Часть 2. Преследователь и преследуемые

Глава 10. Стычки

Февраль — апрель 1999 года

Утро началось с «продовольственного вопроса». Дебби, главный диетолог госпиталя, и мы с Раском должны по очереди следить за ППП — полным парентеральным питанием хирургических больных. Сегодня меня сопровождала Дебби. Наша первая пациентка находилась в отделении интенсивной терапии — скелет лет девяноста, присоединенный к аппаратам ИВЛ (искусственной вентиляции легких) и гемодиализа.

— Доктор Гарибальди заказал для нее ППП, — пояснила Дебби извиняющимся тоном.

— Дебби, это живой труп. Посмотри на нее! Даже с расстояния в сотню футов видно, что у нее меньше шансов покинуть больницу через главный вход, чем тебе победить в конкурсе «Мисс Вселенная».

— Да, у меня намного больше шансов! — Дебби в свои тридцать с хвостиком была, наверное, самой элегантной женщиной в больнице.

— Серьезно, Дебби, ты действительно думаешь, чтоППП поможет этой бедной отходящей душе? Сочетание возраста с дыхательной и почечной недостаточностью безнадежно. У нее нет никаких шансов.

Я вздохнул. Дебби лишь смотрела на меня своим патентованным оценивающим взглядом. Если сказать, что ее волосы горят, может, тогда она немного удивится.

— Давай посмотрим историю болезни.

Дебби вручила мне историю болезни и ничего не ответила на мои стоны и вздохи, ей было все равно.

— Дебби, посмотри, сколько консультаций: терапевт, пульмонолог, эндокринолог, гастролог, инфекционист, уролог, пластический хирург, из-за пролежней, надо полагать… У нее еще и пролежни? Смотри-ка, и кардиолог есть.

— Врачи просят о консультациях и сами консультируют, что тут особенного?

— Перестань, Дебби, — сказал я нетерпеливо. — Разве ты ничего не понимаешь? Эта умирающая находится на «Медикэр», пока она жива, страховую компанию можно доить, как корову. Ее доят годами — сначала врачи дома престарелых, а теперь все мы. Не даем старухе спокойно умереть, кружим как стервятники, и каждый норовит выставить счет еще на несколько долларов. Пока она дышит, или аппарат дышит за нее, мы можем делать деньги. Конечно, все прикрываются фразами об этике, и семья хочет, чтобы ее лечили.

Дебби поморщилась.

— Очень прошу, Зохар, заканчивай свою речь, у нас еще пять пациентов. Ты будешь давать ей ППП или нет?

— Лучше бы дать ей зондовое питание, дешевле и безопаснее. Но Гарибальди в любом случае будет настаивать на ППП. Пусть он сам и отвечает… Как ты думаешь, не назначить ли нашей пациентке консультацию психиатра?

Дебби закатила глаза.

— Следующий больной — мистер Валес, пациент Ман-цура, шестая койка. Сначала посмотрим его?

Около постели мистера Валеса дежурил резидент Гавитуньо.

— Что случилось, Рон? — спросил я, когда мы с Дебби зашли к ним за ширму. — Это Хосе Валес, мой бывший больной?

— Да, доктор Зохар.

— Почему он все еще в интенсивной терапии? Вы же оперировали его неделю назад.

— Да, но он все еще очень плох. Слаб и лихорадит.

— Должно быть, несостоятельность. Вы делали контрастное исследование? Компьютерную томографию?

— Нет, — Гавитуньо покачал головой. — Манцур не хочет никаких исследований.

— Еще бы, Манцуру не нужны доказательства катастрофических осложнений.

Гавитуньо ничего не ответил. Напрасно я вовлекаю его во все это.

— А сейчас вы заказываете ППП? Почему бы не сделать еюностому?

Манцур не любит кормить своих больных после резекции пищевода через еюностому.

— Дебби, пожалуй, одобрим здесь ППП. Рон, вы должны выяснить, почему его лихорадит, и лечить причину. Иначе он умрет.

— Вы правы, конечно, — покорно ответил Гавитуньо. — Но что я могу поделать?

Мне оставалось только пожать плечами, это был не мой больной.

— Поговорите с Манцуром, я не хочу наступать ему напятки.

Закончив обход больных, я вошел в лифт, он был пуст. «Поганый ублюдок, украл моего пациента и убил его. Эксперт по пищеводам! Чертов терминатор». В ярости я лупил по стенкам кабины кулаками и ногами. Люди на этажах решат, что в лифте совершено нападение.

В моем кабинете обосновался Сэм Глэтман, он беседовал с Беверли. Когда я вошел, она тут же ушла. Глэтман подмигнул мне:

— Погляди на ее задницу!

Он говорил довольно громко и не придавал этому никакого значения.

— Потише, — предостерег его я. — Будь с ней поосторожней.

— Марк, ты думаешь, у нее что-то есть сам знаешь с кем?

— Кто их знает? — ответил я, обойдя вокруг стола и рухнув на стул. — Вайнстоун любит молодых женщин. Они сидят часами за закрытыми дверями, она что-то пишет под его диктовку и разбирает почту. Ты видел, какие серьги он купил ей на Рождество? А тебе что-нибудь о них известно?

