они не верят, что мы их начнем мочить.

— Поверят. Не бойся. Я уже слушок запустил, что эту акцию провели не случайно, а запланированно и теперь приказ — создавать ситуации и уничтожать лидеров преступных формирований в момент проведения мероприятий.

— Ну и что?

— Посмотрим. По-моему, скоро посмеемся.

Во второй половине дня Аверин подъехал к начальнику отдела ГУОПа полковнику Сидорову.

— Ну чего, опер? — спросил тот. — Готов?

— Всегда готов.

— Завтра мероприятие. Наш спецотдел подключаем. Врежем по супостату?

— Врежем.

— В десять ноль-ноль завтра на Огарева в расположение СОБРа. Оттуда двигаемся. Понял?

— Понял.

— Бумаги на твоих клиентов — о розыске, о заочном обвинении и избрании меры пресечения — будут?

— Сделано…

— Давай. До завтра.

Возвращаясь домой, Аверин увидел, что сумасшедшая соседка обклеивает стекла своей квартиры бумажными крестами, как при артобстреле. Когда он поднялся на этаж, соседка выглянула и торжествующе прошипела:

— Попляшете вы у меня. Стекла заклеила, теперь ни одна нежить порчу не наведет. Понял, недоносок? — Она с размаху захлопнула дверь.

Аверин прошел в квартиру. Включил свет.

— Кошка. Выходи, шпроты принес.

Недавно он обнаружил, что Пушинка поедает шпроты, закатывая глаза от удовольствия, и теперь время от времени радo вал ее.

Но Пушинка не выходила.

— Э, кот?

Сердце екнуло. Стало дурно, как представил, что Пушинка куда-то делась.

Искал он ее минут десять. Нашел мирно дремлющую в щели между шкафом и стеной — она чувствовала себя там вполне уютно.

— Ну что за характер! Совершенно не думаешь обо мне. А, кошка?

Пушинка замурлыкала и ткнулась в ладони.

— И ты мне нервы трепать, — Аверин почесал ее за ухом. — Так же нельзя…

Зазвенел телефон.

— Здорово, Слава, — услышал Аверин голос Долгушина. — Как живешь?

— Изумительно.

— А ты знаешь, что дело по гибели Артема Смолина стащили?

— Как стащили? — не понял Аверин.

— А так. У следователя и стащили.

— Как такое может случиться?

— Нагрянула толпа в кабинет. Две девицы и двое парней. Просили, чтобы тело выдали для захоронения. Знаешь, какой бардак у следователей в кабинетах. Пока он бумагу готовил, одна из девиц куда-то исчезла. А потом остальные быстро попрощались и ушли. Бедолага огляделся, а дела нет.

— А зачем оно им?

— Будут решать, за дело Артема застрелили или по ментовской прихоти.

— Не соскучишься.

Преступники совсем потеряли совесть. Уже никого не удивляло, что вор лезет в помещения ОВД и крадет оттуда компьютер. Что угоняют оперативную машину с рацией и проблесковым сигналом. В одной из областей из горпрокуратуры вынесли сейф с семьюдесятью уголовными делами, среди которых одно — о коррумпированных связях отцов города.

— Скоро они будут базу ОМОНа арендовать для бандитских разборок, — хмыкнул Аверин.

— А я бы им полигон Таманской дивизии отдал, — сказал Долгушин. — И оружие бы выдавал за плату. Разбор готовится, пущай туда едут и друг друга мочат. Лишь бы посторонние люди не страдали.

— Предложение дельное… Что делать-то?

— Ничего. Будем проводить мероприятия, просить дело отдать.

— А что в деле есть такого, что им знать не надобно?

— Да дело-то в тридцать страниц, из которых большинство — объяснения и постановления о экспертизах. Переживем. Просто бесцеремонность поражает. Совсем от рук отбились.

Аверин повесил трубку и бросил взгляд на часы. Пора двигаться в ГУОП.

СОБР ГУОПа располагался в здании Огарева, 4, в подвале под Главным управлением ГАИ. Место, совершенно не приспособленное ни для жизни, ни для тренировок. Подразделение было лишь недавно создано, ничего за душой не имело, проводило тренировки, используя возможности учебных центров ГУВД Москвы и дивизии имени Дзержинского. Во дворике министерства ребята повесили грушу и поставили деревянную тумбу, она была вся измочалена — по ней колотили кулаками и ногами и в нее метали ножи.

Аверин предъявил удостоверение бойцу в черной форме «ночь», стоявшему у входа в коридор. Тот позвонил по внутреннему телефону начальнику и получил распоряжение пропустить гостя.

— Здорово, вояка, — Аверин зашел в кабинет и пожал руку заместителю начальника СОБРа подполковнику Сергею Завьялову, которого знал еще, когда тот работал в подмосковном ОМОНе. — Работаем сегодня по Акоповке?

— Работаем, — кивнул тот.

— Как живешь?

— Ничего.

— Переходи к нам. Начальником отделения. Чего ты в этом убойном отделе куксишься?

— Полковничья должность. Сияющие перспективы. А у вас тут что — с автоматом бегать?

— Так для тебя работа. Ты же любитель захватов с шумом и стрельбой.

— Преувеличиваешь.

— Ну, как хочешь.

— Когда выдвигаемся?

— Просчитали еще раз. Будем брать их ближе к вечеру.

— Хотели на три часа.

— Тут кое-какие обстоятельства. Мы ударим сначала по связям.

— И переполошите всю Акоповку.

— Нет, тут другая история. Давай пока кофе выпьем, о жизни поговорим.

— Рассказывай, как воюете.

Воевал СОБР, как всегда, отменно.

Когда было создано Главное управление по организованной преступности, в его составе сформировали отдел тактических операций, который в конце 1992 года был преобразован в специальный отдел быстрого реагирования. Такие же отделы стали создаваться и в региональных управлениях по организованной преступности. Как значилось в приказе, задачи подразделения: «поддержка и оказание силового содействия в проведении специальных, оперативно-розыскных и следственных мероприятий, пресечение деятельности вооруженных преступных групп, изъятие оружия и предотвращение его распространения, обеспечение личной безопасности сотрудников Главка, членов их семей, свидетелей, потерпевших в случае угрозы их жизни, проведение специальных и оперативно-войсковых операций по захвату, ликвидации вооруженных преступных групп, задержанию вооруженных преступников, освобождению заложников». В МВД имелся хороший опыт по подготовке подобных отрядов. Это и ОМОНы, и отряд спецназначения ГУВД Москвы, и спецподразделение Дзержинки, и многие другие. Школа была. СОБР ГУОПа во многом образован на базе подмосковного ОМОНа — одного из лучших отрядов в России.

Раньше участковый шел на катран (притон для карточных игр), где собиралась куча уголовников, и спокойно производил задержание. В девяностых годах преступность резко изменилась — стала вооруженной, наглой и признавала только силу. Ну, а силу СОБРы демонстрировать умели. Сперва бандиты задирались на собровцев, пытались вступать в рукопашные схватки и перестрелки, но длилось это недолго. Преступники поняли, что новое либеральное российское мироустройство на собровцев не распространяется и при малейшем сопротивлении гуляют по бандитским ребрам и физиономиям кованые десантные ботинки, хрустят косточки под прикладами. К братве начало возвращаться утерянное чувство страха. Суда, следователей, прокуратуры бандиты не боятся. А собровцев боятся. И уважают, поскольку действует СОБР с ними безжалостно, без сюсюканья и без разговоров.

— Как у тебя? — спросил Аверин.

— Недавно с Кавказа, — сказал Завьялов. — В Осетии обеспечивали деятельность следственно-оперативных групп,

— Ну и?

— Пострелять пришлось. Там же ад. Резня порой такая шла… Засады организовывали. Уничтожили группу террористов.

— Как уничтожили?

— Они на нашу засаду нарвались. Мы вычислили пути, по которым они продвигаются к своей базе. И завалили пятерых.

— Черт-те что в стране творится, — покачал головой Аверин.

— Война идет, Славик. И, попомни мои слова, это только начало. Скоро по-настоящему в крови умоемся. Дай только время.

— Типун тебе на язык… А здесь чем занимаетесь? Бездельничаете?

— Ага, бездельничаем. Вон, справку за полгода готовлю. Читай — спецотделом совместно с другими подразделениями Главка изъято семьдесят шесть единиц огнестрельного оружия, одиннадцать килограммов золота, денег и ценных бумаг на одиннадцать миллионов долларов, двадцать иномарок, 52 грузовика, два слитка кадмия, 80 тонн цветных металлов, почти на миллион долларов мехов… И двадцать пять тысяч бутылок спирта. Вот, — он хлопнул ладонью по бумаге. — Впечатляет?

— Впечатляет.

— Мы тут наработали на бюджет ГУОПа на несколько лет вперед. А сами нормальные бронежилеты и спецтехнику закупить не можем. Где справедливость?

— «Чеченскую базу» вы брали?

— Мы. Кто же еще! Трехметровый забор. За ним база, где награбленного добра — на несколько миллионов баксов. Мы хотели сперва на вертолете высаживаться, но ПВО Московское не дало разрешение — правительственная зона, нельзя. Так что пришлось штурмовые лестницы использовать. Как Измаил брали. И ничего. Чурбаны даже рыпнуться не успели.

— Герои.

— Заметь, работаем и есть не просим. Каждая неделя по операции. В Австрии знаменитая «Кобра» — они заложников восемь последних лет не освобождали. А оснащение — вплоть до комбинезонов и ножей — все ручной подгонки. Вертолеты, машины, денег тьма.

— Ладно плакаться. Эмигрируй в Австрию — получай там по пять тысяч марок.

— Не поверишь — к нам тут из ЮАР клинья подбивали. Переманивали ребят. Говорят, в роскоши будут жить. Такого слаженного подразделения у них нет… И египтяне. Наши туда по обмену опытом ездили. Ихние спецы — по нулям все. Наши как раз в заваруху там попали и приняли участие в операции. Не для передачи — но террористов наши заглушили. Там египтяне любые деньги предлагали, лишь бы их у себя оставить.

— Ну?

— А они у меня за две сотни долларов в месяц пашут. Злые, цепкие, своего не упустят, если надо — и на нож, и на пулю. А почему?

— Почему?

— Потому что мы, русские люди, живем не за деньги, а за идею, Слава. И поэтому на таких, как мы, волах всегда ездить будут. А мы всегда будем тянуть воз, пока копыта не отбросим.

— Мы — вымирающая порода. Скоро тебе стакан воды без чаевых не подадут.

— Увидим…

В первом часу в кабинете появился высокий, в черном комбезе с кобурой боец — командир собровской группы.

— Ну? — спросил Завьялов.

— Все в порядке, Сергей Владимирович. Взяли.

Он положил на стол искореженные наручники, выгнутые дикой силой.

— Это чего? — приподнял бровь Завьялов.

— Это Чернокопытов порвал.

— Не фига себе.

— А что, лось здоровый. Мы его на улице брали. Наручники защелкнули. Он растерялся, потом напрягся. Представляете — наручники хрясь, слетели.

— Дерьмо потому что, а не наручники. Английские раза в два крепче, — сказал Завьялов.

