ЕДИНОБОРСТВО

Так протекли четыре дня.

Войско Евпатия внезапно появлялось из лесов, Мещеряки на лыжах отсекали часть Батыева войска от главных сил, и начиналось избиение татар. Когда же на помощь отрезанным полкам прибывали большие силы, рязанцы прекращали сечу и рассыпались по лесу.

Четыре дня получал Батый вести о внезапных нападениях русских и об истреблении своих полков и обозов.

До сих пор он был уверен в том, что там, где прошла орда, не осталось на Руси никого живого, и теперь, встревоженный вестями о появлении неуловимого воинства, хан забеспокоился.

Уже больше двух лун минуло с того дня, как он двинул орду за пределы Руси, страны, которой, казалось, не было границ. Малочисленное население деревянных русских городов билось мужественно и умирало непокоренным. От дыма пожарищ выедало глаза самим завоевателям. Тысячи растерзанных трупов женщин и детей устилали путь победителей. Много добра — мехов, одежды, дорогой утвари — накопилось в кибитках воинов, немало коней и упитанных стад гнали вслед за ордой ханские пастухи; каждый татарский всадник имел за собой несколько русских невольниц.

Но походу не предвиделось еще конца. Русские продолжали сопротивляться. Награбленное добро замедляло движение орды. И вместо отдыха в теплой кибитке за чашкой кумыса воины продолжали мерзнуть на конях, от блеска снегов у них гноились глаза, а непрестанное ожидание нападения делало их раздражительными до крайности. Верные доносчики шептали хану о том, что ширится в орде недовольство им и что не один батыр готов сесть в его ханском шатре…

Батый стал подозрителен и часто приходил в бешенство, после которого наступал резкий упадок сил.

Все чаще и чаще созывались в ханский шатер военачальники.

— Мертвые не встают! — выкрикивал Батый, вспоминая слова первых вестников о появлении воинства в тылу его войск.

Закутанный в меха, Батый сидел на высоких подушках, и по обеим сторонам от него жарко пылали угли в медных тазах.

Военачальники расположились полукругом у ковра повелителя и взирали на него слезящимися от долгого пребывания на ветру глазами.

Ближе всех к Батыю сидел его шурин Тавлур, самый храбрый Батыр русского войска.

— Мертвые не встают! — еще раз резко и визгливо крикнул Батый. — Собаки объелись мяса и опились горячей крови. Оттого бьют наших воинов-собак русские бабы!

Тавлур склонился перед Батыем и тихо сказал:

— Русские бабы побиты, идут за нашими кибитками, повелитель. На нас напали воины. Они побили уже тридцать тысяч татарских всадников.

Батый схватился за рукоять ножа, что торчал у него за поясом, и гневно обвел глазами полукруг сидящих перед ним военачальников.

Каждый из этих испытанных воинов опустил перед повелителем взгляд, потому что каждый знал: быть посланным сейчас против русских — значит не увидеть солнца на следующее утро. Их не страшили сечи — их подавляла неудержимая и страшная молва всего стана, что то не воины истребляют татарские полки, а восставшие из гробов рязанцы. Против мертвецов же были бессильны и верная сабля и тугая стрела.

Не слыша ответа от старших военачальников, перед Батыем вновь склонился молодой Тавлур.

Непобедимый в боях, батыр понимал, что только мужественный может повелевать ордами, втайне же он надеялся скоро занять место в златоверхом шатре повелителя.

— Поручи мне, великий хан, и я истреблю русских.

Батый разжал побелевшие на рукояти ножа пальцы и с лаской посмотрел на Тавлура:

— Хорошо. Ты поведешь и покажешь трусливым шакалам, как бьет врагов храбрый воин.

Батый поднял руку и отвернулся. Военачальники приподнялись и, пятясь задом, исчезли за пологом шатра.

Ночью разыгралась метель. Ветер выл и метался по лесу, нося тучи и заметая им все проходы и тропы. Над шалашами и снежными притонами, в которых спали рязанцы, поднялись к утру круглые холмы.

Утром, обходя стан, Евпатий думал, что по бездорожью ему в этот день не настигнуть татарского войска. Но старик мещерин, встретившийся ему на пути, вывел его из затруднения:

— Мы пойдем вперед, Евпатя. Мари пройдет, конь тоже пройдет.

Старик посвистел, и из-под снежных лап елей, из ямин, от поваленных в бурелом деревьев — со всех сторон показались мещеряки. Поправив свои черные малахаи, они, по сигналу старика, встали на лыжи и побежали друг за другом, петляя меж деревьев. По их следу хорошо мог пройти конь.

— Выручил! Как мне благодарить тебя? — улыбнулся Евпатий, глядя в морщинистое лицо старого мещерина.

— Татарского хана мне дай, Евпатя, — ответил тот. — Поведу я его в лесной свой стан, и там жены наши по одному волоску выщипают ему бороду.

Евпатий понял шутку мещерина, но ответил ему на нее без улыбки:

— Хана я себе возьму, старик. Собирай своих воинов. Время выступать.

Скоро стан поднялся, и войско вышло к Оке.

Татары показались на луговой стороне Оки. Их было несколько тысяч. Над передней группой всадников развевался на высоком древке конский хвост.