Мы немного посмеялись, прежде чем Сэм сосредоточился на цели своего прихода.

— Марк, у тебя есть несколько минут?

— Да, а зачем? Что случилось?

— Нам надо поговорить, — сказал он, вставая. — Но не здесь, пойдем со мной.

Я последовал за Глэтманом вниз по лестнице к больничной библиотеке на третьем этаже. Он поприветствовал главного библиотекаря и открыл дверь в темную и пустую аудиовизуальную комнату.

— Марк, с этого момента будем встречаться здесь, твой офис явно напичкан жучками. Я не стал бы доверять и твоей маленькой Анн, она выглядит чересчур любопытной.

— С Анн все в порядке.

— Ты уверен? А теперь сядь и слушай. Я подал жалобу в управление штата по поводу Манцура. Прошло шесть недель — и никаких результатов. Тогда я узнал в архиве, что управление штата до сих пор не запросило ни одной истории болезни пациентов Манцура. Ни одной.

— С кем это ты знаком в архиве? Глэтман засмеялся, его глаза заблестели.

— С Марией, той маленькой пуэрториканкой, я угощаю ее время от времени обедом, источник информации надо подкармливать.

— До сих пор ты подкармливаешь ее только едой?

— Марк, — парировал Сэм, — будь серьезнее. Я послал в управление штата огромное количество материалов по протоколам Мamp;М конференций. Они не ухватились за них. Я связался с «Медикэр».

— При чем тут «Медикэр»? Им-то это зачем?

— Манцур бессовестно доит «Медикэр», это очевидно. Например, если он делает шунтирование с синтетическим трансплантатом, счет выставляет на венозный. Больше денег, намного больше денег. В «Медикэр» есть специальный отдел борьбы с мошенничеством — им это понравится!

— Сэм, может быть, анонимный донос не устраивает аристократов из ОНПМД? Тебе надо позвонить им и назначить личную встречу.

— Лицом к лицу?

— Да, если ты хочешь погубить Манцура.

— Списки, Марк, мне нужны твои списки, это серьезные документы

— Хорошо, я принесу их тебе. Сэм схватил меня.

— Отлично. Мы избавим госпиталь от терминаторов. Запомни, встречаемся здесь. Где и когда я получу твоисписки?

— Завтра, Сэм, в десять утра приходи сюда.

— Все, пошел, а ты выжди несколько минут после меня.

Сэм вошел в роль разведчика на чужой территории. Его предосторожности были излишни, но если это подпитывало его боевой дух, то пожалуйста. Я даже позволил бы ему слоняться по госпиталю в длинном плаще под музыку из «Розовой пантеры».

— До завтра…

На досуге я просматривал старый выпуск «Ланцета» и обратил внимание на одно высказывание, напечатанное курсивом в конце первой страницы: «Врачи должны избегать шарлтанства. Медицина — неточная наука и дает широкие возможности для шарлатанства». Так считал Чалмерз Да Коста, великий хирург из Филадельфии. Сотня лет прошла, а он по-прежнему прав. Удастся ли Сэму остановить Манцура? И что мне делать с Сорки?

Махмуд Сорки явился в аудиторию в восемь пятнадцать. Мamp;М конференция была уже в полном разгаре. Кивнул Радецки, приступившему к разбору его операции, записался в список присутствующих и занял место в последнем ряду, шумно приветствуя соседей, чтобы каждый знал — прибыл могущественный Сорки. Надев очки, он стал искать в распечатанной программе первый случай. Это был пациент, которого Сорки увел у меня. Простая операция, приведшая к смерти. К сожалению, это стало очевидным для всех только сейчас.

Радецки читал, не обращая внимания на величественное появление Сорки:

— После повторной гастрэктомии у пациента продолжалось отделение свежей крови по назогастральному зонду, что потребовало переливания восьми пакетов крови в течение послеоперационной ночи для поддержания ге-модинамической стабильности. Показатели свертываемости крови больного на этой стадий были еще в пределах нормы, поэтому на четвертый день пребывания в стационаре пациент был снова взят в операционную и подвергнут тотальной гастрэктомии с механическим У-образным эзофагоеюнальным анастомозом…

— Доктор Радецки, — прервал доклад Вайнстоун, он в этот день председательствовал на конференции. — Пожалуйста, опишите особенности третьей операции.

С верхнего ряда Вайнстоун казался совсем маленьким, и еще больше походил на хомяка в очках.

— В основном те же особенности, что и на предыдущейоперации — раздутая излившейся кровью культя желудка, — ответил Радецки и завершил презентацию: — Пациент был возвращен в отделение интенсивной терапиив состоянии гипотермии, ацидоза и анурии. Четыре часаспустя у него произошла остановка сердца, сердечно-легочная реанимация была безуспешна.

Обычно Сорки не слишком волновался и был уверен в себе во время разборов его осложнений, но сейчас кое-что изменилось. Он почувствовал напряжение и странную пустоту в животе. Неужели он боится?