— Сорвал наручники и по улице припустил. Три метра и пробежал. Стал отмахиваться… Потом сопливился — мол, грубо берете.

— Ничего ему не сломали? Все-таки иностранный гражданин.

— Ничего?

— А как с Хрустером?

— Там комедия. В офисе брали. Секретарша его пыталась у опера удостоверение вырвать. А Хрустер орал во всю мочь: «Это не милиция, а бандиты». Но мы им пасть быстро заткнули.

— В изоляторе?

— Да, ребята сейчас с ними работают.

— Ну вот, Слава, — повернулся Завьялов к Аверину, — Чернокопытов и Хрустер — ближайшие связи Дадашева. Граждане США. Сюда приехали левые компании организовывать. Миллионы баксов закапали. У нас законы такие — можно эти миллионы воровать. А в США нельзя. Так что нам ФБР бумагу на них прислало. Им там по двадцать лет тюрьмы светит. Сейчас опера отработают их на связь с Дадашевым… Николай, сорок минут на отдых, затем в полном снаряжении строиться в коридоре. Тяжелый вариант — сферы, бронежилеты, штурмовое снаряжение. Там, возможно, будет горячая работа.

— Есть.

Через сорок минут оперативно-боевая группа стояла в коридоре в полной экипировке — автоматы, снайперские винтовки, бронежилеты. Часть снаряжения уже загрузили в машины.

Завьялов поставил боевую задачу, уточнил радиопозывные, порядок действий.

— При вооруженном сопротивлении оружие применять на поражение, — закончил он. — Жизнь товарища важнее жизни бандита.

Это объяснять никому не надо было.

«Форд» — фургон с занавешенными окнами, с откатывающимися в бок дверьми (необходимо, чтобы выскочить быстрее из машины, когда идет задержание) и двое легковых автомашин вырулили с министерского двора и устремились по московским улицам…

Акоп обустраивал свои владения на века. Власть и земля в поселке неумолимо переходили к нему. Он скупал окрестные участки — один за другим, платил громадные деньги хозяевам, сносил их дома и благоустраивал свои владения. Поверху высокого бетонного забора с автоматически захлопывающимися железными воротами таращились зрачки видеокамер. Акоп панически боялся покушений, поэтому оснастил владения системами безопасности, а чтобы наблюдать за шоссе, откуда могут нагрянуть боевые группы, прорубил в лесу просеку.

— Потише, — сказал Завьялов, когда «Форд" — фургон свернул с шоссе и устремился к Акоповке.

Перед воротами на территорию стояла пара десятков машин, кучковалось более десятка «быков».

— Действительно, у них сегодня сходняк, — сказал Завьялов.

— Этих Папа не пускает. Это челядь, мелочевка. А бригадиры и люди посерьезнее сейчас там, — сказал Аверин.

— Папа суров, — хмыкнул Завьялов. — Скорость скинь, — велел он водителю.

— Надеешься, нас за своих примут? — спросил Аверин.

— У них столько народу в группировке, что они всех своих не знают, — отмахнулся Завьялов.

Фургон и легковушка неторопливо приближались к стоянке. Судя по всему, подозрений они пока не вызывали. Когда до ворот оставалось чуть больше двадцати метров, по толпе прошло движение — «быки» заподозрили неладное.

— А теперь жми! — прикрикнул Завьялов.

"Форд» рванулся вперед. На ходу распахнулись двери. Машина затормозила, и оттуда посыпались собровцы. На их черных комбезах сияли шевроны «МВД России». Плечи оттягивали бронежилеты. Аверин прыгнул вслед за ними. Броник весил шестнадцать килограммов, стеснял движения, но Аверин не слишком обращал на это внимание. Что такое для него каких-то шестнадцать килограммов?

Все пришло в движение, смешалось, замелькало. Слышались крики, специфический хряст — это приклады гуляли по спинам и ребрам. Аверин увидел рядом атлетическую фигуру, налетел всем телом, подсек, врезал по загривку пистолетом.

— Лежать!

Семь человек сразу улеглись на землю. Пятеро, успев сориентироваться, ворвались на территорию и бросились к трехэтажному дому.

Собровцы ринулись за ними. Бандиты служили живым щитом — из дома палить не станут, чтобы не попасть в своих. Сотрудники ГУОПа пролетели несколько десятков метров и ворвались в дом буквально на плечах боевиков.

— Лежать, милиция!

Аверин с собровцами влетал в комнаты, переворачивал мебель, сшибал людей с ног и размазывал по собранному из дорогих пород деревьев паркету, топил отъевшиеся морды в толстых коврах. Он с треском влепил схватившемуся за автомат бандюге рукояткой пистолета по зубам, так что челюсть хрустнула, и «бык», залившись кровью, завалился на пол. Послышались выстрелы — собровец выстрелил поверх головы другого бандита, а потом ногой впечатал его в стену.

— Лежать! Иначе постреляем! — закричал Завьялов. Вскоре все было кончено.

— Готово, — сказал Завьялов. Взял рацию. — Первый говорит. Как?

— Нормально. Упакованы, — послышалось в ответ.

— Отлично.

Один из «быков» приподнял голову, лежа на спине, и разбитыми губами прошамкал:

— Братаны, а вы кто?

— Милиция мы, — прояснил Аверин.

— Ни хрена себе… Мы и забыли, что милиция есть.

— Есть, бандитская рожа, — сказал Завьялов, нагибаясь над бандитом и похлопывая его по мясистой шее железной ладонью. — Еще как есть.

А потом началась нудная работа — обыск, оформление документов. Ошарашенных, лишившихся дара речи «быков» — а их оказалось около сорока, — сковав наручниками по двое, рассадили в огромном зале, под стать помещичьей усадьбе. В соседние три комнаты стали таскать на разбор.

— Ну, есть твои? — спросил Завьялов.

— Есть, — кивнул Аверин. — Вон двое морд отпетых. Они по расстрелу в Челябинске проходят.

Он рассмотрел в толпе задержанных и гонца из Узбекистана — того самого Нигманова по кличке Басмач, о котором говорил Ледокол.

Аверин и Завьялов вышли из залы и направились в помещение, где работали с каждым из задержанных.

— Одно непонятно, где сам Папа? — спросил Завьялов.

— Сейчас узнаем, — ответил Аверин.

В комнате на стуле перед оперативником сидел низколобый бугай, тянущий по весу на полтора центнера. Это был один из бригадиров, отвечавший за рэкет с вещевого рынка. С подобным лицом не стоит долго думать над выбором профессии. Таким самые суровые приемные комиссии приветливо раскрывают двери и предоставляют право трудиться на почетном поприще рэкетирства.

— Где Папа? — спросил Завьялов бригадира.

— Обещал быть, — на миг замявшись, произнес тот. — Назначил встречу. Но куда-то исчез.

Аверин и Завьялов вышли в коридор. Завьялов длинно матерно выругался. А потом осведомился у Аверина:

— Понимаешь, что это значит?

— Откуда-то информация ушла.

— И это не в первый раз. Его кто-то предупредил из наших коллег.

— Скорость стука превышает скорость звука, — выдал Аверин распространенную милицейскую поговорку.

Обыск грозил затянуться надолго. Жил Папа не просто на широкую, а на очень широкую ногу. На территории возвышались два здания (помимо гаражей и хозяйственных построек) — три этажа вверх и два вниз. Фактически две пятиэтажки, обставленные с неприличной роскошью. Импортная резная мебель, фигурный паркет, мрамор, в каждой комнате по видеомагнитофону и телевизору. Во дворе — бассейн.

— Арсенал нашли, — сказал Завьялову подошедший собровец.

Они спустились в подвал, где находилась комната охраны и светились голубые экраны мониторов.

— Склад солидный, — кивнул Аверин. — Не трогайте. Понятых надо позвать.

Действительно, склад был хоть куда. Десять автоматов — из них три немецких спецназовских с глушителями, снайперская винтовка с ПБС (прибором для бесшумной стрельбы), восемь пистолетов, ящик гранат, двадцать бронежилетов.

— Они бы нам хорошую войну могли устроить, — сказал Аверин.

— Обгадились бы, — презрительно процедил Завьялов. — Мы были готовы ко всему.

В гараже стояли три машины. Одна — шестисотый «Мерседес».

— Смотри, Слава, это не просто вещь, — кивнул Завьялов на «мерс». — Это знак любви и внимания.

— В смысле?

— Прочитай.

Аверин наклонился и прочитал выведенную вязью на лобовом стекле надпись: «Дорогому другу Акопу Дадашеву от Дэвида Хрустера».

— Международные преступные связи крепятся и развиваются, — произнес Завьялов.

Сюрпризы продолжались. В кабинете нашли коробку с бумагами. В ней лежало шесть заграничных паспортов: на разные имена, но с похожими фотками — с них задумчивым умным взором смотрел сам Папа.

Аверин пролистал паспорта и кивнул:

— Коррупция на марше. Все паспорта выданы МИДом России. Все подлинные.

— Ничего себе, — оперативник ГУОПа взял один из паспортов. — Ты смотри. Дипломатический паспорт. Натуральный.

Паспорт давал Акопу Дадашеву дипломатическую неприкосновенность. Его багаж при отъезде за границу нельзя было досматривать. Этот документ предоставлял огромные возможности для передвижения по всему миру.

— Что, сволочи, творят! — с чувством произнес Аверин. Он нашел очередное подтверждение тезису — в нынешней России продается и покупается все! Лет десять назад после обнаружения у бандита подобного документа вылетела бы с работы половина управления МИДа, отвечающего за предоставление паспортов. Сегодня же назначат расследование, объявят кому-то выговор, кому-то поставят на вид. Никому ничего не надо. Всем уютно живется в теплом болоте всеобщей продажности. Всем хорошо, кроме честного человека, которому грустно и противно. Но честный человек — вид в России хоть пока и многочисленный, но никому не интересный…

Тем временем находки множились. В одной из пристроек обнаружили небольшой цех по производству фальсифицированной водки. Здесь же находились готовые этикетки и пустые бутылки, предназначенные для розлива. У Папы к водке была давняя и пламенная страсть. Во всем мире гангстеры так или иначе участвовали в торговле спиртным. Эта традиция пошла со времен сухого закона в США и воспрянула в новой России.

Темнело. На подходах к дому собровцы выставили засады. До двух часов ночи в расставленные сети исправно попадались ехавшие к Папе по разным вопросам громилы. Один оказался сотрудником Ивантеевского отделения милиции. А два последних — офицерами Министерства безопасности.

— За произвол ответите, — сказал майор госбезопасности, поправляя помятый в короткой схватке костюм и потирая зашибленный бок.

— Вы тут чего делаете, коллеги? — осведомился Завьялов насмешливо.

— Служебная необходимость.

— К Папе за получкой? — хмыкнул Аверин.

— И за это ответите, — продолжал гнуть свое майор.

— Как дедушка Дзержинский говаривал? — произнес Завьялов, рассматривая майора как назойливое насекомое. — Что там у чекиста должно быть? Горячая голова, липкие руки и холодное сердце?

— Эх, коррупция, кому злодейка, а кому мать родная, — сказал Аверин.

