Майн РИД

ОХОТА НА ЛЕВИАФАНА

4. ПОМНИТЕ БИЛЛА!

Почти десять минут я плыл за Коффеном. Он направлялся все прямо, кое-как помогая себе копьем, и я следовал за ним с такой легкостью, что иногда мне казалось, будто меня тащат на буксире. Мы продвигались вперед, сохраняя между собою одно и то же расстояние. Мы не обменялись больше ни единым словом, но каждый раз, когда он оборачивался ко мне, я видел на лице его все то же холодное, неумолимое выражение.

Я думаю, для него было бы большим облегчением, если бы я пошел ко дну. Я же, уверенный в своем искусстве плавать и в своей природной силе, думал, что смогу плыть за ним до бесконечности. Но все чаще спрашивал себя: для чего? Да, для чего? Однако словно какой-то необъяснимый магнит влек меня помимо моей воли за человеком, который не мог и не хотел оказать мне никакой помощи и, не моргнув глазом, убил бы меня, если бы я только протянул руку, чтобы коснуться его бревна. Может быть, я действительно находился под властью магнетизма и был зачарован Коффеном, как птичка змеей.

Но вместе с тем это чувство было понятно: если было суждено умереть, то я предпочел бы умереть на глазах другого человеческого существа, а не в ужасной пустыне океана, покинутый всеми. Я приходил в ужас при мысли, что отстану и умру одиноким, поглощенный и захлестнутый волнами, и никто не услышит моей мольбы и не скажет мне последнего прости! Я буду слышать в час своей кончины только нетерпеливые крики голодных птиц, потому что море, как и суша, имеет своих хищников. Эти ужасные крики звучали в моих ушах. Птицы знали, что скоро я опущусь в бездну, чтобы потом снова всплыть и стать их добычей...

Ужас, охвативший меня, становился невыносимым. И физически и нравственно я едва держался. Но что делать? Перестать плыть и пойти ко дну или собрать все силы и вступить в борьбу с Коффеном за обладание его обломком, рискуя жизнью, не обращая внимания на его угрозы?

К счастью, я не прибегнул к таким крайностям, и позднее мне оказал помощь именно этот человек, на которого я смотрел как на злейшего врага.

Когда мы оба в отчаянии боролись с волнами, наши взгляды часто встречались. И вдруг мне показалось, что на его лице блеснул луч сострадания. Я знал, что по натуре он не был ни зол, ни жесток, и что не по отсутствию человеколюбия он был так неумолим. В нем говорил самый могущественный инстинкт, инстинкт самосохранения. Я и теперь в глубине души не могу осудить его за его поведение при таких условиях. Но в эти страшные минуты я и сам боролся за свою жизнь, во мне говорил тот же инстинкт. Взгляд Коффена, устремленный на меня, казалось, говорил: «Ну, бедный мальчик, вы мужественно боролись, и я в отчаянии, что ничего не могу сделать для вас. Вы видите, что этот обломок не выдержит двоих, и, конечно, не ждете, что я принесу свою жизнь в жертву, чтобы спасти вашу».

Ни одно из этих слов не было произнесено, но я готов был поклясться, что он произнес их и что я их слышал. Вот почему я сказал ему:

– Я хорошо понимаю, что это бревно не выдержит двоих, но, может быть, вы увидите что-нибудь, на чем я могу спастись? Вы выше, чем я, вы над водой. Ради Бога, взгляните вокруг!

Он сдался на мои мольбы и внимательно осмотрел поверхность моря. Я жадно следил за его взглядами и изучал выражение его лица с тягостным беспокойством.

Спустя немного времени он взглянул на меня и разочарованно произнес:

– Ничего!

– Смотрите еще! – кричал я ему в отчаянии. – Осмотрели ли вы всю линию горизонта? Может быть, видно корабль или флаг, который мы воткнули на кашалоте? Может, вы их просто не заметили?