— Будут ли комментарии от отделения? Кто сделал бычто-нибудь иначе? — спросил Вайнстоун.

Он не замечал моей поднятой руки.

«Вот как, — подумал Сорки, — Вайнстоун хочет спустить обсуждение на тормозах. Это хорошо». Сорки расслабился, преодолев страх. Он заметил, что Вайнстоун игнорирует меня, и засчитал очки в свою пользу.

Вайнстоун оглядел зал, снова притворяясь, что не видит меня.

— Присутствует ли здесь доктор Хоури? Ах да, вижу. Вы исследовали гистологический препарат?

— Я получила несколько препаратов этого пациента. В первом было два блуждающих нерва, подтверждающих выполнение полной ваготомии. С первой, второй и третьей операций я получила части желудка, которые при исследовании макропрепарата и при микроскопии демонстрировали эрозивный гастрит.

Сорки мог только благодарить Хоури за такие выводы.

Десять лет назад руководитель отдела патологии хотел уволить ее якобы за профессиональную непригодность. Сорки и Манцур вместо этого избавились от ее руководителя. Вспомнив этот эпизод, Сорки улыбнулся про себя. С тех пор она стала его преданным другом, она всегда умело подгоняла свой патологический диагноз под его клинический.

— Доктор Сорки, это был ваш пациент. Вы будете комментировать? — спросил Вайнстоун.

Происходящее было вполне понятно каждому присутствующему.

Сорки встал. Как всегда невозмутимый, он обратился к публике, не взглянув на председателя. Голос его звучал громко и уверенно, в конце концов он возглавлял Медицинское правление.

— Это был очень тяжелый случай, и весьма огорчительный, как большинство из вас заметили, очень огорчительный, — он откашлялся, запнувшись. — Операции чрезвычайно трудоемкие, три большие лапаротомии. Как подтвердила доктор Хоури, пациент страдал от тяжелого эрозивного гастрита, слизистая желудка выглядела как влажная губка, — Сорки остановился, причмокивая губами, — влажная губка, которая сильно кровоточила. Частичная гастрэктомия, затем субтотальная, а он продолжал кро-вить. В результате мы были вынуждены удалить желудок целиком — довольно героическое решение, как все вы понимаете. Я хочу поздравить доктора Радецки за превосходное представление этого чрезвычайно сложного случая.

Сорки опустился на свое место, незаметно вытирая ладони о брюки.

Вайнстоун обвел взглядом зал.

— Что у нас на очереди? О, еще один больной доктораСорки. Доктор Радецки, вы тоже будете представлять этотслучай?

Сорки громко щелкнул пальцами, сейчас в душе у него все пело. «Они не посмеют напасть на меня, пусть кусают Манцура, но только не меня».

— Могу я кое-что добавить? — вскочил я, не дождавшись слова (не позволю Сорки так легко проскочить!). — Доктор Сорки, разве у вашего пациента не было язвы двенадцатиперстной кишки? Вы открывали двенадцатиперстную кишку и нашли кровоточащий сосуд? Пациенткровоточил оттуда, а вы кусок за куском удаляли его здоровый желудок!

«Что несет этот еврей?» — было написано на лице Сорки, он наклонился вперед, чтобы получше расслышать мои слова.

— Доктор Сорки, вы будете отвечать? — спросил Вайнстоун.

— Мы не поняли, что он сказал, — закричал Рахман Готахеди. — Повторите!

— Доктор Зохар выдвинул предположение, что источник кровотечения был в двенадцатиперстной кишке, — объяснил Вайнстоун.

— Доктор Зохар может выдвигать какие угодно предположения, — твердо проговорил Сорки, чеканя каждое слово, — но факт остается фактом — пациент кровоточил из желудка, у него был эрозивный гастрит, гастрит! Я должен еще повторить? Все слышали заключение доктора Хоури? — Сорки поднял руки, изображая отчаяние. — Согласитесь, друзья, обсуждать больше нечего.

Я пытался ответить ему что-то, но мои слова тонули в воздухе, меня уже никто не слушал. В этот же самый момент Вайнстоун попросил Радецки представить следующий случай.

Сорки успокоился, сидел откинувшись в кресле и поглаживал усы. Толкнув локтем Стига Расмуссена, он громко прошептал:

— Хотят учить нас хирургии, горе-преподаватели.

Расмуссен с улыбкой подмигнул ему, потом вытер платком вечно потный лоб и пожаловался:

— Здесь всегда жарко, Мо.

— Подожди, Стиг, следующий случай будет еще жарче. «Мне не следовало председательствовать сегодня на этой конференции», — думал Вайнстоун, рассеянно слушая Радецки.

Нашему старомодному председателю был не страшен Сорки с его угрозами, он не выносил прямой конфронтации, предпочитая жалить своих врагов в спину. «Надо было пригласить Раска на место председателя».