Работа в Акоповке кипела до самого рассвета. Аверина интересовали двое по челябинскому расстрелу — Буба и Батон. Он уединился с Батоном — худым невысоким парнем с жилистыми руками и светлыми мутными глазами. Батон протянул свой паспорт:

— Вот. Я тут случайно оказался. Просто знакомого подвез.

— Казанин Андрей Викторович, 1970 года рождения… Дерьмо это все.

— Что?

— Не Казанин, а Казаков. И не Андрей Викторович, а Андрей Вадимович. И не привез приятеля, а к Папе за указаниями прибыл. И вообще ты во всесоюзном розыске. Так-то, Батон.

Парень побледнел.

— Чего скривился? Я тебя уже год ищу. Киллер ты наш челябинский. Колоться будем?

— Я ничего не делал.

— Расколешься, Андрюша… Ведь это из-за тебя и твоего подельника мы сюда нагрянули. Прозвон устрою, и тебя сильно накажут за то, что ты на хвосте СОБР притащил. Выживешь, думаешь? Кстати, тебя опознали свидетели на месте убийства, знаешь это…

К утру Аверин додавил Батона. Тот начал писать дрожащей рукой явку с повинной.

Папины работники долдонили одно: «никаких стволов в глаза не видели, нас Акоп нанял для охраны здания, платят копейки, мы не при делах». Сдвинуть их с этого было нелегко. Но это дело будущего. На многих из них имеются кое-какие данные, ребята пойдут в раскрутку, некоторых, возможно, удастся привлечь к уголовной ответственности, если самое объективное следствие и самый гуманный суд в мире опять чего-нибудь не напортачат. Под утро братаны немного расслабились, некоторые затеяли с сотрудниками ГУОПа дискуссию.

— Круто вы нас сделали, — сказал один верзила, потирая Ушибленную руку. — Подготовка — класс. Нас даже в армии так не учили.

— А где служил? — спросил собровец.

— В десантуре… Эх, вы русские, мы русские. Чего нам воевать? Нам бы объединиться и вместе черных мочить.

— А ваш Акоп что — немец, что ли? — хмыкнул собровец. — Чистокровное лицо кавказской народности.

— Не, вы Папу не троньте. Папа мужик хороший.

— Только подставил вас и свинтил, — усмехнулся Завьялов.

Когда все было закончено, Аверин подошел к инициатору операции начальнику отдела ГУОПа полковнику Сидорову, который подкатил, когда боевая часть операции уже была завершена.

— Часть братвы отпустят, — сказал Аверин. — Пусть с ними уйдет Нигманов.

— Это который из Узбекистана?

— Да.

— Заметано.

Зачем это нужно — спрашивать не принято. У оперативника имеется свой резон. Любой из задержанных может оказаться элементом оперативной комбинации, поэтому полагается подобные просьбы выполнять.

Утром часть акоповских аскеров отпустили на свободу, поскольку закона об организованной преступности еще не изобрели, оружия на кармане у них не обнаружили, а просто так держать в кутузке никто не позволит. Среди вышедших на свободу был и Игорь Нигманов по кличке Басмач. Аверину все это не нравилось, но информация, полученная у Ледокола, стоила подобной услуги.

В пятницу у Аверина был отгул. Естественно, на полный свободный день он не рассчитывал — во второй половине дня надо встретиться с Долгушиным. Но первая половина — целиком его, и он честно продрых до одиннадцати часов, проснулся как новенький — отдохнувший, выспавшийся, с хорошим настроением и понял, как хороша праздная нега.

Пушинка заползла ему под одеяло, улеглась на груди хозяина и замурлыкала. С каждым днем она становилась все тяжелее.

— Кошка, а может, из тебя тигр вырастет? — спросил Аверин, гладя котенка. — Будешь меня по углам гонять. Или схрумкаешь… Нет, не схрумкает Пушинка. Пушинка меня любит. А?

Пушинка заурчала, потянулась.

— Эх, котяра. Пошли есть.

Аверин поднялся. Сделал зарядку, потягал гирю. Залез под душ. И почувствовал себя совсем хорошо.

Потом спустился к почтовому ящику. Взял газеты. Пришли «Правда» и «Вечерний мегаполис» — газета, где работала Светлана. Выписал он ее, желая польстить своей даме. Не желая расстраивать ее, он обычно не заикался, что более пошлая и бесполезная газетенка вряд ли найдется. Правда, это его сугубо личное мнение опровергалось огромным тиражом «Вечернего мегаполиса», сравнимым разве что с тиражом «Московского комсомольца».

Сварил себе пельмени, сделал кофе. Иногда, по воскресеньям, выходным и отпускам, он любил посидеть спокойно и пролистать за столом газету. Слышал, что читать за едой вредно. И теперь смог убедиться в этом, поперхнувшись, когда его взор упал на одну из статей.

Зазвонил телефон. Аверин нехотя поднял трубку. Легка на помине — звонила Света.

— Здравствуй, Светочка, — елейно и заискивающе проворковал он.

— Привет, негодяй.

— За что же ты меня так, дорогая?

— Ты нашу сегодняшнюю газету читал?

— Ага.

— Мне она только утром на глаза попалась… Ну, Аверин. Ну, трепло.

— Это ты про заговор?

— А про что же еще?

Взгляд Аверина скользнул по первой полосе газеты, аршинные буквы вопили: «Погромы будут», — говорит казначей фашистской организации. Читайте статью Ефима Кашина».

Статья начиналась на первой полосе и уходила на третью.

"Мы встретились с ним случайно. На одном из многочисленных фуршетов, которыми так богата сегодняшняя Москва и которые превратились в обязательную, хоть и порядочно наскучившую часть жизни московского интеллигента. Его можно принять за кого угодно — за лесоруба, вышибалу из ресторана, «нового русского». Он уплетал за обе щеки дармовое угощение, ничуть не стесняясь окружающих, и был вполне доволен собой. Обычный человек — не отмеченный ни интеллектом, ни образованием. Только в глазах его царил жестокий холод, а в повадках проскальзывало нечто неуловимо первобытное, звериное. Он пил, крякая, фужерами все что попало — водку, шампанское, заедая бутербродами с осетриной и колбасой. Он не хотел упускать дармовое угощение. И при взгляде на него рождалось смешанное чувство жалости и брезгливости. Не знаю, что толкнуло меня разговориться с ним. Видимо, участие к человеку, оказавшемуся одним в незнакомой компании. Не помню, с чего началась беседа. И о чем мы говорили — да так ли это и важно? Но на вопрос, чем он занимается, он вдруг неожиданно ответил:

— Я казначей.

И назвал одну из известных ура-патриотических организаций, прославившуюся крестными ходами, угрозами «некоренным», истово борющуюся с «мировым сионизмом». Я несколько опешил, мне не верилось в правдивость этого утверждения, но следующие минуты разговора развеяли мои сомнения. Этот человек был тем, за кого себя выдавал.

Мы говорили несколько минут. Он твердил набившие оскомину идеи о всемирном масонском заговоре, о евреях, продавших Россию, а заодно правящих ею (как можно править тем, что продал?). «Тель-авивское телевидение», рука Израиля — все это слышано не раз и воспринимается интеллигентными людьми только со смехом, тем более интеллект у собеседника оказался невысок, доводы избитые. Мне было бы скучно, но тут я напоролся на его взгляд. Ах, эти глаза. Они горели яростной уверенностью в своей правоте. В нем будто восстала дикарская, нецивилизованная, не признающая всего остального мира Россия.

— Ну, а как с погромами? — неожиданно спросил я его.

— Будут. Еще какие, — ответил он.

В его азиатских чертах таилась жестокая уверенность. И в этот миг мне стало по-настоящему страшно»…

— Как тебе? — спросила Света.

— С душой написано.

— Он в «Русскую мысль» во Франции уже намылился отсылать эту статью. Утром сегодня звонил. Спрашивал, не боюсь ли я общаться с такими типами.

— А ты что сказала?

— Что теперь уже боюсь… Ладно. А депутат?

— Это который? Митрофаныч?

— Он. Ему после разговора с тобой стало плохо с сердцем, и он уехал.

— Жалость какая. Не подох случаем?

— Как ты можешь?

— Значит, живой.

Аверин не стал спрашивать, где она набрала такое количество сумасшедших. Один маслины жует. Другой антисемитов ищет. Третий — на зоне гомиком работал. Склад достопримечательностей.

— А Мила твой телефон спрашивает, — закончила Светлана. — У тебя, правда, с ней ничего не было?

— Ей-Богу.

— Ох, врешь.

— Ну да. Посмотри в мои честные глаза.

— По телефону?

— Женское сердце чуять должно.

— Оно и чует, что ты мерзавец и кот.

— Ну и?

— Ну и я все равно тебя хочу.

— Ага.

— Вот тебе и ага.

Аверин вздохнул…

— Увидимся.

Повесил трубку.

Ему стало грустно и как-то неуютно. Запутался он с женщинами окончательно. Он привык к Свете и где-то даже любил ее. Где-то любил и Наташу. Был без ума от Маргариты. И получилось, что он винтик в общем механизме дурдома. Патологический бабник и сексуальный террорист.

Он посмотрел на телефон. Ему захотелось позвонить Маргарите. Услышать ее спокойный голос. Но он знал, что этого не получится. Маргарита уехала на повышение квалификации в Ленинград. И без нее, с одной стороны, тяжело, а с другой — облегчение. Она высасывала его силы. Что-то странное наблюдалось в их взаимоотношениях.

— А ну вас всех, — махнул он рукой. — Не нужен нам никто, а, Пушинка.

Пушинка мяукнула и стала тереться о его ноги. Потом дружески тяпнула за руку.

Он взял две бутылки с пивом и отправился к Егорычу. Тот открыл дверь. Его серый рабочий халат и руки были заляпаны краской.

— Чем ты тут занимаешься? — спросил Аверин.

— Плакаты пишу, — сказал он.

— Зачем?

— Очередная демонстрация у телевидения.

— Так. «Телявивидение — опиум для народа». Примитивно.

— Предложи получше.

— Пожалуйста. Если хочешь быть здоров, то наплюй на дикторов.

— Еще глупее. И ударение не правильное.

— Выпьем по глотку?

— Давай. У тебя отгул?

— Ага… Про меня в газете написали, — Аверин протянул Егорычу газету. По мере того, как тот читал, его лицо становилось все угрюмее.

— А когда ты в «Память» вступил?

— Это шутка, Егорыч…. Это страна психбольных. Здесь нельзя острить. Ведь любая самая абсурдная шутка и самое абсурдное предположение может оказаться реальностью. Здесь шутки воспринимают всерьез.

— Или серьезное как шутку, — кивнул Егорыч. — Это охлократия по Платону.

— Ладно. Давай дернем… А этому критику я набью морду.

— А он заявит, что это и был долгожданный погром…

— Пошли они все.

— Как он пишет — дикарская Русь. Это про тебя, Славик. На дикаря ты похож…

К пяти часам Аверина ждал Долгушин.