— Большой начальник, если не сам хан, вышел на нас, — сказал Бессон Евпатию и оглянулся на своих всадников.

— Будем биться, хотя и мало нас, — ответил Коловрат.

— Не считают ратников перед боем, сказал замятня с укоризной. — Сочтем посещенных врагов после боя.

— Правильные речи! — согласился с Замятней Нечай и похлопал по челке своего малорослого татарского конька. — Перебьем всех татар, Евпатий, — добавил он, — заведем на Рязани вот таких коней. Корму им надо мало, а ход у них огневой.

Хоть и не ко времени была теперь речь конюшего, а порадовала она сердце Евпатия: не переставал этот русский человек думать о жизни и все хотел улучшить и украсить эту жизнь!

— Возьмем и коньков, Нечай! — ответил Евпатий конюшему и дал знак развернуть над главной группой русских воинов боевой стяг.

Татары обнаруживали явное намерение выманивать русских на открытое место, потом замкнуть в кольцо и отрезать от леса. Это с самого начала понял Евпатий.

Зорко следя за движением татарских всадников, он подозвал к себе Кудаша и старого мещерина:

— Вот что, други: надо перехитрить врагов. Завяжите бой с ними своими пешими силами.

Кудаш и старик мещерин отошли от Евпатия. Скоро раздался пронзительный свист, протрубил рог ловчего, и лыжники-мещеряки быстро побежали к левому крылу татар.

Тысячи стрел встретили воинов-мещеряков. Но они продолжали бежать, дразня татарских всадников. Вот от плотного строя татар оторвался один всадник, за ним другой, третий… Увязая в снегу кони скакали на сближение с лыжниками. И когда татары были совсем близко, шедший во главе лыжников вдруг круто изменил направление и побежал в сторону большого татарского полка. Татары не выдержали и бросились им навстречу. Завязался короткий бой. Мещеряки бросали свои лыжи и палки под ноги коням, кони падали со сломанными ногами и сбрасывали всадников. И тут татарских воинов настигло меткое копье мещерина.

Когда татарское войско перемещалось, Евпатий дал знак, и русские всадники ринулись вперед, обходя правое крыло татар.

Евпатий пропустил мимо Бессона и Угрюма. Замятню же и Нечая задержал около себя. Плотно держась друг около друга, они начали пробираться к ханскому бунчуку.

Под развевающимся конским хвостом с серебряными колокольчиками и погремушками стоял сам батыр Тавлур.

Он был высок и хорошо сложен. Широкие полы плаща открывали мелкой вязи кольчугу. Под темными сдвинутыми бровями Тавлура горели быстрые глаза. Крепкие скулы и тонкий рот батыра окаймляла черная редкая борода.

Тавлур следил за движением боевого стяга русских. Стяг этот держал над головой Худяк, кожемяка из Исад, старавшийся не потерять из виду Евпатия.

Две стены воинов столкнулись с обычным грохотом и лязгом. Длинные мечи русских перерубали татарские сабли, клинки вспыхивали на солнце, как короткие молнии. Теряя коней, русские стаскивали татар на снег и душили.

Но татары брали численностью: каждому русскому приходилось биться против восьми.

Евпатий успел порубить пятерых татарских воинов, когда стена татар вдруг разломилась, перед собой он увидел Тавлура.

«Так вот ты какой!» — подумал Евпатий и вспомнил вдруг печенежина из той бывальщины, что пели калики-слепцы.

Он сжал коленями бока своего коня. Конь вспорхнул и сделал скачок вперед, распустив свою темную гриву.

Невысокий, белый, как снег конек Тавлура скакнул навстречу, и Евпатий взмахнул мечом.

Он не видел, как замятня и Нечай заслонили его своими конями от удара сбоку и как они принялись рубить набежавших на них татар.

Тавлур ловко уклонился от меча, и низко, прямо рядом с лицом Евпатия, сверкнула его сабля. Вместо того, чтобы уклониться от удара, Евпатий закрылся щитом и рванул повод. Конь его вздыбился навстречу коню Тавлура. Батыр не успел развернуть плечо для нового удара: меч Евпатий обрушился на его серебряный шишак.

Тавлур пошатнулся, и конь его, почувствовав свободу повода, метнулся в сторону, вырвался на чистое место и понесся полем, волоча сраженного батыра.

Упал и ханский бунчук: татарина, державшего высокое древко бунчука, настиг меч Нечая.

Возглас ликования пробежал над рядами русских воинов, с новой силой принявшихся рубить татар.

Между тем Кудаш, разбив строй татарского полка, снова пустил своих мещеряков в угон за побежавшими татарами, отрезая пути отступления всему татарскому войску.

И опять отрезанными оказались сами татары. Русские шаг за шагом теснили их к реке, за которой стоял заснеженный, розовеющий на солнце, непролазный для татар лес.

Сеча длилась до полден. Свыше семи тысяч татар погибло в этом бою.

Изнемогшие русские всадники уже не поднимали мечей — они топтали сраженных татар конями.

Потом протрубил рог ловчего, и снова лес поглотил русских воинов.

Дорого досталось победа Евпатию в этот день. Много пало русских, и не было среди оставшихся ни одного не порубленного человека. Но с поля боя ушли все и унесли с собой тела убитых товарищей.