— Речь идет о женщине восьмидесяти лет, — монотонночитал свой текст Радецки, — она ранее перенесла левостороннюю гемиколэктомию по поводу аденокарциномыDuke В толстой кишки. Рутинная контрольная колоноско-пия выявила нерегулярную массу вокруг шва на участкеанастомоза. Днем позже пациентка была оперирована поповоду вероятного рецидива в анастомозе. Участок анастомоза был резецирован. Послеоперационное течениегладкое. По результатам гистологии шовная гранулема.

«Очевидная непоказанная операция, — думал Вайнстоун. — Но мне нужно подвести ее к умеренным выводам».

— Доктор Радецки, каков был предоперационный диагноз?

— Рецидив в анастомозе.

— Вы получили гистологическое подтверждение?

— Нет, доктор Вайнстоун, мы ориентировались на ко-лоноскопическую картину.

— Они даже не потрудились дождаться гистологии, — выкрикнул я с места, — оперировали утром после коло-носкопии.

Тут я их зацепил.

— Доктор Радецки, почему вы не дождались результатов морфологии? — спросил Вайнстоун.

Радецки холодно и внятно ответил:

— Решение оперировать как можно скорее было принято ответственным хирургом.

Тишина захватила весь зал, поскольку аудитория ощутила нарастающую конфронтацию между председателем и Сорки.

— Доктор Сорки, что вы скажете?

— Уважаемый председатель, доктору Зохару почему-то не понравилось время операции, он, возможно, не знает, что у пациентки была непроходимость и существовали свидетельства обструкции толстой кишки на участке разрастаний. — Он перевел дыхание. — Операция была неотложной мерой, мы не могли ждать заключения патолога.

— Можно посмотреть предоперационный обзорный снимок брюшной полости? — спросил доктор Рубинштейн, полуотставной частный хирург, известный тем, что зарабатывал больше денег на бирже, чем в операционной. Рубинштейна считали независимым и голосистым.

— Снимок покажет, была у нее непроходимость или нет.

— Есть у нас снимок? Можем мы его увидеть? — спросил Вайнстоун у резидента-рентгенолога.

Резидент долго и неловко рылся в огромном конверте с рентгенограммами, а затем сконфуженно ответил:

— К сожалению, предоперационного снимка нет.

— Снимка нет, потому что его не сделали, — громко уточнил я. — Он был вовсе и не нужен, поскольку у пациентки не было непроходимости!

Сорки подскочил, не дожидаясь пока Вайнстоун предоставит ему слово.

— Я советовал бы доктору Зохару ознакомиться с фактами и не вводить в заблуждение представительное собрание. Правда в том, что у пациентки была полная непроходимость. Колоноскопист не смог провести колоноскоп за анастомоз. Объяснив пациентке ситуацию, мы выполнили неотложную лапаротомию, как было необходимо.

Я поднялся, обращаясь к Вайнстоуну и игнорируя Сорки:

— Как же у нее могла быть непроходимость, если онаполучила предоперационную подготовку кишечника, чтоневозможно сделать при полной непроходимости!

Поняв, что обсуждение снова уходит из-под контроля, Вайнстоун избрал проверенную временем тактику снятия проблемы с обсуждения.

— Доктор Раск, похоже, у нас возникло некоторое противоречие, я предлагаю продолжить дискуссию на заседании Комитета по контролю качества.

Аудитория облегченно выдохнула, конфронтация была предотвращена перед самым взрывом, «противоречие» будет разрешено Раском мягко и безболезненно на другом уровне.

— Где же Вайнстоун? — спросил я Анн спустя паручасов после конференции.

— Как всегда заперся со своей возлюбленной Беверли. Анн с Беверли работали рядом, но между ними не было взаимной симпатии. Иначе и быть не могло. Анн коротышка, а Беверли высокая. Анн прячет рябое лицо за слоями косметики, а кожа Беверли совершенна. Анн бывает бита мужем, в то время как любовник Беверли каждый день посылает ей розы. Беверли получает жалованье более высокое, чем Анн. Плюс ко всему Вайнстоун относится к Беверли с теплой привязанностью, Анн он просто не замечает.

— Ну и как долго они вместе? — улыбаясь спросил я. Анн посмотрела на часы.

— Около двух часов.

— Чем же они занимаются?

— Не представляю. На прошлой неделе мне нужно былосрочно вызвать его в операционную. Постучав в дверь, я сразу вошла. Вы бы знали, в какой позе я увидела эту потаскуху! Не буду говорить, вы решите, что я сумасшедшая.

Забавные подробности, впрочем, все может быть. Мне захотелось узнать больше.

— Пожалуйста, Анн, расскажите все, ведь я ваш босс. Анн покраснела и неохотно заговорила:

— Он сидел в своем большом кресле, а она стояла на полу на коленях, из-за стола я не могла видеть, чем они занимались, только извинилась, пригласила его в операционную и быстро убежала.

— Ладно, всегда есть альтернативный диагноз. Может, она искала что-то на полу или завязывала ему шнурки, или…

— Алмазные сережки не дарят за поднятый карандаш и завязанные шнурки, доктор Зохар!

«Старик хочет позабавиться на свой страх и риск, кому какое дело? Она, наверное, неплохо это делает. Такой красивый рот. Забавно».

— Забудьте все и никому ни слова. Вайнстоун быстренько избавится от вас.