– Я бы хотел что-нибудь увидеть, – отвечал он уныло, – я слежу уже давно. Пусть Господь сжалится над нами, но я не вижу ни того, ни другого.

Снова сжалось мое сердце, но я продолжал плыть со всей энергией отчаяния. Я следовал за Коффеном на том же расстоянии, мои взоры были по-прежнему прикованы к его лицу, но уже совершенно бессознательно, потому что я от него ничего не ждал. Я видел, что мое присутствие тяготило его. Он боялся, может быть, что в последний момент я схвачусь за его бревно и подвергну опасности его жизнь. Но я думал об этом меньше всего на свете или, по крайней мере, не больше, чем об ином.

Когда он жадно всматривался в волны, очевидно разыскивая какой-нибудь обломок, могущий меня поддержать, его сочувствие заставило меня забыть его жестокость и угрозы – я был обезоружен.

Внезапно он вздрогнул, и его взор с глубоким вниманием устремился куда-то в море.

– Что там? – спросил я без всякой надежды.

– Там, вон там, кажется, что-то похожее на весло.

– Где? Укажите мне направление поточнее!

– Вон там, направо, плывите с этой стороны, отсюда легче его различить!

Я не заставил его повторять и, руководимый его указаниями, смело поплыл вперед. Да, там, вдали, что-то было, я смутно видел какой-то предмет. Когда я к нему приблизился, то увидел, что это не весло, а ворох большой темной травы. Волна бросила меня на нее, и она окутала меня своими длинными стеблями. Она парализовала меня, сковала движения, и я уже предчувствовал свой конец.

Однако мне удалось высвободиться, и я снова поплыл к тому, кто расставил мне эту западню. Вся моя ненависть, весь мой гнев вспыхнули снова. Конечно, он хорошо знал, что плывущий предмет был просто травой, а не обломком лодки. Ему представился случай избавиться от меня, не отягчая свою совесть новым убийством. Но на этот раз я решил вступить с ним в борьбу за обладание бревном.

Я был ослеплен бешенством до такой степени, что ни на мгновение не задумался о том, на чьей стороне сила. Коффен был силен и смел. У него было двойное преимущество передо мною. Он был вооружен и имел точку опоры, чтобы действовать своим страшным оружием. У меня же не было иного оружия, кроме моих рук, без помощи которых я не мог держаться на воде. Нужно было совершенно обезуметь, чтобы решиться на такой поступок.

Но я считал это вполне естественным. По виду юноша, я обладал ростом и силой мужчины, по ловкости и смелости знал немного соперников. Еще в школе я слыл за атлета, и это воспоминание подстегивало меня напасть на Коффена, несмотря на неравенство наших положений. Что еще побуждало меня на этот шаг? Желание погибнуть в море. Я твердо знал, что рано или поздно это случится, и мне хотелось поскорее покончить с этим в короткой и бешеной борьбе, к которой я и готовился.

Разве у него больше прав на это бревно, чем у меня? Разве жизнь не одинаково притягательна и для него и для меня? Он старше меня, он больше видел свет, он многим насладился, тем больше оснований, чтобы он, а не я ушел из жизни, не я, еще не достигший возраста возмужалости, не успевший помириться с матерью... Эта последняя мысль была для меня невыносима. Она довела меня до безумия и придала моим рукам сверхъестественную силу. Как мне помнится, я никогда не плавал с такой быстротой.

Я приблизился к тому, на кого смотрел как на своего врага. Его глаза были устремлены на меня, и я легко прочел в них его намерение. Он вынул свое копье из воды и с угрожающим видом закричал:

– Еще раз предупреждаю, держитесь подальше! Помните Билла!