Начальник отдела РУОПа сидел в своем кабинете. Он играл в нарды с Савельевым, символизируя дружбу между РУОПом и МУРом. Долгушин был зол, как черт. Шашки он переставлял на доске с треском. Кидал кости так, что они часто слетали с доски и падали на пол.

— Да не злись ты, — успокаивал его Савельев.

— Скоты, — сказал Долгушин.

— Чего вы такие мрачные? — поинтересовался Аверин.

— Максура, помнишь, мы задерживали? — Долгушин бросил кости, выпал дубль «шесть-шесть».

— Известная личность, — кивнул Аверин.

— На, посмотри, — Долгушин протянул листок.

На нем довольно неплохо изображался грустный субъект в полосатой арестантской одежде, сидящий в камере с гирей на ноге. А ниже шли стихи, суть которых сводилась к тому, что поганые руоповцы шьют Максуру дело. Хотят обидеть невиновного. Но следователь Слава не дурак. Следователь Слава разберется. Следователь Слава решит по справедливости.

Максур контролировал рынок в ЦСКА. Хозяева рынка, как положено, платили ему мзду, пока тот не начал требовать все больше и больше, а затем и вообще выживать их и рассаживать своих людей. Директор рынка написал заявление, и в момент передачи денег Максура взяли. Все было запротоколировано, задокументировано, заснято на пленку.

— Ну? — спросил Аверин.

— Что ты думаешь? Следователь Слава действительно не дурак. Он взял у Максура десять тысяч баксов и отпустил его под подписку о невыезде. Вольноотпущенник в тот же день заявился на рынок, заявил, что торгаши поганые опозорили его перед всем городом. Наложил на них контрибуцию — десять тысяч на подкуп следователя и еще больше за позор.

— Отдали?

— А куда денутся? Кто из потерпевших после таких фортелей к нам пойдет?

— А где этот сукин кот — следователь?

— Черт его знает. Выпустил Максура и без всякого спроса куда-то снялся. Кажется, в Крым — деньги пропивать.

— М-да. Надо дело по нему возбуждать, — посоветовал Аверин.

— Ага, кому надо? Прокуратуре? Где доказательства? Кто видел передачу денег? Его даже с работы за прогул не выгонишь, поскольку следователей не хватает и некому работать.

— Лучше вообще следователей не иметь, чем таких.

— Эх, его счастье, что он уехал. Клянусь, если бы вчера его застал — он бы уже в больнице лежал. Изувечил бы сволочь! — Долгушин начал щелкать шашками и под конец зло произнес:

— Марс тебе!

— Давай новую, — предложил Савельев.

— Вот, Слав. А вчера взяли Арсена.

— Грузинского законника?

— Да. Взяли у ресторана «Ханой». Он выступал судьей в споре между солнцевскими и грузинской группировкой. На кармане граната и анаша — все как положено. Так народный судья его отпустил. Меру пресечения изменил. Говорит, мы подбросили все это богатство. Мне больше делать нечего, как гранаты на такое дело расходовать?

— Продажные шкуры, — согласился Аверин.

— Если я гранату и подброшу, то в народный суд. И без чеки. Совсем ополоумели. Не дают, сволочи, работать. Долгушин расставил шашки и опять стал кидать кубики.

— Что с делом по расстрелу Артема Смолина?

— Нашлось дело, — сказал Долгушин.

— Как?

— В урну подкинули около прокуратуры. Перед этим бандюки копии со всех документов сняли, изучили.

— И что решили с ОМСНом делать?

— Мы вчера парочку ихних крутых выдернули, объяснили им что к чему. Они утихли. Решили, что милиция была права… Кстати, помнишь, я слушок им пустил, что авторитетов мочить приказано по списку? Что ты думаешь — трое тут же уехали в Штаты.

— А если их на самом деле мочить начать — они пешком до границы бежать будут, — поддакнул Савельев.

— Будут, — закивал Долгушин. — Только кому это нужно? Никому ничего не нужно.

— Значит, можем спать спокойно. Объявленная московской мафией кровная месть отложена на неопределенное время, — заключил Аверин.

— Точно так. Когда-нибудь мы устроим этим тварям Варфоломеевскую ночь. Всем — бандитам, взяточникам, ворам. И тогда они поймут, как были не правы, испытывая наше долготерпение, — Долгушин устремил злой взор куда-то за окно.

— Твоими бы устами. Как бы нам Варфоломеевскую ночь не устроили.

Сотрудник милиции живет в боевой обстановке. Его жизнь — война. Естественно, на войне бывают и потери. Триста человек ежегодно — потери при исполнении служебных обязанностей. Слетевшие с тормозов преступники все чаще перешагивают через жизни сотрудников МВД, что раньше считалось недопустимым. Аверин недавно готовил справку об убийствах сотрудников милиции. Статистика и примеры удручали. Девяносто раз ударили ножом сотрудника прямо в помещении отделения милиции метрополитена Санкт-Петербурга. В подмосковной Щербинке братва во главе с местным авторитетом Фиделем замучила до смерти оперуполномоченного МУРа, а когда их поехали задерживать, Фидель подорвал гранату, которой убило еще двух сотрудников угрозыска. В Долгопрудном воры, недовольные опером, который копал под них, подстерегли его — убивали долго: сперва били с гестаповской жестокостью, потом застрелили из обреза. В Москве в Печатниках заживо сожгли в помещении опорного пункта участкового инспектора. Балашиха — бандиты расстреляли поджидающую их милицейскую засаду, убили оперативника и постового.

Преступный мир доходит уже до того, что объявляет войну целым подразделениям — притом войну явную. В Санкт-Петербурге кавказцы, недовольные действиями ОМОНа, пытавшегося навести порядок на рынках, подстерегли двух бойцов, подрезали ножами и попросили передать, что на следующий день назначают разборку всему ОМОНу. Ошарашенные сотрудники отряда сперва потеряли дар речи. Потом заявили, что объявляют забастовку или пишут все как один рапорта, если их не пустят на эту стрелку. Вызов был принят. Подключили РУОП. В назначенное время на место грядущей разборки начали стягиваться кавказцы. Их встретили достойно. Выместили всю накопившуюся злобу. Машины «скорой помощи» только успевали увозить пострадавших детей Кавказа. Урок пошел на пользу. Бандиты поняли, что существуют не только закон писаный и закон гор. Есть еще неписаный милицейский закон. И по нему бандит всегда останется в проигрыше. Погром в Питере кавказцы запомнили надолго. После присылали ходоков в ОМОН мириться: «Не правильно нас поняли. Мы с теми, кто это устроил, разберемся». И, видимо, разобрались, поскольку людей, придумавших забивать стрелку милиции, больше никто не видел. Случай не единичный. В других местах мафия пробовала идти на такие же шаги, но всегда оказывалась в проигрыше, поскольку бороться в открытую, силовыми методами пусть и с сильно ослабевшей, но все-таки еще достаточно мощной правоохранительной системой ни одна банда, как бы велика, богата и влиятельна она ни была, не в состоянии. Ну, а там, где не действует сила, действуют адвокаты, путаные законы, подкуп.

— Марс, — сказал Савельев.

— Ты смотри, играть научился, — покачал головой Долгушин. — Давай еще?

— И давно вы в нарды режетесь? — спросил Аверин.

— С утра, — сказал Долгушин. — Японская забастовка. Люди сидят на рабочих местах, работают, но спустя рукава… Слава, я же говорю — всем до фонаря. А нам больше других надо?

— Получается, что больше.

— Ты прав, — Долгушин кинул кости и начал быстро переставлять шашки.

Голова у Аверина была как налитая чугуном. Спал он плохо. На соседку нашел очередной бзик, и начиная с восьми вечера до восьми утра с периодичностью в полминуты она распахивала дверь своей квартиры, а затем с размаху захлопывала ее. Псих-больные отличаются большой физической силой, Аверин в очередной раз смог убедиться в этом. Била дверью она так, что дом, казалось, рухнет. К двум ночи Аверин уже созрел для того, чтобы вызвать «Скорую», но потом передумал. Стало жалко соседку. Ее уже забирали в дурдом, она выходила оттуда высохшая, тихая, какая-то пришибленная, от былой неистовости и агрессивности не оставалось и следа, и такая она вызывала у Аверина куда большую жалость, чем во время приступов. Но если так дальше пойдет, придется организовывать ей путевку в скорбное заведение.

Утром он отправился сразу на Петровку. Савельев планировал задержание бригады из Астрахани, которую некая коммерческая структура пригласила убрать банкира. Информация пришла из Астраханского угрозыска, и Аверин занимался ее реализацией. Савельев сидел в своем кабинете, злой и угрюмый.

— Чего скучаешь? — спросил Аверин. — Как с астраханцами?

— Заказ отменили. Они утром встретились с представителем заказчика и укатили обратно. Тормозить мы их не стали — бесполезно. Оружия у них при себе, естественно, не было.

— Плохо.

— Вот, посмотри, — Савельев протянул сегодняшнюю «Правду».

На всю последнюю полосу шла статья известной журналистки КРИМ-ПРЕСС-ТАСС Ларисы Кислицыной, посвященная ее излюбленной теме — противоправной деятельности Отари Квадраташвили и связям с мафией народного артиста СССР Иосифа Кобзева. Писала она достаточно откровенно, факты о деятельности оргпреступных группировок, о связях мафии с высшими чиновниками никто ни подтверждать, ни опровергать не собирался. Квадраташвили, правда, неоднократно звонил Кислицыной, говорил с ней предельно вежливо. «С женщинами не воюю, — обмолвился он. — Но если такая махина, как я, сдвинется с места, вы сами понимаете… Все эти публикации напоминают взаимоотношения Слона и Моськи. Когда Слону это надоест, он раздавит Моську». И в этих словах известного мафиози была своя правда. Мол, собака лает, караван идет. А в народе лишь укреплялось мнение, что мафия бессмертна. В новой России разоблачения не интересуют никого. В стране не существует понятия репутации, одиозные криминальные деятели откровенно демонстрируют свои связи с госчиновниками, и ни у кого не возникает даже вопроса — как же такое возможно? Компрматериалы неинтересны никому, кроме любителей жареного. Их даже нет смысла выкрадывать, за них не надо убивать, достаточно лишь процедить на все обвинения — да что вы, какая чепуха. Все привыкли ко всему. И что может сделать журналист, вскрывающий общественные язвы?