Когда Беверли наконец покинула кабинет Вайнстоуна, я вошел к нему и пригляделся повнимательней — он был очень доволен, искрился, как блестящие полоски на его черном костюме.

— Доброе утро, Марк! Садись, что нового?

— Здравствуйте, доктор Вайнстоун. Отличный костюм, новый?

— Нет, я купил его в Париже. Чистый кашемир, неплохо? — уточнил он с шутливой гордостью.

— Да, но галстук неподходящий.

— То есть как? Рим считает, что он прекрасно подходит. Мы оба рассмеялись.

— Впрочем, я зашел, чтобы показать вам одно письмо, хочу послать его Сорки.

— Показывай.

Он взял письмо и начал быстро читать. У него был замечательный фотографический мозг, просто человеческий сканер.

«Уважаемый доктор Сорки, я полагаю, вы помните случай с леди восьмидесяти лет, коей в 1997 году была сделана левосторонняя гемиколэктомия при аденокарциноме толстой кишки. На днях ей была проведена контрольная колоноскопия, взята биопсия. Днем позже вы оперировали больную, произведя резекцию участка толстой кишки. Гистологическое исследование препарата показало шовную гранулому (доктор Хоури). Этот случай был представлен на еженедельной Мamp;М конференции.

В течение обсуждения было высказано предположение, что опасной и ненужной лапаротомии и резекции кишки у этой восьмидесятилетней женщины можно было избежать, если бы вы дождались результатов биопсии. Вы сказали тогда аудитории, что не могли ждать результатов биопсии и выполнили операцию как неотложную, так как у больной была непроходимость. По этому поводу я заметил, предварительно просмотрев историю болезни, что у больной не было непроходимости — колоноскопист исследовал всю толстую кишку, в ней не было обструкции.

Вы тогда обвинили меня в дезинформации и незнании фактов и добавили, что у пациентки была значительная обструкция и колоноскоп не удалось провести через перекрывающую просвет тканевую массу в левой половине толстой кишки. При рассмотрении протокола эндоскопии (копия приложена) становится ясно, что непроходимости толстой кишки у пациентки не было — колоноскоп легко прошел в слепую кишку, она не была расширена. Таким образом, вы выполнили ненужную и опасную „неотложную“ резекцию кишки и сознательно дезинформировали аудиторию.

Как председателю Медицинского правления вам известно значение объективного разбора осложнений и смертности. Вы, избранный лидер, конечно, понимаете всю серьезность предоставления ложной информации на конференции. Поэтому я обращаюсь к вам с предложением: принести извинения мне, председателю хирургии и всем присутствовавшим на Мamp;М конференции хирургам за дезинформацию.

Если вы не сделаете этого, я буду вынужден подать жалобу в соответствующие инстанции.

Искренне ваш, Марк Зохар».

Вайнстоун удивленно поглядел на меня поверх толстых очков.

— Копия каждому?

— Да.

— Хорошее письмо, но ты не можешь послать его. Позволь мне поговорить с Манцуром, он постарается изменить ситуацию. Разве ты не собираешься вскоре в Лондон?

— В Брайтон, Британская конференция проводится в этом году в Брайтоне.

— Я рассказывал тебе, как добирался с королем проктологии мистером Голайером от Лондона до Брайтона? Ты слыхал, что я учился у него?

— Да, наслышан.

И он в подробностях начал рассказывать мне всю историю.

На следующий день Башир Бахус встречал меня в дверях моего кабинета.

— Привет, Марк, ты уже поел?

— Нет, — признался я. — В животе урчит уже полчаса, словно в кегельбане. А что?

— Мы хотим взять тебя с собой на хумус.[5]

— Вообще-то я приношу завтрак с собой, — показал я на маленький пластмассовый контейнер о^жедневной порцией моркови, сельдерея и орехов кэшью. — И кто это мы?

— Салман и я.

Салман и Башир редко выходили на ланч, видно, хотят поговорить со мной или, вернее, Вайнстоун хочет.

— Почему бы нет? Ваша кухня может улучшить моенастроение.

— Замечательно! Я знал, что ты не откажешься отхумуса.

В свои тридцать пять лет Башир был высок и крепко сложен и безусловно привлекал женщин. Холостяк с годовым доходом от трех сотен грандов, спортивным «БМВ» и домом на Холме, Башир обладал прекрасным чувством юмора и хорошо подвешенным языком. Он был армянином, получил медицинское образование в Риме и обучался хирургии в Парк-госпитале в период, когда клиника была под сапогом Манцура и Сорки. С появлением Вайнстоуна непредубежденный Башир не задумываясь присягнул новому лорду, за что был вознагражден и начал руководить отделением интенсивной терапии, ставшим источником приличного и устойчивого дохода. Меня Вайнстоун завербовал два года спустя. Позже Башир рассказывал мне, что первое время был со мной настороже, но заметив мою лояльность и нежелание лезть на чужую территорию, стал одним из моих немногих друзей в госпитале.