Ни его угрозы, ни страшный образ, вызванный его последними словами, не удержали бы меня от борьбы, нет, меня удержали чувство более благродное и мысль более возвышенная, мелькнувшая в это мгновение. Имел ли этот человек действительное намерение устроить мне западню? Не стал ли он сам жертвой оптического обмана? Может, он был искренен и я ошибался на его счет? Если это так, то кем бы я стал, покусившись на его жизнь? А если, победив, я узнаю, что он невинен, жертвой каких упреков совести я должен стать!.. Потому что он несомненно утонул бы, отними я у него копье. Всем известно, что Лидж Коффен, отличный и знающий моряк, был очень посредственным пловцом.

Я решил оставить его в покое, если он сумеет убедительно объяснить мне, что принял траву за весло.

– Мистер Коффен, когда вы сказали мне, чтобы я подплыл к этому предмету, знали вы, что это не весло?

– Нет, я не знал этого. Кроме того, я не утверждал, что это весло, я говорил совершенно честно.

– Это правда, мистер Коффен?

– Это правда, но у меня нет обыкновения клясться по пустякам, и я не вижу теперь надобности в такой клятве. Для чего я стал бы лгать? Неужели вы думаете, я боюсь, что вы отнимете у меня этот обломок? С этим копьем я держу вас в своей власти, как кошка мышь. Даже сейчас мне довольно только пожелать, чтобы убить вас. Но ни за что в мире я не хотел бы сделать это. Я жалею только о том, что ничем не могу помочь вам. Иначе как погубив себя, я не могу вас спасти.

Это объяснение рассеяло все мои сомнения. Я ошибался относительно характера этого человека, теперь я лучше узнал его и, мне казалось, смогу покорнее и терпеливее подчиниться своей участи.

По-видимому, моя драма приближалась к развязке. Я так ослаб, что мог продержаться на поверхности очень недолго. Еще раз спросил я себя, не лучше ли покончить разом и пойти ко дну, перестав сопротивляться. Я почти решился, мне стоило только перестать двигать руками, чтобы опуститься на дно бездны. Я подумал, что это будет самоубийством, хотя и вынужденным обстоятельствами, но тяжким грехом. Однако разве я уверен, что Бог окончательно покинул меня?

В эту минуту до меня донесся голос Коффена. В нем слышалась симпатия человека, тронутого моим положением. Быть может, он все это время думал, в свою очередь, о грехе эгоизма, который совершал, предоставляя меня моему печальному жребию?

– Мэси, если вы поклянетесь вернуть мне бревно по первому моему требованию, я уступлю вам его, чтобы вы могли немного отдохнуть. Я плохой пловец, но все же некоторое время продержусь на воде. Ветер падает, и мы должны быть недалеко от нашего кашалота. Мы сможем к нему пристать и дождемся лодок или корабля, определенно отправленных на поиски. Хотите дать клятву, какой я потребую?

– Да.

– Поклянитесь всеми вашими надеждами на вечное спасение.

Я едва имел силы повторить за ним слова клятвы.

– Довольно! – крикнул он и, бросившись в воду, оттолкнул бревно. Минуту спустя я уже сидел на этом обломке, и так как я был значительно легче Коффена, то бревно поднялось выше над поверхностью моря. Конечно, оно не смогло бы удержать двоих, теперь, сидя на нем, я это ясно понял.

Еще более тронула меня благородная доверчивость Коффена, когда он протянул мне свое копье:

– Возьмите его и гребите все прямо, на солнце. Думаю, корабль находится где-то в той стороне.

Он был тысячу раз прав, доверив мне копье, я скорее пронзил бы им свое сердце, чем посягнул на его жизнь.

Некоторое время я плыл в указанном направлении, все время стараясь не оставить товарища далеко позади, потом уступил ему место и поплыл сам. Мы несколько раз менялись так местами. Все время наши взгляды исследовали горизонт. Тот, кто сидел на обломке, играл роль впередсмотрящего. И Бог смилостивился над нами и вознаградил нас за наше теплое отношение друг к другу.

