Майн Рид.

Оцеола, вождь семинолов

Повесть о стране цветов

Глава LV. ДОБРОВОЛЬЦЫ

Сестра сдержала слово. В течение всего дня и до полудня следующего я ее не видел. Затем она вышла из своей комнаты в амазонке, приказала оседлать Белую Лисичку и уехала одна.

Я чувствовал, что не имею никакого влияния на своенравную девушку и что нечего и пытаться наставлять ее. Она не считается с авторитетом брата, сама себе хозяйка и всегда будет поступать по-своему. После вчерашнего разговора у меня пропала охота вмешиваться в дела Виргинии. Она знала мою тайну, и поэтому любой мой совет будет ею отвергнут. Я решил держаться в стороне, пока не наступит решительный момент.

В течение нескольких дней наши отношения были весьма прохладными, что очень удивило мать, но она ни о чем не спрашивала. Мне показалось, что мать стала относиться ко мне не так сердечно, как прежде. Она рассердилась на меня за дуэль с Ринггольдом. Узнав о ней, она очень огорчилась и, когда я вернулся домой, упрекала меня за это, считая, что я один виноват в этой истории. Почему я так грубо поступил с Аренсом Ринггольдом? Из-за какой-то чепухи! Из-за негодницы индианки! Почему я так близко принял к сердцу все, что говорилось об этой девушке? Ведь то, что сказал о ней Ринггольд, может быть и правдой. Мне следовало вести себя более благоразумно.

Очевидно, мать что-то слышала краем уха обо всем этом деле, но не знала, кто была красавица-индианка. Ей не приходилось раньше слышать имя Маюми. Поэтому я довольно спокойно выслушал ее язвительные замечания. Раздраженный упреками матери, я несколько раз собирался рассказать ей о причинах дуэли, но пока воздерживался. Она все равно бы мне не поверила.

Я узнал, что в положении Ринггольда за последнее время произошли большие перемены. Отец его умер в ту самую минуту, когда в приступе ярости наказывал одного из рабов. У старика произошло кровоизлияние, и он упал на месте, как будто над ним свершился божий суд. Аренс был теперь единственным наследником большого состояния, неправедно нажитого: это была плантация с тремястами рабов. Тем не менее говорили, что теперь он стал еще скупее. Как и старый Ринггольд, он поставил себе целью быть властителем всех и всего в окрестности, стать крупным магнатом.

Некоторое время он притворялся больным и ходил с перевязанной рукой, гордясь тем, что дрался на дуэли. Так, по крайней мере, рассказывали люди. Однако те, кто знал, как окончилось дело, считали, что у него нет особых оснований хвастаться этой дуэлью.

Моя стычка с ним, по-видимому, не изменила его отношения к нашей семье. Мне говорили, что он часто бывал у нас и его даже считали женихом Виргинии. С того времени, как возросли его богатство и влияние, моя тщеславная мать стала относиться к нему еще благосклоннее. Я наблюдал за всем этим с глубоким сожалением.

Вообще в нашей семье чувствовалась какая-то перемена. В отношениях между нами постепенно исчезали прежняя искренность и теплота. Мне очень не хватало моего доброго, благородного отца. Мать держалась со мной надменно и холодно, как будто считала, что я непослушный и непочтительный сын. Дядя, ее брат, во всем следовал ее примеру, и даже любимая сестра иногда казалась мне чужой.

Я чувствовал себя неловко в собственной семье и старался как можно меньше бывать дома. Большую часть дня я проводил с Галлахером, который, конечно, гостил у меня, пока мы находились в Суони. У нас было довольно много дел в связи с нашей командировкой, а в свободное время мы развлекались охотой на оленей и лисиц. Правда, охота не доставляла мне теперь такого удовольствия, как прежде, да и Галлахер уже, видимо, не так увлекался ею.

Наши служебные обязанности обычно заканчивались к полудню. Нам было поручено не столько набрать добровольцев, сколько наладить занятия с записавшимися и «подготовить их к службе». Отряд добровольцев уже сформировался. Они выбрали себе офицеров из тех лиц, которые раньше служили в армии. На нашей обязанности было обучать их и следить за порядком в отряде.

Маленькая церковь в центре поселка была превращена в штаб. Там и происходило обучение.

Большинство добровольцев принадлежали к беднейшей части населения – мелким плантаторам и скваттерам, которые жили на окраинах болот и едва сводили концы с концами, существуя на скромный заработок, добываемый ими с помощью топоров и винтовок. Среди них был и старый Хикмэн. Я удивился, узнав, что в отряд записались такие «достойные личности», как Спенс и Уильямс. Последних двух я решил взять под особое наблюдение, но держаться от них подальше.

Многие из рядовых принадлежали к аристократическим кругам. Угроза войны нависла над всеми и объединила всех. Офицерами были обычно богатые и влиятельные плантаторы. Впрочем, в результате столь демократических выборов среди офицеров оказались и такие, которые были слабо подготовлены к тому, чтобы носить эполеты. Некоторые из этих джентльменов были в более высоких чинах, чем я и Галлахер. Полковников и майоров оказалось почти столько же, сколько и простых солдат. Но все они были обязаны подчиняться нам. В военное время часто случается, что лейтенант регулярной армии или даже младший офицер оказывается начальником полковника народного ополчения. Среди них встречались очень своеобразные люди, которые раньше «тянули лямку» в Уэст-Пойнте или имели за плечами месяцы военной службы под начальством «старого Хикори». Они считали себя специалистами в военном искусстве. И с ними было не так-то легко иметь дело. По временам Галлахеру приходилось призывать на помощь всю свою волю, чтобы доказать, что командует в Суони именно он. Репутация моего друга – отчаянного рубаки и дуэлиста – так же утверждала его авторитет, как и поручение, которое он привез с собой из главного штаба.

А в остальном мы жили с нашими добровольцами довольно мирно. Большинство из них стремились изучить военное дело и охотно подчинялись нашим указаниям. В шампанском, виски и сигарах недостатка не было, многие окрестные плантаторы оказались очень гостеприимными хозяевами. И если бы мы с Галлахером были склонны к развлечениям и выпивке, то, пожалуй, нигде бы не нашли лучших условий. Но мы не слишком поддавались таким соблазнам и благодаря этому пользовались уважением, что значительно облегчало нам исполнение наших обязанностей. Вообще нашу новую жизнь нельзя было бы назвать неприятной, если бы... не мои домашние нелады. Мой дом теперь – тут-то и была вся беда! – уже больше не был для меня родным домом.