— Пойдем, Чаудри присоединится к нам в «Фатиме». «Фатима» — дешевый ближневосточный ресторанчик в небогатой части Парк-Риджа. Обстановка состоит из нескольких деревянных столов с шаткими стульями и большой стойки с огромным холодильником, на белых стенах висят рекламные плакаты иорданских авиалиний. Я обожаю эту простоту, любой, кто знает Ближний Восток, понимает: чем скромнее ресторан, тем лучше будет хумус.

Когда мы начали изучать меню, появился Салман Чаудри.

— Привет, парни! — ухмыльнулся Чаудри, показав подчерными усами слегка торчащие зубы, на его коренастойфигуре плотно сидел повседневный темный костюм, который он носил летом и зимой.

Чаудри был бангладешским мусульманином, обучался хирургии тоже при старом режиме, но заканчивал резидентуру уже при Вайнстоуне. Талантливый хирург, проницательный бизнесмен с яркой индивидуальностью, он быстро развил свою частную практику и стал ключевой фигурой в госпитале, сделавшись персональным советником Вайнстоуна в делах отделения. Мы были приятелями.

— Что будем пить? Пиво? — спросил Башир.

— Мне диетическую колу, — ответил Чаудри, отказывавшийся от алкоголя как истый мусульманин.

— Под хумус лучше всего холодное пиво, но у менягрыжа в два часа, пожалуй, возьму мятный чай, — решил я. — Закажем большое блюдо с разной смесью?

Бахус сделал заказ на арабском владелице ресторанчика Фатиме, женщине довольно крупного телосложения.

— Надеюсь, ты попросил ее подогреть лепешки? — напомнил я. — Она даже понимает твой арабский? Разве она не палестинка?

— Нет, она из Иордании.

— Это не одно и то же? — смутился я, задав глупый вопрос.

— Вы, израильтяне, ничего не знаете насчет арабов и региона, где живете. Вы просто инородные тела, — съязвил Бахус

— Мир, мир! — призвал Чаудри. — Еда на подходе, я такой голодный, давайте поедим, а потом поговорим.

Бахус отломил кусок лепешки, обмакнул в масло и отправил в рот.

— Неплохо, Фатима знает, как готовить приличныйхумус. Я положил горку хумуса на свою тарелку, щедро полил оливковым маслом из маленькой бутылки и проглотил сочный кусок лепешки.

— Шесть из десяти по шкале хумуса, — сказал я, — он должен буквально плавать в оливковом масле.

— Я бы дал восемь баллов, — промычал с набитым ртом Чаудри.

— Что поедатели карри из Бангладеш понимают в хумусе? — поддел его Башир. — Лучший хумус в мире я ел в Дамаске, на старом рынке — девять из десяти!

— Мы мусульмане и почти арабы, — парировал Чаудри. Я раскусил маслину и заявил:

— Лучший в мире хумус готовят и подают в Абу Шукри, на Виа Долороса, сразу после Наблусских ворот, в старойчасти Иерусалима.

Чаудри методично уничтожал высокую груду голубцов из виноградных листьев, политых тахинным соусом.

— Марк, ты, вероятно, догадываешься, почему мыпригласили тебя на ланч. Мы с Баширом твои друзья, мы просим тебя не посылать письмо Сорки.

— Вот как, почему?

— Потому что никто бы не стал этого делать. Сорки с друзьями правят в этом госпитале, и если ты хочешь сохранить работу и остаться здесь, оставь свою затею.

Бахус глотнул чаю и поморщился:

— Это не мята, а какой-то местный мусор. — Он поводилязыком во рту, избавляясь от привкуса. — Слушай, Марк, мыс Чаудри местная продукция, нас учила эта гвардия, и мы видим их насквозь. Основа мощи Сорки и Манцура находитсявысоко. Сорки персональный хирург Ховарда, он удалил емужелчный пузырь год назад. Вице-президент Фарбштейн тоже под влиянием Сорки и Манцура. Вспомни про Совет попечителей. На его заседаниях сидит Манцур, представляя весьнаш госпиталь. Медицинский исполнительный комитет также находитсяунихв руках. Г^ководители терапии, кардиологии, онкологии, рентгенологии, педиатрии — это их люди. У всех краткосрочные контракты, продлеваемые толькос одобрения всемогущего Медицинского правления.

— Парни, я прекрасно все знаю, но держу пари — никто из других отделений не знает, что творят эти двое.

— Ерунда, Марк! Ерунда! — закричал Чаудри. — Они не монстры, как ты их представляешь. Мы согласны с тобой, их подход к хирургической практике недопустим, но в остальном они уважаемые члены медицинского сообщества. У них есть семьи, жены, дети, друзья, они популярны в обществе и заботятся о своих близких.

— Я скажу по-другому, — вклинился Бахус, — эти два предполагаемых монстра живут в обществе, которое их породило и больше всего заслуживает. Жизнь все дорожает. Профессиональная хирургическая страховка от врачебных ошибок стоит около тридцати тысяч в год и более. Добавь расходы на содержание офиса и прикинь, сколько врач должен делать денег, чтобы спокойно практиковать. Врач хочет жить не хуже, чем диллер с Уолл-стрит.