Значительная часть статьи в «Правде» посвящалась странным взаимоотношениям Отари Квадраташвили, Иосифа Кобзева с руководством Петровки, 38. Кобзев открыто призывал милицию и мафию сосуществовать на взаимовыгодных условиях. Он являлся председателем благотворительного фонда «Щит и муза», занимавшегося благотворительностью и поддерживающей сотрудников правоохранительных органов. Ни у кого в этих самых органах не возникало естественного желания дистанцироваться от человека с такой репутацией — ведь деньги не пахнут. Иосиф свободно чувствовал себя в кабинетах высоких милицейских боссов, в том числе и нынешнего начальника ГУВД Панкратьева. Последний, мастер спорта по борьбе, поддерживал добрые отношения и с Квадраташвили, который долгое время был тренером «Динамо». Да и сам Панкратьев — личность несколько странная. Еще в застой он, работая начальником ГАИ Москвы, имел большие неприятности с инспекцией по личному составу по поводу злоупотреблений служебным положением. Ветер перемен девяносто первого года вознес в кресло начальника ГУВД вечно улыбающегося глупой и наивной улыбкой функционера «ДемРоссии» Аркадия Мурашова. Гаврила Попов в бытность свою мэром после августовской революции хотел назначить типов, подобных Мурашову, и на должности заместителей начальника ГУВД, курирующих все службы. Тогда с милицией можно было бы попрощаться — она просто перестала бы функционировать. Но у кого-то хватило ума немножко опустить воспарившего победителя. Ограничились назначением Мурашова, к которому прилепилась кличка Аркашка. Аркашка в дело вникать не хотел, прославился попытками Приватизации собственности ГУВД, а также рядом своих интервью, в которых назвал себя «пофигистом» и утверждал, что разборки между преступными группировками — это нормально, с этим надо смириться, это результат рыночных отношений. Сменивший его Панкратьев, конечно, был профессионалом, но связи с личностями типа Квадраташвили и Кобзева и некоторые моменты его деятельности в ГАИ вызывали у сотрудников подозрения и недоверие к новому начальнику. Однако начальников не выбирают.

В статье Кислицына писала, что Отари и Кобзев толкутся в кабинете у Панкратьева, как у себя дома.

— Ну и что? — спросил Аверин, кладя газету на стол.

— Ноги Ларисы не будет в этом кабинете. По-дружески сказал ей — видел Отари и Кобзева, заходящих в кабинет начальника ГУВД… И пожалуйста — утром все в газете.

— Подальше надо от журналистов держаться. Про меня вон написали, что я казначей общества «Память».

— Что?!

— А ты как думал.

Просматривая сводки Петровки, Аверин почувствовал, как выступил холодный пот. На окраине обнаружен труп с удавкой на шее, в котором опознан гражданин Узбекистана, авторитетный преступник Игорь Нигманов по кличке Басмач. Тот самый, за которым охотился Леха Ледокол и которого повязали в Акоповке. Аверин опять задумался — а вообще, чем он занимается? Одолевали философские рассуждения о пределах допустимого в деле борьбы за справедливость. Но фотографии с мест происшествия, семья в Караганде, убитая лично Басмачом, списывали это все. Одной ядовитой гадиной на земле стало меньше.

Вторую половину дня Аверин провел на ковре в прокуратуре России — заместитель прокурора страны драл следователей и оперативников по громким нераскрытым заказным убийствам. А весь вечер просидел за справкой о помилованных преступниках. За год в стране выносится полторы сотни смертных приговоров при тридцати тысячах убийц — понятное дело, сдерживающий фактор смертной казни при таких цифрах невелик. Но и этого кому-то показалось много. При президенте России была создана комиссия по помилованию под председательством завсегдатая политтусовок и состоящая из нескольких человек, впадающих в религиозный экстаз при словах «общечеловеческие ценности» и бьющихся в истерике при упоминании о смертной казни. Комиссия состояла из поэтессы, психическая полноценность которой вызывала сильные сомнения, из батюшки, которому Бог не велел быть жестоким, из адвоката и еще нескольких человек подобной ориентации, как правило, если и видевших живых преступников, то только на тех же тусовках. Они не имели ни малейшего представления о предмете, единственный, у кого был кое-какой опыт в данной области — глубокий старик-писатель, полжизни проведший в ГУЛАГе. Нужно ли говорить, что они, как ангелы небесные, раздавали милосердие маньякам, киллерам, которые уже ни на что не надеялись, прекрасно осознавая тяжесть содеянного. За текущий год они оставили в силе лишь два смертных приговора. При голосовании о деле Чикатило лишь одного голоса не хватило, чтобы заменить ему смертную казнь. Аверин ознакомился с материалами и приступил к перечислению оеененных милостью комиссии преступников. Среди них находился магнитогорский маньяк Гридин — на протяжении нескольких месяцев он убивал в лифтах четырнадцати-пятнадцатилетних девушек. Нашумевшее ОД «Лифтер». Весь город грозил всеобщей забастовкой, если преступник не будет пойман. Помилован… Так, а вот типы помельче. Ганин — убил своего собутыльника. Отсидел восемь лет по другому преступлению. Вышел. Убил другого собутыльника. Жил у сожительницы. Она налила ему меньше водки, чем себе, — убил и ее. Потом, скрывая следы преступления, убил ее соседку… Тюмень — Кузьмин, Панов и Шляпников — нападения на владельцев автомашин, жертв убивали с особой жестокостью. Помилованы… Александр Сидоров — в Тобольске у дощатого туалета на улице дождался пожилую женщину, изнасиловал, задушил. Через несколько месяцев таким же образом разделался с еще одной старушкой. Помилован… Рецидивист Судариков и его приятель Суворинов решили заняться лихим делом, изготовили обрез и пошли на большую дорогу. Убили водителя и завладели его машиной. В ресторане познакомились с двумя женщинами и мужчиной, напросились к ним в гости, всех троих удушили телефонным шнуром. Дожидаясь рассвета, пока пойдет общественный транспорт, уютно попивали винцо около трупов и слушали музыку. Утром забрали ценные вещи — золото и штук двадцать томов беллетристики — и подались восвояси. Смертная казнь заменена… Ахмеднабиев — изнасиловал пятнадцатилетнюю девочку, та сообщила родителям, он выждал момент, завлек ее за город, заставил написать письмо, что та не имеет к нему претензий задушил. Через некоторое время вечером поймал машину, чтобы доехать до дома, не сошелся в вопросе оплаты и зарезал водителя. В камере набросился на своего сокамерника, избил, прыгал по нему ногами, а затем задушил. Расстрел заменен на лишение свободы… Иванов из Подольска — по пьяни лишился водительских прав. Сосед пообещал устроить его на работу. Иванов на последние деньги купил водку соседу, но взамен ничего не получил. Запил. Потом взял нож побольше и пошел мстить. В коридоре он и убил его. Жена несчастного попыталась выбежать из квартиры, втащил ее с лестничной площадки, зарезал на глазах у пятилетней дочки, а затем взялся и за нее — двенадцать ударов ножом. Несмотря на то что буквально искромсал ребенка, та выжила. Помилован… Рецидивист Семионов из Архангельска. Увидел работавшую на огороде гражданку, семидесяти пяти лет от роду, напал, изнасиловал, придушил. Через месяц вновь вышел на охоту, проник в дом, женщина, гладившая белье, ударила его утюгом — не помогло, оружие отлетело в сторону. Забил насмерть. Еще через месяц опять проник в дом, где жила пожилая женщина. Изнасиловал, забрал бутылку водки. Следующую женщину убил. Очередная жертва чудом осталась жива. Помилован… Ленинградская область — Антонов подрался с соседом, не долго думая, прирезал сначала его, а потом его знакомую. Задержали. В камере на двоих с сокамерником занимались мужеложеством с другим товарищем по отсидке. Показалось мало — стали избивать. Били три часа, подвешивали несчастного вверх ногами, опускали головой в унитаз и добили до смерти. Помилованы… Норильск — Бурлак. Привел в свою квартиру двоих игравших во дворе маленьких девочек. Набросил им веревки на шеи и удушил. Помилован… Кемеровская область — Геннадий Казутин изнасиловал тринадцатилетнего мальчика и убил. Помилован… Томская область — некто Сухинин пришел к своей тетке, напились оба, слово за слово, скандал — зарезал сначала ее, а затем двоих ее малолетних детей. Облил трупы растворителем и поджег. Помилован…

Закончив печатать справку, Аверин переиначил ее и за час написал статью «Гуманные упыри». Под псевдонимом. Изложение мыслей на бумаге затягивало его все больше и больше.

На следующий день Аверин укатил на два дня на совещание сотрудников уголовного розыска в институте повышения квалификации в Домодедове. Выступали первые люди Главка и МВД. Была устроена выставка новой оперативной техники и оружия — экземпляры, которые на местах суждено увидеть нескоро, только после того, как ими затоварятся все бандформирования и бандиты опробуют их в полевых условиях. Вернувшись вечером домой, нос к носу во дворе столкнулся с Наташей, выходившей из своей машины.

— Слава, куда ты, сукин сын, делся? — она цепко взяла его под локоть.

— Был в командировке.

— В командировке он. А девушка соскучилась. Все глаза на крылечке выплакала.

— Какая девушка?

— Дурак. Это я про себя.

— А. Ну, пошли…

Наташа была в своем репертуаре. Она притащила три бутылки марочного вина и собиралась их осушить до последней капли. Спорить с ней в таких случаях бесполезно — в этом Аверин убедился на практике. Так что все пошло по обычному сценарию. Наташа рассказывала какие-то истории о мужском коварстве и изменах, жаловалась на своих прошлых любовников и мужей. С Авериным она говорила вполне откровенно. Он ловил себя на мысли, что закопал в землю один из главных своих талантов — исповедника. Никто лучше него не мог сочувствующе слушать исповеди. Потом Наташу опять повело ругать «проклятый совок».

— Жду не дождусь — через неделю в Италию. Поехали со мной.

— На какие шиши?

— На мои.

— Ага. Я альфонс?

— Да ладно тебе… Сволочи вы все, мужики, — она опрокинула стакан вина, вздохнула.

— Ладно, я пошла спать. Можешь присоединиться.

Отказываться он не собирался.

Когда она привалилась к нему жарким и желанным телом, запел дверной звонок — протяжно и противно.

— Что за черт, — выдохнул Аверин.

— Кого нечистый принес? — раздраженно произнесла Наташа.

— Не знаю.

Он подошел к двери и посмотрел в глазок. За дверью ждала Света. Он устало прислонился лбом к стенке. И принял волевое решение — никого нет дома.

— Кто? — спросила Наташа.

— С работы.

Эта объезженная и прокатанная ложь срабатывала безотказно. Помнится, несколько недель назад то же самое он говорил Свете, только в тот раз перед дверьми стояла Наташа.

— Ну и что теперь? — осведомилась Наташа.

— Не будем открывать. Этот вечер наш.

— Да? — Наташа подозрительно посмотрела на него. Ей тоже вспомнилось, как она стояла перед дверью, и в душу закрались подозрения. — Баба там?

— Да что ты.

— Врешь… Ты же бабник. Посмотри на себя. Бугай здоровый. Руки, как грабли, а лицо наивно-трогательное. Ей-Богу, вызываешь материнские чувства. И никто из женщин не строит на тебя далеко идущие планы. Ты хорошо устроился, Слава.

— Все-то ты фантазируешь.

— Фантазирую? А вот сейчас посмотрим.

Она поднялась, Аверин попытался ее удержать.

— Не суетись. Заметят, что здесь, и мне тогда придется тащиться на работу.

— Врешь, Аверин.

Она вырвала руку и подошла к двери. Он поморщился, представив, какая сейчас будет сцена. Он терпеть не мог сцен. А кто любит проблемы, возникающие с женщинами, особенно когда число дам сердца переваливает за определенную цифру?

— Никого нет, — сказала Наташа. — Ушли.

— Ну вот видишь.