В ту минуту на бревне сидел я и следил за поверхностью моря. И вдруг мне показалось красное пятнышко не более носового платка – это развевался красный флаг, водруженный нами на теле кашалота. Никогда не забуду выражение лица моего товарища, когда я закричал слабым голосом ура. Я тотчас бросился в воду и уступил Коффену его копье и бревно.

– Да! – в восторге подтвердил он. – Да, конечно, это наш значок! У нас есть шанс на спасение! Капитан Дринкуотер не такой человек, чтобы забыть, что Лидж Коффен совершил с ним двенадцать экспедиций! Люди с «Летучего облака» знают, в каком направлении увлек нас кашалот. Дринкуотер обшарит все уголки океана!

У нас теперь была только одна цель – достигнуть кашалота. Мы напрягали все остатки сил, чтобы плыть и грести.

Наконец мы достигли его. Коффен глубоко вонзил копье в тело животного. Мы воспользовались древком и с его помощью вскарабкались на кита. Очутившись в безопасности, мы упали в изнеможении, более похожие на трупы, чеи на живых людей.

Придя в себя, мы начали обдумывать наше положение. По правде сказать, мы не могли считать себя спасенными, а только обрели надежду. Немного передохнув и набравшись силя, мы вскарабкались до самой шеи кита, до того места, где стоял наш флаг. Но какая неожиданность! Трое из наших товарищей уже были там! Весь экипаж шлюпки был налицо, не хватало лишь Билла. Наши удивленные возгласы вывели из оцепенения обессиленных матросов, мы искренне приветствовали друг друга.

Их одиссея походила на нашу, они немногим раньше добрались до кашалота. Один из них торжественно произнес:

– Вот мы и все в сборе, нет только Билла. Никто не видел его?

Не мне было отвечать на этот вопрос. Я поднял глаза на Лиджа Коффена. наши взгляды встретились. Его взор красноречиво говорил: храните тайну.

– Я думаю, он утонул, – уклончиво произнес Коффен. – С нами случилось бы то же, если бы не подвернулся обломок лодки, который помог продержаться на воде так долго.

Наши радостные излияния скоро перешли в меланхолию, и мы серьезно задались вопросом, что нас ожидает. Что мы выиграли, взобравшись на кашалота? Немного отдыха, некоторую отсрочку, какую иногда дают осужденным на смерть, без малейшей надежды на помилование. Если судно или лодки не придут нам на помощь, мы безусловно погибнем.

Каковы шансы на помощь? Рассудок заставлял признать, что они очень слабы. Помощь могла прийти только от «Летучего облака», потому что шлюпки, потеряв нас из виду, должны были вернуться к судну. Мы были уверены, что наши товарищи приложат все силы, чтобы отыскать нас. Но к чему приведут эти усилия? Разве мы не затерялись в пустыне Тихого океана, величайшего на всем земном шаре? Остров в двадцать тысяч квадратных миль показался бы простой точкой на его безграничной поверхности. Что же представляло, в таком случае, тело кашалота, к бокам которого прилепилось пять человеческих фигур, словно раковины к борту броненосца? Судно могло пройти в миле от нас и не заметить ничего. Все зависело от состояния погоды и от большей или меньшей прозрачности воздуха.

А в эти минуты все было против нас. Нас мочил ливень, над морем поднимался туман. Вокруг же не было ничего, кроме волнующегося моря, прекрасный голубой цвет которого перешел в печальный и однообразный серый.

Настала рождественская ночь. Какой она была для пяти несчастных, которые считали себя покинутыми Богом и людьми! Разбитые усталостью, умирая от голода и жажды, с душой, полной смертельной тоски, мы уже не вспоминали и не грезили о радостях Рождества и о пиршестве, в котором могли бы принять участие. Мы были слишком заняты настоящим, мрачным и зловещим, и будущим, еще более зловещим и еще более мрачным.

Солнце зашло. Несмотря на мучительный голод, никто не решился оторвать кусок сырого мяса от горы, которая была под нами, и положить его в рот.