Несколько лет назад «Медикэр» платила две тысячи за желчный пузырь, а теперь всего несколько сотен. Что же делать хирургам? Им надо удалять больше желчных пузырей, чтобы поддержать прежний стандарт жизни. Число холециститов, гуляющих по Бруклину, не увеличилось. Остается удалять бессимптомный желчный пузырь — делать ненужную операцию. Она действительно не нужна, но только не для них. Им она необходима, иначе как позволить себе новый дом, «мерседес» для жены, частную юридическую школу для детей. Ты понимаешь? В нашем обществе у каждого есть свой скелет в шкафу. Чем глубже ты роешь, тем больше найдешь. Но лучше глубоко не копай, а то будешь отлучен от общества, как в церкви, капише?[6]

— Капише, капише. Ты становишься итальянцем, Ба-шир, это влияние твоей подруги?

— Заткнись и не перебивай, когда я говорю.

Он выпил еще чаю, поморщился от горечи и снова обратился ко мне:

— Ты понял, что я хотел сказать? Сорки и Манцур—только часть толпы, а толпа большая. Марк, все совершают ошибки и пытаются скрыть их. Даже Вайнстоун не исключение. Помнишь, как он делал «Уиппла» старухе, синюшной, с обст-руктивной болезнью легких? Все знали, что у нее нет шансов, но он взялся оперировать. И все молчали на разборе осложнений. А та огромная жирная леди, с целым кишечником вне живота, с чудовищной грыжей? Разве мы не говорили ему, что грыжа неоперабельна? Говорили, но он оперировал, и больная умерла. Помнишь, сколько времени ушло на обсуждение? Одна минута! Вайнстоун сумел закрыть тему за несколько секунд. Онтс «семонстр? Тыбудешьборотьсяисним? Мы замолчали, обдумывая сказанное. Без сомнения, у него были сильные доводы.

— Я выпью кофе, — нарушил молчание Чаудри. — Башир, закажи арабских пирожных. Вы называете их „баклава“?Марк, тебе надо измениться, чтобы остаться здесь, мы хотим, чтобы ты остался, госпиталь нуждается в тебе. Забудь о Сорки и Манцуре и сосредоточься на своих делах. Читай лекции, пиши, публикуйся и делай деньги. Демарш против Соркипочти самоубийство, ты ведь не камикадзе. Оставь эту затеюс письмом, поверь нам, так будет лучше.

Сидя перед компьютером, я занимался правкой эпилога для книги Вайнстоуна. Слова не шли в голову, мысли витали далеко. На экран вновь выплыла заставка с полным улыбающимся лицом Уинстона Черчилля — моего кумира. Я восхищался многогранной индивидуальностью „самого большого человека нашего времени“ и читал буквально все, что он писал или говорил.

Совсем недавно я прочитал слова Черчилля, как будто специально написанные о Манцуре: „Он предстает передо мной как крупный хирург доанестезиологической поры с давней фотографии, в совершенстве владеющий каждой деталью той науки, какой он учился: уверенный в себе, уравновешенный, нож в руке, готов к действию, полностью отстраненный от мучений пациента, мук взаимоотношений или доктрин конкурирующих школ, изобретений шарлатанов или первых плодов новой науки. Он оперирует без волнения… И если пациент умрет, он не упрекнет себя“.

Уинстон Черчилль, должно быть, вспоминал какого-то известного хирурга, когда описывал портрет британского военного лидера времен Первой мировой войны Дугласа Хейга. Хирурги — талантливые и безжалостные на грани психопатии — всегда существовали. Взять, например, ведущего европейского хирурга, популярного в промежутке между двумя мировыми войнами, Фердинанда Зауэрбруха из Берлина. Про него писали, что на закате своей карьеры он вырывал мозговые опухоли у живых пациентов голыми руками. Да, хирурги типа Манцура и Сорки встречаются повсюду, они будут всегда существовать. Кто-то очень точно пошутил: такая работа заставляет поднять брови.

Выходит, все, что мы можем сделать, когда входим в конфронтацию с ними, — это поднять брови, покачать головой и держать рты на замке? Возможно, Вайнстоун с Чаудри и Бахусом правы. Надо смотреть дальше и сосредоточиться на собственной работе. Совершенствовать академические занятия, улучшать практику, больше оперировать и делать деньги. Люди не переносят конфронтации и споров. Опрос из недавнего выпуска „Американского журнала хирургии“ по усовершенствованию Мamp;М конференций выявил, что чаще всего резиденты предлагают снизить накал обвинений и оправданий. Интересно, как я выгляжу на конференциях в глазах хирургов, резидентов и студентов? Считают ли они меня агрессивным, охваченным навязчивой идеей или манией? Может, у меня проблемы, и я страдаю от хронической болезни, фобии врачебной ошибки, к примеру? Кто знает?