Света, будучи человеком интеллигентным, не стала трезвонить полчаса и бить каблуком в дверь, как это делала в прошлый раз Наташа.

— Когда-нибудь ты жестоко поплатишься за черепки женских сердец, которые ты походя разбил, — она навалилась на него и укусила за ухо.

И они растворились друг в друге…

Заканчивалось горячее лето девяносто третьего года. Продолжалась политическая истерия, разрастался конфликт между ветвями власти. В средства массовой информации просочились данные о деле Дадашева. Живо припомнили, что вице-президент Руцкой был знаком с ним, и это расценили как факт коррупции, хотя глава пушкинской мафии знавал многих крупных чиновников. А корреспонденты одного желтого листка разнюхали, что в записной книжке Акопа Дадашева есть телефон начальника Московского областного РУОПа генерала Карташова. Это тоже преподносилось как свидетельство очевидных связей преступного мира с правоохранительными органами и тоже было ложью. Карташов действительно контактировал с Дадашевым, но лишь как с потерпевшим по делу о похищении его дочери. Вообще к Карташову у прессы возник нездоровый интерес. Был растиражирован миф о существовании тайной организации «Белая стрела», состоящей из представителей милиции и госбезопасности, которая занимается отстрелом преступных авторитетов. В руководители этого тайного ордена почему-то опять записали Карташова.

Политические скандалы сыпались как из рога изобилия. Генеральный прокурор вошел в Верховный Совет России с представлением о возбуждении уголовного дела в отношении вице-премьера Шумейко, в действиях которого усматривались признаки злоупотребления служебным положением. Был произведен обыск у министра печати Михаила Полторанина. Власть, которая недолго правила на Руси, уже проржавела, покрылась коррозией коррупции, ее разъедали взятки и всеобщая растащиловка. В Санкт-Петербурге был взорван катер, на котором совершал прогулку серый российский кардинал, загадочная и зловещая фигура российской политики Геннадий Бурбулис. По случайности никто не пострадал.

Криминальный мир жил своей обычной жизнью. Привычно лилась кровь. Волки продолжали драть друг друга без жалости и без остановки. Взрывались машины, валились сбитыми кеглями продырявленные автоматными очередями тела. Гибли воры и бандиты, хозяева фирм, казино. Происходили покушения на депутатов и чиновников. В лефортовском следственном изоляторе скончался Сво — старый и уважаемый вор в законе, за плечами он имел тридцать четыре года заключения, в конце восьмидесятых годов был одним из региональных кураторов воровского союза честных арестантов, руководившего ворами в колониях и на воле. Полгода назад его задержали в Москве с автоматом, который используется только западными спецслужбами, — где он его взял, одному черту известно. Почил в бозе один из старых столпов уголовного мира, одна из мощных фигур, который сумел найти себя и в перестроечное время.

Время от времени вспыхивали массовые беспорядки. В Астрахани, после того как в результате затеянной кавказцами перестрелки было ранено несколько человек и один погиб, местные потребовали выселения горцев, устроив образцово-показательный погром рынка. Во Владимирской колонии прошел бунт. Спецназу пришлось применить оружие, погибли шесть заключенных. В Москве вновь обострились отношения кавказских и славянских преступных бригад. У кинотеатра «Казахстан», в котором расположился автомобильный салон, произошло сражение между славянами и чеченцами. Хозяин автосалона обратился к одной из преступных группировок, чтобы его защитили от наезда чеченцев. В результате двое чеченцев и трое русских погибли.

В Нижнем Тагиле во время очередных выяснений отношений с кавказским элементом братаны захватили следующий на ремонт танк «Т-90» и отправились на нем на разборку. Этот случай не привел к каким-то серьезным последствиям: разборку загасили и залпы башенных орудий не прозвучали, но он явился символом — для мафии теперь нет преград.

К главным сенсациям августа, несомненно, можно отнести расстрел родного брата Отари Квадраташвили Амирана — известного вора в законе, члена Союза писателей России, бывшего карточного шулера. Амиран с одним из лидеров казанской группировки самарским вором в законе Бешеным в тот день отправился в офис фирмы «Водолей», что на Якиманке. Фирма стояла под чеченцами. Чеченские боевики расстреляли преступных авторитетов, попытались скрыться, но под днищем их машины взорвалось самодельное взрывное устройство, один из киллеров был убит, другой ранен. Отари, сраженный гибелью брата, самого дорогого для него человека, произнес: «Довольно крови. Хватит мести». И эти слова обошли все газеты.

Просматривая в РУОПе видеозапись похорон Амирана — а на них собралось около двух тысяч человек, Аверин смог насладиться видом всей преступной и культурной элиты. Здесь присутствовали самые известные законники, рядом с ними стояли Иосиф Кобзев, певец Зураб Соткилава и другие не менее уважаемые личности. Могила Амирана на Ваганькове находилась недалеко от могилы Высоцкого.

После этого убийства Ледокол назначил встречу Аверину. Встретились они опять в ресторанчике, в уютной комнате.

— Басмача нашли, — сказал Аверин. — Мертвого.

— Неужели? — наигранно удивился Ледокол.

— Что это значит?

— Это значит торжество правосудия. Истинного, а не вашего, беззубого, — Ледокол произнес это холодно, так что от него действительно повеяло арктическим льдом.

— Что скажешь по поводу убийства Амирана?

— Отари в глубоком трауре. Думаешь, только брата оплакивает?

— А кого еще?

— Он напуган… Он набрал слишком большие обороты, залез очень высоко. Здоровается за руку с политиками, выступает по радио, имеет свои газеты, контролирует почти весь центр Москвы.

— И?

— И понимает, что кончит плохо. Это один из последних звонков… Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Что в ближайшее время на Ваганьковом состоятся еще более пышные похороны.

— Это реально?

— Отари боится. Он окружил себя телохранителями. Но кого они спасли, если за тебя взялись серьезно?

— А он не собирается остановиться?

— Надо знать Отари, чтобы понять — никогда. Он разогнался на полную скорость. Летит вперед и понимает, что остановиться уже не сможет. Он познал вкус большого и не удовлетворится малым.

Вечером, придя домой и просматривая газеты об убийстве Амирана и комментарии, Аверин никак не мог отделаться от чувства какой-то подвешенности, вызванной словами Ледокола. Насколько ему можно верить? Пока еще не ошибался ни разу.

Маргарита вернулась со своих курсов повышения квалификации. Аверин купил букет цветов и отправился на встречу. Она стала еще лучше. Отрастила подлиннее волосы, немножко сменила имидж. Выглядела совсем девчонкой. Но в глазах снова голубел лед.

Они провели вечер в ее квартире. Под конец Аверин опять почувствовал — что-то не то. Трещина между ними, казалось, уже замазанная бетоном, начала расползаться вновь.

— Что с тобой, дорогая? — спросил он.

— Ничего. Совсем ничего, — отрезала она грубо.

Расстались почти холодно.

Аверин уходил от нее с решимостью заканчивать все это. Двойственные отношения, непонятные перспективы. Точнее, он чувствовал, что перспектив у них никаких нет. Но к вечеру решимость куда-то испарилась. Выдержав пару дней, позвонил Маргарите домой. Перебросились несколькими ни к чему не обязывающими словами. Холод в их отношениях усиливался.

Аверин ощущал себя мальчишкой, на которого не хочет смотреть девочка с первой парты и даже не читает его записочки.

На этот раз он поклялся больше не звонить. Надо учиться обрубать концы и рвать тяготящие отношения.

В начале сентября он на неделю вылетел для реализации информации в Нижний Новгород. Взяли банду в шестнадцать человек. Нити их преступной паутины протянулись на всю Россию. Она состояла преимущественно из азербайджанцев. Возглавлял ее некий Ильгар, входивший ранее в прибранную несколько месяцев назад РУОПом группировку Бушуева. Двадцатидвухлетний профессиональный боксер Петр Бушуев сколотил серьезную группировку, ввел строжайшую дисциплину, запретив своим подельникам употреблять не только наркотики, но и спиртное. Тренировал банду в спортклубе. Занимались рэкетом и разбоями. РУОП взял восемь человек, их осудили, но Ильгар и еще несколько азербайджанцев сумели скрыться. Ильгар сбежал в Баку, совершил там столько преступлений, что был объявлен в розыск азербайджанской полицией. Вернулся в Нижний Новгород, сколотил свою группу. Попались на рэкете. Аверин двое суток без сна и отдыха допрашивал Ильгара и его подельников. А допрашивать он умел. Сначала поплыл один. За ним другие. В результате удалось выявить несколько убийств и создать перспективы доказания. В Нижнем Новгороде в квартире на улице Первомайская бандиты убили пятерых членов семьи лидера конкурирующей группировки вместе с ним самим, не пощадив малолетних детей. Бедолага хотел получать дань с председателя фирмы «Молдова» в десять миллионов. Это была не его территория, и он поплатился жизнью. Затем застрелили должника Ильгара. Потом в автомашине «Опель» обнаружили расстрелянный труп с перерезанным горлом — следствие разборки по собственности кооператива «Кавказ». Ильгар претендовал на нее и послал двух подручных разобраться с хозяином. Те, высадив в жертву несколько пуль, пытались отчленить ей голову. Они убили еще одного мужчину — нанесли двадцать четыре ножевых ранения. Ряд убийств совершен и в других городах России и СНГ.

Вернулся из Нижнего Аверин вполне довольный. В это время в газетах вышли еще две его статьи. Он встретился со своим приятелем-журналистом Сергеем Палицким. Тот сказал:

— Старик, растешь. Когда доживешь до мемуарного возраста, станешь мастером.

— Я в школе отличником был, — произнес Аверин.

— А я троечником. Потому и журналистом стал.

Женщины решили, похоже, забыть о его существовании. Он позвонил Наташе. Ответил грубый мужской голос, звучавший вызывающе. Аверин не любил мужчин с голосами, в которых проскальзывали нотки превосходства над всем миром и неприкрытого хамства. А Света укатила в командировку в Словакию.

По ОД «Дорожники» наметился сдвиг. Партия краденых машин пришла-таки в Люберцы, притом одна из этих машин была обагрена кровью. Новое уродливое порождение времени — ментовско-воровская мафия. Главарь — бывший гаишник, в банде действующий опер и несколько воров. Кто чем занимается, тот то и имеет. Гаишники воруют машины. Оперативники сколачивают банды из своей агентуры. Агенты берут на содержание своих оперов и происходит все наоборот — не опер получает информацию, а источник использует опера. Все трещит по швам, и не найдешь ничего четкого в этом тумане, ни за что не уцепишься — все размыто, ускользает, очертания предметов неровные. Мир стал ирреальным.

Аверин, начальник четвертого отдела и Савельев отправились обсуждать мероприятия к начальнику МУРа Федосееву.

— Надо бить сразу по всем позициям, — сказал начальник четвертого отдела МУРа Федосееву.

— Несколько десятков адресов, — задумчиво произнес тот.

— Всех и бомбить, — сказал Савельев.

— Силы? — спросил Федосеев.

— Ну уж не люберецкой милиции, — покачал головой Савельев. — Нашими силами.

Такое практиковалось в МУРе постоянно. Когда идет особенно серьезная операция, требующая привлечения значительных сил, к/ней подключаются сотрудники всех отделов. В назначенное время собираются несколько десятков оперативников, разбиваются по группам, каждой дается задание, адрес для обысков и задержаний — и в путь. Брать бандитов лучше ранним утром — они еще в теплых кроватках, не думают ни о чем дурном, тут их и ставят под стволы.

— Когда хотите? — осведомился начальник МУРа.

— Послезавтра, — сказал Аверин.

Был произведен расчет сил и составлен план действий. Закончили с этим к концу рабочего дня. Аверину почему-то стало грустно. У него возникло чувство — в который уже раз, — будто ложкой черпаешь Черное море. Добываешь информацию, реализовываешь, отправляешь преступников в кутузку. А лиходеев не убавляется, только все больше и больше. Конца и края не видать.

Вечером он сидел с Егорычем на своей кухне. На того напала очередная политическая лихорадка. Он бредил демонстрациями, митингами и картинами освободительного движения.

— Покажут вам движение, — поморщился Аверин. — Сейчас в стране хоть какое-то равновесие. Представляешь, если в России все взорвется к чертям собачьим.

— Взорвется, но потом что-то опять создастся. Перспектива. А то, что сейчас, — это тупик. Это неторопливая гибель.

— С тобой дискуссии о политике вести, — Аверин махнул рукой. — По стопке коньячку?

— Давай. Выпили.

— А все-таки наш главный пахан всея Руси нам что-то устроит, — сказал Егорыч.

— Это ты о президенте?

— О нем родимом. — Егорыч опрокинул стопку коньяка, закусил соленым огурцом и крякнул. — У них пути назад нет. Им там, супостатам, виселица за все сотворенное. Они будут биться.

— Чего ты несешь?

— Точно… Кровь прольется. Мне на себя плевать, мне жить в таком дерьме глубоко противно и неинтересно. Только вот хочется взглянуть, как и чем все закончится.

Затренькал телефон.

— Полпервого. Кому не спится? — Аверин нахмурился.

Звонила Маргарита.

— Слава?

— Он самый, Маргарита…

— Я… Ну, в общем, извини. Я себя веду как дура… Знай, ты мне очень дорог.

Все шло по десятому кругу. Аверин уже слышал от нее нечто подобное. Каждое очередное охлаждение отношений заканчивалось ее самобичеванием.

— Ты серьезно?

— Да… Ты злишься и считаешь меня дурой.

— Нет, что ты.

— Считаешь. И правильно. Когда мы увидимся?

— Послезавтра.

— Так долго.

— У меня завтра очень серьезные дела.

— Дела. У всех дела. Весь мир состоит из череды никому не нужных, дурацких дел!

Похоже, она была на грани истерики.

— Хочешь, я приеду сейчас?

— Нет. Только не сейчас. Я не хочу сейчас… Послезавтра.

— Договорились… Я счастлив, что ты позвонила.

— Спасибо…

Люберецкая группировка в своем роде уникальна. У люберов богатые традиции. Практически все тамошние лидеры вышли из первой команды культуристов, организованной в Люберцах в 1981 году. С того времени все они побывали в местах лишения свободы, приобщились к воровскому братству и влились в эту недружную семью. Сила, наглость, способность перешагивать через ближних и дальних — эти качества очень пригодились на переломе эпох. Вчерашняя шпана превращалась в криминальных авторитетов, а одновременно и в бизнесменов. Из культуристских качалок вырос свой вор в законе Мухамедов — Муха. Кроме него, кураторами от воровского мира у люберецких считались раменский вор в законе Шишкан, авторитеты Рауль и Негодяй.

К девяносто второму году люберецкая группировка как единое целое перестала существовать. Насчитывающая более ста пятидесяти активных членов, она разделилась на десять кланов и еще несколько банд поменьше. Сказались активность милиции, нанесшей ряд ощутимых ударов, а также злые происки конкурентов и внутренние расхождения. После распада наиболее влиятельными группами стали — собственно люберецкая, малаховская, лыткаринская, дзержинская. Их специализация — кражи, наркотики, грабежи, вымогательство, мошенничество, торговля огнестрельным оружием. Под их контролем девятнадцатый таксопарк в Москве и Раменский автосервис, казино и ресторан «Рита» и казино «Виктор», торговые палатки и малые предприятия. И много чего другого. Тесные отношения у люберов сложились с СЩА, Израилем, Венгрией. Любимыми местами сбора являлись люберецкий стадион «Торпедо» и люберецкие карьеры.

Бригада, которую брали в то утро, относилась к одной из люберецких — средней величины. Она прекрасно вписывалась в существовавшую структуру, пользовалась уважением — даром что ядро составляли сотрудники милиции.

Автомобиль — предмет роскоши и предмет преступления.

По доходности черный автомобильный бизнес ненамного отстает от таких китов всемирного криминала, как наркотики, оружие, торг живым товаром. Организовал банду бывший сотрудник ГАИ, которому однажды больше не смогли доверять махать жезлом — слишком зарвался. Используя связи в родном ведомстве, сначала он помогал ставить на учет украденные машины. Потом постепенно начал подбирать под себя всю цепочку, начиная с процесса изъятия автомобиля, то есть с краж, разбоев, а потом и убийств. Оперативное дело вели уже полгода. Настала пора реализовать информацию.

Коронный трюк у бригады такой: в Германии человек покупает дорогой «Мерседес», застраховывает его, потом от русских мафиози получает треть стоимости машины, передает им ключи и через сутки заявляет о похищении. Тем временем машина уже где-то в России, на ней перебивают номера и пускают в продажу. Чистый доход огромен. Были наработаны способы переправки автомобилей, методика, как обойти таможню, кого подмазать. Все отлажено как часы, система выстроена с любовью, текут огромные деньги. Вот только есть еще уголовный розыск, который решил положить конец идиллии.

— Сегодня у них сход, — инструктировал инициатор операции Аверин в зале на четвертом этаже Петровки.

Лица у оперативников сонные. Всем хотелось спать. Недавно рассвело. Необходимо со всем управиться до девяти часов.

— Пахан их приезжает сегодня в Москву из Германии. По телефону пробил большой сбор своей шайке, значит, съездил удачно. В группировке имеется оружие. Система оповещения у них отлажена, так что надо брать их быстро и крепко, пока не предупредили остальных. Начинаем в точно определенное время. Группы производят обыски по адресам. По главному адресу мы выставляемся и задерживаем всех, кто прибывает на сходняк. Вопросы?

Ответив на вопросы, Аверин раздал старшим групп постановления о производстве обысков и чистые бланки протоколов.

Кавалькада машин отчалила от стоянки перед Петровкой, 38. По пути потеряли друг друга из вида. В Люберцы проникали по отдельности, чтобы не пугать народ. Аверин помнил случай, когда с ОМОНом громили братву в подмосковном городе. Автобус со спецназовцами проехал через пост ГАИ, через пятнадцать минут все кабаки, где гудели бандиты, опустели. Кто дал прозвон, догадаться нетрудно.

"Рафик», в котором ехали Аверин, Савельев и группа спецназа, остановился.

— Вон тот участок, — Аверин показал командиру спецназовской группы на невысокий забор. Участок занимал соток десять, половина отведена под гаражи. Возвышался аккуратный островерхий одноэтажный дом из красного кирпича. За гаражом стояла банька — как раз сегодня и собирались здесь попариться бандиты. На участке приткнулись четыре машины — «Бьюик», два «Мерседеса» и «Фиат».

Спецназовцы выбрались из фургона и рванулись вперед, прижимаясь к забору.

— Никого не видать, — прошептал командир спецназовцев, смотря в щель в заборе. — Хотя вон кто-то мельтешит в окне.

— Пошли, — велел Аверин.

Спецназовцы перемахнули через забор, быстро рассредоточились. Мгновенье — они уже за гаражом. Еще миг — прикрывая друг друга, пробрались под окна. Приблизились к крыльцу.

— Давай, — кивнул командир.

Хрясь. Дверь дома вылетела. Бойцы ворвались внутрь.

— Лежать! — послышались оттуда крики. Когда Аверин и Савельев зашли в дом, в большой комнате распластался квадратный мужичонка лет сорока.

— Где Гоша? — спросил Аверин, глядя на лежащего мужичка.

— В Германии.

— Когда будет?

— Сегодня обещал.

— А сходняк во сколько?

— Вы о чем?

— Ты чего здесь делаешь?

— Дом охраняю.

Аверин махнул рукой, спецназовцы оттащили сторожа в комнату, усадили на диван. Потом с понятыми начался обыск. В доме было пять комнат. В спальне стоял высокий сейф.

— Сделаем сейчас, — двухметровый атлет-спецназовец взял лом.

За десять минут при помощи лома и кувалды бойцы справились с сейфом. Внутри лежали несколько охотничьих ружей и пневматическая винтовка.

— Арсенал-то хиленький, — поморщился спецназовец.

— Должно быть еще, — сказал Аверин.

Под домом находился большой подвал. Аверин при свете сорокасвечовой лампочки под потолком разглядел на полу бурые пятна.

— Смотри, — кивнул он Савельеву. — Кровушка.

— Чья? — заинтересовался тот.

— Они тут пытали заложников, чтобы те переписали на них два «Мерседеса».

В подвале Аверин надышался пыли, которую не переносил, и расчихался. Обыск продолжался. В ящиках буфета нашли пачку таможенных документов на автомобили.

— Чего делать? — спросил Аверина командир группы спецназа.

— Будем брать всех, кто приезжает на сходняк. Скоро нагрянут. Всех впускать и никого не выпускать.

— Это без проблем.

Гости не заставили себя долго ждать. Сперва появился «Фиат» с двумя «быками». Они забарабанили в ворота. Им открыли бойцы в пятнистой форме, уложили лицом наземь, прошлись по ребрам башмаками для урока и кинули в подвал. Следующим подъехал «жигуль». Хозяин его тоже устроился в подвале. А через два часа подвал уже заполнился народом, как трюм брига, используемого для перевозки невольников. Время от времени там слышалась сдавленная ругань. Братва выражала недовольство таким обращением, но поделать ничего не могла. По поселку прошел слушок — что-то в этом доме не то творится. На разведку прислали сначала опойного красномордого детину, которого тоже отправили в подвал, а потом двух пацанов лет десяти. Детей в подвал прятать не стали, повелели сидеть на кухне, где они содержательно проводили время, сжигая спички из хозяйских запасов.

Поток гостей иссяк. Делать было нечего, кроме как ждать главаря шайки. Спецназовцы скучали и опустошали запасы хозяйского кофе. Аверин обшаривал все уголки дома, стараясь отыскать оружие. Спецназовец-атлет и его коллега зевали на кухне, не обращая внимания на жгущих спички пацанов. Во дворе взвыла собака.

— Лает жучка, — вздохнул атлет. — Голодом ее бандюганы морят. У самих полон холодильник, а собака голодная.

— Жалко животину, — поддакнул его приятель. Атлет залез в холодильник, вытащил огромную курицу, взвесил ее в руке и бросил в окно собаке.

— На, жучка, кушай.