Недавно гостивший в нашем центре профессор и гигант американской хирургии сказал мне после обеда на Манхэт-тене: „Марк, нью-йоркская хирургия имеет печальную известность, вы не можете изменить местные традиции и нравы, формировавшиеся много лет. Посмотрите на меня, вы знаете, сколько мне потребовалось времени, чтобы изменить практику в собственной клинике? Тридцать лет. Вайнстоун еще молодой шеф в госпитале, ему нужно продвигаться осторожно, держитесь за него и помогайте ему, прямое противостояние с частными хирургами никуда вас не приведет. Невозможно изменить мир в один день“.

Я коснулся мыши, и заставка исчезла. Вновь появился незаконченный файл эпилога, я посмотрел на него с неприязнью и переключился на файл, содержащий последнюю главу книги — „Мamp;М конференция“.

„Итак, идеалы и цели Мamp;М конференции, как показано выше, часто не достигаются из-за местных социополитических ограничений. Если так обстоит дело у вас, это плохо скажется в первую очередь нахирургическом образовании: где и как вы узнаете, что было сделано правильно, а что нет? Книги и журналы полезны, но они не заменят подробного анализа конкретных случаев на собрании опытных хирургов. Безусловно, легче мыслить задним умом. Но за всеми страданиями больных и сложными случаями всегда есть сухой остаток правды, и она может и должна быть раскрыта и обнародована. Как сказал Уинстон Черчилль, *успех — это умение двигаться от неудачи до неудачи, не теряя энтузиазма. Неудача обязывает к изменениям, успех рождает самодовольство“».

К черту Сорки, к черту Манцура. К чертям всех их… Никому нет дела до этого. Ни мне, ни кому-то другому. Зачем быть защитником населения Бруклина? Тоже мне мятежник, мечущий молнии во весь остальной мир. Мне почти пятьдесят лет, буду действовать зрело и думать только о себе!

На следующий день меня остановил в коридоре Майк Силверштейн.

— Доктор Зохар, могу я сказать вам несколько слов?

— Конечно, что случилось?

— Лучше бы нам пройти в ваш кабинет.

— Пойдем.

Силверштейн был взволнован, это на него не похоже, обычно он очень уравновешен.

— Присаживайся, — приветливо пригласил его я, стараясь понять, чем он так расстроен. — Рассказывай, тебя жена бросила?

— Не угадали.

— Ну, значит, любовница уходит? Он слегка улыбнулся.

— Нет, до этого не дошло. Мне нужен совет, я не знаю, что делать.

— Всегда пожалуйста.

— Это касается пациента Сусмана в терапевтическом отделении интенсивной терапии, — объяснил он. — Ему около семидесяти пяти лет, поступил на прошлой неделе с обострением хронической почечной недостаточности. Нефрологи начали гемодиализ. Снимок грудной клетки показал подозрительную тень, скорей всего, злокачественную.

Зазвонил телефон, срочный вызов в операционную.

— Майк, меня ждет пациент. Твоя история может подождать?

— Не может, я буду краток. Ему сделали КТ брюшной полости.

— Зачем? Какие-то абдоминальные жалобы?

— Разве найдешь больного в ОИТ, не прошедшего через КТ, причины всегда найдутся.

— Да, конечно, продолжай. — Я закрыл дверь и стал переодеваться в операционный костюм.

— Так вот, КТ показала аневризму брюшной аорты, маленькую, приблизительно четыре с половиной сантиметра.

— Она маленькая и бессимптомная, этого мужика нельзя трогать, он выглядит совсем развалиной.

— В том-то и дело, поэтому я и хотел поговорить с вами. Манцур будет оперировать его завтра, и мне придется оперировать с ним.

Я запихал ноги в белые операционные сабо.

— Что я могу сделать? Кто я такой, всего лишь скромный хирург на полной ставке. Ты говорил с Вайнстоуном? Он симпатизирует тебе, будь с ним посмелее.

— Он повел себя уклончиво, сказал мне, что Манцур ответственный хирург, а я всего лишь шеф-резидент и должен повиноваться ему.

— Вот как?

— А сегодня у больного развилась сердечная аритмия, доктор Гедди ввел ему временный водитель ритма. Кроме того, его фракция изгнания—пятнадцать. Вы можете представить? Гедди подготовил его для плановой операции на аорте.

— Чему ты удивляешься, Гедди подготовит собственного отца к операции, если хирургом будет Манцур. Правда, Майк, я не могу тебе помочь, никто не поможет. Ты ждешь, что я накинусь на Манцура, как Робин Руд?

— Что мне делать? Зачем оперировать живой труп?

— Послушай свою совесть, ты можешь послать Манцура к черту, заболеть й не прийти завтра. Или сделай глубокий вдох и скажи ему правду, ты шеф-резидент, он ничего тебе не сделает. В любом случае, через несколько месяцев ты покидаешь госпиталь.

— Доктор Зохар, я разговаривал с ним, он ответил: «Майк, ты неправ, эта аневризма может разорваться, операция необходима». Он настоящий псих.

— Согласен с тобой, но это больше не моя проблема, иди к руководителю. Счастливо развлекаться, Майк.

Лифт снова пуст, я несколько раз пнул ногой в стену, хорошо, что в лифте нет камеры видеонаблюдения, если так будет продолжаться, я выведу его из строя.