Курица была примерно размером с собаку. Дворняга отскочила, недоверчиво глядя на подачку, принюхалась и впилась в ножку зубами. Взвизгнула, почувствовав холод, легла, обхватив добычу лапами и подозрительно оглядываясь вокруг — кабы не покусились на свалившееся с неба богатство.

— Ладно дурью маяться, — сказал Аверин, заходя на кухню. — Пошли, нашел вам дело по душе. В гараже здоровенный сейф. Скорее всего там стволы. Взломать надо.

В гараже стояли еще две машины — «Форд» и «Волга». А так же там оказалось полно запчастей и огромный двухкамерный сейф. Спецназовцы, поплевав на ладони, принялись за работу.

Ковырялись с полчаса. Наконец лом отскочил и врезал с размаху по капоту «Волги».

— Крепкий, гад, — атлет подналег посильнее и нижняя часть сейфа с лязгом отворилась. — Запчасти, — разочарованно протянул он. — Стволы, наверное, в верхнем отделении.

Верхнее отделение оказалось покрепче. Спецназовцы до крови стерли руки, одному шарахнуло ломом по бедру, другому по руке. Но настала минута победы. Хрустнуло, скрипнуло — и дверца распахнулась. По закону справедливости там должны лежать стволы, иначе зачем тратить столько сил?

— Ну, там оружие? — спросил Аверин, глядя на развороченный ящик.

— Ага. Там, — кивнул атлет.

Аверин заглянул в сейф. Там на видном месте лежала рогатка.

— Двести восемнадцатая, — усмехнулся Аверин.

— Ах ты, — выругался витиевато спецназовец, потирая стертую руку…

Через некоторое время появился отец хозяина дома. Он обалдело смотрел на собаку, дохрумкивающую курицу, на детей, дожигающих спички, и на бардак после обыска.

— А что это? — только и смог он сказать.

— Где сынуля? — спросил Савельев, провожая его в большую комнату.

— В Германии. Должен сегодня приехать.

Но главарь так и не появился. Когда стемнело, решили трогаться. Больше ловить там было нечего. Остальные группы сработали успешно — вскрыли двенадцать адресов, задержали фигурантов, нашли два автомата и гранатомет «муха».

— Где же этот баран? — спросил Савельев, когда кавалькада машин — изъятых и милицейских — мчалась по ночному городу.

— Почуял что-то, — предположил Аверин. — И в Германии остался.

— А продать информацию ему не могли?

— Вряд ли. У бандитов развито шестое чувство. Теперь ищи его по всему свету.

— Найдем, — сказал уверенно Савельев, но подумав, добавил:

— Или не найдем.

Аверин съездил в «Огонек», получил там сто пятьдесят долларов — гонорар за статью о поимке маньяков, купил букет роз и отправился за Маргаритой.

Она поцеловала его в щеку, уселась на переднее сиденье.

— Прекрасно, — она закатила глаза, нюхая благоухающие розы. — Ты истинный джентльмен, Слава.

— А как же!

— Но таким бываешь редко. Куда теперь?

— Теперь мы едем в ресторан. Я буду тебя кормить и развлекать.

— В ресторан? Ты победил бедность? — как-то недобро усмехнулась Маргарита.

— Нет, просто попросил ее на вечерочек отодвинуться.

Как в тот первый раз, они в подвальчике пили хорошее вино. Маргарита что-то рассказывала. И опять у Аверина возникло ощущение, будто Маргарита хотела сказать что-то важное. Но что? Казалось, она ждала помощи.

— Маргарита, а не связать ли наши несчастные судьбы воедино? — вдруг брякнул Аверин.

— Это как расценивать?

— Как полуофициальное предложение.

— А почему полуофициальное?

— Чтобы потом без всякого зазрения совести отказаться.

— Ах ты змей, — она ударила его ладонью по колену под столом. — Вот твои манеры. Твое воспитание.

— Кстати, это уже второе мое предложение. Так как с ответом?

— Никак… Я не хочу думать об этом. Я живу этим вечером. Мне хорошо с тобой. Что тебе еще надо?

— Мне нужна ты.

— Ты мне тоже нужен. Но…

— Какие могут быть но?

— Многие… Ты знаешь, я купила машину.

— Какую?

— «Фиат».

— Дорого встало?

— Восемь тысяч баксов.

— Ничего себе. Откуда?

— Хорошо происходить из богатой фамилии.

— Подержанная?

— Не сильно. Но нужно кое-что подрегулировать.

— Давай, у меня приятель, мастер на все руки. Поставит тебе ее. Из металлолома тачки поднимает.

— Договорились.

Он проводил ее до дома. И остался до утра. Это был их миг, вырванный из тьмы будней, остров в океане пустых и страшных событий, потрясающих окружающий мир. Аверин подумал, что ему хотелось бы эмигрировать в этот уютный тихий мирок. Забыться в нем. Снять с себя ответственность за все. И знал, что это лишь мечты. Такой вечер — это подарок судьбы, но судьба не привыкла делать бесплатных подарков. И когда-то за него тоже придется заплатить. Аверин это чувствовал.

— Когда увидимся вновь? — спросил он, одеваясь утром и проводя рукой по небритому лицу. Это дело поправимое — на работе держит бритву на случаи, когда не удается заглянуть домой. Кабинет оперативника приспособлен для того, чтобы просуществовать в нем какое-то время в автономном режиме.

— Я на две недели уезжаю в отпуск. Взяла часть его.

— И куда ты собираешься?

— В круиз по Средиземноморью.

— Мне бы твои трудности.

— Слава, такие женщины, как я, просто обязаны ездить по круизам, строить глазки мужчинам.

— И носить бриллиантовые колье.

— Совершенно верно, товарищ опер.

— Век живи, век учись… Я украду тебе бриллиантовую диадему.

— Это уже интереснее.

— Из Алмазного фонда.

— А еще что?

— А еще вскрою банк.

— Нет, Слава, — неожиданно серьезно произнесла Маргарита. — Ничего ты не украдешь. И не ограбишь банк. Ты на это не способен. Это против чего-то главного в тебе.

— Это плохо?

— У всех времен свои герои.

— А я не герой нашего времени?

— Правильно… Но я все равно тебя люблю.

Она прижала его голову к себе. И вздохнула.

Напряжение росло. Помощник президента выступил по телевидению и назвал поведение парламента верхом аморальности. Парламентарии в долгу не остались.

Егорыч заявился с тортом «Птичье молоко», который ему дали как дополнительный презент за отремонтированный «Ниссан». Клиент держал заводик по производству этих самых тортов. Аверин как раз пришел с работы и разогревал Пушинке рыбу.

— Ты смотри, наш всенародный ездил в Кантемировскую.

Знаешь зачем? — осведомился Егорыч.

— Понятия не имею. Наверное, крепить боеготовность.

— Ни фига. Он умасливает их. Слышал — деньги, квартиры, решение бытовых проблем наобещал. Ну?

— Что ну?

— Танки в городе. Это знакомо.

— Да брось ты.

— Подумай, голова твоя дубовая. Шарада для первоклассников.

— Брось ты, очернитель.

— Ну правильно, госбезопасности на меня нет.

— Нет.

— Так ведь ее ни на кого теперь нет. Вот цэрэушники и развлекаются.

— Отстань, — Аверин заварил чай «Пиквик» и пододвинул чашку Егорычу. — Пей чай.

— Ты знаешь, сколько грибов уродилось сейчас в лесах?

— Понятия не имею. Не люблю грибы.

— Грибов огромное множество. И по приметам это — к большой крови.

— Кончай зудеть, философ! На работе предостаточно дерьма всякого, ты еще нервы тянешь со своими пророчествами Я устал, понимаешь! Люди сошли с ума. Они забивают друг друга на колбасу без всякой жалости.

— Вот и я про это.

Накормив Пушинку, они принялись за «Птичье молоко»

Торт оказался превосходным.

Аверин день провел весело. В этот год на самом деле все сорвались с цепи. Такого количества бандитских разборок на Руси не было никогда. А сентябрь начался особенно лихо.

Вновь затлела великая славяно-кавказская мафиозная война. Кавказцы время от времени делали заявления типа — Москва наш город, русским тут делать нечего. Возможно, так оно и есть, учитывая количество кавказского элемента. Если русские бригады насчитывали сотни человек, то кавказские — по несколько тысяч. Многие из них не нуждались в организующей силе воровских законов, а жили по своим первобытным родовым законам, по правилам кровной мести. Кавказцы учились воевать в горах, поджигать бронемашины и сбивать вертолеты. Они привыкли видеть смерть и умели ее приносить. Они были серьезными противниками, но получить им такой город, как Москва, — это слишком жирно.

Отметились в сводках происшествий любера. Они очухались после нанесенных им МУРом потерь. Через несколько дней после той операции в Люберцах разгорелся жестокий бой между противостоящими группировками. Закончилось четырьмя убитыми, оставленными в изрешеченных пулями машинах. А в одной московской квартире на почве раздела автобизнеса расстреляли четырех человек, среди них двух женщин. Часом позже из автоматов на улице изрешетили микроавтобус, один человек погиб, трое — тяжело ранены. Бесконечная череда новых убийств. Новые трупы. Война на уничтожение — без жалости, без правил, по беспределу. Если у западной мафии пистолет — это последний довод, то у российской он становится первым. Русские бандиты все больше привыкали сначала стрелять, а потом начинать выяснение отношений. Уходил страх не только перед законом, но и за свою жизнь. Отморозки в каком-то безумном раже лупили друг друга, не задумываясь о последствиях. Дьявол толкал людей вновь и вновь нажимать на спусковые крючки автоматов, подкладывать бомбы, работать удавками и ножами. Россия забылась в кровавом угаре. И она готовилась к еще большей крови. Аверин подумал, что, может быть, не так не прав Егорыч, когда говорит о грибах как примете большой крови.

— Я в Германию собрался, — сказал Аверин.

— Куда? — изумился Егорыч.

— К немцам.

— Нормально… Надолго? — На месяц.

— Неплохо. Меня не возьмешь как телохранителя?

— Вряд ли. Ты меня в Шереметьево отвезешь?

— Какие вопросы. Когда?

— Послезавтра.

— Договорились.

Аверину еще неделю назад не хотелось ехать ни в какую Германию. Дела на контроле, справки, информация, которую нужно отрабатывать. А тут еще Леха Ледокол наколол группу наемников по Волгограду. Как всегда, информация подтвердилась, взяли их с оружием перед очередной акцией. И тут буквально за два дня он выдохся. Ему уже не верилось, что существует мир помимо этого бесконечного кошмара. И ему захотелось вырваться из этого круга. Пусть ненадолго. Пусть на несколько недель.

— Будешь шнапс тринкать, — сказал Егорыч.

— И колбаски эссен… Кстати, ключи оставлю. Животину мою не обижай. Подкармливай.

— Какой разговор. Пушинка, мы с тобой друзья? — Егорыч протянул руку к сидящей рядом на стуле Пушинке. Та обнюхала руку и беззлобно цапнула ее.

— Во, кусает дающую руку, — кивнул Егорыч. — И где таких манер набрала?

— Зверюга. Уважения требует…